Весь день пятого октября и всю следующую ночь через боевые порядки дивизии Веригина, на всем ее почти двадцатикилометровом протяжении, на восток отходили полуразбитые, истрепанные в неравных боях части регулярной армии. Первое время, когда поток беженцев и отступающих разрозненных подразделений и одиночных бойцов был небольшим, дежурные посты, выставленные на дорогах и в проходах минных полей, еще кое-как справлялись с задачей и выборочно проверяли лиц, идущих в тыл, но поток идущих на восток все увеличивался.
Контрольные посты были уже физически не в силах продолжать проверку документов. Некоторые отступали от самой границы. На таких было тяжело смотреть. Оборванные, заросшие, изнуренные голодом и страданиями, которые им пришлось пережить за три с половиной месяца войны, выйдя с оружием к своим, они порой не могли сдержать рыданий. Просили зачислить их в состав дивизии, жадно набрасывались на пищу, которая перепадала им от ополченцев, и очень расстраивались, когда им объявляли, что дивизия полностью укомплектована по штатам военного времени и что по приказу командования Резервного фронта отступающие подразделения, а также бойцы-одиночки должны двигаться на Можайский рубеж обороны, где сосредоточиваются вышедшие из окружения части и отдельные группы.
Просматривая письменные донесения с контрольных постов, Веригин приходил в смятение. Через боевые порядки его дивизии отходили кадровые солдаты и командиры трех регулярных, некогда грозных боеспособных армий: 19, 30 и 20-й.
«Когда же это кончится?! Когда?!» — сам себе задавал один и тот же вопрос Веригин, склонившись над картой. Сказывались две последние ночи, проведенные почти без сна. Боль в затылке, которой никогда раньше Веригин не испытывал, давила холодной свинцовой тяжестью. И эта тишина, повисшая на всем протяжении полосы обороны… Что она предвещает? «Неужели в таком кромешном аду о нас совсем забыли? И это после того, когда уже три дня назад несколько немецких пехотных, танковых и моторизованных дивизий двинулись из Холма, более ста танков смяли соседа справа и овладели большим плацдармом на левом берегу Днепра».
Веригин принял сразу две таблетки от головной боли и приказал дежурному телефонисту разбудить его через два часа. Лег не раздеваясь, не снимая сапог. Пытаясь заснуть, начал считать. Но и считая, он думал. Мысль, параллельно счету, текла сама собой, свивалась в бесконечно длинную веревочку… «Сто три, сто четыре, сто пять…»
«Ведь в тот же день, когда немецкая танковая лавина, при поддержке сотен самолетов обошла нас с правого, фланга и, не желая вступать с нами в бой двинулась на Вязьму, слева от нас на Мосальск и Спас-Деменск двинулись крупные танковые силы и соединения мотопехоты противника и к вечеру заняли эти города почти без боя… Дорогой Николай Николаевич, как ты был прав: вот она, пресловутая, но оправдывающая себя тактика клиньев и захватов».
«Сто семьдесят шесть, сто семьдесят семь, сто семьдесят восемь…»
«И как я, старый седой волк, не перепроверил данные, полученные из штаба армии, и поверил, что Вязьма занята всего лишь одним батальоном парашютного десанта противника, и для уничтожения его послал батальон легких танкеток, когда там уже стоял танковый корпус врага и две пехотные дивизии?.. Ведь обойдя меня с правого фланга из Холма-Жирковского, немцы двинулись не куда-нибудь, а на Вязьму».
«Двести два, двести три, двести четыре, двести пять…»
«И в такой-то обстановке агонии, когда мой правый фланг совсем оголен, командование армии сняло с позиции нашего левого фланга дивизию бауманцев и приказало нам растянуть фронт обороны до самого Дорогобужа!.. На сорок пять километров!.. Подумали ли там, в штабе армии, на что они обрекают дивизию, на которую надеялся сам Сталин? Конечно, сейчас, когда фронт далеко за нашей спиной, над окопами дивизии стоит тишина… Немцам пока не до нас. Они рвутся к Москве. Им срочно нужна Москва. Нам приказано сидеть на дне мешка и прочно оборонять позицию но Днепру… Если бы не мелкая стычка с ротой вражеских мотоциклистов, которая сегодня вечером пыталась захватить мост и предотвратить его взрыв, то можно было бы подумать, что на левом берегу Днепра война кончилась. А ведь Сталин не зря приказал Воронову, чтобы тот обязательно посетил нашу дивизию и посмотрел, как мы готовимся встретить врага. Все есть: есть люди, готовые принять смертельный бой, есть грозное оружие против всего: против танков, против самолетов… Нет главного — нет перед собой врага. Вот уже четвертый день как мы превратились в какой-то контрольно-пропускной пункт отступающих частей и соединений. А ведь мы думали, что, судя до позиции, куда нас поставили — берег Днепра и автострада Москва — Минск, — нам уготован почетный жребий. И ополченцы Сталинского района ждут этого грозного боя. Они готовы к этому бою…»
«Двести пятьдесят три, двести пятьдесят четыре, двести пятьдесят пять…»
«Двести девяносто два, двести девяносто три, двести девяносто четыре…»
Словно родниковый ключ, встретивший на своем пути сухой песчаный берег обмелевшей реки, как-то незаметно и плавно цепочка мыслей о боевых делах дивизии уходила в туман забытья. Постепенно погас и пунктир счета.
