Генерал Сбоев не находил себе места. Собственный кабинет казался ему тесным. Недоверие к испытанным летчикам 120-го истребительного полка, сформированного из отборных опытных воздушных бойцов, многие из которых имели боевые ордена за Халхин-Гол и финскую войну, его не только злило, но в какой-то мере оскорбляло, даже унижало. И ведь кто?.. Член Военного совета дивизионный комиссар Тареев. Тот самый Тареев, который до вчерашнего дня в душе авиа донесениям воздушной разведки ВВС округа верил больше, чем сведениям, поступавшим из Генштаба, который последние дни иногда не имел постоянной и надежной связи с Западным фронтом.

В ночь на первое октября на Брянском фронте противник начал наступление крупными силами всех родов войск.

Ночной звонок командующего округом из Тулы был тревожным. Генерал Артемьев сообщил: связи со штабом Резервного фронта нет никакой, первый секретарь Тульского обкома партии В. Г. Жаворонков просит Артемьева задержаться в Туле и помочь организовать оборону города. А третьего октября случилось совсем непредвиденное — враг стремительно ворвался в Орел. Однако из репродукторов знакомый всем голос Левитана сообщал, что на Западном фронте «без перемен…». Радиосвязи со штабами Западного и Резервного фронтов не было вообще, а проволочная связь уже несколько дней как оборвалась.

Посланные четыре дня назад два офицера связи из штаба округа до сих пор не возвратились. Вчерашняя речь Гитлера по немецкому радио, переведенная в политуправлении, предвещала события, в которых должна развернуться «…новая операция гигантских размеров». Озадачивало и заверение фюрера: «Враг уже разбит и никогда больше не восстановит своих сил».

И вот в этой-то обстановке отсутствия постоянной связи Ставки и Генерального штаба с Западным и Резервными фронтами летчики 120-го истребительного полка BBС Московского военного округа с полным сознанием огромной ответственности за свои разведданные, которые, как их предупредили, пойдут не только в штаб округа, но и в Генеральный штаб и в Ставку, рискуя жизнью, подвергаясь обстрелу зенитных батарей противника, принимая неравный воздушный бой, уже с начала сентября барражировали зону между двумя фронтами — Западным и Резервным. Вели непрерывные наблюдения за передвижениями в этой полосе как своих войск, так и войск противника.

Еще ни разу воздушные разведчики 120-го полка не передали в штаб округа сведений неточных и неполных.

Сегодня утром после облета зоны наблюдения в штаб ВВС Московского военного округа с аэродрома была передана шифрованная телефонограмма: «На дороге от Спас-Деменска через Юхнов на Медынь движутся отдельные группы наших военных и гражданских автомашин, повозок и колонны артиллерии. К фронту и по фронту движения не отмечено».

Эту телефонограмму генерал Сбоев своими руками положил на стол члена Военного совета Тареева, который за отсутствием командующего округом последние три дня исполнял его обязанности. «Неужели Тареев усомнился в точности разведданных? — мучил один и тот же вопрос Сбоева. — Зачем он приказал немедленно поднять группу самолетов и повторно тщательно разведать направления Юхнов, Спас-Деменск, Рославль и Сухиничи, Рославль?»

Сбоев подошел к окну и распахнул створки. В кабинет сразу же ворвались звуки военной Москвы: резкие трамвайные звонки, надсадные гудки грузовиков, застрявших на перекрестке, горластое карканье ворон на облетевших деревьях… И все это было перемешано с запахом серы и пороховой гари. Августовские и сентябрьские взрывы немецких бомб и пожары уже успели устойчиво напитать сырую октябрьскую хмарь отяжелевшего воздуха.

«Конечно, летчики полка это недоверие к их разведданным отнесут на мой адрес… И они будут правы в своей обиде. Не Тареев, а я давал им приказ на повторный облет зоны». И что же? Ровно в тринадцать ноль-ноль с аэродрома поступила телефонограмма: «Танковая колонна противника протяженностью в 25 километров со стороны Спас-Деменска движется на Юхнов». Телефонограмму передал сам командир полка, строго предупрежденный Сбоевым, что результаты авиаразведки пойдут в Генштаб и в Ставку.

Однако в достоверности второго донесения Тареев почему-то усомнился. Он даже изменился в лице и удалил всех из своего кабинета, когда прочитал текст телефонограммы. Руки его дрожали. По лицу Тареева Сбоев видел, что Тареев очень хотел, чтобы летчики ошиблись, приняв наши танки за немецкие. Так бывает иногда в жизни человека, когда он попадает в большую беду. Как хочет тогда человек, чтоб все случившееся было сновидением, и как горестно становится на душе его, когда он в сотый раз убеждается, что случилась неотвратимая, страшная беда.

Чтобы подробностями подтвердить точность второго донесения, Сбоев передал Тарееву все, в чем заверил его командир полка: летчики прошли над вражеской колонной на малой высоте, они отчетливо видели фашистские кресты на башнях танков, даже были обстреляны из мелкокалиберных пушек и зенитных пулеметов… «Что еще ему нужно?.. Своими глазами увидеть кровь раненых летчиков?..»

Сбоев шагнул к окну и плотно прикрыл створки. В кабинете сразу стало тише. Да, Тареев очень хотел, чтобы все то, что донесла воздушная разведка, было кошмарным сном. Он тут же позвонил в Генеральный штаб и у дежурного генерала спросил о положении на Западном фронте. Ответ дежурного генерала его не удовлетворил, и он попросил соединить его с маршалом Шапошниковым. А что мог сказать ему маршал, когда Генштаб последние три дня не имел связи с фронтами? Сбоев стоял рядом с Тареевым и отчетливо слышал ответ маршала: «Тревожного, голубчик, пока ничего нет, все спокойно, если под спокойствием понимать войну. А вообще, голубчик, вы очень часто звоните, а нервозность, как вы знаете, сестра паники…» И первым повесил трубку.

