Галина и Степанида Архиповна с детьми вошли в горящий город уже глубокой ночью. Оглушая надрывной сиреной узенькую пыльную улочку с деревянными домишками, мимо пронеслась пожарная машина с пожарниками в серых парусиновых комбинезонах. Следом за машиной пробежали с баграми и пустыми ведрами мужики и парни. У палисадников, перед избами, толпились бабы. Показывая руками в сторону оранжево-красных сполохов в центре города, они что-то тревожно наперебой говорили друг другу. Кое-где по деревянным и щеповым крышам ползали мужики и обливали водой из ведер, подаваемых снизу, прокаленные солнцем старые крыши.
Было видно почти как днем: ночь выдалась лунная, светлая.
Девочка, измучившаяся за день, безмятежно спала на руках у Галины. Руки Галины отекли, поясницу разламывало, в висках стучало. За Галиной еле волочил ноги Костя: сказывались бессонная ночь и тяжелый день. Глухо постукивая о пыльную дорогу палкой, за Костей брела Степанида Архиповна. Последние километры перед городом старушка молчала. Заговорила только тогда, когда остановились, не зная, куда поворачивать: улочка упиралась в кирпичную церковную ограду.
— Куда теперь, доченька?
— На вокзал пойдем, может, военный комендант посадит хоть в товарняк.
— А где он, вокзал-то?
— Спросим. Вой сколько людей везде. Весь город на ногах.
Все свернули в глухой проулок и чуть не попали под лошадей, впряженных в огромную телегу с пустой деревянной пожарной бочкой, па которой, махая вокруг головы вожжами и погоняя двух старых мосластых кляч с провисшими животами, сидел тощий мужик с темной повязкой на одном глазу. Надсадным голосом он кричал на лошадей, которые никак не переходили на галоп:
— Но-о-о, вы-ы-ы, о-одры-ы!..
Галина подошла к одной из женщин и спросила, как пройти на вокзал.
— Был вокзал, доченька, и нет вокзала. Разбили, ироды. Одни камушки остались.
— Да где же он все-таки был?
— Да вон, вишь, левее колокольни дымище горой стоит, идите на него и прямо выйдете туда, где был вокзал.
— Бабы, никак горисполком занялся? Он! Он! Гля, гля, как полыхнуло правее церкви!
— Нет, это, думается, милиция. Горисполком дальше. И потом он каменный, так враз, полыхмя, не займется.
Видя, что бабам не до беженцев, Галина пошла дальше. За ней потянулись Костя и Степанида Архиповна. На скамейке у покосившейся изгороди палисадника сели передохнуть. Ставни деревянного домишка были забиты — видно, хозяева уехали. Костя, привалившись головой к плечу Галины, заснул сразу же как убитый.
Балетка, учуяв где-то неподалеку съестное, стал принюхиваться. Потом, боязливо оглядевшись, юркнул в щель палисадника и сразу же вернулся с коркой хлеба.
— Измучилась ты, бедняжка, — вздохнула Степанида Архиповна, глядя на Галину. — Помогла бы тебе, понесла бы, да сил моих нету. Еле сама иду.
— Ничего, донесу, осталось немного.
— Куда же мы их повезем-то? Считай, оба осиротели.
— Пока в Москву, а там посмотрим. Девочку в детсад отдадим, мальчика в детдом, а там, может, и родственники найдутся.
— Ой, горюшко ты наше луковое! За что же так наказаны малые детушки? Чем они-то провинились перед судьбой?
На станцию пришли к рассвету. Головешки старого станционного здания еще чадили удушливой гарью, разносимой ветром. Некогда зеленый пристанционный скверик пожелтел и пожух от пожара. Всюду — на перроне, на путях, в пристанционном дворике — валялись разбитые кирпичи, обломки бревен и досок, куски обгорелой фанеры и искореженного кровельного железа. Старинный бронзовый колокол, в который бил дежурный по станции, извещая о прибытии и отходе поездов, очутился метрах в пятидесяти от того места, где он висел. А рядом с колоколом лежал помятый и во многих местах пробитый осколками цинковый бачок для питьевой воды, к крану которого была привязана цепью большая алюминиевая кружка.
Пристанционный дворик был забит беженцами. Кто спал тяжелым сном, растянувшись на пыльном дворе, кто, прислонившись к изгороди, дремал.
Все стремились уехать. Все ждали, когда красноармейцы железнодорожного батальона отремонтируют путь и к станции сможет подойти с востока эшелон с военными, а отсюда порожняк заберет раненых и эвакуированных.
