Из времен Древнего Рима в наш двадцатый век пришел афоризм Цицерона: «Ораторами становятся, поэтами рождаются».

Эту хрестоматийную истину я вспомнил, когда лет десять назад мне довелось поговорить по душам с матерью писателя Ивана Лазутина. Простая русская крестьянка, с двумя классами сельско-приходской школы, сразу покорила меня. Только что прочитав моего «Суворова», она с искренним волнением пересказывала мне, автору, целые главы и тут же давала оценки поступкам, суждениям, языку, на котором говорят герои романа. Причем эти оценки по своей народной меткости порою казались мне глубже профессионального анализа. Я невольно проникся неподдельным уважением к этой мудрой русской женщине.

Пользуясь тем, что хозяин дома по неотложным делам задерживался, я продолжил непринужденную беседу:

— Мария Сергеевна, как вы объясните, что сын ваш, рожденный и выросший в деревенской глуши, в бедной крестьянской семье, стал писателем?

Вопрос мой был неожиданным, но после некоторого раздумья она взяла в руки пить нашей беседы.

— Что вам на это сказать?.. Шестерых я вырастила, пятерых сыновей и дочь. Все они, кроме второго сына, что в сорок четвертом году погиб под Новгородом, имеют высшее образование. Мой старший сын сейчас доктор наук, профессор, по его учебнику студенты страны изучают русский фольклор. Учились все хорошо, старательно, росли послушными. А вот Ваня среди братьев заметно отличался сызмальства, уже в четыре года. Бывало, прочтет ему старший сын стихотворение — он его тут же на лету запоминал. А когда первый раз увидел трактор — это было в тридцатом году, — то сам сочинил коротенькое стихотворение. После шестого класса Ваня заболел лихорадкой. Уж так она его вытрепала, так изнурила, что мы отправили его лечиться к тетке в Новосибирск, где он поступил в седьмой класс. И вдруг в конце октября получаем от него телеграмму: «Слушайте радио, буду читать свои стихи». Указал число, во сколько часов. Помню, всей фермой слушали мы в колхозной конторе радио, я тогда дояркой была. Слушаю и плачу… Лишь потом узнала, что приезжали осенью в Новосибирск два известных московских писателя — Яков Шведов и Николай Богданов. Выступали в Доме культуры перед пионерами города. — Напрягая память, Мария Ссфгеевиа рассказывала: — Мой сынок возьми и пошли им в президиум записку со стишком. Эту записку прочитал Яков Шведов. В те годы уж больно гремели его две песни — «Орленок» и «Нынче в море качка высока…». Перед концом выступления Яков Шведов сказал, чтобы Ваня подошел к нему после вечера. Он и отдал поэту тетрадочку своих стихов. Как было дальше — я не знаю. — Мария Сергеевна вздохнула и, вспоминая что-то далекое, светлое, продолжила: — После радио все у него пошло как-то само собой. Когда служил на флоте — там писал стихи, посылал их домой… Писал их на фронте, писал, когда учился в университете, даже в какой-то студии молодых поэтов занимался. Поэт Луговской — слыхала небось о нем — руководил этой студией. До сих пор храню афишу одного вечера.

— Поди, волновались, когда, вернувшись с войны, сын задумал поехать учиться в Москву? Тяжелые были годы: дороговизна, карточная система… — вызывал я на дальнейшее откровение Марию Сергеевну.

— И не говорите… Вся душа изболелась. То, что задумал учиться дальше, я была рада: он все десять лет в отличниках ходил. А вот то, что не захотел поехать в Новосибирск, я переживала. С неделю его уговаривала, а ему все смешки. Бывало, видит, что я вздыхаю, подойдет ко мне, обнимет за плечи и скажет: «Не боись, мама, гвардия и в Москве не пропадет». Он у меня на «катюшах» воевал. А раз видит, что я никак не успокаиваюсь и все гну свою линию насчет Новосибирска, взял с этажерки какую-то книгу, раскрыл ее и говорит: «Вот послушай, мама, что сказал один из героев Бальзака». И прочитал. Как сейчас помню эти слова: «Если ты собрался воевать с небесами — бери прицел на бога». И ведь, упрямец, с этим своим «прицелом на бога» послал документы не в какой-нибудь институт попроще, а сразу в университет. Да еще на юридический факультет!.. А там, как писал потом, конкурс — девятнадцать человек на место! И что же вы думаете? Поступил. И окончил неплохо. Сам академик Петровский под оркестр вручал ему диплом с отличием.

