Адмирал раздражал Суркова. Его барское хамство и необозримое самомнение могли привести в бешенство кого угодно, и в то же время Сурков находил в его характере интонации, которые с натяжкой можно было назвать положительными.

— Снять трусы! — командовал Адмирал приглянувшейся грешнице.

Неискушённые в штучках Адмирала души исполняли приказание.

— Я контуженный старый моряк, — оправдывался Адмирал, хлопал грешницу по заду и уходил не оборачиваясь.

Плотские развлечения на тридцать втором уровне были запрещены. Душа, нарушившая запрет, тут же была депортирована вниз без права перемещения.

По большому счету инстинкты, присущие живым существам, у души отсутствовали. Потребление пищи и воспроизведение себе подобных для духовного мира были невозможны. Любые суррогаты приводили к пагубным последствиям. Сурков убедился в этом, проглотив сухарик, и теперь опасался побочных эффектов. Как выяснил он в библиотеке — любовь являлась бактериологическим оружием Бога, разработанным в секретной лаборатории Рая. Дьявол пытался повторить разработку Господа, его лаборатории выпустили шизофрению и паранойю. В отличие от них любовь была очень заразна и поражала почти все население планеты в период полового созревания. Люди могли бы давно догадаться, что любовь представляет собой когетивное нервное расстройство, ведь симптомы любви ничем не отличаются от других вирусов, поражающих душу и называемых душевной болезнью. Но любить было так здорово, что люди стали превозносить это ощущение, посвящать ему стихи, песни, совершали подвиги и занимались полной ерундой, лишь бы продлить заболевание. В лаборатории Ада выработали мутированный штамм любви. Поражённая такой любовью душа приобретала иммунитет и, как правило, больше не заражалась. Если любовь возникала вновь, то протекала вяло и безрадостно. Одичавший вирус приводил к однополой любви, любви втроём, вчетвером и даже впятером. Неустойчивость райской любви объяснялась тем, что выращенный вирус испытывался на лебедях. Исследования не были окончательно апробированы, а БогВоенПроект требовал полевых испытаний. Первое же применение любви привело к поразительным результатам, штамм решено было пустить в производство без доработок. Этим воспользовался Дьявол. Его сотрудники отобрали любовь и вывели суррогаты. Говорят, в лаборатории, где исследовалась любовь, возникла её утечка, и несколько тысяч чертей вознеслись в Рай, очистив душу. Дьявол приказал взорвать лабораторию, выдав это за катаклизм, более известный, как извержение Везувия.

— Откуда ручка? — спросил Адмирал, выглядывая Суркову из-за плеча.

— Оттуда, — Сурков показал на потолок.

— Пронёс? — презрительно констатировал Адмирал.

— Пронёс, — согласился Сурков.

— Знаю, — Адмирал почесал мясистый нос. — Знаю вас, несунов. Бывало, такое на корабль проносят, диву даёшься.

— Что? — спросил Сурков.

— Баб проносили, — буркнул Адмирал. — Самых настоящих баб. Вот с такими глазами.

Адмирал описал ладонями две полусферы возле собственной груди и, схватившись за воображаемые соски, добавил:

— Вот с такими зрачками.

— Зачем же вы не запрещали?

— Хм, — ухмыльнулся Адмирал, — Запрети, попробуй. Когда крейсер набит как публичный дом с первой палубы до последней, хоть одна сучка, но проскочит. Да и нереально это, все судно осмотреть. Вот ты, Сурков, на своём компьютере можешь спрятать информацию так, чтобы её никто не нашёл?

— Конечно, могу.

— И матрос также. Только от его заначки гораздо большее зависит.

— Что же?

— Его обороноспособность.

— Как это?

— Так вот. Мой крейсер мог одновременно держать оборону от семи воздушных целей и делать это в девятибальный шторм. Как ты думаешь, возможно это, если все мои матросы будут думать о…прости её, господи.

— Я не служил на флоте.

— Твоё счастье, а то я бы тебе показал.

— Адмирал, — не выдержал Сурков. — Если вы будете мне под руку петь солдатские байки, я тут буду вечность околачиваться.

— А далеко ли ты собрался?