Перед глазами Сбоева все еще стояло лицо дивизионного комиссара в тот момент, когда маршал Шапошников, по-отечески отчитав Тареева, положил трубку. Его словно обдало жаром. Тареев долго, в какой-то смутной душевной раздвоенности рассеянно смотрел на Сбоева, потом глубоко вздохнул, закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. В нем шла напряженная внутренняя борьба: кому верить? Летчикам-истребителям 120-го полка или дежурному Генерального штаба, сведения к которому поступали из других, не менее авторитетных источников? Да тут, как на грех, тревогу усугубил начальник оперативного отдела штаба округа полковник Васин, только что доложивший из Малоярославца по телефону, что дивизии 43-й армии попали в окружение и разрозненными группами с боями выходят из окружения, что среди части отступающих паника… Член Военного совета тут же отдал распоряжение Васину, чтобы паникеров немедленно задерживали и передавали в особый отдел.

«Конечно, Тарееву тяжело усомниться в данных Генштаба и маршала Шапошникова. А каково мне было выслушивать члена Военного совета, приказавшего перепроверить курс танковой колонны врага, движущейся на Юхнов? Что подумают обо мне летчики Дружков и Серов, которые только что вернулись с зоны барражирования с простреленными крыльями и хвостами? Ведь оба летчика по классу мастерства высшего пилотажа поднялись почти до виртуозности Валерия Чкалова. И им не поверить…»

Долгими, мучительными были часы ожидания возвращения летчиков истребительного полка. Трижды раздавался в телефонной трубке взволнованный голос Тареева. На его вопрос: «Ну как, еще не вернулись?» — Сбоев, сдерживая волнение, неизменно отвечал: «Пока нет». Оба генерала, Тареев и Сбоев, отлично понимали, что со сдачей противнику Юхнова и Спас-Деменска открываются широкие ворота на еще не до конца оборудованный и почти без войск Можайский рубеж обороны Москвы.

Сбоев открыл папку с грифом «Совершенно секретно» и достал из нее справку произведенных инженерных работ на рубежах Можайского и Малоярославского укрепрайонов. Согласно последней сводке было видно, что на обоих этих рубежах строительство противотанковых препятствий, дотов и дзотов близилось к завершению. Полностью установлены бронеколпаки, по всему переднему краю отрыты окопы полного профиля. На главных направлениях установлены проволочные заграждения. Дальше пошли цифры, в которых почти зримо выражалась общая картина боеготовности всей линии Можайской обороны: 111 километров противотанковых рвов, свыше 500 километров проволочных заграждений, 95 километров эскарпов, 289 долговременных монолитных и из сборного железобетона огневых точек, 534 деревоземляные с железобетонными колпаками огневые точки… Но это было пока еще далеко не все, что запланировал Генштаб соорудить на Можайском рубеже обороны.

Однако самбе главное, что тревожило Ставку, Генштаб и командование округа, было то, что Можайский рубеж обороны, рассчитанный на 20–25 стрелковых дивизий со средствами усиления, представлял собой пустынный незаселенный город-крепость, если не считать десятков тысяч москвичей, пришедших в фуфайках и кирзовых сапогах, с кирками и лопатами строить этот вал-город, где должна была развернуться великая битва за Москву. Ни одна дивизия, ни один полк из резерва Ставки еще не заняли отведенных им позиций этого стратегического рубежа. С Дальнего Востока почти без задержки грохотали на запад военные эшелоны 32-й стрелковой дивизии. На Урале формировались четыре новые стрелковые дивизии. Из пяти формирующихся литерных полков реактивных минометов только два полка не раньше чем через две недели могли прибыть на Можайский рубеж обороны. Личный состав четырех стрелковых бригад, дислоцирующихся в районах Среднего Поволжья, еще не прошел и минимума подготовки, чтобы эти бригады можно было бросить в бой.

«Многое будет решаться на Можайском рубеже. Если немцы перемахнут и этот вал, Москве будет очень трудно. Придется драться па ее окраинах. А может быть, и в самой Москве…»

Телефонный звонок заставил Сбоева вздрогнуть. Это был как раз тот звонок, которого он ждал.

Командир 120-го авиационного истребительного полка лично доложил — голос его Сбоев мог узнать из тысячи голосов, — что только что вернулись с разведзадания три боевых экипажа. Голова танковой колонны немцев уже находится в пятнадцати километрах от Юхнова. Летчики прошли над колонной бреющим полетом, попали под сильный зенитный огонь и вернулись с пробоинами в машинах.

— Надеюсь, новой перепроверки не будет? — закончил свой доклад командир полка. — Может быть, в доказательство достоверности наших разведданных штабу нужны жизни летчиков?

Как он, Сбоев, понимал в эту минуту командира полка, летчика-истребителя высшего класса, слава о котором гремела еще во время событий на Халхин-Голе!

— Думаю, что не потребуется ни крови летчиков, ни их жизней, Михаил Николаевич. К сожалению, я не могу всего передать вам по телефону. Я требовал от вас перепроверок только потому, что с меня требуют их свыше.

— Понял вас, товарищ генерал.

— Только понимай правильно, как летчик летчика.

