Глава первая

1

Казалось, море слегка взгрустнуло. Прикорнуло у берега и задумалось. Порой вздохнет печально, перешепчется о чем-то с легким вечерним бризом и снова смолкнет. Далеко-далеко, почти на горизонте, темнеет парус. И кажется, что это одинокий странник в пустыне ищет и никак не найдет тропку к теплому вечернему огоньку. Куда ни повернется, куда ни направит свой путь — всюду унылые холмики волн. Да и ищет ли он что-нибудь? И парус ли это? Может быть, причудливая тень вон той далекой тучки спустилась на море и загляделась в зеленоватый сумрак глубинной дали?..

Над взгрустнувшим морем, над теплым берегом вместе с ветерком плывет тишина.

Ну, молчишь? — спросила Лиза. — Затаилось?

Море не отвечало.

Ладно, молчи… Я тоже буду молчать…

Она обхватила руками колени и долго сидела, прислушиваясь к тишине. Ей хотелось наедине с собой разобраться в своих сомнениях, ответить себе на вопрос: что же делать дальше?..

Еще год назад, когда втроем — она, Игнат и Андрей — работали на стройке в одной бригаде, все казалось простым, ясным: она любит Игната, Игнат не чает в ней души, а Андрей… Андрей — друг, он, конечно, рад их счастью. Чего еще желать? Смешно слышать, как некоторые скептики ворчат: «Жизнь — штука сложная, жизнь прожить — не поле перейти». Глупости! Так могут говорить только неудачники, вроде Ольги Хрусталевой. А она. Лиза, не видит в жизни ничего сложного. Есть голова на плечах, есть проворные руки — все остальное придет само. Стоит ей сказать Игнату только слово — и завтра она будет не Колосова, а Морева. Они будут вместе работать, вместе строить свое уютное гнездышко…

Да, год назад все было простым и ясным. А теперь… Лучше бы уж не ездил Бледнолицый поступать в летное училище, не будил бы в ней дремавших желаний стать не тем, кем она была! Как часто теперь вспоминается ей праздник авиации! Летчики, красивая форма, смех, восторженный шепот гостей: «Смотрите, они какие-то особенные, эти авиаторы, смелые, находчивые»…

У нее появилось какое-то новое отношение к работе, стройке. Часто, пристукнув кирпич мастерком, она с досадой восклицала:

— Вчера — кирпичи и известка, сегодня — известка и кирпичи, завтра — кирпичи и известка! И так всю жизнь. Тебе не скучно, Игнат?

Он не отвечал. Лиза злилась:

Почему ты молчишь? Разве мы об этом мечтали?

А о чем же? — Игнат с удивлением смотрел на нее.

О чем? Ты уже забыл?..

Он молчал, а она запрокидывала голову вверх и смотрела на проплывающие облака. Ей хотелось, чтобы Игнат понял: сейчас она думает об Андрее. Ему будет больно? Ну, что ж… Ей тоже больно. Потому что Игнат обманул ее надежды. Потому что он не такой, как Андрей…

Лиза теперь все чаще и чаще думала об Андрее. Всегда ли он относился к ней только по-дружески? Может быть, думая всегда об Игнате, она не заметила чего-то?

Цепкая память, однажды схватив картинки прошлого, теперь возвращала их Лизе словно в увеличенном виде: вечер перед отъездом Игната и Андрея на медкомиссию. Все трое сидят на берегу. Лизины пальцы запутались в волосах Игната, и в это время Андрей зажигает спичку. Она тогда не успела отдернуть руку. Ей теперь тоже кажется, что она помнит его лицо: растерянное, с болезненной гримасой ревности, с тоской в глазах… А там, в училище? Когда Лиза, словно случайно, прижала его руку к своей груди, как он вздрогнул. Неужели это ничего не означает? А вдруг?!

Она написала ему письмо. Полушутливое, полусерьезное. Больше намеков, чем признаний. Любит — поймет!

Андрей не ответил. Почему не ответил? Не понял? Что ж, она скажет ясней.

Во втором письме Лиза писала:

«Андр Юшка, славный мой, милый мой летчик! Ты почему-то не ответил на мое предыдущее письмо, и я думаю, что оно могло затеряться. Или, может быть, ты не веришь, сомневаешься, колеблешься, чем ответить на мои слова? Но ты ведь летчик! Ты сам как-то писал мне: «Особенность летного искусства — мгновенно принимать нужные решения. У летчиков в воздухе нет времени для долгих размышлений». В воздухе… А на земле? По-моему, летчики и на земле решают быстро. Почему же ты молчишь? Раздумываешь? Тогда я еще раз скажу тебе обо всем. Еще тогда, когда мы были совсем малышами и ничего не знали о каких-то других чувствах, кроме дружбы, я всегда хотела быть рядом с тобой. Откуда мне знать, почему? Ты помнишь наш девиз: «Плечом к плечу, храня великую силу дружбы, всегда вперед, только вперед»?.. Но я хотела идти плечом к плечу вдвоем с тобой, понимаешь, только с тобой. А шли мы втроем, и получалось так, что Бледнолицый всегда оказывался рядом со мной, а ты — подальше. И это вошло в привычку. Когда я стала девушкой и стала разбираться в более сложных чувствах, уже трудно было что-либо изменить. Почему? Может быть, я полюбила Игната? Нет, любви не было… Просто шла по течению, ни о чем не заботясь. Шла, шла и вдруг… Когда я увидела тебя среди курсантов и летчиков, я даже растерялась в первую минуту. Мне казалось, что это не ты, не тот Андр Юшка, с которым я всегда свободно болтала. Я почувствовала вдруг, как какая-то большая сила влечет меня к тебе. Мне хотелось смотреть и смотреть на тебя, только на тебя, Андрей. И когда я смотрела в твои глаза, то видела в них волнение и нежность. С нами был Игнат. Скажу прямо (да ты и сам, наверно, это чувствовал): рядом с тобой он казался каким-то сереньким, незначительным… И я поняла: Игнат — это привычка, от которой мне все равно рано или поздно придется отказаться! А ты…»

Это неоконченное письмо и сейчас хранилось у нее в столе. Она вдруг испугалась своей смелости: вдруг Андрей отвергнет ее признания! Что, если он надумает рассказать обо всем Игнату! Тогда не будет даже того гнездышка, которое она может свить с Бледнолицым. Остаться одной, без всякой надежды? Нет, это не для нее! Лучше уж подождать приезда Андрея, тогда все станет ясным…

Лиза!

Лиза вздрогнула, обернулась и увидела Игната. Он смешно подпрыгивал, спускаясь к морю с крутого обрыва.

Лиза, я давно тебя ищу! — кричал Игнат. — Угадаешь, что я принес?

Он с разбегу упал рядом с Лизой, голова его, может быть по воле случая, оказалась на ее коленях.

Ну, — спросила Лиза.

Игнат молчал. Он как-то сразу, притих, словно тепло ее тела отняло у него способность двигаться, говорить. Рядом плескалось море, легкий, почти прозрачный туман плыл от горизонта. И глаза Игната затуманились от ее близости. Лиза знала это, даже не глядя на него. Всегда вот так: шумит Игнат, смеется, балагурит, но стоит только Лизе обнять его, прижаться к нему — и он затихает. Раньше это нравилось ей, было приятно испытывать на нем силу любви: горячий, беспокойный, Игнат по ее желанию становился мышонком.

Ну, говори, — повторила Лиза.

Игнат продолжал молчать. Тогда она отодвинулась и сказала:

Какой-то ты, Игнат… Не знаю, как и сказать… Мягкий, что ли. — Она засмеялась. — Уж очень быстро ты раскисаешь…

Игнат привстал, провел рукой по глазам, будто отгоняя что-то. Ему показалось, что он уловил в ее голосе нотку презрения.

Раскисаю?

Лиза потрепала его за волосы и сказала мягче:

— Уже и обиделся… Эх ты, Бледнолицый…

«Нет, просто показалось, — думал Игнат. — Взбредет же такое в голову: презрение…»

Я получил письмо от Андрея, Лиза. Он через неделю приезжает в отпуск. С тем парнем, помнишь, его девушка лежала в госпитале.

Андр Юшка! — Лиза не хотела, чтобы Игнат видел ее бурную радость, но не в силах была сдержаться. — Чего ж ты сразу не сказал, Бледнолицый!

Игнат улыбнулся:

Он ведь не через час приезжает, а через неделю.

Все равно. Знаешь, Игнашка, у мамы есть две бутылки семилетнего портвейна. Думаешь, не выклянчу? Мы встретим великого иллюзиониста со всеми почестями.

Ты только смотри, не влюбись в этого парня, Никиту, — пошутил Игнат. — Он вроде красивый.

Бойся, чтобы я не влюбилась в Андр Юшку, — громко засмеялась Лиза.

На этот счет я спокоен, — ответил Игнат. — Андр Юшка — друг…

2

Андрей и Никита стояли у раскрытого окна, смотрели на мелькавшие мимо полустанки и разъезды, молчали. Вагон был почти пуст. Кроме них, в соседнем купе сидели два подвыпивших старых моряка. Были они в поношенных морских шинелях, в морских фуражках со снятыми крабами. Перед моряками стояла наполовину опорожненная бутылка, на разостланной газете лежали куски жареной рыбы. Друзья оживленно беседовали.

— Нет, ты не скажи, Федор Андреич, — говорил один. — Жена — это ж все-таки друг. Я вот тридцать пять годов со своей Анфисой прожил, а и теперь, как отлучусь на недельку, скучаю по старухе. Почему, как ты мыслишь? Да потому, что мы вроде как срослись с ней, вроде как одна душа у нас. А может, не только душа, а и кровь. Вот, к примеру, резал ты сейчас булку хлеба, и вдруг — чирк, полоснул себя ножом по пальцу. Мне от этого что? Ну, дам я тебе свой платок, чтоб, значит, ты перевязку сделал. И не поморщусь. А если Анфиса? Тут уж, брат, и мне будет больно. Потому что ей больно. Нет ты, брат, не скажи…

А я говорю — болячка! — упрямо доказывал второй собеседник. — Каждая жена — болячка. Вот тут! — Он хлопнул себя по шее. — Как чирий. Три десятка лет назад какая была моя Марья? Прихожу к ней в гости, еще женишком был, Марья моя — сплошная музыка. «Федечка, может, тебе наливочки? Федечка, может, мадеры? Ах, ах, я и забыла, у меня ж «зверобой» есть… Для тебя приготовила». В общем — философия. А теперь? «Федор, опять налакался? Черт старый, одним духом водочным в могилу меня вгонишь, анафема!..» — Моряк помолчал, потом протянул: — Дру-уг, нечего сказать.

Никита прыснул, толкнул локтем Андрея:

— Слышишь? Мотай на ус, может, пригодится.

Андрей улыбнулся, но не ответил. Он думал сейчас совсем о другом. Вот промелькнул красный кирпичный домик, похожий на поставленную вертикально спичечную коробку. Андрей успел прочесть надпись: «Пост 376». Значит, через пятнадцать минут — город. Его город, где ждут родные, друзья, знакомые скверы, шум моря. Бледнолицый, наверно, придет встречать на вокзал и громко будет кричать: «Здорово, Андр Юшка!» А Лиза? Придет ли она? Андрей вспомнил о ее письме. Обычно Лиза начинала писать: «Здравствуй, Андр Юшка, прими привет от рожденных ползать…» Последнее письмо не было похоже на прежние. «Андрей, милый, славный…» Она писала о том, как соскучилась по нем, как грустит. «Мне словно чего-то не хватает без тебя, Андрей, словно я что-то потеряла… Поймешь ли ты меня?» Нет, он не все понял. Ему казалось, что она хочет сказать о своем большом чувстве и боится. Почему боится? Черт! Она ведь писала не Игнату, а ему! Какое же у нее может быть другое чувство, кроме… Игнат… Об Игнате ни слова. Почему? Разве?.. Да, он все-таки понял, что она хотела сказать. Понял все. И старается обмануть себя, прикинуться простачком… Легче ведь сделать вид, что ничего не случилось, что все это шутка. Взбрело Лизке в голову побалагурить, вот и написала такое письмо. Написала и сразу же забыла. А он тоже забыл? Себе-то можно признаться: не забыл ни одного слова! И думает, думает… Об Игнате, о себе, о Лизе. Нравилось ему еще какая-нибудь девушка так, как Лиза? Конечно, нет. Лиза — особенная. И не только потому, что красивая. В ней словно бурлит какая-то сила. Глаза все время куда-то зовут, и трудно не пойти на этот зов… А куда идти? Давно уже все стало ясным: Игнат и Лиза, их любовь — это табу. Андрей может только оберегать их привязанность, но не посягать на нее. Потому что они — его друзья. Он готов на все, но не на подлость.

И вот последнее письмо Лизы. Оно будто выбило из-под ног Андрея почву. Он не знал, что делать. Чувство — это одно, а долг — другое… Лучше бы она не писала так. Лучше было бы все по-старому…

Да, было бы лучше… — громко сказал Андрей и словно отмахнулся от чего-то неприятного.

Что? — опросил Никита.

Андрей ответил не сразу. Он посмотрел на Никиту, будто только сейчас его увидел, потом сказал:

Мне кажется, что ты редко пишешь Анке. Не скучаешь, что ли?

Я пишу редко? — удивился Никита. — А почему я должен показывать тебе каждое письмо? — Никита засмеялся. — В неделю — пять писем. И получаю столько же. Вопросы еще есть?

Вопросов нет, — улыбнулся Андрей.

Никита высунулся в окно, подставил голову ветру. В воздухе уже чувствовалось приближение моря: был он какой-то мягкий и свежий. Никите казалось, что вот сейчас, сквозь грохот колес, он услышит шум морского прибоя. И, может быть, увидит белокрылых чаек, несущихся над пенными гребнями волн, и белые паруса яхт, похожих на чаек. Море, солнце, юг… А как там, где Анка? Наверно, еще не совсем оттаяла земля, низкие деревья стоят без листьев, скучные, угрюмые. Что она делает сейчас, его Анка? Смотрит на хмурое небо и вспоминает тот день, который оборвал ее мечту стать пилотом? Или думает о нем? Сколько времени они не виделись? В марте ее отправили в санаторий. Потом она уехала к себе в Сибирь, стойко выслушав приговор врачей: «Летать вам больше нельзя». Сейчас уже начался май… «Анка, Анка… Увидеть бы твои глаза, прижаться бы к ним губами…»

В каждом письме, — проговорил Никита, повернувшись к Андрею, — она пишет: «Я буду ждать тебя».

3

Они вышли из вагона с небольшими чемоданами в руках, остановились на перроне, растерянно оглядываясь по сторонам. Где же мать, Игнат, Лиза? Не получили телеграмму?

Нет никого. — Никита участливо посмотрел на друга. — Это и лучше, явимся неожиданно.

Правда, это лучше. — Голос Андреяневольно дрогнул. — Страшно не люблю, когда встречают или провожают. Пойдем, Никита.

И не двигался с места, не веря, что никто не пришел. Было обидно и немножко стыдно перед Никитой.

Пойдем, Никита…

В это время услышал громкий голос Игната:

Вот он, наш Андр Юшка! Скорей, Лизка!

Игнат бежал по перрону, бесцеремонно расталкивая недовольных пассажиров. Он был без фуражки, светлые волосы взлохматились, глаза блестели. И весь он, казалось, светился радостью.

Игнат… Бледнолицый!..

Андрей бросил чемодан, обнял Игната. Разве нужно о чем-нибудь говорить? Разве скажешь, как это хорошо быть настоящими друзьями!

Потом Игнат отошел в сторону, церемонно кланяясь:

Разрешите представить! Лиза Колосова, девушка — золотые руки.

Лиза подошла к Андрею, остановилась. Они смотрели друг другу в глаза и разговаривали без слов. «Лиза, — спрашивал Андрей, — ведь все то, что ты писала, было шуткой? Ну скажи «да» — и будет все хорошо, и радость нашей встречи ничем не омрачится, слышишь, Лиза?» — «Нет, — говорили ее глаза. — Это не было шуткой. Зачем ты хочешь обмануть самого себя?» — «А как же Игнат?» — спрашивал он. «Ты должен решить сам…»

Она вдруг увидела в его глазах гнев и испугалась. Что с ним происходит? Не слишком ли далеко она зашла? Может быть, надо сделать шаг назад?..

Лиза неуверенно протянула руку:

Здравствуй, Андрей. Ты смотришь на меня, как на привидение. Я изменилась?

Ты очень изменилась, Лиза, — ответил Андрей, подумав: «Чувствует ли что-нибудь Игнат? И почему я не могу разговаривать с ней так, как раньше: свободно, непринужденно?»

Лиза только теперь увидела стоявшего в стороне Никиту. Она толкнула Игната и воскликнула:

Какие же мы все невежи! Бросили гостя одного, стой, мол, любуйся нашей встречей… Здравствуйте…

Никита, — подсказал Андрей. — Разве ты забыла? Я ведь знакомил вас.

Нет, не забыла. Но он стал совсем другим… Настоящим летчиком.

Благодарю за комплимент, — улыбнулся Никита, протягивая руку вначале Лизе, затем Игнату. — Но до настоящих летчиков нам еще далеко. Так же далеко, как до неба…

Игнат взял чемодан Никиты, Андрей поднял свой, и они пошли к трамваю.

Мать почему не пришла? — спросил Андрей. — Не заболела ли?

Какой там заболела — засмеялся Игнат. — Пир на весь мир готовит. Лизка тоже только оттуда: помогала стряпать.

Игнат поднял бокал с золотистым вином, посмотрел на Лизу:

За что?

За их будущее, — ответила Лиза, показывая на Андрея и Никиту. — За то, чтобы слава прогремела о них на всю страну. Выпьем.

Андрей встал. Положив руку на плечо матери, он сказал:

Слава — далеко. О ней еще рано говорить, даже мечтать рано. Мама, выпьем за тебя, за твое здоровье, за то, что ты — мама.

Мать наклонила его голову к себе и поцеловала сына в лоб.

Спасибо, Андрюша, сынок. Дай бог и вам всем здоровья.

Андрей почувствовал, что Лиза обиделась. Молча выпив вино, она поставила бокал на стол и спросила:

Почему о славе рано мечтать?

Потому что мы и в воздух еще не поднимались, — улыбнулся Андрей. — Какие же мы герои?

Но мечтать-то можно? — не сдавалась Лиза.

Мечтать? — Андрей на минуту задумался. — Мечта, по-моему, должна быть реальной. Игнат мне писал, что он мечтает разработать какой-то особый метод кладки стен. Он ищет этот метод, не спит, наверно, ночами, до чертиков в глазах сидит над чертежами. Вот это — реальная мечта. Понимаешь? Она у него вошла в жизнь. А какой толк в том, что я буду мечтать сейчас о славе летчика, когда я не держался еще за штурвал самолета? А может быть, я и летать-то не выучусь…

Игнат взглянул на Андрея, и, как всегда при виде друга, теплое чувство заполнило его всего. «Какой он хороший, наш Андр Юшка! — подумал он. — Такой же простой; такой же скромный, каким и был…»

Лиза отрывисто засмеялась:

Мечта каменщика! Смешно! У тебя мало фантазии, Андрей… Такие, как мы с Игнатом, выше карниза последнего этажа не полезут. Слава не для нас. А вы…

А мы сейчас нальем еще и выпьем за всех нас, Лиза. — Андрей взял бутылку и стал наливать в бокалы вино. — А потом потанцуем, попоем, тряхнем стариной, как говорят.

Вот это хорошо, сынок. — Мать с одобрением посмотрела на Андрея. — Спеть лучше, чем делить то, чего нет.

…Вечер входил в комнату, сумерками прикрывал цветы на окнах, занавески, лица людей. Кружилась голова от вина, от музыки. Когда Андрей встал, чтобы включить свет, Лиза взяла его за руку и попросила:

Не надо. Так хорошо…

Он снова сел рядом с ней, но Лиза не отпустила его руку. Андрей осторожно попытался освободить ее, но Лиза еще крепче сжала пальцы и опустила руку вниз.

Вот так и сиди, — сказала она.

Может быть, ей показалось, что Андрей вздрогнул? Нет, она почувствовала, как он плотнее придвинулся к ней, и словно огонь пробежал по его телу.

Лиза посмотрела на Игната. Он сидел напротив, рядом с Никитой, в сумерках его лицо было бледным и каким-то уставшим. Игнат, не переставая, курил, разговаривал с Никитой, но Лиза видела, что он не спускает с нее глаз. И что-то напряженное было в его взгляде, словно Игнат хотел что-то сказать и не мог. На мгновение Лизе стало не по себе. Острое чувство жалости к Игнату, толкнулось в сердце, поскреблось, как бы просясь впустить туда. Впустить? Но разве хватит там места для двоих? Лиза теперь не сомневалась, что не обманывает ни Андрея, ни себя: она любит его, только его. Это уже не игра: так кружится голова от близости Андрея, так приятно осязать тепло его руки! От Андрея веет какой-то неизведанной силой, она будто вливается в Лизу, заставляя вздрагивать. Все больше и больше кружится голова и безумно хочется, чтобы он взял ее сейчас на руки и унес далеко-далеко, все равно куда. Быть вместе с ним, чувствовать его силу, отдать свою волю его воле, отдать все…

Игнат протянул руку за бокалом, грузно приподнялся с места:

За тебя, Андр Юшка! — Он залпом выпил вино. — За великую силу дружбы!

