Марлоу

Она умиротворенно лежала в моем антигравитационном кресле. Я смотрел на её лицо, невинное и ужасно доверчивое, и почувствовал пронзившее меня яростное желание защитить её. Я ранее это испытывал, но только не по отношению к женщине.

В первый раз это было, когда родился мой сын, и медсестра дала его мне завернутого в одеяло, всего в морщинках, пятнах, красного, и откровенно говоря уродливое маленькое существо — скорее подменыш (вещь ребенок, оставленный эльфами взамен похищенного. — прим. переводчика), чем человек. Его глазки и кулачки были плотно сжаты, и первым ощущением, нахлынувшим на меня были не радость и счастье, а сильный страх.

Смогу ли я защищать его от этого жестокого мира достаточно долго, до тех пор, пока он не сможет позаботиться о себе сам? Это чувство пропало также быстро, как и появилось, но я никогда его не забывал. Удушающая паника. Сейчас это вернулось. Этот страх того, что не смогу защитить её, пока она сама не будет в состоянии это делать. Я отпустил это. Я знал, что смогу добраться до разгадки этой тайны. Я знал, что Ивана выбрала меня неслучайно.

Сегодня моей целью было вернуть её в тот день, когда умерла её мать, но для начала мне хотелось отвести её в безопасное воспоминание. Что-то, что она могла бы рассказать и показать, как и другие успешные путешествия в прошлое.

— Ты в абсолютной безопасности, Оливия, — сказал я тихо. — Нет ничего, что могло бы причинить тебе вреда. Тебе сегодня исполнилось шесть лет, и пора спать. Где ты?

— В башне, — пробормотала она. — У меня был чудесный день. Подарки лежат по всему полу. Ивана говорит, что они могут полежать здесь сегодня, но завтра всё нужно будет аккуратно убрать.

— Она сейчас там? — Она по-детски улыбнулась. — Что она делает?

— Ивана читает мне сказку. «Почему мачеха такая жестокая?» — спрашиваю её я. «Именно так чаще всего изображаются в сказках мачехи», — говорит она. «Почему?» «Потому что она не в силах прекратить ревновать свою падчерицу, я полагаю». Я хмурюсь. «Но ты не такая?» «Конечно же нет», — говорит она и расплывается в наглой ухмылке. «Но могла бы, если бы не любила тебя так сильно». Я киваю. Это кажется для меня совершенно логичным. «Ивана?» «Да, дорогая». «А почему Золушка не расскажет своему папе о том, как её мачеха и сестры с ней поступают?» «Быть может, потому что Золушка была слишком хорошей, чтобы сплетничать о ком либо. И, я считаю, она могла подумать, что если бы её папа узнал об этом, то ему было бы очень, очень трудно сделать выбор между ней и мачехой, так как он любил их обеих». Я хмурюсь и думаю о том, что она говорит. Это довольно шокирующая для меня информация, что отец Золушки любил их одинаково. «Ты думаешь, что он мог бы выбрать злую мачеху, а не хорошую, добрую Золушку?» — спрашиваю я. Ивана скрывает улыбку. Взрослые всегда так делают. «Наверное, нет», — говорит она и закрывает книгу. Я вжалась спиной в подушки. «Если бы я была им, то выбрала бы Золушку», — говорю я. «Я бы тоже», — шепчет она и целует меня на ночь, переключая лампу на синий ночник, и тихо выходит из комнаты. Я слышу эхо от её туфель, пока она спускается по ступенькам башни. А после я смотрю в ночноё небо, полноё звезд, гадая при этом, где моя мама. Начинаю чувствовать себя всё более и более сонной. И засыпаю.

Она замолчала и я уже собирался отвести её в тот день, когда умерла её мать, как вдруг она снова заговорила, и я понял, что здесь есть больше воспоминаний, гораздо больше.

