Последнюю неделю отпуска Григория молодожены спали в саду, в низенькой глиняной мазанке, которую Галина выбелила изнутри, уставила горшочками с цветами, устелила терпким чабрецом. Одним, без стариков, было раздольнее. Хотя теща с тестем старались угодить во всем зятю, но все-таки… Все-таки первые две недели отпуска, пока они не перебрались в мазанку, Григорий временами чувствовал себя как на сцене, где ему надлежало играть роль степенного мужа. Неловко чувствовала себя и Галина, которой приходилось сдерживать и таить в себе нежность к мужу.

Сегодня Григорий проснулся рано, после вторых петухов, дружно прогорланивших свою утреннюю перекличку от одного конца деревни до другого. Пытался уснуть, но тревожили соловьи. Судя по пению, их было два: один выводил нежные переливчатые рулады над самой мазанкой, спрятавшись где-то в кустах вековой ивы, другой тянул свою колдовскую песнь в соседнем саду.

Прислушиваясь к ровному дыханию Галины, голова которой лежала у него на плече, Григорий раздумывал: разбудить или пусть поспит? «Красотища-то какая!.. Век таких перепевов не слыхал…» — подумал Григорий, но будить не решился.

«Боже мой, чудо-то какое!.. И откуда что берется? Говорят, с виду замухрышистей воробья. А поет-то как!»

Григорий родился в Москве, почти в самом центре столицы, на Арбате. Детство его прошло на шумном Смоленском бульваре, через который в двадцатые годы с раннего утра и до позднего вечера громыхали по булыжной мостовой на своих мосластых клячах водовозы, важно восседавшие на длинных дубовых бочках, покрытых мокрой рогожей. Никогда раньше, до женитьбы, не слышал он, как поют соловьи, хотя знал, что в подмосковных лесах их тьма-тьмущая. Просто не приходилось в пору буйного майского цветения бывать ночью за городом. Зато много слышал и читал он об этой сказочной птице. Ее славили в песнях, о ней слагали частушки, эту чудо-птицу восхваляли в пословицах и поговорках…

А соловьи на утренней зорьке все пели. И как пели!.. В голове Григория путаным клубком покатились думы… Они были разные, неожиданные, порой противоречивые.

Григорий лежал с закрытыми глазами, и в какой-то момент перед ним предстало лицо с редкой россыпью еле заметных веснушек на слегка вздернутом носике. Галина… Круглолицая сероглазая румяная хохлушка. Он познакомился с ней два года назад на вечере встречи курсантов артучилища со студентами мединститута. После первого танца, на который Григорий пригласил быстроглазую девушку, стоявшую в цветастом табунке подружек у колонн, у него оторвалась правая петлица. Девушка, чувствуя свою вину — ее левая рука коснулась правой петлицы на гимнастерке курсанта, — залилась румянцем. «Ой!.. Это, наверное, я виновата… Простите… Я нечаянно задела…» — несвязно бормотала Галина, тщетно пытаясь ладошкой приладить свисающую с воротника гимнастерки Григория петлицу на прежнее место. Григорий смотрел на зардевшееся лицо Галины и не мог отвести от него глаз.

За иголкой и ниткой пришлось бежать в общежитие обоим. Потом Галина пришивала к гимнастерке петлицу. Взглянув на глуповато и блаженно улыбавшегося Григория, который придерживал воротник гимнастерки, она больно, до крови, уколола ему иголкой палец и от этого так смутилась, что щеки ее полыхнули заревым румянцем, а на лбу и на висках выступили мелкие бисеринки пота. Так они познакомились. Вначале были просто встречи, ни к чему не обязывающие. Потом встречи участились. Многое решила прошлогодняя поездка Григория в деревню, где жили родители Галины, которые не думали и не гадали, что их единственная дочь, студентка киевского института, станет женой военного. А что такое муж военный — родители знали: «По морям, по волнам, нынче — здесь, завтра — там…» И все-таки не перечили, видя, что намерения у Григория серьезные и что из семьи он порядочной (куда ни кинь, а дед — известный в стране академик — это что-то значит!..), к тому же рюмочкой парень не избалован, да и по службе дела идут хорошо. Отец Галины, Петро Санько, бригадир полеводческой бригады, после короткой беседы с дочерью и женой сказал: «Смотри сама, доченька. Тебе с ним жить… Если пришлись друг другу по сердцу — прими от нас с матерью родительское благословение. И будьте счастливы. Берегите друг друга…»

А вчера, уже поздно вечером, перед тем как уснуть, Галина со вздохом сказала на ухо Григорию: «Зимой нас будет трое…»

Соловей в ветвях вековой ивы, льющей свои белесые струи на мазанку, замолк. Из соседнего сада все еще доносились рулады. Сливаясь с дурманящим запахом отцветающих яблонь, они плыли за саманную изгородь и катились вниз, к Днепру. Медленно, незаметно для глаза, гасли далекие звезды.