На следующее утро, как только я слышу, как письма проскальзывает в створку, бегу к двери, и вижу два письма на полу. Одно — счет за коммунальные услуги. Другое я беру обеими руками, у меня сжимается желудок от волнения. Трясущимися руками я открываю его и мои глаза тут же выхватывают первый пункт.

О Боже мой! Они приняли меня!

Я прижимаю письмо к груди и чувствую крошечный фонтан радости внутри себя. Ягель увидел воду и понял, что все улучшится.

Если бы только я могла кому-то рассказать, поделиться своей счастливой новостью, но нет. У меня нет друзей в Англии, и я оборвала все связи в Индии. Конечно, я не могу сказать Ленни, потому что он не одобрит это.

Проходя мимо зеркала, я смотрю на свое отражение и почти не узнаю женщину, стоящую передо мной. Почему я выгляжу такой живой? И во мне вдруг взыграл дух неповиновения. Почему я не могу с кем-то отпраздновать свою благую вестью?

Я натягиваю легкое летнее пальто и выбегаю из квартиры. Я спускаюсь вниз по лестнице и останавливаюсь на тротуаре. Может стоит взять такси, но я решаю, что отныне буду экономить каждый пенс. Я никогда не была так близка к своей цели.

Я иду к станции метро в счастливом оцепенении. В вагоне я улыбаюсь про себя. Женщина бросает на меня взгляд и улыбается в ответ. Я улыбаюсь ей. Она снова улыбается, потом отводит взгляд в сторону.

Шейн оказывается живет всего в девяти остановках от меня.

Продавец журналов у станции метро объясняет, как мне лучше пройти к нему, и я радостно двигаюсь в ту сторону. Дом Шейна не такой уж особенный, как у Ленни, но я не ожидала, что он будет особенным.

Я знаю, что у Шейна не много денег.

Он ездит на мотоцикле, и когда я прямо спросила его откуда он знает Ленни, он как-то расплывчато упомянул о каком-то бизнесе. На самом деле, я представляю его замок, скорее всего будет напоминать фермерский дом, небольшой и запущенный, но мне плевать. Он — мой друг.

Я стою снаружи его дома, поднеся палец к звонку домофона и сомневаюсь. Он сказал мне, что я могу прийти, когда почувствую, что он мне нужен и что почти всегда до обеда он дома. А что если он не один или у него там подруга, другая женщина? От этой мысли мне становится немного тошно. Я чувствую напряжение у себя в животе, и нажимаю на звонок.

Голос Шейна слышится через динамик, звук агрессивный и удивленный.

— Что ты здесь делаешь, Сноу? — спрашивает он.

— Ты сказал, что я могу прийти, если... если... захочу, — запинаюсь я.

Раздается звук зуммера, и я открываю дверь. Я пересекаю холл, иду к лифту, но все мои прежние восторги испаряются. Он не рад меня слышать. Я вхожу в лифт и нажимаю кнопку его этажа. Когда индикатор загорается на первом этаже, я ударяю себя кулаком по лбу.

Идиотка!

Это не Индия, где люди приходят в гости друг к другу без звонка. Я вспоминаю, как это бесило мою мать, когда всякий раз индийские родственники отца просто звонили у ворот, потому что хотели с ним повидаться. Таков обычай той страны, но не ее.

И Шейн англичанин, как моя мать. Я должна была сначала позвонить ему.

Вдруг, я чувствую слезы. Маленький фонтан внутри меня затих, и ягель опять замкнулся в себе. О Боже! Я сама все испортила. Двери лифта открываются на его этаже, и я поспешно нажимаю кнопку, чтобы двери закрылись. Чтобы они быстрее закрылись я несколько раз нажимаю кнопку G. «Побыстрее закрывайтесь», — молюсь я про себя, но как только они начинают закрываться, огромная мужская рука, проскальзывает между ними, останавливая.

— Эй, — говорит Шейн полностью появляясь у дверей лифта. — Какого черта? Ты сейчас начнешь спускаться вниз.

Я отшатываюсь.

— Прости. Я должна была сначала позвонить. Это было грубо с моей стороны. Я забыла. Все эти английские обычаи, я не привыкла к ним. У тебя могут быть гости или ты можешь быть занят.

Он секунду смотрит на меня недоверчиво.

— Ты пришла навестить меня? — спрашивает он.

Я киваю.

Он держит дверь лифта открытой и вытягивает меня за запястье. Я прикусываю губу, чтобы не заплакать, но слезы уже жгут глаза. Я не могу поверить, что я сейчас заплачу, еще только этого не хватало для моего полного унижения. Сглотнув, я начинаю усиленно мигать. О Боже, он подумает, что я самая большая плакса во всем мире.

На мгновение он, кажется, застывает от изумления. Затем внезапно тянет меня к себе, к своему крепкому телу.

— У меня нет гостей, и я не занят, — говорит он мне в волосы.

Как полная дура, я начинаю плакать всерьез.

— Я не знаю, почему я плачу. У меня совершенно нет ни одной причины, чтобы плакать. Я такая наглая идиотка, — лепечу я.

— Я рад, что ты решила зайти, — тихо говорит он.

— Правда? — шмыгаю я носом.

— Абсо-бл*ть-лютно.

Маленький фонтан в моем сердце снова начинает жить.

— Извини, если я показался неприветливым, — говорит он тихо. — Я не знал, что думать. Ты застала меня врасплох. Я не ждал тебя, и я автоматически подумал, что случилось что-то плохое.

Я вытираю глаза руками.

— Нет, прости. Я не знаю, что со мной случилось. Плакала, как дурочка без причины.

— Забудь, — говорит он.