Веригин проспал полтора часа. Его разбудил начальник штаба. В руках Реутова мелко дрожал бланк штаба армии, на котором текст приказа был напечатан ядовитыми фиолетовыми буквами. Буква «о» в регистре машинки, очевидно, сместилась, а потому в словах приказа она наполовину выскакивала над строчкой, отчего лист неприятно пестрел фиолетовыми кружочками.
— Когда получил? — спросил Веригин, затягивая ремень гимнастерки.
— Только что, прямо из рук офицера связи.
Веригин закурил.
— Читай. Да садись, чего стоишь. Больше уже не вырастешь.
Реутов прокашлялся и начал читать:
— «1. Исходя из сложившейся общей обстановки и указаний командующего фронтом, я подчиняю себе все части, действующие на восточном берегу реки Днепр на участке — устье реки Вязьма, Дорогобуж.
2. В соответствии с указаниями фронта решаю отводить войска с рубежа реки Днепр на Можайскую линию обороны.
3. Вторая стрелковая дивизия с приданными частями сосредоточивается в районе Третьяково, Зимница, Малое Алферово к 15.00 8.10.41 г. В 18.00 этого же числа начинает выход в направлении на Вязьму, имея осью движения Смоленскую автостраду.
Командующий 32-й армией генерал-майор Вишневский
Член Военного совета бригадный комиссар Иванов
Начальник штаба армии полковник Бушмянов».
Когда Реутов кончил читать приказ командарма, Веригин подошел к карте, лежавшей на столе, и, найдя на пей отмеченные в приказе населенные пункты Третьяково, Зимница и Малое Алферово, посмотрел на Реутова так, что тот поежился.
— Ну что ж, будем выполнять приказ. — Широко расставив ноги, Веригин стоял с опущенной головой и не мигая смотрел на начальника штаба.
— Прикажете срочно созвать командиров полков и начальников служб? — кашлянув в ладонь, спросил Реутов.
Вопроса полковника Веригин не слышал. Взгляд его метнулся к карте, лежавшей на столе. Заговорил он резко, раздраженно, будто во всем случившемся был виноват начальник штаба:
— Они что там, в штабе армии, думают, что у нас не боевая дивизия со штабами, с тылами и техническими службами, а спринтерская команда в спортивной эстафете?! До всех этих пунктов сосредоточения около тридцати километров! А что творится с дорогами?! Они же расползлись, как тесто!.. Уже вчера на них тонули по пояс в грязи!.. — Распаляясь, генерал вплотную подошел к начальнику штаба и прямо в лицо бросал резко и угрожающе: — Этот приказ нужно было отдавать до пятого октября, когда Вязьма была наша!.. Когда к ней только что просачивались разведывательные отряды противника!.. А сейчас, когда нас замкнули в бронированном обруче танковых и мотомеханизированных корпусов, от нас требуют, чтобы мы после марафонского кросса по уши в грязи прошли через… — генерал досмотрел на часы, — через считанные часы в пункт сбора, сделали получасовой передых и, падая от смертельной усталости, пошли па новую марафонскую дистанцию, где у самого финиша нас ждут такие артиллерийские и танковые заслоны, такие валы огня, которые… — Веригин оборвал фразу на полуслове: в отсек вбежал запыхавшийся адъютант. — Что такое?! — Генерал пристально посмотрел на адъютанта.
— Боевое охранение у моста взяло в плен трех немцев: офицера и двух солдат.
— Где их взяли?
— Пытались ночью смешаться с нашими отступающими войсками и незаметно проникнуть под фермы моста через Днепр.
— Зачем?
— Их застали, когда они хотели обрезать электропроводку к мосту.
— Понятно… Понятно… Им во что бы то ни стало нужно сохранить мост. Он им нужен. Ну что же, все логично. Где они?
— В блиндаже у начальника разведки.
— Кто их взял?
— Ополченцы Северцева. Есть у него в полку два богатыря: отец и сын Богровы. Лежали у моста в засаде, ну и заметили, как шесть «беженцев» свернули с дороги: одни вправо, другие влево — и под мост. С ними была целая пиротехническая лаборатория.
— А где остальные трое? — спросил генерал.
— Троих Богровы уложили в перестрелке. А этих взяли живьем. Правда, одного немного помяли, но сейчас пришел в себя.
— Давайте срочно сюда офицера. Только скажи начальнику разведки, чтобы он предупредил пленного: на все мои вопросы отвечать конкретно и точно!
