Только после долгих мытарств и нервотрепки Адаму Безруху удалось добиться до генерала. Генерал был слишком занят, это видел и понимал Безрух. Но он, как агент рейха, выполнял задачи именно этого генерала. Правда, он опоздал. Но кто же знал, что так внезапно начнется долгожданная война!

- Ваш приказ выполнен, господин генерал, дочь генерала Дорошенко со всеми надлежащими документами с некоторых пор находится на моих руках! - отрапортовал Безрух.

Генерал только самовлюбленно улыбнулся. Без какой-либо потребности схватился за оружие на добротных ремнях с блестящими латунными пряжками.

- На руках? - переспросил, почти смеясь.

- На руках. Конечно, не в буквальном смысле, господин Яуге. Кормят, нянчатся по моему приказу. А война же и к Гамбургскому порту добиралась уже несколько раз…

- Хватит! Вы преступно опоздали с выполнением приказа, - резко перебил генерал. - Теперь можете выбросить эту уродку хоть псам голодным, не то время.

- Но ведь…

- Не то время! Ребенок нужен был тогда, потому что… нам нужен был генерал Дорошенко. Понятно? Выбросить! Понятно или нет? Впрочем… удочерите этого щенка советского генерала… Может, оно пригодится другим органам рейха… - генерал уже нервничал. То и дело открывалась дверь, высовывалась голова адъютанта, но тут же исчезала по энергичному взмаху руки генерала: «Нет». Безрух понял, что проиграл в этой операции. А ведь можно было еще в первый день войны вернуть Дорошенко ребенка, получить ценное вознаграждение и работать «на троих богов». Теперь же все три «боги» не нуждаются в его старательных молитвах.

«Почти все», - чуть не вслух спохватился. Потому что архангелы третьего, наиболее спрятанного божества, и сегодня платят Безруху деньги, требуют работы.

К представителям этого третьего «бога» и пошел Безрух, выйдя, собственно выскочив, от пресыщенного первыми военными успехами генерала.

По документам это были обыкновенные корреспонденты нейтральной испанской прессы, на самом деле… специальные сотрудники соответствующего департамента на заокеанском континенте. Что именно им было нужно, обер-лейтенант Адам Безрух мог только догадываться. Но, по старинному правилу шпиона, не выяснял о тех нуждах заокеанских информаторов. Даже то, что настоящим испанцем был только один из них, а двое других - из штата Бискайя, Безруха мало волновало. Сам он был «принципиальный интернационалист».

- О-о! Сеньор Безрух в отличном настроении. Сколько? - воскликнул долговязый «испанец» со штата Бискайя, имитируя пучками подсчет денег.

- Отложил разговор, - выдохнул Безрух. Он не хотел откровенно высказывать свое «недовольство» решением генерала.

Долговязый понимающе присвистнул. Переждал, пока запыхавшийся от быстрой ходьбы Адам Безрух сядет за стол на скамье в этом советском доме «будущего коммунизма», как, иронизируя, называли они дом пожилой колхозницы на окраине села, под лесом.

- Отложил генерал разговор, но я… Я так ему и сказал, что няней этому генеральскому щенку не буду!

- Ого! Такого героического поступка я от вас не ожидал, но будем считать, что вы его сделали. Верно, сеньор Адам? А еще вернее будет, если сеньор прародитель человечества так же мудро поведет себя и в дальнейшем. Ребенок - действительно лишние хлопоты для обер-лейтенанта такой армии! Боевой успех за успехом. На какого дьявола, скажите пожалуйста, ему эта уродка?

- Вам она, честно говоря, тоже на такого же дьявола нужна, - перебил скучным голосом Безрух.

- Нам тоже, - охотно согласился высокий «испанец». - Но наши хозяева работают не только на себя и не только ради сегодняшнего дня, но и ради завтра. Для завтра, поймите, Безрух! У них - бизнес…

Высокий замолчал, набивая табак в толстую обгоревшую трубку с изогнутым чубуком. После того как посмотрел на него Безрух, он безошибочно понял, что торг с Адамом уже состоялся. Осталось только - сколько и… разве что некоторые формальности.

- Сколько? - спросил вполголоса уже спокойный Безрух.

- Как и вчера. Спрос на такой товар небольшой, но наше слово - закон! Как и вчера.

- А формальности? - спросил Безрух, как делец, давая тем понять, что он согласен.

Где-то около печи с пола для спанья поднялся второй «испанец» и, немного покопавшись во внутреннем кармане, протянул Безруху бумажку - заготовленную для отправки телеграмму.

- Только подписать и отправить по штабному телетайпу эту телеграмму, - сказал на английском языке.

Телеграмма была короткая, отпечатанная на машинке. Безрух быстро перебежал ее глазами и, как тарелку, протянул эту бумажку высокому - мол, кладите.

- Сразу же после подписания и отправки телеграммы получаете половину, но… приличными немецкими марками. Вторую половину, долларами, получите на соседней железнодорожной станции, как только отправите нас обоих поездом, а еще лучше - авто до передовых частей наступающих войск фюрера.

Безрух все еще держал протянутой руку с бумажкой. Губы расплылись в едкой улыбке неверия.

- «Расскажите вы ей, цветы мои…» Ах, вы не понимаете наших благородных романсов. Короче говоря: первая половина кладется на стол при торжественном подписании этой хартии будущей судьбы генеральской дочери. Валюта… Собственно, валюта на территории рейха пусть будет и в марках. Но в порту мне нужны доллары! Я еду туда, значит, вы понимаете, как мне нужна международная валюта!..

Высокий немного поколебался, и то больше для формы, затем решительно подал руку. Согласие, полное согласие, хотя уважаемый Адам… шкуру дерет со своей же брата, тайного сотрудника.

Адам Безрух положил бумажку на стол, погладил ее мизинцем правой руки, еще раз перечитал и в двух местах показательно исправил текст. Высокий отсчитал ему фашистские марки, выкладывая их стопками рядом с телеграммой. Безрух переписывал исправленную депешу на военный бланк, но украдкой с наслаждением следил за руками «корреспондента», которые с натренированной ритмичностью отсчитывали кредитки. И когда «покупатель» с размахом азартно ударил по стопке последней кредиткой, Безрух пригнулся и добросовестно подписал своим привычным росчерком телеграмму:

«…Дочь советского генерала Андрея Дорошенко немедленно переправить надежным средством нейтральный порт Сетубал сдать мисс Гревс Катабанья три обер-лейтенант Адам Безрух».

Подписал и отодвинул мизинцем. Не останавливая движения, тяжко положил ладонь на кучу денег. Безудержная улыбка удовлетворения, как в зеркале, отразилась такой же улыбкой победы на лице его щедрого покупателя.

Хозяйка дома, пожилая женщина, еще с прошлого вечера и всю ночь решала свою судьбу, судьбу дома, хозяйства под лесом в деревне, судьбу какого-то жизненного уюта. Вслушивалась в непонятные ей горячие разговоры и по окончании торга тщательно убрала, подмела дом. Только тогда тихо вышла на улицу.

Постояльцы прифронтовой линии будто и не замечали ее. Только видели, как она потом возилась во дворе, но… к ночи не вернулась в дом. Обер-лейтенант Безрух, единственный из четырех постояльцев, прекрасно говорил на родном ей языке. Или такую натуру безудержную имел, щеголяя перед чужой женщиной, или по каким-то другим соображениям проговорился о какой-то генеральской дочке, которую он якобы для безопасности в первый день войны вывез из пограничной зоны к своим знакомым в один портовый город.