Я смотрел в морщинистое, заветренное лицо русской крестьянки, на ее гладко причесанные седые волосы, в ее умные и добрые глаза и думал: «Вот он образ гордой своими сынами матери… Бери кисть и пиши портрет».

— А дальше?.. Как дальше потекла жизнь сына? — спросил я, стараясь уловить каждое слово, каждый жест, чтобы жизнь моего друга высветилась теми гранями, какими ее видит мать.

— Дальше все можно прочитать в его книгах. Их народ хорошо читает. Правда, сынок и здесь шел как по лезвию ножа. Опять принялся за старое, за свой «прицел на бога».

— Как это понимать? — недоуменно спросил я.

— Ну как же: не напечатал пи одного крохотного рассказика, все стихи сочинял, и вдруг… на тебе — отгрохал сразу такую махину, почти пятьсот страниц. Поди, читали его «Сержанта милиции»? Премию за него получил, лауреатом стал.

Приход хозяина оборвал нашу задушевную беседу.

…Итак; пионер, комсомолец с целым иабором оборонных значков на груди («БГТО», «ПВХО», «ГСО», «Ворошиловский стрелок», «Юный авиастроитель»…), матрос Тихоокеанского флота, солдат огневого взвода на легендарных «катюшах», пять бурных студенческих лет в их классическом варианте проживания в общежитии, аспирантура по философии, преподавание логики и психологии… Все это такие вехи биографии, когда, оглянувшись назад, человек может и имеет право рассказать «о времени и о себе».

Первым фундаментальным блоком в здание писательской судьбы Ивана Лазутина легла его повесть «Сержант милиции», вышедшая более четверти века назад и сразу же принесшая писателю широкую популярность. С одинаковым интересом повесть читают люди разных возрастов и профессий… А все, очевидно, потому, что древняя, как мир, тема «он был титулярный советник, она — генеральская дочь» в новые времена по-новому была сплетена здесь в тугой, жизненно острый героико-романтический клубок. Здесь то и дело обрывающиеся нити сложного детективного плана поисков матерых преступников переплетались с нитями светлой, глубокой и, казалось бы, взаимно разделенной любви. Любви, в которой между двумя достойными молодыми людьми непреодолимой стеной встала заскорузлая мещанская мораль генеральши — матери Наташи Луговой, считавшей великим позором выдать свою единственную дочь за милиционера, проживающею в полуподвальной коммунальной квартире где-то на задворках Москвы.

Проходят через всю повесть и закоренелые престушшки-рецидивисты Князь, Толик и Серый. Каждый из них имеет свое лицо, свой характер, свою горькую персональную родословную. Просматриваются и авторские прогнозы на будущее в судьбе каждого из этой черной тройки.

Повесть «Сержант милиции» и по сей день имеет непреходящий успех у широкого читателя. Она была удостоена премии Союза писателей СССР и МВД СССР. Инсценировка по ней несколько сезонов шла в театрах нашей страны и за рубежом, по ее мотивам был снят трехсерийный телевизионный фильм, она получила высокую оценку в прессе и вызвала огромный поток читательских писем.

Важно также отметить и то, что своим «Сержантом милиция» Иван Лазутин как бы проложил первую борозду в отечественной литературе послевоенных лет, подняв на героико-романтический пьедестал бойца правопорядка, охраняющего наш мирный труд и покой. Бойца, бесстрашно идущего на нож бандита, на пистолет матерого преступника.

Своей повестью И. Лазутин как бы заглушил звучавшие в послевоенные годы издевки эстрадных куплетистов, зачеркнул литературные карикатуры и пародии на человека, ставящего на карту во имя нашего покоя и блага самое дорогое — жизнь.

