Останься Адмирал с ним, работы у Суркова не стало бы меньше. Он, наверняка, выполнял бы работу Адмирала, потому что последний не собирался изучать сети и, уж тем более, работать. Дьяволнет расстраивался так часто, как только это было возможно, а так как в Аду все понимали, что среди грешников могут быть только лодыри и неучи, то и Суркова никто не ждал. Так что он спокойно мог прогулять пару дней, и никто этого не замечал.

В данный момент Сурков этого делать не собирался. Он выпросил у старшего администратора разнарядку на профилактику прачечных, пообещав, что будет это делать не в ущерб основной работе. Через две недели Сурков уже знал, сколько пара, мыла и воды потребляет прачечная на территории ДРУ. А кроме этого, сколько грешниц стирают и гладят белье, и что одну из них зовут Эльза. Получив порядковый номер души, Сурков вошёл в историю наказаний, где говорилось, что ангел-хранитель Эльза разжалована в грешницы за служебное несоответствие. Её перевели из РайСтраха в прачки ДРУ после того, как подопечный ангела-хранителя использовал обратную связь временного континуума. Задача, поставленная ей, с треском провалилась. С Эльзы позорно сорвали крылья, отправив обстирывать грешников на тридцать второй уровень. Наказание не было суровым только из-за заслуг перед Господом. В обширном послужном списке Эльзы значились десятки спасённых от несчастных случаев душ. Эльза бесстрашно боролась за их жизнь, а когда это было невозможно — за сами души. Последние четыреста лет Эльза не имела ни одного взыскания. Её служебная характеристика пестрила поощрениями и наградами от духовных грамот до памятных подарков и медалей. Эльза была кавалером Орденов Девы Марии и Святого Клауса. Ей поручали самые сложные задания, и она блестяще с ними справлялась. Задача, которая пришлась Эльзе не по зубам, исходила из ККнВ. Вся информация, касающаяся задания, была изъята и к истории не прилагалась. Вскользь упоминалось, как на период выполнения задания ангел-хранитель получил грешное тело, что, по всей вероятности, сыграло пагубную роль. Эльза расслабилась и невольно стала соучастником преступления, повлёкшем времетрясение.

Дожидаясь Великого поста, Сурков обдумывал свой разговор с Эльзой. Он множество раз начинал диалог, предполагал, что она ответит и как себя поведёт, но каждый раз понимал очевидный факт — радостной их встреча не будет.

Общежитие, где находилась Эльза, с натяжкой можно было назвать скромным. Больше подходило слово «убогое», но Суркову эта мысль показалась крамольной. Ему не хотелось плохо думать о стенах, на которые смотрит его эксангел-хранитель. Почему? Сам он сказать не мог.

— Привет, — очень обыденно поздоровалась Эльза, возникшая на пороге.

— Ждала меня? — предположил Сурков.

— Заходи, — вместо ответа пригласила она.

— У тебя очень мило, — сказал Сурков, оценивая возможность сесть в крохотной комнате.

— А у тебя по-прежнему хоромы, Дон Жуан?

— Я теперь один в двухкомнатном блоке.

— Нет соседа?

— Теперь нет. Слушай, Эльза, я о многом тебя хочу спросить. В этом мире столько нюансов, мне тяжело понять.

Эльза улыбнулась, и в её чертах промелькнуло что-то от той, земной Эльзы.

— Лицо у тебя, — заметил Сурков, — другое.

— Это моё лицо.

— А-а, — глупо растянул Сурков.

— Я работала ангелом, там свои порядки.

— Я знаю, — перебил Сурков.

— Надо же? — удивилась Эльза. — Тогда будем на равных.

Суркову стало стыдно за то, что он в первом классе струсил прыгать с вышки в реку, за то, что поджог серую кошку, покрасил соседскую парту гуашью и все свалил на Сергея Белякова. За то, что первый раз боялся поцеловать девочку Катю, и когда все же поцеловал… О боже, неужели она знает, что было потом?

— Ты хочешь узнать о комитете? — спросила Эльза.

— Да, и про время.

— Боюсь, что не многое смогу рассказать.

— Что информация засекречена?

— Секретность — это земное понятие. Здесь тяжело что-либо засекретить. Сам посуди, что может утаить Святой, которого переводят в Ад или наоборот? Всё, что касается времени, просто недоступно.

