От деревни Бородино до Горок не больше километра. Но километр этот показался Казаринову тяжелым. Сказывалась контузия.

По разъезженной дороге со стороны Можайска двигались машины с боепитанием, с продовольствием, ползли повозки с фуражом. Запряженные шестеркой-цугом, взмыленные артиллерийские лошади, всхрапывая, шли легко, расслабленно — пушки почти сами катились под уклон. Уже немолодой коновод, у которого Иванников спросил: «Всё сибиряки тянутся?» — в ответ промычал что-то невнятное и, шевельнув ременной вожжой по потному крупу гнедого жеребца, издал вытянутыми губами звук, который Григорий не раз слышал от московских извозчиков.

— Сибиряки? — спросил Казаринов у Иванникова, вглядываясь в обветренные лица бойцов, одетых почти во все новенькое, подогнанное по фигуре и росту обмундирование.

— Хасановцы, краснознаменцы. Целая дивизия. В Можайске столпотворение. Прибывает эшелон за эшелоном.

Ночью Иванников рассказал Григорию, что им читали приказ командующего фронтом о том, что все вышедшие из окружения остатки частей и групп, а также одиночки, после прохождения спецпроверки, будут формироваться в сводные батальоны и что эти батальоны вольются в полки Дальневосточной дивизии.

Не думал Казаринов, что вихрь войны вынесет его на священный рубеж России — Бородинское поле.

Пять лет назад он целый день провел на этом поле с дедом. Экскурсовод попался знающий свое дело словоохотливый старичок. Много любопытных деталей рассказал он о Бородинском сражении.

Полный впечатлений, Григорий вернулся тогда в Москву. А потом всю ночь ему снились баталии. Особенно подробно, даже с каким-то не по годам лихим азартом, старик экскурсовод рассказывал об атаках наполеоновских войск на Багратионовские флеши.

А через два года после этой поездки с дедом курсант военного училища Казаринов писал реферат по истории военного искусства на тему «Взаимодействие пехоты и артиллерии русской армии в боях на Бородинском поле 24–26 августа 1812 года».

И снова, на этот раз с планшетом и картой, Григорий пешком колесил вдоль и поперек холмы и овраги Бородинского поля, где когда-то русская армия под командованием Кутузова решала судьбу России.

— Давай, Петро, передохнем. — Казаринов остановился, огляделся. Сбегающая с пригорка деревня Бородино была видна как на ладони. Над темными избами с нахмуренными крышами, над белой церковью Рождества, построенной в 1701 году, над мостом через Колочь кружило горластое воронье.

— Наверное, чуют кровавый пир, — заметил Казаринов, вглядываясь в просветы звонниц церковной колокольни, па которой копошились люди в шинелях. — Зря здесь выбрали сибиряки наблюдательный пункт. Обзор хороший, но место опасное. Смахнут в два счета.

— Опасное, — поддакнул Иванников, вглядываясь в далекие пологие холмы, спуски с которых вдоль и поперек были изрезаны глубокими противотанковыми рвами, траншеями, окопами, дотами… На фоне белой кипени раннего снега земляные валы, доты и надолбы выделялись отчетливо и ярко, вырисовывая схему Можайского оборонительного рубежа, центр которого проходил через Бородинское поле. — Народу-то, народу-то!.. — покачал головой Иванников. — Будто вся Москва поднялась.

— Не только Москва, — задумчиво ответил Казаринов, глядя на холмы Бородинского поля. — Трудовой фронт. А когда-то Бородино было передовым опорным пунктом позиций кутузовской армии. Ты только подумай, Петро, всего два года назад я писал реферат. И знаешь о чем?

— О чем?

— О боях за Шевардинский редут и Багратионовские флеши. Помню все. — Григорий прищурился, рассеянно глядя вдаль, туда, где на заснеженном поле слегка возвышался пятиугольник земляного редута. — Помню все, вплоть до нумерации полков и дивизий, до имен и фамилий генералов. — Казаринов вытянул руку. — Вон видишь белый монастырь с зеленой крышей — это Колоцкий монастырь. А деревня рядом с ним называется Шевардино. Видишь?

— Вижу.

— У стен этого монастыря двадцать четвертого августа тысяча восемьсот двенадцатого года на рассвете завязался страшный бой. Он длился несколько часов. Гусары Изюмского полка у стен этого монастыря изрубили три эскадрона из авангарда конницы Мюрата.

Казаринов и Иванников поднялись на пригорок, на вершине которого, открытый всем ветрам, возвышался памятник Кутузову. Розоватый гранит высокой пирамиды отчетливо выделялся па фоне голубого неба, по которому плыли белые сугробы облаков. На лицевой стороне памятника, обращенной к Бородинскому полю, острие золотого меча с черной рукоятью было направлено к венчающему пирамиду бронзовому орлу, который, широко распластав крылья, нес в когтях золотой венок воинской славы.

Читая надпись на памятнике, Григорий почувствовал, как к горлу у него подкатил горячий удушливый комок.

«Неприятель отражен на всех пунктах».

Это были слова из донесения Главнокомандующего русской армией Михаила Илларионовича Кутузова императору Александру I.

Отсюда, с пологого холма деревни Горок, где когда-то был командный пункт Кутузова, все Бородинское поле, с его курганами, холмами, оврагами, Утицким лесом и речкой Колочь, затянутой золотым багрянцем осени, было видно как на ладони.

— Товарищ лейтенант, случайно не по этой дороге шел на Москву Наполеон? — Иванников показал рукой на дорогу, забитую машинами, обозами и пушками на конной тяге.