— Тоже понял. — В голосе командира полка прозвучали нотки искреннего доверия.

В кабинет Тареева Сбоев вошел так, словно в руках у него был ключ разгадки, которая волновала весь штаб. Дивизионный комиссар даже встал, когда читал текст донесения авиаразведки.

Тут же, при Сбоеве, Тареев соединился с начальником Генерального штаба.

Что сказал дивизионному комиссару маршал Шапошников — Сбоев не слышал, но, судя по тому, как полыхнули его щеки, нетрудно было догадаться, что разговор этот для Тареева был не из приятных.

— Будем делать третью перепроверку! — тоном неукоснительного приказа сказал Тареев и медленно опустил на аппарат телефонную трубку.

— Неужели в Генштабе не доверяют нашим двум тщательным перепроверкам? Почему вы не хотите сообщить Шапошникову последние данные авиаразведки? Вы что — не верите летчикам, товарищ член Военного совета? — сдерживая волнение, официальным тоном проговорил Сбоев.

Дивизионный комиссар встал из-за стола.

— Неужели вы не понимаете, Владимир Николаевич, что разведданные ваших летчиков сегодня уже приобретают значение стратегическое? — На слове «стратегическое» Тареев сделал особое ударение. — Я уверен, что от маршала Шапошникова это донесение тут же пойдет к Сталину.

— Ну и что?! Я даже хочу этого. Сталин должен знать об этом!!! Ясно одно: немецкие танки подходят к Юхнову! Я знаю летчиков этого полка и тех, кто летал на вторую перепроверку.

— Необходимо сделать третью перепроверку! — сухо отрезал член Военного совета и потянулся к телефонной трубке. — Немедленно приступайте к выполнению задания.

Как в тяжелом сне вышел Сбоев из кабинета дивизионного комиссара. В свой кабинет вошел как в чужой. С командиром 120-го истребительного авиационного полка разговаривал резко, отрывисто, и когда после некоторого молчания командир полка язвительно спросил, кому нужна эта очередная изнурительная перепроверка, генерал закричал в трубку:

— Полковник!.. Не будьте обидчивой барышней! На войне это исключается. Поднимите в воздух самых надежных людей и разведайте — вошли ли немецкие танки в Юхнов!

— Разрешите полететь мне самому, товарищ генерал? — раздался в трубке голос полковника.

— Не разрешаю!

— Тогда пошлю с летчиками одного из командиров эскадрилий.

— Это можно.

О завтраке было забыто. Сбоев подошел к столу. На календаре бросилась в глаза запись, сделанная рукой дежурного по штабу: «Звонил акад. Казаринов, просил заехать. В любое время дня и ночи. Болен».

Порученец Сбоева, глядя на командующего, искренне страдал. Со вчерашнего вечера во рту командующего не было маковой росинки. Искурил две пачки «Казбека», на полу, в углу кабинета, рядом с плетеной корзиной стояла дюжина пустых бутылок из-под боржоми, массивная свинцовая пепельница до краев наполнена окурками…

— Товарищ генерал, так нельзя… Александр Македонский и Наполеон тоже воевали, но они не забывали обедать. — Порученец пытался шуткой уговорить Сбоева, чтобы тот спустился в буфет, но по лицу командующего понял, что пошутил неудачно. Сбоев как-то нехорошо поморщился и раздраженно посмотрел на порученца:

— Это что — шутка из тех замшелых от старости анекдотов, над которыми перестали смеяться двадцать лет назад?

— Не понял вас, товарищ генерал, — виновато улыбнувшись, сказал порученец.

— Так вот, послушай… — Сбоев рассеянно, словно о чем-то вспоминая, посмотрел в окно. — Лежит старый узбек в больнице. Охает, кряхтит… Заходит в палату медсестра. Спрашивает: «Ты чего охаешь, Файзула?» Файзула отвечает: «Карл Маркс умир, Пушкин умир… и у меня щто-то живот болит… Ой, как болит!..»

То ли действительно порученцу понравился солдатский анекдот с бородой, то ли из угодливости подчиненного, но он раскатисто захохотал.

Чтобы не обидеть порученца, Сбоев по-свойски похлопал его по плечу:

— Выполню твой приказ, как только получу телефонограмму из Люберец. — С этими словами он открыл бутылку боржоми, налил до краев тонкий стакан и выпил одним духом.

Ждать телефонограммы из Люберец пришлось час. Но час этот показался Сбоеву вечностью.

Доклад командира полка был скорее зловеще-мрачным, чем просто тревожным: голова немецкой танковой колонны уже втянулась в Юхнов, летчики разведгруппы были обстреляны, двое из них ранены. Пролетая над танковой колонной немцев, они сбросили бомбы.

Телефонограмму командира 120-го истребительного полка Сбоев записал дословно.

Четвертый раз за день шел Сбоев в кабинет члена Военного совета, чтобы доложить о результатах авиаразведки. Даже страшился: а что, если дивизионный комиссар и на этот раз усомнится и, сославшись на какой-нибудь циркуляр Полевого устава, пожелает еще раз (в четвертый!) перепроверить полученные данные. «А ведь я считал Тареева другим… А впрочем… Впрочем, на его месте, может быть, и я… Но нет… Не доверять таким летчикам!..»

Дивизионный комиссар прочитал телефонограмму и подал Сбоеву ручку.

— Распишитесь. Поставьте точное время. Буду докладывать маршалу.

«Я бы, наверное, этого формализма не потребовал», — подумал Сбоев и, присев на кончик кресла, поставил число, время получения телефонограммы и расписался.