Такой бурный вход в литературу ко многому обязывал Ивана Лазутина. Юрист по образованию, имеющий за плечами практику следственной работы и поддерживающий тесные контакты с органами правосудия, он через пять лет после выхода «Сержанта милиции», в 1962 году, выступает с многоплановым романом «Суд идет», в котором обнажает более глубокие срезы пластов нашей жизни в ее непримиримых столкновениях добра и зла.

Трудно приходится следователю прокуратуры Дмитрию Шадрину, принесшему с войны не только ордена и раны, но и чистую совесть, противостоять своему многоопытному, хитрому и жестокому начальнику, который в новых условиях с выгодой для себя по-старому эксплуатирует пословицу «Закон что дышло: куда повернул — туда и вышло».

В романе «Крылья и цепи», являющемся второй книгой дилогии «Суд идет», вышедшей в 1979 году, Дмитрий Шадрин проходит через сложные и мрачные жизненные лабиринты. Лоцманом его нелегкой судьбы являются твердая убежденность коммуниста, нерастраченные душевные силы патриота Отечества и напор фронтовика.

Дилогия «Суд идет» требует отдельного, более глубокого разговора, который трудно развернуть в рамках сжатого контурного портрета Ивана Лазутина — автора десяти поставленных в театрах страны пьес, романов «Родник пробивает камни», «В огне повенчанные», сборников рассказов «Ордена павших», «Тысяча первый поединок», а также сборника пьес «Укротители молний».

Роман «Родник пробивает камни» в 1976 году на Всесоюзном конкурсе произведений художественной прозы о рабочем классе был удостоен премии ВЦСПС и Союза писателей СССР. Уже в самом названии романа просматривается его стержневая философия: в поединке со злом побеждает праведное, светлое, чистое. Но победа эта, как мы видим из сложной диаграммы сюжета романа, достается нелегко. К своему торжеству справедливость приходит через трудные схватки с тем, что окрещено до мерзости отвратительным словом — «бюрократизм».

Где прямым, открытым показом, где ретроспективно, через роман проходит несколько поколений рабочей династии Каретниковых. Изначальные корни этой династии уходят в середину прошлого века, в мастерские Гоппера, наследники которого спустя несколько десятилетий продали эти выросшие в крупный завод мастерские пронырливому петроградскому адвокату Михельсону, за короткое время заработавшему большие миллионы на изготовлении гранат и снарядов, предназначенных для подавления восставшего пролетариата России.

На общем светлом фоне жизни пяти поколений Каретниковых во весь рост возвышается яркая фигура ветерана завода Петра Егоровича, который своими глазами видел в 1918 году выступавшего в гранатном корпусе Владимира Ильича Ленина, раненного в тот роковой день эсеркой-террористкой Каплан.

Все помнит Петр Егорович на восьмом десятке своей нелегкой жизни: и как мальчиком пришел работать на «каторгу Гоппера», и как в октябре семнадцатого из рабочего Замоскворечья вел свою боевую десятку красногвардейцев на штурм Кремля, и как хоронила рабочая Москва у этих святых зубчатых стен «павших за народное дело в борьбе роковой».

Как бы в генах своих, в характере, в крови несет светлую родословную Каретниковых и юная Светлана, только что окончившая десять классов и страстно мечтающая стать актрисой. Талант ее зорко разглядел и остро почувствовал режиссер драмкружка заводского Дома культуры мхатовский актер Корней Брылев.

Ни провал на вступительных экзаменах в ГИТИС, ни увещевания родителей не останавливают Светлану. Талантливо сыграв роль Павлика Андреева (его именем названа одна из улиц Замоскворечья), подносившего на октябрьских баррикадах патроны красногвардейцам, Светлана горячо верит в свою звезду, к цели своей идет упорно и в конце концов приходит к ней. Но приходит не традиционным путем, не через театральный институт, а через народный театр родного завода, драматический коллектив которого на всесоюзном конкурсе художественной самодеятельности занял первое место. Главную роль в спектакле играла Светлана Каретникова. Замеченная «мэтрами» большого искусства (они были членами жюри), она была приглашена на киносъемки в студию «Мосфильм». О ее блестяще сыгранной заглавной роли потом еще долго будет говорить центральная пресса.