И уронил отяжелевшую голову на стол.

Андрея словно кто-то толкнул. Он рывком освободил свою руку, его захлестнул гнев на себя, на Лизу, он готов был закричать от стыда, от боли. Он чувствовал себя так, славно вот только сейчас что-то украл и его схватили за руку, поймали с поличным. Вор! Вор и подлец! Казалось, об этом говорят осуждающие глаза Никиты и строгие, немного печальные глаза матери. Хорошо, что ничего не видит Игнат. Не видит? А может, уже увидел?..

Андрей схватил со стола папиросы и вышел из комнаты, бросив на ходу:

Я скоро вернусь.

Ветер с моря обдал прохладой, немного успокоил. Закурив папиросу, Андрей лег на траву, закрыл глаза. Хотелось побыть одному. Нет, ни о чем не думать, ну его все к черту! Просто лежать с закрытыми глазами, без мыслей, без движений. Море недалеко, оно или ворчит, или стонет. В окне вспыхнул свет, донеслись слова песни:

Пел Никита, хрипловатым голосом помогал Игнат. Никита, Игнат… Друзья…

Андрей вдруг услышал легкие, осторожные шаги. Лиза?

Он открыл глаза, вгляделся в густой сумрак. Да, Лиза. Она словно крадется, часто оглядываясь на двери. И шепотом, как заговорщица, зовет:

Андрей…

Он плотнее прижался к траве, затаил дыхание: может быть, пройдет мимо? Темно, надо только не двигаться, не шуметь.

Андр Юшка!..

Его обожгла мысль: он — трус! Прячется от девушки, прячется от самого себя. Лежит, затаившись, как вор, которого ищут,

И опять, как в комнате, его охватил гнев. Но теперь только на себя… Андрей встал и громко спросил:

Ты ищешь меня, Лиза?

Она подошла, приложила палец к губам:

Зачем ты так кричишь, Андр Юшка?

Он попробовал пройти мимо нее, но Лиза уцепилась за рукав:

Подожди, Андрей. Посидим немножко. Здесь так хорошо. А они там поют. — Она подняла руку к голове, прошептала — Шумит… Шумит…

Качнулась, ища опоры. Боясь, что Лиза упадет, Андрей схватил ее за плечи. Она сразу прильнула к нему всем телом, прижалась лицом к лицу. Андрей закрыл глаза. Ему хотелось оттолкнуть Лизу, бросить на землю, ударить, крикнуть: «Зачем ты так! Знаешь же, что люблю… Там — Игнат…» И хотелось…

Он почувствовал ее губы, ищущие его губ. Когда он коснулся их, они уже были открыты для поцелуя. Горячие, влажные…

4

Андрей и Никита лежали на берегу моря, подставив спины солнцу. Им было хорошо вдвоем. Они часами могли говорить о предстоящих полетах, вспоминать эпизоды из жизни училища, делиться планами на будущее. И могли по целому часу молчать, думая каждый о своем, не тяготясь молчанием.

Никита чувствовал, что в отношениях Андрея с Игнатом и Лизой что-то произошло. В училище Андрей часто говорил о своих друзьях, говорил с искренней теплотой, радовался близкой встрече. Какие картины он рисовал, приглашая Никиту в гости! Они вместе с Игнатом и Лизой будут кататься на яхтах, валяться на песке у моря, бродить по паркам, ходить в театр, в кино. Месяц пролетит, как день! Игнат и Лиза — это такие друзья, каких нет на всем белом свете. Игнат и Лиза не дадут им скучать ни одной минуты. Он, Никита, даже не представляет, что это за люди, Игнат и Лиза…

И вот проходит день за днем, отпуск приближается к концу, а собираются они вместе все реже и реже. И не от Игната и Лизы это зависит, думает Никита, а от Андрея. Он почему-то избегает их, старается быть только с Никитой. Почему? Что произошло между ними? Андрей молчит, ему, наверно, не хочется об этом говорить…

Никита перевернулся на спину, подложил руку под голову и прикрыл от солнца глаза платком.

Андрей, — будто что-то вспомнив, спросил Никита. — Сегодня воскресенье?

Да. — Андрей приподнялся и облокотился на руку. — А что?

Я думал, что Игнат и Лиза тоже придут сюда. Ведь сегодня выходной.

Ты соскучился?

Я — нет. Но тебе, наверно, должно быть, скучно без них.

Обо мне можешь не беспокоиться. Я чувствую себя прекрасно.

Не врешь? — Никита сбросил платок, в упор посмотрел на Андрея.

Андрей притворно зевнул, положил голову на скрещенные руки:

Поспать что-то хочется, Никита. Помолчал бы ты.

Никита придвинулся к нему, положил руку на плечо:

Слушай, Андрей, ты мне расскажи обо всем. Ну? Ведь я не верю тебе, трын-трава! Не верю, что ничего не случилось. Как-то очень уж чудно получается: Игнат, Лиза — верные, самые лучшие друзья, и вдруг — такое…

Какое? — Андрей быстро поднял голову и взглянул на Никиту. — Какое такое?

Плохое! — ответил резко Никита.

Андрею не хотелось говорить об этом с Никитой, но он чувствовал, что говорить придется. Отмахнуться сейчас, отшутиться? Или все рассказать, может, легче станет? Нет, легче, пожалуй, не станет.

Черт! — Андрей с силой ударил кулаком по песку. — Я ведь не сделал ничего плохого. Почти ничего!

Никита молчал, выжидая.

И тогда Андрея словно прорвало. Он говорил быстро, будто боялся, что Никита может помешать ему высказать все до конца.

Понимаешь, Никита, она была хорошей девушкой. Мы вместе росли, но Игнат всегда был ближе к ней, чем я. Нет, я не думал отнимать ее у Игната. Никогда не думал. Молчал, все, понимаешь, все скрывал. Ни она, ни Игнат ни о чем не догадывались. И все было хорошо…

Он умолк, но Никита напомнил:

Все было хорошо? А потом?

Потом она прислала мне письмо. Какое-то полупризнание. Я не ответил. А теперь… Знаешь, Никита, я изменил Бледнолицему. Морально изменил.

Он это, по-моему, чувствует, — тихо проговорил Никита.

Нет, он ничего не знает! — возразил Андрей. — Вчера вечером, когда ты писал Анке письмо, я ходил на приморский бульвар и видел его с Лизой. Они сидели вместе на скамье, смеялись…

Что ж, она держит Игната в резерве? — ухмыльнулся Никита. — На всякий случай? Или ты, или, если с тобой не получится, он? Хо-ро-ошая девушка, трын-трава!..

Не надо так, Никита, — попросил Андрей. — Это сложнее, чем ты думаешь. Она, видимо, боится обидеть Игната.

Никита сел, вытащил из-под аккуратно сложенной одежды портсигар, закурил. Он чувствовал, как в нем нарастает, охватывает все его существо непреодолимая ярость.

«Такие вот «хорошие» девушки, — думал Никита, — опошляют красоту любви. А разве любовь принадлежит только им? Когда какой-нибудь неотесанный болван наступает сапожищем на нежный цветок, выращенный чьими-то заботливыми руками, все кричат: «Это хулиганство! Не позволим!» А когда оплевывают самое красивое…»

Вот что, Андрей, — решительно проговорил Никита. — Твою «хорошую» девушку я не хочу больше видеть. Точка. «Она боится обидеть Игната…» Тьфу! Противно слушать! Она ни черта не боится, трын-трава! Кроме одного, конечно: как бы не раскусили, что она за птичка! Но этого как раз ей и нечего бояться. Игнат не знает, а ты… Ты просто распустил слюни…

Замолчи! — Андрей готов был ударить Никиту. — Замолчи, слышишь! Какое ты имеешь право? Я знаю Лизу лучше, чем ты. Она… Она в этом не виновата. Если бы твоя Анка…

Анка? — Никита даже побледнел от волнения. — Не думаешь ли ты сравнивать ее с этой вот… Лизой?

Лиза не хуже.

Что?

Лиза не хуже других, вот что! Обо мне можешь говорить как угодно, а Лиза…

Никиту словно подбросила пружина. Он стоял над Андреем с крепко стиснутой в зубах папиросой и смотрел на него с нескрываемым презрением. Как смел он поставить имя Анки рядом с какой-то ветреной девчонкой, для которой любовь и дружба — разменная монета! Вчера был Игнат, сегодня — Андрей, завтра еще кто-нибудь, и так без конца? Ни чести, ни совести! Никита теперь вспомнил, как вела себя Лиза в тот вечер, когда они приехали. И как вел себя Андрей. Да, уже тогда было противно смотреть на ее гаденькие улыбочки, на ее кривлянья. А тост, который она произнесла: «За то, чтобы слава прогремела о них на всю страну!» Только и думает, наверно, о чужой славе. «Хорошая девушка!» И Андрей посмел сравнивать ее с Анкой…

Никита далеко швырнул погасшую папиросу и сказал:

— На твою «хорошую» девушку мне наплевать, трын-трава. А вот ты… Я думал, ты настоящий человек… Обмануть Игната и смотреть после того ему в глаза?

Андрей молчал. В нем будто что-то оборвалось, что-то надломилось. Он еще готов был защищать Лизу, но чувствовал, как неприязнь к ней растет все больше и больше. Как это сказал Никита? «Она держит Игната в резерве. На всякий случай…» Черт! Не может быть, чтобы Лиза была такой! Не может быть? Когда он увидел их вчера на приморском бульваре, они сидели рядом на одной скамье. Ее рука лежала на плече Игната, голова склонилась к его лицу. Нет, она лгала в письме, что грустит без него, Андрея! Лгала! А Игнат ничего не знает, ему хорошо с ней, он смеется…

Сядь, Никита, — попросил Андрей.

Никита сел, выбрал в песке ракушку и внимательно начал ее рассматривать.

Не сердись на меня, — сказал Андрей. — Я немножко запутался во всем этом.

Никита продолжал молчать.

Давай уедем завтра в училище, — вдруг предложил Андрей. — Осталось пять дней, там отдохнем… Да, и приготовиться к полетам надо.

Сбежим? — ухмыльнулся Никита.

Ты не смейся. Потом я все обдумаю. Потом… А сейчас… Тебе это трудно понять.

Не так уж и трудно, — дружеским тоном ответил Никита.

Андрей легонько толкнул его плечом:

Спасибо!

Он встал, поднялся и Никита. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

 

Глава вторая

1

Перед отпуском многие думали: что можно сделать, за один месяц? Каждого ждут друзья, которым надо все рассказать, ждут родные, с которыми хочется побыть подольше, ждут горы, реки, ждет много привычных дел и, чего греха таить, ждет сладостное безделье, когда можно спать по десять часов в сутки и ни о чем не думать. А дни будут бежать быстро-быстро, и не успеешь оглянуться, как отпуск кончится и надо будет укладывать чемодан. Да, что можно сделать за один месяц?..

Но вот месяц еще не прошел, а многих уже потянуло в училище, и кажется, что именно там идет настоящая жизнь, что только там ждет все то, чем полно сердце.

Андрей и Никита вошли в коридор и остановились. Еще по дороге они спорили: первыми явятся сюда или их кто-нибудь опередит?

Слушай, — сказал Никита и толкнул локтем Андрея. — Вася Нечмирев держит речь.

Когда же он успел приехать? — улыбнулся Андрей. — Позавчера я видел его в городе, он клялся, что приедет в училище через пять дней, не раньше.

…И вот я случайно открываю «мемуары» Яши, — слышался голос Нечмирева, — и что вы думаете? Миллион чертей! Если Яша не гений, то кто же тогда гений?! Весь отпуск Яша делал великие открытия. Вот несколько из них, особенно выдающихся. Цитирую: «Звук хлопка рождается оттого, что встречаются в ударе две ладони». (Я. Райтман, книга первая, стр. семнадцатая). Скажите, слышал ли кто из вас об открытии, более великом? Или вот: «Каждую осень, обычно после того как стукнет первый мороз, листья падают с деревьев» (там же, стр. двести одиннадцатая). Какая удивительная наблюдательность!

Вот салака паршивая! — донесся голос Яши. — Не успел приехать, уже начал…

Андрей и Никита на цыпочках поднялись по лестнице «и притаились за шторой. Комната была похожа на вокзал: разбросанные повсюду чемоданы, на полу скомканные газеты, рюкзаки. Приехало человек десять или двенадцать. Вася сидел на чемодане, Яша стоял рядом и возмущался:

Нет, ты скажи, Абрам, видел ли мир еще одного такого великовозрастного оболтуса, как этот Нечмирев? Ведь, кроме как трепаться языком, он ничего больше не умеет.

Андрей на секунду выглянул из-за шторы, но этого было достаточно, чтобы Вася, не глядя в их сторону, все же увидел и его, и Никиту. И он сразу же переменил тему.

Ладно, Яша, — сказал он. — Не будем говорить о присутствующих. Пока не приехали Андрей и Никита, я расскажу, как они прославились в нашем городе. Хотите?

Давай, Вася! — засмеялся Бобырев.

Ну вот, слушайте. В нашем городе каждый год отмечается так называемый праздник моря. Откуда эта традиция, я не знаю. Устраивают гулянья, катание на шлюпках, а вечером председатель горсовета устраивает ужин. Приглашают самых знатных и культурных людей. Конечно, председатель уже знал, что в отпуск приехали три летчика: я, Андрей и Никита. Всем нам сразу же прислали пригласительные билеты на ужин. Ну, надраили мы крабы и пуговицы, отутюжились и являемся. Все чин чином.

И вот садимся за стол. Я, человек знающий, шепчу своим тюленям: «Смотрите, водку наливать надо в рюмки, а не в бокалы, котлеты кромсать вилкой, ложку держать в правой руке». Подают осетрину с укропчиком, с зеленым лучком, с подливочкой, словом, пальчики оближешь. «Работай!» — шепчу я своей братве. Те сразу же по три куска каждый цап — и на тарелку. Люди молчат. И вдруг — миллион чертей! — смотрю, Андрей и Никита хватают ножи и кромсают осетрину. Ну, думаю, опозорились, идиоты! И меня опозорили! Ведь слюнявому мальчишке известно, что рыбу ножом не режут, Толкаю Андрея локтем, а он подмаргивает: порядок, мол, Вас я, этикет знаем. А напротив сидит капитан теплохода «Вечерняя звезда» и улыбается. А потом говорит; «Хочу, дорогие товарищи, рассказать вам случай из жизни. Плавал на Тихом океане один шкипер. Чудо был, шкипер! По всем морям и океанам не отыскать было моряка более культурного. И вот однажды его шхуна попала в шторм. Паруса разорвало, мачты свалились за борт, бушприт — к черту, в бортах — течь. Боцман ошалел, бегает по палубе, держит в руке боцманскую дудку и кричит: «Свистать всех наверх!» Шкипер стоит на спардеке и громовым голосом подает команду: «Шлюпки — на воду! Будем покидать корабль». Последняя шлюпка отвалила от шхуны, остался один шкипер. Стоит, руки на груди скрестил, как капитан Немо. Так положено: командир покидает свой пост последним.

И вот, когда шхуна уже начала погружаться в воду, шкипер прыгнул и поплыл к шлюпке. Плыть оставалось всего десяток метров, когда все увидели, что наперерез ему мчится акула. В шлюпках ахнули. Но шкипер был храбрый моряк. Он выхватил из ножен кортик и взмахнул им. Казалось, еще миг, и он поразит страшное чудовище в самое сердце. Но… акула приподняла голову над водой, и моряк услышал, как она проговорила человеческим голосом: «Шкипер! Рыбу ножом не режут». Рука шкипера дрогнула, он на секунду задумался и… погиб…»

Андрей и Никита взглянули на осетрину, на ножи в своих руках и все поняли. Поняли это и другие, потому что все смотрели в их сторону. А я только и смог сказать: «Эх, тюлени, тюлени, два миллиона чертей!»

Послышался громкий смех курсантов, Никита уже хотел выйти из-за шторы, но Андрей удержал его за плечо.

— Подожди, Никита. Ручаюсь, что Вася еще не кончил, — прошептал он.

Вася, действительно, не кончил. Покосив глазом на шторы, он продолжал свой рассказ:

— Но вы думаете, что на этом все и закончилось? Андрей и Никита решили все же показать, что они уж не такие тюлени, как о них подумали из-за этой проклятой осетрины. Они начали расхваливать друг друга. Никита начинает: «Ах, если бы вы знали, что это за летчик Андрей Степной! Мир таких не видел. Для него фигуры высшего пилотажа — это все равно, что простая арифметика для профессора математики!» А Андрей в это время хвалит Никиту. «Нет, — говорит он капитану «Вечерней звезды», — вы даже представить себе не можете, что это за человек, Никита Безденежный! Умница, светлая голова, необыкновенный лингвист!» — «Да что вы? — удивляется капитан. — И много языков он знает?» — «Французский, английский, итальянский». — «По-французски я когда-то разговаривал», — говорит капитан и направляется к Никите. А Никита, как вы знаете, говорит по-французски так же отлично, как я по-полинезийски. Но виду не подает. Подходит к нему капитан и просит: «Не сможете ли вы, молодой человек, перевести на французский одну строчку известной русской песенки: «Ах вы, сени, мои сени». — «С удовольствием, — отвечает Никита. — В переводе на французский это будет выглядеть так: «Ах, вестибюль, мой, вестибюль!»

Когда утих смех курсантов, Вася закончил:

Но не думайте, что после этого Андрея и Никиту позорно изгнали. Просто, к ним подошел сам председатель горсовета и сказал: «Наше общество очень признательно вам за то, что вы осчастливили нас своим посещением, но… В общем, разрешите пожелать вам спокойной ночи…»

Вася, может, продолжишь?! — крикнул Никита, входя в комнату.

А, Никита, Андрей! Мы только сейчас вспоминали вас. Я тут рассказывал ребятам про Яшу Райтмана и думал: «Вот жаль, нет Никиты и Андрея! Посмеялись бы!»

2

А уже через две недели, когда закончилась наземная подготовка и рулежка, эскадрилья вышла на аэродром для полетов.

Это утро каждый курсант вспомнит и через двадцать лет. Голубоватое тихое утро с застывшими листочками деревьев, с легкими, прозрачными облаками в синем небе. Вспомнит курсант и гордое волнение в глазах при готовившегося к первому полету товарища, и незабывае мое волнение души.

Один за другим выруливали на старт самолеты. Со стартовой линии дежурные взмахивали белыми флажками: разрешено взлетать — и навстречу ветрам улетали в первый полет будущие летчики. На каждом лице в счастливых, глазах — радость этой незабываемой минуты и тревога: как-то я буду чувствовать себя в воздухе? Каждый курсант перед тем как сесть в самолет, окидывал взором широкую степь, долгим взглядом смотрел на блестки росы, разбрызганной по зеленой траве, прислушивался к тишине. Словно хотелось запомнить все это надолго, может быть, навсегда.

…Никита проверил ремни, надвинул на глаза очки и доложил:

Курсант Безденежный к полету готов!

И вот он в воздухе. Плывет внизу земля, незнакомая, неузнаваемая. Плывет медленно, удаляясь все дальше и дальше. Какое-то особое чувство охватывает каждую клетку тела, хочется смеяться и петь от счастья.

Смотрите влево, — сказал инструктор. — Видите «Т»?

Никита утвердительно кивнул головой:

Вижу.

Делаем второй разворот.

«Второй? — подумал Никита. — А когда же был первый? Неужели прозевал? Растяпа! А еще давал себе обещание не отвлекаться, за всем наблюдать. Сколько же времени мы летим?»

Он взглянул на часы, но тут же вспомнил, что не заметил времени взлета. «Коробочка», или полет по кругу от взлета до посадки, длится шесть минут. Шесть минут! Почему не шесть часов?! Почему не шесть дней? Лететь бы и лететь все выше и выше, все дальше и дальше…

Убираем газ, — говорит инструктор, — готовимся к четвертому развороту.

Сразу стало так тихо, что зазвенело в ушах. Так тихо может быть только в воздухе. Ни единого, звука не доносится с земли, только посвистывает ветер в расчалках и, кажется, слышно, как винт рассекает воздух.

— Идем на посадку. Наблюдайте за землей.

Никита видит посадочное «Т» и финишера с флажком. Кто это? Да, Яша! Яша Райтман. Рожица Яши расплылась в счастливой улыбке, словно он сам, а не Никита идет на посадку. А там, впереди, десятки глаз наблюдают за самолетом и, конечно, как только Никита станет на землю, его окружат плотным кольцом и посыплются вопросы: «Ну как, Никита, хорошо? Не боязно?» «Очень хорошо, — ответит Никита. — И ничуть не боязно, трын-трава! Только время в воздухе летит уж очень быстро…»

3

Инструктор Алексей Прокофьевич Быстров больше всего в своей жизни любил летать. Пожалуй, в училище не было летчика, который так страстно был бы привязан к своей профессии, как он. В нелетную погоду, когда аэродром был закрыт туманом или ветер не позволял подняться в воздух, Быстрое не находил себе места. Тиская в зубах не перестававшую дымить коротенькую трубку, он ходил вокруг самолета злой и угрюмый, кляня на чем свет стоит погоду и заодно всех синоптиков. Приземистый, широкоплечий, издали он казался неповоротливым и медлительным, но стоило к нему приблизиться, как это впечатление сразу же исчезало: все движения его были порывисты, стремительны и точны. Быстрова почти никогда не видели отдыхающим: он все время что-то делал, куда-то спешил, кого-то искал, словно внутри у него действовала навечно заведенная пружина. Еще в первый год пребывания в училище курсанты в шутку прозвали Быстрова индейским именем — Чики-Туко, что на делаварском наречии означало «человек-непоседа». Он не отзывался на это имя, но и не сердился…

Летную биографию своего инструктора Андрей и Вася Нечмирев узнали случайно. Однажды, когда Быстров проводил с летной группой наземную подготовку, его зачем-то вызвали в штаб училища. Старшекурсник, который пришел за Быстровым, с интересом оглядел курсантов и сказал:

Повезло вам попасть к Чики-Туко.