— В Рай, — коротко ответил Сурков.

— В Рай — это хорошо. Только и там водочки никто не поднесёт и доброго табачку трубочку не искурить.

— А вы не распускали бы сопли, а договорились с чёртом, глядишь, и выменяли на что-нибудь.

— На что, Сурков? У меня кроме адмиральской задницы ничего нет, да и та никому не нужна.

— На что-то же меняют всякую дрянь. Точно знаю, сам сухарик ел.

— Это с поверхности черти по ночам тянут. Но даром ничего не дадут. Вот у тебя авторучка дорогая, если на неё обменять?

— Оставьте надежду, Адмирал.

— Не дашь.

— Нет.

— Чайник, — констатировал Адмирал. — И ничего удивительного, что Ад кишит такими, как ты, сынок.

— Вы, Адмирал, тоже не без греха.

— Я? — удивился Адмирал. — Я при жизни так грешил, что на сотню таких, как ты хватит. Если бы не мои подчинённые, горел бы сейчас на миллионном уровне.

— Как же они помогли?

— Попросили кого надо. Кому надо помогли.

— Адмирал, — продолжал Сурков, — Объясните мне такую вещь: ведь вы — человек не сахар. От вас, наверняка, многим досталось и самодурства, и вашей глупости. Неужели у вас остались друзья?

Адмирал пожал плечами:

— Никак нет.

— Так почему люди вам помогают, даже после того, как вы их с грязью размешали!?

— Ты, сынок, в армии не служил, что я тебе могу сказать? Пришёл бы ты первогодком, стал портянки дедушке стирать, оружие за него чистить, казармы мыть, в общем, служить. А через полгода пришла бы молодёжь, и уже ты их заставлял бы тоже самое делать.

— Не стал бы.

— Стал, — махнул рукой Адмирал. — Стал, а с дедушкой своим были бы вы лучшими друзьями, играли в карты, и гонял бы ты за водкой, но на свои деньги. А затем сделал бы ты дедушке альбом, с которым отправил бы его на дембель, и сам стал дедушкой.

— Неужели вы думаете, что я смогу сесть за один стол со своим обидчиком?

— Глупый ты, сынок. Не понять тебе этого.

— Но почему вы так уверены?

— Потому что я в армии жизнь прожил и знать обязан, что чем больше ты подчинённого сношаешь, тем строже выправка и преданней взгляд.

— Солдафонская логика.

— Была бы солдафонская, не держалась бы на ней вся армия, и не одна она.

— Черт с вами, Адмирал, всё равно, каждый останется при своём мнении.

— А никто тебя и не пытается убеждать. Я тебе де-факто, а ты хочешь — верь, хочешь — не верь.

— Скажите, Адмирал, вот вы стратег и тактик, хотя я вас таким не считаю…

— А мне мнение салаги ни к чему.

— Тем лучше. Скажите мне, как добраться до информации в Раю?

— А тебе что же нужна информация?

— Что же ещё?

— Я-то думал ты как человек хочешь расти, над карьерой задумался.

— Зачем?

— Плох тот солдат, который не хочет стать генералом.

— Ну, вот вы, стали генералом и что, легче вам от этого?

— Не генералом, а Адмиралом. Но ты, сынок, необразован как черт, а знаешь ли ты что такое генерал?

— Что?

— Состояние души.

— Бросьте свою демагогию, Адмирал, и отвечайте на поставленный вопрос.

Адмирал на секунду задумался и коротко ответил:

— Если нужна информация о противнике, необходимо вести разведку.

— Каким образом?

— Как положено Уставом. Радиоперехват, аэрофотосъёмка, забросить в тыл врага разведывательные группы, взять языка, в конце концов.

— Как вы себе это представляете? Захватить парочку экскурсантов из числа Святых и пытать паяльником?

— Тебе же нужен совет.

— А есть какие-нибудь средства, не предусмотренные Уставом?

— В последнее время появилось много того, чего не предусматривалось раньше, — задумчиво процедил Адмирал. — Спутниковая разведка, слежка с помощью высоких технологий.

— Что это такое?

— Я не знаю, — ответил Адмирал. — Я моряк.

