— Послушайте, мадемуазель, меня чуть не убили, часть ночи я вела наблюдение, я устала. Вы, кажется, забыли, что жертва — это я.
Задетая мэршей за живое, Надя не растерялась:
— Я просто пытаюсь восстановить факты и узнать, что вы делали на улице одна в двадцать три часа.
— Ночью я уже рассказала об этом капитану.
Последний стоял чуть поодаль, приготовившись слушать показания мэрши. Из-за несовместимости их характеров, отмеченной во время предыдущих бесед, Кюш предпочел поручить Наде вести допрос.
— Мадам, допрашиваю вас я. Если вы чувствуете себя не в состоянии отвечать на мои вопросы, мы можем отложить этот разговор на более позднее время.
— Ах, мне уже все равно, продолжим.
— Прекрасно, давайте начнем все с самого начала.
— Хорошо.
— В таком случае прошу вас назвать свое имя, фамилию, возраст, дату и место рождения, адрес, профессию и семейное положение.
— Турно Жаклина Эме Маргарита, сорок восемь лет, родилась семнадцатого февраля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в Бланьяке, департамент Жиронда. Живу я в Сент-Эмильоне, тупик Корделье, дом четырнадцать. Представитель фармацевтической лаборатории, а также исполняю обязанности мэрши этой коммуны.
— Семейное положение?
— Не замужем.
Ответ прозвучал как нечто само собой разумеющееся.
— С какого времени стали мэром?
— Услышать такое от вас, мадемуазель… Вам следовало бы знать, что надо говорить не мэр, а мэрша, мы достаточно долго добивались этого.
— Я лейтенант, и тоже долго добивалась этого.
— Это мой второй срок. В первый раз меня избрали в тысяча девятьсот девяносто девятом году.
После множества привычных вопросов, в результате которых она среди прочего узнала, что Жаклина Турно — управляющая делами содружества, куда ее кооптировала чета аптекарей, Надя сконцентрировала внимание на интересующем ее вопросе.
— Что вы делали вчера вечером в двадцать три часа одна на улице?
— Я пошла проверить последние приготовления к Празднику музыки.
— В двадцать три часа, когда в округе бродит убийца?
— Лейтенант, если на человека возложены такие обязанности, как мои, времени не существует. Из-за вашей некомпетентности мой город стал посмешищем для прессы.
— Мы очень серьезно относимся к этому делу, мадам.
— Не сердитесь на меня, но я вынуждена отметить, что капитан Кюш, которому поручено дело, перепоручил вам расследовать нападение, жертвой которого стала я.
Подняв голову, Кюш посмотрел ей прямо в глаза:
— Послушайте, если вы не удовлетворены МОИМ способом вести расследование, то можете сообщить об этом прокурору Республики, а пока отвечайте на вопросы лейтенанта!
Надя продолжила допрос и узнала, что первое должностное лицо по своему гражданскому состоянию обязано спасением лишь неожиданному появлению какого-то автомобиля, обратившего нападавшего в бегство. Жертва не сумела описать ей примет душегуба.
Покончив с попыткой убийства, лейтенант напомнила Жаклине Турно, что ей должны задать вопрос о деле Анисе.
— В тот день, семнадцатого июня, в котором часу вы пришли к мадам де Вомор?
— В начале вечера, где-то, наверное, около девяти часов.
— А когда ушли?
— Около одиннадцати, я не очень хорошо себя чувствовала, и Мишель Монлор предложила мне зайти в аптеку и взять у нее аспирин.
— Значит, вы ушли вместе?
— Я только что это сказала!
— Вы зашли в аптеку, а потом сразу вернулись домой?
— Да, я устала, а на другой день должна была встать рано, чтобы готовить Праздник музыки.
— Какие у вас были отношения с аббатом Анисе?
— Обычные.
— Не могли бы вы уточнить?
— Нормальные отношения между мэршей и священником. Мы оба управляем, но наши задачи не всегда совпадают.
— Поподробнее…
Кюш, до тех пор внимательно слушавший разговор, встал:
— Лейтенант, я должен уйти, скоро увидимся.
— До встречи, капитан.
Надев свои очки марки «Авиатор», Кюш вышел. Надя села за компьютер, в то время как выборная представительница продолжала давать показания. В вестибюле мэрии капитан столкнулся с Мариусом Пульо:
— Не каждый день вам удается развлекаться.
