III. ИТАЛЬЯНСКАЯ ОТДУШИНА
В мае — июне 1491 года Карл VIII полностью принимает на себя «дела». Его сестра Анна Боже, затем Бурбонская, долго игравшая основную роль, только родила дочь и несколько отошла от политики. Во всяком случае, она более или менее искренне пытается уйти в тень в связи с последними примирительными инициативами, предпринятыми Карлом. Своим собственным решением он вернул свободу и свою дружбу кузену Людовику Орлеанскому. Весной 1491 года Карл уже действительно «совершеннолетний». Он так невелик ростом, что когда гарцует на лошади, то кажется, что над седлом торчит одна голова. Он некрасив, толстогуб, с большим орлиным носом, длинными волосами, рыжей бородой. Глаза черные, навыкате. Взгляд живой, пронзительный. Лицо очень скоро похудеет, станет еще более некрасивым. Король спортивен, его почерк тверд, он умеет быть величественным и скрытным, мечтательным и загадочным. Но будем справедливы: Карл весьма далек от гениальности. В меру увлекающийся римской и французской историей, мудрыми книгами, житиями святых, книгами по архитектуре, живописи, романами, зная латынь и итальянский язык, он предстает достаточно образованным, во всяком случае, по сравнению со многими французскими властителями, которые в 1490-х годах служили предметом насмешек в этом плане со стороны просвещенной Европы, и особенно Италии. В Высшем совете проницательность не всегда присуща новому королю, которого г-н Кийе, не без преувеличения, характеризует даже как «полнейшего дебила». Карл тем не менее демонстрирует в этом ареопаге радушие, решимость и заразительный оптимизм, скорее «проглатывая препятствие», чем устраняя его.
Карл был заядлым охотником. В его спальне жили и слуги, и собаки, которые грызли обои и мочились на мебель. Игрок и любитель турниров (один из многих предлогов для проведения военных маневров), он насквозь пропитался рыцарским духом и председательствовал на куртуазных собраниях Ордена Святого Михаила под изображением архангела. Он влюбляется во многих дам, но без особой пылкости, лишь умеренно любит свою преданную и привязчивую Анну. Набожность Карла повседневна и глубока, он постоянно обуреваем желанием отправиться в крестовый поход. С 1497 года его набожность удваивается. Из-за этого, хотя вначале у него и были мимолетные увлечения, он не позволяет себе иметь официальную любовницу. Корректный, смелый, способный на нежность и любовь, щедрый, открытый, справедливый, добрый, окруженный воинственной молодежью, прекрасный артиллерист, Карл олицетворял, конечно не без погрешностей, идеал религиозной и справедливой монархии. Монархии, желающей быть воинственной за пределами королевства, но малой ценой. Во всяком случае, этот человек далек от тех стереотипов, которые культивировались до наших дней некоторыми знаменитыми историками. В общем итоге они представляют предпоследнего короля XV века как человека неумного, даже безрассудного.
Внешнюю политику юного суверена можно выразить двумя фразами: нейтрализовать с наименьшими усилиями коалицию трех держав — Империи, Англии и Франции, — которая могла бы взять королевство в тиски, и заставить Италию признать суверенитет над неаполитанскими территориями. Король считает их — обоснованно или нет — принадлежащими Франции по праву наследования вследствие своего анжуйского происхождения.
Что касается Англии, то по условиям Этапльского договора (1492 г.) Франция в очередной раз за крупные деньги выторговывает уход или невмешательство лондонского монарха в дела северных провинций. Этот договор гарантирует, что Бретань, ставшая сателлитом Валуа, больше не будет яблоком раздора между французской и британской монархиями. Меркантильные аппетиты белокурых соседей с Севера войдут в поговорку: но пока они удовлетворены платежами в звонкой монете, осуществляемыми агентами Карла VIII. Во всяком случае, как мы уже отмечали, Англия в начале 1450-х годов вступила в фазу символического превращения в островное государство: безумие Генриха VI начиная с 1453 года послужило прелюдией к сведению счетов в годы войны Алой и Белой розы. Деньги, которые были переправлены через Па-де-Кале сначала Людовиком XI, а затем его сыном, помогли англичанам создать фундамент того, что предопределит могущество Тюдоров и внутри страны, и на море: они откажутся от континентальных авантюр.
На других фронтах в 1493 году некоторые территориальные уступки умиротворяют Империю и на какое-то время — Испанию. Чтобы умаслить эти крупные государства, Франция отказывается за компенсацию в золоте и тюках шелка от тех пограничных столбов, которые установил Людовик XI во Франш-Конте, Артуа и Руссильоне. И здесь также аргумент армориканцев убедителен: эти «уступки» французов на своих восточных (и южных) границах подталкивают Максимилиана на ответные шаги — на отказ (негласный) от претензий на Бретань, которые он мог бы выдвинуть, сославшись на свое краткое «супружество» с герцогиней Анной. Значит ли это, что Франция, «успокоившаяся» таким образом за свой атлантический фасад, принесла в жертву ценные плацдармы, неразрывно связанные с ее «естественными границами» на Западе и Юге? Нет ничего более ошибочного. Три покинутые территории — Артуа, Конте, Руссильон окончательно будут присоединены к королевству намного позднее, при Людовике XIV. Есть что-то от анахронизма в преждевременных заявлениях в конце XV века относительно утраты этих территорий. В 1490-х годах мы еще далеки от образа гексагонального государства, вышедшего далеко за пределы Эна и оси Сона — Рона. История не может предъявить Карлу VIII упрек в том, что он отказался (не зная этого) от геометрического образа страны с шестью фасадами. Терять по-настоящему можно только то, чем действительно владеешь.
Остаются итальянские прогулки молодого короля. Их юридические обоснования представляются в наши дни надуманными, но они не были безосновательными для людей XV века, преисполненных уважения к юридическим тонкостям. По завещанию (безупречному — по мнению одних, спорному — по оценке других) Людовик XI наследовал, рассуждая чисто теоретически, владения Анжуйского дома, включая Неаполитанское королевство и даже чисто «воображаемую» территорию Иерусалима. В январе 1494 года со смертью действительного монарха неаполитанских земель Ферранта I Арагонского встает вопрос о наследовании. Карл VIII решает воспользоваться ситуацией и выдвинуть свои исторические претензии к только что взошедшим на трон наследникам Ферранта. Казалось, складываются благоприятные обстоятельства: принужденная стараниями Людовика XI и Анны Боже к известному послушанию (но не постоянному), высшая знать королевства не в состоянии и не желает замышлять новую грандиозную войну, даже «безумную». Между Карлом VIII и его кузеном Людовиком Орлеанским восстановлена дружба: так была заделана брешь, через которую могли «прорваться» новые гражданские войны между французами. Восстановивший свое единство двор, который приручает уже и высшую аристократию, расширяется вокруг суверена. В годы первой войны в Италии (1494-1495 гг.) численность его будет увеличиваться, роскошь расти и обходиться он будет все дороже. С учетом этих явлений профессиональные придворные, число которых множится, не выглядят просто как бывшие солдафоны или их потомки, вступившие на путь умиротворяющего культурного самообразования при королевском дворе. Эти люди остаются скорее воинами на службе у монархии. Она отвлекает их от междоусобных распрей, чтобы использовать как военную силу во внешних и национальных делах. На самом деле в 1493-м мирном году французы скучают, или скучает скорее голубая кровь, которая бурлит в их жилах. Часть знатной молодежи не прочь пуститься в погоню за приключениями, славой и даже богатством. И удобный случай вводит в грех: герцог Орлеанский при поддержке группы друзей (среди которых маршал Крэвкёр) хочет воспользоваться сложившейся ситуацией, чтобы заявить свои права на Миланское герцогство, которые перешли к нему от бабушки Валентины Висконти. Но Карл VIII отнесся к этому с прохладцей, так как его мысли заняты только Неаполем. Другие дворцовые партии, включая Боже, скрытно, но безуспешно противодействуют лоббистам экспансионизма и экспансионистским прихотям, которые одолевают молодого Карла. Королева Анна не испытывает энтузиазма, думая о расставаниях — даже временных — с мужем, которые наверняка повлечет за собой война по другую сторону Альп.
Анализируя все это, становится ясно, что королевство в начале 1490-х годов находится в поисках или при рождении «средиземноморской политики», которая представляется в виде своего рода огромной морской змеи, протянувшейся через всю нашу историю от Валуа до Помпиду.
Прошли уже времена, когда районы Лангедока и Роны, некогда служившие базой отправления крестового похода Людовика Святого, были последним прибежищем жалкой монархии молодого Карла VII. При Карле VIII Франция, усилившаяся за счет собственной экспансии и приобретений Людовика XI, вновь превратилась в то, что теперь назвали бы сверхдержавой. Действительно природа боится пустоты? Во всяком случае, не вызывает удивления, что этот избыток живой энергии стремится найти выход в том месте, где он встречает меньшее сопротивление и которое его больше привлекает, то есть в возрождающейся и разделенной Италии. Захват полуострова представляется более достижимой целью по сравнению с Англией, Испанией и Империей — тремя мощными и способными на возмездие партнерами.
Конечно, есть и гуманистическая мотивация, но не она является основной. Председатель Парижского парламента Жан де Гане, сопровождающий Карла VIII в его походе по ту сторону Альп, демонстрирует свое стремление «покопаться в итальянских библиотеках». Но эти просветительские заботы мало волнуют штаб и бюрократию армии вторжения. Литературный и художественный расцвет во Французском королевстве станет непосредственным или отдаленным последствием Итальянских войн. Но на начальном этапе не это было главным побуждением в стремлении французов преодолеть перевалы. В Лионе, Марселе и на всем юго-востоке «южная» инициатива молодого короля встречает благоприятный отклик, в том числе у коммерсантов и предпринимателей… Она подпитывается и неумирающей мечтой о крестовом походе, которую безуспешно пытались превратить в реальность Папы Пий II, а затем Иннокентий VIII. Карл VIII, как ребенок, вдохновляемый Святым Франциском из Паолы, воплощал бы тогда в таком походе образ Людовика Святого под опекой «некоей» Анны Боже, которая выступала бы в роли Бланки Кастильской. Эта туманная галлюцинация не столь уж и безосновательна: в 1453 и 1490 годах в Константинополе появляются турки и обосновываются на обоих побережьях Адриатики, то есть в Албании, Отранто и Анконе. Для противостояния этим угрозам необходим не только святой король, но и новый Карл Великий и даже подвиги Роланда, который смог разгромить сарацинов лучше, чем кто-либо. Для полноты аналогии Карл назвал своего старшего сына Карл-Орланд, чтобы придать ему больше набожности и неистовости (как у Орландо), чем он обладал на самом деле.