— Понятно, товарищ генерал! — Адъютант козырнул и вышел.
— Пойду вызову переводчика. — Реутов направился к выходу из блиндажа, но генерал остановил его:
— Только не вчерашнего… «Дер тыш» и «дас фенстер» я знаю и без него. Мне нужен опытный переводчик.
— Я пришлю Белецкого, он до войны преподавал немецкий язык.
— А говорить по-немецки он умеет? Или только преподает?
— Преподаватель Московского университета. Перевел с немецкого два романа. Сам читал их.
— Давайте Белецкого… — И снова Веригин взглянул на часы. — Сообщите сейчас же всем командирам полков и приданных подразделений, а также начальникам служб дивизии, чтобы прибыли ко мне на КП ровно в шесть ноль-ноль. Пока об этом приказе, — Веригин ткнул пальцем в лежащий на столе приказ командарма, — никому ни слова!
Оставшись один, Веригин подошел к дверной стойке блиндажа, на которой поблескивал осколок зеркала. Воспаленные белки глаз и провалившиеся щеки, перерезанные двумя глубокими складками, старили его лицо, делали вид болезненным, хотя ухудшения в состоянии здоровья генерал не только не чувствовал, но даже наоборот: собственное тело последнее время казалось ему как никогда мускульно-сильным, пружинисто-быстрым, реакция на внешние раздражения была молниеносной…
«Сдают нервы, генерал… Все это скажется потом, к старости, если она наступит», — думал Веригин, быстро водя безопасной бритвой по намыленным щекам.
К приходу начальника разведки подполковника Лютова, доложившего, что пленный офицер прибыл и находится в «приемной», Веригин успел закончить утренний туалет, надел до блеска начищенные ординарцем сапоги, освежился «Шипром» и, наглухо застегнув пуговицы гимнастерки, повернулся к Лютову.
— Кто будет переводить?
— Пришел какой-то в очках, Реутов прислал.
— Давайте его сюда.
Через минуту начальник разведки вошел в блиндаж с переводчиком.
Белецкий чем-то напомнил Веригину знаменитого гипнотизера Вольфа Мессинга, которого он видел перед самой войной. Его опыты потрясли тогда зрителей.
Огромные очки в роговой оправе с дымчатыми стеклами, копна густых черных волос, под которыми худое, продолговатое лицо переводчика выглядело болезненным и усталым, твердые линии рта, говорившие о характере сильном и непреклонном, высокий рост и опрятный вид — все это как-то сразу вызвало у генерала доверие.
— Товарищ генерал, лейтенант Белецкий прибыл по вашему приказанию!
— Садитесь. Будете переводить. Ночью взяли «языка». Офицер. — И, повернувшись к подполковнику Лютову, кивнул ему; — Введите.
Пленного конвоировал Богров-старший. Его Веригин узнал сразу же, увидев из-за плеча вошедшего в отсек немецкого обер-лейтенанта пышные, с заметной проседью усы пожилого ополченца. Глаза у пленного были завязаны грязной солдатской обмоткой. Руки за спиной скручены сыромятным чересседельником.
— Снимите повязку! — приказал генерал Богрову.
Николай Егорович поставил винтовку в угол отсека и размотал обмотку на голове пленного.
Обер-лейтенант был чуть выше среднего роста, голубоглазый, со впалыми щеками и четкими линиями подбородка, над которым изогнулись в улыбке-гримасе губы. «Классический образец нордической расы, как ее описывали в своих трудах немецкие ученые», — подумал Веригин, окинув взглядом пленного.
Увидев перед собой генерала, обер-лейтенант расправил плечи и вскинул голову.
— Фамилия?
Переводчик, сидя у краешка стола, почти синхронно переводил вопросы генерала и ответы пленного.
Допрос пленного протоколировал подполковник Лютов.
— Франц Гальдер, обер-лейтенант отдельного саперного батальона мотомеханизированного корпуса четвертой полевой армии, — перевел Белецкий ответ пленного офицера.
— Кто командует вашим корпусом?
— Этого я вам не скажу, господин генерал.
— Почему?
— Не имею права.
— Почему же вы тогда назвали часть, корпус и армию, в которой сражались?
— Все это записано в моей офицерской книжке, которую у меня отобрали ваши солдаты.
Подполковник Лютов положил на стол перед генералом удостоверение обер-лейтенанта.
— С каким заданием вы перешли Днепр и почему очутились под мостом?
— Думаю, и без моих показаний вам все ясно: ваши солдаты взяли у нас целый арсенал пиротехнических инструментов.
— Хотели взорвать мост? — спросил генерал и заметил, как после перевода этого вопроса губы пленного дрогнули в насмешливой улыбке.
— Наоборот. Мы хотели спасти мост.
— Нам мост тоже очень нужен, но мы его все-таки взорвем, когда придет час.
— С этим часом вы опоздали, господин генерал. Он пробил несколько дней назад.