Куда попасть? — спросил Вася.

К Человеку-Непоседе, — засмеялся старшекурсник. — К инструктору Быстрову. С ним не пропадете.

Вася достал коробку «Казбека» (сам он курил «Ракету», но на всякий случай всегда имел при себе хорошие папиросы) и услужливо предложил:

Закурите, пожалуйста. А почему вы говорите, что с ним мы не пропадем?

С Чики-Туко? — старшекурсник даже удивился. — Да он же… За четыре года он не отчислил ни одного курсанта! На себе вывезет, а человеком сделает. Кто-кто, а Быстров знает, что такое отчислить курсанта. Да об этом вы, наверно, уже слышали?

Ничего не слышали, — признался Вася и попросил: — Расскажите.

Курсант взглянул на часы, сел на траву:

Садитесь. Самого меня тогда в училище еще, конечно, не было, но, знаете, из поколения в поколение… В летной группе, где Быстров был курсантом, инструктор свирепствовал зверски. Часа три-четыре повозит, видит, что плохо получается с расчетом или посадкой, — и все. Собирай чемоданчик, до вокзала и пешком дойдешь. А то уже и самостоятельно выпустит, в зоне человек часа три налетает, потом вдруг — отчислить. «Как, почему, за что?» — «Не получается вираж. Понятно? Не получается и не по-лу-чит-ся! Советую идти на техническое отделение».

Отчисляли тогда быстро, лишь бы инструктор сказал свое веское слово. А Быстров, говорят, после первого же полета заболел воздухом. В самолет садится — дрожит от счастья. На инструктора смотрит, как на бога. Ночью бредит полетами. Увольнительных в город никогда не брал: друзья — на танцы, Быстров — в ангар.

Bce у него шло хорошо. Первым вылетел самостоятельно. В зоне виражи отличные, боевые развороты — мастерски, восьмерки — любо с земли посмотреть. Да! А вот — штопор… Был бы инструктор хороший человек, ничего бы не случилось. Не такая уж это сложная фигура — штопор… А он что делает? Приказывает: «Левый штопор, два витка». Заваливает Быстров машину, один виток, второй, третий… «Куда вы смотрите, черт бы вас побрал! — кричит инструктор. — Самолет угробить хотите?» Быстрое просит: «Разрешите еще попробовать?» Набирают высоту, Быстрое вместо того чтобы витки считать, прислушивается: скоро ли рявкнет инструктор. И опять — то же… Знаете, когда в чем-нибудь не уверен — трудно. Чики-Туко, конечно, волнуется, переживает, инструктор еще больше психует…

На другой день — не лучше. Еще перед вылетом инструктор «подбодрил»: «Вряд ли у вас что-нибудь получится». И точно: вместо двух витков Быстров уже четыре делает. На землю сядут, на Быстрова, говорят, смотреть было больно: кадык туда-сюда ходит — слезы глотает человек, губы до крови искусал…

Так инструктор и зарезал его на штопоре. Дал на проверку комэску, а сам смеется так, чтобы Непоседа слышал: «Смотрите, товарищ командир, чтобы он вас в землю не заштопорил!»

Вот на этом и кончилась бы, наверно, летная биография Человека-Непоседы, если бы…

Полетел с ним комэска и убедился, что инструктор прав: штопор делать курсант не может. Наверно, боязнь земли.

Сели, зарулили на стоянку. Быстров остался в кабине, комэска вылез и пошел на КП. Что он там говорил, Быстров не слышал, но увидел, как инструктор с усмешкой закивал головой: правильно, мол, другого выхода нет. Дежурный по КП курсант, слышавший их разговор, медленно отошел в сторону и руками показал Быстрову крест: все, Леша, отчислить, и отвернулся, чтобы не видеть его лица…

И вот тут-то Чики-Туко словно с ума сошел. «Отчислить? Никогда больше не подняться в воздух?! Ну так хоть последний раз! А там будь что будет!»

Он даже не вырулил на старт. Как был на стоянке, по газам. — и только пыль столбом. Инструктор ахнул: «Кто взлетел? Этот тип?!» На КП — переполох. Кто знает, что надумал курсант, который понял, что ему больше не летать?! Комэска приказал выложить знак: «Полеты закрыть, всем немедленно на посадку».

А Чики-Туко набрал высоту — и в штопор! Один виток, второй, третий, седьмой, восьмой… До земли — двести метров! Комэска сел на стульчик, бледный, как полотно. Дежурный по полетам кричит: «Санитарную машину!»

Метров на сто пятьдесят Быстров вывел самолет из штопора, снова полез вверх. И опять — витков пятнадцать. Инструктор чуть не упал. Картинка, говорят, была не из веселых… Когда Человек-Непоседа в третий раз начал набирать высоту, на КП приехал начальник училища — старый летчик, друг Чкалова, комбриг (сейчас он в полярной авиации). Вышел из машины, комэска ему обо всем доложил.

Он знает, что вы хотели его отчислить? — спросил комбриг.

Наверно, догадывается.

Плохо…

В это время Чики-Туко набрал высоту, сделал штук пять петель, боевой разворот, одну за другой четыре глубокие восьмерки.

Отличный пилотаж, — проговорил комбриг, наблюдая за самолетом. — По каким причинам отчисляете?

У него какая-то боязнь при выполнении штопора. Чрезмерная нервозность…

Комбриг ничего не сказал. Он слышал, как Быстров убрал газ.

«Сейчас начнет», — подумал комэска…

Говорят, это был классический штопор. Никто не выдержал до конца, кроме комбрига. Позакрывали глаза, поотворачивались. Ждали: вот сейчас — удар, треск, взрыв и… конец. Комбриг стоял спокойно, только жадно затягивался папиросой и чуть-чуть побледнел…

На этот раз Чики-Туко вырвал машину из штопора метров на шестьдесят. Подвернул к «Т», рассчитал и точно притер у самого полотнища. Потом зарулил на стоянку, выключил мотор, вылез и, увидев начальника училища, пошел прямо к нему. Ни разу не взглянул ни на комэска, ни на инструктора. Подошел к комбригу, не торопясь снял шлем и бросил его в сторону.

Больше не пригодится, — тихо проговорил он. Встал «смирно» и добавил: — Я знаю, что меня ждет, товарищ комбриг… Я готов…

Комэска откозырял:

Разрешите арестовать, товарищ начальник?

Что?.. — Казалось, комбриг не расслышал. Долго смотрел на Быстрова, и все видели, — как он едва заметно улыбнулся. Потом отвел комэска в сторону:

Вы говорите, какая-то боязнь при штопоре?

Комэска промолчал.

Что же вы предлагаете? Арестовать?

Несомненно. Предать суду. Такой заразительный пример нельзя…

Комбриг не дал ему докончить:

— Вы видели, как он летал?

И уже садясь в машину, проговорил:

Хорошо. Арестуйте его на двадцать суток. После этого пришлите ко мне. Я думаю, вы не будете возражать о переводе его в другую эскадрилью? До свидания.

Потом еще раз взглянул на стоявшего без шлема Чики-Туко и сказал не очень громко:

Он будет отличным летчиком!

Уже через месяц после начала полетов Андрей почувствовал, что самое трудное для него будет — расчет на посадку. Вначале все казалось необыкновенно простым и несложным: правильно построить «коробочку», вовремя убрать газ, не поторопиться и не запоздать с четвертым разворотом — и самолет сам сядет у «Т». Но когда он без помощи инструктора начинал этот расчет на посадку, оказывалось, что все это не так просто. То он не учел силу ветра и самолет садился в двадцати-тридцати метрах от «Т» с «недомазом», то не до конца убрал сектор газа и «промазывал», то плотность воздуха была больше, чем накануне предыдущего полета, и самолет проносился над «Т» под неодобрительные восклицания финишеров.

Быстров терпеливо указывал на ошибки Андрея, но эти ошибки повторялись изо дня в день, и казалось, никогда не настанет время, когда инструктор скажет курсанту:

Вот теперь хорошо, Степной!

Андрей приуныл. Он, конечно, знал, что очень многие курсанты «болеют» такой же болезнью. Но все-таки большинство курсантов уже готовились к самостоятельному вылету, преодолев неудачи, а вот он ничего не может сделать. Никто его не упрекал, наоборот, все ободряли, а он приходил с полетов усталый и разочарованный, садился на подоконник и угрюмо смотрел на плывущие облака, словно в высоком небе хотел прочесть ответ на свой вопрос: «Что же делать?»

Как-то вечером, прохаживаясь по стадиону, Андрей встретился с инструктором. Ему не хотелось надоедать Быстрову своими вопросами, он собирался уже пройти мимо, но инструктор сам остановил его.

Вы куда-нибудь спешите, Степной? — спросил он.

Нет, — ответил Андрей. — Просто гуляю.

Может быть, погуляем вместе?

Я с удовольствием. Если, конечно, вам не будет скучно со мной, — сказал Андрей.

Они пошли рядом. Быстрое долго молчал, наблюдая, как в «чертовом колесе» крутятся двое курсантов. Казалось, он хотел решить какую-то задачу. Вдруг он остановился и крикнул маленькому курсанту, который вылез из колеса:

Дымов, можно тебя на минутку?

Курсант подбежал к инструктору.

У меня к тебе просьба, — сказал Быстрое. — Мы вот с товарищем Степным чуть не поссорились из-за тебя. Он говорит, что ни один человек не сможет кружиться в колесе больше пяти минут подряд. А я доказываю, что тренировкой можно достичь чего угодно. Кружился минуту, через некоторое время можно продержаться и четверть часа. Будь нашим судьей. Дымов.

С удовольствием, — улыбнулся курсант.

Он повернулся и пошел к своему товарищу. Тот помог ему прикрепить ремни к ногам и, когда Дымов качнул колесо и покатился по стадиону, громко засмеялся:

Генка, перед обедом я тебя остановлю!

Быстров взглянул на часы.

Курсант направил колесо на беговую дорожку, и оно замелькало вдоль бровки. Изредка Дымов сворачивал на поле, делал два-три виража и снова выруливал на дорожку. Когда он сделал полный круг и начал виражировать около присевших на скамью Быстрова и Андрея, товарищ его проговорил:

Можем и вздремнуть маленько. Генка остановится не раньше чем через полчаса.

Прошло десять, пятнадцать минут. Быстров встал со скамьи и крикнул:

Довольно, Дымов. Курсант Степной признает, что проиграл спор.

Генка остановил колесо и направился к Быстрову.

Вы помните, товарищ инструктор, — проговорил он, — как меня тошнило от пяти оборотов? А сейчас… Сейчас я и понятия не имею, что такое головокружение.

Я согласен, — сказал Андрей, когда они с Быстровым снова шли по стадиону, — что всего можно добиться тренировкой. Никита Безденежный долго не мог определить высоту начала выравнивания при посадке. Инструктор возил его по низкополетной полосе больше всех. И ничего не получалось. Начинал выравнивать или на пятнадцать, или на пять метров. Тогда он стал тренировать глубинный глазомер. Залезет на крышу, на лестницу, на вышку и прикидывает: сколько до земли? Пять, семь, десять метров? Сейчас он определяет высоту с точностью до половины метра и отлично делает посадку.

У курсанта Абрама Райтмана была плохая координация на разворотах. Он часами сидел в самолете и тренировался. Теперь получается. Но как тренировать расчет? Каждый день разный старт, каждый день разный ветер… Нечмирев говорит: надо чувствовать! Значит, у меня нет чутья?

Быстров ответил прямо:

У вас нет выдержки, Андрей.

Выдержки?

Да. Геннадий Дымов полтора года назад не мог сделать петлю с открытыми глазами. И что? Раскис он? Нет! Он сделал то, что и должен делать в таких случаях будущий летчик: взял себя в руки и упорно начал тренироваться. Результат вы видели сами. А что сделал Безденежный, когда узнал, что у него плохой глубинный глазомер? Опустил голову? Расплакался? Тоже нет.

Он немного помолчал, потом строго спросил:

А что сделал Андрей Степной, когда ему сказали, что плохо с расчетом на посадку? Андрей Степной повесил нос. Раскис, как кисейная барышня. Что? Может быть, я ошибаюсь?

Андрей ничего не ответил.

Курсант Степной хотел бы, наверное, — продолжал инструктор, — чтобы он стал летчиком по мановению волшебной палочки. Раз-два — и готово, можете отправляться в рейс. Нет, Андрей, так не бывает. Трудно? Будет еще труднее.

4

Да, веру в себя терять нельзя…

Андрей видел, как из самолета, зарулившего на старт, вылез командир звена, а двое курсантов потащили в кабину мешки с песком: значит, кто-то сейчас будет вылетать в свой первый самостоятельный полет. Кто же этот счастливчик? Андрей посмотрел на номер машины: 11–45. Самолет третьей летной группы. Никита? Конечно, он! Вот Никита приподнял очки и взглянул на Андрея. Старается быть серьезным, но радость так и светится на лице. Да и зачем ее скрывать, эту радость?! Инструктор наклонился к Никите и дает ему последние наставления. Потом спрыгивает с плоскости и, держась за консоль, сам провожает машину к взлетной площадке. И когда Никита поднимает руку, спрашивая разрешения на взлет, инструктор сам взмахивает белым флажком. А Андрей шепчет: «Ни пуха, ни пера, Никита!»

Потом подошел инструктор Быстров и попросил командира звена проверить Бобырева и Нечмирева. Командир слетал с тем и другим и сказал:

— Отлично! Можно пускать самостоятельно.

Андрей встречал и провожал самолет, приветственно улыбался Бобыреву и Нечмиреву, когда они рулили к взлетной площадке, поздравлял их с первым самостоятельным вылетом, а сам все время думал: «А когда же полечу я? Почему они умеют, а я нет? Неужели я так туп?»

С каждым днем все новые и новые курсанты вылетали самостоятельно. В первом звене не вылетали Андрей Степной и Камелягин, во втором и в третьем звеньях — по три человека. Через две недели отчислили из училища, как неспособных, двух человек. И как ни старался Андрей не отчаиваться, настроение у него становилось все хуже и хуже. Он уже представлял себе, как однажды с ним в самолет сядет комэска и, сделав две-три посадки, вылезет из кабины и, ничего не сказав, пожмет плечами. А это значит… Это значит, что на другой день ему скажут то, что говорят всем отчисляемым по летной неуспеваемости курсантам: «Не огорчайтесь, не всем же быть летчиками. Хотите, мы переведем вас на техническое отделение?» И это будет прощанием со своей мечтой, со своими надеждами.

И все же веру в себя терять нельзя!

Андрей в свободное от полетов время уходил на границу аэродрома и часами наблюдал за летающими самолетами. Сразу же, как самолет делал третий разворот, Андрей настораживался: когда курсант уберет газ? Вот он летит все ближе и ближе к «Т».

— Ну, — шепчет Андрей, — убирай! Убирай же газ, промажешь!

Вдруг — тишина, машина планирует, делает четвертый разворот и точно садится у полотнища. «Значит, — думает Андрей, — я рассчитал бы правильно».

Появляется второй самолет. Ему еще лететь и лететь, а курсант уже ввел машину в планирование. «Конечно же, плюхнется с «недомазом», — думает Андрей. — Или придется подтягивать». И когда самолет садится, не долетев пятнадцать-двадцать метров до «Т», Андрей улыбается: «Говорил же, что рано убираешь газ! Вот и будет тебе сейчас азбучка от инструктора».

В четверг не летали. С восходом солнца поднялся сильный ветер, наплыли черные тучи и разразилась гроза. Одна за другой вспыхивали яркие молнии, беспрестанно гремел гром. Ветер свистел в расчалках, привязанных к штопорам самолетов, срывал с кабин моторов чехлы, врывался в ангары и гудел в железных перекрытиях. Потом хлынул ливень. Курсанты попрятались в ангары и сидели там угрюмые и злые. Часа через два инструкторы и командиры звеньев ушли, поручив курсантам работать с техниками: приводить в порядок моторы, смазывать расчалки, вытирать грязь и пыль в фюзеляжах.

Андрей сидел в задней кабине и проверял ножное управление, когда к самолету подошел Никита. Взобравшись на крыло, он наклонился к приятелю и сказал:

Слушай, Андрей, мы решили, что завтра тебе надо вылетать самостоятельно. Сколько можно тянуть резину, трын-трава?! Ждать, когда отчислят из училища?

Вы решили? — Андрей невесело ухмыльнулся. — Кто ж это — вы? Ты и Вася? Пожалуй, надо будет вылетать, коль вы решили. Забавно, черт возьми!

А ты не смейся, миллион чертей! — На другом крыле уже стоял Вася Нечмирев и гремел над головой Андрея — Никита сказал точно: завтра тебе надо вылетать, и ты полетишь. Точка.

Вы, случаем, бензину не наглотались? — спросил Андрей.

Вылезай-ка из кабины, сейчас поговорим, — предложил Вася.

Андрей послушно вылез, и они пошли втроем в угол ангара. Усевшись на старый баллон самолета, Никита сказал:

— Слушай, Андрей, может быть, это и нечестно с нашей стороны, но мы случайно подслушали разговор командира звена с командиром отряда. Я драил ленты, а Вася закрыл фюзеляж. Подурачиться. Я хотел было уже поднять крик, вдруг слышу голос командира отряда: «Что же делать со Степным? Вы когда проверяли его последний раз?» — «Вчера». — «И как?» — «Посадка отличная, координация движений отличная, а с расчетом ничего не получается. Просто удивительно». — «Командир эскадрильи, — проговорил комотряда, — поставил вопрос об отчислении всех, кто еще не вылетел. Может быть, он прав: в первой эскадрилье не осталось ни одного не вылетевшего самостоятельно. Через два дня докладывать начальнику училища, а что докладывать? Сроки все прошли. Наша эскадрилья плетется в хвосте. Командир отряда ушел, но в это время подошел Чики-Туко. «Степного вашего хотят отчислить», — сказал ему комзвена. «Что?» Мне казалось, что Человек-Непоседа, даже подпрыгнул. «Это же чье такое заключение?» — «Комэска.» — «Ни за что не соглашусь. Человек хочет летать, любит летать… Вы понимаете, любит летать! Я сам пойду к начальнику училища!» — «Слушай, Непоседа, — говорит комзвена. — Чего ты горячку порешь? Сам же знаешь, что сроки прошли. Не будешь же ты возить его до Ноева потопа?..» Потом они ушли. Наш Чики-Туко, конечно, будет драться, но что он может сделать, Андрей? Прикажет комэска, и все. Завтра с тобой полетит командир отряда. А может быть, после него и комэска.

Никита посмотрел на Андрея и спросил:

Ты все понял?

Ничего не понял, — признался Андрей. — Понял только одно: завтра со мной будут летать командир отряда и комэска, после чего решат, что делать. А вот как я могу вылететь самостоятельно?.. — Он развел руками и взглянул поочередно на Васю и Никиту. — Хоть убейте, не дошло.

Проще пареной репы! — воскликнул Вася. — Способ, которым пользовались еще наши предки. Я говорю о предках-летчиках. Слушай внимательно. Как обычно, первым полетит кто-нибудь из нас. Ты садишься в кабину за пассажира. Делаем три «коробочки». И каждый круг ты — сплошное внимание. Самое главное: точно запомнить место третьего разворота. Запомнишь по земле. Дошло? За полчаса в воздухе ничего не изменится, и ты покажешь Курепину класс расчета. И он тебя выпустит. Точка.

Андрей все понял. Он долго думал, прежде чем ответить.

Значит, летать по шпаргалке? Пустить пыль в глаза командиру и инструктору? Так? — Он почти кричал от возмущения. — Кому вы это предлагаете?

Андрей встал с баллона и направился к самолету, но Вася резко остановил его за плечи.

Ты видел такого психа, Никита? — зло проговорил он. — Садись, Андрюшка, пока не получил в морду, и слушай до конца. Ты знаешь инструктора Федина из первой эскадрильи? Знаешь? Что про него говорят? Что он мастер высшего пилотажа. Что он настоящий ас! А Федин рассказывал, что его чуть не выгнали из училища из-за неумения делать расчет на посадку. И он вылетел самостоятельно вот таким способом. Понял? А сейчас он рассчитывает с закрытыми глазами и говорит: «Я чувствую землю».

Андрей, через месяц ты будешь сам смеяться над собой, — добавил Никита. — Я в этом уверен. Главное — вылететь самостоятельно.