Галина с трудом нашла военного коменданта станции, который разместился в крошечном пристанционном домике. Такие будки на железной дороге цепочкой лепятся на подъездах к небольшим станциям. Уже немолодой капитан, охрипший от ругани с красноармейцами-железнодорожниками, которые часто делали перекуры, понял Галину с полуслова.
— Все ясно, гражданка. Прибудет воинский эшелон — посажу всех. А сейчас, сами видите, — станция парализована.
— У меня на руках двое чужих детей, товарищ капитан. У мальчика тяжело ранили отца, мать эвакуирована с родильным домом на восток. У девочки по дороге сюда при бомбежке погибла мать.
— Эвакуацией детей занимается военком города. Советую вам поторопиться. Сегодня должны отправлять детдом. Им выделили несколько машин. — Капитан хотел сказать что-то еще, но в этот момент дверь в комендатуру широко распахнулась и на пороге вырос здоровенный, толстощекий боец, на лице которого крупные золотистые веснушки походили на пасынки-решетки только что расцветших подсолнухов.
Вытаращив глаза, боец уставился на военного коменданта. Потом, заикаясь, нечленораздельно что-то пробормотал.
— Что случилось?! Почему не на путях?! — закричал комендант.
— Бомба, товарищ капитан!
— Что бомба?! Где бомба?!
— Упала и не разорвалась. Один хвост из земли торчит. Работать на третьем пути нельзя.
— Почему нельзя?
— Возьмет и ахнет!
Капитан в сердцах плюнул, смачно выругался и приказал бойцу доложить командиру взвода, что он сейчас придет сам и посмотрит.
Солдат шмыгнул курносым носом, потоптался на месте, почесал затылок и вышел из будки.
— Советую вам не терять времени и вести детей в военкомат. Может быть, и сами с ними уедете. Скажите, что послал комендант станции.
Галина поблагодарила коменданта и вышла. Когда она вернулась в скверик, все трое — Степанида Архиповна, девочка и Костя — крепко спали. Степанида Архиповна, привалившись спиной к дощатому забору, опустила на грудь голову и прижала к своему мягкому животу девочку, обняв ее скрещенными узловатыми руками. Костя, подложив под щеку ладонь, во сне чему-то улыбался. Губы его вздрагивали. Галине было жалко будить их, но, вспомнив предупреждение военного коменданта, что они могут опоздать к отправке детдомовских детей, присела на корточки.
Костя проснулся сразу же, как только Галина дотронулась до его плеча. Вытянув ноги и опершись на ладони, он сидел на траве и испуганно смотрел по сторонам — никак не мог понять, где он находится.
— Да проснись же, Костя! — тормошила его за плечо Галина. — Нам сейчас надо идти. Ты что так смотришь на меня — не узнаешь?
Цепкая детская память моментально восстановила события прожитого дня и ночи.
Поеживаясь, Костя встал, тревожно огляделся.
— Где Балетка?
— Не знаю. Наверное, удрал куда-то раздобывать пищу. А вообще-то, Костик, давай оставим его здесь. Он не пропадет. Добрые люди накормят его. Вон их сколько. Мы только измучаем его.
Костя горько вздохнул и ничего не ответил.
Сон Степаниды Архиповны был чутким. Она проснулась, как только услышала голос Галины.
— Ну что, доченька?
— Поезда не скоро будут — пути разбиты. Придется выбираться отсюда на машинах.
— А где они, машины-то?
— Комендант велел идти к военкому города. Говорит, сегодня будут отправлять детдомовских детей. Ну и наших заодно, может, прихватят. А там, глядишь, и для нас местечко найдется.
Старуха сделала неловкое движение, пытаясь встать с девочкой на руках, но слабые ноги не слушались. Галина легко подхватила с коленей Степаниды Архиповны девочку и протянула старушке руку.
До военкомата их вызвался проводить без дела слонявшийся по дворику мальчишка лет двенадцати, обросший, грязный, с цыпками на босых ногах. Дорогой он рассказал, что вот уже две недели ходит на станцию встречать мать с отцом, которые десятого июня уехали во Львов, и до сих пор их все нет и нет. Ни самих, ни письма. А уже давно должны вернуться.
— А с кем же ты сейчас живешь?
— А ни с кем.
— А что же тебя мать с отцом не взяли во Львов? — расспрашивала мальчугана Галина.
— А я был в пионерлагере на Черном море, в «Артеке». На город одну путевку дали.
— Это за что же тебе-то? Поди, отличник?
— Нет, я не круглый отличник. Я зимой предотвратил крушение поезда. Об этом даже в «Пионерской правде» писали. Правда, чуть сам под поезд не попал. Только шапку под колеса затянуло.