— Вас сюда привели отвечать на вопросы, обер-лейтенант, а не оценивать обстановку, — сдерживая гнев, внешне спокойно проговорил генерал.
В отсек командного пункта вошли начальник штаба и комиссар Синявин. Не мешая ведению допроса, они бочком прошли в свободный угол и сели на длинной лавке, тянувшейся вдоль степы.
Генерал раскрыл удостоверение личности пленного и, остановив на нем взгляд, спросил:
— Где располагается штаб вашего корпуса?
Обер-лейтенант молчал, словно не расслышав вопроса.
Переводчик повторил вопрос. Пленный молчал.
— Вы не знаете, где располагается штаб вашего корпуса?
— Я знаю, где располагается штаб моего корпуса. Но я не скажу об этом, господин генерал.
— Почему?
— Я принимал присягу на верное служение фюреру.
— Кто давал вам задание обрезать электропроводку под мостом? — Задав этот вопрос, генерал был почти уверен, что от этого арийского фанатика он ничего не добьется и только понапрасну тратит время.
— В нашей армии, как и в русской армии, господин генерал, нижестоящий офицер получает приказание вышестоящего.
Генерал прошелся вдоль стола. Пальцы его рук, сомкнутых за спиной, хрустнули. «И откуда?.. Откуда этот гонор?! Ведь в плену, жизнь висит на волоске, а ведет себя… Наглец!..»
— Вы так ничего и не скажете нам об оперативных планах и задачах вашего корпуса?
Пленный оживился. В глазах его засветился воинственный блеск.
— Задача нашего корпуса на сегодня: смять и уничтожить на левом берегу Днепра московскую добровольческую дивизию, которая носит имя Сталина.
— Вам и об этом известно?
— Наша военная разведка, господин генерал, за годы войны приобрела кое-какой опыт.
— Какая же задача у вашего корпуса будет завтра? — стараясь быть как можно спокойнее, спросил Веригин и дал знак Лютову, чтобы этот его вопрос и ответ на него он обязательно записал.
— Москва! — словно давно ожидая этого главного вопроса, чеканно ответил обер-лейтенант. — На четыре машины транспортной роты… — Пленный сделал паузу и посмотрел в сторону переводчика: — Запишите, пожалуйста, это уже точная цифра: на четыре машины транспортной роты уже погружены дорожные стрелки-указатели с надписью «На Москву».
Генерал достал из портсигара папиросу, неторопливо размял ее дрожащими пальцами и долго смотрел на обер-лейтенанта.
— Какой вы представляете себе свою дальнейшую участь?
— Я ее представляю такой, какой она если не сегодня, то завтра будет у вас, господин генерал, и у вас, господа офицеры, — Обер-лейтенант обвел взглядом сидящих в отсеке командиров и остановил его на Богрове. — А ты, солдат, вместе со своим напарником, руками которого можно гнуть подковы, лишил меня рыцарского креста, обещанного мне за спасение моста. Я постараюсь запомнить твое лицо, мы ведь поменяемся ролями.
Богров кашлянул в кулак и вытянулся по стойке «смирно»:
— Товарищ генерал, разрешите ответить пленному? На его родном языке… Я вас не подведу.
Взгляды всех, кто находился в отсеке, метнулись к двери, у которой стоял Богров.
— Давайте. — Генерал кивнул головой.
Глядя на обер-лейтенанта, повернувшегося в его сторону, Богров на немецком языке отчеканил:
— Господин обер-лейтенант, когда вы говорили о боевых задачах своего корпуса и упомянули Москву, для которой уже заготовили четыре транспортные машины с дорожными указателями, я, грешным делом, вспомнил старую русскую пословицу… — Переходя с немецкой речи на русскую, Богров обратился к Веригину: — Разрешите, товарищ генерал?
Генерал удивился, услышав немецкую речь из уст бойца-ополченца, кивнул в сторону переводчика:
— Переведите!
Белецкий перевел слова Богрова на русский язык.
— Разрешите, товарищ генерал, я переведу этому фрицу на его язык старинную русскую пословицу? — попросил Богров.
Генерал одобрительно кивнул головой.
Немецкая фраза, с расстановкой произнесенная Богровым, словно обожгла пленного. Он стоял, пожимая плечами, и сконфуженно смотрел то на Богрова, то на генерала.
— Что такое вы ему сказали — его всего аж передернуло?
— Я перевел ему на немецкий язык нашу старую пословицу про курочку, которая еще не снесла яичко, а хозяин этой курочки уже ставит на огонь сковородку, чтобы пожарить яичницу. Хотя по-ихнему получилось и не в рифму, зато по существу — то же самое.
Веригин рассмеялся.
— Господин генерал, — несколько оправившись от конфуза, произнес обер-лейтенант. — По ассоциации с русской пословицей, которую только что перевел мне на немецкий язык этот солдат, мой ответ будет адресован вам, господа офицеры. — Обер-лейтенант окинул взглядом сидящих.
— Только короче! — обрезал пленного Веригин.