— Меня будит царапающий звук. Я хочу спать. Я не хочу просыпаться, но звук становится громче. Я открываю глаза и прислушиваюсь… и вдруг я просыпаюсь. Это не царапание, которое мне послышалось, а звук когтей, звук собачьих когтей поднимающихся по каменным ступеням башни. Вместе с собачьей, есть ещё одна поступь. Гораздо тяжелее и устойчивей. Шаг за шагом они идут вверх. Я прижимаю своё одеяло к подбородку и задерживаю дыхание. Дверь открывается.

Её конечности начали беспокойно вздрагивать.

— Кто пришел к тебе в комнату?

— Садовник Том и его питбуль Тигр, — сказала она. Дрожь проявляется в её голосе. — Я боюсь их. Я хочу, чтобы они ушли.

— Ничто не может навредить тебе, Оливия. Ты просто наблюдаешь за этой сценой из очень безопасного места.

— Тигр заходит в комнату, его шаги шумные. Этот звук заставляет меня леденеть. У него мощные челюсти, а также он очень сильный. Я видела, как Том тренировал его в саду. Под его блестящим, черным мехом извиваются и бугрятся мускулы. Его широкая, квадратная голова поворачивается в мою сторону, а его маленькие свинячье глазки находят меня. Я боюсь Тигра. «Внимание», — говорит Том, и Тигр выходит на середину комнаты. Он не сдвинется с этого места, пока Том не даст ему команду уйти. Его жёлтые глаза не мигают. Он открывает пасть и начинает шумно дышать. Слюни капают на пол. «Я не хочу», — говорю я Тому. — «Пожалуйста. Это всё ещё мой день рождения, и папа говорит, что мне дозволено делать всё, что я хочу на мой день рождения». Том смеется. — «У меня есть для тебя подарок на день рождения». «Я не хочу», — говорю я. Тигр начинает рычать. Этот звук пугает меня. Я начинаю плакать. «Прекрати», — ругает меня Том. — «Я не могу выносить, когда ты так делаешь». Рычание Тигра становится всё более свирепым. Из пасти начинает выступать пена. Том заставляет снять меня штанишки. Затем он наклоняется своим ртом ко мне между моих ног… и лижет, и сосет мне… там внизу…., а потом моя голова начинает кружиться, и через некоторое время моё тело словно плывет.

Я вскочил со своего места, ошеломленный начал ходить по комнате, прижав руки ко лбу. Я не мог в это поверить. Я обнаружил белую сову. И ею был чертов садовник! Шипение чистой ненависти вырвалось из моего горла. Отвращение, подобно пальцам, впившимся в мои кишки, царапало, рвало и кололо. Педофилия никогда не переставала ошеломлять меня, неважно сколько бы раз я не слышал об этом. Как эти больные люди могут разрушать невинных маленьких детей.

Ублюдок. Больной, больной ублюдок.

Мои глаза наполнились слезами ярости. Если бы я был там, то я убил бы его голыми руками, клянусь. Меня начало рвать, но в желудке было пусто — абсурдная вещь, ничего не вышло. Я закрыл лицо руками, и пальцы поползли вверх и сквозь волосы. Я не мог позволить ей идти дальше. Не мог больше слышать ни слова. Я разозлился до дрожи.

— Прекрати, — выкрикнул я.

Звук был настолько громким в совершенно тихой комнате, что её тело дернулось. Я повернулся и уставился на неё, прищурив глаза. Её тело задрожало, а затем она замерла. Блять! Это было глупо. Я мог бы шокировать её в состоянии гипноза, и сделал тем самым бы ещё хуже.

Я чувствовал отчаяние, покидая комнату и выпивая залпом полбутылки Джек Дэниелс. Всё, что мне хотелось сделать, это избавиться от этого поганого, уродливого образа, который намертво, как гниющая плесень, засел в моем мозгу. Я просто не хочу иметь с этим дело. Я чувствовал, что не способен на это. Сначала Мария, теперь она.