— А если попробовать вспомнить?

— Помню одну директиву, — почесав лоб, ответил Адмирал. — Как раз перед смертью. Там что-то говорилось о возможном поступлении завербованных западными спецслужбами призывников. Предполагалось, что ЦРУ разработало план: «Гвоздь и молот». Суть которого сводится к следующему: молодых любителей Запада вовлекают в игры, в результате которых можно зарабатывать деньги. Во время этих игр узнают о молодёжи как можно больше и, по мере втягивания, платят им реальные деньги, доллары, Сурков.

— Как же это происходило?

— Я не знаю, сынок. Также как это может происходить с Дьяволнетом, если присоединить его к сети Рая. Пользователи сети заколачивали какие-то гвозди, а фактически просто смотрели рекламу. В результате их сажали на какой-то там кадр или что-то в этом роде, но самое главное — платили.

— И что?

— А то, что сегодня ты танцуешь джаз, а завтра — Родину продашь. И продавали каким-то образом.

— Но ведь вы-то этого не знаете.

— Я не знаю, но просто так директивы не приходят, и раз такую бумагу утвердили, значит, был сигнал.

— Что же дальше?

— Ничего, Запад дистанционно вербовал нашу молодёжь. А если, Сурков, вы однажды получили деньги, обязательно хочется ещё и всё больше, и больше.

— Что же, на этот раз мне ваша фантазия не кажется бредовой.

— Ещё бы. Я ему выдаю государственные секреты, а он вздумал сомневаться.

— Как же мне, по-вашему, завербовать Святого, ведь Дьяволнет не связан с сетью Рая?

— Зачем?

— Разве вы не об этом говорили?

— Поймите, Сурков. Жизнь устроена так же, как смерть, и, я убеждён, что в секретных сейфах Ада есть копии всех Райских документов. Ведь существует контрразведка, значит, и разведка где-то есть.

— Логично, — согласился Сурков. — Боюсь только, что до Рая добраться безопаснее и быстрее, нежели шпионить за чертями.

— Как ты думаешь, сынок, если я настучу на тебя, меня переведут наверх?

* * *

Чего не ожидал Сурков, так это того, что Адмирал станет ему помогать. Но по какой-то причине произошло именно так. Адмирал быстро сходился с грешниками, а на военных у него был какой-то особенный нюх. После того, как он заговаривал, грешник уже не мог ему отказать, и Сурков подумал, что Адмирал, как ни странно, часто говорит правду. Требования Адмирала нередко носили бесцеремонный характер, он требовал то пропуск к секретным архивам, то водки и табака. После подобных просьб, грешники приходили в такое смятение, что тут же писали ходатайство о переводе вниз.

— Ничего, ничего, — говорил Адмирал. — Десять дел прогорит, одно выгорит.

Адмирал разработал план, по которому с помощью убитого в Чечне старшины достал разнарядку на бумагу. Его рассуждения были по-военному просты:

— Приказы Дивизии пишут на писчей бумаге, Округа — на бумаге первого сорта, в Министерстве Обороны используют мелованную бумагу высшего сорта, — объяснял он Суркову ход своих мыслей. — В Аду не может быть иначе. И сортность бумаги означает её секретность. Когда мы узнаем, где используют лучшие сорта, узнаем, где находится секретный архив.

Но предположения Адмирала не подтвердились. Выяснилось, что бумага низших сортов предназначена для нижних уровней, и по мере приближения к поверхности используют более белые сорта.

Адмирал не знал слова «поражение» и принялся за составление нового плана. На этот раз он выяснил, где находится ДРУ — Дьявольское разведывательное управление, и попытался разговорить погибшего на войне генерала. Адмирал выяснил, что генерал наехал на противотанковую мину, когда решил лично съездить за водкой, а так как он был убит при исполнении и почти в бою, то его оставили на верхних уровнях и простили генеральские дачи и все, приходящие с волосатыми погонами, пороки.

— Как вам служится, генерал? — спросил Адмирал, когда военные по-земному отдали друг другу честь.

— Хреново, Адмирал. Водки нет, черти не уважают, грешить не хочется.

— Понимаю, — сочувственно процедил Адмирал. — А как на фронте?