— Что?
— Ничего, я размышлял вслух.
Тем временем допрос в кабинете продолжался.
— В запальчивости Барбоза даже перешел на «ты». Я прекрасно помню его слова: «Анисе, ты не имеешь никакого права так говорить!» Жене пришлось даже успокаивать его.
— Когда это было?
— Примерно два месяца назад, я уже не помню точной даты.
— И причина этой стычки?
— Я не знаю, но вы можете сами его спросить. Все, что я могу вам сказать, так это то, что их отношения в последнее время стали весьма сдержанными.
Миновав развалины доминиканского монастыря XIII века, болид Кюша устремился к Либурну по двести сорок третьему департаментскому шоссе. По обе стороны дороги, подобно зеленым римским легионам, выстроились ряды саженцев мерло и каберне. Один за другим следуют прославленные сорта: «о-сеготт», «грас де дьё», «фран пурре», «лароз». Вдалеке, за холмами, виднелась желтая вывеска, резко бросающаяся в глаза на фоне виноградарского пейзажа, на ней можно было прочитать «Гараж Барбозы». Здесь в чести три сорта: неэтилированный бензин 95, неэтилированный бензин 98 и, наконец, любимый сорт «генерала Ли» — экологически чистое дизельное топливо. Кюш остановился у одной из машин техпомощи, выключил мотор и сдвинул солнцезащитные очки на затылок. Владения Барбозы выглядели стандартно. На переднем плане — три колонки, сзади — что-то вроде разделенного надвое ангара. Первое помещение казалось концессией «Рено», второе походило на мастерскую. Полицейский направился к мастерской, где слышались голоса. Хозяин в синем комбинезоне подводил стрелки на часах.
— Скажи, Анж, тебе нужно три недели, чтобы поменять прокладки на тормозах?
— Если ты считаешь, что дело движется недостаточно быстро… Что ж, можешь заняться этим сам!
— Вот именно, а тебе я плачу за безделье.
— Ага. Мне это подходит.
— Смейся, смейся надо мной! Я дал тебе работу, когда ты оказался в полном дерьме, а ты так меня благодаришь? Кинув меня?
— Оглядываясь назад, я все время задаюсь вопросом: кто кого кинул?
— Я тебя кинул? И каким образом?
— В городе не утихают разговоры о комиссионных, хорошенькой круглой сумме комиссионных, которые ты получил за продажу моих земель. Из того барыша, что ты положил себе в карман, вполне можешь платить мне, даже если я ничего не делаю.
— Кто говорит такую ерунду?
— Да все! Конечно, я, как дурак, узнал об этом последним, и теперь люди смеются надо мной.
— Они смеются над тобой из-за твоих махинаций с твоим французско-итальянским вином.
— Бывшим моим вином! А вот новый сорт кое-кого осчастливил, учитывая ту цену, за которую его купили… Впрочем, с твоей помощью. Тебе следовало бы перекинуться на недвижимость… похоже, в этом твое везение.
— Какой неблагодарный идиот, это после всего, что я для тебя сделал…
Кюш, скромный свидетель этой перепалки, решил выйти на сцену:
— Тук! Тук! Наверное, я помешал семейному обсуждению?
— Барбоза — моя семья? Да лучше сдохнуть!
— Не лучше! Чем могу служить?
— В городе мне порекомендовали ваше заведение.
— Это лучшее в округе.
— Вернее сказать, единственное.
Барбоза испепелил механика взглядом.
— Слушаю вас, месье.
— Я проколол шину и езжу на запаске.
— А где карета?
— Следуйте за гидом.
Кюш и Барбоза вышли из мастерской. Рукой капитан показал на свою машину:
— Вот она.
— Это что? «Форд К»?
— Почти, это «генерал Ли».
— А-а, тюнингом я не занимаюсь… Впрочем, если только заменить колесо, то это можно… Вам когда она нужна?
— Послезавтра, такое возможно?
— Если к субботе, то я сам этим займусь. Вот если бы вы мне сказали через три недели…
Кивком головы хозяин показал на своего механика. Прислонившись к двери гаража, Анж неспешно реагировал:
— Ничтожество!
