— Андрей, смотри. Да тут целый пир. Вот здорово! Боюсь, как бы не кончилось дело oleum ricini .
В классную дверь опять заглянула непричесанная голова сторожа Якова.
— Еще вам, держите!
Сверток в синей бумаге перешел в руки Ливанова.
— Словно сговорились. Там ветчина, сосиски, котлеты, а здесь виноград, груши, яблоки. Не хватает только бутылки токая! Кто это старается?!
Котельников не принимал участия в торжестве. Он сидел с ногами на широком классном окне и смотрел на городской сквер. По безлистым, укрытым февральским снегом аллеям бродили одинокие фигуры любителей зимних прогулок.
Днепр лежал внизу белой дорогой, словно кто-то щедро развернул широкую штуку серебристого полотна. Солнце садилось на крышу тюрьмы. Серой щетиной стояли по обочинам сквера оголенные кусты. Часовой застыл на месте, и штык его на фоне белой стены казался таким же высохшим сучком, с которого опали лапчатые летние листья.
— Васька, иди лопать! Тут на три обеда хватит! — приглашал Андрей.
Василий продолжал смотреть в окно.
— Я не голоден. Не знаю, к чему такая демонстрация!
— Ну, пошел философствовать, — махнул рукой Ливанов. — Что тут непонятного? Мог весь класс сидеть, а сидим только мы трое. Ну, вот нам и принесли доказательства товарищеской признательности.
Василий пожал плечами и не ответил товарищам.
— Не хочешь-ну и черт с тобой! Нажмем, Андрей! — И товарищи принялись уплетать принесенную еду.
Ваську разбирала досада. Разве это называется держать себя в руках?! Выскочил он в классе с признанием наперекор всем новым мыслям. Тут же спохватился — ведь этак можно получить документы, лишиться урока, но было поздно. Андрей, Ливанов и это угощение — все это было ни к чему.
Когда первый голод был утолен, Ливанов растянулся на парте. Он бросал виноградинки кверху и ловил их ртом. Ягоды большею частью падали на пол и катились в разные стороны. Ливанов смеялся, как расшалившийся ребенок.
— Что дурака валяешь? — зло сказал Котельников. — Нажрался, так отдай остальное Якову!
— Это я, должно быть, поглупел от скуки, — сознался Ливанов. — Наглядное доказательство пользы, которую приносят гимназические меры наказания.
— Ну и дурак! — на этот раз мягче сказал Василий. — Он подошел к парте и взял бутерброд.
— Ты, Васька, что, собственно, дуешься? — спросил Андрей. — Не понимаю…
— Я не понимаю, за каким чертом нужно было садиться троим. Я встал именно для того, чтобы отсидеть одному…
— Все за каждого, каждый за всех! — поднял кверху палец Ливанов. — А кроме того, тебе одному не поверили бы.
Шесть часов без обеда мушкетеры заработали совершенно неожиданно. В шестом классе каждые две недели писали классное сочинение по русскому языку. В одну из пятниц преподаватель-словесник неожиданно преподнес шестиклассникам тему «О любви к отечеству и народной гордости». Тема не понравилась. Гимназисты вели себя шумно и написали сочинение из рук вон плохо. Провалились и патриоты, и признанные «беллетристы» класса, все, как один, принадлежавшие к либеральному лагерю. Преподаватель решил, что это демонстрация, и заявил, что в следующую пятницу сочинение будет повторено на ту же тему.
В следующую пятницу никто не принес в класс тетрадей.
Преподаватель вызвал инспектора.
Швинец рассвирепел немедленно. Он брызгал слюной, кричал о падении дисциплины и заявил, что настоит на своем и класс будет писать сочинение. Он лично принес из учительской комнаты пачку линованой бумаги и роздал ее ученикам.
Пришлось писать сочинение вторично на ту же тему.
Когда сочинение было написано, Швинец заявил, что он оставляет весь класс без обеда на три часа. Но если класс выдаст тех, кто явился подстрекателями, то он согласен простить класс и накажет только вожаков.
— Ну-с, так как же? — закончил он свое предложение. — Называйте фамилии.