- Сирота. Почти беспризорный ребенок, а тут такая война! Едва выхватил, спас… - хвастался обер-лейтенант добротой сердечной.

Даже поверила женщина: чего не бывает на свете. Вполне возможно, что фашист что-то имеет в сердце, если так заботится о ребенке. О том, кто тот жестокий генерал, даже кто мать, безоглядная женщина не выспрашивала, потому что решила бросить дом, хозяйство и пойти где-то пересиживать войну вдвоем с невесткой-солдаткой.

Фашистские солдаты, ее жильцы, поздно вернулись на квартиру и, хоть поняли, что остались одни на хозяйстве, не придали этому особого значения. Все равно должны были уезжать.

На другой день отправились обратно по трассе до ближайшей железнодорожной станции. Документы у всех были, как говорится, в полном ажуре. Военная подчиненность для корреспондента была на войне скорее условностью, а в такой лихорадочной поспешности победителей, у кого там будет время интересоваться еще и ими.

Каких-то два десятка километров будет безопаснее им пройти пешком. Теперь тут столько ходит их брата. Дорогу ни у кого не спрашивали, чтобы не вызывать подозрения. Где-то ночью в лесу их и застал страшный грозовой ливень. Ни назад вернуться, ни идти в такую погоду дальше не было смысла. Пришлось прятаться под самые густые деревья, ютиться под ними, пережидать…

Всю ночь шел проливной дождь. Молния сверкала почти по всему небесному своду. Облака неожиданно закрыли небо, звезды, обломок луны, и ночь, еще с вечера светлая, сразу превратилась в непроглядную темень.

Мария Иосифовна остановила автомашину с детьми в непролазном лесу. Дождевой ливень сейчас был ей на руку, способствовал партизанским действиям, но вместе с тем лишал возможности маневрировать автомашиной. Даже в такой чаще и зарослях было опасно оставаться на одном месте с автомашиной, когда где-то рядом проходил магистральный путь. С этой точки зрения ночной ливень был очень кстати. Даже с собаками теперь не найдешь следа - дождь окончательно забил его. Полегшие под колесами травинки поднимутся от дождя. А просто от дороги сюда не прорваться через чащобу зарослей. Но как теперь найти остальную партизанскую группу?

- Кто из вас старший? - спросила она, при тусклом свете вглядываясь в авто к пионерам. Дети переглянулись, не решаясь даже отозваться. Только когда погас свет, ответила Любочка Запорожец:

- Мы все… пионеры, тетя Мария. Мне уже тринадцатый. Вот Витя… Виталий Довженко такой же. Алик тоже, наверное, наших лет. Ну, а Боря на год младше.

Мария задумалась, прислушиваясь к шуму ночной магистрали за чащобой леса. Вспомнила дочь. До сих пор еще в себя не могла прийти, так таинственно потеряв дочь. Неужели… он таки похитил и втайне успел вывезти Ниночку к своей матери?

Как бы то ни было, хорошо если бы это было так! А что если Ниночка заблудилась где-то в пограничных лесах, сбилась с дороги и…

За сердце схватилась, застонала женщина. Но в тот же миг взяла себя в руки. Не время и не место так терзаться теми устрашающими мыслями. Ведь сейчас главное - пробиться через линию гитлеровских войск, вывезти этих детей.

Вывезти детей… Наверное же Ниночка у матери генерала! Даже легче, спокойнее становится от такого предположения.

Надо действовать! Разыскать в этих дебрях автомашину, конечно, можно. Но кто ее будет искать в такую погоду?

- Ну вот, дети: Боря остается первым часовым у авто, а Люба идет со мной. Виталий сменит Борю, когда тот начнет дремать, а Виталия - Алик. Это уже где-то утром. Все ясно? - спросила и насторожилась, ожидая ответа.

- Не все, тетя Мария, - сказал Боря.

- Что же еще, Боря?

- Что нам делать, если вдруг… - начал Боря.

- Если вдруг… машину заметят фашисты? Это невозможно, Боря, невозможно. Чтобы сюда зайти, хотя бы и по нашему следу, надо идти целый день. А с дороги… Нет здесь даже тропинки.

- И нашего следа уже нет, - скорее себя успокоил Алик.

- И то правда, Алик. А за день мы успеем воротиться к вам и уедем подальше. Ну, теперь все ясно? - допытывалась, взглянув на часы, на которых фосфорическим светом отсвечивали цифры и стрелки.

Дети промолчали. Мария понимала, что оставаться им у машины хоть и втроем очень опасно. Ведь рядом проходит дорога, грохочут фашистские авто, перебрасывая войска. Лучше бы куда кусты, подальше от дороги.

Еще раз остановилась на этой мысли и вышла из авто. Почувствовала, что действительно в машине как-то страшнее, чем на улице. Не торопясь, взяла автомат, словно жнец серп за пояс, две заряженные обоймы положила в удобные карманы в юбке.

- Пойдем, Любочка. Видишь, ребята остаются охранять автомобиль. Лучше будет, Боря, действительно дежурить не в машине, а возле нее. Дальше видно. Кажется, у тех кустов будет удобнее.

- Действительно, чего нам сидеть в авто, когда в лесу так хорошо, - прервал молчание Витя Довженко.

- Айда в кусты, а то… - разогнался Боря и первым вышел из авто.

За ним вышли и те двое. Оглядывались в темноте предрассветной. Но на улице им показалось даже нисколько не лучше, чем в авто, которое имеет-таки стены, кровлю, замки.

Дождь перестал, начало вроде бы светать, потому что исчезали в небе облака. Лесная свежесть после дождя заставляла ежиться.

- Пойдем к тем толстым деревьям, - предложил Боря.

И ребята отправились к тем соснам. Позже, когда глаза привыкли к темноте, становилось виднее. Роса приятно щекотала ноги.

- А как вы думаете, ребята?..

- Тс-с! - предупредил Боря.

Все вдруг остановились. Но, кроме удаленного громыхания с дороги и тяжелого движения в верхушках деревьев - отголоска войны, вокруг ничего не было слышно, еще царила ночь. Но что-то побудило ребят спрятаться, и они без слов пошли еще дальше к соснам.

- Сядем вокруг этой, самой толстой, чтобы видеть со всех сторон, - снова зашептал Витя, потому что молчать было еще страшнее. Ведь каждый маленький шелест в лесу пугал их. Так уж лучше самим говорить!

Возле сосны остановились и впервые оглянулись на авто. Отсюда его видно как на ладони, хотя ночь еще только собиралась повернуть на рассвет. Боря посоветовал:

- Давайте пойдем дальше, чтобы нас не увидели фашисты, если вдруг наведаются к машине.

Пошли дальше, минуя толстые стволы деревьев. Такие сосны им больше не попадались, а с тонкой - какое убежище? К тому же эмку все еще было достаточно хорошо видно. Так и пробирались дальше, иногда оглядываясь.

Наконец, натолкнулись на густые кусты орешника. Молча пробирались в гущу, держась друг друга. Отсюда не видели своего авто и даже потеряли направление, где должны его искать утром. Захлебнулся в шуме лесном и мощный грохот дороги.

- Как рассветет, тогда и посмотрим, - рассудительно размышлял Витя Довженко, усаживаясь на полянке между густым кустарником орешника.