Делая вид, будто не услышал насмешки своего служащего, Барбоза продолжал:
— Вы не напомните мне свое имя?
— Кюш.
— Ах да! Встретимся в семнадцать часов?
— Да, в мэрии.
— А это надолго?
— В чем дело, вы торопитесь?
— Сегодня вечером моя жена должна репетировать в церкви хорал для похорон отца Анисе.
— Понятно, в таком случае вы можете прийти в шестнадцать часов, если вас это устраивает.
— Спасибо, комиссар.
— Капитан, так будет вернее… Кто-нибудь может подбросить меня в город?
— Думаю, такой человек у меня найдется. Это как раз по его части.
Лейтенант постучала в дверь дома священника… Никакого ответа. Подождав, она направилась к собору. Вошла внутрь нерешительно, почти с робостью. Ее сразу охватила приятная прохлада. Все здесь выглядело умиротворяюще… Если не считать женщины, которая зажигала свечу, в церкви пусто. Надя прошла немного вперед, привлеченная четырьмя круглыми картинами на сине-бирюзовом фоне. Табличка указывала, что это фреска XIII века, изображающая мучение святой Екатерины. Стоявшая слева Мадонна, казалось, показывала пальцем на четыре картины в овальных рамах. Надя не спеша направилась к клиросу, в дом священника она вернется через десять минут. Не зная хорошенько, что делать, она решила присесть в третьем ряду справа, как раз напротив органа. Положив на скамью сумку и углубившись в свои мысли, она перебирала в памяти детали расследования. Через несколько секунд чей-то голос заставил ее вздрогнуть.
— Могу я вам помочь?
Обернувшись, Надя увидела мужчину в сутане с белым стоячим воротничком.
— Здравствуйте.
— Это вы желали исповедаться в одиннадцать пятнадцать?
— Нет, это ошибка, но я должна поговорить с вами.
Она показала свое полицейское удостоверение.
— Я в вашем распоряжении… Не хотите ли пройти со мной в ризницу?
— Да, конечно.
Они пересекали неф и, пройдя через потайную дверь, вошли в ризницу. Одна из стен была украшена фотографиями Иоанна-Павла II и папы Бенедикта XVI. Попросив разрешения, Надя положила на стол сумку и отодвинула ивовые корзинки. Слабо освещенная комната излучала полное спокойствие.
— Если вы пришли ко мне в церковь, значит, дело очень важное.
— Не позволите ли вы взять у вас отпечатки пальцев?
— Да, но зачем?
— Капитан сказал, что вы прикасались к анонимному письму.
— Верно.
Надя начала доставать свое оборудование:
— Я хотела бы сделать это прямо сейчас, так как должна как можно скорее отправить письмо криминалистам.
— Понимаю.
Взяв левую руку отца Клемана, Надя, палец за пальцем, начала снимать отпечатки, следуя проверенному полицейскому методу.
— Я чувствую себя великим преступником.
— Это как раз для того, чтобы избежать нечто подобного. Ну вот, спасибо вам за помощь. Не буду вас больше задерживать.
Она уложила штемпельную подушечку и прочие приспособления, а викарий тем временем вымыл руки в маленькой раковине.
Машина техпомощи выехала из гаража Барбозы. Анж Дютур нарушил молчание, принявшись восторгаться прелестным пейзажем:
— Ну разве не красота все эти ряды виноградных лоз, окаймленные розовыми кустами!
— Да, очень красиво, и эти розы в цвету…
— Вам известно, почему здесь растут розы?
— Нет, расскажите.
— По двум причинам. Первая состоит в том, что у роз такие же болезни, как у винограда. Но они более уязвимы и предупреждают виноградарей о несчастье до того, как заболеют саженцы. Это старый испытанный метод. Сегодня каждый саженец внесен в компьютер. Это позволяет установить возраст лозы, число гроздей, оставленных после «зеленого урожая»…
Кюш внимательно слушал объяснения механика. Он с удивлением обнаружил грань его личности, о которой не подозревал. При упоминании о вине Анж словно преобразился.
— Вторая причина более практичная. Прежде виноградники боронили лошади, механических инструментов не существовало. Когда животное поворачивало в конце ряда, оно не касалось последнего саженца, опасаясь колючек, царапавших суставы.