Андрей задумался. Во втором отряде третьей эскадрильи осталось всего три курсанта, которых еще не выпустили в самостоятельный полет. Ясно, что бесконечно с ними возиться не будут. Не завтра, так послезавтра им предложат выбор: или уезжать, или переходить на техническое отделение. Что же делать? Согласиться с планом Никиты и Нечмирева? А потом? Вдруг на другой день инструктор пошлет его в полет первым? И он плюхнется где-нибудь за сто метров от «Т» или, подтягивая мотором, пролетит дальше взлетной полосы? Что скажут Быстров, Курепин? Но если сейчас не пойти на эхо, то они ничего не скажут…

Чего молчишь? — спросил Вася. — Я думал, что пороху в твоей пороховнице больше. Великий иллюзиони-и-ист… Лапоть ты, а не иллюзионист, понял?

Не шуми, Вася, — толкнул Нечмирева Никита.

Ладно, я согласен, — решился Андрей.

Утром, когда Вася Нечмирев готовился к самостоятельному вылету, Андрей сел в переднюю кабину. Взлетели. На душе у Андрея было тревожно, неспокойно. Но он заставил себя ни о чем не думать, а только наблюдать. Подлетая к третьему развороту, Вася обернулся и кивнул головой на землю. Внизу на желто-зеленом ковре темнела дорога, от которой вправо и влево уходили тропинки. Вася начал разворот, и Андрей подумал: «Отличный ориентир». Теперь надо было запомнить место, где Нечмирев уберет газ. Андрей внимательно следил за землей. Вот два деревца, вот куча земли, чуть впереди — три небольших стожка сена. Вася резко убрал газ.

Заметил? — крикнул он.

Да, — ответил Андрей.

Самолет планировал. Выйдя из четвертого разворота, Вася повернул голову и сказал: «Расчет точный». Андрей кивнул головой.

Курсанта Степного вызывает командир отряда на КП! — крикнул дежурный по старту.

Ни пуха ни пера! — шепнул Никита вслед Андрею. Андрей подошел к Курепину. Хотел доложить, но командирпросто сказал:

Садитесь, Степной. Андрей сел рядом на скамью.

Мы с вами сейчас слетаем несколько раз, — проговорил Курепин. — Думаю, что пора бы вам уже летать самостоятельно.

Это не от меня зависит, товарищ командир, — тихо ответил Степной. — Сам не знаю почему, не могу до сих пор освоить расчет.

Хороший расчет — дело практики, — подбодрил Курепин. — Есть и среди старых летчиков такие, которые без подтягивания или скольжения не могут сесть точно у «Т». Но все же… Пойдемте, Степной.

…Андрей строил «коробочку» точно по Васиному маршруту. Увидев под собой дорогу с уходящими от нее тропками, он сделал третий разворот. И услышал в шлемофоне голос командира отряда:

Хорошо, Степной.

Но от этой похвалы на душе Андрея не стало легче. Сознание, что он обманывает своего командира, угнетало его. Ему было стыдно самого себя. О полете он сейчас почти не думал. Да и о чем было думать, когда другие заранее нарисовали картину этого полета?! Ему оставалось только выполнить то, что перед ним делали другие. Взглянул на землю, как на шпаргалку, сделал разворот. Взглянул еще раз, убрал газ… «Летчик-копировщик!» — невесело подумал про себя Андрей.

Самолет сел точно у посадочного «Т». Андрей слышал, как один из финишеров крикнул:

Чудненько притер!..

Расчет отличный, Степной! — сказал Курепин. — Рулите прямо на взлетную площадку, сделаем еще один полет.

Андрей видел, как инструктор поднял вверх большой палец и ободряюще улыбнулся. Абрам Райтман пожал одну свою руку другой; «Поздравляю». Андрей отвернулся.

«С чем поздравлять?» — подумал он и пошел на взлет.

Сидя в передней кабине, командир отряда поправил на стойке центроплана зеркало, и Андрей увидел его лицо. Командир тоже взглянул на Андрея. Не больше секунды они смотрели друг на друга, но Андрею показалось, что в глазах Курепина он прочел осуждение и… что еще? Недоверие? Но Курепин весело проговорил:

Вы будете отлично летать, Степной!

Андрей отвел глаза от зеркала и с подчеркнутым вниманием стал наблюдать за приборами. В голове кружилась все одна и та же мысль: «Признаться? Открыть свой обман? Но тогда…»

Когда зарулили на стоянку, Курепин вылез из кабины и приказал инструктору:

Мешки с песком. Разрешаю курсанту Степному самостоятельный вылет.

Не сделав Андрею ни одного замечания, он легко спрыгнул с плоскости.

А Вася Нечмирев и Бобырев, перегоняя друг друга, уже тащили мешки. Бежали к самолету Никита, Абрам и Яша Райтман, Дубатов.

Инструктор Быстров встал на крыло и сказал:

Я от души рад за вас, Степной. Смотрите же, не подведите. Больше внимания!

Андрей сидел, опустив голову вниз. Ему казалось, что на него до сих пор смотрят понимающие глаза командира отряда. И в этих глазах он видит осуждение… Что еще? Да, вот чего не уловил тогда Андрей: презрение!

— Ну, выруливайте, Степной! — спрыгивая с плоскости, проговорил Быстров.

Андрей быстро щелкнул замком, сбросил с плеч ремни и, выключив мотор, вылез из кабины. И курсанты, и инструктор, и стоявший рядом командир эвена с недоумением смотрели на него. Андрей поправил шлем, подтянулся и подошел к Курепину. Громко, так, чтобы слышали все, проговорил:

Товарищ командир отряда! Я… обманул вас… И он коротко рассказал обо всем.

Курепин с минуту помолчал, глядя прямо в глаза Андрею, потом протянул ему руку:

Благодарю вас, курсант Степной. Правду сказать, мне было бы немножко неприятно, если бы вы этого не сделали.

И сразу же Андрей почувствовал, как огромная тяжесть, давившая его со вчерашнего дня, упала с плеч. Стало легко и радостно. Пусть отчисляют из училища, он снова наденет свой серый фартук каменщика, но останется честным, правдивым, таким, каким был всегда. Это лучше, чем…

И все же я разрешаю вам самостоятельный вылет, — услышал он голос Курепина. — И не сомневаюсь, что вы будете летать не хуже других. Вы не против, товарищ Быстров?

Инструктор, не задумываясь, ответил:

Степной будет отличным летчиком, товарищ командир отряда.

Они пошли к самолету. Быстров говорил:

Это не так страшно, что вы делаете расчет на посадку по намеченным ориентирам. Но все же старайтесь обойтись без них. И тогда будет все хорошо. Желаю успеха.

 

Глава третья

1

Подкрадывалась осень, желтели листья кленов, но солнце в полдень палило по-летнему, и курсанты прятались от него в зелень раскидистых кустов сирени. Утром сизые туманы обволакивали аэродром, но, пригретые теплом, быстро рассеивались, открывая чистое, голубое небо. Предрассветный холодок бежал от теплого ветра, блестки росинок таяли, степь дымилась прозрачным маревом.

И все же лето уходило. Дни становились короче, эскадрильи спешили на аэродром, не ожидая рассвета. В сумерках расчехляли кабины, пробовали моторы, и мощные струи воздуха гнали от винтов капли росы. Курсанты бегали вокруг самолетов с еще припухшими от сна глазами, поеживаясь от холода.

Но вот вставало солнце, от края и до края золотилась степь, взмывали вверх самолеты — и жизнь преображалась. Светлел горизонт, светлели лица.

Эх, черт, не жизнь, а сказка! — кричал Вася. — Правду я говорю, Яша? Где Яша?

Если в этот ранний час Яша Райтман был не в полете, то он мог быть только в чехлах. Чехлы от моторов, кабин и винтов складывали в общую кучу, и Яша незаметно забирался в самую середину этой кучи, шепнув брату:

Абрам, я буду там…

Вдыхая приятные запахи авиационного масла и бензина, он мгновенно засыпал. Ни рев моторов, ни крики и шутки курсантов не мешали ему «добрать» несколько десятков минут. Спать на аэродроме строго запрещалось, Яшу несколько раз за это наказывали, но он был неисправим. И каждый раз Абрам, подойдя к Нечмиреву, говорил:

Вася, Яша опять там.

Вася с разбегу падал на чехлы, словно собираясь вздремнуть, но тут же вскакивал и кричал:

Братишки, тут кто-то есть, клянусь!

Испуганный Яша выбирался наверх и, злыми глазами глядя на Васю, задыхался от гнева:

Ты… Ты… Ты знаешь кто? Ты — салака паршивая!

Курсанты ползали от смеха, а Вася удивленно спрашивал:

Это ты, Яша?

Яша садился на чехлы и молчал. Молчанием он хотел выразить свое непередаваемое презрение к таким людям, как Вася Нечмирев. Тогда Вася начинал рассказывать:

Я, братишки, как вы знаете, много плавал, много видел разных людей, но такого одаренного человека, как Яша Райтман, нигде не встречал. Я говорю о способностях Яши в музыке. Черт его разберет, откуда он так хорошо ее знает! Вот, например, сидим мы с ним вчера в клубе и слушаем оркестр. Исполняют Листа. Сзади сидит какая-то дама, вытирает слезы и говорит: «Божественная музыка!» Я смотрю на Яшу, он выстукивает ногами и вдруг просит: «Вася, пойдем станцуем. Обожаю эту румбу, что играют…»

Яша не выдерживает, вскакивает с чехлов и медленно, со зловеще прищуренными глазами направляется к Васе. Но на полпути останавливается, смотрит на Абрама и говорит:

Абрам, скажи, ты видел когда-нибудь такого… такого…

Какого, Яша? — спокойно спрашивает Абрам.

В это время Яшу зовут:

Яков Райтман, подготовиться к полету!

Яша спохватывается и обнаруживает, что он без шлема. Конечно, шлем где-то в чехлах, искать его нет времени. Он смотрит на Абрама, но Абрам говорит:

Мне тоже сейчас лететь.

Яша срывает шлем с Васиной головы и, направляясь к самолету, кричит:

Салака паршивая! Когда-нибудь я тебя все равно вздую.

Но в его голосе уже нет ни злобы, ни презрения. Яша любит музыку, но еще больше любит летать. Сейчас он сядет в кабину, поднимет руку и попросит старт. Через десять минут он будет делать виражи, восьмерки, мертвые петли… Разве может он в такую минуту чувствовать неприязнь даже к такому человеку, как Вася Нечмирев? Да и не очень уж плохой этот Вася Нечмирев! Просто любит немного «загнуть», салака паршивая.

«Это у меня с детства, — писал Андрей в своем дневнике. — Бывало, сяду решать задачу, потею час, другой, брошу карандаш и уйду куда-нибудь бродить. Но из головы не уходит ни одна цифра, ни одно слово. И вдруг словно осенит: да ведь надо же сделать так! А потом смеюсь — ведь просто, а я столько мучился! Вот и теперь кажется немного смешным, что долго не мог освоить расчет на посадку. Сколько было тревог, сколько волнений! Конечно, умение пришло не вдруг, много было ошибок, но все-таки смешно: какой элемент полета проще, чем расчет! Абраму Райтману не дается глубокий вираж, Никите — тоже, а это посложнее. Абрам, как всегда, спокоен, Никита нервничает. Понимаю Никиту: мне ведь тоже казалось, что никогда не одолею этого расчета…

Завтра впервые лечу в зону без инструктора…»

…Впервые без инструктора… Впервые почувствуешь свою силу над машиной, впервые машина подчинится твоей воле, только твоей…

Утро выдалось ясное, но ветреное. Метеослужба сообщила: ветер восточный — северо-восточный, четыре балла. В середине срока — уменьшение скорости ветра до пяти метров в секунду…

Уже сидя в кабине, Андрей повторил задание: высота — восемьсот метров, два левых мелких виража, два правых, по два глубоких виража, две восьмерки, спираль — до трехсот метров.

Во второй кабине сидел Вася Нечмирев. Протерев очки и надвинув их на глаза, он облокотился на борт и с безразличным видом смотрел в сторону, подчеркивая, что ему абсолютно все равно: сидеть в кабине самолета или на обыкновенной скамье. Попросили, мол, слетать вместо груза — пожалуйста, но не так уж это и интересно, когда за плечами больше двух десятков часов налета…

Наконец Андрей вырулил на взлетную площадку, попросил старт и взлетел. За самолетом осталось густое облако пыли, а впереди, до самого горизонта, желтело бескрайнее поле. За границей аэродрома блестела на солнце речушка. Чуть в стороне трактор тащил две огромные арбы соломы. Андрей видел, как тракторист снял кепку, посмотрел на самолет и долго махал рукой.

Андрей сделал полный круг над аэродромом и под углом, с набором высоты, пошел в зону. Зона номер шесть, где он должен был выполнять задание, находилась над квадратной рощицей. Справа от рощицы темнел длинный овраг, заросший бурьяном, слева стояли высокие скирды соломы Он взглянул на высотомер — восемьсот метров. Пора начинать пилотаж. Андрей окинул взглядом приборы и ввел самолет в вираж. Шарик в центре. Скорость — сто десять. Хорошо. Еще один вираж. Мелкий. Потом глубокий. Отлично! Да, он сам видел, что виражи получаются отлично. Восьмерки ему даются трудней. При переходе от одного виража в другой всегда увеличивается скорость до ста двадцати километров…

Андрей уже приготовился делать восьмерку, но в это время Вася хлопнул его по плечу и показал рукой вниз. Андрей взглянул на землю, но ничего особенного не увидел, тогда Вася показал на ухо: присоедини переговорный аппарат. Андрей рукой нащупал резиновый шланг и надел его на металлическую трубку, выступающую из шлема. И сразу же услышал взволнованный голос своего товарища:

Смотри, севернее рощицы километра на два. Видишь, пять амбаров? Видишь?

Андрей накренил самолет влево и снова посмотрел на землю. Да, вон там, севернее рощицы, в двух-трех километрах он видит пять деревянных построек, крытых камышом. Они расположились строго по одной линии с востока на запад. Амбары как амбары, в них сейчас, наверно, доверху насыпана пшеница нового урожая. Что же особенного увидел Нечмирев?

Слепой черт! — закричал Вася. — Посмотри на первую от рощицы постройку!

В это время Андрей делал разворот над зоной, и левое крыло закрыло и рощицу, и постройки. Но вот самолет выпрямился, и Андрей ясно увидел дым над первым амбаром. Не задумываясь, он убрал газ и ввел самолет в крутую спираль. Один виток, второй, третий, четвертый… Высота быстро падала. Вот до земли осталось пятьсот, четыреста, триста метров. Андрей ввел машину в пологий вираж.

Курсанты увидели, что вокруг чана с водой бегает мальчишка и, наверное, кричит истошным голосом, потому что видно, как он быстро, словно в отчаянии, взмахивает руками. От деревянной постройки валил густой дым, и пока еще небольшие языки огня облизывали крыльцо и двери. Было ясно: через несколько минут вспыхнет камышовая крыша, ветер подхватит огонь и перебросит на соседние амбары. Мальчишка мечется вокруг и кричит. Вот он споткнулся, упал, быстро вскочил и снова побежал.

Садись! — закричал Вася.

Андрей и сам уже решил садиться, но он не мог подыскать подходящей площадки для посадки. Длинный овраг, который с высоты восьмисот метров казался неглубоким и пологим, в действительности представлял собою глубокую впадину с кручами и огибал постройки полукругом, в радиусе около двухсот метров. По другую сторону оврага стояли скирды соломы. Хорошая площадка была за рощицей, но чтобы добежать оттуда до амбаров, потребовалось бы не менее двадцати — двадцати пяти минут, за это время огонь мог перебраться на соседние крыши, и тогда поздно было бы что-нибудь предпринять. Осталось одно: садиться справа от построек на неширокую дорогу, выходившую из рощицы и упиравшуюся в крутой холм. Длина дороги — сто сорок — сто пятьдесят метров. Сумеет ли Андрей сделать хороший расчет? Может быть, лучше слетать на аэродром и попросить инструктора самого прилететь сюда? Слетать на аэродром — значит потерять двадцать минут! За это время огонь уничтожит постройки и, вероятно, хлеб — труд десятков, сотен людей. Нет, выбора не было. Надо садиться…

Андрей сделал первый заход, словно прицеливаясь, потом круто развернулся, прошел над рощицей почти на бреющем полете и в намеченном месте убрал газ. Ветер поддул под левое крыло, самолет накренился, но Андрей быстро выровнял машину. Земля приближалась, но еще быстрее, казалось, летит навстречу холм. Андрей выключил зажигание. Самолет коснулся земли тремя точками, немного пробежал и остановился перед самым холмом. Андрей видел, как Вася выпрыгнул из кабины и побежал. Но сам он некоторое время не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Наконец он вытер скатывающиеся из-под шлема капли пота и отстегнул ремни…

2

Инструктор Быстров взглянул на часы и сказал стоявшему рядом командиру звена:

— Завтра прошу вас принять у Степного зачет по виражам. Пора его переводить на следующую задачу.

Кто сейчас в зоне? — спросил командир.

Степной.

В шестой зоне?

Да.

Командир звена прикрыл глаза ладонью и посмотрел в сторону зоны. И сразу же вскрикнул:

Быстров, смотрите!

Самолет Степного крутой спиралью спускался вниз. Издали казалось, что машина вошла в штопор. Но это был не штопор, и командир, и инструктор ясно видели, что самолет не падает, а быстро снижается правильной спиралью. Зачем Степной это делает? Что случилось? Кончился бензин? Но Степной вылетал почти с полной заправкой обоих баков. Что же тогда?.. Об этом подумали и Быстров, и командир в одно и то же время.

Между тем самолет вышел из спирали и вошел в пологий вираж. Командир звена в недоумении пожал плечами и посмотрел на инструктора.

Вы ничего не сможете объяснить? — спросил он.

Могу сказать только, — ответил инструктор, — что Степной не допустит поступка, который не имел бы оправдания.

Самолет дважды пролетел над рощицей и скрылся.

Идемте, Быстров, — резко сказал командир звена.

Они высадили курсантов из первого же самолета, зарулившего на линию старта, и полетели в направлении зоны номер шесть.

Пока Вася Нечмирев, сняв с себя комбинезон, бил им по разгоравшемуся с каждой секундой пламени, Андрей подбежал к босоногому мальчишке и, встряхнув его за плечи, спросил:

Где здесь ведра?

Перепуганный мальчишка таращил на него заплаканные глаза и невнятно бормотал:

Оно само… Я сидел под крыльцом… Только одну спичку. А оно само…

Где ведра? — закричал Андрей.

Чего? Дядя Лука давеча уехал. А мне наказывал: «Ты, говорит, Степка, смотри тут…»

Андрей побежал на помощь Нечмиреву. Уже у самого амбара мальчишка догнал его и, схватив за руку, проговорил:

А цебарок и не было. Их бригадир на МТФ отдал. Еще с весны.

Огонь лизнул крышу — и камыш мгновенно вспыхнул.

Вася бросил загоревшийся комбинезон, затоптал ногами и осмотрелся. Ни лестницы, ничего такого, чтобы взобраться наверх. Тогда он схватил в руки длинный шест, разогнался и прыгнул на крышу. И сразу же понял, что с пустыми руками он ничего тут не сделает.

Андрюшка, — закричал он. — Найди где-нибудь хоть лопату.

Но и лопаты не оказалось.

А огонь бушевал. Искры летели на Васю, обжигали тело, он отступал все дальше и дальше и яростно кричал:

Десятки тонн зерна, а у них ведра паршивого нет!

Он спрыгнул на землю и сказал:

Всё сгорит! Что будем делать?

Огонь каждую минуту мог переброситься на соседний амбар. И Андрей сказал:

Лезем на ту крышу.

Правильно. По крайней мере не дадим пожару, сожрать все…

Они взобрались на соседний амбар, и битва с огнем началась.

Теперь уже не отдельные искры, а целые снопы огня летели на них, и они с ожесточением набрасывались на вспыхивающий там и сям камыш. Воздух накалился, казалось, что они попали в самое пекло. Обожженные, с опаленными бровями и волосами, они не сдавались…

И в это время над ними появился самолет. Не делая круга, он сразу же пошел на посадку. Машина еще бежала, а Быстров уже вылез на плоскость и, ловко спрыгнув, стремглав бросился на помощь курсантам. Через минуту к ним присоединился и командир звена. Не говоря ни слова, они вскарабкались на крышу…

Первый амбар уже догорал, когда на паре не очень резвых коней прикатила колхозная «пожарная машина» — разболтанная бричка с сорокаведерной бочкой воды. Верхом на бочке сидели двое колхозников с ведрами в руках.

Первым на землю спрыгнул Вася и крикнул:

Эй, метеоры, подруливай сюда! Надо тушить зерно.

«Метеоры» послушно подъехали к догоравшему амбару.

Первым делом окати-ка меня из ведра, — попросил Вася колхозника. — Горит тело, будто я прямо со ско вородки, миллион чертей!

3

На другой день плотный туман закрыл аэродром, и было ясно, что он не поднимется до вечера. Командир отряда приказал инструкторам и командирам звеньев:

— Собрать всех курсантов для разбора полетов.