Я сделал глубокий вдох. Тем самым заставив себя успокоится. Теперь мне ясно, почему она ответила «рычит», когда я играл с ней в ассоциации. И это объясняло, почему она позволила быть униженной Тайным обществом. Обществом, которое ей было отвратительным.

Всё это было результатом того, что этот червь с ней сделал. Доводя её до оргазма в присутствии рычащего пса, он перекроил мозг ребенка, соединив секс с пугающими обстоятельствами. Будучи уже взрослой, она нуждалась в опасности, чтобы получать удовольствие. Поэтому она шла на риск в своей сексуальной жизни. Подвергая себя опасности, она получала то сексуальное удовлетворение, которое испытывала будучи невинным ребенком.

Я подошел и встал над Оливией, посмотрел на неё. Она лежала с закрытыми глазами и её лицо ничего не выражало, совершенно не замечая, что происходит вокруг неё.

Моя грудь поднималась и опускалась с каждым вздохом, который я делал. Я испытывал сильное желание прижаться щекой к её макушке с золотистыми волосами. Я всё ещё смотрел на неё со смесью тоски и жалости, когда меня поразило следующее. Из-за шока и ужаса от того, что садовник с ней сделал, я все упустил. Полностью. Я к ней повернулся.

— Где находится белая сова, Оливия?

И она стала дрожать от абсолютного ужаса. Тогда я понял, что тот, кто был белой совой, был вовсе не садовник. Ужас маленькой девочки был настолько сильным, что она снова оказалась в опасности быть вырванной из транса.

— Всё в порядке, Оливия. Ты молодец. Сейчас ты можешь пойти в безопасное место. Я хочу, чтобы ты помнила счастливые моменты. Можешь ли ты сделать это?

— Да, — прошептала она, теплота вернулась в её голосе, и вспомнила пикник с её матерью. Я дал ей установку забыть всё, кроме пикника.

Она повернулась ко мне и улыбнулась.

— Я чувствую себя очень хорошо.

Внезапно я почувствовал себя настолько подавленным, что едва ли мог двигаться. Сколько же других детей в мире подвергшихся насилию, и которым был нанесен непоправимый ущерб.

— Здорово, — сказал я и вышел из комнаты.

Она медленно вышла.

— Всё в порядке? Что-то случилось?

Я отвернулся от окна и улыбнулся.

— Всё хорошо.

Она подошла к дивану и села на него. Я не планировал этого. Я даже не думал об этом. В один момент она оказалась сидящей на моем диване и следом приподняла свою юбку, показав мне свою блондинистую киску и сказала:

— Трахни меня, если осмелишься.

И прежде чем осознать это, я шагнул к ней. Я сидел на краю дивана с высунутым из штанов членом, а она была кверху ногами. Её щека была прижатой к полу, рядом с моим ботинком, её локти были согнутыми, ладошки на полу, а ноги были раскрыты, словно ножницы. Я держал её за бедра и погружался в неё, как бешеный бык. Толчки в её стройное тело были яростными, безжалостными и по настоящему жёсткими. Возможно я изгонял её демонов, но её тело не признавало ничего, кроме удовольствия. Она начала неистово содрогаться, как только её тело изогнулось в оргазме. Я не мог больше сдерживаться ни секунды. С рычанием я позволил себе взорваться внутри неё.

Приподняв её так, чтобы она лежала поперек моих коленей, я откинулся в изнеможении. Закрыл глаза, моя рука рассеянно поглаживала плавный изгиб её ягодиц, в то время, как наши пульс и дыхание приходили в норму.

— Я голодна. Ты собираешься кормить меня чем-либо кроме члена и спермы? — подколола меня она.

Показать, что меня что-то беспокоило я не мог. Мне нужно было оставаться спокойным. Открыв глаза, я ей улыбнулся.

— Чего бы ты хотела?

— Я бы хотела пойти в такое место, где подают коктейли в банках для варенья. Ты знаешь такое место?

— Конечно.

И я не смог удержаться, проскальзывая пальцем внутрь её прелестной киски.

Она хихикнула.