Камень — порода твердая, но в единоборстве с родниковой чистотой и он уступает силе.

Мечта Светланы сбывается, она приходит в большое профессиональное искусство. На протяжении всего этого трудного пути к своей цели дух ее и веру в свои силы укрепляет дед, Петр Егорович Каретников.

Есть что сказать Ивану Лазутину и о войне, которую он прошел солдатом огневого взвода. И здесь, как и в повести «Сержант милиции», он является как бы первопроходцем еще не тронутой в масштабной прозе темы народного ополчения Москвы, добровольно поднявшегося на защиту Отечества в первые же дни войны.

В романе «В огне повенчанные» И. Лазутин описывает трагический путь одной нз двенадцати дивизий народного ополчения столицы — дивизий Сталинского района, — на долю которой выпал тяжкий жребий выхода из Вяземского котла, где было окружено четыре наши армии. Мало кому из бойцов и командиров дивизии удалось с кровопролитными боями вырваться из окружения и выйти на Можайский рубеж обороны, на знаменитое поле русской славы — Бородинское поле.

Нельзя без волнения читать главу, в которой смертельно раненный командир артиллерийского полка, находящегося в глубоком окружении, отдает последний приказ своим подчиненным подтянуть ночью оставшиеся орудия к вражескому аэродрому и обстрелять его.

С глубоким психологическим напряжением прописаны автором главы обстрела немецкого аэродрома и взрыва моста через Днепр, в холодные воды которого на глазах комбата Григория Казаринова (главного героя романа) падает его жена — военврач Галина Казаринова, уже носившая под сердцем ребенка.

Амплитуда человеческих судеб в романе широка — от окопного солдата до секретаря ЦК ВКП(б) А. С. Щербакова, Маршала Советского Союза Б. М. Шапошникова, начальника артиллерии Красной Армии Н. Н. Воронова.

В романе все строго, сурово, материал строится на достоверных исторических деталях, на военных документах того времени. Во всем видна точность художественного видения автора. Писатель чуток к роли народа, щедрого на выдумку, на меткое и озорное словцо. Глубокое знание солдатской лексики военного времени, подробных деталей фронтового быта помогли автору в создании живых характеров воинов, которые в нескольких шагах от смерти находят в себе силы для хлесткой шутки и меткой прибаутки.

Ярко, зримо предстают перед читателем рабочие одного из московских заводов — ополченцы отец и сын Богровы. Нелегко было при выходе из окружения младшему Богрову прощаться на поле боя с тяжело раненным отцом, за плечами которого стояли две войны: империалистическая и гражданская. С первой он принес Георгиевские кресты.

Сцена гибели солдата-татарчоика Альменя, грудью заслонившего от осколков гранаты комбата Григория Казаринова, одновременно трагична и светла. Неуемна тоска академика Казаринова, внук которого, Григорий, последний из рода Казариновых, воину встретил у западной границы. Нелегко сознавать старому академику, что со смертью Григория род Казариновых вымрет.

От одной главы к другой нарастает накал драматургии романа. На наших глазах гибнут те, кого мы уже успели полюбить, в чью стойкость и готовность заплатить жизнью за долгожданную Победу, к которой советский солдат шел от стен Москвы до рейхстага, успели поверить.

Органически сливается с тканью повествования точно найденный эпиграф к роману:

В этих динамически упругих и программно-четких стихах Василия Федорова не только слышится траурная скорбь по миллионам наших сограждан, не вернувшимся с полей сражения, но и просматривается светлая заря красоты грядущего.

В «Избранное» И. Лазутина вошли также рассказы «Метель», «Ордена павших», «Лейтенант Борягин», «Две встречи», «Алешка со Смоленщины» и др. Героями этих рассказов являются солдаты военных лет, когда не все выходили живыми из атак, когда человек со смертью и смерть с человеком были на «ты».

Нельзя не заметить, что творчество И. Лазутина — будь то роман, повесть, рассказ или пьеса — строится с постоянно нарастающим динамическим напряжением. Эта особенность творческой манеры автора обеспечивает книгам И. Лазутина завидную судьбу. Они не стоят на полках библиотек, они постоянно в работе.

Олег Михайлов