Собрались в ангаре. Рассаживались на скамьях, на чехлах, на баллонах, каждое звено немного отдельно от другого, летные группы — кучками. С перебинтованными лицами и руками Андрей и Вася сидели вместе. Рядом присел и Быстров, тоже с забинтованной рукой. Ждали Курепина. Перед самым сбором его вызвал командир эскадрильи.

Наконец Курепин пришел и, выслушав рапорт дежурного командира звена, направился к маленькому столику. Сняв фуражку и привычным жестом руки отбросив назад волосы, он сказал:

Товарищи курсанты и командиры! Я зачитаю сейчас полученную начальником политотдела училища телеграмму.

Хотя никто не знал, откуда пришла эта телеграмма и что в ней сказано, все почему-то посмотрели на Андрея, Васю и Быстрова. А кто-то даже негромко спросил:

А где же командир звена Редькин?

Командир звена Редькин у командира эскадрильи, — ответил Курепин и стал читать телеграмму:

«Начальнику политотдела летного училища ГВФ, помощнику начальника политотдела по комсомолу. Районный комитет партии, исполком райсовета просят передать горячую благодарность курсантам Степному, Нечмиреву, инструктору Быстрову, командиру звена Редькину за самоотверженный поступок, совершенный двадцатого сентября. Спасено от огня более ста тонн пшеницы. Райком партии, райисполком, колхозники колхоза «Заветы Ленина» шлют товарищам теплый привет, желают хороших успехов в учебе и работе. Секретарь райкома партии Рудий, председатель исполкома райсовета Малин».

Раздались дружные аплодисменты. Только командир отряда Курепин стоял у столика с телеграммой в руках, и чувствовалось, что он не разделяет общего восторга. Постепенно аплодисменты утихли, и в наступившей тишине Курепин проговорил:

Мы должны обсудить этот поступок курсантов Степного и Нечмирева. Мне кажется, в их поступке есть, элементы не только самоотверженности, но и чего-то другого, о чем надо поговорить. Кто имеет слово?

Разрешите мне, товарищ командир, — встал Оська Бузько. — Мне тоже кажется, что в поступке комсомольцев Степного и Нечмирева есть элемент не только самоотверженности. И более того, в их поступке бросается в глаза в первую очередь крайняя недисциплинированность, расхлябанность!

Он замолчал, словно придавая вескость своим выводам, и Вася успел шепнуть Андрею:

Сориентировался на ходу, подхалим…

Андрей сердито толкнул Васю локтем: «Молчи…»

Да, я повторяю, что в первую очередь бросается в глаза недисциплинированность курсантов Степного и Нечмирева, их разболтанность. Кто им позволил произвести посадку вне аэродрома, рискуя дорогостоящей машиной? Кто им разрешил прервать выполнение задания? Уверен ли был Степной в том, что сможет посадить машину на ограниченной площадке? Именно Степной, потому что мы не так давно были свидетелями его отставания в летной учебе по разделу расчета на посадку…

Оська привычным жестом склонил голову набок и посмотрел на Курепина. Этим жестом и прищуренными глазками он как бы просил поддержки: «Вы сами предложили высказаться по этому вопросу, вот я и выступаю».

Бузько смотрел на Курепина, словно старался разгадать, о чем он думает, и в это время услышал негромкий голос Никиты:

Старается угодить, трын-трава!

Прекратить разговоры, — сердито сказал Курепин. — Продолжайте, товарищ Бузько.

Он мельком взглянул на Оську, но Оська успел в этом коротком взгляде уловить что-то похожее на одобрение. И он с еще большим пылом продолжал.

Сейчас и Степной, и Нечмирев, и… — он хотел сказать «и инструктор Быстров», но спохватился и повторил — И Степной, и Нечмирев чувствуют себя героями. Как же: головы забинтованы, их благодарят телеграммой, ихпоздравляют… Может быть, они даже ждут, что им объявит благодарность сам командир отряда. Долго придется ждать, по-моему! Дешевый ваш героизм, товарищи Степной и Нечмирев! Будущий летчик прежде всего должен думать о железной дисциплине, а не о том, чтобы стать «рыцарем на час». Если бы вы разбили самолет, позор упал бы на весь отряд, на всю эскадрилью. Мне кажется, что мы должны посерьезнее подойти к этому вопросу и осудить «героический» поступок Степного и Нечмирева!

Оська сел. Никто не проронил ни слова. Слышно было, как Курепин негромко постукивает пальцами по столу. Никита поднял руку: — Разрешите мне, товарищ командир! Курепин кивнул головой, и Оське, который не отрывал глаз от командира отряда, показалось, что он ободряюще улыбнулся.

«Неужели я попал впросак?» — подумал Оська. — Рассуждать так, как рассуждает Бузько, — начал Никита, — может только тот, кто дальше своего носа ничего не видит. О каком дешевом героизме говорит Бузько? Разве курсанты Степной и Нечмирев, стараясь спасти колхозное добро, думали о славе? Разве инструктор товарищ Быстров и командир звена товарищ Редькин, борясь с огнем, думали о благодарности? Чепуха! Мне кажется, что каждый из сидящих здесь комсомольцев поступил бы точно так же. Только Бузько, наверное, прежде всего подумал бы: «А что это мне даст? А принесет ли мне это славу? А объявит ли мне командир отряда благодарность?» Почему я так думаю? Потому что Бузько, только что сам расписался за себя. Конечно, Степной нарушил дисциплину, приземлившись вне аэродрома без разрешения, но, как говорят, цель оправдывает средства…

И победителей не судят? — спросил, улыбнувшись, Курепин.

Конечно, нет!

Мы услышали здесь два различных мнения о поступке курсантов Степного и Нечмирева, — сказал Курепин. — Может быть, кто-нибудь выскажется еще?

Выскажусь я, — встал Яша Райтман. — Разрешите? Я хочу сказать только одно: если бы я даже знал, что мне грозят большие неприятности, я бы поступил точно так же, как Степной и Нечмирев. Вот и все.

Он сел и посмотрел на Абрама.

— Правильно я сказал? — прошептал он.

Абрам молча кивнул головой.

Теперь ждали, что скажет командир отряда Курепин.

4

Курепин упорно рассматривал телеграмму. Несколько раз он сворачивал ее вдвое, потом снова раскрывал и читал только одно слово: «Рудий», Это очень знакомая фамилия приковывала внимание Курепина.

Рудий… Рудий… — беспрестанно повторял командир и по привычке подносил пальцы к переносице. — Рудий… Где же я слышал эту странную фамилию? Рудий.

Как это часто бывает, память возвращает прошлое внезапно, ассоциируясь с возникшей вдруг посторонней мыслью. Слева от командира кто-то негромко сказал:

Правильно. Победителей не судят.

Рудий… — повторил Курепин и сразу вспомнил.

…В то лето желтые пески Каракума не раз срывались с барханов и, застилая густой пеленой солнце, тучами неслись над Бухарой, над Ферганской долиной, над склонами Копет-Дага. Мутным дождем сыпались в Арватское ущелье. Казалось, в мире нет ни пяди земли, ни куска неба, где бы можно было свободно вздохнуть, не наглотавшись песка. Он был везде, во рту, в легких, в авиационном масле, в черном, как кофе, чае, в горячих цилиндрах моторов. Он плыл по зыбкой, как мираж, пустыне, смерчами поднимался к самому солнцу, ураганом проносился в горах. Раскаленный, как крошечные брызги кипящей стали, он жег тело, слепил глаза, кусался, словно в воздухе носились мириады микроскопических фаланг и скорпионов.

Это было тяжелое, страшное лето.

Как тучи песка, по Средней Азии носились полчища басмачей. Такие же злые, такие же неуловимые. Горели кишлаки, розовели от крови арыки. В слепой ярости отчаяния басмачи вырезали все живое, попадавшееся им на пути. Короткий взмах кривой бухарской шашки — и покатилась голова узбечки с красной от крови чадрой. Тонкий свист аркана — и молодой таджик волочится по растрескавшемся земле за уносящимся вскачь конем. Глухой выстрел — и падает с простреленной головой се дой чабан, десятки лет гнувший спину на бая.

Да, то было тяжелое лето…

Авиационный отряд, состоявший из трех аэропланов; базировался рядом с выгоревшим кишлаком, за высохшим арыком. Впереди — лески, сзади — пески, слева — пески, справа — горы Копет-Дага. У подножия гор — кавалерийский отряд в шестьсот сабель, предназначенный для ликвидации банд басмачей, а три аэроплана — его воздушная разведка.

Басмачи, как шальной ветер: сегодня налетели на караван, везущий продовольствие в дальние аулы, завтра стерли с лица земли кочевье туркменов, а через два дня вырезали представителей Советской власти в небольшом кишлаке. В какой стороне искать басмачей? Впереди, где кругом пески? Или сзади, где тоже пески?

В тот день молодой летчик Вася Курепин поднялся с аэродрома на рассвете, когда барханы еще дремали и ни одного песчаного смерча не было видно на горизонте. Командир отряда летчик Мотин сказал перед вылетом, водя пальцем по карте-километровке:

— Видишь, кончается овраг? Смотри теперь сюда. Здесь должны быть два колодца и какая-то растительность: не то кок-сагыз, не то еще что. По донесениям, там сейчас банда Углан-бея. Проверишь. Уточнишь. Доложишь через полтора часа.

В пустыне ориентируются только по компасу. Курепин быстро проложил на карте маршрут полета, высчитал компасный курс, взлетел и сразу слился с пустыней. На небе — ни облачка, внизу — ничего, за что бы мог зацепиться взгляд. Пески и пески, изредка только промчится джейран, напуганный гулом мотора, да мелькнет тень птицы.

Курепин пролетел уже большую часть пути, когда в стороне вдруг увидел две темнеющие фигуры. Что-то двигалось, и песок легким туманом поднимался вверх. «Басмачи!» — подумал летчик. Он подвернул самолет и через три минуты сделал круг над всадником, который на веревке, привязанной к седлу, тащил женщину.

«Проклятый басмач! — выругался Курепин. — Сейчас мы с тобой поговорим».

Держась левой рукой за ручку управления, правой вытащил из деревянной кобуры маузер и, приладив его между стойками центроплана, сделал первый заход. Когда самолет приблизился к цели, конь вдруг рванулся и понесся вскачь.

Курепин видел, как волочится по песку пленница, оставляя за собой розовый след.

Скрипнув, словно от боли, зубами, Курепин развернулся и подумал: «Дам сейчас очередь из пулемета!» Но сразу же отогнал эту мысль — можно было убить женщину. Тогда он решил убить лошадь. Курепин видел, как басмач спрыгнул с лошади и положил ее на песок, а сам лег рядом с женщиной, надеясь, что летчик не будет стрелять. Курепин спикировал и выстрелил. Лошадь стремительно вскочила, но сразу же рухнула. Рискуя разбить самолет, Курепин пошел на посадку.

К счастью, песок в этом месте был более плотный, и машина не скапотировала. Не выключая мотора, Курепин выпрыгнул из кабины и держа в руке маузер, пополз на животе к басмачу.

…Все произошло совсем не так, как ожидал Курепин. Он приготовился к бою. Басмач вдруг встал, отбросил в сторону карабин и поднял руки. «Хитрит бандит, — подумал Курепин. — Так просто не сдастся».

Но басмач проговорил на чистейшем русском языке:

Я думаю, господин красный летчик, нам нет смысла убивать друг друга. Вы хотели взять в качестве трофея эту туркменку? Что ж, я отдаю ее вам…

Курепин молча приближался, не опуская маузера. Он видел, как дрогнули брови басмача.

…И, — продолжал басмач, — в моей сумке лежит около двух тысяч червонцев… Без обмана, можете верить слову бывшего русского офицера…

Курепин остановился в пяти шагах от бандита.

Из какой банды? — спросил он.

Из отряда Углан-бея, — ответил офицер.

Где сейчас отряд?

Там, где вы хотели его найти, отряда уже нет. — Курепину показалось, что бандит торжествующе улыбнулся. — Вы замешкались и, вероятно, не выполнили данного вам задания…

Курепин положил палец на курок маузера:

Где сейчас банда Углан-бея?

В моем карабине, летчик, — ответил офицер, — Пять патронов. — Как вы думаете, почему я вас не пристрелил?

Последний раз спрашиваю: где сейчас банда Углан-бея?

— Только потому, что в этой проклятой пустыне че ловек без коня может считать себя мертвым, — спокойно сказал офицер. — Перейдем к делу: этатуркменка — дочь большого советского начальника. Мы хотели выкупить за нее полковника Смирнова, который находится у вас в плену. Поэтому я лично взялся за это дело. Итак: вы доставляете меня в указанное мною место, получае тесолидное вознаграждение и туркменку.

Офицер улыбнулся. Но вот он взглянул о глаза Курепину, и лицо его сразу побледнело. Он понял, что молодой красный летчик уже вынес свой приговор. И приговор будет приведен в исполнение сейчас, сию же секунду.

В вашем штабе я смогу дать ценные сведения о басмачах, — быстро проговорил он.

Курепин кивнул головой:

Поднимите девушку и идите к самолету.

…Курепина ждали на аэродроме с минуты на минуту, но самолет не появлялся.

Уйдет Углан-бей, — говорил, сверкая темными глазами, командир кавалерийского отряда. — Не заблудился ваш пилот?

Командир авиаотряда молчал. Курепин уже давно должен был прилететь, и, если ничего не случилось с мотором, значит… Что значит? Мотин не знал, что и думать. Курепин — летчик молодой, но он не раз уже выполнял сложные задания. Два других самолета были в полете, и лететь на розыски и банды Углан-бея, и Курепина не на чем…

На задание вы должны были лететь сами, Мотин! — все больше и больше выходил из себя командир. — Послали мальчишку! Знаете, что такое Углан-бей? Если его сейчас упустим — ищи тогда в поле ветра! И я вам этого не прощу!

Он вспрыгнул на коня, с яростью перетянул его плеткой и ускакал в штаб. А через десять минут приземлился Курепин. Он вылез из кабины и бодро направился к Мотину, который уже бежал к самолету.

Быстро карту! — крикнул Мотин. — Где Углан-бей?

Я… — Курепин никогда не видел своего командира таким свирепым, — я не долетел до места…

Что? — Голос Мотина сорвался. — Что ты сказал?

Курепин показал глазами на самолет, из которого вылезал офицер.

Я встретил бандита… И девушку-туркменку… Я их привез…

Та-а-ак… Девушку… Девушку и одного бандита… А Углан-бей, значит, ушел? — И вдруг закричал, подняв кулак: — Да знаешь ли ты, что тебя ожидает, щенок?!

Курепин стоял, низко опустив голову. Он видел, как мотористы подвели к Мотину офицера и девушку, но не проронил ни слова. Страха не было. Было горькое чувство обиды и стыда.

Я сам пойду в штаб, — наконец проговорил Курепин. — Разрешите?

И вот он стоит перед командиром кавотряда. Рядом с ним Мотин, а чуть позади — офицер, девушка-туркменка и конвоиры с карабинами в руках. Лицо командира кавалерийского отряда кажется спокойным, но Курепин видит, как под щеками, заросшими жесткой щетиной, ходят желваки.

Вы понимаете, — спрашивает командир, — что я обязан предать вас суду военного трибунала?

Он не смотрит на Курепина, словно не хочет, чтобы летчик увидел в его глазах бурю гнева.

Теперь понимаю, — отвечает Курепин. — А там, в пустыне, не думал об этом.

Может быть… — вдруг заговорил офицер.

Командир крикнул на него:

Молчать! Вы будете говорить в другом месте. Уведите его, — обратился он к конвойным.

Потом будет поздно, — спокойно сказал офицер. — Углан-бей уйдет. Вы расстреляете летчика и меня, а Углан-бей уйдет далеко.

Он посмотрел на командира, словно спрашивая разрешения продолжать разговор.

Продолжайте, — сказал командир.

Разрешите сесть? — Офицер сел напротив командира и взял со стола папиросу. Командир поморщился, но промолчал. — Слушайте, — продолжал офицер, — я не связан братскими узами с Углан-беем. И сейчас прекрасно понимаю, что вся эта авантюра с басмачеством идет к концу. Я только нуждаюсь в одном: в вашем слове, что вы сохраните мне жизнь. И я сейчас укажу, где Углан-бей.

Командир молчал. Потом он встал и проговорил:

Даю слово, что вы не будете расстреляны.

Честное слово?

Да.

Хорошо. Дайте карту…

Через полчаса весь отряд был на конях. Мотин подошел к командиру и шепотом спросил:

Что делать с Курепиным?

С Курепиным? Подойдите сюда, Курепин. Ваш самолет исправен?

Так точно, товарищ командир. — Глаза Курепина заблестели.

Проверьте пулеметы. Разговор с Углан-беем будет серьезный. Вылет — через два часа. — Он взглянул на Мотина и добавил: — Завтра мы решим, как поступить с летчиком Курепиным.

…К утру от банды Углан-бея осталась кучка недобитых басмачей, скрывшихся в пустыне. Сам Углан-бей лежал с простреленной головой, и над его телом медленно вырастал песчаный холм.

Когда отряд вернулся с операции, Мотин доложил, что летчик Курепин ранен, но не хочет покидать отряда.

Пуля пробила ему плечо, но врач говорит, что не опасно. Да вот он и сам идет.

Санитар вел Курепина в палатку. Мотин и командир кавалерийского отряда подошли к нему и остановились.

Как ваше имя, Курепин? — вдруг спросил командир.

Василий, товарищ, командир.

Ну что ж, Вася, желаю тебе поскорее поправиться. — Он обнял Курепина за плечи, потом легонько отстранил от себя и посмотрел ему в глаза — А ты совсем еще мальчишка, Вася. Сколько тебе лет?

Девятнадцать, товарищ командир.

Девятнадцать… Что ж, ты будешь хорошим командиром, но…

Такого больше не повторится, товарищ командир, — быстро проговорил Курепин.

Ну, ну… Держи руку, Вася. Выздоравливай…

Вы сказали, товарищ командир, — улыбаясь одними глазами, проговорил Мотин, — что за вчерашний проступок летчика…

Летчик Курепин показал себя храбрым солдатом. Прошу вас представить его к награде!

Слушаюсь, товарищ Рудий!

Мотин откозырял командиру и подошел к Курепину:

Слышал?

Курепин наклонил голову:

Слышал.

«Рудий… — Курепин поднял голову и посмотрел на Андрея и Нечмирева. — Вот таким же горячим мальчишкой был тогда и я, — подумал Василий Васильевич и широко улыбнулся. — Сегодня же надо съездить в райком, к нему. Узнает ли он меня? И тот ли это Рудий?»

Он поднялся и сказал:

Курсанты Степной и Нечмирев нарушили летную дисциплину. Но вряд ли они сделали это потому, что хотели прослыть героями. Мне кажется, что скорее всего ими руководило чувство ответственности за народное добро, которое они решили спасти от огня. А это — хорошее чувство, товарищи курсанты.

Он немного помолчал, почему-то посмотрел на Бузько и добавил:

За отличную посадку на ограниченной площадке курсанту Степному объявляю благодарность. Буду просить командира эскадрильи объявить благодарность курсантам Степному и Нечмиреву, инструктору Быстрову и командиру звена Редькину за их благородный поступок…

 

Глава четвертая

1

Лиза часто вспоминала тот день, когда Андрей и Никита, не дождавшись конца отпуска, уехали в училище. До самой последней минуты Андрей ничего не говорил. И вдруг совсем неожиданно пришел с Никитой на стройку, пришел, чтобы попрощаться. Они взобрались тогда на леса, и Лиза видела, с каким восхищением все строители смотрели на будущих летчиков. В новеньких темно-синих кителях с голубыми петлицами, в отутюженных брюках, в красивых фуражках Андрей и Никита казались Лизе людьми из какого-то другого мира, таинственного, увлекательного. В ту минуту ей даже не верилось, что они ее друзья, что они такие же простые парни, как Игнат, Иван Чудин и другие. Когда Андрей поднимался по трапу, он увидел идущую ему навстречу каменщицу Анну Борщеву. Они остановились одновременно. Анна, такая острая на язык и в прошлом не раз смеявшаяся над Андреем по разным пустякам, словно оторопела. Спрятав вымазанные в растворе руки за спину, она прижалась к перилам, уступая Андрею дорогу. И молчала. Тогда он протянул ей руку, весело проговорил:

Или не узнаешь, или зазналась. Здравствуй, Аня.

Вытирая руки о фартук и смущенно оглядывая свой костюм, девушка ответила:

Я в таком виде, а вы…

Ты что-то раньше никогда не называла меня на «вы». Теперь за чужого считаешь?

Я — нет. — Анна крепко пожала его рук у. — И ты… Хорошо, что и ты такой остался. Не зазнаешься…

Он шутя потрепал ее кудряшки, вылезшие из-под косынки, и толкнул Никиту:

Идем выше.

Наблюдая эту сценку, Лиза разозлилась на девушку.

«И куда лезет, дурочка, со своими намазанными губами! Бессовестная!.. — подумала она. Неприятно было и то, что Андрей потрепал волосы Анны. — Можно бы и без этого: подруга, что ли?!»

Игнат поджидал Андрея и Никиту, сидя на корточках у протянутого вдоль стены шнура. В одной руке он держал мастерок, в другой — папиросу.

Андрюшка, сними-ка свою амуницию, надевай фартук, — крикнул он. — Сейчас мы с тобой покажем класс. Никита, в помощники пойдешь?