И уселись спина к спине, тесно прижимаясь друг к другу. Автомат Боря поставил между густыми ветками, плотнее прижался к теплым спинам друзей. Даже не успели как следует устроиться, а сон уже смыкал им глаза, голова у каждого стала тяжелой, так и клонилась на плечо товарища…

Показалось обер-лейтенанту Безруху, что он услышал снизу, где-то в лесных чащах за плечами, какие-то отдаленные то ли девичьи, то ли детские голоса. Может, ему показалось. Но сколько ни прислушивался потом Безрух, ни звука больше не услышал. Лес шумел только своим шумом, едва отражая далекое дыхание войны.

Признался об этом и своим спутникам, так как у самого возникали какие-то опасливые предположения. Больше всех отрицал эту весть только корреспондент фашистской прессы. Оба «испанца», которые прятались от дождя отдельно под сосной, глубже в лесу, вдруг, будто сговорившись, засвидетельствовали, что и им послышался из того низового буерака то ли человеческий, то ли совиный голос. Они даже посоветовали Безруху выйти на трассу, остановить какое-то авто, чтобы оно довезло их на станцию. Кстати, и ливень прекратился.

Безрух согласился. Но для собственной уверенности все же настоял на том, чтобы углубиться на какую-то сотню метров, спуститься в эти лесные пропасти и проверить. Не дожидаясь согласия компаньонов, двинулся вниз, раздвигая росяные ветви.

Эмка Марии Иосифовны стояла, удобно скрытая, за теми крутыми оврагами. Спустившись скользкими зарослями словно в пропасть в уютную густоту орешника и колючего боярышника, почти все вместе увидели в предрассветной мгле силуэт машины за деревьями. Каких-то человеческих звуков от нее слышно не было, хоть как внимательно ни прислушивались все вчетвером, готовые к любым неожиданностям. Только отдельные тяжелый капли, срывающиеся с высоких веток, стучало по авто.

- Вам, сеньор Безрух, придется первому рискнуть. Ведь язык большевиков знаете только вы! - предложил высокий, считая себя старшим в этом рейде военных корреспондентов.

- Ладно. Но будем считать, что и этот первый трофей будет принадлежать мне, - торговался опытный лавочник Безрух.

И, не дождавшись ответа, двинулся. Позже тихо свистнул, хотя надобности в этом не было. Все втроем уже и сами осторожно приближались к авто.

- Советская эмка! - радовался Безрух. - Я даже знаю ее. Генеральская эмка. Неужели и он где-то здесь убегает с фронта? Навряд ли.

- Так осторожнее! - предупредил высокий.

- Неважно. Мог быть только водитель Витя, который, очевидно, убегает от фронта, бросив генерала. Значит, моя?

Открыл водительские дверцы, нагнул голову, чтобы заглянуть в авто. На сиденье рядом с шофером лежал немецкий автомат. Безрух схватил его, пожав плечами, торопился. Звякнул ключом, неблагоразумно оставленным на своем месте, даже дух захватило.

- Никого нет. Полбака топлива, автомат…

И высунулся из машины, не чувствуя желаемой поддержки у компаньонов. Темная ночь, с деревьев все еще падали капли, стекающие по веткам. Своих спутников Безрух различал только по силуэтам, не разбираясь, кто из них ближе к нему. Что-то подозрительное показалось ему в молчании этих двух «испанцев».

- Что такое, вы не согласны? Но я первый обнаружил здесь авто. Вы же отрицали… - и от подсознательного предупреждения поднял оружие, готов стрелять.

Но в этот момент и произошел первый выстрел. Но стрелял не Безрух, хотя воинственно держал оружие, а тот высокий и сразу же отскочил в сторону.

Обер-лейтенант Безрух сгоряча еще нажал на гашетку своего автомата, но в тот же миг он упал. Наверное, он успел услышать еще несколько очередей выстрелов. Но отстреливаться уже не мог. Труп немца-корреспондента упал чуть дальше. Адам Безрух этого уже не видел.

Он еще был жив, когда эмка натужно заревела и тронулась с места, чуть не переехав ему голову. Какое-то время лежал в беспамятстве, потом очнулся и заговорил, высказывал. Но кому - соснам?

Настоящие хозяева авто застали его уже почти мертвым. Адам Безрух закончил свою бесславную карьеру. Даже деньги, полученные за генеральскую дочь Ниночку, не смог уже защищать. Долговязый корреспондент ловко опорожнил его карманы с деньгами и документами.

В такую темную ночь идти лесом не так просто. Мария с Любой ориентировались по грохоту с трассы в поисках места, где вечером вошли в лес. Сначала Мария Иосифовна сама шла впереди, продираясь сквозь заросли, обходя озера. Потом обратила внимание, что девушка начинает отставать, не попадает в ее след. Тогда пустила Любу вперед, указывая направление. Продвижение стало более медленным, но теперь девушка была спокойная.

До вялого рассвета дважды отдыхали на поваленных деревьях. Мария Иосифовна каждый раз пристально и теплее смотрела на девушку. В разговорах узнала и о пионерском лагере, обо всех Любиных лишения.

Понемногу становился громче предутренний грохот машин на трассе - пришлось осторожно держаться вблизи нее. Автомашины в основном шли от того районного центра за высоким мостом над пропастью, с которого вчера вечером бежала Мария Иосифовна с детьми. Никакой суеты солдат, каких поисков с комендантскими собаками не заметила в этих местах.

Несколько раз ловила себя на мысли: расспросить у водителей, туда ли идут, далеко ли до того районного центра. И сама над собой смеялась за столь легкомысленные намерения. Продираясь ночью вдоль дороги сквозь густые кустарники, заметила, что автомашины, шедшие рейсом из райцентра, были всегда нагружены ящиками с боеприпасами, а встречные - с ранеными солдатами.

Вспомнила, что в городке еще тогда видела железнодорожную станцию с огромными зернохранилищами. Теперь эти зернохранилища оккупанты превратили в пристанционные склады боеприпасов, может, и для целого фронта. Ее обдало морозом.

Постояла, ожидая Любочку, мысли переводила на реальность.

- Устала, Люба? - спросила, только чтобы взбодрить уставшую ночными переходами в лесу девушку.

- Немного, тетя. Но…

- Ничего. Сейчас дольше отдохнем напротив вон того придорожного столба. Можно было бы и не идти нам в такую даль, но наши люди остались где-то, будут искать нас.

- Где вы видели, тетя, не идти… Может, лучше звать вас мамой. Пусть думают, что мы отходит от линии фронта.

Вполне уместное предложение. Все равно документов никаких нет ни у детей, ни у нее. Грязная, почерневшая, кто узнает в ней молодую женщину?

Натолкнулись на густой кустарник недалеко от дороги. Сели в нем с таким расчетом, чтобы в случае опасности на рассвете можно было вскочить и незамеченными исчезнуть под прикрытием кустов. Но стоило девушке сесть, как чрезмерная усталость сморила ее, бросила в сон. Очень скоро глаза сами сомкнулись.

…Трассой на это время уже в обе стороны густо пошли автомашины. Мария Иосифовна так следила, что и сон перемогла. Груженные боеприпасами автомашины проходили целыми колоннами. Каждую из них сопровождал только один солдат. Очень легко можно было бы выстрелить из автомата, убить водителя, устроить аварию. А потом прикончить в сумятице фашиста на машине. Надо препятствовать им, проклятым, надо тормозить темп их наступления!