— Послушайте, да вы, я вижу, знаете толк в вине…
Анж Дютур остановил машину на обочине дороги:
— Видите этот склон?
— Да.
— Так вот, он принадлежал моей семье на протяжении семи поколений. Я родился в бочке. Восемь гектаров мерло, четыре гектара каберне фран. У нас были лучшие местные марочные вина. — Взглянув на свои руки, механик затем показал их капитану: — Пять лет назад я гордился тем, что руки у меня сине-зеленого цвета от антциана,[14]Растительное красящее вещество. — Примеч. пер.
ведь я делал вино, а сейчас они испачканы отработанной смазкой…
Справившись с собой, разволновавшийся Анж снова тронулся в путь:
— Свою жизнь я должен был бы проводить за сбором винограда, а приходится менять масло в двигателе… Но это уже другая история… А главное, я сам виноват.
— Скажите, месье Дютур, где вы были вчера вечером около двадцати трех часов?
Маджер работала на своем компьютере, держа в руке дымящуюся чашку. В комнату ворвался Кюш:
— Ну, как все прошло с мэршей?
— Она смягчилась, но поживиться нам особо нечем.
— Главное, не расслабляться, в конце концов след отыщется.
— В этой связи судебный медик прислал окончательное заключение. Анисе действительно страдал аритмией.
— А что это означает?
— Своего рода сердечную недостаточность, которую характеризует беспорядочный, неровный ритм.
— Выходит, ты сильна в медицине!
— Нет, я просто записала, что мне сказал Сельпрен.
— Продолжай.
— Анисе принимал кордарон, прописанный Шане. Я проверила картотеку социального обеспечения… В общем-то ничего необычного, если не считать анализов крови, которые выявили присутствие цизаприда. Это и есть та самая мешанина, о которой говорил медик в своем первом заключении.
— Для меня это китайская грамота!
— Такое сочетание прямо противопоказано в случае священника. По мнению медика, соединение цизаприда и кордарона вызывает верную смерть.
— И?..
— И яснее ясного, что ночью он все равно отдал бы Богу душу…
— Вероятно, придется еще раз побеседовать с Шане… Что еще?
— Я только что получила сообщение по электронной почте из криминалистической лаборатории. Твои подозрения подтвердились. Кинжал содружества как раз тот тип оружия, которым убили кюре.
— Хорошая работа, мы на верном пути.
Барометр расследования вновь показывал «ясно», и это отражалось в глазах полицейского.
— Что касается кинжала мадам де Вомор, он априори не мог быть орудием преступления.
— Это можно было предположить… Ты отправила анонимное письмо?
— Да, босс, вместе с отпечатками отца Клемана. Впрочем, он прелесть!
— Н-да, только вот что, слишком-то не увлекайся, сейчас не самое благоприятное время водить дружбу с приходскими кюре…
Взяв список членов содружества, Кюш набрал номер на своем мобильном телефоне. На другом конце ответила Элизабет де Вомор. После обмена любезностями капитан перешел к сути, включив громкую связь:
— Как поступают с кинжалами, если кто-то покидает братство?
— В случае исключения парадное одеяние сохраняется Великой Лозой. Но исключения бывают крайне редко.
— А в случае смерти?
— Чаще всего рыцаря хоронят в его костюме, как того требует традиция. Однако иногда семья сохраняет одежду и прочие принадлежности.
Эта информация не обрадовала полицейского, поскольку он узнал, что только за XX век было вручено больше сотни кинжалов. Закончив разговор, он с несколько разочарованным видом повернулся к своей коллеге:
— Ничего хорошего для нашего дела! — И, подумав несколько секунд, продолжил: — Ты позвонишь Шане, надо прояснить эту историю с лекарствами. А до прихода хозяина гаража я схожу в «Дубовую бочку», выпью кока-колу и почитаю статью Дюкаса.
— Тебе следует позвонить Журдану.
— И без того ясно! Ладно, тебе что-нибудь принести?
— Да, мне хочется канеле.[15]Cannelé — кекс с ванилью и ромом. — Примеч. пер.
— Не знаю, полезно ли это. — Повернувшись, Кюш похлопал себя по левому бедру. — Впрочем, мое ли это дело?