— По ней. Ее тогда называли Новой Смоленской дорогой. А вон там, за Утицким лесом, раньше проходила Старая Смоленская дорога, ее отсюда не видно.

Григорий достал из-за пазухи полевой бинокль, поднес его к глазам и стал пристально всматриваться в даль, туда, где правее деревни Семеновской чернели изрытые окопами и блиндажами Багратионовские флеши. В центре деревни Семеновской, над золотыми шапками еще не потерявших листву берез, возвышался под зелеными куполами красно-каменный Владимирский собор бывшего Спасо-Бородинского женского монастыря. Золотой крест над главным куполом собора ярко блестел на солнце. Недалеко от собора белела церквушка Спаса Нерукотворного и рядом с ней виднелся домик вдовы Тучковой.

— Товарищ лейтенант, время идет. Вас могут зачислить в другой батальон, — обеспокоенно сказал Иванников.

Прижав к груди бинокль, Григорий смотрел на Иванникова невидящими глазами. Помолчав какое-то время, рассеянно проговорил:

— Отражены восемь атак Ты понимаешь — восемь атак за день! И все — за Багратионовские флеши, — рассеянно сказал Казаринов. — Из всех восьми русские выходили победителями. В пятой атаке французов погиб генерал Тучков IV. Повел в рукопашную солдат Ревельского и Муромского полков и погиб. — Казаринов махнул рукой в сторону деревни Семеновской: — Там, к деревне Семеновской, рядом с Владимирским собором, через восемь лет после гибели мужа вдова Тучкова построила церковь и остаток своих дней затворницей прожила в селе Семеновском. И сейчас цела ее могила и могила сына Коленьки.

Иванников вздохнул.

— Видно, хорошая была жена, преданная…

— В бинокль погляди… Правее Красного собора с зелеными куполами увидишь земляные валы. Это как раз и есть те самые Багратионовские флеши, на которые двадцать шестого августа французы восемь раз в атаку ходили.

Иванников навел бинокль на Владимирский собор.

— Вижу собор. Красный, с зелеными куполами.

— Возьми чуть правее…

— Вижу большой земляной вал. На нем тьма людей, копают траншеи, — сказал Иванников.

— Так вот, запомни: в двенадцать часов дня двадцать шестого августа французы пошли на эти флеши в восьмой раз. На квадратной версте палило семьсот орудий. В эту атаку Наполеон бросил сорок пять тысяч пехоты и кавалерии. Со стороны французов стреляло четыреста орудий, с нашей — триста. Наших войск было меньше. В рукопашном бою сразу сошлись несколько десятков тысяч воинов. Бой был страшный. Длился около часа. Все смешалось на этой квадратной версте. Живые шли через трупы погибших и сходились штык на штык с врагом. — Казаринов с минуту помолчал, глядя из-под ладони в сторону Багратионовских флешей. — В восьмой атаке был тяжело ранен Багратион. Он был в самой гуще рукопашной схватки. Истекающего кровью генерала солдаты с трудом вынесли с поля битвы.

Не выпуская из рук бинокля, Иванников спросил:

— Товарищ лейтенант, отсюда не видно могилу Багратиона?

— Она недалеко от нас. Веди бинокль ниже и чуть левее. Видишь у дороги, против музея, на кургане квадратную гранитную плиту? На этом кургане стояла батарея генерала Раевского.

— Вижу… — выдохнул Иванников.

— Под этой плитой захоронены останки князя Петра Ивановича Багратиона.

— Почему останки?

— Тяжело раненного генерала увезли в село Симы Владимирской губернии. Там двенадцатого сентября он скончался от ран. А через двадцать семь лет останки Багратиона перенесли на Бородинское поле. Захоронили их в ограде памятника русским воинам, павшим в бою на этом поле.

— Да… — горестно вздохнул Иванников. — Видный был генерал.

— Выдающийся русский полководец, участник многих суворовских походов, любимец Суворова. — Григорий взял у Иванникова бинокль и сунул его за пазуху. — Трогаем в Можайск, Петро. Пойдем на любые проверки. Грязь к нам не пристала. Мы чисты перед присягой и перед совестью.

— А ведь воевать-то нам, товарищ лейтенант, придется здесь, на этом поле. И не где-нибудь, а на Багратионовских флешах. Так сказал командир батальона.

В голубом стылом небе со зловещим карканьем кружило воронье. Над хмурыми притаившимися избенками Горок, над церковью в деревне Бородино, над речкой Колочь, затерявшейся в золотых купах ивняка и ольшаника, над курганом Раевского — всюду кружило горластое воронье.

— Откуда их столько? — удивился Иванников.

— Чуют. Говорят, эта птица чует людскую беду за несколько дней, — рассеянно ответил Григорий, глядя на дорогу, по которой со стороны Можайска бесконечной темной лентой медленно двигались колонны машин, орудия, повозки, пешие бойцы…

— А это правда, что птица эта живет триста лет? — спросил Иванников, наблюдая за кружением воронья в небе. — Об этом написано у Пушкина в «Капитанской дочке». Пугачев сказал.

— Ты это к чему?

— Я подсчитал…

— Что ты подсчитал?

— Бой с Наполеоном здесь был сто двадцать девять лет назад. А ворон, если верить Пугачеву, живет до трехсот лет. Вот и получается… — В голосе Иванникова прозвучала настороженность: он не знал, как посмотрит на его подсчеты командир.

— Что получается?! — резко спросил Казаринов.

— Может быть, и тогда, в двенадцатом году, над полем этим… некоторые из них летали?

— Не об этом сейчас нужно думать, Петро…

— О чем же?

— Мы еще повоюем. Ну а если… Тогда наши дети и внуки вспомнят нас на этом поле добрым словом.