Но сделать это можно только с последним в колонне авто. Да и то очень осторожно, потому что каждый раз идут встречные авто, даже легковые, наверное, с начальством.

Вдруг… Что это, галлюцинация? В кузове грузовика - оба ее сапера… Авто пронеслось с невероятной скоростью, но сомнений не было: это саперы из партизанской группы!

Как на фотопленке, в сером рассвете отразилось в глазах: Телегин полулежит, опершись на борт в переднем углу кузова. Руками будто повис на борту, едва держится на таком бешеном ходу. Вместо головного убора - широкая окровавленная повязка. Около него, на том же борту; вцепившись руками и рискуя сорваться вниз, сидел второй сапер - Старовойтенко. Он тоже без шинели, надо думать, и не ранен, если может удерживаться на борту при такой головокружительной скорости авто.

В кузове больше никого нет. Даже сопровождающий гитлеровец сел, очевидно, в кабину рядом с водителем. А где же Витя? Убит? Сбежал?

Схватилась на ноги, выскочила из-за кустов. Но фашистская автомашина пронеслась, подняв тучу брызг после дождя, и исчезла в утреннем сумраке. Что в кузове сидели оба сапера из ее отряда, в этом была уверенна. Так стоит ли рисковать ей, проверяя этот факт в условленном с Виктором месте встречи возле желоба? Ведь Виктор мог тоже лежать на дне кузова, если он ранен. За бортом его увидеть с земли не смогли бы, даже стоя у дороги.

Что же делать дальше? Обстоятельства так неожиданно меняются и так непредсказуемо, что голова кругом идет. Вернуть Любочку к авто и оставить с остальными детьми, а самой в следующую ночь пробиться, проверить условленную связь?

Долго еще сидела, решая эту сложную проблему. Вслушивалась, как спала девушка, тревожно вскидываясь во сне. Несколько раз вспоминала, как договаривались с Виктором.

- В расщелине, между первым и вторым кольцами желоба, должна быть наша записка! - в последний раз сказал он при том лихорадочном расставании.

Должна быть! А если Виктора просто с сосны сняли автоматными выстрелами?.. Страшная проблема.

Пришло свежее безгрешное утро. Любочка проснулась.

Стоя в густом кустарнике, советовались. Мария Иосифовна теперь уже никаких сомнений не имела, что в кузове гитлеровского авто проехали двое ее саперов. Один из них ранен, а это значит, что они вели бой. Наверное, и Виктор был с ними, руководил этой неравной схваткой, и…

- Мог погибнуть наш дядя Виктор, Любочка. А без мужчины в нашем сложном положении, да еще с авто, очень трудно, - говорила Мария Иосифовна, все еще решая эту сложную проблему. И спохватилась: - Мы же стоим, нас издалека видно. Пойдем, Любочка. - Как-то автоматически коснулась плеча девушки, и двинулись. Только когда углубились в лес на безопасное расстояние, сориентировавшись, повернула назад, к авто.

- Может, мне сходить к тому желобу? Ведь я его знаю, и это безопаснее, чем вдвоем, - тихо предложила девушка.

- Тебе, Любочка? - спросила, испугавшись, женщина. И задумалась, остановилась.

- Что же здесь такого, мне! Прошла бы за город и к желобу.

Тр-рах-тах-ах… Услышали отдаленную перестрелку в лесу. Мария Иосифовна припала ухом к земле, вслушалась. Девушка замерла, наблюдая за женщиной. Вновь послышались еще более отдаленные отзвуки выстрелов.

- Любочка, там что-то случилось! Я должна поспешить туда… Но не нарваться бы и нам на опасность. Ох, дети, дети… Бежать можешь?

- Могу! Ого, я так бегаю! Но ведь…

- Тогда бежим. Только не ступай на веточки, обходи их, чтобы не трещали, проклятые… А? Что такое?

Бросились вперед: те выстрелы и грохот авто предвещали что-то плохое. И вдруг остановилась.

- Ты что-то сказала, Любочка?

- Я могу сбегать к желобу!

Едва поняла Любочкины слова и покачала головой.

- Ладно, девочка, беги! Но будь осторожной и… умной. Будешь?

- Буду, как же.

Оторвалась и побежала к дороге. Женщина чуть провела ее глазами, держа руку на груди. Затем повернулась и снова побежала к тем трем, которым ее защита теперь, наверное, больше всего нужна была. Иногда останавливалась, чтобы отдохнуть, и снова бежала к месту стоянки своего авто. Несколько раз припадала к земле и, ничего не услышав, кроме грохота с трассы, шла дальше. В одном месте, на поляне у озера, наконец наткнулась на свои же ночные следы. Значит, недалеко уже и до места стоянки авто.

Внезапный выстрел, раздавшийся, казалось, где-то здесь, словно над ухом, как ветром сдул с ребят сон. Но не схватились, даже не вскрикнул ни один из троих. Только еще плотнее притиснулись к земле.

И снова выстрел, снова и снова… Ребята жались к земле, старались тише дышать. Слышались какие-то отчаянные крики, тяжелый стон.

Затем надсадно взревел мотор и словно из последних сил вздохнул, затих, угомонившись. Машина тронулась, затрещали ветки.

Первым заговорил Боря.

- Ой, что же нам теперь будет? - у него зуб на зуб не попал.

- Да замолчи! - подтолкнул его в бок Алик.

Рев мотора замер, удаляясь за лесными чащобами и смешиваясь с гулом машин на трассе. Что же теперь остается им делать, как действовать? Тетя Мария вооружила их автоматом и велела стеречь машину. Для чего же она давала им оружие в руки!

День зашел уже даже в лес. Плотность зарослей, где мальчишки спрятались и уснули, теперь значительно поредела. Молча, не сговариваясь, вышли из кустов и пошли искать машину.

Авто на месте уже не было. Это все же не сон им приснился, как до сих пор хотелось верить. На пустом утоптанном месте, где стоял автомобиль, лежали двое убитых фашистских офицеров.

- Гитлеровцы! - почти одновременно выдохнули, робко обходя убитых.

Но неподвижный был только один. Присмотревшись к другому, ребята заметили, что у него кулак отброшенной руки медленно то сжимался, то разжимался. Ребята поняли, что это уже смертельные судороги. Следовательно, и этот гитлеровский офицер им уже не страшен. У него сбоку лежал автомат. Первый убитый лежал без оружия, неестественно скрюченный. Здесь произошла баталия, а может, и целая боевая расправа.

Витя Довженко первым бросился к автомату. Но, когда нагнулся, чтобы взять автомат, услышал только два вполне понятных слова, которые раз за разом натужно пытался произнести смертельно раненый. И понял Витя, что это были последние слова несчастного.

- …Банда заокеанская …Банда заокеанская… - шептал умирающий, с каждым словом затихая.

- Это его не наши, а такие же, как и он сам, фашисты убили! - произнес Витя, поднимаясь. - Он говорит: «Банда заокеанская», а тот, что рядом с ним лежит, убит, кажется, немец. - Взял автомат из рук, как что-то отвратительное.

Гитлеровец, наконец, замолчал, рука замерла. Ребята отвернулись, потом прошлись по следу машины. Она сначала задним ходом вырулила на бугорок, и затем, круто развернувшись, ушла куда-то в совершенно противоположную сторону от их ночного направления. Ведь недалеко проходила большая трасса.