Класс упорно молчал. Преподаватель отошел к окну и смотрел на серое зимнее небо, словно его не касалось все, что происходит в классе.
Швинец оперся руками на переднюю парту и обводил бегающими, пронзительными глазками весь класс.
— Что ж, молчите? У самих виновников, вижу, смелости признаться нет. Придется вам дать срок. — Он вынул часы. — Вот три минуты срока. После этого я уже разговаривать с вами не буду… Имейте только в виду, что обо всем этом будет доложено господину директору.
Такое обещание сулило шестиклассникам новые репрессии.
Класс молчал. Никто не глядел друг на друга. Тридцать пять гимназистов усиленно рассматривали верхние доски парт с хорошо знакомыми надписями, рисунками и резьбой.
— Две минуты! — вызывающе произнес Швинец.
— Я предложил классу не брать тетрадей, — раздался громкий голос.
Тридцать четыре головы, как по команде, повернулись в сторону Котельникова. По классу пошел глухой шум. Все взволнованно шептали что-то друг другу.
— И я!
— И я!
— Так, так! — язвительно прошипел Швинец. — Так и надо было ожидать, господа Аяксы. Правда, вас трое, но это ничего!
— Они не Аяксы, а мушкетеры, — бросил кто-то с Камчатки.
— Ну, все равно, Аяксы или мушкетеры, но по шести часов без обеда все трое получат. Извольте остаться сегодня же.
Сумерки заползли в класс. Высокие белые стены и ослепительно чистый потолок посерели. В запертую классную дверь глядела ночь коридора.
— Время как тянется, — посмотрел Ливанов на часы.
— Это только для безобедников, а вообще, я тебе скажу, время летит! — отозвался из другого угла класса Андрей.
— Что привело тебя к столь глубокомысленному выводу? — спросил Ливанов.
— О, знаешь, я сейчас занят важным делом. Я подвожу итоги.
Ливанов подошел к Андрею.
— Андрюшка, представь, и я занимался этим делом два дня назад. Мои итоги поразили меня так же, как гром. Какой год! Какой год!
Перед Андреем лежал «Товарищ» на 1905/6 год».
На первой странице упорный издатель, не считаясь с духом времени, предлагал все те же, что и в прошлом году, вопросы. Окрепшим почерком Андрей в сумерках выводил свои ответы.
1. Имя, отчество и фамилия…… Андрей Мартынович
Костров.
2. Возраст……. 15 лет 5 месяцев.
3. Рост……… 159 сантиметров.
4. Любимое занятие…. Читать.
5. Любимый герой всеобщей истории……. Спартак.
6. Любимый герой русской истории……. Декабристы.
7. Любимый писатель (поэт) Некрасов.
8. Любимое произведение…. «Война и мир».
9. Любимый предмет….. История.
10. Любимый цветок…. Глупый вопрос.
11. Любимый преподаватель ….. Нет.
12. Любимый товарищ ….. Костя Ливанов и Вася Котельников.
13. О каком высшем учебном заведении мечтаете?…. Все-таки еще не знаю.
— Интересно, — сказал Ливанов. — Теперь смотри мою. — Он вынул из кармана новенький «Товарищ».
1. Имя, отчество и фамилия Константин Давыдович
Ливанов.
2. Возраст……. 15 лет и 4 месяца.
3. Рост……… 159 1/2 сантиметра.
4. Любимое занятие…. Читать.
5. Любимый герой всеобщей истории……. Дантон.
6. Любимый герой русской истории……. Бакунин.
7. Любимый писатель (поэт)…… Чернышевский.
8. Любимое произведение…… «Что делать?».
9. Любимый предмет…… История и русский язык.
10. Любимый цветок…. Гвоздика (французская революция).
11. Любимый преподаватель…… Марущук.
12. Любимый товарищ…… Андрюша Костров и Вася Котельников.
13. О каком высшем учебном заведении мечтаете?.. Филологический факультет.
— Так, так, как говорит Швинец. Вот, Костя, за один год все наши детские увлечения испарились. Все течет, все меняется.
— Я думаю, теперь пойдет изменяться еще быстрее.