Мой палец все еще был внутри неё, когда нас прервал звонок её телефона. Она вскочила с виноватым видом.

— Это должно быть Ивана. Мне лучше не отвечать ей. Я не хочу врать ей где я и с кем, — она закусила губу. — она не знает о нас.

Всё мое нутро сжалось!

Я вытащил из неё палец, и она, поднявшись, села и стала одергивать вниз юбку. Моим первым порывом было крикнуть: «Не говори ей, не говори никому. За завесой еще столько всего.»

Мой ужас, должно быть отразился на моем лице.

— Не беспокойся, — сказала она с улыбкой. — Я не собираюсь никому рассказывать. Я знаю, что они сделают. Они не одобрят и запретят нам с тобой видеться.

Я почувствовал облегчение, сродни тому, как будто приговорённому человеку подарили ещё один день.

Зная, что передышка будет недолгой, мне нужно было обнаружить Белую Сову, прежде чем кто-либо догадался бы о нас. Мы не были незаметными. Что-то говорило, что у меня очень мало времени.

Я отвел её в Карамбас, и как влюбленный дурак смотрел, как она ела и пила много Маргариты. Я знал, что другие мужчины глядят на неё с желанием. Ей была присуща холодность снежной королевы. Так непознаваема. Так загадочна.

Мои руки обернулись вокруг её талии, по собственнически потянули её ко мне. Она была моей. Она засмеялась и потянула меня на маленький танцпол, чтобы потрясти задами, делая вид, что это самба, меренге или румба. Она была пушинкой, и было так легко поддерживать её, обернуть ее ноги вокруг моей талии или протащить её у меня между ногами. Делая меня твердым, она казалась такой счастливой, за что позже ей придется заплатить. Я смотрел на её покрасневшее лицо, а её сияющие глаза отливали серебром, и мне захотелось, чтобы так было всегда.

Оливия пригладила ткань своей юбки, и я вспомнил первый раз, когда она сделала при мне это. Тогда Берилл подстроила наше с ней чаепитие в моем кабинете. А затем я наблюдал за её руками, белыми и хрупкими, борясь с сильным желанием прикрыть их своими, чтобы защитить её от всех демонов своего прошлого. Сейчас же я подался вперед и положил свои руки поверх её. Они были настолько малы, что полностью исчезали под моими. Она удивленно посмотрела на меня.

— Что? — спросила она.

— Ничего. Совсем ничего.

Молодая девушка, быть может, ещё подросток, подошла к нашему столику. Она была всего лишь симпатичной пустышкой.

— Вы леди О, не так ли? — громко спросила она, пытаясь перекричать музыку.

Я почувствовал, как по Оливии пробежала дрожь страха. Она обернулась ко мне словно ребенок. Я ободряюще улыбнулся, как будто был её отцом. Она повернулась к девушке.

— Полагаю, да, — ответила она.

Девушка сказала:

— Я так рада, что вы в порядке. Имею в виду — после аварии.

— Спасибо.

— О, и мне очень понравилось то зелёное платье, которое было на вас на гонках Эскот в прошлом году.

— Ок, тогда покааа…, - протянула девушка, когда кто-то из ее друзей вытянул её на танцпол.

Оливия повернулась ко мне.

— Ты молодец, — похвалил я её.

Она улыбнулась.

И вау! Солнечный свет внезапно ворвался в моё сердце. Я был шокирован интенсивностью и силой этого ощущения, и тогда я смирился со своим разумом. Я собирался уничтожить все записи. Я никогда не хотел ей рассказывать об оскорблениях и о Тайном обществе. Была причина по которой её мозг все это спрятал. Она была счастлива. Она больше не была тем человеком. Почему я должен вернуть ей все это? Я помог вспомнить Марии, и где она теперь? В центре пламени — вот где.

Возможно, было бы лучше, не будить спящую собаку. Пусть Белая сова останется в прошлом. Быть может, Белой совы больше не существовало. Наверное она была плодом воображения другой Оливии.