- Ну, вот и попались, ребята. Большая трасса опять. Это та, с которой мы бежали, скрываясь от гитлеровцев, - предостерег Алик. - Нам надо идти где-то там, навстречу тети Марии.

- А машина? - снова забеспокоился Боря.

И все вместе остановились, еще раз оглянулись на мертвых фашистов. Они неподвижно лежали, зажав в руках какие-то стебли, листья. Молчали деревья в утренней дреме, вслушивалась земля в шумное рождение дня.

Вооруженные двумя автоматами, мальчишки прошли еще каких-то полтора-два километра в направлении, которое казался им наиболее вероятным, чтобы встретиться с Марией Иосифовной. Однообразные деревья леса, закрытое вершинами небо и лесное одиночество. Только трасса беспрерывно гудела где-то за стеной деревьев.

- А я думаю, что лучше ее подождать где-то здесь. Мы же разминемся и заблудимся в лесу, - сказал Боря, останавливаясь. Ни под ногами у них не было хотя бы какого-то следа авто, ни деревья по бокам не напоминали им здешнего ночного путешествия.

- Ожидаем здесь, Боря, - согласился и Алик.

А когда остановились, то в тот же миг все трое услышали ритмичное шуршание сухих листьев у кого-то под ногами. Что шел именно человек, не сомневались, так как под ногами зверя шелест был бы не такой выдержанно ритмичный. Но если и человек, то только один. А тетя Мария не одна.

Присели у толстой сосны. Шорох иногда то затихал, а то и вовсе замирал, то еще с большей силой возникал где-то именно с того направления, куда направлялись ребята.

- А это же запросто могут быть гитлеровцы. Отвели нашу машину, теперь ищут нас, - забеспокоился Боря.

И схватились, резко двинулись прочь в сторону, в долинку, где гуще кустился орешник. Убегание придавало страху, дети бежали еще быстрее. И вдруг… Автоматная очередь!

Пули надоедливо хлопали где-то над головами, сбивали с деревьев ветки и листья. А это еще больше усиливало страх, словно подогнало ребят. И они рванули уже изо всех сил, почти натыкаясь на деревья. На их счастье, внизу, в долине, протекал ручей, и вода заилила песком ветви. На песке затихал шум от бега, и мальчишки теперь лучше могли прислушиваться к посторонним звукам.

Но их уже не было слышно. Значит, враг тоже прислушивается. Может, боится так же, как и они.

- Может, враг считает нас стадом диких коз? - действительно, мнение Бори в какой-то степени успокаивало.

Стрелец прислушается и, не услышав шелеста под ногами беглецов, уйдет своей дорогой.

Остановились под густым кустарником боярышника. В глаза друг другу не смотрели, чтобы не прочитать в них собственного страха. До боли в голове прислушались, но ничего больше не услышали. Незаметно для себя улеглись в кустарнике и затихли, ожидая развертывания каких-то загадочных и страшных событий. Удобство тайника в равной степени успокаивало их и пугало. Ведь враг может и случайно наткнуться на них, а Мария Иосифовна никогда не догадается искать их в этих зарослях. Она может подумать, что пионеры сами как-то поехали машиной.

Автоматная очередь снова, на этот раз совсем близко, обеспокоила ребят. Долго ли ждали в боярышнике, не знали. Вскочили и совсем четко услышали человеческое:

- А-го-го-о-ов!..

«Ов… ов…» - катилось, затихая где-то далеко.

- Га-га-га! - крикнул Боря, узнав в том «агов» женский голос. И тут же выбрался из кустарника, направился на холмы.

За ним последовали и те двое. Боря еще раз крикнул:

- Га-га-а!

И все трое услышали совсем близко женский голос. Теперь уже сомнений не оставалось, их разыскивала Мария Иосифовна. Ребята повернули на тот спасительный голос.

Мария Иосифовна остановилась, чтобы передохнуть, потому что видела, что трое друзей заметили ее, наперегонки бегут навстречу. Села под сосной, тяжело дыша, но уста расцвели улыбкой.

- Нашу машину фашисты… - начал кто-то с плачем.

- Знаю, знаю, дети. Заметила ее на дороге. Какие-то солдаты в чужинской форме поехали на ней в районный центр. Теперь на мостике, думая, что это мы, их схватит комендантский патруль. Но туда пошла наша Любочка!

- Куда? К фашистам, тетя?

- К фашистам? Нет, Боря. Она пошла к тому желобу, где мы…

- Где вы спасли меня… - закончил за нее парень.

Ее обступили, как дети мать. Мария Иосифовна только сейчас заметила еще один автомат в руках Вити Довженко.

- Вооружился, Витя!? Нашел в лесу? - спросила.

- Эти солдаты отбили у гитлеровцев нашу машину и застрелили обоих. А я взял автомат.

- Здорово! Теперь мы снова отряд! С тремя автоматами!

И встала. Надо действовать, ведь эти шесть глаз заглядывают в душу.

- Ну, что же, отряд мой боевой. Пусть тех гитлеровцев комендатура хоронит, а мы уйдем отсюда. Как хорошо, что мне удалось найти вас.

- А первый раз, тетя, тоже вы стреляли? - спросил молчаливый Алик.

- Я стреляла, Алик. Наткнулась на тех убитых, а наше авто я видела уже на трассе. Вот и начала кружить вокруг стоянки, наконец-то выстрелила.

- А вы знали, что мы испугаемся выстрелов? - снова спросил Боря.

- Знала. Выстрелила, чтобы услышать голос хотя бы и испуганных. И таки услышала. Только не голос, а… приглушенный шелест побега.

Посмотрела между ветками вверх и двинулась, ни слова больше не сказав. Она знала, что детям теперь уже все понятно: идут вместе на условленное место встречи с Любой Запорожец.

Провожаемая взглядом Марии Иосифовны, девушка аж на дороге огляделась. Несколько авто обогнали ее, не остановились. Не замечали ее и встречные авто. Любочка спокойно шла, даже подбегала, когда на дороге было пусто. На каждое авто оборачивалась и провожала его глазами, изображая глупую крестьянскую девушку, как научила ее Мария Иосифовна.

Почти перед самым мостом, над обрывом реки, Любу обогнала эмка. Девушка испугано оглянулась, словно надеясь, что за этим авто должна же как-то гнаться и тетя Мария. Успела заметить, что в авто сидело двое военных. Даже у того, что за рулем сидел, висел на шее автомат.

Внезапная стрельба на мосту заставила девушку отшатнуться. Но только оглянулась вокруг, не бросилась бежать. Затем упала, ловко растянулась на земле - стреляли навстречу авто. Услышала шум на мосту, даже крики и стоны. Подняла голову и увидела, как приседали солдаты, охраняющие мост, стремительно стреляя вслед черной эмке. Авто неистово неслось, виляя по мосту и за мостом. Вдруг аж на повороте улицы машину подбросило, и она взялась клубком огня и черного дыма…

Солдаты с моста вскочили с колен, побежали туда, где за углом над домами поднялось черное пламя, кричали люди.

«Не везет нашему отряду с авто», - подумала девушка и, не задерживаясь, побежала следом за солдатами через мост. Кто тут станет задерживать ее, когда к подбитому авто побежали солдаты, охраняющие мост. Перебежала через мост, присоединилась к толпе женщин и детей городка и потерялась в их панической суете.

Когда гитлеровские солдаты спохватились, начали отгонять людей от горящей «партизанской» машины, Любка Запорожец выходила уже из последнего переулка на дорогу к желаемому желобу.

