Кома! Слово раздается в комнате, и моя голова дергается от ужаса. У меня такое чувство, что она попала в клетку, из которой нет ни одного выхода, словно все двери закрываются и опечатываются. И конец будет совсем не хорошим, вернее, с ней не будет все хорошо. Она в... (я даже не могу поверить в это) коме.

— Кома?! — эхом повторяю я.

— На самом деле в ее нынешнем состоянии все не сосем так плохо, как кажется, — осторожно объясняет доктор Медхи. — По сути ее мозг переформатирует сам себя. В бессознательном состоянии сто миллиардов разрозненных клеток смогут снова найти друг друга. И если это произойдет ее мозг проснется. Человеческий мозг — удивительная вещь, должен вам сказать.

— Если? — спрашиваю я опаской.

— Конечно, имеется шанс, что она никогда не проснется.

У меня отвисает челюсть.

— Есть шанс, что она никогда не проснется?!

Доктор Медхи всплескивает руками.

— По коматозной шкале Глазго, ее кома равна 3.

— И что это значит? Это хорошо или плохо?

— Шкала оценивает степень повреждения мозга или травмы, и функционирования мозга пациента на данный момент. Ответы получаются в результате открывания глаз, словесных и двигательных реакций. Ответы ранжируются по шкале от 3 до 15, 3 низшая степень, 15 -самая высокая.

Я смотрю на него в полном ужасе.

— Ну, на самом деле кома при такой оценке совсем не означает шанс на выздоровление, потому что некоторые пациенты, находясь в глубокой коме, восстанавливаются лучше, чем другие, хотя у них кома более легкой формы. Многие факторы воздействуют на конечный результат — тяжесть травмы, время, сколько человек находится в коме, — он разводит руками, словно продавец подержанных автомобилей, пытающийся меня убедить, что он просто честный парень. — Мы до сих пор не очень хорошо изучили этот вопрос.

— И каковы шансы на ее пробуждение?

— Не могу сказать, но могу лишь добавить, что исследования Королевской Лондонской больницы в неврологическом отделении показало, что почти пятая часть обследованных пациентов, находившихся в необратимой коме, в конце концов, проснулись. И многие из них помнят, что происходило вокруг них все это время, хотя они и не могли воздействовать на происходящее.

— И сколько по времени займет этот процесс?

— Никто не знает. Он может занять несколько дней, недель, месяцев, даже лет. Самый длинный период вегетативного состояния составлял сорок два года. Она может находится в таком вегетативном состоянии длительное время или может выйти из него в ближайшие дни.

— Что подразумевается под выздоровлением? В один прекрасный день она откроет глаза и все будет о’кэй?

Он морщится.

— Восстановление обычно проходит постепенно. В первые дни пациенты бодрствуют всего лишь несколько минут, постепенно продолжительность времени увеличивается. Некоторые пациенты никогда не продвигаются дальше чего-то простого, например, односложных ответов и движений. Другие же продолжают жить совершенно нормальной жизнью.

— А может все вернуться к худшему и... она может умереть?

— Наиболее частой причиной смерти человека в вегетативном состоянии являются вторичные инфекции — пневмония, очень распространена у лежачих больных.

Чем больше он говорит, тем больше я чувствую холод, закрадывающейся мне в душу.

* * * 

Я помню, как мы вышли из маленького кабинета. Помню, как шел по коридору, нажал кнопку вызова лифта. В кабине присутствовали и другие люди, но они напоминали мне тени. Двери открывались на первом этаже. Я вышел вместе с ними, пошел по другому коридору к стойке регистрации, у которой толпился народ. И тут я замечаю Стеллу, спешащую ко мне.

— Что сказал врач? — спрашивает она, ее голос слышится приглушенно, словно из-под воды.

Я отрицательно качаю головой и иду от нее прочь.

— Что сказал врач, ублюдок? — кричит она мне в спину.