Перед глазами молодого французского монарха был пример Фердинанда Арагонского: этот король разбил мавров в Гренаде и «обратил в свою веру» маранов (испанских евреев). Таким образом, с благочестивой жестокостью он направил воинственный пыл кастильских баронов против внешнего врага и неверных. Иначе они охотно развязали бы междоусобные войны в самой Испании. В сердце короля Валуа невольное соперничество, короче говоря, любовь-ненависть берет верх в отношениях с арагонцами: со своей утопией о крестовом походе он сознательно пытается имитировать их «религиозное» поведение в Испании. Он копирует также, но по-своему и почти безотчетно их поступки, так как Италия должна стать для него чем-то вроде Америки, но не станет, в то время когда иберийские каравеллы уже достигли Карибского моря. Карл стремится (и вот проявляется нелюбовь вместо восхищения) изгнать арагонскую династию из Неаполя. Он намерен превратить всю Италию в «твердый рог», патронируемый Францией, который перекрыл бы Испании путь к Леванту в пользу наших сограждан. По крайней мере на это надеются в Амбуазе, Плесси-ле-Туре, Лионе. Но не будем насмехаться над близорукостью Карла, которая заставляет его принимать добычу за тень, Америку или Индию за Средиземноморье. В 1490-х годах ни один европейский монарх, за приятным исключением иберийских королей и их итальянских советников, не способен был замыслить такую великую стратегию, которая преднамеренно имела бы трансокеанический масштаб.
Первая итальянская война была отнюдь не плохо подготовлена. Займы у заальпийских городов, выручка от заклада королевских драгоценностей и части королевского домена, а также новые налоги дают 2 млн. ливров, необходимых для подготовки кампании. Знаток проблем военного обеспечения, Карл VIII в сентябре — октябре 1494 года, по окончании подготовки к войне, располагал армией в 40 000 человек, в числе которых 30 000 солдат (наполовину французов, наполовину иностранцев — швейцарцев, итальянцев…). Армия насчитывала 60 пушек, сотню судов, в том числе 10 крупнотоннажных, не всегда, правда, с надежными экипажами, которые пришлось комплектовать и узниками королевских тюрем. Аркебузы заменили арбалеты. Создана качественная метеорология: астрологи предсказывали солнечную и сухую осень. И этот прогноз оправдается.
Впервые с начала (и конца) Столетней войны «Французское государство» держит в своих руках стратегическую инициативу за пределами своих границ — в узком или широком смысле этого слова. И оно сохранит ее до Наполеона III и позднее, если говорить о заморских и колониальных экспедициях, вплоть до маршала Лиотея. Четыре длинных века перехода к действиям… Стоил ли этот несколько странноватый неаполитанский эпизод великой надежды на славу (даже в длительной перспективе) под эгидой аристократии, христианства и королевского величества?
В Рапалло, близ Генуи, французский флот под командованием Людовика Орлеанского и Урфе в сентябре 1494 года впервые высаживает десант при поддержке корабельной артиллерии: она обстреливает отлогий берег прямо с борта. Это — великолепная комбинированная операция. Жители Лигурии знакомятся с французской артиллерией и «яростью войск королевства, среди которых швейцарские наемники отличаются необузданностью и даже варварством». В октябре Карл уже в Миланской области, где посещает образцовую ферму. В ноябре во главе 10 000 солдат он прибывает в Тоскану. Интересуется великолепием возрождающейся Ломбардии, а затем в Плезансе вкушает прекрасные местные сыры. В Пизе удостоверяется в наклонном положении знаменитой башни и без огласки подтверждает часть городских свобод. Во Флоренции, из которой только что изгнаны Медичи, он в компании с Савонаролой, который принимает его за нового Кира, присутствует при последних мгновениях Пико делла Мирандолы. Потрясающая сцена: предновая монархия, преддверие религиозной реформы и энциклопедический гуманизм встречаются в этой погребальной палате. Даже при всем почтении к требованиям национального единства этот прекрасный эпизод выглядит предпочтительнее, чем пошлая интрига в Перонне или комическая «Илиада» осады Ренна. В общем, в тосканских землях Карл принят — по праву или нет — как восстановитель свободы.
В Сиене Карл был дружелюбно встречен местной Волчицей в римском стиле и песнопениями на латинском в честь Девы Марии. А в это время в Мулене Францией правит Пьер Бурбонский, тогда как обе Анны — Бретонская и Божё-Бурбонская — ожидают возвращения (все более желанного) своих мужей и брата. Жена главного воина — королева поглощена своей беременностью и с нетерпением ждет курьера.
В конце декабря 1494 года Карл вступает в Рим, где он совершает возложения рук на сотни золотушных больных и демонстрирует свое послушание папству, но не Папе. Он отдает должное папскому титулу, но ведет себя несколько развязно по отношению к сомнительной личности Его Святейшества (?) Александра VI Борджиа. Карл достаточно добр, чтобы не отстранить его в пользу более франкофильски настроенного преемника. Однако он вынуждает его выдать высокопоставленных заложников, в том числе незаконного сына Папы Чезаре Борджиа. Вечный город подвергается краткой военной оккупации, в общем безобидной, несмотря на несколько крайностей со стороны наемников, тут же приговоренных молодым сувереном к повешению. В этих делах Карл ведет себя, как и его преемники, то есть как галликанский монарх, оставаясь при этом праведным католиком. Он ходит в римские церкви, что выглядит как предвестие его проблематичного посещения Святых мест. В длительной перспективе более важным стало установление контактов с небольшими, но уже почти централизованными государствами, каковыми были Флоренция и Ватикан. Задолго до издания трудов Макиавелли монархия Валуа все чаще будет вдохновляться итальянскими образцами: они станут близки французам благодаря войнам по другую сторону Альп и появлению большого числа иммигрантов с полуострова, оседавших в Лионе или Париже. Заодно правители королевства расстанутся с собственными традициями, специфические особенности которых оказались более феодально-сепаратистскими и децентрализаторскими.
28 января 1495 г. французская армия покидает Рим и направляется на юг. Она обходит небольшой город Фрозиноне, жители которого сожалеют, что не смогли увидеть французского короля. Последний только что был крестным отцом одного еврея в Ферентино. Но утешатся, выгнав из города своего пронеаполитански настроенного епископа.
22 февраля Карл в Неаполе, в «моем городе Неаполе», как он напишет своему зятю Бурбону. Он носит деревянные шпоры, чтобы показать, что «вступает в город как мирный хозяин». Стреляя один-два раза в минуту, королевская артиллерия подавила неприятельские крепости. Забыт ли крестовый поход? Конечно, нет. Тем не менее Валуа в первую очередь утверждает свою власть во вновь приобретенных землях. «Туманному будущему Святой земли предпочитается эфемерное настоящее неаполитанской». Завоеватель защищает евреев, заботится о бедных, демократизирует муниципальные структуры большого города, в котором до того правила только знать. Французские предводители посвящают первую половину дня мессе и местным делам, а вторую — делам двора и сердечным. Многие военные заражаются сифилисом, недавно завезенным из Америки через Испанию. 12 мая Карл, незадолго до того соблазнивший наездницу из хорошей семьи, вновь вступает — на этот раз торжественно — в свой любимый Неаполь. Кавалькада выдержана в строго королевском стиле. Но современники вследствие ряда недоразумений несправедливо приписали ему имперские претензии, что не послужило на пользу делу Франции в Италии и в Европе. Тем временем уже в марте 1495 года обозначились жесткие реалии, противоречившие увеселительному духу, которым до сих пор был проникнут этот рейд по полуострову. Действительно весной 1495 года Карл столкнулся с непристойнейшей «апрельской шуткой», которая не имела ничего общего с весенней: в начале этого месяца было подписано, опубликовано и разослано соглашение о создании лиги с враждебными французским намерениям целями. Она объединила Венецию, Папу, Милан, Испанию и Империю. Прозрение наступило: надо уходить. Конец мая. Королевская армия в тщетной надежде все же сохранить Неаполитанское королевство существенно сократилась, оставив на месте несколько арьергардных гарнизонов. Боевые части насчитывают всего 9000 всадников. Они начинают двигаться на север. У них нет выбора: либо проползти на животе под носом у более многочисленного противника, готового перекрыть дорогу, либо попасть в итальянскую западню. Французские сеньоры стремятся поскорее возвратиться домой: они боятся наступления жары и даже, как утверждают некоторые, обрести рога из-за неверности жен, оставшихся в землях Луары или Сены. Некоторые из них, включая короля, запасаются (но от случая к случаю) сувенирами, предметами искусства, особенно римской эпохи и периода Возрождения. Однако большая часть военных удовлетворилась тем, что в течение нескольких месяцев наслаждалась экзотикой и приветливостью неаполитанок.
Искусство отступления для стратегов проще пареной репы. Карл VIII и его штаб успешно преодолевают это испытание. Длительный поход на север на обратном пути из Неаполя являет собой образец энергичности и разумности. Велик вклад в его успех находящихся на службе у короля швейцарских солдат — лучших солдат той эпохи. Бросок французской армии в сторону Форново, выход из Апеннин в нижнюю часть Па-данской равнины (6 июля 1495 г.), представляет собой блестящее достижение. Он предвосхищает (но с гораздо меньшими людскими потерями) первые итальянские сражения Бонапарта или битву при Маренго.