Еще долго слышала крики и стрельбу, несшиеся с улицы, где догорало их авто.

Не так легко было найти и достать коротенькую записочку Виктора. Он ее запихнул в расщелину, удобно замаскировал твердым комком глины. Как предусмотрительна их Мария Иосифовна: «Смотри, говорит, не в расщелину, а на забитую в ней глину…»

Еще в желобе прочитала:

«На грузовом авто проскочим через мост до хутора возле смолокурни. Не ищите, а проезжайте себе, мы остановим. Виктор».

Как велела Мария Иосифовна, Люба прочитала эти несколько строк, может, и сотню раз, отдыхая от бега до встревоженного событием города. Наконец, скомкала мелкие куски бумаги в руке и по одному выбрасывала незаметно, проходя между испуганными людьми в городе.

В сгоревших обломках советской эмки обеспокоенная комендатура не нашла ничего особенного, только два трупа.

Удивительная изобретательность у этих советских партизан. На этом же авто они бежали с того леса за городком, где комендантские войска делали облаву на них. Часового убили. А теперь возвращались на той же машине обратно.

В такой версии и доложил комендант об этом событии, завершив тем «партизанскую эпопею» возле городка со стратегической железнодорожной станцией и армейскими складами боеприпасов.

Люба этого не знала. Мария Иосифовна приказала ей «строить из себя дурочку», которая ищет своих родителей. Она отстала от поезда и… сама идет «домой, аж за Днепр».

У обгоревшей автомашины до сих пор толпились люди, ругались солдаты. Девушка смешалась с ними, прислушивалась, о чем говорят люди, пыталась угадать среди них самых лояльных к «тем партизанам». Грузовые авто останавливались у места происшествия и через минуту отправлялись дальше через мост. «Если бы это было ночью, - размышляла девушка, - можно было бы как-то уцепиться и проехать этот мост. А днем, да еще при таком военном внимании и бдительности на трассе, на мосту…»

Но надо попробовать с кем-то поговорить, чтобы при случае расспросить, нет ли какого-то другого прохода через реку. Для начала попросила кусочек хлеба:

- Вот уже второй день не ела, бабушка, - всплакнула Люба, обратившись к старой женщине, которая как раз что-то с жаром рассказывала в группе других женщин.

- Чья же ты? - заинтересовалась девушкой.

- Нездешняя я. Мы из-за Днепра. В Одессе с родителями отдыхали. Мой отец… священник.

На старую женщину не так повлияло то, что дочь священника осталась без родителей, как то, что священник по курортам ездит с целой семьей.

- Богатое же у вас село, дочка, балуют своего священника. А он… рясу на плечи и давай бог ноги. Дочку не уберег… - почти со злом выговаривала женщина.

Любочка почувствовала и поняла, что на этой версии она «горит». Наверное, женщина лучше бы отнеслась, если бы отец был каким-то агрономом или лесником.

- Он… отрекся, - снова придумала Люба.

- От кого, от дочки?

- Нет, от поповства, бабушка. Счетоводом уже работал в колхозе. А мама - учительница. Они хорошие, - убеждала девушка, понимая, что от реноме родителей зависит отношение людей и к ней.

- Кристина, - крикнула женщина в группу. - Пойди отрежь вот для малышки кусок от моей лепешки. Родителей потеряла, пешком за Днепр добирается.

- Сама? - поинтересовалась молодица. - Так пойдем в дом. Наделала проклятая война, и дети не находят теплого места в своей стране. А с каких же мест родом, знаешь, где Днепр?

- А чего бы я не знала, в школе же училась.

Женщина завела девушку в дом, посадила за стол и дала поесть. Затем налила в миску теплой воды, велела, как своей, помыть ноги, кое-что и переодеть дала девушке. Люба почувствовала искренность такой материнской теплоты и осмелилась, не притворствуя перед женщиной, расспросить обо всем. Те более что на жерди увидела красную, словно пионерскую, косыночку.

- Это ваша была?

Женщина оглянулась на косынку, улыбнулась.

- Моей дочери Нади. Девятиклассница уже. Вывезли наших школьников где-то на Восток…

- Счастливые! Я, тетенька, тоже пионерка. Я… придумала, что отец - священник. Он инженер.

- А я и знала, что… ты придумала. Попы, девочка, по курортам не ездят. Но в эту пургу не только ты, но и никто им, проклятым, правды не говорит. Как тебя зовут?

И снова девушка почувствовала мать. Какой же искренней является наша советская женщина!

Только теперь Люба поняла, что может сказать здесь значительно больше, хотя и не все. Что она идет из пионерлагеря, это была истинная правда, с этим нечего таиться перед такой тетей. Но идет не одна, и перед этим мостом они растерялись. Видимо, те трое уже прошли.

- Только боюсь я вырываться через этот мост. Могут задержать и не известно, как поступят, еще убьют. А обойти… не знаю, где можно его обойти. Так и слоняюсь тут у вас. В желобе ночевала, за мостом.

- Убьют, проклятые, как есть могут убить, девочка. Может, переждала бы у нас эту страшную войну? Потом… снова пойдут поезда.

- А как же те трое? Я так не могу. Сама останусь здесь, еда, уют, а они?

- Похоже, не обманываешь, Любочка. Нет, предавать друзей нельзя! Верно, хвалю!

Молодая женщина как-то внезапно умолкла, задумалась. Чуть позже тихо, как заговорщица, заговорила:

- Вместе, вдвоем пойдем. Вот только вернется свекровь. Она только вчера вечером пришла ко мне тоже оттуда, из-за моста. Выведу тебя к своим, а там… видно будет. Потому что здесь уже допрашивают активистов.

- А эта бабушка, ваша свекровь, пустит?

- Чего бы ей не пустить, она умная женщина… Вчера пришла пересидеть это время. Там у них много военных нашло, а село маленькое, теснота… Вот и она. Я сейчас… - выскочила из дома, говорили со старой в сенях. Затем вошли, мрачные обе, словно поссорились.

- Ну что же, сама себе хозяйка, делай, как лучше. Девушку провести надо. Поведешь через луга. Хотя и дальше немного, зато дорога своя. А о том и не выдумывай, что я здесь сама буду делать. Свое оставила, черт с ним. А если и за вашим не присмотрю… вот что началось на белом свете! Да и нужно ли оно кому-то из наших людей, такое творится. Смотри, как знаешь, дочка. Я уже старая, а то бы… и, не посоветовавшись, пошла, как в восемнадцатом году!

Женщина даже улыбнулась при этих словах свекрови. Заспешила, переодеваясь. Хлеб, несколько пирожков завязала в платок. Собиралась только отвести девушку, а уже чувствовала какие-то более важные порывы.

- Пойдем, Любочка! Прощайте, мама.

Где-то за городком, когда вышли из последнего двора, остановились передохнуть. Ведь больше приходилось подбегать, прячась за домами. Пробирались, чтобы не встретить живой души. Через сколько заборов перелезли, дворов перешли.

Глухой уголок городка словно притаился под перелеском. Выйдя из того двора, который будто в перелесок вскочить разогнался, они выбрались из города. Где-то позади, в прилегающей к железнодорожной станции улице, до сих пор еще перекликались взволнованные псы, иногда раздавались одиночные выстрелы. А здесь, в перелеске, таинственная тишина и какая-то приятно заговорщическая солидарность кустарника, молодых деревьев и еще каких-то распуганных войной птиц.