Иду, — засмеялся Никита, делая вид, что расстегивает китель. — Начали, Андрей?

Андрей не стал отвечать на шутку. Он подошел к Игнату и коротко сказал:

Игнат, мы сейчас уезжаем. Пришли попрощаться.

Андрей не сразу посмотрел на Лизу, словно не заметил ее. Она хотела обиженно отвернуться, но когда услышала слова Андрея, быстро подошла к нему и с тревогой в голосе спросила:

Попрощаться? Вы уезжаете?

Лизе показалось, что Андрей избегает ее взгляда.

Она интуитивно уловила, что ему скорее хочется уйти отсюда, но не могла понять почему. Если бы не было Игната, она спросила бы. Но Игнат стоял здесь рядом, он смотрел сейчас не на Андрея, а на нее. Что он хочет сказать своим взглядом, немного испытующим, немного тревожным?..

Разве ваш отпуск уже закончился? — спросила Лиза.

Нет. Но мы решили приехать в училище пораньше, чтобы приготовиться к полетам. До свидания, Игнат.

Андрей крепко встряхнул его руку и повернулся к Лизе:

— До свидания, Лиза. Теперь опять увидимся не скоро.

— Подожди, Андр Юшка. — Игнат начал снимать свой фартук. — Я провожу вас. Все как-то неожиданно. Пойдем на вокзал вместе.

— Нет-нет. — Андрей словно испугался. — Не надо, Бледнолицый. Мы уже собрались, времени до отхода поезда совсем мало. Прощайся, Никита, надо торопиться…

Когда они уже спустились с трапа, Игнат подошел к Лизе, посмотрел на нее преданными глазами:

Вот и опять мы остались вдвоем, Лизок…

В голосе его была только нежность к ней и больше ничего. Лиза не могла скрыть раздражения и вспыхнувшей вдруг неприязни.

Тебе разве не жаль, что уехал твой друг? Твой самый близкий друг?..

Игнат пожал плечами:

В какой-то песенке поется: ни расстояния, ни ветры дружбы не потушат. — Он немного помолчал, потом спросил: — А тебе… очень жаль?

Лиза не ответила. Она отвернулась, пристукнула мастерком по кирпичу. И в эту минуту оба почувствовали, как между ними пронесся холодок отчуждения. Почувствовали по-разному: Лиза — почти с удовлетворением, Игнат — с тревогой и болью в душе.

Время шло, Андрей не писал ни слова. Вначале это молчание Лизе казалось оправданным: он должен все обдумать, во всем разобраться, решить и только потом сказать ей: да! В том, что он скажет именно так, Лиза не сомневалась. Она верила в это твердо, словно Андрей уже дал ей какое-то обещание. «Дело только во времени», — думала она. А время с ней заодно. Он все чаще и чаще будет вспоминать ее глаза, ее голос, ее маленькую ласку, которая она подарила ему в день встречи. «Расстояния не тушат дружбы» — это Игнат сказал верно. Но оно не тушит и другого чувства, об этом Игнат, пожалуй, не знает…

Время шло, Андрей продолжал молчать. Тогда Лиза встревожилась: почему? Не слишком ли она уверена в себе? Не переоценила ли она себя? Ей вспомнилось их прощание на стройке: избегающий взгляд Андрея, поспешность, с которой он пожимал им руки. Словно его тяготила тогда необходимость последней встречи с друзьями…

Тревога, раз коснувшись ее сознания, проникала все глубже и глубже. Как болезнь, она разрушала ткани прочного узла ее надежды. Прочного? Лиза теперь не была уверена в этом. А вдруг он совсем не думает о ней? Ведь он ни разу не сказал о своем чувстве. Андрей принял ее ласку, ответил на нее, не проронив ни слова. Правда, она тоже тогда молчала, но не девушке же первой делать признания! Хватит и того письма, которое должно было открыть ему глаза. Очередь была за Андреем. Почему же он молчит? Чего ждет?..

И вдруг ее осенила мысль: «Игнат! Как я не подумала об этом раньше! Дурочка, форменная дурочка! Тревожусь, сомневаюсь, ищу разгадку какой-то тайны, а все оказывается до смешного простым, если учесть, что Андрей и Игнат — близкие друзья с самого раннего детства. Разве могут они стать на пути друг у друга? Никогда! «Плечом к плечу, храня великую силу дружбы!..» Вот почему Андрей все чаще и чаще стал избегать не только ее, но и Игната. Андрею просто стыдно перед Игнатом, не может спокойно смотреть ему в глаза, угрызения совести мучают за тот вечер. И если бы он не любил, то не бежал бы отсюда… Нет, Андрюшка, — думала Лиза, — от себя не убежишь. Да и стоит ли отдавать другому то, что тебе самому нужно? Узы дружбы? Я помогу тебе».

…Теперь Лиза знала, что делать. Мысль о том, что в ее поступках может быть что-то нечестное, низкое, ни разу не приходила ей в голову. Разве на ее месте не каждый бы сделал то же самое? Даже в песне поется: «Если счастье лежит у вас на пути, не проходите мимо…» Свое счастье Лиза видела в том, чтобы быть вместе с Андреем, она верила, что будет ему хорошей подругой. Если у нее есть какие-нибудь недостатки, Лиза их исправит. Андрей никогда не упрекнет ее в том, что связал с ней свою судьбу, а она постарается любить Андрея по-настоящему, горячо, сильно. Лиза почти уверена в том, что это ей удастся. Лишь бы только пришла настоящая жизнь, без проклятых грязных комбинезонов и фартуков, без этих надоевших до одури кирпичей, мастерков, известки!..

«Надо, чтобы Игнат ушел от меня — твердо решила Лиза. — Дать ему почувствовать: не на что надеяться, нечего ждать. Он уйдет. И тогда…»

2

Игнат стыдился признаться даже самому себе, что он рад отъезду Андрея. И тем не менее это было так. С тех пор как Андрей приехал в отпуск, Лизу словно подменили. Она не избегала встреч, так же шутила, они вместе бродили по паркам, словом, внешне оставалось все таким же, как и было. Но он в то же время видел, что Лиза стала другой. Она не могла скрыть от него свои затаенные желания, чувство неудовлетворенности. Игнат не мог до конца разобраться в том, что происходило с девушкой, но что-то подсказывало ему: Андрей, вольно или невольно, играет в этом какую-то роль. Разве Игнат мог забыть, с каким сарказмом Лиза ответила на слова Андрея в памятный вечер встречи: «Мечта каменщика! Смешно… Такие, как мы с Игнатом, — выше карниза последнего этажа не полезут. Слава не для нас. А вы…» Она тогда словно ударила Игната в сердце, но он не мог понять: какая слава ей нужна? О чем Лиза мечтает?..

Сила чувства Игната к девушке не давала возможности заглянуть в ее внутренний мир. Ему казалось, что под влиянием его любви плохое уступает место хорошему. Если Андрей своим присутствием разжег в ней честолюбивые страстишки, разве Лиза в этом виновата?

Не было бы Андрея, не пробудились бы и страстишки. Если Лиза проявляла к Андрею внимание, больше похожее на нежность, чем на дружеское участие, — разве это ее вина? Не был бы Андрей таким другом Игнату, не было бы и этой чрезмерной нежности. Так уж устроена Лиза она не может оставаться безучастной к тому, кто дорог Игнату. Хорошо, что Лиза такая чуткая, но плохо, что она иногда делает больно Игнату, может быть, сама того не замечая.

Игнат не обнаруживал противоречий в своих суждениях о девушке, да он и не искал в ней чего-то необыкновенного. Лиза была ему дорога. «Главное, — думал Игнат, — у нее нет хитрости, она прямая, честная. Когда мы будем вместе, Лиза избавится от многих внешних влияний, и все будет хорошо…» А вместе они должны быть скоро. Игнат решил это твердо.

Оранжевый диск солнца коснулся моря и на миг застыл, словно прощаясь с небом. Горизонт — с берега он казался близким, прямо рукой подать! — покрылся густым румянцем, потом вспыхнул, разгораясь все больше. Парус далекой яхты горел в закате. В воздухе летали розовые чайки… Раскаленный диск погружался, остывал. Закат бледнел, перекрашивая чаек и парус. К берегу ползли мягкие вечерние сумерки…

Где еще можно видеть такое? — взволнованно прошептал Игнат.

Красиво, — согласилась Лиза. — Но когда часто видишь одно и то же — надоедает. Разве нет?

Игнат не отвечал. Ему показалось, что в голосе девушки он уловил раздражение. Чем он мог ее огорчить? Может быть, Лиза недовольна его молчанием? За целый час, который они просидели с ней у моря, он сказал всего несколько слов. Лиза не привыкла к этому, она всегда говорит, что терпеть не может «тихих вздыханий на луну». Но сегодня Игнат не мог заставить себя шутить с ней, как обычно, болтать о пустяках, смеяться. Он попросил Лизу прийти сегодня сюда, твердо решив сказать ей о том, что должно было изменить всю его жизнь и жизнь Лизы. Волнующее, тревожное ожидание предстоящего объяснения сковывало мысли Игната, и он не мог заставить себя думать о чем-нибудь другом. Несколько раз Игнат собирался произнести слова, которые рождались в глубине его сердца, но в это самое время Лиза или отворачивалась в сторону, или начинала говорить о чем-то своем, что не доходило сейчас до сознания Игната.

Вот если бы такой закат увидеть с воздуха! — Лиза словно продолжала начатый разговор. — Представляешь, как это выглядит?

Игнат улыбнулся:

Не представляю. — И подумал: «Она вспомнила об Андрее».

Наш Андр Юшка, наверно, часто видит все это сверху, — сказала Лиза.

Игнат молча смотрел на. море.

Что ж ты молчишь. Бледнолицый? Можно подумать, что тебе неприятно, когда я говорю об Андрее… Сидишь, насупился. — Она коротко засмеялась. — Небось, завидуешь?

Ее злой смешок ударил Игната сильнее, чем ее слова. Но он сумел подавить обиду.

Нет, не завидую. Каждому свой удел.

Верно, Игнашка. — Лиза вздохнула с притворным сочувствием, и он это понял. — Кому что написано на роду, тот с тем и умрет… Рожденный ползать, летать… — Лиза провела ладонью по воздуху слева направо и докончила мысль: — Летать не будет!

Она привстала, поправила измятое платье:

Ну что ж, пойдем? Уже пора…

Нет-нет, Лиза. — Игнат схватил ее за руку, снова усадил на скамью. — Давай посидим еще немножко. Хотя немножко, хорошо?

У тебя какое-то сегодня странное настроение. Бледнолицый… — Лиза сделала неопределенный жест. — Может быть, ты хочешь что-нибудь сказать?

Хочу, Лиза. И понимаешь, что-то меня удерживает. Сам не знаю. Ведь у нас с тобой всегда было все так просто, а вот… Лиза, скоро меня, наверно, возьмут в армию. Ты слушаешь меня?

Игнат взглянул на девушку и поразился:

«Какое у нее безразличное, безучастное лицо! Неужели ей непонятно мое волнение? И почему она сегодня такая… Ей словно неприятно быть со мной. Нет, она такая не только сегодня. Уже давно…»

Ну? — Лиза нетерпеливо повела плечами. — Чего же ты замолчал?

Лиза, — Игнат все-таки решил высказать все до конца. — Я каждую минуту думаю о тебе. Понимаешь, каждую минуту. Ты ведь знаешь, как я тебя люблю?

Он хотел заглянуть ей в глаза, но они были прикрыты длинными ресницами. Взгляд его задержался на ее губах. Ему показалось, что Лиза улыбнулась. Он прижал ее руку к себе и прямо сказал:

— Лиза, давай поженимся.

Как часто Игнат представлял себе вот такую минуту. Каждый раз, когда он мысленно произносил эти слова, перед ним представали картины, никогда не похожие одна на другую. То ему казалось, что Лиза обязательно должна ласково погладить его по лицу и прошептать с закрытыми от волнения глазами: «Спасибо тебе, Игнаша, что веришь в меня…» То он видел Лизу бросающейся в его объятия с веселым возгласом: «Наконец-то Бледнолицый решил сделать меня своей женой!» Или она посмотрит на него и просто скажет: «Я согласна, Игнат».

С моря подул ветерок, маяк бросил в сгустившиеся сумерки свой первый луч. На рейде отзвонили склянки: дзинь-дзлинь, дзинь-дзлинь… И опять тишина.

Лиза сидела молча, глаза ее все так же были прикрыты длинными ресницами.

Ты молчишь, Лиза? — прошептал Игнат.

Он придвинулся к ней совсем близко и, полуобернувшись, положил обе руки на ее плечи. Лицо девушки казалось застывшим и… жестким.

Лиза!

Она вздрогнула, будто очнувшись от глубокого раздумья. Потом приподняла ресницы, и в ее глазах на миг мелькнул отблеск вспыхнувшего луча. Маяк погас, погас и отблеск.

Лиза, — снова прошептал Игнат. В голосе его была тревога. — Ты почему молчишь?

Она вдруг встала со скамьи, сделала несколько шагов к морю и снова вернулась. Игнат тоже встал. Он смотрел в ее лицо и ждал.

Красивый был сегодня закат, — наконец проговорила Лиза. — Правда, Игнат?

Он не понял, что она этим хочет сказать, и промолчал.

А я не люблю закаты! — резко продолжала девушка, не дождавшись ответа. — Не люблю, какими бы красивыми они ни были. Потому что после заката вскоре наступает ночь. А ночью замирает жизнь… Да, жизнь ночью замирает…

Смысл ее слов, кажется, начинал доходить до его сознания.

Ты думаешь, — тихо спросил Игнат, — если мы поженимся…

А разве это обязательно должно случиться? — прервала Лиза. — Почему ты вдруг решил, что мы должны пожениться?

Не вдруг, Лиза, я давно хотел сказать тебе об этом.

Он казался ей сейчас каким-то жалким, обиженным. Опущенные плечи, поникшая голова, тихий, словно выпрашивающий милостыню голос. В душе у Лизы шевельнулось чувство жалости к нему, ей внезапно захотелось обнять Игната, сказать что-нибудь хорошее, ласковое. Пусть это будет знаком благодарности за его любовь…

Игнаша…

Он протянул к ней руки. Даже в темноте было видно, какой радостью засветилось его лицо.

Но порыв нежности исчез так же быстро, как и возник. Словно из мрака вдруг выплыл образ Андрея: стройная фигура в красивом кителе с голубыми петлицами, упрямый взгляд темно-карих глаз, жесткие, но такие горячие губы… И еще один образ всплыл:, образ ее самой, девушки в сером, заляпанном известью фартуке, с кирпичом и мастерком в руках…

Не надо, Игнат, — она отстранила его руки. — Ты не думай, что я неблагодарна тебе за твое предложение. Но я не могу его принять. Не могу, понимаешь…

Не можешь? — голос Игната звенел, как струна.

Не могу. И скажу тебе честно, почему. Не знаю только, поймешь ли… Ты не думал о том, что мы с тобой очень разные люди? Не думал? А я думала. Мы совсем не похожи друг на друга. Не похожи ни в чем. Мы по-разному смотрим на жизнь, Игнат. Ты, конечно, не виноват в этом. И я не виновата. Разве можно обвинять тебя в том, что твой мирок серенький, тусклый, будто смотришь ты на него сквозь маленькое запыленное оконце?.. Ни большой мечты, ни сильного желания…

А ты? — Игнат вздрогнул, плечи его словно распрямились. — А твой мирок?

Мой? — Лиза скривила губы в улыбке. — Тебе не понять моего мирка.

Он такой необъятный? — Игнат нервно засмеялся.

Не смейся! — Лиза вплотную подошла к Игнату, всматриваясь в его лицо. Оно уже не было ни жалким, ни просящим. Нервная складка искажала линию бровей, от этого все лицо казалось волевым, решительным, по-новому красивым. «Чем-то он сейчас похож на Андрея»— подумала Лиза.

Не смейся, Игнат, — повторила она. — Я хочу жить не так, как живешь ты…

Пожалуй, я теперь знаю, чего ты хочешь, — жестко сказал Игнат. — Легкой жизни.

Лизу задели эти слова. Она не могла скрыть от себя, что они больше всего обидны своей правдивостью. В ней закипала злость против Игната. Она искала самое уязвимое место, чтобы больнее нанести удар.

По крайней мере мне не так приятно быть каменщиком, как тебе, — презрительно сказала она. — И еще меньше мне хочется быть всю жизнь женой каменщика.

Он чувствовал, что Лиза это скажет. Чувствовал с того самого момента, когда она заговорила о его «сереньком мирке». Может быть, даже раньше: уже тогда, когда она произносила свой тост при встрече Андрея. И все же, когда Игнат услышал эти слова, он не нашелся, что ответить. Цинизм Лизы словно надломил и опустошил его. Он стоял перед ней с закрытыми глазами, не решаясь взглянуть на нее. Стоял молча, слегка пошатываясь, как пьяный.

«Кажется, я сказала уж очень резко, — подумала Лиза. — Надо как-то сгладить…»

Ей казалось, что Игнат сейчас заплачет от обиды, от жалости к самому себе. Тогда она немножко его успокоит. Может быть, даже извинится за резкость…

Он медленно открыл глаза и глухо, сдерживая гнев, сказал:

Уйди!..

Лиза не трогалась с места. Нет, она не хотела, чтобы кончилось все именно так. Разрыв — да, но спокойный, без всяких острых углов. Она уже жалела, что не подавила в себе желания сделать ему больно. Игнат не должен ее ненавидеть. Просто забыть, что они были близки друг другу, немножко ближе, чем обыкновенные друзья. Прошлое не должно мешать будущему…

Лиза постаралась улыбнуться и примиряюще проговорила:

Игнат, мне кажется, ты не совсем правильно меня понял. Я не хотела тебя обидеть, поверь мне… Слышишь, Игнаша?..

Уйди, подлая тварь! — повторил Игнат, больше не сдерживая гнева.

3

Он очнулся от легкого прикосновения чьей-то руки. Медленно поднял голову и затуманенным взглядом огляделся вокруг. В море плавал ковш луны, в луче маяка дремали на рейде баржи, со стороны мола доносился грохот экскаваторов и лебедок. Ему показалось даже странным, что в мире ничего не изменилось. Будто этому миру не было никакого дела до того, что произошло с Игнатом! Все так же светит маяк, все так же грохочут лебедки. И даже откуда-то с берега слышится смех.

Игнат!..

Он повернул голову и встретился с взглядом больших печальных глаз Ольги. И ничуть не удивился тому, что она сидит с ним рядом. Теперь-то его ничем не удивишь, после всего, что произошло… Игнату только неприятно, что она нарушила его одиночество.

Тебе плохо, Игнат?

Ольга придвинулась совсем близко, потрясла за руку.

Игнат, почему ты молчишь? Что произошло?

Он снова посмотрел на Ольгу. Оцепенение прошло. Игнат закурил. При свете спички девушка увидела, как бледно его лицо.

Ты почему здесь, Оля? — спросил Игнат.

Пришла попрощаться с морем, Игнаша, — Ольга тяжело вздохнула. — Когда теперь снова увижусь с ним?

Попрощаться? Так это правда, что ты уезжаешь?

Правда. Завтра вечером.

Только минуту назад Игнат жалел, что одиночество его было потревожено, а сейчас уже боялся остаться один. Все, что угодно, только не быть наедине со своими мыслями, не вспоминать каждое сказанное Лизой слово. Слушать все, что будет говорить Ольга, лишь бы не думать о только что пережитом.

Расскажи, Белянка, куда и зачем тыедешь? — по просил Игнат.

Разве ты ничего не знаешь? — удивилась девушка. Она продолжала внимательно смотреть на Игнате, и одна и та же мысль не давала ей покоя: «Что с ним про изошло? Почему он такой?..Лиза?..»

Расскажи, — снова попросил он.

Я не думала ехать учиться, — призналась Ольга. — Но Василий Сергеич ничего и слышать не хочет. Сам написал в академию художеств, отослал туда мои эскизы и наброски, даже сфотографировал лепку моих орнаментов… Он ведь знаешь какой, Василий Сергеич! — тепло улыбнулась она. — Каждый человек для него, как самый близкий друг. («Не каждый, конечно», — подумал Игнат). И вот неделю назад пришел вызов из академии. Завтра еду…

Не будешь скучать? — спросил Игнат и сразу же подумал: «Зачем я об этом спрашиваю! Будто сам не знаю…»

Ольга промолчала.

И вдруг ему захотелось рассказать ей все о себе, о Лизе, о том, как вот на этом самом месте о человеческую подлость разбились его мечты.

Ольга словно услышала его внутренний голос. Она проговорила так тихо, что Игнат скорее понял, чем услышал ее слова:

Тебе тяжело, Игнат.

Игнат взял ее руку в свои и не то сказал, не то простонал:

Она ушла… Совсем…

Ты поссорился с ней?

Поссорил ся? Нет, не то. Она, понимаешь… Она… Нет, ты ничего не поймешь. В общем, Лизы нет. Нет и не будет. Вот это и все.

Ольга чувствовала, как он страдает, но в эту минуту не могла найти в себе ни капли жалости. Не потому, что эгоизм мог быть сильнее ее обычной чуткости к страданиям людей. Ольга не была жестокой. Но она искренне считала, что Лиза недостойнаИгната. Разве Лиза так должна была отвечать на его любовь?!