Кое-где на пыльных, грязных улицах разрывами бомб были вырваны из земли телеграфные столбы. Они лежали поперек дороги и на дощатых тротуарах.
— А вашего щенка утащил цыган, — сказал вдруг мальчишка и взглянул на Костю. и)
— Какой цыган? — Костя остановился.
— Красноармеец. Пути они тут ремонтируют. Самый злой. Я хотел вас разбудить, да побоялся — отлупит.
— А зачем он ему? — спросила Галина.
— А кто его знает? А он такой. На руку нечистый.
— Как же ты питаешься? — продолжала свой paсспрос Галина, время от времени посматривая на исхудалое лицо мальчишки с большими впалыми глазами, в которых затаилась недетская усталость.
— Соседка иногда приносит еду. Но они сами собираются в эвакуацию.
— И ты с ними?
— Нет, я буду ждать папку с. мамкой. С запада поезда идут. Должны же они когда-нибудь приехать. Говорят, на западе с билетами плохо.
— А откуда ты знаешь, что с билетами там плохо? — спросила Галина, а сама подумала: «Наверное, его утешил кто-то надеждой, хотя тут дело, может быть, и посерьезней. Пока в городе работают и почта и телеграф. Не в первый же день немцы взяли Львов. Тут наверняка случилось что-то …»
Дорогой девочка проснулась. Не сразу поняла, почему ее несет на руках чужая женщина. Ища кого-то глазами и не находя, заплакала. Галина принялась успокаивать ее.
Оставшийся путь до военкомата девочка шла пешком, уцепившись за палец Галины. Боязливо поглядывая по сторонам, своим детским умом девочка старалась понять, что случилось в ее жизни, почему все так внезапно изменилось.
— Где мама? — захныкала девочка и принялась пухлой грязной ладошкой размазывать по щекам слезы.
От кого-то Галина слышала или где-то читала, что смерть близких дети, по своей несмышлености, переносят гораздо легче, чем взрослые, так как многого еще не понимают.
И когда девочка, хныча, снова позвала маму, Галина остановилась и, склонившись над ней, ответила внешне спокойно и твердо, хотя это кажущееся спокойствие стоило ей большого душевного напряжения:
— Олечка, твоя мама умерла… Ты же сама видела, мы вчера ее похоронили у дороги, где пашу машину разбомбили немцы. Ты это помнишь?.. Ведь ты не забудешь, где погибла твоя мама?
— Нет, не забуду… Они плохие… Они стреляют… — картавила девочка. — Мы больше туда не поедем, там страшно…
— А ты не забудешь, Олечка, где похоронили твоего братика?
— Его положили с мамой.
— Запомни это, Оленька, на всю жизнь: братика твоего и маму похоронили у дороги, в одной могиле. — Галина говорила с трудом, ее душили подступавшие к горлу спазмы.
Когда свернули в переулок, мальчишка остановился и пальцем показал на приземистый кирпичный домик:
— Вот военкомат… А я живу вон там, в Кузяевской слободе. — Мальчишка был рад, что сослужил доброе дело, и теперь не знал, что ему дальше делать: идти со своими подопечными в военкомат или возвращаться на вокзал.
— Ты сегодня ел, мальчик? — спросила Галина, заметив, что лицо их проводника вдруг заметно погрустнело.
— Да еще рано… — под нос себе буркнул мальчишка. — Сейчас в «Артеке» еще спят.
— А вчера когда ел? — допытывалась Галина.
— А я ем с солдатами… Они сегодня ночью такую бомбу неразорвавшуюся нашли, что даже подходить к ней боятся. Саперов ждут.
Военкомат размещался в старом, приплюснутом к земле домишке, построенном не одно и не два столетия назад. На небольшом захламленном дворе военкомата к коновязи были привязаны три оседланные лошади. Под телегами, у колес, роясь в конском навозе, рыскали вездесущие воробьи, ничуть не боясь лошадей, которые смачно похрустывали овсом. В самом углу двора стояла видавшая виды, обшарпанная, до самой крыши кабины в ошметках высохшей серой грязи, старенькая полуторка, под которой на спине лежал с разводным ключом в руках шофер. Время от времени, дрыгая ногами, он на чем свет стоит костил кого-то.
У дверей военкомата Галина оглянулась. Следом за ними, отстав шагов на пять, понуро плелся их поводырь. Чем-то он напомнил ей в эту минуту отставшую от своего хозяина и заблудившуюся собачонку, которая увязалась за случайными прохожими, обласкавшими ее, и никак не хочет отстать от них даже тогда, когда ее отгоняют.
— Ты куда? — спросила Галина и тут же в душе усовестилась за равнодушие своего откровенно прямого вопроса.