Правда, речь идет не о завоевании наиболее плодородных в мире равнин в наполеоновском стиле, а о скорейшей эвакуации с этих территорий, преодолевая сопротивление противника, и спешном возвращении в метрополию. В Форново 9000 королевских солдат (под хоругвями Сен-Дени — символа крестовых походов) одолевают 30-тысячную армию противника (главным образом итальянцев), оставившую тысячи погибших на поле сражения. Furia francese (французский натиск) удался лишь благодаря умелым маневрам, которые опытное в такого рода делах командование сумело осуществить во время жаркого сражения. Осенью 1495 года Карл VIII возвращается во Францию, не понеся существенных потерь в живой силе. Территориальный итог операции — ноль. Последние французские гарнизоны будут с позором вытеснены с неаполитанских территорий, которые они сумели удерживать лишь в течение одного лета. Но общие расходы на это предприятие оказались незначительными: ни Францию, ни Италию война не разорила. Льстивая пропаганда наградила Карла VIII массой титулов: и «орудие божественной справедливости», и «глава христианских народов», и «воплощение Давида», и «миротворец», и «новый Карл Великий». Культурные последствия окажутся посредственными, но в длительной перспективе они станут решающими: настолько велика разность потенциалов французской и итальянской цивилизаций. При этом первая значительно обогатится от контактов со второй. Усилилась и военная мощь королевства. Но до скорой своей смерти (1498 г.) Карл больше не ступит ногой за пределы границ. В общем итоге правления неаполитанские фантазии не более чем каприз молодости. Они не сравнимы с 15 годами материального подъема и внутреннего роста, которым существовавший режим, за неимением других особых достоинств, не препятствовал и не мешал. Доходы монархии от «собственного домена», состоявшего из земель, сеньориальных платежей, пошлин и т.п., то есть зависящие от эволюции производства и товарооборота, в финансовом выражении возросли за 1484-1498 годы на 74%. Конъюнктура, таким образом, была благоприятная, хотя рост доходов объясняется также и более полным сбором налогов и других податей. Их размер, который Людовик XI увеличил в 1481 году до 4,6 млн. ливров, затем — до 3,9 млн. накануне своей смерти, в 1484-1486 годах сокращается до 1,5 млн., достигает своего пика — 2,6 млн. ливров в 1494 году и вновь сокращается до 2,1 млн. в 1498 году. В годы своего правления Карл расходует мало, входя в число суверенов, отличавшихся умеренностью расходов, чего позднее будут желать либеральным народам апостолы свободы действий (laisser-faire). Но молодой король умирает весь в долгах, оставив казну пустой, что свидетельствует о том, что если он и брал взаймы у богатых кредиторов, то не обременял настолько же своих налогоплательщиков. Создание ярмарок, судебных должностей, начало составления региональных кутюмов в письменной форме свидетельствуют о том, что государство отдает себе известный отчет об экономическом росте, происходившем в данном случае без его вмешательства, что оно заботится о том, чтобы определить юридические рамки, в которых должны привычно жить разные народности, отказывающиеся (понемногу) от насилия, прибегая с меньшей кровью и меньшими денежными расходами к судебным тяжбам и подчиняясь постановлениям судов. «Молчаливый осмос» начинает сплачивать новые провинции — Бургундию, Прованс и Бретань — вокруг динамичного и порой двуединого образования, каким представляется королевство при Валуа.
Людовик XII, дядя Карла VIII, становится королем по закону престолонаследия после смерти последнего от несчастного случая. Он является внуком Людовика Орлеанского-старшего и Валентины Висконти, что дает ему право претендовать на Миланское герцогство. Он — поздний ребенок Карла Орлеанского и Марии Клевской. Убитый дед, отец — многолетний узник англичан, безденежье, трудная, беспокойная, одинокая юность под строгим контролем недоверчивого Людовика XI — все это не могло облегчить миссию будущего короля. В ранней молодости он был насильно женат, в соответствии с замыслом Людовика XI объединиться с Орлеанским домом, на дочери хитроумного суверена Жанне Французской — девушке достойной, любящей, смелой, но несчастной калеке, бесплодной и набожной. (Многие короли и среди них Людовик XII, Франциск I, Генрих IV были таким образом зятьями предшествующего суверена и в то же время наследниками в первой или второй очереди оного уже в силу Салического закона: по-видимому, предполагалось, что по этой причине их эвентуальная легитимность еще более укрепится. (То есть Салический закон не всегда действовал «сам по себе», когда речь заходила о возведении на престол нового монарха.) Супруг Жанны не ожидал от этого брака ни счастья, ни потомства — это именно то, чего очень желал Людовик XI, враждебно настроенный по отношению к «Орлеанской» ветви и желавший ее угасания. По достижении совершеннолетия Людовик Орлеанский последовал обычаю, согласно которому высокопоставленный член королевской семьи на определенном этапе своей жизни должен вступить в оппозицию, в том числе с применением насилия, к действующему монарху: будущий король Людовик XI, будучи дофином, был причастен к Прагерии, направленной против его отца Карла VII, находившегося в то время на троне; брат короля Карл, младший брат Людовика XI, поступил так же четверть века спустя, выступив против своего старшего брата под предлогом борьбы за общественное благо. В 1480-х годах Людовик Орлеанский стал одним из лидеров «безумной» войны против Карла VIII и особенно против клана Боже. Так нарастала старая неприязнь между Орлеанцем и Анной Боже. Он, как утверждают, поносил ее всячески и даже называл шлюхой. Со своей стороны, после подавления бунтов она прикажет заключить его на долгие годы в тюрьму, обречет на холод, воду, хлеб и сало. Конечно, он заслужил своим неповиновением темницу, где возмужает и состарится. В XVI веке, когда монархия совершенно окрепнет, эти молодежно-феодальные выступления против действующего монарха выйдут из моды. По крайней мере до 1560-х годов, когда она опять проявится в связи с региональными конфликтами. Храбрый, спортивный, заядлый охотник, в меру недоверчивый, авторитарный и порой вспыльчивый, «энергичный и отважный в поступках», одаренный умом выше среднего и достаточно образованный, в молодости безудержный «бабник», на весьма примерный супруг во втором браке с Анной Бретонской (после отмены брака с Жанной Французской), совсем не жестокий (но не на войне), Людовик XII не предстает великим и жестоким макиавеллистом. Он сумел продемонстрировать дружеское великодушие по отношению к Ла Тремуйлю и семье Боже, которые, между прочим, жестоко обходились с ним в годы его молодости. Он вписывается в рамки культуры несколько ограниченной и умеренной монархии — такой, как ее описал его современник Клод де Сейсель. По мнению Макиавелли, возможно упрощенному, надо стремиться к идеалам власти строгой, абсолютной, свободной от этических, религиозных, социальных ограничений… Сейсель — побочный сын савойского маршала, ставший одним из приближенных Людовика XII, — напротив, предлагает государю модель (не лишенную хитростей, даже цинизма) ограниченной королевской власти с тройным тормозом: религиозным, правосудия и полиции. «Полиция» в данном случае означает подчинение указам предшествующих королей: монарх должен соблюдать их, как и те законы, которые издает лично, ибо сам Бог обязан соблюдать установления, которые он промульгирует в своей Вечности. Но не будем тем не менее увлекаться розовой краской при характеристике и правления, и самой личности Людовика XII. Его первой жене Жанне Французской (во время процесса о расторжении брака, который затеял ее супруг-король) пришлось приложить много усилий, чтобы подобрать адвокатов и благожелательных свидетелей. Один этот факт свидетельствует о том, что Людовик, как и другие Валуа, со знанием дела использовал запугивание. Однако это не помешало тому, чтобы в речах проповедников, враждебно настроенных к «аморальному» поведению короля, просматривалось нечто вроде общественного мнения в целом в пользу несчастной отверженной королевы (1498 г.). Впрочем, Людовику XII хватило ума и великодушия, чтобы не свидетельствовать против всех мирян и клириков, которые справедливо осуждали его поведение. Жанна Французская умрет через несколько лет (1505 г.) с репутацией святой, основательницы монашеского Ордена Благовещения.
Людовик XII, король Ренессанса, демонстрирует власть, путешествуя по стране пешком или верхом на коне вместе со своим двором, легко перемещающимся ввиду своей немногочисленности (менее тысячи человек): «Амбуаз, Париж, Анже, Орлеан, Блуа в первую очередь, но также Мелён, Бурж, Тур, Руан, Реймс, Труа, Дижон, Амьен, Абвиль, Сен-Дени-ан-Франс, Нуайон, не говоря уж о многочисленных посещениях Гренобля и особенно Лиона, служат иллюстрацией для всех и каждого странствующего характера этой возрождающейся монархии». Движение и власть — зачем это? В актив Людовика XII запишем, что впервые в современной истории проявляется четко и ясно стремление оценить по справедливости еретиков. С 1501 по 1509 год король поддерживал и защищал единоверцев отца Вальдо от местных властей и особенно властей римских, папских, церковных. Так было положено начало плодотворной стратегии беспристрастности (относительной) и открытости. С тех пор, если оставить в стороне (огромные «исключения») годы правления Генриха II и Людовика XIV, жестко преследовавших религиозных диссидентов, такая политика во многих случаях останется типичной для Французского королевства. Такая позиция «открытости» (по данному пункту) неразрывно связана с приверженностью монарха галликанским нормам поведения, что спровоцирует его на столкновения с Папой, особенно с Юлием И, который откровенно враждебно вел себя во время Итальянских войн. В борьбе с Ватиканом Людовик XII обращается к театральной пропаганде: Пьер Гренгуар пишет против Юлия II пьесу «Игры государя глупцов». В то же время в ход пускается и недавно появившаяся техника книгопечатания: Жан Лемэр Бельгийский, «камердинер» Людовика, публикует в 1511 году в Лионе книгу «Превосходство галликанской Церкви», оскорбившую римлян. Поддержка адептов отца Вальдо неизбежно выражается в позитивных и благожелательных действиях в большей или меньшей степени подвластных королю судебных инстанций. Речь идет и о Большом совете (в национальном масштабе), роль которого Людовик XII окончательно определил в 1498 году, и о классическом Парижском парламенте. Людовик строго следит за развитием ветвей древа юстиции, то есть всех судебных инстанций от парижского Шатле до Парламента в Экс-ан-Провансе. Составление письменных уложений — кутюмов — другая великая идея правления. Ее возглавляет и продвигает кардинал д'Амбуаз, которому помогают, в частности, первый президент и королевский адвокат в Парижском парламенте. Эти двое являются своего рода предшественниками высшей «государственной знати» в лице президентов в бархатных шапочках и служителей короля в Парламенте, которая, как показывают исследования Дени Рише, получит развитие в годы между правлениями Генриха III и Людовика XIV. Придание письменной формы кутюмам ясно выражает суть законодательной власти в данную эпоху, когда больше значения придается констатации того, что делается (по кутюмам в провинциях), чем принятию таких законов, какие должны быть. Ибо в таком случае их выполнение будет в полной зависимости от гипотетической воли короля, что в действительности и случится во времена Людовика XIV и великих кольберовских «кодексов». Написание кутюмов получило особое развитие при Людовике XII и позднее, при Генрихе П. Напротив, упорядочение финансов, чему дал энергичный толчок Людовик XI и которое развернется в полную силу во времена Сюлли и особенно Кольбера, при Людовике XII приостановится. Будучи скорее поборником правосудия, чем финансистом, Людовик XII удерживает налогообложение на уровнях и в объемах значительно менее высоких, чем те, которые наблюдались 20 лет назад, в разорительные времена «Роз и войн». Королевство, со своей стороны, остается вне досягаемости слишком слабого государственного и королевского фиска — настолько многочисленны освобождения знати и городов от налогов. Но вместе с тем королевство и в это время нельзя считать фискальным раем или оазисом справедливости. Все это указывает на то, что Людовик XII представлял собой нечто большее, чем посредственный государственный деятель, каковым его стремятся представить в талантливо написанной и недавно изданной его биографии. Оказавшийся на троне в результате генеалогических случайностей, он про демонстрировал способности, которые, конечно, не достигают уровня гениальности Генриха IV, но позволяют ему занять почетное место в числе дюжины монархов, которые проходят друг за другом в нашей новой истории.