— Услышав вашу русскую пословицу, я вспомнил русскую национальную игрушку. Ее называют «матрешка».
— При чем здесь матрешка? — с заметным раздражением спросил Веригин.
— Попытайтесь представить меня, пленного офицера, самой последней, самой маленькой матрешкой в утробе предпоследней матрешки. А эта предпоследняя матрешка, то есть вы и вся ваша дивизия, находится в утробе третьей, более крупной матрешки… И тоже условно назовем ее своим именем… — Обер-лейтенант замолк, в уме подбирая слова. Было видно, что он пытался точнее охарактеризовать то положение, в котором находилась дивизия русских.
— Каким же именем вы хотите назвать более крупную матрешку, в утробе которой очутилась наша дивизия? — спросил генерал.
— Непобедимая армия фюрера! — перевел Белецкий ответ пленного.
— Ну, кажется, все. Наговорились, как меду напились. Это вы можете ему не переводить. — Веригин посмотрел на лейтенанта Белецкого. — Этот маньяк и фанатик и на дыбе умрет нацистом. Не будем об него пачкать руки. — Генерал встретился взглядом с Богровым. — Николай Егорович, завяжите ему глаза. Да потуже.
Богров поднял с пола скрученную в комок обмотку, подошел к обер-лейтенанту, но тот отшатнулся от него и брезгливо поморщился.
— Господин генерал, моей судьбой вы можете распорядиться как вам угодно. Прошу об одном: не завязывайте мне глаза этой грязной мерзостью. Неужели у вас не найдется куска чистой ткани?
Веригин переглянулся с командирами, по лицам которых пробежала сдержанная улыбка.
— Прошу об этом как офицер и как барон по происхождению.
Некоторое время Веригин колебался, но, встретившись взглядом с улыбкой, искривившей лицо Богрова, сразу же пришел к окончательному ответу.
— Передайте ему, лейтенант, что просьбу фашистского барона выполнить не можем. В интендантском ассортименте Красной Армии не предусмотрены специальные стерильные полотнища для завязывания глаз пленным фашистам.
Пока Белецкий переводил пленному ответ генерала, Богров принялся ловко и проворно накручивать на глаза пленного двухметровую солдатскую обмотку. Накручивая, он приговаривал на чистейшем немецком языке:
— Ничего, барон… Останешься жив — сохрани на память эту солдатскую обмотку. Положишь ее в ларец вместе с фамильными ценностями… Пусть потомки твои знают, что это не просто обмотка, а обмотка с ноги убитого тобой русского пролетария из города Москвы…
— Что он там бормочет по-немецки, лейтенант? — спросил Веригин у переводчика, заметив на его лице улыбку.
Лейтенант дословно перевел генералу слова Богрова.
— Спасибо, сержант, — поблагодарил генерал Богрова. И, глядя на подполковника Лютова, распорядился: — Запишите эти слова в протокол допроса. Когда-нибудь историки оценят их…
Во время допроса пленного ординарец Лёка дважды открывал дверь отсека КП и смотрел на генерала такими глазами, что Веригин не выдерживал его взгляда и рукой давал знать, чтобы тот закрыл дверь. И вот теперь, снова увидев ординарца, открывшего дверь, он как-то виновато улыбнулся и бросил через стол:
— Ты чего, Лёка? Ты так на меня не смотри.
— Дык чего же вы… этта… — мялся в дверях ординарец.
— Чего «этта»?
— Дык третий раз разогреваю… Вчера без ужина лягли и сёня…
— Иду, Лёка, иду… — Встав, Веригин потянулся.
Проходя через «приемную» в каморку адъютанта и ординарца, где его ждал завтрак, Веригин заметил, что почти все вызванные командиры полков и начальники служб были в сборе. Кто сидел на чурбаке и курил, кто стоял, хотя чурбаков хватало для всех. «Знают, что мы в котле… Не глядят друг другу в глаза… — подумал Веригин. — Ну что ж, будем прорываться!.. Выход из окружения — это тоже бой, да еще какой бой… Главное — не допустить паники».
Когда адъютант Веригина вернулся в генеральский отсек КП, все командиры уже сидели кто на чем: кто на лавке, кто на чурбаках, расставленных вдоль стен. Тем, кому не хватило места, — принесли чурбаки из «приемной».
Глухо прозвучала кем-то поданная команда: «Товарищи офицеры!» Все командиры встали и, скрестив взгляды на Веригине, — который прошел к столу, сели только тогда, когда генерал жестом поднятой руки разрешил сесть.
Веригин обвел взглядом собравшихся командиров и, не найдя начальника особого отдела, спросил:
— Полковник Жмыхов еще не вернулся из штаба фронта?
— Пока нет… — ответил Реутов. — Должен вернуться сегодня утром.
— Полковник Воскобойников, когда наконец будет связь со штабом армии? — Веригин строго посмотрел на начальника связи дивизии.