— Не обижайтесь, Владимир Николаевич. Этого требует обстановка. С меня могут спросить.

— Я могу идти?

— Обождите. Позвоню Шапошникову.

Разговор Тареева с маршалом был коротким. Член Военного совета по тексту донесения Сбоева слово в слово, чеканно доложил Шапошникову данные авиаразведки, которые Генеральному штабу были не известны. Тареев хотел сказать Шапошникову что-то еще, но тот, не дослушав его, положил трубку.

— Маршала мое сообщение сильно взволновало.

Сообщение это нужно — было сделать четыре часа назад.

— Владимир Николаевич, я немного постарше тебя. А поэтому пословицу: «Доверяй, но проверяй» не зря зависали в военный устав: Правда, другими словами. Я вас не задерживаю.

От голода под ложечкой сосало, во рту ощущался неприятный привкус табачного перегара: за какие-то несколько часов была искурена пачка «Казбека». Сбоев хотел спуститься в буфет, но передумал: до тех пор пока он не получит донесение о формировании двух авиаполков бомбардировщиков и не поступит сообщение из отдельной авиаэскадрильи, находящейся в Егорьевске, о готовности к боевым вылетам, об обеде нужно забыть.

Не успел Сбоев разобраться с самыми неотложными документами, как раздался телефонный звонок. Звонил Тареев. Голос его был тревожным, срывающимся.

— Зайдите на минутку. Я сейчас один. Нужно поговорить с глазу на глаз.

— Иду.

По лицу дивизионного комиссара Сбоев понял, что произошло что-то чрезвычайно тревожное.

— Сразу же после твоего ухода позвонил Поскребышев и соединил меня со Сталиным. — Лицо дивизионного комиссара и сейчас, когда разговор с Верховным Главнокомандующим уже состоялся, сохраняло следы большого душевного напряжения и крайней сосредоточенности. — Сталин задал всего четыре вопроса, и все они касались Юхнова и источника разведданных о Юхнове.

— Час назад в Юхнов вошли немецкие танки, — с крайним раздражением, граничащим с ожесточением, глухо произнес генерал Сбоев.

— Об этом Сталину доложил маршал Шапошников.

— Прямо по тексту моего донесения?

— Прямо по тексту вашего донесения.

— Какие будут приказания, товарищ дивизионный комиссар?

— Сталина наше донесение, как и маршала Шапошникова, крайне встревожило. Не понравилось ему и то, что генерал Артемьев оставил Москву и занялся организацией обороны Тулы. Прошу вас срочно послать в Тулу самолет с письмом к секретарю обкома Жаворонкову и срочно доставить командующего в Москву. Так распорядился Сталин.

— Что еще приказал Сталин?

— Сталин приказал действовать решительно! Собрать для боя все, что имеется. Перед командованием округа он поставил задачу: задержать противника на пять — семь дней на рубеже Можайской линии обороны, пока не будут подтянуты к Москве основные резервы Ставки. — Дивизионный комиссар смолк и продолжал стоять у стола перед Сбоевым, который принимал каждое слово члена Военного совета как боевой приказ Верховного Главнокомандующего, отданный ему, генералу Сбоеву.

— Что ж, будем выполнять приказ товарища Сталина, — сдержанно проговорил Сбоев, все еще не понимая, чем так глубоко был взволнован Тареев.

— Я пригласил вас не только за этим, Владимир Николаевич, — упавшим голосом проговорил дивизионный комиссар. — Об этом я мог бы сказать и по телефону.

— Что-нибудь случилось, Константин Федорович? — обеспокоенно спросил Сбоев. — На вас лица нет.

— Случилось, чего я никак не ждал. После звонка Сталина позвонили из Наркомата внутренних дел. Звонил сам нарком. — Тареев замолк, словно то, о чем он собирался сказать Сбоеву, причиняло ему нестерпимую боль.

— Что же сказал нарком? — Сбоев почувствовал, что волнение дивизионного комиссара имеет под собой какую-то почву.

— Нарком сказал, что и вы и я пользуемся информацией паникеров и провокаторов. — Тареев замолк. Некоторое время он рассеянно смотрел на Сбоева. — Потом он спросил, кто сообщил мне сведения о немецких танках, вошедших в Юхнов. Я назвал ваше имя.

— И правильно сделали, — твердо сказал командующий. — За эти данные я готов ответить головой!

Тареев вздохнул.

— Головы свои, генерал, мы пока побережем. А на всякий случай нужно приготовиться к неожиданному для нас обоих обороту дела. А разговор этот, как я понял по тону наркома, может состояться каждую минуту. Срочно предупредите командира авиаполка, чтобы все разведданные были письменно зарегистрированы. И немедленно!.. Теперь вы поняли, почему и я, как исполняющий обязанности командующего округом, просил вас подписать свое донесение? С докладом по этому вопросу я должен выходить на самый высокий уровень.

— Теперь, кажется, я вас понял.

— В случае чего, Владимир Николаевич, звоните сразу же. Больше задерживать не буду. Ваши телефоны, наверное, захлебываются от звонков.

Вернувшись в свой кабинет, Сбоев сразу же вызвал начальника штаба и распорядился срочно подготовить полки бомбардировочной и штурмовой авиации к вылету на бомбежку противника в район Юхнова, Спас-Деменска и Малоярославца.

Только теперь генерал решил наконец спуститься в буфет, но звонок главного телефона, «вертушки», вернул его от самой двери.