Мальчик стыдливо склонил голову и пожал худенькими плечами. Грязная рубашка— на локтях была порвана и кое-где вымазана в дегте.
— Да не знаю… Наверное, на вокзал пойду… Может, сегодня поезд из Львова придет.
— Я даже не спросила — как тебя зовут?
— Володя.
— Спасибо, Володя, что довел нас. А то без тебя мы плутали бы.
Галина достала из кошелька пятирублевую бумажку ж протянула ее мальчишке.
Мальчик стыдливо вспыхнул и отступил.
— Зачем?.. Я вас вел не за деньги.
— Да я не за то, что ты нас довел, я просто так… Чего-нибудь купишь в магазине. Возьми. На хлеб и на конфеты. Ну чего застеснялся, глупенький?
Некоторое время мальчик колебался, потом, поборов смущение, взял пятерку и крепко зажал ее в грязной, ладошке.
— Спасибо… — Опустив голову, он повернулся и как побитый, сутулясь, вышел со двора военкомата.
— Господи, кругом одни слезы, — со стоном выдохнула Степанида Архиповна. — Сердцем чую — не дождется он матери с отцом.
В коридоре военкомата, пропахшем махоркой и потом, толпились мобилизованные. Это были люди разных возрастов.
В комнате справа работала медицинская комиссия. Галина поняла ото по белым халатам молоденьких медсестер, вошедших туда.
У кабинета военкома стояла очередь. Узнав, что военком у себя, Галина пристроилась к хвосту очереди. Рядом с мужчинами, вызванными по мобилизационным повесткам, тут же, каменея в горестном молчании, стояли заплаканные жены и матери. Кое-кто приехал в военкомат с детьми.
Приема у военкома прождали больше часа. Когда Галина с детьми и старухой вошла в кабинет, майор уже собирался уходить. Куда-то, видно, очень торопился. Галина с трудом упросила выслушать ее.
— Так что вы от меня хотите?!
— Пристроить детей и, если можно, помочь нам, жене командира и матери, выехать на восток.
— Первое — попытаюсь. Сегодня во второй половине дня эвакуируем детдом. Напишу директору записку, попрошу, чтобы детей приняли. А с вами… — Военком безнадежно пожал плечами. — Даже не знаю, что делать.
Зашевелился весь город. С транспортом — совсем труба. Не на чем вывозить банковские ценности и городской архив. Райком партии, обещал к обеду подогнать из деревень несколько машин. А сейчас — вон видите, — Майор в окно показал на двор, где у коновязи стояли оседланные лошади. — Весь наш военкоматовский транспорт.
— Вы обещали написать директору детдома записку. Не будем вас задерживать, товарищ майор, да и дети уже измучились. Почти совсем не спали две последние ночи.
Майор сел за стол и принялся писать записку.
— Фамилия и имя? — спросил он, кинув взгляд на Костю.
— Горелов Костя.
— Что это у тебя под рубашкой краснеет?
Костя смутился. Потупил взгляд.
— Знамя у него, товарищ майор, — ответила за Костю Галина.
— Какое знамя?
— Пионерской дружины военного городка. Мы выезжали последними. Вот Костя и взял знамя, чтобы не досталось врагу.
Военком встал из-за стола, некоторое время удивленно смотрел на Костю, потом подошел к нему и по-отечески похлопал по плечу:
— Молодец! Будет из тебя толк, если уже сейчас знаешь цену знамени. — И снова вернулся к столу. — Фамилия девочки?
— Балабанова Оля, дочка полкового писаря, — ответил Костя.
Не успел военком дописать записку, как в комнату влетел старший лейтенант:
— Товарищ майор… я только что из райкома партии…
— Вначале доложи, когда будет телефонная связь с райкомом?! — оборвал его военком.
— Связисты ищут разрыв. Два уже устранили… Есть разрыв где-то еще, но никак не найдут…
— Что там, в райкоме?
— Секретарь райкома велел передать вам, что с передовой час назад пришло пять машин с тяжелоранеными. Нужна срочная помощь.
— Ну что?! Что ты мне об этом говоришь?! Я что тебе — хирург?
— Секретарь сказал, что в вашей власти срочно мобилизовать всех врачей из районной поликлиники; из больницы и немедленно оформить их для прохождения службы в армейский госпиталь.
— Спасибо за совет!.. — Чиркая о коробок спичкой, майор никак не мог прикурить. — Я уже три дня назад оголил районную больницу и поликлинику. Остался один хирург и тот — старик, оперирует сидя, потому что ноги уже не держат.