Воскобойников привстал с чурбака и расправил под ремнем гимнастерку. Его худощавое лицо приняло землистый оттенок.
— Связь со штабом армии будет установлена тотчас же, как только разведчики сообщат нам, где сегодня располагается штаб армии, — ответил полковник и провел ладонью по жесткой щетине подбородка.
— Почему не бреетесь, полковник?
— Не успел сегодня, товарищ генерал. Был на батареях у моряков. Не было времени забежать к себе в землянку.
— А связь со штабом фронта? Тоже, когда его разыщет разведка?
— Тоже, товарищ генерал, — мрачно ответил Воскобойников и, видя, что вопросов к нему больше нет, сел.
Генерал перевел взгляд на начальника разведки Лютова, который сидел опустив голову и глядел себе под ноги.
— Виктор Петрович, что же это получается? Дивизионная разведка заблудилась в расположении своей армии?
Лютов встал. Склонив голову, хмуро смотрел в земляной пол блиндажа. Наконец заговорил:
— Штабы искать иногда труднее, чем брать «языка», товарищ генерал. Покидая последний пункт дислокации, штаб армии не сообщил свои новые координаты.
— Всем трудно, Виктор Петрович. А поэтому приказываю: к пятнадцати ноль-ноль сегодня доложить мне и сообщить начальнику связи о месте дислокации штаба армии и штаба Резервного фронта!
— Разрешите идти выполнять приказ?
— Обождите. Все мы через двадцать минут разойдемся выполнять только что полученный приказ командующего армией генерала Вишневского.
Лютов опустился на чурбак.
Пока Веригин смотрел на лежавшую перед ним карту и делал на ней пометки, дверь отсека тихо открылась и в него вошел начальник особого отдела армии полковник Жмыхов. Адъютант генерала, сидевший у самых дверей, встал с чурбака и освободил место полковнику. Тот благодарно кивнул и сел.
— Обстановка со вчерашнего дня, товарищи, почти не изменилась. Спас-Деменск и Ельню противник взял три дня назад. Два дня назад он ввел свои танковые и моторизованные соединения и в Вязьму и в Дорогобуж. Как видите, мы очутились в бронированном котле. — Веригин сделал паузу и пробежал взглядом по окаменевшим лицам командиров полков и начальников служб. Все сидели не шелохнувшись и старались не пропустить ни одного слова генерала. — А сейчас прошу достать карты. Зачитаю приказ командарма.
Все задвигались, защелкали кнопками кожаных планшетов, зашуршали картами. Никто не проронил ни слова.
Когда командиры развернули на коленях карты и приготовили карандаши с блокнотами, генерал посмотрел на ожидавшего приказания начальника штаба:
— Зачитайте.
Приказ командующего армией Реутов читал медленно, делая паузы там, где они, как казалось, особенно впечатляли. А когда закончил, Веригин взял у него листок.
— Повторяю второй и третий пункты приказа, — проговорил генерал. — «В соответствии с указаниями фронта решаю отводить войска с рубежа реки Днепр на Можайскую линию обороны». — Сделав небольшую паузу, Веригин продолжал читать медленно, со смысловыми акцентами: — «Вторая стрелковая дивизия с приданными частями сосредоточивается в районе Третьяково, Зимница, Малое Алферово к 15.00 8.10.41 г. и в f8.00 этого же числа начинает выход в направлении на Вязьму, имея осью движения Смоленскую автостраду. Командующий 32-й армией генерал-майор Вишневский, член Военного совета бригадный комиссар Иванов, начальник штаба армии полковник Бушмянов». Вопросы есть?
Первым встал командир стрелкового полка подполковник Северцев.
— Когда штабы полков получат письменные приказы с точным указанием пункта сосредоточения и времени прибытия туда?
— Письменные приказы вы получите через час, — ответил генерал.
В этот момент в дверь постучали, и в следующую минуту в отсек генеральского блиндажа вошел дежурный по штабу дивизии.
— Товарищ генерал, разрешите обратиться?
Веригин молча кивнул.
— Срочный пакет из штаба девятнадцатой армии!
— Девятнадцатой?.. От генерала Лукина?.. Где пакет?
Дежурный по штабу вышел и тут же возвратился с офицером связи штаба 19-й армии. Невысокого роста, подтянутый крепыш со знаками различия старшего лейтенанта-артиллериста на петлицах, наметанным взглядом определив, кто здесь генерал Веригин, твердым шагом прошел к столу и по форме доложил:
— Срочный пакет от генерала Лукина генералу Веригину!
— Я генерал Веригин.
Старший лейтенант положил на стол пакет и, отступив на шаг назад и чуть в сторону, щелкнул каблуками.
— Разрешите возвращаться в свой штаб?
Веригин кивнул своему адъютанту:
— Лейтенант, проводите старшего лейтенанта в третий отсек. Напоите чаем, и пусть с полчасика отдохнет. Видите — от него идет пар.