— А я вам скажу, ребята, — отозвался Котельников, — пока вы отвечаете на дурацкие вопросы в «Товарище», ничего по существу не меняется. Одна романтика. Не знаете вы толком, что вам, собственно, в жизни надо делать.
— А ты знаешь? — огрызнулся Ливанов.
— И я не знаю, — спокойно сказал Василий. — А может быть, и знаю… — И он замолчал.
Сумерки окончательно завоевали весь полупустой куб шестого класса. В окна заглянули звезды.
Когда сторож Яков открыл дверь, в коридоре приходилось идти ощупью.
Морозный воздух охватил гимназистов, прошел по молодым телам струею бодрой и пьяной.
— Пойдем ко мне. Скажем, что занимались вместе, — предложил Андрей.
— А что я своим скажу?
— А от меня пойдем к тебе. Сегодня бродить разрешается сколько угодно. Поймают — скажем, усердно отбывали наказание…
— Где шлялся? — буркнул старик Костров. — Что вы ночью бродите? — И потом другим тоном: — Там тебя ждут, ступай поговори, а потом скажи мне, в чем дело…
— Кто ждет? — удивился Андрей.
— Ну, иди, иди! — оборвал его отец.
В комнате Андрея с книжкой в руках сидел Миша Гайсинский. На нем была какая-то серая рубаха без светлых пуговиц. Он не улыбнулся навстречу друзьям и не протянул руки.
— Здравствуйте! — сказал он.
— Миша, здравствуй! — бросились к нему товарищи. Жали ему руки, хлопали по плечу.
— Ты откуда?
— Где ты пропадал?
— Что с тобою? Почему ты не в форме?
— Разве можно на все сразу ответить? — устало наклонил голову Миша. — Где я только не был!
— А сейчас ты куда? Где ты живешь?
— Вот этого я и сам не знаю… Я, собственно, и сам не понимаю, зачем я пришел сюда, в этот город. Я хотел было пойти к Монастырским, но за их домом следят. Яша уже был арестован… Я пришел просить тебя, Андрей, зайти к дяде и узнать у него, могу ли я к ним прийти. Я жду тебя уже несколько часов.
— Да нас, знаешь, посадили без обеда и, как видишь, плотно.
— Что же, все воюете? — снисходительно улыбнулся Миша.
— Ну, какая у нас война? Вот ты, я думаю, пережил за это время.
— Да, конечно. После погрома я хотел было поджечь усадьбу Савицкого, но крестьяне раньше меня пустили этому барину красного петуха, а меня поймали у усадьбы… с коробкой спичек в руках. Если бы я не был так молод, меня бы повесили, а так — не знали, что со мной делать. Гоняли меня по тюрьмам, по пересыльным пунктам. А потом я убежал…
— Вот это так приключение!
— Но эти приключения, — сказал Миша, — уверяю вас, совсем не похожи на приключения трех мушкетеров.
— Мы читали твою записку у Яши.
— Глупая записка! По тюрьмам и по участкам я много думал и много встретил людей. Это все люди тысяча девятьсот пятого года. Дело, конечно, не в бомбах. Теперь я уже не написал бы такой записки.
— Андрей! — послышалось из другой комнаты. — Это кто? — спросил Костров, нахмурив брови.
— Это гимназист… бывший… Миша Гайсинский.
— А почему он не в форме?
— Видишь ли… Он сейчас не в гимназии… и даже надо сказать больше…
— Понял я, понял! — поднялся во весь рост старый чиновник. И шепотом: — А зачем сюда шляется? Почему именно к тебе пришел? Какие дела?
— Но не могу же я его выгнать. Ему некуда идти.
— Мне нет никакого дела. В моем доме я не допущу подобных явлений. Я кое-что слышал. Я не хочу разбираться в этом деле. Но твой… бывший… товарищ мог бы постесняться приходить в дом видного судейского чиновника. Он компрометирует меня! Понимаешь?
— Папа, но нужно же стоять выше этого.
— Не смеешь учить меня, щенок! — Теперь он не сдерживал своего зычного голоса. — Я требую, чтобы ты сейчас же объяснил своему товарищу положение вещей. Понял? Марш!
Андрей повернулся. На пороге уже стоял бледный, с пылающими глазами Миша.