— Так что же делать, товарищ майор? Я сам был в госпитале… Все видел своими глазами. Мороз по коже идет, Хирурги от усталости валятся с ног. Операции средней сложности делают хирургические сестры. За вчерашний день от ран погибло шесть человек. А их можно было бы спасти, если вовремя оперировать.
Майор устало опустился на стул.
— Старший лейтенант, что ты мотаешь мою душу?! Где я возьму тебе хоть одного хирурга?! За вчерашний день мы перешерстили весь город. Мобилизовали пятидесятишестилетнюю Баландину, у которой недавно был гипертонический криз. Даже старика Лаврищева привезли в госпиталь и одели в военную форму.
Стоявшая в стороне Галина подошла к столу, молча положила на край новенький диплом и тихо проговорила:
— Товарищ майор, врач-хирург в вашем распоряжении.
— То есть как… в распоряжении? Что вы хотите этим сказать?
Галина раскрыла диплом и подала его военкому. Прочитав его, майор обрадовался. На лице его вспыхнула улыбка.
— Вы… врач-хирург?!
Галина протянула майору военный билет, где значилось, что она является военврачом запаса первой категории.
— Так вы же подлежите мобилизации самой первой очереди! — обрадовано воскликнул майор.
— Об этом я и хочу сказать.
И снова на лице майора засветилась улыбка.
— Вы только подумайте: на ловца и зверь!.. Вы, видимо, слышали наш скорбный диалог со старшим лейтенантом?
— Да. И готова приступить к своим обязанностям.
Майор как-то особенно бережно подал старшему лейтенанту диплом и военный билет Галины.
— Сейчас же!.. Сию же минуту!.. Оформить мобилизационный лист и лично проводить Казаринову Галину Петровну в госпиталь!
— Вас понял, товарищ майор! — радостно отчеканил старший лейтенант.
— Об исполнении доложить мне и в райком партии!
— А как же дети, товарищ майор? — забеспокоилась Галина. — Да и Степанида Архиповна… Ее тоже нужно отправить.
— Не беспокойтесь, Галина Петровна, детей отправим, Степаниду Архиповну сегодня же пристроим в детдом няней. Там у них стихийно образовалась малышовая группа. Прикрепим ее к этой группе. — Майор взглянул на Степаниду Архиповну: — Не возражаете?
— Чего возражать-то, сынок?.. Детей я люблю, они меня слушаются, сорок лет с ними в приюте отработала.
— Ну, тогда все в порядке, — сказал майор. — Ваша фамилия?
— Королькова Степанида Архиповна, — ответила старушка и, нагнувшись, застегнула пуговицу на кофточке Оли.
В записке директору детдома военком сделал приписку и подал листок старшему лейтенанту.
— А теперь — аллюр три креста! Вначале — в детдом, это как раз по пути, а оттуда с Галиной Петровной прямо в госпиталь! Да не забудь, сейчас же оформи мобилизационный лист-сопроводиловку. — Майор подошел к Галине, крепко пожал ей руку и несколько виновато, словно в чем-то оправдываясь, сказал — Вот так, Галина Петровна. Все наши планы теперь корректирует война. — Военком взял девочку на руки, ласково погладил ее по голове и поцеловал в щеку. — Пойдешь, Оленька, в группу. Там много хороших девочек и мальчиков. Там много-много игрушек. А ты, Костя, обязательно сбереги знамя. Когда кончится война — вернешься в свой гарнизон и в пионерской комнате поставишь его там, где оно стояло.
Военком поставил девочку на пол, и лицо его сразу стало отчужденно-деловым.
— Доброго пути вам, товарищи.
Пока старший лейтенант оформлял на Галину мобилизационный лист, Степанида Архиповна с детьми вышла из военкомата. Полуторки в углу двора не было. У коновязи была привязана только одна лошадь под седлом.
— Ну вот, провожу вас сейчас до детдома, и дороги наши разойдутся, — грустно сказала Галина, подойдя к Косте и Степаниде Архиповне.
— Кому что суждено, того не обойдешь, не объедешь, — с кручиной в дрогнувшем голосе сказала Степанида Архиповна и вытерла концом платка сухие губы.
Галина взглянула на девочку, и сердце у нее защемило. «Что в жизни ждет тебя, пичуга? Чем провинилась ты перед судьбой?»
Всю дорогу в детдом молчали. Впереди шел старший лейтенант. Встречные прохожие, знавшие его, здоровались с ним, он отвечал приветствием военного человека — вскидывал к виску руку и еле заметно кивал головой.
В душе Галина была твердо уверена, что все идет так, как должно быть. Раз грянула война, то она, врач, должна находиться там, где ее обязывает быть долг.