Капитан спрятался за дверь, словно за щит, чтобы избежать шариковой ручки, которую Надя бросила через комнату ему вдогонку.
Луч карманного фонаря метался по известковой поверхности олигоцена. Профессор Шане и месье Андре подошли ближе друг к другу. Хирург тер руки одну о другую, чтобы согреть их.
— Не жарко… Эта впадина огромна…
— Да, есть чем заняться, что вы об этом думаете?
— Мне кажется, это отлично подходит.
— Здесь, по крайней мере, есть место, и никто их не найдет.
— Вы сверились с кадастром? Мы на самой границе участка…
— Да, мы как раз на линии АВ627, и геодезист был категоричен, никаких сомнений.
— Как вы обнаружили эту галерею?
— Вы помните день, когда я купил ваш нож?..
— Отлично помню, к тому же я с ним никогда не расстаюсь.
— В тот день на рынке Либурна я, кроме того, отыскал старую карту района. Мне понадобилось три недели, чтобы определить место входа. Он был полностью покрыт растительностью.
— Прекрасно, это как раз то, что нам нужно.
— Когда начнем?
— Чем скорее, тем лучше. С минуты на минуту у нас могут возникнуть проблемы.
— Вот именно, я как раз хотел поговорить об этом с вами, у меня создалось впечатление, что во время дегустации у Блашара тоже появились сомнения. Возможно, придется сходить к нему, так как отец Анисе ничего уже не сможет разоблачить. Хотите, я займусь этим?
— Нет, не стоит. Сейчас в городе слишком много полицейских, и вам лучше не встречаться с капитаном Кюшем. Если правда выйдет наружу, район и содружество не оправятся от этого.
— В любом случае, я скоро все выясню. На следующей неделе я жду ответа. Если это подтвердится, следует быть осторожными и убедительными.
— Можете положиться на меня, профессор.
Кюш открыл дверь, демонстративно держа в руках канеле:
— Вот твой сладкий пирожок… Только это вредно для тебя. — Кюш протянул угощение Маджер, вновь красноречиво намекнув на объем бедер своей коллеги. — Тебе бы следовало все-таки подумать о будущем муже.
— Не бери в голову… Тебе это не грозит.
— Хозяина гаража все еще нет?
— Нет, и он не придет. Он перенес встречу на субботу, на девять часов, в гараже.
— Это в честь чего же он отменил мой вызов?
— У него уважительная причина: он помогает жандармерии. Произошло грандиозное столкновение в Сент-Фуа-ла-Гранд… Похоже, есть погибшие. Они реквизировали все машины техпомощи в округе. И я проверила информацию, босс.
— Н-да, и для соборования отец Клеман им не нужен. Может, хоть пресса оставит нас, по крайней мере, немного в покое. Я говорил по телефону с Журданом, он взбешен. Мне надо сказать два слова Дюкасу. Он подливает масла в огонь, да вот, послушай сама:
«[…] В то время, как наша популярная мэрша проверяла оборудование, установленное для музыкального праздника двадцать первого июня, на нее совершили жестокое нападение на улице Куван. Капитан Кюш, который со времени гнусного убийства аббата Анисе находится вместе со своей командой на месте событий, пока еще не задержал нападавшего. Сент-Эмильон переживает трудные дни. Можно подумать, что мы вернулись к худшим временам террора. Следует ли, чтобы чувствовать себя в безопасности, передвигаться, как некогда, по подземным ходам? Сумеет ли полиция положить конец этой волне безумия? […]»
— Похоже, он принимает себя за Фандора![16]Персонаж из кинофильма о Фантомасе, журналист. — Примеч. пер.
— Зато, возвращаясь к расследованию, я позвонила Шане, он ждет тебя в восемнадцать часов у себя в поместье.
— Прекрасно, я пойду. Ладно, снимаемся с места. Ты возвращаешься в штаб и добиваешься подкрепления на завтра. Это всколыхнет всех, они к этому не готовы. Воспользуйся случаем, зайди к криминалистам, пускай не мешкают с анонимкой.
— Считай, что все уже сделано.