В плане военном или дипломатическом Людовик XII проявлял упорство, настойчивую последовательность в замыслах, постоянную волю поставить военные средства на службу ясно намеченных целей, хотя и не всегда глубоко продуманных и достижимых. «Отец народа», как его назовут, всегда может опереться на французское население, которое в эту эпоху переживает возбуждение от быстрого здорового развития и созидательной активности.
В то же время король не располагает стратегами, на уровне тех планов, которые они призваны реализовать. Ла Тремуйль стареет, и его таланты меркнут. Выдающийся генерал Гастон де Фуа умирает молодым. Немур показал себя полным нулем в Неаполе. Но с военными гениями или без них, сердцевиной замыслов короля остается завоевание Миланской области. С 1495 года, когда Карл VIII думал только о Неаполе, Людовик Орлеанский начал войну за завоевание Миланского герцогства, которое, как он считал, должен законно унаследовать от Валентины Висконти. Окруженный в Новаре войсками Лодовико Моро, Людовик Орлеанский в ту пору был обязан своим спасением финальному броску армии короля Карла, которая обрела второе дыхание благодаря прорыву при Форново.
Став, в свою очередь, монархом (1498 г.), Людовик не видел более срочного дела, чем завоевание «своего» дорогого Миланского герцогства. Но вначале ему надо было расстаться с Жанной-калекой и затем жениться на Анне Бретонской. Решительная сторонница независимости Бретани, она тем не менее была счастлива сочетанию на гербе Франции горностаевых вкраплений Бретонского герцогства с цветами лилий Французского королевства (январь 1499 г.).
Супруг ловко проводит дипломатические приготовления. Он включает в свою игру венецианцев, которые питают надежды получить за это территориальные приращения на границах с Миланской областью. В результате переговоров Папа Александр VI (отнесшийся снисходительно к новой женитьбе Людовика) позволяет на время склонить себя на сторону Франции. Чезаре Борджиа, обольстительный и опасный бастард этого Папы, получает от Валуа заверения, что он добьется руки французской принцессы с юга — Шарлотты д'Альбре, с приятным довеском в виде обширного герцогства и цепи ордена Святого Михаила для молодого супруга. С помощью Людовика Чезаре становится герцогом Валентийским.
Наконец, и швейцарцы выступают в поддержку (временную) замыслов монарха Франции, обуреваемые желанием добиться права контроля над миланской долиной, снабжающей их пшеницей. В этих условиях, которым особую значимость придает союз с венецианцами и савойцами, королевская армия (23 000 человек, в том числе 5000 наемников-швейцарцев) в сентябре 1499 года завладевает Миланом почти без выстрела. Предварительно армия осуществила на равнинной части региона кровавый террор, что вписывалось в военные обычаи эпохи, от которых не отказался и грозный Людовик XII, хотя в мирное время он отличался мягкостью. Так, вступление в регионы по ту сторону Альп сопровождалось насилием, вместе с тем монарх проявлял определенный литературный и художественный гуманизм. Людовик доказывает это в ряде областей, когда оказывает свою моральную и даже материальную поддержку латинистам, эллинистам и итальянистам, таким как Бюде, Сейсель, Ласкари, наперекор галлофильскому шовинизму писателя Жана Буше. Но все это, конечно, еще далеко от восхищенного отношения к классикам гуманизма, которое станет характерным для времен Франциска I…
Повторное завоевание Миланской области в 1499 году было кратковременным. Французы быстро становятся непопулярными. Лодовико Сфорца, так называемый Моро, без особых трудностей возвратился в марте 1500 года в свою столицу, стал ее полным хозяином, изгнав солдат короля Людовика.
Немедленно, не теряя присутствия духа, французский суверен направляет Ла Тремуйля во второй поход по другую сторону Альп. В апреле 1500 года в Новаре в результате предательства Лодовико «выдается» королевским войскам. Удивительная сцена. Сгруппированные по принадлежности к областям или деревням, швейцарские наемники с той и другой стороны принимают совместные решения: они сговариваются выдать Моро, который окончит свою жизнь в Лоше жалким пленником. Милан вновь занят французами под руководством кардинала Амбуаза. Войдя во вкус, французские войска, как когда-то Карл VIII, направляются к Неаполитанскому королевству, которое они в 1501 году, действуя жестоко, завоевывают при вооруженном участии испанцев. Однако вскоре между союзниками возникает ссора. Гонсалве Кордовский, которого, не соблюдая никакой меры, величают «великим полководцем», изгоняет армию Людовика из южных регионов Апеннинского сапога за несколько сражений (Чериньола, затем Гарильяно, где, кстати, отличился в 1503 г. Байяр — яркий прототип благородного воина Франции). Неаполь потерян. Людовик XII, действуя по классическим правилам, вымещает свою злость за поражение на некоторых финансистах метрополии, избранных козлами отпущения. Некоторым утешением служит тот факт, что Милан — жемчужина семейства Висконти — в течение некоторого времени остается в руках солдат короля. Неаполитанские амбиции похоронены окончательно, если не считать их проявления гораздо позже в интронизации в 1735 году неаполитанских Бурбонов — подчиненной ветви Бурбонских древ Версаля и Мадрида.
Северная Италия, где с 1506 года царит мир при обилии хлеба и дешевого вина, тем не менее остается «высшей надеждой и высшей идеей» для вершителей судеб в Блуа и Париже, опирающихся без всяких угрызений совести на уже подавляющее демографическое превосходство Франции, вступившей в эру Возрождения. Являлась ли итальянская земля объектом борьбы за богатство или это был обманчивый мираж? Во всяком случае, генуэзцы, особенно плебейские слои, недооценивали решимость французов в этом деле и в 1507 году попытались взбунтоваться против господства и присутствия своих западных соседей. Французская армия численностью 15 000 человек, в том числе Байяр, перешла через горы и покарала Геную, но не очень строго и не использовав все возможности наказания (весна 1507 г.). Продвижение французов вдоль реки По продолжится в последующие годы: в 1508-1509 годах была создана Камбрейская лига, которая объединила под знаменами крестового похода (вечный предлог!) короля Франции, подталкиваемого Маргаритой Австрийской, германского императора, арагонского короля (бывшего еще накануне союзником Генуи и ведущего двойную игру) и, наконец, Папу… против Венеции, проявлявшей больше непокорности, чем Генуя. Каждый из членов коалиции рассчитывал на расширение своей территории. Поддавшись обману или наущениям, монархия Валуа, обладая крупными пехотными соединениями, предоставляет фаланги для проведения решающих военных операций. Королевские военачальники рассчитывают таким образом укрепить свои позиции в миланских землях, продвигаясь ad libitum к востоку Паданской равнины. Действительно, войска Людовика, который лично участвует в боях, наносят поражение венецианской армии в ходе кровопролитного сражения при Аньяделло (май 1509 г.). В этой связи на Людовика XII в королевстве обрушивается поток льстивых похвал. Но не лила ли Франция в этом случае воду на мельницу Юлия II, генуэзца по происхождению, пылкого приверженца Ренессанса, просвещенного покровителя Рафаэля, стремившегося к тому же связать свое имя с защитой «Лигурийского» итальянизма против сателлитов королевства лилий? Королю, щедро осыпанному похвалами, вскоре придется на себе ощутить коварство и приступы ярости Папы, материализовавшиеся в перемене союзников. Изменив курс, выдав индульгенцию Венеции, Юлий II, который столь же легко отлучает и канонизирует, как другие благословляют, берет на вооружение лозунг «Изгоняйте варваров». Странное дело, он использует этот лозунг против армий вторжения французской монархии — самой современной в Европе (а в будущем против и швейцарцев, и германцев, и испанцев). Папа Юлий, своего рода Микеланджело в тиаре, вояка, распутник или, как говорили в те времена, «раб рабов» («cerfdes cerfs») [62]Игра слов: «cerf» — по-французски «олень», но так же произносимое слово «serf» — «раб, слуга, крепостной». И Папа в принципе является «serf des serfs», то есть «служителем слуг Божьих».
, выбрасывает в Тибр ключи Святого Петра и берет в руки меч Святого Павла. В 1510 году он создал враждебную Людовику XII коалицию, в которой помимо Ватикана окажутся швейцарцы (раздосадованные невиданной жадностью французских нанимателей), а также арагонцы, венецианцы и даже англичане. В Равенне (апрель 1512 г.) после артиллерийской дуэли завязалось яростное сражение. Французы выигрывают битву, но проигрывают войну. В битве в возрасте 24 лет гибнет их полководец Гастон де Фуа, блестящий и по-рыцарски благородный племянник Людовика XII, решивший сражаться в самых первых рядах авангарда. Присутствие французов в Северной Италии несколько раньше «прославилось» неслыханной массовой бойней мирных граждан в Брешии. С этого момента оно стало сокращаться повсюду, за исключением нескольких крепостей. Однако весной 1513 года армия Валуа, мобилизовав все силы, во главе с Ла Тремуйлем и Тривуольцио вновь вернулась, но успеха не добилась. Швейцарцы наносят обоим полководцам поражение в битве при Новаре в начале июня. Тем не менее спустя 18 месяцев упрямый Людовик, уже будучи на пороге смерти, все думает о возвращении в миланские земли. Но задачу эту придется завещать наследнику.