- Теперь отдохнем, Любочка, съедим по пирожку с капустой, и пойдем дальше! А то если найдут…

- Как мне вас звать, тетя, - заговорила Люба. - Вы учительница?

- Кристиной зовут, тетя Христя буду тебе, - улыбнулась, как родная. - Учительницей не была, а на станции работала багажной кладовщицей.

- Тетя Христя. Хорошее имя! У нас в школе был один парень, Романом зовут… Его мама тоже тетя Христя.

Женщина, как мать, смотрела девушке в глаза, когда та говорила. И прочитала в них тревогу, что-то большее, чем память о том парне по имени Роман.

- Тот Роман не был вместе с тобой в Крыму? - между прочим спросила.

Любочка почему-то вспыхнула, смущенно опустила глаза. Как эти тети прислушиваются не к словам, а к трепету души!

- Был, тетя Кристина. Он… остался еще там… из-за меня остался… Я так поступила… а он хороший.

И пока сжевали по одному большому крестьянскому пирожку, Люба рассказала все.

Потом долго без передышки шли лесными дебрями, пока вышли из леса. Спустились в низину и оказались на лугах со стожками сена. А солнце хоть и скатилось на западе до горизонта над лесной полосой, все еще было такое же щедрое на тепло. За лугами, там, где падало к горизонту солнце, виднелась под лесом рыжевато-черная полоса кручи, как будто прогибающейся под весом леса. Ах, какой лес!

Люба оглянулась, чтобы сравнить его с тем перелеском, которым они прошли на эти широкие луга. Теперь услышала отдаленный гул войны. Но где она, с какой стороны отзывалась теми тяжелыми отзвуками, никак понять не могла.

Несколько раз приходилось ложиться, просто падать на колючую стерню сенокосов или переходить под стог, когда где-то из-за лесной полосы вырывалось сначала неистовое гудение, а потом появлялась стая самолетов. Однажды, услышав такое гудение где-то позади себя, Люба внезапно упала на стерню. Кристина улыбнулась и сказала:

- Наши, Любочка, вставай!

Сколько было теплоты в этих словах, гордости, веры!.. Девушка вместе с тетей провела глазами тройку советских самолетов. Там, в этом мощном движении, пронеслась часть их покоренного врагом края, пронеслись смутные, но радостные надежды!

Только когда солнце скрылось за густой стеной леса, они подошли к спокойной реке. Достаточно широкая водная преграда покрывалась рябью от низового ветерка. Даже захотелось девушке во весь опор переплыть эту реку. Но в тот же миг пришлось упасть под кусты лозы, потому что где-то за лесом, на том крутом берегу, послышалось тяжелое гудение фашистских самолетов. Над лесом с той стороны реки низко летели несколькими группами бомбардировщики.

Когда пролетели самолеты, осторожно поднялись. Женщина посмотрела по сторонам вдоль реки.

- Беда мне, Любочка, плавать смолоду не научилась. Придется подождать, пока совсем стемнеет, и поискать лодку. Косари всегда держали здесь лодки, чтобы рыбачить.

…Когда девушка проснулась от легоньких толчков женщины, было уже совсем темно. Война как будто разворачивалась в это время где-то вокруг, сотрясала воздух и землю.

- Задремала? - тепло допытывалась женщина, как мать дочку. - Я боялась, что проснешься, а меня нет.

- Но почему это, тетя, все наши советские женщины такие хорошие, как мама? - с чувством детской теплой благодарности, как к родной, сказала девушка.

- Такова наша материнская стать… Ну-ка не медлим теперича. Давай пошли, пока луны еще нет. Должны затемно перебраться через реку.

- В тот страшный лес?

- В тот самый. Но лес, дитя мое, колыбелью был еще первому человеку на земле. Идем!

Лодка чуть-чуть покачивалась на воде. Люба проследила за полосой в тине между лозой. Теперь только поняла, почему ее тетя не уснула, как она, чтобы отдохнуть от усталости. Какое счастье, встретить хорошую женщину-мать!

Одним веслом оттолкнулась, а затем стоя принялась грести двумя руками, ни разу не ударив о борт такой шаткой на волнах посудины.

«Буду уговаривать тетю Кристину остаться с нами», - думала тем временем Люба.

Долго потом пробирались густым диким лесом, то удаляясь от крутого берега реки, то снова приближаясь к нему. Девушка иногда хваталась за рукав женщины, боялась, чтобы не отстать в таких глухоманях лесных. А когда чувствовала, что рядом эта полная человеческой искренности и материнской теплоты женщина, не страшны были те огромные грохотания войны.

На расстоянии какого-то километра от большой дороги терпеливо ожидала Мария Иосифовна своего боевого посланника. Зашла уже и глухая ночь, голодные мальчишки то засыпали в кустах, то снова просыпались, хватаясь за автоматы. «Чем и как их покормить?» - мучила проблема. Мария Иосифовна своим автоматом вооружила и третьего из пионеров. Чтобы не проспать возвращения девушки, она не приседала, даже не останавливалась. Так и ходила то к дороге, то снова к месту, где разместила своих голодных «автоматчиков».

Где-то после полуночи услышала шуршание валежника под чьими-то ногами. О, она была эту ночь излишне внимательна к любым звукам вокруг в лесу. Наверное, животное какое-то. Потому что слышится шелест под четырьмя ногами, причем идет очень быстро. На дороге в это время движение заметно замерло. Неудивительно, что и зверь выбрался из глубоких чащоб на поиски пищи.

Но зверь вдруг остановился, замер, вслушиваясь. Мария Иосифовна жалела, что не взяла с собой автомат. Осторожно прокрадывалась в кусты, где спали голодные ребята.

И снова остановилась, чтобы прислушаться. Зверь уже пошел только на двух ногах. Так только медведь подкрадывается, встав на задние лапы. Надо спешить к автомату!

Уже возле кустов, под которыми спали ребята, - даже услышала сонное бормотание кого-то, - прислушалась снова. Животное шло сюда. Любочка?!

И только повернулась, чтобы идти навстречу, - услышала тихое, как шелест листьев под ногами:

- Тетечка!

Стремглав бросилась навстречу, еле минуя деревья.

- Любочка! - произнесла, словно аж из глубины сердца. И сжали друг друга в объятиях. Здесь же и сели. Едва видели что-то в темноте, только глубоко чувствовали.

- «На грузовом авто проскочим через мост до хутора у смолокурни. Не ищите, а проезжайте себе, мы остановим. Виктор», - залпом передала Люба заученное содержание записки. - Вот такое было в записке. Я уничтожила.

- Очень хорошо, девочка. «Проезжайте себе, мы остановим»… Но ехать нечем, придется идти.

- Наша машина сгорела в селе. Там такое… Людей много, фашисты стреляли.

- Герой ты, девочка, герой! Пойдем расскажешь нашим автоматчикам. Ты хоть ела сегодня? Наши ребята голодные, но терпят!

Поднялась Мария Иосифовна, помогая и Любе встать на ноги. Но почувствовала, какой усталостью налилось тело девушки. Близкий свет сходить! Без сна, без еды, в тревоге.

- Пойдем, моя разведчица дорогая, возле ребят отдохнем.

- Подождите, я же не одна, - вдруг вспомнила Люба.

Схватив за руку Марию Иосифовну, потащила ее туда, откуда только что пришла.