«Лиза — как стрекоза, — думала Ольге. — Полетит туда, полетит сюда, найдет где лучше, там и сядет. А Игнат… Что ж, может быть, то, что случилось, будет лучше и для Игната. Время лечит и не такие раны…»

Они долго молчали, погрузившись в свои мысли. Она была впервые так близко с ним, и сейчас у нее немножко кружилась голова от тепла его руки, от этой близости. Она хотела, чтобы никогда не кончался этот вечер, чтобы ей можно было сидеть с Игнатом долго-долго — всегда.

— Ну что ж, попрощаемся, Беляночка, — сказал Игнат, вставая.

Она вздрогнула и выпустила его руку.

«Вот и все, — подумала Ольга. — Сейчас он уйдет. Встретимся ли еще когда-нибудь? Игнат… Милый Игнат… Скажи мне сейчас только одно слово, и я останусь с тобой. Останусь навсегда…»

Он протянул ей руку:

— До свиданья, Беляночка.

В его рукопожатии не было ни нежности, ни тепла.

— До свиданья, Игнат.

Она словно растворилась в темноте, и только слышно было, как стучат каблучки о мостовую. Кто знает, может быть, это уходило счастье Игната…

 

Глава пятая

1

Второй отряд третьей эскадрильи летал по маршрутам. У каждого курсанта через плечо на длинном ремне висел планшет, в нем — карта с начерченным красным карандашом треугольником полета. И в уголке планшета на бумажке выписаны расчеты: магнитный курс, компасный курс, истинный курс, время прохождения главных ориентиров, скорость, высота полета. Когда летали по маршрутам с инструкторами, все было легко и просто. Пролетел сорок минут, взглянул на карту, взглянул на землю — все в порядке, делаем разворот. Развернулся, лег на новый курс и полетел дальше. Инструктор молчит, значит, все в порядке. Иначе он сказал бы: «Подверните влево на два градуса…» Мелькают под крылом речушки, дороги, села, деревни. Ровно поет мотор, поет от радости сердце… Хорошо лететь, как этого многие не по нимают!

Нечмирев, к инструктору на КП! — крикнул Яша Райтман.

Вася подтянулся и, поддерживая рукой планшет, по бежал на КП.

Расскажите подробно этапы маршрута и расчет полета, — приказал инструктор.

Вася потянул за ремень планшет, но инструктор остановил его жестом руки:

На память!

Есть, на память! Первый этап — от центрального аэродрома до села Гравий, компасный курс — сто двенадцать градусов, высота — шестьсот метров, по метеосводке, угол сноса — минус четыре, скорость — сто семнадцать. Пролетаем ориентиры: шоссейную дорогу от А к Т под углом сорок градусов; влево, на расстоянии четырех километров, два озерца; справа петля реки Ольховки…

Вася говорил быстро, четко, без запинки. И он не только говорил, он видел перед своими глазами и два небольших озерца, засмотревшихся синими глазами в высокое небо, и речку Ольховку, петлей огибающую зеленый луг, и село Гравий, где машут крыльями два ветряка. Он ясно представлял себе, как изменит курс от первого пункта и полетит вдоль трактовой дороги через треугольную рощу к следующему пункту. В радиусе сорока километров слева и справа от его маршрута нет больше ни одного озерца, ни одной треугольной рощицы. И Вася был уверен: хотя и полетит он самостоятельно по маршруту всего лишь первый раз, с курса не собьется. Инструктор может в этом не сомневаться.

Хорошо, — выслушав Васю, сказал инструктор. — Курсант Степной!

Андрей подбежал, бросил руку к шлему:

Слушаю вас!

Вы полетите с Нечмиревым. Запомните: вы — только пассажир. Что бы ни случилось, вы остаетесь пассажиром, Никакого вмешательства. Никаких подсказок Вам все понятно?

Так точно, товарищ инструктор!

Курсант Нечмирев, выполняйте задание!

Есть выполнять задание!

И через две минуты раздалось знакомое;

Внимание!

Есть внимание!

Контакт!

От винта.

Пройдя через центр аэродрома, Вася лег на заданный курс и покачал крыльями. Теперь вперед! Он быстрым взглядом окинул приборную доску и в одну секунду запечатлел показания главных приборов: альтиметра, тахометра, компаса, указателя скорости. В одну секунду, не больше! Два года назад ему потребовалась бы на это целая минута.

Два года назад! Тогда он был желторотым птенцом, а теперь молодые курсанты с завистью и почтением говорят про него: «Это пошел курсант Нечмирев, выпускник третьей эскадрильи!» Да, он выпускник, и это здорово, миллион чертей! Через два-три месяца он будет настоящим пилотом авиаотряда и полетит с настоящим заданием по какому-нибудь сложному маршруту, может быть, отыскивать затерявшуюся в морском просторе льдину с замерзающими рыбаками… Ого, это будет маршрут, а не маршрутик с шоссейной дорогой, которую он сейчас пересек под углом в сорок градусов. Инструктор требовал от Андрея: «Что бы ни случилось, вы остаетесь пассажиром. Никакого вмешательства!» Хороший парень инструктор, но иногда чудит. Вот и сейчас: о каком вмешательстве может быть разговор? Помочь ему, курсанту-выпускнику Нечмиреву, отыскать два синих озерца? Ха! Да вон они лежат внизу, в четырех километрах слева, их найдет даже мальчишка, который сядет в машину первый раз!..

Над селом Гравий Вася поднял руку с часами и обернулся к Андрею: «Понял?»

Андрей кивнул головой: да, он понял. Молодец, Вася. По расчету он должен был прилететь сюда в десять тридцать две. Сейчас ровно десять тридцать две.

Нечмирев сделал круг и лег на курс второго маршрута. Все в порядке. Курс — триста десять, высота — шестьсот метров. Вася видит, как с земли мальчишки машут ему фуражками, прыгая от восторга. «Шкетики милые, миллион чертей, — смеется Вася. — Может быть, через несколько лет и многим из вас улыбнется счастье и вы будете пролетать по этому самому маршруту, приветствуя село Гравий. Астарый летчик Василий Нечмирев в это время будет разыскивать научную экспедицию в злой Антарктиде, вслушиваясь в тревожные, как набат, сигналы: SOS, SOS, SOS… Под ним будут плыть угрюмые айсберги, шторм в десять баллов будет бросать, как спичечную коробку, его воздушный корабль, и бледный бортмеханик с закоченевшими руками будет кричать: «Товарищ командир корабля! Отказал. левый мотор!..» Что ж, летчик Нечмирев не растеряется и спокойно скажет: «Выпустить шасси, идем на посадку вон на ту льдину!» И ни один мускул не дрогнет на его лице, будьте уверены! Не в таких переплетах бывали, начав путь от села Гравий и треугольной рощи…»

Нечмирев взглянул на часы: десять часов сорок девять минут. Над треугольной рощей он должен был пролететь в десять пятьдесят. Где же она? Вася посмотрел влево, вправо. Черт! Ни одного деревца, ни одного кустика… Поля и поля до самого горизонта. Проклятая роща как сквозь землю провалилась… Вася оглянулся назад, к Андрею. Андрей, положив голову на борт, дремал. Или делал вид, что дремлет… «Спросить у него? — подумал Вася. — Не скажет. Он дал слово инструктору не вмешиваться. А уж его слово!.. Да и вообще, разве я, курсант-выпускник Нечмирев, признаюсь, что потерял ориентировку? Черта с два! Нет уж, как-нибудь выйду из положения сам. Главное — спокойствие! Когда смотрел на этих сопливых шкетов, не сбился ли с курса? Нет, триста десять градусов, как часы. От села Гравий влево уходила дорога. Пролетал я ее? Кажется, пролетал… Кажется!.. Миллион чертей! А точно?.. Через две минуты должен был быть второй пункт маршрута — крупное село Ольгинок с большой церковью. Кругом поле, только впереди — маленький хуторок и около него — группа женщин, наверно, что-нибудь пропалывают. А Андрей спит, идиот, и в ус не дует. Мог бы, кажется, как-нибудь незаметно подсказать, чтобы и совесть чиста была, и помощь…»

Вася упорно смотрел на карту и на землю, сличал местность. И все больше и больше убеждался, что потерял ориентировку, «блуданул», как говорят летчики. Выход теперь был один: садиться и спрашивать. Восстанавливать ориентировку «опросом местных жителей». Факт сам по себе позорный, но, может быть, удастся как-нибудь выкрутиться…

Подпрыгнув на кочке, самолет, сбавляя скорость, покатился и стал. Вася ударил по лапке зажигания и выключил мотор. Наступила тишина. Андрей, словно очнувшись от сна, потянулся, отстегнул ремни и вылез из кабины. За ним спустился на землю и Вася. К самолету бежали женщины, которых Нечмирев видел с воздуха.

Что случилось, Вася? — равнодушно спросил Андрей.

Ничего особенного. — Вася сделал вид, что разминается. — Устал чертовски, решил отдохнуть. Минут пяток отдохнем и полетим дальше.

Можно и отдохнуть, — согласился Андрей.

К самолету подошли женщины. Одна из них, молодая, с загоревшим лицом, с лукавыми глазами, спросила:

Издалека летите, товарищи летчики?

Вася хлопнул крышкой портсигара, не спеша закурил, потушил спичку и только после этого ответил:

Осматриваем местность, бабоньки. Изыскательная экспедиция. А вы что делаете?

Сделав вид, что опасается курить близко у самолета, он отошел подальше от Андрея и сел на землю. Несколько женщин остались около Андрея, а трое приблизились к Васе.

Мы на прополке тут, — весело ответила молодая. — А что же вы изыскиваете, если не секрет?

Да уж какой тут секрет, — улыбнулся Вася. — Скоро все равно сами увидите. Будут здесь прокладывать большую шоссейную дорогу. Хватит вам на волах по кочкам ездить.

О, это дуже гарно, — сказала пожилая женщина. — И прямо через наш хутор?

Да вот смотрим местность. Через село Гравий шоссейку тянуть решили, а вот как дальше…

Так село Гравий то ж далеко! — сказала молодая. — Оно ж в стороне.

Ну уж и далеко, — насторожился Вася и положил карту на колени. — Вот оно где, село Гравий, видите? — Он показал пальцем на петлю реки. — Видите?

Молодая с интересом посмотрела на карту и вдруг спросила:

А наш хутор на карте обозначен?

Да, должен быть, — спокойно ответилВася. — Смотрите сюда. Вот Гравий, вот село Ольгинск, видите? А теперь поищем и ваш хуторок…

Он не знал, в какой стороне от Ольгинска находится тот хуторок, с ужасом думал о том, что время уходит, а он сидит тут и ожидает, что «бабонька» сама покажет ему, в каком месте он сел. Он нервничал, но с завидным спокойствием продолжал наблюдать за пальцем женщины, которым она водила по карте…

Вдруг женщина радостно воскликнула:

Вот они, наши Чернушки! Глядите, бабы! Вот они. Чернушки! Одна точечка.

Черт! — неожиданно выругался Вася, увидев, где остановился палец женщины. Он быстро прикинул и решил, что отклонился в сторону от маршрута не Меньше, чем на тридцать километров.

Женщины удивленно посмотрели на курсанта.

Чего ты, парень? — спросила одна.

Да вот видите, дело какое… Не пойдет, наверно, шоссейка через ваши Чернушки. Далеко от Ольгинска. Ну, бабоньки, до свиданьица, — заторопился он, — лететь пора.

Теперь он был уверен в том, что летит точно по маршруту. Незаметно для Андрея он проложил линию от Чернушек прямо к Ольгинску, высчитал курс, примерно учел угол сноса и строго по компасу вел самолет. Нет, теперь он не собьется с курса. Любой шкет долетит с закрытыми глазами. А уж он, летчик Нечмирев, и подавно. Надо только строго выдерживать курс по компасу. По компасу!.. Вася вдруг почувствовал, что у него на лбу выступил пот. Он поднес планшет к глазам и посмотрел на расчеты. Вася на секунду закрыл глаза, потом опять открыл и еще прочитал: «Село Гравий — Ольгинск КК—222 градуса». «Двести двадцать два, а не триста десять, гром и молния, сто миллионов чертей! Выходит, я летел совсем в другую сторону. Растяпа, лапоть, раззява! Швабра, а не курсант летного училища! А еще чуть ли не каждый день повторял мудрые чкаловские слова: «Полет — это математика!»

Вася снова взглянул на компас и заскрипел зубами: пока он размышлял над своей непростительной ошибкой, самолет отклонился от курса на девять градусов. С небывалой злостью Вася толкнул левую педаль, самолет рванулся влево, накренился, и курсант почувствовал, как резкий ветер хлестнул его по щеке. Выругавшись, Вася посмотрел сначала на карту, а потом вниз. На земле синела речушка, на карте ее не было. На карте зеленел лесок, на земле его не было. Вася оглянулся на Андрея: тот по-прежнему дремал, положив голову на борт самолета. Никакого участия. «Издевается? — подумал Вася. — Ждет, что я признаюсь? Или сам ни черта не знает?» Он снова посмотрел на землю. Услышав гул мотора, стадо овец сбилось в кучу. Пастух поднял голову и приветственно взмахнул рукой. Вася со злостью плюнул на него с высоты шестьсот метров: не до приветствий, миллион чертей! Ориентировка снова потеряна, нечего и сомневаться. Где-то слева должно быть село Гравий, которое он уже пролетел. Где оно? Неужели осталось сзади? Вася принял решение найти это село и от него взять курс на центральный аэродром. «Домой! Иначе пройдет еще целый час, пока он найдет Ольгинск.

Развернув самолет на сто восемьдесят градусов, курсант словно ощупью обшаривал землю. Там, где село Гравий, озерца. Их должно быть хорошо видно, но внизу нет этих озер и в помине.

Вася несколько раз менял курс и вдруг увидел впереди небольшой хуторок.

«Сяду еще раз, — подумал он, выбирая площадку для посадки. — Уточню — и домой. Андрюшка, кажется, ничего не замечает. Как-нибудь выпутаюсь».

Он выбрал подходящую площадку около хуторка и сел. Выключив мотор. Вася вылез из кабины и сказал Андрею:

Сам не знаю, отчего так хочется пить. Пересохло в горле, прямо дышать нечем. Попьем, потом полетим.

Он выжидательно смотрел на Андрея: что скажет?

Можно и попить, — ответил Андрей. — А все же зря ты часто садишься, человече. Это ведь в задание не входит.

Вася вспылил:

Ты, кажется, давал кое-кому слово не вмешиваться. Или тебя уполномочили следить за тем, как я выполняю задание?

Никто меня не уполномачивал, Вася. Но все же…

Что, будешь докладывать инструктору?

Я? — Андрей удивился. — Почему я? По-моему, ты и сам в состоянии обо всем доложить.

Да тут и докладывать-то особенно не о чем, — примирительно сказал Вася. — Подумаешь… Сели, напились и благородненько полетели дальше. Вот женщины бегут, сейчас попросим напиться — и в воздух!..

Подошли к самолету, колхозницы. Вася закурил, снял шлем и стал протирать очки.

Здравствуйте, товарищи летчики! — поздоровались женщины.

Добрый день, бабоньки, — весело ответил Вася. — Вы нас водичкой холодненькой не угостите?

Почему ж не угостить? — сказала девушка в красной косынке. — Сейчас принесу.

Она побежала к бричке, а молодая женщина, стоявшая ближе, спросила:

А вы все шоссейку прокладываете?

Вася в недоумении поднял голову и встретился взглядом с глазами женщины. Конечно же, это она! Та самая, которая водила пальцем по его карте. Неужели опять Чернушки? Миллион чертей! Так можно влипнуть только раз в сто лет! Что они, заколдованные, что ли, эти Чернушки? Но надо было выходить из положения.

Решили мы все-таки указать место для шоссейки именно здесь, — спокойно ответил Вася. — Поэтому и вернулись еще раз посмотреть. Спасибо! — Он взял кружку с водой, которую принесла девушка в красной косынке, и начал шумно пить. Потом выплеснул остатки воды на землю и проговорил — Дай бог тебе такого жениха, как я. Ну, пока, бабоньки, пора лететь…

Вот наконец показался и аэродром. Вася приготовился идти на посадку. Взглянув на часы, он отметил: «Задержался на маршруте всего на двенадцать минут. Можно сказать, что отклонился на втором отрезке, восстанавливал ориентировку. Андрей, конечно, не выдаст. Будет дуться, может, перестанет разговаривать, но не выдаст. Буду врать до конца! — решил Вася. — Иначе затуркают, миллион чертей!»

Они одновременно вылезли из самолета — Вася впереди, а Андрей на шаг сзади, — пошли к инструктору.

Товарищ инструктор, — четко начал докладывать Вася, — курсант Нечмирев задание выполнил. На втором отрезке маршрута отклонился влево на шесть градусов. Тщательно сличив карту с местностью, самостоятельно восстановил ориентировку и продолжал полет. От села Ольгинска, на третьем отрезки маршрута…

Он на секунду остановился, словно для того чтобы набрать в легкие побольше воздуха, и взглянул на Андрея. Андрей стоял по команде «смирно» и смотрел на инструктора. «Черт какой-то, а не человек, — подумал Вася. — Смотрит вроде спокойно, а что там, у него в душе делается — сама мама родная не разберет».

…— На третьем участке маршрута никаких отклонений не было! — закончил он и снова взглянул на Андрея.

Ваши замечания, курсант Степной? — вдруг обратился инструктор к Андрею.

Я ведь был пассажиром, товарищ инструктор, — уклончиво ответил Андрей.

Но пассажиры тоже иногда делают замечания летчикам.

Вася нетерпеливо переступил с ноги на ногу: неужели выдаст? Неужели такой человек, как Андр Юшка, может быть подлецом?!

Что же вы молчите, Степной? — спросил инструктор.

Я еще не настолько опытен, товарищ инструктор, чтобы делать замечания таким же курсантам, как я сам. Может быть, со временем…

Хорошо, можете быть свободны. Оба.

Они четко повернулись и в ногу отошли от инструктора. Навстречу бежал Яша Райтман.

Ну, как, Вася? — весело спросил он. — Все в порядке?

Андрей, дай я пожму твою руку, миллион чертей! — остановился Вася.

Нет! — коротко отрезал Андрей и, наклонив голову, пошел в сторону.

3

Приближались государственные экзамены. В училище уже прилетели на самолете «ПС-40» начальник учебных заведений ГВФ полковник Зотов, старый, прославленный летчик, полковник Грабов. Учебные полеты выпускных эскадрилий закончились, шла предэкзаменационная «шлифовка» высшего пилотажа. День и ночь над аэродромами гудели самолеты. Курсанты заметно подтянулись, меньше слышалось шуток, и даже такие балагуры, как Вася Нечмирев, стали вдруг серьезными и строгими, чувствуя, что приближается самый ответственный момент. Правда, Васю Нечмирева тяготило и другое обстоятельство: с тех пор как он солгал инструктору, Андрей не сказал ему ни слова. Будто никогда они не были товарищами, будто долгие месяцы не сидели за одним столом, не спали в одной комнате. Вначале Вася делал вид, что ему на все наплевать и что он нисколько не жалеет о том, что произошло.

Подумаешь, детские нежности, миллион чертей! — сказал он как-то Никите. — Не он соврал, а я. И нечего ему строить из себя благородную девицу…

Но ты заставил лгать и его, — ответил Никита. — Он ведь должен быть рассказать инструктору о твоем полете, но промолчал. Вот это его и тяготит.

Ха! Если бы меня тяготило каждое мое вранье, я давно околел бы, — не сдавался Нечмирев. — Да и вообще вы с Андрюшкой шибко честные. А мне наплевать. Я никому больно не сделал.

Бравируешь ты, Вася, — сказал Никита. — Мне кажется, что тебе самому от всего этого больно. И не стоит казаться хуже, чем ты есть на самом деле.

Мне больно? — засмеялся Нечмирев. — Чудишь ты, парень. Больно, это когда кто-нибудь стукнет по затылку. А я чувствую себя сейчас прекрасно, хоть бы вы все перестали меня узнавать.

Есть восточная пословица, Вася, — проговорил Никита — «Сколько ни кричи рахат-лукум, во рту от этого сладко не будет». Дошло?

Не дошло, — признался Вася.

Сколько ты ни кричи, что тебе на все наплевать, легче тебе не будет, и ходишь ты, как в воду опущенный. Поговорил бы ты лучше с Андреем.

На твой совет мне тоже наплевать с высоты тысячи метров! — сказал Нечмирев. — Пока, Никита. Я пошел.

Он пошел не к Андрею, а к инструктору Быстрову. Пошел с твердым намерением рассказать ему обо всем, чего бы это ни стоило. Потому что ему действительно было больно и за то, что он солгал инструктору, и за то, что Андрей презирает его за малодушие.

Выслушав признание курсанта, Быстров не удивился. Он только спросил:

Почему же вы молчали до сих пор, Нечмирев?

Пороху не хватало, товарищ инструктор. И, правду сказать, думал: «Пройдет все как-нибудь, худа от этого никому не будет». А сам-то я свою ошибку понял давно, еще тогда…

Хорошо, Нечмирев. — Инструктор подумал с минуту и предложил: — Вы расскажите о своем поступке всему отряду. Ведь знают об этом только Степной и Безденежный?