— Спасибо, товарищ генерал, но не больше чем на двадцать — тридцать минут. Командарм приказал возвращаться сразу же по вручении пакета.
Как только старший лейтенант и адъютант закрыли за собой дверь, Веригин на глазах командиров разорвал голубой конверт и достал из него вдвое сложенную записку. Взгляды командиров скрестились на ней.
Судя по тому, как сразу же изменился в лице генерал, прочитав записку, и как часто задышал он, словно ему вдруг стало невыносимо душно в прокуренном отсеке, все поняли, что офицер связи привез от генерала Лукина недобрые вести.
Веригин расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки и, еще раз пробежав глазами записку, положил ее на стол и сказал дрогнувшим голосом:
— Товарищи командиры, я не имею права утаить от вас приказание командующего девятнадцатой армией Западного фронта генерал-лейтенанта Лукина. Слушайте внимательно. — Веригин разгладил на ладони записку и, отчетливо выговаривая каждое слово, начал читать: — «Командиру второй дивизии. — Веригин окинул взглядом замерших офицеров. — Приказ командарма тридцать два об отходе не выполнять как ошибочный. Выполняйте мой приказ на оборону. Лукин. В. Ванеев. Восьмого октября тысяча девятьсот сорок первого года».
Веригин стоял у стола, пронизанный со всех сторон отчужденными, тревожно-вопросительными взглядами подчиненных ему командиров, которые всего лишь несколько минут назад смотрели на него с такой надеждой…
— Вы что так на меня смотрите?! — строго произнес Веригин.
— Так какой же приказ выполнять, товарищ генерала отходить или держать оборону на старых позициях? — прозвучал хрипловатый голос командира артиллерийского полка.
Этот лобовой вопрос взвинтил Веригина своей прямотой и дерзостью.
— Как человек военный, вы должны знать, полковник, что сила последнего приказа, — на слове «последнего» генерал сделал нажим голосом, произнося его врастяжку, — отменяет требования предыдущего приказа, если даже он идет вразрез с этим последним приказом!
— Это не приказ!.. — басовито прогудел в затемненном углу отсека командир морского артдивизиона.
— А что с командармом Вишневским? Уж не ранен ли? — осторожно задал вопрос полковник Реутов.
— Об этом мне не доложили, — сухо бросил Веригин. Встретившись взглядом с полковником Жмыховым, он спросил: — Николай Петрович, вы только что из штаба фронта. Может быть, проинформируете нас о положении дел и об изменениях, которые вызвали необходимость переброски нашей дивизии из тридцать второй армии Резервного фронта в девятнадцатую армию Западного фронта?
Головы всех повернулись в сторону начальника особого отдела. На посуровевших лицах командиров полковник Жмыхов прочитал напряженное ожидание его ответа.
— На этот вопрос, Владимир Романович, могу сказать только одно: генерал Лукин сейчас выводит из окружения соединения и части своей девятнадцатой армии на Можайский рубеж обороны и подчиняет себе остатки разрозненных и рассеянных противником подразделений и соединений других армий.
— А наша дивизия?! — Левое веко Веригина задергалось. — Она что — тоже уже разбита?! Или рассеяна?!
— Ваша дивизия, Владимир Романович, потеряла связь со штабом тридцать второй армии, в состав которой она до вчерашнего вечера входила. Все ополченские дивизии нашей армии сейчас с боями выходят из окружения. В настоящее время ваша дивизия находится в полосе отхода девятнадцатой армии генерала Лукина. А поэтому решайте сами, как читать записку командарма девятнадцать. Довожу до вашего сведения, что командующий Западным фронтом генерал армии Жуков предоставил генералу Лукину право подчинять себе все соединения и части, а также разрозненные и рассеянные группы войск, выходящих из окружения в полосе его армии.
Лицо Веригина просветлело, словно ему только что сообщили новость, от которой во многом будет зависеть судьба его дивизии.
При упоминании имени Жукова под низким бетонным потолком отсека раздался приглушенный шум. Сдержанные реплики и обрывочные фразы слились в сплошной гул.
— Генерал Жуков?..
— Командующий Западным фронтом — Жуков?!
— Мы не ослышались, Николай Петрович?
— Нет, вы не ослышались, Владимир Романович. Со вчерашнего дня командование Западным фронтом Верховный Главнокомандующий передал генералу Жукову. Резервный фронт как таковой упразднен.
Полковник Жмыхов сел. Веригин аккуратно свернул записку генерала Лукина и на глазах командиров положил ее в партбилет.
— Товарищи, мы будем выполнять приказ командарма и держать оборону в районе своей полосы на левом берегу Днепра. А сейчас — всем по своим командным пунктам! Ждите моих приказаний! — Голос генерала окреп, во всем облике его сказывалась волевая решимость и убежденность в том, что перемены, происшедшие в командовании армии, и слияние двух фронтов в единый, а также приход к руководству Западным фронтом генерала Жукова — все это предвещало более четкое управление боевыми действиями дивизии сверху. — Вопросы есть, товарищи?