Звонили из Наркомата внутренних дел. Голосом, в котором не прозвучало никаких оттенков, предвещающих тревогу, дежурный по управлению передал, что Сбоеву необходимо срочно явиться к начальнику управления Окоемову.

— Что-нибудь захватить с собой? — Сбоев мучительно припоминал имя и отчество начальника управления, но так и не вспомнил. — Из документов — ничего не потребуется?

— Пока ничего не потребуется, — сухо прозвучал в трубке голос дежурного по управлению.

Сбоев позвонил Тарееву, но дежурный порученец, поднявший телефонную трубку, тихо, с придыханием ответил, что дивизионный комиссар разговаривает с начальником Генерального штаба.

«Ничего, позвоню от Окоемова, — подумал Сбоев. — У Тареева сейчас запарка, беспрерывные телефонные звонки… Тем более — остался за командующего». С этими мыслями Сбоев надел шинель, фуражку и, сообщив дежурному по штабу, что он будет не раньше чем через час-полтора, вышел из кабинета.

Сбоев вышел на улицу и подошел к своей машине.

В кабине, отвалившись на спинку сиденья ЗИСа, сладко дремал шофер, которого, несмотря на его молодость, командующий звал по имени и отчеству, чем поначалу смущал молодого человека, а потом тот привык к такому обращению и принимал его как знак особого к нему уважения.

— Обедал, Алексей Николаевич? — захлопнув за собой дверцу кабины, спросил Сбоев.

— Пока нет. Вас ждал, думал, вместе съездим. Вы, наверное, забыли, когда последний раз щи хлебали. Все на ходу да всухомятку.

— В наркомат… На Дзержинку. Четвертый подъезд.

За короткую дорогу от улицы Осипенко до площади Дзержинского командующий силился хотя бы приблизительно представить, зачем он так срочно понадобился Окоемову. Тем более в такое время, когда ему необходимо быть неотлучно в штабе округа. Однако стоило только Сбоеву вспомнить во всех подробностях разговор дивизионного комиссара с наркомом — а этот разговор Тареев передал дословно: и то, как возмущался нарком по поводу разведданных, переданных в Генеральный штаб, как он тут же почувствовал — сердце его защемило, сжалось. «Неужели нарком подключил к этому вопросу Окоемова? — полоснула по сердцу тревожная догадка. — Ведь он так и заявил Тарееву: люди, от которых исходит донесение о сдаче Юхнова, — паникеры и провокаторы».

И Сбоев вспомнил случай: месяц назад штабная машинистка, печатавшая автобиографии членов Военного совета, в спешке перепутала листы и на стол Сбоева положила биографию дивизионного комиссара Тареева, а автобиографию Сбоева, как потом выяснилось, отнесла в кабинет Тареева. Не видя в этом великого греха, Сбоев прочитал биографию члена Военного совета, и после этого прочтения дивизионный комиссар поднялся в его глазах выше, значительней, он предстал перед командующим ВВС человеком, достойным глубокого уважения, солдатом, прошедшим «сквозь бои и войны…». В свои восемнадцать лет Тареев служил в омской Красной гвардии; в гражданскую войну бил колчаковцев и белочехов; на каховском плацдарме грудь в грудь сходился в боях с врангелевцами; форсировал Сиваш во время штурма Перекопа; будучи комиссаром полка, освобождал Севастополь; уничтожал белобандитов в Одессе… Многие годы служил комиссаром погранотряда на государственной границе; с 1935 года — начальник политотдела пограничных округов в Казахстане и на Дальнем Востоке; в партии — с начала 1919 года… «И как нарком смог бросить такое грозное обвинение коммунисту и солдату, связавшему свою судьбу с Советской властью, с Красной Армией?!» Распаляя Себя гневом, Сбоев не заметил, как машина подкатила к главному подъезду Наркомата внутренних дел.

Окоемова Сбоев видел всего лишь один раз, и то издалека, случайно. Лично он не был с ним знаком: просто пока не было причин вступать в контакт с этим серьезным управлением. Зато лицо наркома стояло перед ним отчетливо, с чертами, выражающими характер непреклонный, суровый.

Лифт остановился.

Дежурный по управлению с тремя кубарями на петлицах, проверив удостоверение командующего, молча кивнул на высокую дверь, обитую черной кожей.

— Войдите.

В просторном кабинете Окоемова стоял длинный Т-образный стол, застланный зеленым сукном. На стенах — портреты Сталина и Дзержинского. По сторонам длинного стола стояло дюжины две стульев. На маленьком столике, рядом с креслом, под левой рукой Окоемова, стояло несколько телефонов, один из которых был с гербом посредине цифрового диска.

Окоемов закончил что-то писать и поднял голову, рассеянно глядя через плечо Сбоева. Казалось, что он был еще во власти какой-то сложной, еще не до конца решенной задачи. Потом, словно отрешившись от не дающей ему покоя мысли, провел ладонью по лбу, точно разглаживая его, и в упор посмотрел на Сбоева.

Первый вопрос, который Окоемов задал генералу, и тон его голоса уже говорили о том, что к встрече с командующим ВВС начальник управления психологически был подготовлен.

— Вы знаете, генерал, что после вашего донесения, которое было передано маршалу Шапошникову, о том, что к Юхнову подошли немецкие танки, у товарища Сталина было плохо с сердцем?

— Этого я не знаю, — сдержанно ответил Сбоев.

— А теперь я хочу задать вам главный вопрос, ради которого я вас вызвал.

— Я вас слушаю.

— Полоса Западного и Резервного фронтов лежит или не лежит в зоне Московского военного округа?

— Нет, не лежит.