Ближе к вечеру Кюш, перекинув куртку через плечо, пешком покинул площадь Пьосо. Владения Антуана Шане находились менее чем в двух километрах от мэрии. Встреча с хирургом должна была состояться через полчаса. Небольшая прогулка пойдет капитану на пользу и позволит подвести некоторый итог. Он свернул на улицу Гюаде, названную по имени одного из прославленных сынов Сент-Эмильона, гильотинированного во времена революции. Дойдя до фонтана на площади Буржуаз, он прошел под красивыми стрельчатыми окнами старинного монастыря. И дальше направился по шоссе. Бордо казался ему таким далеким. Здесь жизнь повиновалась ритму сбора винограда. Это совсем другое измерение времени.
Через пятьсот метров Кюш свернул влево, на дорогу, вившуюся между виноградных лоз. На маленьком перекрестке на двух каменных столбах было высечено: «ДЮТУР». Это был вход в поместье. Механик говорил правду. Кюш неторопливо шагал под сенью миндальных деревьев, окаймляющих тропинку. Вскоре полицейский вышел на просторную галечную площадку. Его глазам предстал красивый городской особняк XVII века, а справа, обращенная к небольшой долине, стояла великолепная голубятня той же эпохи. Он принялся созерцать городок, освещенный лучами заходящего солнца. Эта панорама еще раз позволила ему оценить шпиль церковной колокольни и четырехугольный донжон Королевской башни.
— Вид исключительный, не правда ли?
Кюш с удивлением обернулся. Профессор Шане стоял в двух метрах за его спиной.
— В самом деле, это грандиозно.
— Вы хотели меня видеть?
— Да, у меня к вам несколько вопросов.
— Не согласитесь ли вы поговорить в хранилище? У меня будет случай показать вам наше умение и технику виноделия.
— С превеликим удовольствием.
Мужчины направились по грунтовой дороге и прошли за домом, Кюш заметил угловую сторожевую вышку:
— Это оборонительное сооружение?
— Наблюдательная сторожка. Такого рода строения обязаны своим названием средневековым караульным.
Кюш улыбнулся:
— При своей работе мне часто приходилось играть роль наблюдателя. Наблюдение — основа ремесла.
Мужчины подошли к решетке, закрывавшей зияющий вход, и начали спускаться под землю.
— Капитан, вам предстоит открыть секреты нашего нектара, нашей дубильной утонченности.
— Чтобы говорить, как вы, наверное, надо пить вино. Придется мне сменить нектар!
Уловив иронию полицейского, Шане перевел разговор:
— Оденьтесь, ведь температура здесь круглый год не превышает двенадцати градусов, а влажность составляет девяносто пять процентов. Я не хочу, чтобы вы простудились.
Кюш надел куртку. Он увидел огромный, выложенный плиткой зал. По обе стороны этой широкой галереи стояли чаны из нержавеющей стали.
— Впечатляет! Что вы можете сказать мне относительно здоровья отца Анисе?
Остановившись, профессор повернулся к полицейскому:
— Я обязан соблюдать профессиональную тайну, но учитывая обстоятельства… Я вам отвечу. Аббат страдал аритмией. Это довольно давнее заболевание, проявившееся два года назад во время одной из трапез содружества. Анисе стало плохо, и мы едва успели отвезти его в Либурн, где дефибриллятор сделал остальное. С тех пор он постоянно принимал лекарства.
— На основе… кордарона, не так ли?
— Да я вижу, вы в этом разбираетесь!
Продолжив свою подземную прогулку, они очутились у карты поместья, отражающей размещение сортов винограда, «каберне фран» или «мерло».
— Тут нет моей заслуги, мне сообщил об этом судебно-медицинский эксперт… А скажите, что произошло бы в случае приема цизаприда?
При упоминании этого лекарства врач резко остановился, словно охотничья собака, сделавшая стойку:
— Цизаприда? В случае Анисе это вызвало бы остановку сердца… Почему вы об этом спрашиваете?
— Потому что, по словам эксперта, Анисе принял это лекарство, вероятно, во время вашего вечера.
— Это совершенно невозможно, он никогда не совершил бы такой оплошности…
Они продолжили свой путь и оказались в просторном зале, где вино выдерживали в дубовых бочках. Здесь все находилось в горизонтальном положении. Десятки дубовых бочек лежали на боку, сотни пустых бутылок были уложены горлышками к стене. Вот перед этими-то темно-зелеными донышками, похожими на тысячи пытливых глаз, мерцавших в темноте, Кюш нанес неожиданный удар:
— А разве кто-нибудь говорит об оплошности?
