Рассказ Телинги о сообщении между Луной и Венерой привел слушателей селенита в восторг.

Вдруг какая-то мысль заставила Гонтрана поспешно вскочить с места.

— А ведь это идея, над которой стоит подумать! — воскликнул он, приставляя палец ко лбу. — Отчего и нам не воспользоваться световыми лучами, как ими пользуются обитатели Луны?

Михаил Васильевич и Сломка с удивлением посмотрели на него.

— Ну да!.. Что же тут удивительного? — проговорил тот. — Сколько раз вы сами говорили мне, что свет, теплота, звук, электричество — все это лишь виды одной и той же силы, виды, способные переходить один в другой! Отчего же не попытаться и в данном случае применить подобное превращение? Отчего не превратить свет в электричество, и его употребить в качестве двигателя?! Тогда мы смело могли бы догнать Шарпа и освободить его жертву.

— Я все-таки не совсем понимаю вас, — отозвался профессор.

— Извольте, я выскажусь яснее. Свет есть ничто иное, как колебание эфира. Так? Прекрасно. Теперь предположим, что значительное количество таких колебаний отражено при помощи огромного зеркала, прямо по направлению к Венере, что тогда выйдет? Конечно, световые волны со страшной скоростью понесутся в пространстве и достигнут Венеры. Обитатели Луны пользуются этим, чтобы передавать звуки своего голоса, а мы воспользуемся, чтобы перенестись самим.

Сломка уже хотел привести своему приятелю тысячи возражений, как вдруг Телинга, до сих пор молча прислушивавшийся к разговору, происходившему по-селенитски, объявил, что подобный аппарат у них есть в обсерватории Бандунга.

— Вот видите! — вскричал торжествующе Гонтран.

Старый ученый не знал, верить ли ему своим ушам; что касается инженера, то он обратился к селениту с просьбой описать устройство прибора.

— Вы можете когда угодно увидеть его сами, — отвечал тот.

— Удивительно!.. Удивительно! — мог только проговорить Михаил Васильевич. — Где же этот аппарат?

Его отдельные части хранятся в галереях Вандунга.

— Его применяли когда-нибудь?

— Нет, хотя он построен уже десятки лет тому назад, и сам изобретатель его уже успел умереть. Дело в том, что наше тогдашнее правительство, не желая нарушать безмятежного счастья, царившего на нашей планете, не решилось допустить общение с миром, ни нравы, ни цивилизация которого не были нам известны. Аппарат был конфискован и сложен на хранение в обсерватории, где и лежит до сих пор.

— А как вы думаете, разрешат нам воспользоваться этим аппаратом теперь? — спросил селенита профессор.

— Я думаю. Я не вижу, по крайней мере, причины, почему бы вам могли отказать.

— О, это было бы такое счастье, такое счастье, — проговорил старый ученый, представляя себе полет в межпланетном пространстве.

— Но вот какое затруднение, — обратился к нему Сломка. — Раз отраженный свет является двигателем прибора, во всяком случае довольно тяжелого, то необходимо огромное количество световых лучей, чтобы привести его в движение. Мне кажется, нужен рефлектор, имеющий не менее километра в диаметре.

— Почему же?

— Как почему? Подумайте, ведь этот аппарат должен пролететь 12 миллионов миль! Двенадцать миллионов! Какая масса света должна быть превращена в механическую двигательную энергию!

— Ну, положим, что это расстояние смело может быть уменьшено вдвое, — возразил профессор. — Нам ведь надо лишь долететь до пояса равновесия, а там аппарат понесется в силу своей тяжести.

— Все-таки… — начал инженер.

Телинга прервал его:

— Изобретатель прибора вычислил, что для движения его совершенно достаточно такое количества солнечных лучей, какое может быть отражено параболическим зеркалом, имеющим пятьдесят метров высоты и двести пятьдесят ширины.

— Все равно, — возразил инженер. — Где мы достанем такой рефлектор?

— Он хранится в разобранном виде вместе с аппаратом.

Сломка хотел было еще возразить, но Фламмарион не вытерпел.

— Удивляюсь, Вячеслав, что у тебя за манера вечно спорить? Вычисли-ка лучше, когда мы достигнем Венеры, если действительно будем лететь туда, движимые светом!

Но вычислением уже занялся старый ученый. Дрожащей от нетерпения рукой он писал цифру за цифрой в своей книжке: вычитал, делил, умножал.

— Пять земных суток! — вскричал он наконец. — Только пять суток. Ровно через сто двадцать часов мы будем на Венере! Неужели пять суток? — прибавил он. — Значит, мы достигнем Венеры раньше, чем Шарп?

— Да, если бы мы отправились сейчас, — с улыбкой отвечал инженер. — Но ведь ночь продолжится еще сотни часов, и когда мы, наконец, пустимся в дорогу, Шарпу останется пролететь всего каких-нибудь три миллиона миль. Но это неважно, прилетим мы на Венеру раньше или позже Шарпа. Самое важное, чтобы все части аппарата оказались в целости, и мы могли бы ими воспользоваться.

— О, за это я вам ручаюсь, — отозвался Телинга.

— Гонтран, мы забыли о Фаренгейте! Его ведь тоже надо покормить.

Оказалось, что Сломка вовремя вспомнил о Фаренгейте. Американец начал обнаруживать первые признаки сознательного отношения к окружающему.

— Есть!.. Есть!.. Есть!.. — чуть слышно повторял Фаренгейт, лежа на кровати, все еще будучи не в силах встать.

Сломка взял большой кусок пищевого экстракта и положил его в рот американца, который с жадностью проглотил пищу. Действие было почти волшебное: Фаренгейт потянулся, словно пробудившись от сна, широко открыл глаза и хотел встать, но пошатнулся, упал на кровать и снова заснул.