— О-о, — протянул генерал, — да я вижу вы не в курсе.

— Не в курсе чего?

— Прямых боевых действий давно не ведётся, мы здесь занимаемся канцелярской работой, а ведь я — кадровый офицер.

— Понимаю, — опять пожалел Адмирал. — А разведывательная диверсионная деятельность ведётся?

— Разумеется, но я в этом слабо что понимаю, мне бы шашкой помахать, знаете, Адмирал, как было при жизни? — генерал взмахнул ладонью, и запел:

— Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Адмирал подхватил песню, и, соединив басы, Адмирал и генерал пропели первый куплет.

— Было времечко! — посетовал Адмирал.

— Да.

— А как у вас с секретностью? — поинтересовался Адмирал.

— Какая тут может быть секретность? Генеральский корпус варится у самого центра Земли. Я слышал, там даже нет котлов, просто сбрасывают грешников в кипящую магму.

— Брр, — поёжился Адмирал.

— А здесь одна молодёжь: младшие офицеры, старшины. Прапорщиков нет, почему? Ума не приложу, может, они в Раю?

— Вряд ли, — рассудительно ответил Адмирал.

— А вы как сюда?

— Хочу попроситься на службу. Но по секретной части.

— Сюда так просто не берут, Адмирал. Тут комиссия, проверки, чистки. То есть, конечно, наоборот. К тому же возраст, а я вижу, вы ещё совсем молоды.

— Это быстро проходит генерал. И все же есть у вас офицеры, которые по моей части уже служат?

— Есть, — утвердительно кивнул генерал. — Есть особый отдел, есть сверхособый и множество подотделов над ним.

— Чем занимается?

— Особый отдел следит за утечкой информации, сверхособый — за особым отделом, подотделы — за сверхособым и так далее.

— Кто же следит за последним отделом? Дьявол?

— Нет, за ним следит ДРУ, но только подотдел этого не знает.

— Круговая порука, значит?

— Выходит, что так.

— Ну, что же, мне такие игры знакомы, я в них играл. А как насчёт секретного архива?

— Как и положено, в самом центре ДРУ.

— Охраняется?

— Конечно.

— Как организован караул?

— Стандартные меры, Адмирал.

* * *

Из того, что поведал Адмирал, Суркову стало ясно, что архив практически не охраняется. Работники ДРУ постоянно обращаются к материалам архива с целью извлечения полезной информации. Информация в основном носила военный характер, однако имелись материалы, лишь косвенно соприкасавшиеся к борьбе с добром. Гражданскими архивами пользовались черти из числа технорей, что значительно упрощало задачу Суркова. Очень скоро Адмирал достал пропуск в ДРУ, который Сурков тщательно отсканировал и распечатал на плазменном принтере. Копия оказалась значительно лучше оригинала, и несколько дней Сурков носил её в кармане, чтобы потрепать. Получив доступ в ДРУ, Адмирал стал пропадать там круглые сутки, распевая с соотечественниками патриотические песни и подшучивая над погибшими НАТОвцами. Никто не разделял умерших на своих и чужих, и вскоре Адмирала выперли, отобрав удостоверение. У Суркова осталось отсканированное изображение, и, снабдив Адмирала новой липой, он отправил его на новые подвиги. Месяц спустя, пришло известие о том, что Адмирал лежит в госпитале для ветеранов с диагнозом сильнейшее отравление. Оказалось, что он раздобыл-таки водки. Алкоголь прожог душу и вызвал обширное заражение. Спасти его не удалось. Душа Адмирала почернела, высохла и провалилась сквозь каменный пол. Незадолго до этого, он успел вложить в ладонь Суркова удостоверение слушателя Академии Чёрной Магии с правом посещения архива ДРУ. Где он раздобыл удостоверение, Сурков так и не узнал.