— Тогда почему вы, генерал, проявляете такое усердие и занимаетесь барражированием над территорией Западного и Резервного, фронтов? Ведь это не ваш сектор, не ваши земли.

— Усердие в военной службе всегда было родной сестрой доблести. И если вы находите, что при облете района Спас-Демевск, Юхнов летчики сто двадцатого истребительного полка проявили усердие, то мне, как командующему, это дважды приятно слышать.

Окоемов встал, окинул взглядом карту, висевшую за его спиной на стене.

— Какое вы имели право перешагивать барьеры территорий округа, который вам доверили?! Я это спрашиваю в связи с огромной тревогой Верховного Главнокомандующего, причиной которой было ваше донесение о вторжении вражеских танков в Юхнов.

Сбоев отчетливо припомнил число и даже час, когда по предложению командующего округом принималось решение вести постоянное барражирование зоны фронтов, лежащих за пределами территории Московского военного округа.

— Вам как, документально ответить на ваш вопрос или устно, в общем плане? — В душе Сбоева закипало негодование. В последние дни нервы его были так напряжены, что он с трудом сдерживался, чтоб не выразить своего возмущения. «Вместо боевых наград летчикам, которые, рискуя жизнью, своевременно разведали положение дел на Западном и Резервном фронтах и сообщили об этом по команде, — такая черная неблагодарность».

— Отвечайте устно, по памяти, но опираясь на документы. — Окоемов медленно разминал папиросу, не спуская глаз с генерала.

— Непрерывное наблюдение за передвижениями войск в полосе Резервного фронта и Можайской линии обороны командованием Московского военного округа поручено авиаторам ВВС округа двенадцатого сентября. С двенадцатого сентября для этой цели мы используем истребители с большим радиусом действия. Летчики сто двадцатого истребительного авиаполка успешно справляются с этой задачей.

— Дайте мне фотографии, в которых зафиксирован подход немецких танков к Юхнову. — Сказав это, Окоемов протянул к Сбоеву руку ладонью вверх. — Что же вы растерялись, генерал?

— На истребителях И-153 не установлено фотокамер.

А почему для этой цели вы не использовали самолеты-разведчики, на которых есть такие камеры?

— В полках ВВС округа в настоящее время нет ни одного самолета-разведчика. Собственно, какая разница: на самолете какой марки добыты те или иные разведданные? По-моему, лишь бы они были точны.

— Ваша вина в том, что вы поверили паникерам и провокаторам! К Юхнову не подходили немецкие танки! По последним данным наземной разведки, сейчас идут бои в районе Вязьмы. — Окоемов нервничал. — Поверив трусам и паникерам, вы начали бить во все колокола, пока эта фальшивка не дошла через Генштаб до Сталина! Вместо того чтобы наказать преступную безответственность летчиков, вы сами, как мне кажется, ударились в панику!..

— Во-первых, я просил бы вас, товарищ Окоемов, без оскорблений. Вы разговариваете не с собственной женой, а с генералом, который пока еще командует военно-воздушными силами округа. Во-вторых… — Подступившие к горлу спазмы стесняли дыхание.

— Что же во-вторых?! — вкрадчиво произнес Окоемов и, улыбаясь, пустил в сторону генерала кольцо дыма.

— К Юхнову сегодня ровно в пятнадцать тридцать подошла большая колонна немецких танков. За это я могу ручаться головой!..

Сказав это, Сбоев пожалел, что уже дважды в запальчивости повторил эту клятвенную фразу, по поводу которой час назад съязвил дивизионный комиссар.

Хохоток Окоемова резанул Сбоева по сердцу.

— Так, значит, ручаетесь головой? Как подешевели нынче буйные головы… — Моментально потухшая улыбка на лице Окоемова сменилась желчной гримасой уставшего человека.

Сбоеву стало страшно. В теле почувствовалась расслабленность. По спине поплыл холодный пот.

Окоемов, подогретый упорством генерала, настаивающего, что к Юхнову действительно подошли немецкие танки, продолжал накалять обстановку:

— Сбоев, несмотря на все ваши клятвенные заверения, я вам не верю.

— Ваше недоверие оскорбляет меня и тех летчиков, которые из разведки вернулись раненными.

— Даже так?!

Раздался мягкий телефонный зуммер по «кремлевке». Окоемов снял трубку, лицо его мгновенно приняло выражение замкнутой деловитости.

— Я вас слушаю… Да, у меня… Что?.. Нет… Никаких документальных и фотоподтверждений не представлено. Да, да… Как вы и предполагали… Просто с голых слов летчиков. И даже не перепроверили. Вот именно — не перепроверили. — С минуту Окоемов сидел неподвижно, плотно прижав к уху трубку. Кивая головой, он несколько раз повторил всего лишь два слова: «Да» и «Понято». Когда он положил трубку, Сбоев встал. Его начинал бить нервный озноб.

— Почему вы встали?

— Мне так удобнее. Товарищ Окоемов, в разговоре с наркомом вы допустили неточность. Данные авиаразведки были перепроверены. Это можно подтвердить, если в этом будет необходимость.

— А их нужно было дважды перепроверить!.. — с нескрываемым раздражением произнес Окоемов и, пока прикуривал новую папиросу, сломал две спички.

— Они были перепроверены трижды. Вы можете сейчас же позвонить члену Военного совета Тарееву. Он это подтвердит. Все эти перепроверки делались по его приказанию.

— Что мне делать сейчас, товарищ Сбоев, я знаю. В вашем положении остался всего один шанс.