Я оборачиваюсь, она выглядит настолько нелепо с рыжими волосами, в помятой одежде. Она смотрит на меня умоляюще, соединив руки в молящем жесте, почти библейском. Далия всегда со смехом говорила, что Стелла королева драмы высшего порядка.

— Он сказал, что она в коме и может никогда не проснуться, — отвечаю я. Голос звучит спокойно, как всегда.

Отупело, вижу, как она опускаться на пол. Мужчина кидается ей на помощь, я отворачиваюсь и выхожу из больницы. И останавливаюсь. Ной должно быть замечает меня, у него в руках парковочный талон.

— Куда? — спрашивает он.

— Не знаю, — отвечаю я.

Мы садимся в машину.

— Хочешь, я отвезу тебя домой?

— Нет.

— Может ты хочешь поесть?

— Нет.

— Выпить?

Десять часов утра, я не спал всю ночь.

— Ага.

К моему удивлению, он везет меня к себе домой. У него большая квартира в Кенсингтоне с видом на парк. Если бы я был в другом состоянии то, однозначно оценил бы роскошный декор и порадовался бы его вкусу. Я был бы рад, что он прошел свой путь, не продув все на женщин и пьянки. Но я не в том состоянии, чтобы задумываться над такими вещами. Я заморожен с головы до ног, и не чувствую ничего. Я сажусь на его диван и наблюдаю, как он наливает большой стакан бренди. Он подходит ко мне и кладет его мне в руку.

Я выпиваю залпом.

— Мать Далии и сестра прилетят в восемь вечера. Если хочешь, я могу сам забрать их из аэропорта, — говорит он.

Все твои грехи вернуться и будут преследовать тебя.

— Нет, — отвечаю я. — Я поеду с тобой.

Мы пьем в полной тишине, не произнося не единого слова. Бутылка кончается, и Ной открывает другую. Я чувствую заторможенность, и это облегчение. Облегчение попасть в какое-то место, где нет не меня, не Далии. Там просто ничего нет и это очень хорошее место.

— Ты разбудишь меня, когда нужно будет выезжать? — спрашиваю я, глядя на него затуманенными глазами.

На Ноя, кажется алкоголь совершенно никак не действует.

— Да, босс. Ложитесь спать, я разбужу вас.

Со вздохом я погружаюсь в блаженный сон.

* * * 

Дейзи совсем не похожа на Далию. У нее темно-русые волосы и веснушки, мальчишеская фигура и голубые глаза. Я могу даже представить, как она улыбается, по ее лицу видно, что она любит улыбаться. Хотя сейчас у нее нет улыбки. Она бережно поддерживает мать и с тревогой оглядывается по сторонам. Мать Далии выглядит совершенно потерянной и испуганной.

Я приглаживаю еще немного влажные от душа волосы и направляюсь к ним.

— Миссис Фьюри, — говорю я.

Она поворачивается ко мне, широко распахнув глаза.

— Да, — шепчет она.

— Я Зейн.

— Оооо, — выдыхает она. — Это вы заботитесь о моей дочери?

Внутренне я весь сжимаюсь от ее слов.

— Она по-прежнему в больнице. Пойдемте, я отведу вас к ней, после того, как вы разместитесь и немного отдохнете в гостинице.

— Да, это было бы хорошо, — говорит она, хотя ее глаза смотрят на меня с замешательством и нерешительно. Теперь я понимаю, почему Далия так защищает свою мать и относится к ней, как к маленькому ребенку.

— Нет, я хочу увидеть Далию сейчас, — говорит Дэйзи. Она поворачивается к маме. — Нам сначала нужно увидеть Далию, мама.

Ее мать энергично кивает в ответ.

— Да, да, это действительно лучше.

Я поворачиваюсь к сестре.

— Хорошо, рад наконец-то познакомиться с тобой, Дейзи.

Она медленно кивает.

— Да. Спасибо, что заботитесь о моей сестре.

— Ладно, пойдемте, — отвечаю я, поднимая чемодан и показываю на рюкзак Дейзи. — Давай я тебе помогу?