* * *

Сурков впечатал в удостоверение собственный номер, заправил кровати, свою и Адмирала, осмотрел комнату так, как если бы уезжал надолго. Он вышел на станцию и стал ждать поезда до ДРУ. Поезда необычно долго не было. Прошёл почти час, и на перроне столпилось множество чертей, когда диспетчер объявил, что на линию прорвались шахтёры, и все поезда на сегодня отменены. Суркову пришлось ехать с пересадками. Подъезжая к ДРУ, он подумал, что это плохая примета, но возвращаться не стал. Он лихо вскинул корочку, которой ещё недавно пользовался Адмирал, и, пройдя широкими коридорами, пересел на внутренний поезд ДРУ. Сойдя на Центральной, Сурков с трудом заставил себя не глазеть по сторонам и, как можно спокойнее, направился к центральному архиву. Очень скоро выяснилась деталь, о которой Сурков не задумывался ранее. Черти, работавшие в ДРУ, имели униформу мышиного цвета, совсем не похожую на ту, в которую был одет Сурков. Он некоторое время помялся возле входа в архив, но так и не решился предъявить пропуск.

— Где здесь прачечная? — спросил Сурков у прохожего.

Оказалось, что это рядом и, пройдя два штрека и грот, Сурков толкнул размокшую от влаги дверь. Его попросили очистить карманы, раздеться и подождать двадцать минут. Не задавая лишних вопросов, Суркову выдали чистую глаженую спецовку. Места для инсинуаций не оставалось. Каким-то образом подменить или просто-напросто стащить форму, не представлялось возможным. Сурков приуныл.

«Примета есть примета», — размышлял он, направляясь в вычислительный центр.

Но делать было нечего, время уже было позднее. Раздевшись, Сурков лёг на кровать вспоминать сны, которые видел при жизни. Его взгляд упал на висящую спецовку, в полумраке напоминающую человека. Сурков подумал, что не может быть ничего глупее, чем бояться в Аду в окружении чертей. Он щёлкнул выключателем и увидел чистый материал униформы. Ему на мгновение показалось, что он стал светлее, но в следующую секунду Сурков уже был уверен. Он вскочил с кровати, оделся и побежал на станцию. Шахтёров все ещё не могли локализовать, и поезда ходили только по кольцевой линии. Суркова это нисколько не беспокоило. Он снова добрался до ДРУ, зашёл в прачечную и через четверть часа получил свою вновь постиранную форму. Она стала значительно белее, и Суркова это несказанно порадовало.

Через двадцать стирок, униформа грешника мало чем отличалась от ДРУшной. Она отдавала неестественной голубизной, но уже не выглядела грешной.

Забирая форму в последний раз, Сурков обратил внимание, что прачка странно поглядывает в его сторону. Он уже привык, что на него косятся. После десятой стирки перестали просить проверить карманы. Но грешница смотрела по-другому. В её взгляде было что-то знакомое, так смотрят друг на друга одноклассники, не встречавшиеся с десяток лет и окончательно забывшие имена.

— Мы встречались? — спросил Сурков.

— Встречались, — равнодушно согласилась грешница и исчезла за окошком.

Голос показался знакомым. Сурков почему-то решил, что он не соответствует внешности, хотя лицо прачки он видел впервые.

«Может, слышал раньше? — подумал он. — В поезде, на радио. Тьфу, да кто же пустит прачку на радио? Вот привязалась».

Сурков тщательно разгладил форму, он проехал до центрального архива и смело вошёл в помещение, помахав студенческим билетом.

Архив не напоминал библиотеку, материалы не лежали на полках. За их использованием следили черти, поминутно заполнявшие кучи бумажных формуляров. Туда заносилась информация о том, кто брал материалы, какие и на какой срок. Архив, возникавший в результате использования архива, постоянно удваивался. Но заведённый порядок никто не хотел менять, и в архиве всегда было много работы и занятых служащих.

— Помогите мне, пожалуйста, — сказал Сурков черту, на его взгляд, занятому меньше других.

— В чём дело? — спросил тот, стыдливо пряча листок с разлинованными крестиками и ноликами.

— Я пишу дипломную работу на тему времени.

— Времени? — удивился черт. — Это ваша идея?

— Моя, — согласился Сурков.

— Неудивительно. Потому что вы не найдёте здесь материалов по этой теме.

— Как? — не понял Сурков.

— Вот так. Здесь нет материалов о времени, а если бы и были, то, вряд ли, вы получили бы к ним доступ.

