https://www.youtube.com/watch?v=jqpAgMxhx30

Бег по кругу

Как только таксист отъезжает, я закрываю входную дверь и иду в гостиную. Дом похож на гребаный склеп. Неудивительно, что я никогда не приезжал сюда. Этот дом создан для семьи. Он предназначен, чтобы в нем слышались голоса женщины и детей. А не стояла такая гробовая тишина.

Я испытываю жгучее желание что-нибудь разбить. Беру стакан, который поставил на кофейный столик и бросаю его не глядя. Он ударяется в стену и с оглушительным треском разлетается на осколки. Потом опять наступает тишина. Я нажимаю ладонью на лоб. Черт. Мать твою.

Этого не может быть, бл*дь, этого просто не может быть.

Никогда.

Я быстро иду к бутылке коньяка и наливаю большую порцию. Выпиваю залпом, жидкость обжигает горло и пустой желудок, и наконец, появляется тупая ноющая боль. Я опускаюсь на диван и наливаю себе еще. Таша Эванофф. Мои конечности тяжелеют и деревенеют. Я хватаю бутылку и делаю большой глоток из горлышка.

Ну и хер с ней. Она всего лишь обычная женщина.

Есть такая китайская поговорка. Люди как вода на пальцах. Вытаскиваешь пальцы из воды, и она быстро стекает, даже воспоминаний не остается. И сколь бы значительными не были эти люди, их отсутствие ничего не значит, черт побери, потому что жизнь берет свое.

Я смотрю на пятно и вмятину на стене. Нужно будет вызвать какого-нибудь специалиста, что закрасил или зашпаклевал это дерьмо. Мне придется сделать то, что, наверное, больше всего привело в бешенство моего дизайнера. Пока эта мысль крутится у меня в голове, я отправляюсь на кухню. Останавливаюсь в дверях и смотрю на столешницу, измазанную мороженым. Я снова вижу Ташу, лежащую на моей темной мраморной столешнице, полностью покрытую сладким таявшим мороженым, извивающуюся, смеющуюся, липкую.

Я опять вижу, как наклоняюсь, медленно слизывая капли с ее груди, живота, мой язык проходится везде, исследую каждый сантиметр, делая вид, что я не очень-то заинтересован в ее сладком нектаре между ног. Еще больше мороженого появляется на ее хихикающем теле, теперь есть больше что слизывать, пока она не перестает извиваться и хихикать.

Я отворачиваюсь от измазанной столешницы. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким, никогда в своей жизни. Я сажусь на диван и вытягиваю ноги. Начинает светать, она должна была уже приехать домой, звоню Сэму.

— Все сделано, — сухо говорит он.

— Где ты ее высадил?

— Недалеко, в соседнем квартале.

— Спасибо.

Я пью до тех пор, пока у меня не начинает двоиться перед глазами, но желание никуда не девается. У меня нет сил даже взглянуть на кровать. Я закрываю глаза и иду спать. Просыпаюсь от звуков на кухне. В голове стучат тысячи молоточков. Я вижу пустую бутылку, катающуюся по полу.

У меня вырывается стон, когда появляется Ирина.

Она входит в комнату, неся в руке блюдце.

— Nikolashka, — зовет она. Ее голос отдается у меня в голове гребанным колокольным звоном.

Есть старинное русское средство от похмелья — ломтик лимона, чайная ложка сахара и чайная ложка кофе с горкой.

Я отрицательно качаю головой, и режущая боль тут же простреливает висок.

— Nyet, — шепчу я.

— Или это, или haash, — в ее голосе не слышится ни грамма сочувствия. Бл*дь. Haash — это густое рагу из кавказской кухни, его варят в течение шести часов из требухи и ножек говядины, и добавляют туда, что может быть еще хуже, редьку и много чеснока. Я бы скорее умер, чем позволил хотя бы одной капли этого дерьма попасть ко мне в рот.

Я опускаю ноги на пол, но стреляющая боль отдается в голове.

— Черт, — ругаюсь я, обхватив голову руками и начиная ее укачивать.

Ирина терпеливо стоит рядом со мной с блюдцем.

Я протягиваю руку, беру ломтик лимона, зажимаю его сухими губами и медленно жую. Как только проглатываю, она удовлетворенно кивает и идет обратно на кухню. Я медленно поднимаюсь с кровати, нога за ногу отправляюсь в ванную комнату. Включаю душ и стою под горячими струями. Наконец-то кровь в моих венах начинает двигаться. Я начинаю ворочать шеей в разные стороны, потом плечами. Прошлая ночь как во сне. Я выхожу из душа, чищу зубы и голый иду в спальню.