«Так вот почему топали четыре ноги» - вспомнила Мария Иосифовна.

- Да кто же там еще, колхозники? - тихо спросила.

- Тетя Кристина. Железнодорожница. Дочь-комсомолку отправила на восток.

…Так стала членом их отряда еще одна советская патриотка, которая окончательно решила не возвращаться домой, пока там командуют фашисты. Добраться до фронта, где-то же он есть, и помогать раненым, защищать Родину, воевать, как воюет ее муж!

Углубившись в лесные пущи, они решили отдохнуть. Вся ночь была хлопотно-тревожной, и, когда после возвращения Любы не стало этой тревоги, дети почти сразу же уснули.

Навевала прохладу предрассветная пора, дети сбились в кучку на душистом лесном сене. Коль есть у них взрослые, а взрослых теперь стало двое, им нечего беспокоиться о завтрашнем дне, даже голод так не досаждал, и пищу со скромных запасов тети Христи принимали сдержанно. Теперь им только бы поспать!

А женщинам, двум матерям, не в первый раз такое недосыпание. Немного в стороне от детей послали тоже сухого лесного сена, найденного где-то на луговине. А разговоры не утихали с первой минуты встречи, когда Люба привела к Христе Марию Иосифовну. Темная лесная ночь, все вещи вокруг становятся сказочными, даже те, о которых говорится, как о чем-то обычном.

Но совершенно неожиданно, от одного, может, случайно сказанного слова, Мария Иосифовна насторожилась. Какое-то время внимательно вслушивалась в выразительный шепот железнодорожницы и, не услышав больше того, что ей почудилось, спросила:

- О каких провокациях с помощью детей вы говорите, Кристина? Военные провокации - и дети… К чему же здесь дети?

Допытывалась и сама прислушивалась к своим словам: не изменяет ли она своей осторожности? Глубокое убеждение, что их дочь Нину Андрей Тихонович отправил к своей матери, почувствовав тревогу на пограничье, начинало входить в ее сознание как непреложный и - куда правду деть - приятный в этой ситуации факт! Поэтому и свое резкое поведение на прощании с мужем теперь больно переживала и искренне осуждала.

- Ой, милая моя! Такое делают, проклятые, что и сама себе порой не веришь.

- Фашисты? - еще раз переспросила, чтобы напомнить женщине именно ту нить в рассказе, которая ее почему-то особенно обеспокоила.

- Они, проклятые. - Кристина промолчала, тяжело вздохнула, будто трудно и самой было возвращаться к тому, что так задело эту удивительно смелую женщину. Мало ли ей хлопот с этими четырьмя несчастными детьми? - Так вот, говорите, фашисты! Действительно, как-то и не назовешь их более благопристойно. Фашисты! Свекровь моя от дома своего отреклась из-за них, проклятых. Ко мне прибилась на днях. А вот вчера одного из ее квартирантов, какого-то вроде испанца, узнала старуха в обгоревшей советской машине. Любочка тоже уверяет, что это было ваше авто.

- Только одного узнала свекровь? - нетерпеливо спросила Мария Иосифовна, будто подгоняла ту рассказ.

- Второй совсем обгорел, на человека не похож.

Мария Иосифовна тяжело вздохнула и почти прошептала:

- А третий и четвертый застреленные лежат в лесу. Видимо, воевали между собой за наше авто.

- Возможно. Словом, тех фашистов было как будто трое, а четвертый с ними, похоже, из наших, перебежчик какой-то. Он знал наш язык и как-то намекнул свекрови…

- О чем, о детях?

- А разве знаешь. Похоже, что уговаривали, успокаивали того нашего. Он и проговорился свекрови о той девушке пограничной.

- О пограничной девчушке?.. - с ужасом спрашивала Мария Иосифовна, вставая. - На что же они склоняли его?

- Говорит старуха, что не поняла. А тот о девчонке проговорился…

- О Боже! - застонала Мария Йосифовна. - Я должна поговорить с ней, с вашей свекровью… У меня же дочь исчезла на пограничье, Кристина! Муж мой - генерал пограничных войск… Я должна идти расспросить, искать! Я ведь мать…

- Но, Мария Иосифовна, успокойтесь. Почему вы думаете, что именно ваша дочь попала к ним? - удивлялась железнодорожница и тоже приподнялась на локте.

Сбиваясь, впопыхах рассказала Мария Иосифовна о своем несчастье с дочерью. Это страшное событие разлучило их, а сейчас рассказ Кристины внес еще и смятение в ее душу. Ведь ее дочь в самом деле могли выкрасть гитлеровские контрразведчики в провокационных целях.

- Как жаль, Кристина, что ваша свекровь не расспросила гитлеровца, о какой девчонке он говорил, - застонала Мария. А может, расспросила, но не успела все рассказать невестке? Уже сквозь тяжелые слезы нервно заговорила, умоляюще хватаясь за женщину. Молодая, ненамного старше, эта женщина, как никто, могла понять горе матери.

- Тот гитлеровец прекрасно говорил по-нашему. А свекровь любит поговорить с каждым встречным. Если б же знать…

Кристина и сама почувствовала, что надо расспросить старуху о том несчастном ребенке.

- Что я должна сейчас сделать, говорите, советуйте» Я же мать… - Мария со стоном встряхнула женщину за плечи.

- Вы же говорите, что эти фашисты убили двух других, а сами сгорели в вашем авто. Там разговоров всяких пошло среди людей.

Мария Иосифовна вскочила на ноги, занервничала.

- Пойду туда, к трупам. Может, найду что-то.

Вслед за Марией побежала и Кристина. Молча обыскали убитых, пересмотрели еще раз вывернутые карманы. Ничего не нашли. Если и было что-то в карманах, то наверняка их товарищи и ограбили.

Светя спичкой как можно осторожнее, чтобы незаметно было с дороги, Мария случайно глянул в лицо покойника.

- Ой матушки! Да это же дорожный мастер… - воскликнула и пошатнулась. Кристина едва успела подхватить ее под руки.

- Что с вами? Успокойтесь.

- Дорожный мастер! Наш дорожный мастер Безрух! - воскликнула Мария и обмякла на руках у Кристины. Женщина положила ее на землю, растерянно оглянулась, помахала платком над лицом. Страдания матери терзали душу Кристине.

К детям женщины вернулись только на рассвете. На трассе уже начинался многоголосый гон автомашин.

Так и не уснула в то утро встревоженная известием мать. Лежала, не смыкая глаз, смотрела сквозь густые ветви деревьев, где медленно таяла ночь, пробивались мощные ростки дня. Забывать начала, как радуются люди утру, чувствуя в том и свое ежедневное рождение после сна. Ее тяжелый сон не уходил…

- Я должна поговорить с вашей свекровью, - твердо решила и сказала об этом Христе, когда та зашевелилась, открывая глаза. - Любу пошлем по дороге разыскивать наших, а сама…

- Я пойду с Любочкой, я здешняя, - охотно одобряла Кристина решение Марии.

- Найду ли я без вас ту женщину? Поверит ли она, расскажет?

- Тогда подождите меня. Найдем с Любой ваших людей, посоветуемся в группе. Конечно, без меня трудно найти, если там сейчас такое… Узловая станция, какие-то стратегические грузы.

- Стратегические грузы? - переспросила Мария и как будто изменилась. - Там… стратегические грузы. Верно, Кристина, идите и быстро возвращайтесь все. Там стратегические грузы…