— Но почему?

— Потому что они находятся в Комитете по контролю над временем.

— Где?

— Не где, а когда, — захихикал черт. — В будущем.

Сурков сухо глотнул и, сделав над собой усилие, сказал:

— Похоже, мне придётся поменять тему.

Черт согласился, и, не смотря на то, что Сурков его больше ни о чём не просил, принёс папку исписанных листков и несколько газетных вырезок. Вырезки были из журнала «Наша смерть» и газеты «Грешная правда», выходящих на уровнях с восьмого по первый. В них говорилось о подписании некоего Соглашения между Богом и Дьяволом. Соглашение касалось учреждения Комитета по контролю над временем и передачи в ведение этого Комитета всех полномочий, касающихся временных величин. Документ был самим Соглашением. Но больше всего Суркова порадовали комментарии грешника Берии, дописанные к документу синим карандашом. Комментарии были предназначены для Суркова или таких как Сурков, которые со временем потеряли целесообразность произошедших событий. Берия растолковывал, что произошло, как и почему. Из них Сурков уяснил следующее: до времён вселенского спора, который почему-то назывался большим взрывом, не было ни времени, ни пространства, ничего, кроме Бога. В момент взрыва образовалась материя. При этом в пустоту были выброшены гекталиарды парсеков пространства и окталлионы веков времени. И пространство, и время являлись сверхкоротким излучением, легко пробивавшим стену из свинца, толщиной в несколько миллиардов световых лет. Скорость такого излучения многократно превосходила разлетающиеся Галактики, а размеры планет были настолько малы, что и пространство, и время, казалось, имеют линейный вид. Благодаря тому, что источник излучения оказался для наблюдателя необозрим, люди не могли понять, почему у времени и пространства нет начала и конца. Они смотрели на поток фотонов от ближайшей звезды, не находя никакой аналогии. Но и Бог, и Дьявол знали природу времени и пространства, могли легко обходиться как без того, так и без другого, что делало вселенский спор бессмысленным, так как был заранее предопределён результат. Во времена Второй Мировой войны миллионы невинных душ обрели своё пристанище в Раю, что создало численный перевес в сторону добра. Удовлетворённый Бог остановил время и наслаждался победой. Возмущённый Дьявол не мог ничего сделать. В итоге он пошёл на позорные для него переговоры и подписал унизительное соглашение, по которому все полномочия по контролю над течением и другими величинами времени переходят к ККнВ (Комитету по контролю над временем). Комитет находится вне досягаемости Бога и Дьявола в далёком будущем. Влиять на деятельность Комитета было невозможно. Дьявол впервые столкнулся с ситуацией, когда его деятельность будут контролировать. Он был убеждён, что в ККнВ Бог протолкнёт своих, и в случае удачной для добра ситуации, его интересы будут лоббироваться. Забавляло Дьявола одно: впервые за вселенский спор возникла сила, стоявшая над Богом и, хотя бы формально, ему не подконтрольная.

Сурков дочитал комментарий, сложил материалы в стопку и, оставив их у черта на столе, вышел из архива. Настроение было отвратительным. Больше всего угнетала мысль об Адмирале. Получалось, что его душа провалилась совершенно зря. Сурков практически ничего не выяснил, а то, что он узнал, не имело никакого практического применения. Вернувшись домой, Сурков двое суток провалялся в постели, мучаясь угрызениями совести. На третьи сутки он решил, что сделать уже ничего нельзя, и попытался отогнать назойливую мысль. Сурков стал вспоминать жизнь, солнце, дождь, снег, ветер. Запах утреннего кофе, вкус сигарет, тепло, разливающееся по телу после рюмки коньяка, аппетитные щи, нежный крем пирожных, холодный кусочек мороженого на языке. Внезапно он понял, что все его кулинарные фантазии имеют прямое отношение к тому, что произошло с ним в архиве. Сурков закрыл лицо руками и принялся напряжённо вспоминать. Минуту спустя, он подскочил над кроватью. Сурков вспомнил, где он слышал голос прачки и видел её лицо, хотя видел его всего несколько мгновений. Там, на поверхности, ещё при жизни.