Блики солнечного света через окна заставляют меня прищуриться. Я поднимаю глаза на неубранную постель. Таша была не сон. Я иду к кровати, хватаю постельное белье и тяну его к носу. Ее запах остался на нем, как ранний утренний туман на озере.

Я не могу просто так отпустить ее. Она принадлежит мне.

Я подхожу к окну и открываю створки. Ярко-желтый солнечный свет ослепляет на мгновение, а потом я вижу их. Предзнаменование. В голове я слышу голос своей бабушки, которая говорит: «Еto magiya». По обе стороны от моих ворот на столбах сидят два дрозда.

Давнишнее воспоминание, как будто было вчера, всплывает в голове.

Руки с распухшими костяшками бабушки быстро движутся. Она шелушит красный лук, делая заготовки на зиму. Она всегда в это время делает заготовки и от этого, уксусом пахнет на весь дом. Вокруг головы у нее повязан треугольником сложенный платок, пока она работает я читаю ей газету. Вдруг птица влетает в открытое окно и садится внутри на подоконник.

— Видишь, бабушка? — вскрикиваю я.

Она смотрит на птицу.

— Что это за птица? — шепотом спрашиваю я.

— Это дрозд, — говорит она и улыбается.

— Это хороший знак? — спрашиваю я с любопытством. Бабушка во всем видит своеобразные знаки, она суеверна и даже в маленьком событие видит предзнаменование.

Она бросает очищенную луковицу в ведро и берет другую.

— Все птицы в черном одеянии приходят, чтобы сообщить нам, что семена перемен уже брошены в нашу жизнь. Часто они приносят весть о смерти, потому что это самые большие перемены для всех нас.

— Кто-то умрет в нашем доме? — в ужасе спрашиваю я.

— Никто не умрет. Когда ты видишь черного дрозда, ты должен улыбаться. Это великое благословение. И раннее предупреждение, которое говорит нам быть готовыми. Сильнее любить тех, кто вокруг нас, чем это возможно, потому что в один прекрасный день они больше не будут с нами.

Она улыбается, и я улыбаюсь ей в ответ.

— Теперь пой, — говорит она.

И я для нее пел. Мне было восемь лет.

Той зимой впервые я узнал, что мама была больна. Потом врачи вылечили ее. В следующий раз, когда болезнь вернулась, мне было уже тринадцать и она мучилась в течение двух лет, двух месяцев и пяти дней, а потом оставила меня и бабушку навсегда.

Мгновение я просто стою и молча смотрю на дроздов. Какие семена перемен они принесли мне? К чему я должен быть готов? Кого я должен любить сильнее, чем возможно, прежде чем отнимут у меня навсегда?

Я не двигаюсь, но дрозды, наверное, почувствовали, что я за ними наблюдаю, повернули головы и смотрят на меня, прежде чем одновременно улетают. Я отхожу от окна, и Таша Эванофф опять возвращается в мои мысли.

Ее восхитительные формы, теплое сладкое дыхание и глаза, наполненные обычной радостью. Неважно, насколько я пытаюсь заставить себя поверить, что прошлая ночь была лишь сексом двух животных, решивших выполнить все свои самые смелые и похотливые желания, но я знаю, что эта ночь была совсем другой. Я также знаю, что медленно тьма будет следовать за мной, после того, как я взял то, что запрещено. Но меня это не волнует. Я пожимаю плечами.

Я долго ждал, сделав все так, чтобы эта киска плакала обо мне и черт меня побери, я это сделал, и на х*й все. Бл*дь, я не могу вспомнить последний раз, когда женщина заставляла меня чувствовать себя таким живым. Я ложусь обратно на кровать, мой член жесткий, пульсирует, кровь приливает от моего мозга к нему. Я сажусь и крепко обхватываю его. Двигаю рукой медленно и представляю сладкую розовую киску, которая объезжала меня с такой похотью и развратом несколько часов назад.

Я вспоминаю, как мой член с силой входил в нее, нещадно трахая, как дикарь, как альфа-волк свою женщину. Я брал ее, словно это был последний мой день на этой земле. Какой на хрен славный конец! Свободной рукой сжимаю грудь, сердце ухает, стоит оргазму мчаться вперед, набирая силу, как грузовой состав.

Ой, бл*дь, ой, мать твою. Член пульсирует, лихорадочно приветствуя мою руку, как будто обладает гребанными мозгами. Я двигаю рукой все быстрее и быстрее и чувствую, как у меня появляется испарина на лбу. Все мое тело застывает на мгновение, и я выстреливаю горячее семя в воздух.

Бл*дь. Пошел ты на х*й, Никита Эванофф.

Это, мать твою, только начало...