Такое упрямство Людовика XII не было ни навязчивой идеей, ни чистой фантазией. Покорить окончательно миланские земли означало бы в действительности установить контроль, по крайней мере частичный, над нижней частью Паданской равнины от Альп до Апеннин. Это означало бы обеспечить королевству получение доходов — хотя бы фискальных — в богатейшем четырехугольнике передового капитализма: Венеция — Флоренция — Генуя — Милан. Правда, с этим четырехугольником конкурировал другой полюс (и с более блестящим будущим) передовой экономики, находившийся вокруг Антверпена, Брюгге, Амстердама… Когда Людовик XI завладел Бургундией, он имел намерения заняться Нидерландами или их южными регионами, но не достиг цели: фламандцы французов не любили. К тому же они уже отчетливо осознавали свою коллективную идентичность. Четверть века спустя Людовик XII решил действовать с другого фланга капитализма — вдоль реки По. Предприняв несколько попыток, одержав несколько побед, Франция в конечном счете потерпела неудачу и на некоторое время была обречена оставаться маргинальной полупериферией по отношению к собственно капиталистическим регионам — Нидерландам и Северной Италии.
Впрочем, в этой второй зоне силы были явно неравны. Людовик XII сталкивается здесь сразу с несколькими противниками: папство (которому Лютер еще не обломал рога) переживает наивысший подъем престижа как носитель культуры, духовности… Облеченное растущей мирской властью, папство как нельзя лучше воплощает сильную, но разобщенную Италию. На юге Апеннинского сапога и на пиренейских границах антифранцузский пыл Папы поддерживает Испания. Венеция, вековой закат которой еще и не начался, пользуется поддержкой крестьян, проживающих на материке. Наконец, швейцарцы, которые в любой момент готовы двинуться на Милан с того времени, как французское присутствие, которое они на первых порах поддержали, стало для них помехой. Людовик XII, следуя своей привычной тактике, придерживался политики малых дел. Она состояла в том, чтобы направлять в Ломбардию на каждом «спазматическом» этапе завоевания армейский контингент численностью до 20 000 солдат. Это слишком мало (к великому счастью), чтобы разорить французского налогоплательщика и подорвать лестную репутацию короля как «Отца народа», сберегающего жизнь и налоги подданных и пользующегося поэтому огромной популярностью в своем королевстве. Но этого также слишком мало, чтобы одержать на полях сражений по другую сторону Альп военную победу. Впрочем, Людовик XII, несмотря на благоговение своей супруги Анны Бретонской перед Папой и Италией, не отказывается от поощрения стремления галликанской Церкви к автономии, чтобы успешнее противостоять козням Юлия И. Такая национальная политика, естественно, отвечает глубинным чаяниям духовенства Франции и большой части светской элиты. В определенном смысле она предвещает антиримские инициативы Лютера и англиканские шаги Генриха VIII, которые увенчаются успехом в соответствующих странах. Но в этом вопросе, в отличие от того, что предпримет позднее (и добьется успеха) английский монарх, король Франции проявит себя слишком нерешительным, чтобы продвинуться далеко вперед: ведь Людовик — не Филипп Красивый. Он, естественно, поддержал дерзкие тезисы Турской ассамблеи епископов (1510 г.) и Пизанского убогого собора (1511 г.), носившие в обоих случаях враждебный Ватикану характер. Однако после смерти неподражаемого Юлия II король встает на путь подчинения (не столь славный…) апостольской столице и откровенной поддержки с 1513 года пропапских тезисов большого собора в Латране. Правда, новый Папа Лев X (менее непредсказуемый, чем Юлий), возведенный на престол в 1513 году, охотно протягивает руку помощи действительно наихристианнейшему королю.
В своем стремлении дестабилизировать Италию, Людовик, с другой стороны, спровоцировал на своих собственных границах несколько незначительных, но болезненных неприятностей. В последние годы правления противники королевства доставляют немало хлопот «Отцу народа»: в 1512 году Арагон окончательно подчиняет себе юг Наварры и таким образом переносит северные границы Испании в наваррской зоне на линию хребта Пиренейских гор. Отсюда антииспанизм династии Альбре — Бурбон — Наварра, который будет еще остро проявляться в поведении Генриха IV. Что касается швейцарцев, то они попытались бросить вызов крепостным стенам Дижона. Ловкий Ла Тремуйль, за неимением других возможностей, добился их ухода ценой денежного выкупа и территориальных уступок. Но эти уступки не были одобрены Людовиком XII. В этом же году Генрих VIII высаживается в Кале и принуждает к постыдному «бегству» французскую армию в «битве» при Гингате, недалеко от Сент-Омера (август 1513 г.). Людовик XII вскоре овдовел, он глубоко опечален кончиной Анны Бретонской в январе 1514 года. Одряхлевший к своим 50 годам, он уладит все проблемы на северном фронте, женившись на обольстительной и галантной Марии Английской, сестре Генриха VIII. «Ничуть не меланхолична и вся в забавах» — ей всего 16 лет. Наихристианнейший король, изнуренный физическим недугом или медовым месяцем, утехам которого он отдается с рвением неофита, уходит в мир иной 1 января 1515 г.
Попав — и в общем неудачно — в итальянское осиное гнездо, Людовик XII тем не менее оказал стране огромную услугу, экспортировав столь лелеявшийся дворянством воинственный пыл и избавив таким образом своих подданных от гражданской войны в 1498-1515 годы (и первое, возможно, объясняет второе). Королевство ведет себя воинственно за своими пределами, в частности в юго-восточном направлении, но, за исключением отдельных вооруженных стычек между частными лицами, оно находится в состоянии глубокого мира внутри своих границ, которые иногда подвергаются лишь мелким нападениям со стороны англичан, швейцарцев… Ни Карл VII, ни Людовик XI, ни даже малолетний Карл VIII не могут похвастаться достижением такого внутреннего мирного спокойствия, которого добился Людовик XII и которое сохранится при Франциске I и Генрихе II, столь же поглощенных внешней политикой. Какое свидетельство неосознанной национальной мудрости! Взаимокомпенсируемые хитрости разума: спокойствие дома, в рамках границ, достигается ценой крупных человеческих и финансовых издержек за их пределами…
Заслуга в этом принадлежит, конечно, королю, но в большей мере — государственному аппарату — гражданскому и особенно военному, который намного усилился за два поколения после Столетней войны: теперь он достаточно силен, чтобы отбить у крупных сеньоров охоту вступать в междоусобные войны. И чтобы они возобновились (значительно позднее, в 1560-1561 гг.), магнатам потребуется такой весомый предлог (еще немыслимый в 1515 г.), как «ересь», или «новая религия».
Кроме того, Людовик XII предпочитает брать в долг, чем увеличивать налоги. С восшествием на престол он вводит существенные налоговые послабления, которые приветствует народ. Скуповатый, он был патологически прижимист: все это на пользу налогоплательщика. Он повысит налоги (умеренно) за счет налогового потенциала бурно развивающейся страны только в последние годы своего правления. Его популярность понятна. Она еще больше возрастет после его смерти в результате и пропаганды, и снисходительности потомков. Контраст в этом плане огромен по сравнению с жестокими 1420-ми или 1560-ми годами. Но что же происходит с самой властью и центрами принятия коллективных решений? Наблюдаются ли здесь единство, относительная гармония или банальные раскол и разногласия? В этой связи следует различать королевскую семью и за ее пределами — политическую элиту в целом.
У семьи есть свои слабые места. С племянником, сыном своей сестры Марии Орлеанской, Гастоном де Фуа Людовик близок и по духу и по крови. Что же касается королевской четы — Людовика и Анны, то здесь царит надежная привязанность и порой горячая любовь, хотя есть нюансы, связанные с некоторыми различиями в стратегии и тактике. Королева доставляет своему супругу чувственное удовлетворение, что обеспечивает семейную гармонию. Телесные прелести Анны, возможно, и преувеличиваются, но она обладает «живым, тонким, рассудительным умом», увлечена литературой и искусством. Королева перенесет, как это было в обычае в те времена, много беременностей. Но выживут только две девочки — Клод и Рене. Анна скончается в 37 лет, прожив короткую, но богатую жизнь. В неудачной «Истории Франции» Лависса об Анне говорится с пренебрежением, она, в частности, названа «прекрасной бретонкой и плохой француженкой». Упрек необоснован. Можно ли требовать от женщины, которая, конечно, гордилась тем, что она королева Франции, но первое замужество которой поначалу было очень тяжким, чтобы она с опережением на три века сжигала себя с улыбкой на устах на якобинском алтаре во имя единства великой страны? В промежутке между двумя замужествами Анна в течение некоторого времени была вдовой, которую никто не ограничивал, и полновластной герцогиней. Сразу после свадьбы с королем Людовиком она настойчиво пыталась сохранить автономию и даже независимость Бретонского герцогства, которым продолжала править. Еще более поразительно, что она, упорная и надменная, пользуясь моментами слабости своего супруга Людовика XII, добивалась уступок в пользу их общей дочери Клод Французской. В 1504 году речь идет о выдаче ее замуж за Карла, будущего Карла Пятого, внука императора Максимилиана и короля Фердинанда Арагонского. В соответствии с договором, заключенным в этом году в Блуа между представителями Максимилиана и королем, ряд территорий Франции или дорогой ценой ею завоеванных (Бургундия, Бретань, Генуя и даже графства Асти и Блуа) должны были быть переданы венценосной чете и, таким образом, изъяты из-под контроля Валуа. Нет более ярких свидетельств того, в каком инфантильном состоянии пребывала нарождающаяся французская дипломатия. Людовик XII, независимо от своей привязанности к королеве, пошел на это, чтобы добиться благорасположения Максимилиана… даже с риском отказаться от своего обещания, которое он не воспринимал полностью всерьез, если это благорасположение потеряет свою привлекательность. В конце концов речь шла еще пока о помолвке, а не о самом замужестве. Более того, с самого начала король Франции держит наготове два решения. В 1506 году, после тяжелой болезни, которая предоставляет случай проверить свою высокую популярность «Отца народа», он решает выпутаться из этой передряги, в которую его втянула Анна. Он созывает в провинции Турень собрание высшей знати и депутатов городов, которое иногда называют, греша большим преувеличением, «Турские штаты». Участники этой ассамблеи, несомненно, привержены нации. Такова распространяющаяся мода. Они готовы исполнять все прихоти власти, чего она и ожидает от их послушного неопатриотизма: совершенно искренне они «нежно» умоляют монарха избежать расчленения страны. И чтобы этого достичь, они просят его выдать дочь замуж за кузена Франциска Ангулемского (будущего Франциска I), который может взойти на трон, если Людовику XII так и не удастся произвести на свет потомков мужского пола. Таким образом, брак Клод и Франсуа стал бы франко-французским решением, союзом кота и мышки королевства. И, следовательно, логично было бы избежать пагубного «брачного союза» — с австро-испано-фламандским Карлом… Поставленная перед свершившимся фактом этой резолюции Штатов, Анна вынуждена проглотить горькую обиду (в действительности свадьба Клод с Франциском Ангулемским состоялась уже после смерти бретонки). В дальнейшем набожная королева будет мучиться угрызениями совести и большими сомнениями, размышляя о войнах, которые ее супруг Людовик вел против Папы… Она решительная армориканка, правоверная католичка, австриячка! Франция, если не последняя, то самая малозначительная ее забота.