— Какой? — Сбоев чувствовал, что голос его дрожит.

— Документальное подтверждение факта вторжения немецких танков в Юхнов. Как вы не можете понять — ваше донесение легло на стол к Сталину!.. Мне поручено проверить истинность этого донесения!..

— Это могут подтвердить командир шестого авиационного истребительного корпуса ПВО полковник Крымов и начальник штаба этого же корпуса полковник Пономарев.

Окоемов записал обе фамилии на четвертушке лощеной бумаги и поднял на Сбоева взгляд, полный спокойствия и холодного равнодушия.

— Посидите в приемной. Вас вызовут.

Сбоев вышел из кабинета и присел в уголке просторной приемной. Несколько минут он сидел неподвижно, с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула. После каждых шести ударов, как будто по какому-то запрограммированному счетчику, сердце, словно отдыхая, пропускало седьмой удар и, сделав упругий толчок, снова начинало выстукивать свой равномерный цикл из шести ударов.

Мысль о том, что он никого в штабе не предупредил о своей поездке в наркомат, обожгла Сбоева. «Наверное, там меня уже давно разыскивают. Уехал, даже не дождавшись, когда Тареев закончит разговор с начальником Генштаба. А перед этим он второй раз за день разговаривал со Сталиным…»

Сбоев подошел к дежурному, сидевшему в окружении телефонов.

— Товарищ старший лейтенант, мне нужно срочно позвонить в штаб округа. Я поехал к вам и никого не предупредил, куда еду.

Рука генерала, потянувшаяся к телефону, была остановлена предупредительным жестом дежурного.

— Телефоны сугубо служебные.

Сбоев сел на то же место в уголке приемной, с которого только что поднялся.

Через просторную приемную, застланную длинной ковровой дорожкой, в кабинет Окоемова проходили незнакомые люди и, не задерживаясь там долго, тут же возвращались. Преимущественно это были люди военные и, как показалось Сбоеву, из управления Окоемова. Их сосредоточенные лица были отмечены печатью крайней озабоченности и нервного напряжения.

В ожидании вызова прошел час. За этот час многое передумал генерал. Вспомнил жену, сына… Не выходил из головы дивизионный комиссар Тареев, который в штабе округа из членов Военного совета остался один. «О чем он говорил перед моим отъездом с начальником Генерального штаба?..»

Увидев вошедшего в приемную полковника Крымова, от радости и волнения Сбоев даже привстал. Но поговорить не удалось: дежурный дал знак, чтобы Крымов не задерживался, и показал ему на высокую дверь. Крымов только успел в недоумении пожать плечами, тем самым выражая удивление, неосведомленность и даже заметную тревогу…

Полковник Крымов в кабинете Окоемова пробыл недолго, не больше десяти минут. Вышел от него с лицом, покрытым розовыми пятнами. Мимо Сбоева он прошел, даже не взглянув на него. Отметил у дежурного пропуск и, стараясь не встретиться взглядом со Сбоевым, поспешно вышел из приемной.

Сбоев почувствовал, как от нервного перенапряжения ладони его стали влажными. Прошло еще минут двадцать томительного ожидания, а его все не вызывали.

Когда в приемном показался с журналом в руках начальник штаба 6-го авиационного истребительного корпуса ПВО полковник Пономарев, Сбоев поспешно в стал со стула, приветственно поднял руку и пошел к нему навстречу. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как дежурный выразительным жестом дал знать генералу и полковнику, что здесь, в приемной, не место и не время для разговоров.

На бледном лице Пономарева были отражены душевное смятение и затаенный страх. В кабинет Окоемова он прошел быстро и как-то отчужденно, с опаской взглянув на Сбоева. А как Сбоев ловил тот миг, когда взгляды их встретятся и он пошлет в сторону Пономарева приветственный кивок! Но такого момента не наступило.

Дежурный проводил полковника в кабинет и тут же вернулся.

Сбоева вызвали в кабинет почти сразу же после того, как туда вошел начальник штаба корпуса Пономарев.

На столе перед Окоемовым лежал журнал боевых действий 6-го авиационного корпуса ПВО Московского военного округа.

Рядом со столом начальника управления навытяжку стоял полковник. Он был потный, красный, с выражением крайней растерянности на лице.

— Подойдите ближе к столу, Сбоев, — сказал Окоемов.

Сбоев подошел к столу.

Сесть Окоемов не предложил.

Переведя взгляд с журнала боевых действии на Сбоева, он тихо и даже как-то устало, словно наконец-то достиг того, чего с таким трудом добивался, проговорил:

— Генерал, я вторично, при вас, задаю начальнику штаба корпуса вопрос, на который он уже доказательно, опираясь на боевой документ, мне только что ответил. — Взгляд Окоемов а снова упал на журнал.

— Прошу вас, — глухо сказал Сбоев, переступая с ноги на ногу.

— Товарищ полковник, генерал Сбоев час назад заверил меня, что вы лично и полковник Крымов можете подтвердить на словах и подкрепить документами, что донесение летчиков сто двадцатого истребительного полка о том, что к Юхнову сегодня днем подошла колонна немецких танков, соответствует действительности.

Вытянувшись, Пономарев четко ответил:

— Этого засвидетельствовать не могу ни я как начальник штаба корпуса, ни командир корпуса полковник Крымов.

— Почему? — вкрадчиво спросил Окоемов, наблюдая за лицом Сбоева.

— Работу летчиков ВВС Московского военного округа штаб шестого авиационного истребительного корпуса войск ПВО не учитывает и в журнал боевых действий не заносит.