В третий раз хирург остановился, сраженный вопросом. После тягостного молчания полицейский снова начал атаку:
— Можно ли найти такую молекулу в продуктах?
— Ни в коем случае, это молекула фармацевтического происхождения. Но что вы хотите мне сказать?
— Похоже, ваш бывший кюре имел не только друзей.
— Анисе был старым человеком, и позволю себе сказать — довольно заурядным. Я до сих пор не могу опомниться после его смерти и отношу это на счет общества, где насилие стало делом обычным. Сегодня убивают из-за десяти евро. Но тут вы говорите мне о преднамеренном убийстве.
— Нет, доктор, не об одном убийстве, а о двух. Причем один убийца не предупредил другого.
Ошеломленный известием, ученик Гиппократа присел на бочонок, чтобы прийти в себя. Кюш поначалу наблюдал за ним, потом забеспокоился. Шане объяснил ему, что в последнее время немного устал, но что все образуется. Чтобы переменить разговор, полицейский, указывая на потолок галерей, спросил старого врача, что за корни свисают сверху. Выйдя из оцепенения, профессор сказал, что это корневища виноградных саженцев, насквозь пробившие известковое плоскогорье. Шане предложил капитану выйти на свежий воздух, так сильно он разволновался. После обмена любезностями удовлетворенный Кюш покинул поместье.
Удобно расположившись в своей комнате, поставив рядом с собой чашку с чаем, отец Клеман читал корреспонденцию своего предшественника. Анисе был, вероятно, приверженцем эпистолярного общения. Первые письма были написаны профессором Шане, в них затрагивались самые разные темы, тут и хирург Феликс,[17]Гюйон Феликс (1831–1920), французский хирург, один из основоположников урологии. — Примеч. пер.
и фистула короля, и появление сульфамидов и галло-романский поэт Авсоний, и еще вертикальная дегустация первого марочного вина.
Самая значительная часть переписки касалась Эдмона де Вомора. Клемана удивил такой объем переписки между людьми, проживавшими в двух-трех километрах друг от друга. Они встречались постоянно и, тем не менее, писали друг другу раз или два в неделю. В эпоху, когда мобильный телефон вошел в повседневный обиход, это поистине удивительно. Большая часть писем касалась пересмотра классификации и достоинств лучших сортов вин. Такой пересмотр происходил раз в десять лет, и Эдмон де Вомор уточнял, что опасается, как бы в этом году некоторые исторические сорта не были переведены в более низкую категорию, уступив место другим, более продаваемым. В некоторых письмах говорилось об Эмиле Рапо, его единственном и последнем товарище по Сопротивлению. Клеман обнаружил также письма монсеньора Леру, присланные из Бургоса, Авилы, Капернаума, Вифлеема, Корка. Его преосвященство много путешествовал.
Среди этих писем хранились и записки «печальников». На листочках синего цвета прихожане рассказывали о своих горестях. Викарий епископа нашел любопытным, что покойный кюре сохранил некоторые из них.
Таковых было всего шесть.
«Выражаю мои нынешние заботы, я лишился сна, так как знаю, что члены содружества — чудовища».
«Вручаю тебе мою жизнь, Господи, пошли мне очищение, ибо на мне предательство моих друзей».
«Помолитесь за моего сына, ведь он путает меланж и ассамбляж».
В остальных трех содержались просьбы о мессах в годовщины смерти Франсуа Дютура, Режины Кадоре и Эдмона де Вомора.
Отложив письма, Клеман погрузился в размышление. Нехитрая жизнь обычного кюре таила порой много секретов.
Установилась теплая погода. Улицы были полны народа и звенели от смеха, криков, а главное, от объединяющих всех мелодий. В 1982 году Жаку Лангу пришла светлая мысль создать этот праздник. Идеальный вечер, чтобы затеряться в городе и, быть может, собрать кое-какую информацию.
На площади Маркадьё какая-то группа наигрывала мотивы популярного французского рока. Певец с полудлинными волосами, ниспадающими на лицо, проникновенно пел:
Полицейский внимательно вслушивался в слова, когда знакомый голос вывел его из задумчивости:
— Вам нравится?