Неожиданно в этих делах она нашла поддержку у кардинала д'Амбуаза. Однако он не решается идти в этом далеко. Как показывают эти разногласия между супругами, Анна олицетворяла другую логику, особую феодальную, ультракатолическую ветвь в наборе альтернатив, которые вставали перед королевской системой. Венценосные супруги, как и прежде, питают друг к другу любовные чувства, что представляло контраст по сравнению с галликанским протоцентрализмом, характерным для Людовика XII и его группы. Анна же вписывалась в старое русло тенденций к расчленению территорий и расколу среди принцев, которые проявились, и в гораздо более опасной степени, во времена Прагерии, «общественного блага» и «безумной» войны. Они представляются нам преступными, абсурдными и реакционными лишь потому, что мы судим о них с доминирующей сегодня точки зрения о необходимости национального единства, которое в то время являлось лишь одной из возможных перспектив для «действующих лиц» на дипломатическом игровом поле. Однако, по правде говоря, Анна — лишь слабая женщина, простой симптом, и самое большое, «шум в коридоре». Она все меньше значит в сравнении с энергичной Луизой Савойской, тесно связанной с Людовиком семейными узами и тем фактом, что она являлась матерью Франциска Ангулемского. Эта высокородная дама стремится быть хранительницей французских принципов. И не без оснований: ведь ее сын Франциск, став королем, ее Цезарем, будет выступать в роли их хранителя или зерцала. Луиза будет этим гордиться и извлекать для себя пользу.
При всем этом можно ли утверждать, что идея брака, который не состоится, Клод Французской с будущим Карлом Пятым, была безусловной глупостью? В конечном итоге, став супругом португалки, Карл позднее положит начало вековой борьбе Австрийского дома на границах Германии, Испании и Фландрии против Валуа, а затем против Бурбонов. Но если бы Карл женился на француженке, могли бы дела пойти по другому, более мирному, более «европейскому» пути? Глупо задавать подобные вопросы. Пустые мечтания… Как бы там ни было, Анна со своей враждебностью к определенного рода французскому национализму окажется, к сожалению для нее, вне направления развития истории, по воле которой будет расти блоковое противостояние между формирующимися лингвистическими отечествами — Францией, Испанией и даже Германией — под легким покровом слабого императорского единства. Гордая и амбициозная Анна соблазнилась — и ее можно понять — перспективой (иллюзорной?) блистательного союза своей дочери с Карлом Пятым, который через некоторое время в любом случае станет хозяином части Европы и не менее обширной части Америки.
Тайны власти находятся внутри королевской семьи. Но за ее пределами она — ничто без олигархов: владетельных сеньоров, простого дворянства, разбогатевших в одночасье буржуа, alias разжиревшей публики. И те и другие по воле короля входят в состав Высшего королевского совета. В начале правления Карла VIII коалиция высокородной знати и принцев крови во главе с семейством Боже контролировала основную часть правительства и первенствовала в борьбе против запевал «безумной» войны. Но в 1490-х годах их место заняли разночинцы и мелкопоместные дворяне. Среди них выделялись Этьен дю Веек и особенно Гийом Брисонне. Семья Брисонне, торговцев панталонами и чулочно-носочных фабрикантов из Тура, благодаря успехам в торговле, в финансовых делах, в выполнении доверительных миссий, поднялась высоко, вплоть до окружения Людовика XI и Карла VIII. На момент, о котором идет речь, в ее составе пять епископов и один архиепископ. Она завершит свою карьеру в XVIII веке среди людей в мантии, а не при шпаге. Вот еще одно доказательство среди многих других, что для возвышения по социально-политической лестнице не всегда обязателен доступ к высшим авторитетам аристократии наиболее благородной крови. В последнее десятилетие XV века Гийом Брисонне, человек талантливый и богатый, проявляет особое рвение в обогащении, желании занять различные посты, используя для этого деньги или давление. Он предстает фактическим премьер-министром короля Карла VIII. В 1495 году, то есть тогда, когда Папа не может ни в чем отказать французским войскам, оккупировавшим Рим, он становится кардиналом. «Панталонная» профессия отца Гийома послужит поводом для появления язвительных куплетов о Его Преосвященстве.
Восшествие на престол Людовика XII ознаменовалось мощным возвращением дворянства на вершину власти, что, впрочем, не сопровождалось радикальными изменениями принципов правления. Пьер Роган, маршал де Жье (1451-1513 гг.), влияние которого было в апогее в первые шесть лет правления «Отца народа», по происхождению принадлежит к самой высшей аристократии Бретани. Но он — младший из самой младшей ветви и, следовательно, в известной мере выглядит выскочкой. Правда, в эти времена короли не слишком ценят безупречную генеалогию у других. Они предпочитали окружать себя бастардами и младшими по генеалогии, поскольку и те и другие были более податливыми. Хороший солдат, прекрасный командир роты Роган подавил бунт горожан в Бурже. Людовик XI полюбил его за это еще больше и произвел в совсем молодом возрасте в маршалы Франции, позволив ему в течение десяти лет спать в своих покоях. Обогатившись за счет земель неудачливого коннетабля Сен-Поля, Жье проявляет большую тягу к деньгам, ко всем мирским благам. Правда, это широко распространенная черта у властей предержащих: модель бескорыстного руководителя в идеале, а зачастую и в реальности станет обязательной лишь в XIX веке. Следовавшие один за другим короли Людовик, Карл, Людовик не будут покушаться на состояние Пьера де Рогана: до 1503 года он, вместе с кардиналом д'Амбуазом, «мог все» за счет влияния на Людовика XII. Выражаясь современным языком, у д'Амбуаза «иностранные дела и культы», а у Жье — «внутренние и военные дела». Умеющий работать с документами и в боевой обстановке, маршал проявляет проницательность. Он высказывает смелые предложения о создании национальной инфантерии численностью 20 000 человек. Они неосуществимы в ближайшее время, но предвосхищают стратегию будущего, в которой дворянская кавалерия прекратит играть a priori первые роли.
Двойная свадьба объединяет Жье и его сына с двумя сестрами из влиятельного дома Арманьяков. Эта спаренная свадьба — вершина успеха новоиспеченного супруга. Среди коллег из высокородных семей это порождает зависть, которая и ускорит падение маршала. Ловкий карьерист Жье совершает ошибочный ход и сталкивается в 1504 году с королевой Анной, феодально-армориканский и раскольнический менталитет которой противостоит «национальным» тенденциям господствующей группы, в которую входит и наш герой (сторонник брака Клод Французской с Франциском Ангулемским). Анна
Бретонская, которая была и остается ярой сторонницей независимости герцогства, досадует на него за такую позицию. Да, он — бретонец, но это обстоятельство лишь усугубляет в ее глазах его положение давнишнего коллаборациониста французов.
С другой стороны, Жье из интриганских соображений и по причинам личного соперничества расстался с влиятельной Луизой Савойской-Ангулемской, матерью будущего короля Франциска I. Он, кроме того, настроил против себя кардинала Амбуаза, своего бывшего соратника, который, огорченный тем, что не стал Папой, решил удовлетворить свои претензии на власть на французской политической сцене. И он терпеть не может с кем-то делиться. Жье с 1504 по 1513 год — год своей смерти — был сначала в опале, затем в почетной ссылке в своем поместье. Это падение, случившееся по окончании громкого процесса, от которого на короткое время его спасает независимая позиция судей Большого совета, ни в чем, однако, не повредит его потомкам: представители ветви Рогана будут входить в «суперэлиту» королевства вплоть до эпохи первых Бурбонов.
Жье, он же Роган, входил в состав Высшего королевского совета как олицетворение военной верхушки благородного происхождения. Со своей стороны, высшие круги Церкви представлены в этом органе кардиналом Жоржем д'Амбуазом. Этот неутомимый клерк с 1498 по 1510 год, то есть до самой своей смерти, занимает самые высшие должности в правительстве. Человек власти, из большой семьи, «большой и жирный, с фиолетовым носом, с толстым брюхом и тройным подбородком», Амбуаз, как и Роган, принадлежит к высшей аристократии. Амбуазы обосновались на берегах Луары с 1100 года, имеют влиятельных родственников. В XV веке выходцы из их семьи служат Орлеанскому дому. Поэтому не удивительно, что Жорж д'Амбуаз сделает блестящую карьеру под покровительством одного из Орлеанцев, которого назовут потом Людовиком XII. Среди 17 сестер и братьев кардинала д'Амбуаза (будущего) — уже влиятельные советники Людовика XI и епископы Пуатье, Лангра, Альби. Как раз в этом городе прелат Луи д'Амбуаз, опираясь на епископские сеньориальные права и свое влияние, выступает в суде против местных буржуа (мещан). Он таким образом дает свою интерпретацию, в общем-то, точному тезису, но содержащему массу исключений, согласно которому город и монархия являются необходимыми союзниками против «феодализма».
Судьба Жоржа д'Амбуаза «индексируется» взлетами и падениями карьеры его патрона и интимного друга Людовика Орлеанского. Как и он, Жорж был в затруднении после поражения в «безумной войне». Потом все нормализуется: Амбуаз, куртизан на первых ролях, руководит восстановлением отношений между королем Карлом и Орлеанским домом в ожидании взлета с вступлением на трон Людовика XII. С этих пор он фактически первый министр и вскоре назначен кардиналом при посредничестве не делающем ему чести Борджиа. А позже он — представитель Людовика на зарубежных территориях, оккупированных французской армией. Он почти диктатор в Милане, но вскоре уступает полномочия своему племяннику Шомону д'Амбуазу, молодому военному из этой же семьи. Вместе с тем кардинал поддерживает и стремится укрепить университет в Павии (Ломбардия).