— Ладно, — соглашаюсь я с благодарной улыбкой.

— Пойдем, — предлагает он и ведет меня в свою квартиру.

Первое, на чем останавливается мой взгляд — это игрушки, разбросанные по полу.

Он насмешливо поглядывает на меня.

— На тот случай, если тебе интересно, они не мои. Игрушки моей племянницы и племянника. Я няня в течение следующих двух часов.

Я прислушиваюсь, но в квартире довольно тихо.

— Где же дети?

— Спят, слава Богу.

Я хихикаю.

— Сколько им?

— Лилиане четыре, хотя мне кажется все тридцать четыре, а Томми три, но он однозначно из породы обезьян. Он вскарабкался вверх по шкафу, чтобы дотянуться до кулька конфет.

— О, — говорю я со смехом.

— Они проснутся через час, и ты сможешь с ними познакомиться.

Он хочет, чтобы я осталась и встретилась с детьми.

— Я бы хотела, — застенчиво говорю я. — Так значит их зовут Лилиана и Томми.

— Ну, он по крайней мере до сих пор Томми, — сухо отвечает Шейн, — но она решила на прошлой неделе, что больше не хочет быть Лилианой, а будет Маргаритой Лоо Хум.

Я смеюсь.

— Маргаритой Лоо Хум?

— Да, и ты не сможешь никак сократить это имя и сказать просто Маргарита. Называть ее нужно только полным именем или никак.

Я улыбаюсь.

— Почему?

— Понятия не имею. Ты можешь сама ее спросить, когда она проснется.

— Спрошу, — говорю я посмеиваясь.

— Я как раз собирался сделать себе ланч. Присоединишься ко мне?

— Спасибо, но я не голодна.

— Ты пожалеешь, если не согласишься.

Смеясь, я следую за ним на кухню, выполненную в теплых тонах меда и желтого.

— Что ты будешь пить? Молоко? Сок? Воду?

— Сок будет хорошо.

— Апельсин, яблоко, или… любимый Лилианы... выжитый манговый сок.

— Я попробую манго.

Он достает стакан из шкафа и наливает густую оранжево-красную жидкостью.

Появляется кошка и трется мордой о мои ноги.

— У тебя есть кошка! — восклицаю я.

— Хм. Это Суки, — отвечает он, зачерпывая рис непрозрачным пластиковым стаканчиком, высыпая его в дуршлаг.

— Тебе помочь? — спрашиваю я.

— Давай установим четкие правила с самого начала. Эта кухня — моя территория, — заявляет он.

— Хорошо, потому что я готовлю так, что это опасно для моей жизни, — говорю я.

Потягивая сок, я наблюдаю, как он промывает рис под проточной водой, сливает ее, и наливает из бутылки в кастрюлю нужное количество воды, солит, закрывает крышкой и оставляет на огне.

— Ты была такая счастливая, когда звонила мне, — говорит он, доставая живого лобстера в ведре с водой и кубиками льда.

— Да, была, — растерянно отвечаю я, смотря на лобстера. У него связаны клешни, но все его маленькие щупальцы отчаянно двигаются. — Я хочу сказать, что да, на самом деле была радостной. Сегодня утром я получила отличные новости.

Он хватает большой нож и кладет лобстера на разделочную доску.

— Да?!

Мои глаза расширяются от ужаса.

— Ты же не собираешься убивать лобстера, чтобы съесть его, не так ли?

Он по-прежнему держит нож над лобстером, но при этом посматривает на меня.

— А почему я не должен?

Я выпускаю воздух из губ.

— Он же живой. Разве ты не чувствуешь себя плохо, когда убиваешь своими руками?

Он потирает подбородок ребром кулака, держа нож.

— Ты не ешь лобстера?

— Ем, — неловко признаюсь я, — но я не смогу съесть его, если видела живым до приготовления.

Он смеется.

— Мы все когда-нибудь умрем, Сноу. У этого парня была неплохая жизнь на дне океана, и я сделаю ему быструю смерть. Я хочу, чтобы моя смерть была тоже такой же быстрой.

— Я не могу на это спокойной смотреть, а потом есть его.

Он ухмыляется.

— Ты лицемерка, Сноу. Ты ешь лобстера, когда кто-то другой убьет его для твоего блюда, положит в коробочку из пенопласта, затянув пищевой пленкой, и выложит на полку супермаркета.

— Именно так.

— Ясно. Отвернись тогда. Я собираюсь совершиться над ним последний обряд.

Я отворачиваю голову и слышу треск с хлюпаньем, нож ударяется о разделочную доску. Я поворачиваюсь к нему, лобстер аккуратно разделен пополам, но его щупальцы все еще двигаются. Потом они останавливаются. И глядя на его неподвижное тело я вспоминаю, как очень сильно хотела отомстить, мне хотелось убивать и не только лобстера или осьминога, а людей. Тогда я действительно могла убить с поющим сердцем.

— Шейн?

Он поворачивает ко мне голову.

— Что?

— Ты мог бы убить человека?

Его глаза сужаются, в них чувствуется опасность.

— Если он причинит тебе боль… я имею в виду настоящую, реальную боль, или тем, кого-то ты любила...

Он отвечает без колебаний, его голос звучит сильно и уверено на кухне, где кипит рис и лежит мертвый лобстер на деревянной доске.

— И да. Я бы убил за тех, кого люблю.

Я медленно киваю и несколько секунд мы смотрим друг на друга. Его глаза горят яростью. Он больше не говорит ни слова, но я вдруг чувствую себя в безопасности, я никогда так не чувствовала себя с Ленни. Мои мышцы наполняются силой, и я ощущаю, словно могу совершить все, что угодно и быть кем угодно.