Да.

А надо, чтобы знали все. Все, понимаете?

Все? — переспросил Вася и опустил голову.

Да. Если хотите, чтобы ваш инструктор Быстров относился к вам с прежним уважением.

Сделаю! — решительно согласился Вася. — Об этом будут знать все. Даю вам слово.

Я верю вам, Нечмирев.

«Вот черт! — подумал Вася, отходя от инструктора. — Удружил мне Непоседа».

Два дня он ходил злой и угрюмый. Уже несколько раз собирался выполнить свое обещание и рассказать всему отряду о злополучном полете по маршруту и о своем обмане, но всегда, как только весь отряд собирался вместе, откладывал объяснение «на другой раз».

«Засмеют, черти! — думал Вася. — Затуркают…»

Никита спрашивал:

Ну, как, Вася, решил поговорить с Андрюшкой!

Пошли вы к миллиону дьяволов! — сердился Нечмирев.

Наконец он решился. Вечером отряд возвращался с аэродрома и кто-то предложил:

Зайдем на стадион, выкупаемся под душем.

Курсанты согласились и по звеньям приняли душ.

После купания приятно было полежать на траве, отдохнуть, поговорить о том, о сем, покурить. И престо помолчать, наблюдая, как одна за другой в далеком небе загораются звезды…

Когда последние курсанты возвратились из душевой, Вася вдруг весело заявил:

Братишки, хотите послушать о «трансатлантическом» перелете известного пилота В.Н.?

Давай, Вася! — быстро откликнулся Никита.

Не хотелось рассказывать об этой истории, но Человек-Непоседа упросил: «Расскажи, говорит, всем, на пользу дела». Что ж, если на пользу дела, пожалуйста.

Пилот В. Н. — это вы будете? — уточнил Яша.

Можешь не сомневаться. Маршрут у меня был третий: аэродром — Ольгинск — Гравий. Чудесный, маршрутик, я вам скажу! Озера, рощицы, хуторки. Лечу, а сам думаю: «Эх, какая красота неописуемая!» Овечки внизу, барашечки, пастушки руками машут. Задумался я: вот, мол, летаем, а красоту не всегда и замечаем. Нехорошо! Природу любить надо. Задумался, и чуток отклонился от маршрута…

А в «чутке» сколько было? — поинтересовался Яша.

В «чутке»? — Вася мельком взглянул на Андрея. — Да так, километра три… (Андрей кашлянул). Километров тридцать…

Самая малость, — подтвердил Андрей, улыбнувшись.

Дело же не в этом, — продолжал Вася. — Глянул я вниз, а там — девушки. Ха, как обалдели: прыгают, руками машут, сядь, мол, хоть на минутку, в жизни своей летчика в глаза не видали. «Эх, черт, думаю, сяду, поговорю, наши ведь, советские девушки». Приземлился, спрашиваю у Андрея: покурим? Он говорит: «Можно и покурить». Правильно, Андрей?

А с картой зачем отошел от самолета? — спросил Андрей, приближая Васю к истине.

С картой? Интересно, думаю, соображают ли девчата что-нибудь в картах? Показал им планшет, одна водит пальчиком по карте, потом как крикнет: «Вот наши Чернушки, миллион чертей!»

Она так и крикнула: «Миллион чертей!» — засмеялся Никита.

Она? Чудак ты, Никита. Чего бы это она так кричала… Ты не мешай. Я смотрю — Чернушки, правильно. Соображает, думаю. Чернушки… Ага, значит отклонился, подвернуть малость надо…

Вася закурил, посмотрел на курсантов. «Смеются, черти! — подумал он. — А Андрюшка будто недоволен. Что ж, могу конкретней…»

Ну, взлетели мы, — продолжал он, — и понеслись дальше. Летим, а я все вспоминаю, как она по карте пальчиком туда-сюда водит. Потом глянул на компас…

Миллион чертей, не тот курс взял, — крикнул Яша. — Правильно я говорю, Вася?

Курсанты громко рассмеялись.

А стрелка компаса туда-сюда, туда-сюда, как она пальчиком, — добавил Яша.

«Вот язва, — подумал Вася. — Как в воду смотрит». Он взглянул на Андрея и решил все же продолжать.

Это точно, Яша, как она пальчиком, — согласился Вася. — Вроде перед носом машет, не плутуй, мол, Вася. Братишки! Да я разве плутую? Вот и сейчас говорю: пришлось в этих Чернушках еще раз приземлиться. А почему? Все равно, думаю, от курса отклонился, дай-ка опять порадую бабенок. Та, что пальчиком водила, как, увидела меня, чуть не упала от восторга. «Товарищ летчик! — кричит. — Опять к нам? Вот спасибо! Весь район теперь завидовать будет. Скажут: два раза в Чернушках аэроплан садился, наверно, экспедиция какая-нибудь, может, нашли что…» А чего там найдешь, кроме неприятностей! Докажи потом, что не заблудился… Инструктору вот рассказал, а он…

А он что? — спросил Никита.

Говорит, что блудил.

А ты? — Андрей посмотрел на Васю и переспросил: — А ты что сказал?

Я? Что я? Я ничего не скрываю… Пожалуйста…

 

Глава шестая

1

Сколько раз уже Андрей держал это письмо в руках! Оно было для него не только скрытым упреком, но и раскрытием тайны человеческой низости.

«Она так и сказала: «Твой мирок — серенький, тусклый мирок, будто смотришь ты на него сквозь маленькое запыленное оконце», — писал Игнат. — Не помню, что я ответил. Потом она сказала: «Мне не так приятно быть каменщиком, как тебе. И еще меньше хочется всю жизнь быть женой каменщика…»

«Лиза… Девушка — золотые руки… Вот, оказывается, чего она искала!»

Андрей давно хотел написать ей письмо, но все откладывал. «О чем писать! И стоит ли вообще о ней помнить? — думал он. — Вычеркнуть из памяти, как дурной сон, и все забыть».

А Лиза писала. Терпеливо, настойчиво. Красивые, нераспечатанные конверты быстро загорались от спички.

— И предали их геенне огненной, трын-трава! — говорил Никита, когда Андрей сжигал их.

Сегодня Андрей все-таки решил написать ей. Не об Игнате, не о себе. Он напишет всего несколько слов о ней самой, и больше ничего.

…Это было самое короткое письмо, какое он писал когда-либо Лизе, девушке, которую он любил когда-то: «Если тебе удастся встретить Лизу, ту Лизу, что шла с нами плечом к плечу, скажи ей: Андр Юшка от души желает ей счастья. Но встретишь ли ты ее? Честность ведь не дружит с подлостью…»

Он уже закрыл конверт, когда в комнату вошел Никита. Увидев Андрея с письмом в руках, он улыбнулся:

Решил все-таки?

Да. — Андрей показал на конверт. — Кажется, я зачеркнул кусочек прошлого.

Больно? — Никита приложил руку к груди. Андрей долго молчал, словно прислушиваясь к самому себе. «Больно ли? — спрашивал его внутренний голос. — Жаль ли этого кусочка прошлого?»

Андрей вдруг увидел берег моря, луч маяка, скользнувшего в темноту, и троих друзей: Лизу, Игната и себя. Лизины пальцы запутались в волосах-Бледнолицего, волнышумят у берега, а впереди… Впереди трудная дорога, дорога в небо… Это было почти три года назад, но кажется, что было только вчера. Кусочек прошлого… Андрей посмотрел на друга и сказал:

Немножко больно…

Пройдет, — уверенно бросил Никита. — Кусочек прошлого — это не так много. Будущего больше.

Андрей кивнул головой:

Будущего больше.

А теперь — гулять! — Никита потащил Андрея к двери. — Завтра нелегкий день, надо хорошо отдохнуть…

Это был последний день перед госэкзаменами.

Две глубокие восьмерки! — приказал инспектор, принимающий госэкзамены. — Начинайте с левой.

Андрей увеличил скорость, ввел самолет в глубокий вираж. Надо было рассредоточить внимание: левая стойка центроплана должна скользить по горизонту, шарик— в центре, скорость — сто десять, обороты мотора…

Отставить!

Андрею показалось, что голос инспектора звучит недовольно. Почему? Что-нибудь не так? Он снова окинул взглядом приборы. Все нормально.

Не смотрите на приборы, — сказал инспектор. — Представьте, что внезапно отказали счетчик оборотов, указатель скольжения, скорость…

Андрей кивнул головой:

Понимаю.

Конечно, он мог бы незаметно для инспектора хотя бы мельком взглянуть на приборы. Только на одно мгновение, и этого ему было бы достаточно. Инспектор не следил за ним. Андрей видел, как он отвернулся от зеркала. Значит, он верит в честность курсанта, который завтра будет не курсантом, а летчиком. И Андрей не обманет его.

Когда он вывел машину из второй восьмерки, инспектор сказал:

Отлично, товарищ курсант. Вы хорошо чувствуете самолет. Сделайте переворот через крыло и две петли.

Да, Андрей хорошо чувствовал самолет. Приборы — в конечном счете только контроль за каждым элементом полета. Но прибор может по какой-либо причине выйти из строя, и летчик должен обойтись без него. Чувствовать машину — значит чувствовать каждое колебание воздуха, каждое непроизвольное движение рулей, по слуху определять количество оборотов мотора, с закрытыми глазами видеть малейшие отклонения самолета от курса. Это чувство отнюдь не является врожденным. Оно приходит вместе с опытом благодаря упорному труду и кропотливой учебе…

Андрей вывел самолет из петли, установил его в горизонтальный полет и ждал дальнейших приказаний.

Снимите ноги с педалей, — сказал инспектор. — Бросьте ручку. Положите руки на борта. Закройте глаза.

Все эти требования Андрей выполнил и подумал: «Сейчас введет машину в штопор и предложит определить, сколько самолет сделает витков». Но самолет продолжал лететь в горизонтальном полете. Потом вошел в левый вираж. Снова горизонтальный полет. Правый вираж. Неполный. Переворот через крыло. Разворот вправо градусов на двадцать пять — тридцать, не больше. Опять петля, еще одна петля, третья… Еще один правый вираж, левый разворот, четыре витка правой спирали без газа. Андрей недоумевал: какую задачу поставит перед ним инспектор? Зачем он все это делает? И вдруг догадался: восстановление ориентировки на память! Это считалось нелегкой задачей. Крутиться в различных направлениях несколько минут, потом открыть глаза и немедленно показать, в какой стороне аэродром.

Андрей открыл глаза и окинул взглядом горизонт. Слева виражил самолет, на фюзеляже которого Андрей и увидел большие белые цифры: 1124. И, не раздумывая больше ни секунды, Андрей показал в направлении юго- запада:

Аэродром там.

Но аэродрома не было видно за дымкой, внизу — ни одного ориентира: желтеющие поля, неубранные стога соломы, табун лошадей. Инспектор ввел самолет в пологое планирование, и в наступившей тишине Андрей вдруг услышал веселый смех.

Наугад? — крикнул инспектор. — Или по нюху? Так или иначе, вы угадали: аэродром действительно на юго-западе.

Я знаю это точно, — твердо проговорил Андрей.

Может быть, объясните?

Самолет тысяча сто двадцать четыре, который виражит слева от нас, принадлежит первой летной группе нашего звена. Их зона находится в двенадцати километрах северо-восточнее аэродрома. Таким образом…

Понятно, курсант Степной. Для летчика быстро сообразить— значит победить. Ведите самолет в свою зону, продолжим проверку ваших знаний.

3

Яша Райтман сидел на чехлах и рассказывал:

Высота была полторы тысячи, когда я по заданию полковника ввел машину в левый штопор. Хвалиться не буду, но это был классический штопор. Полковник кричит: «Замечательно, Яша!»

Не ври, Яша, — спокойно поправил Абрам. — Полковник не знает твоего имени.

Ты прав, Абрам. Он кричал так: «Замечательно, курсант Райтман! Хороший штопор! Выводите!» Я даю правую ногу — ни черта. Даю газ — машина продолжает штопорить. А высота падает. Полковник кричит: «Плоский штопор!» «Как это могло случиться, — думаю я, — что мы попали в плоский штопор? Ведь из плоского штопора самолет выходит очень редко!» А высота падает. Смотрю, уже семьсот, шестьсот, пятьсот метров. Оборачиваюсь, чтобы взглянуть на полковника. Сидит спокойно и даже, кажется, улыбается. Понимаете, машина штопорит, до земли осталось пятьсот метров, а он улыбается. Вдруг полковник кричит: «Курсант Райтман, вы не можете выводить самолет из штопора!» И только тогда я спохватился. Я хотел дать правую ногу и забыл. Самолет штопорит влево, а я, как осел, давлю на левую педаль. Абрам, честное слово, я стал холодным. И чуть не заплакал. «Ну, думаю, провалился. Опозорился на всю жизнь. Кто после этого даст мне в руки пилотское свидетельство?..»

Яша на минуту замолчал и посмотрел на стоявшего на командном пункте полковника, который разговаривал с начальником училища. Лицо Яши расплылось в улыбке. Будто этой улыбкой он хотел передать старому летчику горячую признательность за то, что человек, который почти всю свою жизнь провел в воздухе, не выгнал его, Яшу, с аэродрома, не стал на него кричать, а сказал спокойно и просто: «Вы хорошо пилотируете, товарищ курсант. Замечательная координация движений. Отличная ориентировка. Правда, вот со штопором… Наверно, волновались?» — «Очень волновался, товарищ полковник, — чистосердечно признался Яша. — Никогда так не волновался». — «Ну, ничего, ничего. Инструктор хорошего о вас мнения… Да и я тоже. Вы будете неплохим летчиком».

Ну, что же он потом сказал? — спросил Андрей у притихшего Яши.

Яша ответил:

Он сказал немного. Но я вот сейчас даю ему слово, что Яша Райтман ничего не пожалеет, чтобы стать таким летчиком, как он. И таким хорошим человеком.

* * *

Начальник училища первый вылез из кабины и сказал:

Заруливайте на стоянку. Замечания получите на КП.

И вот Никита идет на КП. Вокруг начальника училища стоят командир эскадрильи, командиры отрядов, командиры звеньев, инструкторы. Человек-Непоседа бегает туда-сюда, ждет, когда вернется из полета Вася Нечмирев с проверяющим его инспектором. Быстров уверен, что Нечмирев не подведет, но все же… Скорее бы уже прилетал…

Товарищ начальник училища, разрешите получить замечания о полете. — Никита остановился и приложил руку к шлему.

Все смотрят на Никиту. Курепин улыбается, инструктор незаметно показывает большой палец правой руки.

Подойдите сюда, товарищ Безденежный, — сказал начальник училища и сам пошел навстречу к Никите. — Отлично, товарищ Безденежный! Никаких замечаний нет, благодарю вас за хороший полет.

Он крепко пожимает руку Никите, но курсант молчит. Волнуется? Очень. Там, в полете, не волновался. Может быть, только чуть-чуть. Самую малость… А теперь… Никита ведь знает, что этот полет был последним его полетом в училище. Пройдет несколько дней…

Он вдруг спохватился, приложил руку к шлему и сказал:

Служу Советскому Союзу!

Можете быть свободным, товарищ Безденежный.

Никита резко повернулся через плечо и побежал к своим друзьям. Они уже ждали его. Андрей, Абрам и Яша Райтман, Влас Караулов, Бобырев, Дубатов — все звено. Никита бежал к ним радостный и счастливый, а они стояли и почему-то молчали.

«Что случилось?» — с тревогой подумал Никита.

Вдруг Яша поднял руку, взмахнул ею, как дирижер, и все начали напевать туш. Никита засмеялся.

Смир-рно! — Яша подал эту команду таким голосом, что обернулись даже командиры, стоявшие на КП. — Р-равнение на Никиту!

Он сделал два шага вперед и начал речь: — Пилот Безденежный! От имени второго отряда третьей эскадрильи разрешите поздравить вас… Дай-ка я расцелую тебя, Никитка!..

И только Оська Бузько сидит в стороне и угрюмо смотрит по сторонам. Уж такой он человек, этот Оська Бузько, сам себя любит один раз в году. А у Никиты нет сейчас к нему никакого плохого чувства, и он возьмет вот и подойдет к Оське, сядет рядом с ним и по-дружески поговорит. Ведь такой день! Зачем сердиться друг на друга? Что мешает им стать товарищами?

Никита направился прямо к Бузько, но Оська встал и быстро ушел.

Эх, трын-трава! — безнадежно взмахнул рукой Никита. — Чудак человек.

Абрам Райтман, от которого не укрылась эта сценка, проговорил:

Существует некоторая закономерность в рождении редких людей. В несколько десятков лет мир рождает гения… Цивилизованное человечество радуется и ликует. Проходят еще десятки лет, и мир рождает нечто, похожее на Оську Бузько. Тогда цивилизованное человечество печально вздыхает…

Точно! — подтвердил Яша. — Товарищи пилоты! (Яша был влюблен в это слово.) Приготовиться к встрече еще одного коллеги. Идет, миллион чертей, виноват, идет Вася Нечмирев, сияющий, как солнце…

Вася, действительно, сиял от восторга.

Братишки! — Он на ходу сбросил шлем и взъерошил волосы. — Братишки! Я так думал, что Чики-Туко подстроит мне это… Третий маршрут. Понимаете, лечу, а сам думаю о Чернушках, миллион чертей. Полковник сидит, как тогда Андрюшка, — ни звука. Что? Будьте спокойны! Полный порядок. Отлично…

* * *

После ливневого дождя с последней грозой город казался свежим, словно умытым. Потоки сбегающей к морю воды уносили листья деревьев, клочки бумаг, к широкому простору мчались детские картонные кораблики. За ними бежали мальчишки и кричали:

— Это мой! Слышишь, мой!

Нет мой. Твой без флага!..

Когда-то ведь и мы были такими, Игнат, — проговорил Андрей, крепче сжимая локоть друга. — Помнишь, как тебя выпорола мать за то, что ты явился домой мокрый с ног до головы?

Так это ж ты тогда подставил мне ножку, Андр Юшка! Я и шлепнулся в лужу.

Так тебе и надо было. Если бы ты не бросил в мой фрегат голыш, он ни за что не перевернулся бы…

А ты помнишь, Андрей…

Они медленно брели под руку к приморскому бульвару, смеялись, вспоминая прошлое. «А ты помнишь? А ты помнишь?» За этими словами было их детство, оно словно шло сейчас с ними рядом, не отставая ни на шаг. Пройдет еще несколько лет, и, так же как сейчас детство, рядом будет шагать их юность. Кто из них первый спросит тогда: «А ты помнишь?.. Помнишь Лизу?»

Лиза… Андрей ни разу не спросил о ней. Игнат не сказал о Лизе ни слова. Они не сговаривались молчать об этом, им просто не хотелось обидеть друг друга упоминанием о ней. Лиза? Ну, что ж… Была такая девушка, девушка Лиза, а теперь нет ее… Она есть, может быть, она сейчас совсем недалеко от них, идет где-то рядом, но разве об этой Лизе им хочется вспомнить?..

Море слегка потемнело от потоков мутной воды, но даже сейчас оно было приветливым, спокойным, будто звало к себе. Волны катились на берег, шурша галькой. На рейде дымили пароходы, бакланы летали низко над водой, охотясь за рыбой. Вдали, обгоняя друг друга, под белыми парусами мчались яхты. Море было залито солнцем, сверкало.

Завтра я его уже не увижу, — печально проговорил Андрей. — Урал, Уральские горы, тайга… Это, может быть, тоже красиво, но…

Я понимаю, Андрей, — сказал Игнат.

Ему тоже было грустно. Завтра Андрей уезжает… Когда они теперь встретятся? Что ждет впереди каждого из них?..

Ты будешь писать, Андрей? — спросил Игнат.

Чаще, чем ты думаешь.

Он вдруг толкнул Игната плечом, крикнул:

Знаешь что? К черту хандру! Давай-ка подними выше голову, Бледнолицый! Пройдемся по нашему приморскому. Пошли! Ать-два! Помнишь, «плечом к плечу…»

Игнат улыбнулся:

Помню. Идем.

Уже почти в конце бульвара Игнат вдруг потянул Андрея за руку:

Смотри…

Шагах в десяти от них сидела Лиза. Она задумчиво смотрела на море, подставив лицо свежему ветерку. Лиза заметно похудела с тех пор, как Андрей ее видел последний раз, лицо стало бледнее и строже. Андрею вдруг захотелось заглянуть в ее глаза: какие они теперь?..

Андрей не остановился, крепче сжал локоть Игната, и они продолжали идти вперед. Все ближе, ближе…

Лиза увидела их тогда, когда они уже подходили к ее скамье. Она чуть не вскрикнула. Ей показалось, что нечем вдруг стало дышать. Сердце словно остановилось от волнения. Может быть, она успеет закрыть лицо шарфом? Нет, не надо прятаться! Не надо. Они все равно ее узнали. Узнали и проходят мимо. Все дальше и дальше… Игнат, Андрей! Она встала со скамьи, невольным движением протянула к ним руки, как бы умоляя вернуться…

Игнат и Андрей уже скрылись за поворотом аллеи, а она еще долго стояла, до боли сжав похолодевшие пальцы.