Неудачливый кандидат на папский престол, Жорж находит утешение за это поражение в получении должности римского легата на французских территориях. Это превращает его в первое лицо галликанского духовенства, при сохранении высоких государственных должностей. Создатель Камбрейской лиги против Венеции, кардинал манипулирует различными группировками при дворе с ошеломительной изощренностью. Распрощавшись с надеждой на тиару и избрав для своих амбиций другую сторону Альп, он повергает своего конкурента Жье с помощью Анны Бретонской, «феодальная» ностальгия которой идет вразрез с «национальными» устремлениями маршала. Затем, вновь изменив тактику, он председательствует на церемонии помолвки Франциска Ангулемского с Клод Французской. Эта помолвка делает отныне несбыточной (против желания королевы-бретонки, бывшей союзницы кардинала) всякую надежду на расчленение королевства, будь то в результате отторжения Бретани или Бургундии. Жорж прежде всего француз или роялист, и он скинул Жье только для того, чтобы взять на вооружение проводившуюся этим маршалом объединительную политику. Он в очередной раз оставляет Анну по ту сторону метафорического Куэнона вместе с призрачными пробретонскими иллюзиями. Амбуаз хорошо изучил политику Жье и действовал его методами. В то же время Жорж с радушием относится к проникновению в архитектуру итальянского влияния, что происходит на фоне бурного развития строительства в обстановке общего подъеме экономики. А разве не царствовал кардинал в Милане? В апогее его правления (1506 г.) новенький архиепископский замок в Гайоне, на границах туманной Нормандии, сочетает ультраготику земель Сены с Ренессансом итальянского полуострова, стрельчатую листву с арабесками пилястр. Умирая, он оставляет огромное состояние в 2 млн. золотом и семью, закат которой после его смерти (1510 г.) будет медленным и достойным.
На этот раз чередование представителей трех сословий было как бы соблюдено: после армии, а также высшей знати (Жье), за которой последовало высшее духовенство (Амбуаз), пришла очередь третьего сословия, «разжиревшего народа», также делегировавшего одного из своих представителей в коридоры власти. Флоримон Роберте (родился ок. 1460 г.) — выходец из разночинной семьи: поначалу Роберте были довольно скромными клерками или чиновниками, но со временем, к концу XIV века, вознеслись до влиятельных постов при дворе и в местном правительстве графства Форез. Затем мелкими шажками эта семья достигает желаемого — переходит на службу к герцогам Бурбонским — позднее королям Франции. Какое удачное плавание вниз по Луаре! Пьер де Боже рекомендует Флоримона Роберте Карлу VIII, который поручает этому еще молодому человеку различные дипломатические и финансовые миссии по обе стороны Альп. В результате женитьбы (ок. 1500 г.) Флоримон породнился с влиятельной «галактикой» туренских буржуа и получил дворянское звание. Все это под эгидой семьи Брисонне, которая наряду с другими во второй половине XV века «поставляла» королевству значительную часть административного аппарата. Полиглот (он знал четыре языка: французский, немецкий, итальянский и испанский) и, следовательно, редкая птица, Роберте в начале XVI века стал важной персоной, любимой и ценимой Людовиком XII. Король использует его в качестве первого секретаря. Он «знаток всех досье и всех секретов, фактически премьер-министр, человек более влиятельный и более компетентный, чем кардинал Амбуаз». Высокородные сеньоры любезно и даже заискивающе обхаживают его: люди высокого происхождения умеют преклоняться перед могущественными в данный момент лицами, когда считают это выгодным, и готовы тотчас же ими пренебречь, как только начнет меркнуть их недавно ярко блиставшая звезда.
В середине 1510-х годов Роберте решительно делает выбор, отвергая Анну Бретонскую, в пользу национального союза, символом которого является предполагаемый брак Франциска Ангулемского и Клод Французской. Эта политически удачная и менее счастливая в личном плане свадьба позволит удержать в составе королевства обширные владения Орлеанского дома и армориканский полуостров. Неоспоримый патриотизм Флоримона Роберте не мешает ему, по обычаям того времени, получать подачки от Испании, итальянских городов, австрийского лобби за мелкие услуги. После смерти Жоржа д'Амбуаза Флоримон становится при властителе первым лицом, которому неофициально доверено вести — что совсем немало — и финансы, и иностранные дела. Будущий Франциск I его любит и, став королем, докажет свои чувства, сохранив влиятельность Роберте (но теперь уже не единоличную). Получивший дворянское звание, баронский титул «Брат д'Аллюи», собственник обширных земельных угодий, золотой посуды, несметного количества экю и прочих подношений от лиц, которые его использовали, строитель луарского замка Бюри с украшениями эпохи итальянского Ренессанса, человек изысканного вкуса, Роберте умирает в 1522 году — в расцвете своего могущества. На смертном одре его посетил Франциск I, которому, между тем, он стал родственником. Прекрасная карьера для рода недавних писарей из Фореза. Процессия со 140 факелами сопровождает министра в последний путь. Высокопоставленный чиновник Флоримон, очищенный от плебейского происхождения, — это уже Кольбер, только без его гения и без Короля-Солнца. Становятся понятными льстивые стихи, которые адресует ему поэт Молине:
Прелестное создание, блистательный Флоримон,
Сияющее солнце на лазурном троне франка,
Твоя ангельская мудрость заботится особо
Об общей пользе.
Ведущие государственные деятели — Роган-Жье, Амбуаз, Роберте приобщаются к проблемам правящей олигархии, элиты власти — Королевского совета при Людовике XI, Карле VIII и Людовике XII. При Франциске I этот орган разделится на Совет представителей придворных кланов, который решал скорее юридические задачи, и Высший совет, или «деловой совет», эквивалентом (приблизительным) которого сегодня может являться Совет министров в узком составе. При Карле VII и трех его преемниках это разделение задач между Советом представителей и Высшим советом еще далеко не завершилось. До 1515 года Королевский совет — это «коллективный король», заседающий в присутствии и под руководством суверена. Совет занимается всем: следит за приобретением белого коня для торжественных въездов Карла VIII в какой-нибудь крупный город, но занимается и важными делами — войной в Италии, подавлением городских бунтов и т.д.
Состав Совета меняется по воле короля, так же, как присутствие или отсутствие любого советника. Руководящее ядро состоит из нескольких десятков человек. Обновляется оно медленно, что обеспечивает преемственность. «Ядро», о котором идет речь, было сформировано Людовиком XI, и частично его состав сохраняется вплоть до кончины Людовика XII.
Будучи политической олигархией, Совет состоит из небольшой группы лиц высшего ранга. Они прекрасно понимают интересы Божьи и даже государственные, но не забывают в своих молитвах и себя, проявляя особое внимание к вознаграждениям за свою преданную службу в виде мирских благ, земель, сеньориальных привилегий и драгоценностей.
В социальном плане советники подразделяются на две группы: незначительное большинство составляет знать, которая включает в себя принцев крови и более скромных представителей высших слоев. Довольно многочисленное меньшинство состоит из буржуа или разночинцев — выходцев из «разбогатевшего народа».
Обе группы работают в Совете в полном согласии. Но в повседневной жизни они разделены. Они различаются образом жизни, поскольку дворяне в большинстве своем остаются военными. Их разделяют также различия в проявлениях снобизма, отказ (частичный) вступать в смешанные браки, что не исключает некоторый, чисто женский мезальянс в той форме, как его практикуют богатые разночинки и прочие дочки министров-буржуа, помешанные на замужестве с дворянами. Члены Совета, будь они голубой крови или нет, одинаково преданны монарху. Эта преданность имеет принудительный характер и отличается от вассалитета феодального типа. В 1484 году принцы крови попытались создать в Совете группу, которая была бы предана только им, однако с провалом «безумной» войны органическое единство руководящего ядра восстанавливается. Стратегия Итальянских войн служит ему объединяющим фактором. «Великий замысел» войны на полуострове оказался способным вызвать энтузиазм или по крайней мере аппетит у могущественных и верных.
В первых рядах знати Совета теоретически находились принцы крови. И это прежде всего представители Орлеанского, Бурбонского, Алансонского родов. Эти «агнаты», иначе говоря, «потомки по мужской линии» капетингской крови, владеют богатыми и обширными, передаваемыми по наследству земельными уделами. Они обладают некоторыми признаками суверенных государств, которые центральная власть как раз и стремится уничтожить. Напыщенные «члены Совета с рождения», принцы крови, занимают в этом органе власти маргинальные, а порой и двусмысленные позиции. Дискриминационные меры против них (например, в случае с Людовиком Орлеанским в 1485 г.) свидетельствуют о преимущественно враждебном отношении правящей группы к их претензиям, считающимся чрезмерными, ибо они преследуют цель установить в рамках королевства феодальную и коллегиальную систему, которая была бы на службе интересов и в распоряжении могущественных земельных властителей. Однако уже с конца XV века логика развития французского государства требует совершенно иного. И эта логика одерживает верх. Даже Анна и Пьер Боже, уже сошедшие с вершины власти, находясь на которой они вели честную протоцентралистскую игру, не смогут избежать подозрений со стороны королевских сановников, которые будут упрекать чету Их Высочеств в том, что они демонстрируют большое влияние в Бурбонне и в других регионах. И именно его центральная власть стремится ограничить независимо от прежних заслуг Боже.
В зависимости от обстоятельств, к принцам крови в Совете с его изменчивой конфигурацией присоединяются крупные ленные владельцы не капетингского рода и обладатели обширных периферийных княжеских уделов, такие как Альбре в Пиренеях и Шалоны в Франш-Конте, соблазняемые поочередно Францией или Империей. Режим Валуа отводит этим влиятельным лицам в Высшем королевском совете роль статистов или держит для полноты состава с перспективой последующего изгнания или полного подчинения. «Централизующая» ассимиляция заходит столь далеко по отношению, в частности, к ветви Альбре, что она оказывается буквально поглощенной через брачные союзы королевской семьей. И именно от этой ветви династия получает своего последнего наследника Генриха Наваррского, сына Жанны д'Альбре, и основателя в 1589 году под именем Генриха IV нового ответвления монархического древа Бурбонов.
Можно ли было ожидать для Альбре более катастрофического завершения?
Модель «пылесоса» (французская королевская власть поглощает расположенные на своих границах крошечные княжеские уделы близлежащих иностранных государств, чтобы после их реформирования поставить себе на службу не без пользы для них самих) была задействована и по отношению к обширнейшей Бургундии, которая после расчленения направит в Королевский совет своих лучших представителей. С этого момента они будут довольствоваться плодотворным сотрудничеством с Францией, не обретя в свое время в Дижоне хозяина, который был бы достаточно могущественным и достойным их политических или светских амбиций.