— Я слышал, я понял. Я прошу вас простить меня. Я больше никогда не приду в дом видного судейского чиновника…
— Куда ты, Миша? Куда же ты пойдешь?
— Не все ли равно, — бросил Миша и, не прощаясь, зашагал к двери.
Андрей схватил фуражку, набросил пальто и помчался вслед за Мишей на улицу. За ним последовали Котельников и Ливанов.
— Мишка, постой! Куда же ты пойдешь? Сейчас к Монастырским нельзя. Час ночи! Нужно всех будить. Ясно, что обратят внимание. Надо же тебе куда-нибудь деваться.
— Но куда? — развел руками Костя. — Ко мне, увы, ничего не выйдет. Васька — у чужих. Товарищей таких у нас нет, чтобы можно было положиться. У Ашанина — мама… У Бельского отец — сыч сычом.
— Слушай, а что, если к Марущуку? Независимый человек. Ведь такой исключительный случай — и близко. Неужели он откажет?
— Миша, как ты думаешь?
— Делайте, как хотите, — махнул рукой Миша. — Я так устал, так хочу спать, что готов опять идти в участок…
Робкой рукой нажал кнопку звонка Андрей. Дверь открылась не скоро.
Со свечой в руке показался на пороге Марущук в ночном халате и стоптанных туфлях.
— Это вы, господа? В чем дело? — В его голосе звучало нескрываемое изумление.
Гимназисты звонят в час ночи в квартиру семейного преподавателя.
Даже землетрясение не оправдало бы подобного нарушения приличий.
Со свечой и в туфлях в порядочных семьях встречают почтальона, несущего срочную депешу близкого родственника, у которого смертельно заболела мать. Словом, для того чтобы поднять с постели надворного советника, преподавателя министерской гимназии, нужны события огромной важности.
— Простите! — смущенно прошептал Андрей. — Исключительный случай!.. Вот Миша Гайсинский. — И он выдвинул вперед не менее смущенного Мишу.
— Гайсинский?! Откуда вы?..
— Он все вам расскажет, — перебил Ливанов. — Ему нужно только переночевать где-нибудь. Он завтра пойдет к родственникам. Ему некуда деваться… А сейчас на дворе мороз.
— Так, так! — начал понимать Марущук. — Но у меня негде устроить вашего товарища.
— Но разве это так важно?.. Где-нибудь на диване, на полу, — волновался Ливанов. — Только до утра!
Марущук крякнул, снял пальцем нагар со свечи и демонстративно взялся за ручку двери.
— Не понимаю вашей настойчивости, господа! Неужели вам непонятно, что именно мне менее всего подобает сейчас прятать у себя… ну, давать приют… ну… словом, вашему товарищу? Прошу простить меня… Второй час, все уже спят. Надо быть более чуткими, господа! — сказал он с иронией и захлопнул дверь.
Гимназисты застыли в темноте перед запертой дверью, не решаясь идти на улицу.
Миша стоял, прислонившись плечом к стене. Он, видимо, ничего уже не соображал от усталости.
— Я вычеркиваю Марущука из «Товарища»! — заявил Ливанов.
— Рекомендую тебе выбросить «Товарища» со всеми героями и любимыми цветками. И радикальнее и умнее! — посоветовал Котельников.
— Но что у нас за отцы, товарищи?! — вместо ответа воскликнул Ливанов. — Я вижу, все они один другого стоят. Ведь они тоже когда-то были молоды.
— Ты хочешь сказать, что и мы можем стать такими же? — подозрительно спросил Андрей.
— Товарищи, вы идите, а я здесь посижу, на лестнице, иначе я засну на ходу, — сказал Миша. — А кто кем будет, поверьте, это никому неизвестно. В один день может все измениться. Я это знаю по себе.
Он сел на ступеньку и склонил голову на колени.
— Я знаю, что делать, — вдруг затормошил Мишу Андрей. — К Петьке Стеценко. Он спит отдельно… в кладовке. Кладовка теплая. Петька уходит в шесть на завод — целый день будешь спать. А сейчас возьмем извозчика…
Миша вздохнул и, ничего не отвечая, пошел к выходу, опираясь на руку гимназиста.