Обернувшись, он увидел Памелу в белом платьице. Она смотрела на него горящими глазами.
— Да, это вполне достойно.
— Хотите, я покажу вам город?
— С удовольствием последую за вами.
— На площади Пьосо концерт камерной музыки.
Кюш улыбнулся:
— А я предпочитаю другую музыку… Особенно в камере под номером семь.
— Тьерри Кюш, мне кажется, сегодня вы чересчур игривы…
Памела увлекла Кюша на улицу Каден и рассказала о происхождении малой каменной арки. Вскоре они устроились на террасе специально оборудованного по такому случаю кафе. Место феерическое: под сенью покрытой глицинией беседки красиво расставлено с дюжину круглых столиков. За каждым из них по прихоти легкого ветерка бумажный фонарик освещал лица. Картина была бы неполной без шарманщика. Парень в фуражке набекрень и с красным платком вокруг шеи в честь коммунаров отчаянно напевал «Ах! Белое винцо».
— Мне говорили о некоем Франсуа Дютуре. Он из семьи Анжа?
— Да, это его отец. Один из столпов содружества, человек прямой и честный. Давнишний враг сенатора Фабра.
— Расскажите об этом поподробнее!
— Фабр был мэром города и, по мнению многих стариков, воспользовался названием Сент-Эмильон, чтобы достичь своей цели: власти, положения. К тому же он взял в жены наследницу семейства Сен-Прё. Неплохое повышение, а?
— Я не понимаю.
— Идите, я вам покажу.
Они снова вышли на улицу. Городок превратился в звуковую пленку «Франс-мюзикл», на каждом перекрестке музыканты исполняли разные мелодии.
На улице Марше Памела остановилась перед маленькой витриной, украшенной марионетками. На них глядел сидящий на барабане Пиноккио.
— Это здесь.
— Что именно?
— Здесь у Фабра была парикмахерская.
— Он был парикмахером?
— Ну да!
— Какой успех!
— Марьетт говорит, что он использовал все откровения, каких наслушался у себя в салоне, чтобы захватить мэрию. Отец Анжа всюду выступал против Фабра. В содружестве, в мэрии… Город раскололся на две партии. А потом он сумел воспользоваться политической поддержкой семейства Сен-Прё. Если можно признать за ним какую-то заслугу, то это как раз умение расхваливать себя. Затем он стал депутатом, потом сенатором. Франсуа Дютур был избран мэром, и жизнь коммуны изменилась. Это были совсем другие принципы, так что можете себе представить драму Анжа, когда его землю купил противник отца. Зато какой реванш для карьериста! И в довершение всего кресло мэра занимает Жаклина Турно, верная ученица Фабра.
— Это интересно.
Половина первого ночи, на Сент-Эмильон снизошло спокойствие. Раздался звук ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Открылась дверь, кто-то вошел, закрыл за собой дверь и запер ее на задвижку. Остановившись, этот кто-то прислушался… Ничего. Достав карманный фонарь, человек открыл шкаф справа. Луч фонаря высветил висящее на вешалке одеяние рыцаря. Набор был бы неполным без кинжала, аккуратно уложенного в чехол. Створка закрылась. Луч фонаря высветил вход, ведущую вверх лестницу и дверь. Незнакомец открыл дверь, за которой находилась другая лестница. Он спустился по примерно двадцати крутым ступенькам до небольшого сводчатого погребка размером около пятнадцати квадратных метров. Справа, рядом с грудой бочарных клепок, возвышались четыре бочки. Неизвестный приблизился, положил фонарь на один из бочонков и со скрипом повернул одну из больших пустых бочек. Показалось отверстие метровой высоты. Человек проник в углубление. Луч света осветил зал. Потолок был усеян черными пятнами, свидетельствующими о тех временах, когда масляные лампы жителей Жиронды источали копоть. Раздался голос из прошлого: «Мне не нравится, что ты собираешься в катакомбы». Фонарь продолжал исследовать стены погреба… «Возвращайся назад, все кончится тем, что погубишь себя!» Луч остановился на торчащем из стены кольце. Подойдя, некто, обе руки которого были затянуты в перчатки, взялся за него…
Ничего не скажешь, оно крепко держалось.