— Нет, мне не тяжело, — отвечает она.

Мы выходим из здания аэропорта, Ной забирает у меня чемодан и рюкзак у Дейзи. Пока Ной укладывает их багаж, я открываю дверь, сначала садится в машину Дейзи, а потом ее мать. Я закрываю дверь и опускаюсь на переднее сиденье рядом с водителем. Мы едем в полном молчании. Единственный звук, наполняющий салон, раздается из стереосистемы.

Я жду их в коридоре, пока они в палате Далии. Их нет уже около пятнадцати минут, выходят обе в слезах.

— Я не могу до сих пор поверить, — плачет ее мать.

— Мне очень жаль, миссис Фьюри, — автоматически говорю я. — Мой водитель отвезет вас в отель, — добавляю я им.

— Не могла бы я поговорить с тобой наедине? — спрашивает Дейзи.

— Да, конечно. Мы можем пройти туда, — я показываю ей на дверь, ведущую к лестницам.

— А почему охранник дежурит у палаты моей сестры? Она все еще в опасности?

— Нет, всего лишь предосторожность.

Она хмурится и смотрит на меня с подозрением.

— Предосторожность от чего?

— Ничего. Я параноик в этом смысле.

Она обнимает себя руками и слегка поеживается.

— Бомба предназначалась для тебя, не так ли?

У меня перед глазами все чернеет. Если бы она только знала, настолько чувство вины сжирает меня заживо. Я молча киваю.

— Почему? — спрашивает она с любопытством. — Ты не просто бизнесмен?

— Нет. Я преступник, — категорично признаюсь я. Я на самом деле именно так о себе и думаю, потому что не смог уберечь Далию.

Ее глаза распахиваются от удивления.

— Что?

— Криминальный авторитет. Я управляю крупной, успешной преступной организацией.

Она глубоко вздыхает.

— И чем ты занимаешься? — спрашивает она.

— Это не столь важно. Твоя сестра знает, кем я являюсь и чем занимаюсь.

— И она была согласна с родом твоих занятий? — недоверчиво спрашивает она.

— Нет, — выдыхаю я.

— Тогда почему же ты все еще этим занимаешься?

— Потому что я хорош в этом, — На самом деле, я слишком чертовски хорош в этом. Я настолько хорош, что со стороны может показаться, что это легко. Ленни не мог ничего с собой поделать. Ему казалось, что он сможет занять мое место и руководить моим шоу, если избавится от меня.

Дейзи пристально смотрит мне в глаза.

— Разве ты не видишь, что пожинаешь те плоды, которые посеял. Своей деятельностью ты вредишь другим и испытываешь от этого боль. Ты должен остановиться, иначе боль тебя будет преследовать вечно. Ты должен сказать ей, что ты остановился. Это ты отправил ее в небытие, и ты должен вернуть ее назад.

Я даже не могу ничего сказать, я полностью заиндевел.

— Или ты не любишь мою сестру?

— Люблю, — тихо хрипло отвечаю я.

— Тогда пойди и сделай так, чтобы ее состояние улучшилось. Постой, ты куда?

Она делает ко мне шаг, но я, подавив желание, отступаю. Я сохраняю над собой очень тонкий контроль, я почти уже на грани. Ее невинность и наивность грозит разрушить меня окончательно.

— Нам нужно идти, — резко отвечаю я.

— Да, беги. Можешь нагрузить себя работой по самые уши, но ты никогда не сможешь убежать от мысли, что мог бы сделать для нее что-то большее — совсем другое. Ты смог бы вернуть ее назад.

Я открываю дверь и пулей выскакиваю. Да, я убегаю. Мне необходимо от нее убежать. Я не могу больше слушать ее слова. Просто не могу. Она не знает: во мне нет ничего. Во мне нет ничего ценного, чему бы стоило довериться и любить. Я причина того, что Далия лежит забинтованная, молчаливая, с жизнью на волоске, которую поддерживают аппараты.