— То же самое только что официально заявил мне полковник Крымов. Вот его письменное подтверждение. — Окоемов пододвинул на край стола наполовину исписанный неровным почерком лист. — Что вы можете на это ответить, генерал? Ведь вы сами для подтверждения точности разведданных, добытых вашими горе-летчиками, просили меня вызвать командира и начальника штаба шестого авиационного корпуса?

— Я полагал, что…

— Что вы полагали?!

— Я полагал, что летчикам ПВО Московского военного округа, как и летчикам ВВС, уже известно, что сегодня ровно в пятнадцать тридцать немецкая танковая колонна подошла к Юхнову, который находится в зоне Московского ПВО.

Упорство генерала и его вера в летчиков-истребителей 120-го авиационного истребительного полка уже начинали раздражать Окоемова. В эту минуту он был твердо убежден, что донесение о колонне немецких танков, подходящих к Юхнову, не что иное, как дело рук паникеров и трусов. Юхнов… Это уже подступы к Москве. Есть отчего заболеть сердцу Сталина. Откинувшись на спинку кресла, он посмотрел на генерала так, словно видел его впервые.

— Вы слышали, полковник, что заявил генерал Сбоев?

— Слышал! — твердо ответил полковник Пономарев, не спуская глаз с Окоемова, который зачем-то вдруг принялся листать журнал боевых действий. И, протянув его полковнику, сказал:

— За журналип точную информацию — спасибо. Вы свободны, Сергей Васильевич.

Козырнув, полковник вышел.

— Я тоже могу идти? — спросил Сбоев, после того как Окоемов принялся читать какие-то не относящиеся к их разговору документы.

— Вы?.. — Окоемов вскинул на генерала взгляд, полный безразличия. — На вашем месте, генерал, ничего не остается делать, как поехать прямо сейчас же к себе в штаб округа и чистосердечно заявить: освободите меня, ради Христа, от занимаемой должности, так как я не соответствую ей.

— У меня к вам просьба, товарищ Окоемов, — прерывающимся от волнения голосом проговорил Сбоев.

— Я готов ее выслушать.

— Прошу вас не предпринимать в отношении меня никаких действий до завтрашнего дня. Я никуда не денусь.

— Почему именно такой срок? — По лицу Окоемова скользнула вялая улыбка.

— Сегодня вечером, в крайнем случае завтра, Генеральному штабу и Ставке будет доподлинно известно из других, более авторитетных для вас источников, что немцы подошли к Юхнову сегодня в пятнадцать тридцать по московскому времени. Это не шило в мешке.

— Еще будут просьбы? — все тем же тоном усталого человека спросил Окоемов.

— Когда выяснится, что летчики сто двадцатого истребительного полка, с риском для жизни доставившие в штаб округа разведданные, были правы, я попрошу вас поддержать мое ходатайство перед Верховным Командованием о награждении их боевыми орденами за храбрость и мужество, проявленные при выполнении боевого задания. Особенно тех, кто получил во время облета ранения.

Окоемов встал и долго смотрел в глаза Сбоеву. Последняя просьба генерала ему показалась крайне дерзкой, даже наглой. Пожалуй, никто из военных не разговаривал с ним в этом кабинете так, как разговаривает Сбоев.

— Хорошо, — сдержанно ответил Окоемов. — Я запомню обе ваши просьбы. А сейчас поезжайте в штаб и передайте Военному совету то, что я вам сказал. Не забудьте мой совет насчет заявления. Это вас в вашем положении может спасти. Остальным, если будет необходимость, займется наше управление.

Лицо дежурного офицера, отмечавшего пропуск, лица постовых, стоявших в вестибюле у дверей, лица встречных военных казались Сбоеву задернутыми струистым маревом, до окаменелости застывшими.

Внизу генерала ждал прохаживающийся по переулку шофер. Только теперь Сбоев вспомнил, что он до сих пор не выкроил времени отпустить его пообедать.

— Ну как, Алексей Николаевич, заждался? — Сбоев сел в машину и резко захлопнул дверцу.

— Нет, товарищ генерал. Я-то что…

— Не испугался за меня?

— Грешным делом, маленько трухнул. Уж больно организация-то серьезная. — И, кашлянув в кулак, спросил: — Куда сейчас, товарищ генерал?

— В штаб.

Когда въехали на Устинский мост, в голове Сбоева дословно созрел текст заявления, которое он напишет сразу же по приезде в штаб и доложит на стол члену Военного совета Тарееву. «Раз так, раз не доверяют, буду воевать рядовым летчиком…»

Вечерняя Москва была погружена в тревожный мрак полного затемнения. Враг, взяв восточнее Вязьмы в клещи несколько армий Западного и Резервного фронтов, устремился к Можайску. А от Можайска до Москвы — рукой подать. Из Германии, загрузив целый эшелон, к древней столице везли размонтированную гигантскую пушку «Берту», из которой планировался обстрел Московского Кремля с расстояния пятидесяти километров. По приказу Гитлера была сформирована особая зондеркоманда для затопления Москвы и уничтожения мирных жителей столицы.

При повороте на улицу Осипенко машину остановил часовой. Внимательно проверив пропуск, он осветил лучиком карманного фонарика лицо генерала Сбоева и, улыбнувшись улыбкой человека, гордого значительностью и важностью своего дела, кивнул в сторону здания, где размещался штаб округа.

— Проезжайте.

Москва жила четким военным ритмом труда и готовности пойти на крайние лишения и жертвы, лишь бы не подпустить врага к своему сердцу — сердцу Отечества.