Карл Смелый умер, да здравствует Людовик XI или Карл VIII! Такова логика, которой руководствуются бургундские перебежчики. Хитрая сирена из Плесси-ле-Тур щедро заплатила за их предательство. Среди них выделяются знаменитый Комин и несколько звезд поменьше, но также и «королевская братия» Крэвкёр и Рошфор, которые получат в награду за свой переход на Запад и как оплату за свои многочисленные деяния должности маршала и канцлера. Назовем еще несколько лиц, перешедших на сторону Франции и бывших вначале бургундофилами, но в более отдаленных землях (Франш-Конте, Швейцарии, Голландии). Я имею в виду трех Филиппов, названных так из чистого восхищения этим именем и славой Филиппа Доброго, герцога Бургундского. Речь идет о брессанце Филиппе Савойском, alias Филиппе Безземельном (само это прозвище объясняет, что в конечном счете он искал себе кредиторов во Франции).
Речь идет также о швейцарце Филиппе д'Ошбере, который довольствуется среди своих соседей-«иностранцев» крохами, выделяемыми ему швейцарскими простолюдинами. И наконец, упомянем еще германо-нидерландского Филиппа Клевского, он же Филипп — любитель порнографии, если верить знаменитому историку из Тель-Авива Микаэлу Арсгору. Этот Клевский перевертыш, принц Ренессанса, читатель Тита Ливия и Мелюзина, создатель фламандского зоопарка хищных зверей, ценитель картин с изображением обнаженных женщин остается тем не менее ярким приверженцем религии, охотно стегает себя лисьим хвостом (он мягче кнута), чтобы наказать себя за многочисленные отступничества (он служил всем и вся). Во второй половине своей карьеры этот авантюрист высокого полета окажет большие услуги французам. Продолжая анализировать роль знати, представленной в Совете, рассмотрим теперь военных руководителей. Будучи дворянами, они являются или бургундскими уроженцами, или даже «примкнувшими» бретонцами: Эстутвиль, Роган-Жье, Крэвкёр, Бодрикур (сын соратника Жанны д'Арк и Карла VII) придают Совету больше престижности в силу и своего происхождения, и практических знаний, а также гарантий лояльности, которые предоставляет постоянная армия уже нового типа. Благодаря им окончательно исчезает угроза гражданской войны, так называемой «безумной» войны или войны во имя «общественного блага». Такие войны решительно пресекаются этой группой профессиональных солдат. Так формируется на самом верхнем уровне государства (и на других) модель служилой знати. Она содержится за счет королевского правительства, получает от него земли, сеньориальные привилегии в награду за безупречную преданность.
Эта часть знати отличается от социальной группы, которая существовала три века назад под тем же названием: она состоит из преданных людей, а не феодалов в строгом смысле этого слова.
Военная деятельность не является единственным смыслом существования служилой знати. Некоторых из них, людей подлинно голубой крови, монарх использует как руководителей административно-финансовых округов или сенешалей, а также для выполнения доверительных дипломатических или иных миссий. И кроме того, они, если не избегать тавтологии, дают советы в Королевском совете. Монморанси — первые бароны Иль-де-Франс — позорно сотрудничали с Англией во время Столетней войны. Они вновь появляются в Совете в последней трети XV века. Этим они обязаны одному из младших своего рода, известному безграничной преданностью монарху Валуа. В их роду будут коннетабль и даже короли без корон в провинции Лангедок в «смутные времена». Любитель ораторствовать, Филипп По, бургундец, перешедший на сторону Франции, настоящий дворянин, закоренелый холостяк, образец безупречного рыцаря, крестовые походы которого, правда, никогда не выходили за пределы Канебьера, безоглядно блефовал на Генеральных штатах 1484 года в интересах Боже, развивая темы суверенитета народа, используя это прежде всего для обличения принцев крови. Он обогатится членов Королевского совета Валуа. Падение Карла Смелого сыграло роль, хотя и не всегда определяющую, в такой эволюции судеб и перемене клановых приверженностей. на должности советника монархии, как и его коллега Аллюэн, который представлял фламандское лобби в Совете (надежды его не оправдаются из-за итальянской политики преемников Людовика XI).
Выше упоминалось понятие «агнаты» по отношению к принцам крови — потомкам королевской семьи по нисходящей мужской линии. Но служилые дворяне, вступая в брак с женщинами из королевской семьи (это знаменитый «королевский брачный союз», лелеемый добропорядочными дворянскими семьями), перестают быть простыми дворцовыми обитателями (гостями дворца суверена). Отныне они сами формируют новые родовые ответвления, также принадлежащие к древу Капетингов. Так разветвляется королевское древо, обширное монархическое родство по мужской линии, включающее как агнатов, так и единоутробных потомков в окружении обитателей королевского дворца, которые колонизуют даже верхние эшелоны аристократии, подступы к Королевскому совету. Одновременно, помимо кровных связей и дворцового застольного братства, эти высокопоставленные персонажи находятся постоянно в положении выручаемых-выручающих по отношению к власти или королевской казне: они предоставляют свои средства казне, когда она пуста, и гребут из нее, с благословения монарха полной мерой, когда это позволяют бюджетные доходы или когда этому дает основание значимость оказанных ими услуг.
Теперь о Церкви, которая также представлена в Совете: Брисонне, Амбуаз, Ла Балю в 1460-1500 годах положили начало традиции превращения кардиналов в министров и государственных деятелей. Эта традиция продлится в XVI веке (Тур-нон), достигнет наибольшего расцвета в XVII веке (Ришелье, Мазарини) и весьма достойно завершится в XVIII веке (Дюбуа, Флёри, Тансен, Берни).
Будучи одновременно и приверженцем «мантий», и сторонником ослабления церковного влияния, Людовик XIV допускает лишь одно отступление от этого правила: настолько он не доверял вообще людям, которые облачались в «красное» (получали кардинальский сан) в Риме и свою лояльность должны были свидетельствовать Папе, а не французскому монарху. В более широком смысле некоторые епископы, имевшие или не имевшие собственный домен, присутствовали в Совете при королях Карле VIII и Людовике XII из соображений политической и технической целесообразности, а не для того, чтобы заниматься духовными или религиозными делами. Среди них помимо Брисонне и Амбуаза фигурируют члены семьи Помпадур — настоящего епископского питомника, — вышедшей из лимузенской знати. Один из них — Жоффруа де Помпадур сумел преуспеть в противостоянии с архиепископом Бордо в результате частной войны, закончившейся победой «помпадурских сил» (гражданские войны к этому времени исчезают, а частные, хотя и случаются реже, на некоторое время переживут гражданские). Большой охотник до барышей, этот Жоффруа, епископ Перигё (затем Ле-Пюи) и ведущий счетовод, был влиятельным членом Королевского совета во времена Боже до тех пор, пока не попал в полуопалу за участие в 1486 году в орлеанском заговоре. Тем не менее семья выйдет из этих епископальных и «советнических» передряг окрепшей и более влиятельной: они окажутся благотворными для расцвета фортуны этого рода.
Между привилегированными сословиями (духовенством и особенно знатью) и разночинцами в Высшем совете находятся еще канцлеры Франции. Среди них — один Брисонне, два Рошфора (бывшие бургундцы), некий Жан де Гане. Их семьи принадлежат к судейской, нотариальной или торговой буржуазии, преодолевающей промежуточные этапы в процессе «одворянивания», впрочем, не всегда обязательные.
В рамках «кадровой политики», которая проводилась королем (или от его имени), семьи канцлеров не совсем чистых кровей приближают нас, наконец, к пресловутому «разбогатевшему народу», отдельные представители которого (Роберте, Брисонне) нами уже здесь рассматривались.
Среди нескольких десятков буржуа или экс-буржуа, которые поочередно присутствуют в Высшем совете в течение десятилетий от Людовика XI до Людовика XII, встречаются интеллектуалы — потомки членов Парламента, эксперты по финансовым, военно-морским, дипломатическим делам, торговый или судейский люд, просто выскочки из семей мясников и даже королевский врач Адам Фюме, который стал докладчиком по государственным делам. Корпус докладчиков формировался из юристов, входивших в Высший совет или состоявших при нем. В Совете заседали люди различного происхождения, потомки «людей мантии», включая врачей, но также и выходцы из неаполитанской коллегии адвокатов (Мишель де Риез) и даже дворянские бастарды (Сейсель).
В целом присутствие представителей «богатого народа» в Высшем совете стало особенно заметным в последние годы правления Людовика XII. Временами они составляли, как это было, например, в период, когда туда входили Флоримон Роберте, Гане, Понше, Котро, Юро, Бон-Санблансе и низкородный дворянин Батарне, доминирующую социальную группу. Однако в начальный период правления Франциска I произойдет отторжение буржуазии: будут отстранены Санблансе и семья Понше. Они станут жертвами гнева нового короля, а также классической охоты на козлов отпущения. В целом в течение полувека — от Людовика XI до Людовика XII — Высший совет достаточно точно отражал многообразие мнений, соотношение сил и снобизм, которые существовали в высших элитах нации. В своей основе эти элиты состояли из дворянского большинства и влиятельного буржуазного меньшинства. При этом первая группа оставалась малоподатливой перед более или менее безуспешными попытками представителей второй группы добиться высшего социального статуса и полной интеграции с дворянством. В Высшем совете царило также взаимное презрение и высокомерие. И в этом плане орган, о котором идет речь, полностью соответствовал своему времени. Несмотря на некоторые отклонения, Совет, как коллективное воплощение мудрости (предполагаемой) короля Франции, придерживался национальной и в целом антифеодальной линии, но ни в коем случае не антидворянской. Опираясь на армию, он пресекал дестабилизирующие попытки, возникавшие по замыслу принцев крови. В Совет назначали только по выбору короля. Такой авторитарный подход фактически предопределял платоническую роль Генеральных штатов, которые в принципе могли бы быть адекватной структурой коллективного представительства. Несмотря на эти недостатки, Совет был относительно «типичным» для правящих классов страны. Они привносили в него мелочность, извечные споры по вопросам рангового старшинства. Совет регулировал процессы их внутреннего размежевания и более фундаментальные распри между голубой и не совсем голубой кровью. Он был менее изолирован от верхних слоев общества в целом, чем его аналог в эпоху «административной монархии» XVII века и государства Людовика XIV. Конечно, это государство будет более обширным, развитым, мощным и организованным, чем небольшой руководящий аппарат в эпоху Валуа. Но Государство-Солнце в результате станет лишь более «величественным» и более изолированным от живых сил, воплощенных в дворянстве, духовенстве, купечестве. Этот отрыв произойдет только в пользу самого Совета, состоящего из высоких представителей «людей мантии» и их потомков, которые заполнят и даже монополизируют Высший совет и его окружение с 1661 по 1715 год.