— Есть просьба, — раздался в углу отсека бас командира дивизиона морских орудий Кушнарева.
— Слушаю вас, капитан-лейтенант.
Кушнарев встал и заговорил только тогда, когда наступила полная тишина.
— Товарищ генерал, очень бы хотелось, чтобы все ваши приказы командиры полков и приданных дивизии частей и подразделений получили не на таких вот листочках, которые только что прочитали вы. Шлите нам приказы на форменных штабных бланках с вашей подписью. Так, как нас учили в академиях.
— Я вас понял, капитан-лейтенант. Штаб дивизии будет придерживаться этого правила. А сейчас — всем по своим боевым местам! Держать четкую и непрерывную связь с моим КП и со штабом. Всем приготовиться к круговой обороне!
Генеральский блиндаж командиры покидали молча, не глядя в глаза друг другу, унося в душе щемящую тревогу не столько от предчувствия надвигающейся трагедии, сколько от той неопределенности и неразберихи, которые усугубляли тяжесть положения.
В отсеке кроме Веригина остался полковник Жмыхов. Веригин подошел к нему и сел рядом на толстый березовый чурбак.
— Что же это получается, Николай Петрович? За три месяца войны — третий командующий фронтом. Бросают дивизию из одной армии в другую.
В этот момент в отсек вошел адъютант и доложил, что по срочному и важному делу прибыл начальник химслужбы дивизии майор Нечитайло.
— Что у него?
— С какими-то пакетами. Белый как полотно.
— Давайте, но только не больше двух-трех минут. Майора Нечитайло, фанатично несущего химслужбу в дивизии, неистощимые на выдумки и подначки москвичи из химроты (а все они были с образованием, многие пошли в ополчение после трех-четырех курсов институтов) в шутку прозвали Хлором Ипритычем еще в Москве, когда дивизия только формировалась. Прозвище это за майором закрепилось прочно. Да он и не сердился, когда в кругу командиров кто-нибудь из товарищей называл его Ипритычем. Но иногда отшучивался: «Хоть горшком назови — только в печку не ставь».
Один вид майора Нечитайло заставил Веригина встать. И без того бледные всегда щеки Нечитайло теперь были пепельно-серыми. Округлившиеся глаза и вздрагивающие губы делали лицо майора до того жалким и испуганным, что Веригин не выдержал и повысил голос:
— Ну что?! Что ты трясешься как овечий хвост?!
— Пакеты…
— Что пакеты?!
— Начал сбрасывать со своих «рам» над окопами нашей дивизии пакеты… — Голос Нечитайло дрожал. Прижимая к груди три синих бумажных пакета он переступал с ноги на ногу.
— Что в них?
— Насекомые…
— Что?!
— Какие-то малюсенькие насекомые, подвид нашей блохи, только поменьше… Сами черненькие, головка красненькая, ножки тонкие-тонкие… Я в лупу их рассматривал. Сроду таких насекомых не видел…
— Какого же дьявола ты принес эту гадость ко мне на КП?
— Эти пакеты целенькие, товарищ генерал, из них они не выползут, пакеты запечатаны. Выползают из тех, которые разрываются при ударе о землю…
Веригин и полковник Жмыхов переглянулись.
— И какое же ваше мнение, майор? Что они этим хотят нам сказать?
Нечитайло переступил с ноги на ногу, кашлянул в сторону и, боязливо озираясь, словно боясь, как бы кто не подслушал, с придыханием ответил:
— Пахнет бактериологической, товарищ генерал…
— Ну это ты уже хватил, майор. Какой смысл противнику заражать бактериями землю, на которую он рвется и из-за которой проливает кровь?
— Не землю заражать, товарищ генерал, а солдат, — с опаской и робко высказывал свои соображения майор Нечитайло.
Прижимая к груди пакеты, майор переводил взгляд с генерала на полковника и обратно. Ждал указаний.
— Этого еще не хватало!.. Что вы делаете с насекомыми, которые расползаются? — спросил Веригин, явно обеспокоенный тревожной новостью.
— Солдаты их бензином, бензином… Дохнут сразу же. Но только… — Жалкий вид и трясущиеся губы майора раздражали генерала.
— Что только?!
— Всех-то разве успеешь бензином?.. Они тут же расползаются по траве и теряются из виду.
— А что вы скажете, Николай Петрович? — обратился Веригин к начальнику особого отдела.
— Дело серьезное. Полагаю, что эти пакеты нужно срочно направить в штаб фронта, а оттуда — в Москву. Необходима профессиональная биологическая экспертиза. Гитлер способен на все. Там, где начинается фашизм, там кончается логика человеческого поведения.
Полковник Жмыхов вышел.
— Товарищ генерал, а как же с остальными пакетами, которые у меня в блиндаже? Там их больше двадцати…
— Сжечь!.. Все сжечь на самом жарком огне! Немедленно выполняйте приказание!