— Значит, я знаю больше тебя.

— А что ты знаешь?

Сурков подробно изложил, что стало ему известно в архиве ДРУ.

— Поздравляю тебя, — восхитилась Эльза. — Достать такую информацию в Аду не просто. И все же, это не все. Сам комитет не так уж и недоступен. Его офисы находятся во всех развитых странах, а агенты бороздят времена, наблюдают и контролируют реальность.

— Так они управляют реальностью?

— Нет, конечно, в сферу деятельности ККнВ такие полномочия не входят. Они наблюдают и вмешиваются только в исключительных случаях.

— Как, например, в моём?

— Твой случай особый, но почему ККнВ вмешался, мне до сих пор непонятно.

— Как это?

— Понимаешь, Игорь, ты не мог быть богатым.

— Почему? — обиделся Сурков.

— Тебе это не дано.

— А как же лотерея? И что значит — не дано?

— Душа у человека так устроена. Это невероятно сложно, и ты можешь не понять, но я все же попробую разъяснить. Понимаешь, душа — это как весы. Весы, но не пружинные, а с гирьками. И пока душа в равновесии, ей ничего не грозит. Это у нас, ангелов, уже глаз намётан, и я вижу душу, вижу, в покое она или нет. Люди, разумеется, об этом не догадываются. Поэтому маются, чего-то ищут, болеют, умирают, но все это от духовного неравновесия.

— При чём здесь деньги?

— Деньги — это своего рода гири.

— Что же на другой чаше?

— Это я так, для образности, про весы, на самом деле все сложнее. Представь себе, на острие иглы поставлена тарелка.

— Ну, видел в цирке что-то подобное.

— Тарелка эта уравновешена различными предметами: деньгами, здоровьем, жизненным опытом, тщеславием, добротой, скромностью и кучей других вещей. Все они имеют разный вес и находятся на различном удалении от центра.

— А бывает так, что она падает?

— Бывает. Это у вас и называется нервный срыв. А ещё говорят: «вошёл в штопор».

— Или спился?

— Бывает и такое. Тебе это тоже не грозит.

— Почему?

— Потому что у тебя эта самая тарелочка хорошо подогнана. Не нужны тебе деньги, и пить тебе ни к чему.

— Ну, это я могу поспорить. К тому же, если моя тарелочка, как ты говоришь, подогнана, совсем не означает, что на ней не найдётся места ближе к центру.

— Найдётся, и я не говорю, что при определённых обстоятельствах ты не смог бы разбогатеть. Однако богатство, оно, как девица, капризно и разборчиво. Есть люди, которые ему нравятся, к другим оно холодно и равнодушно. Но дело не в личных пристрастиях. Чтобы понравиться богатству, нужен изъян, недостающая часть.

— Чего?

— Богатства. Чтобы заработать, тарелочка должна быть с креном, и чем сильнее крен, тем быстрее деньги её уравновесят.

— А что и такое бывает?

— Редко, но бывает. Есть люди, которым деньги приносят душевный покой, но чаще они их убивают.

— Почему?

— Принцип маятника. Неаккуратно брошенная на край монета начинает шатать систему. Человек не понимает, чего он хочет и разоряется или заболевает. Чаще всего он заработать не успевает, деньги так влекут, и их хочется так быстро, что душа сваливается, а уж когда она наберёт скорость… В общем, на нижние уровни.

— Печальную перспективу ты нарисовала. Однако я вот что не понял, деньги — это добро или зло?

— Ни то, ни другое. Деньги — это средство расчётов, чем они по своей сути и являются.

— Объясни.

— Твоя душа состоит из определённого количества амбиций, наглости, скромности и денег.

— Во как?

— А ты как хотел? В материальном мире все через зад. Вот, к примеру, ты хочешь любви, но надеяться на неё не приходится, потому что страшный очень, характер скверный, подловат к тому же, а за деньги ты можешь себе это позволить.

— Но ведь это будет не настоящая любовь.

— Настоящая, Игорь, настоящая.

Сурков задумался, пытаясь вспомнить случай из собственной жизни.

— Что не получается? Тогда я тебе напомню. К вам в вычислительный центр приезжали иностранцы. Помнишь Норму Джеккинс? Высокая такая, с роскошными волосами.

— Что-то припоминаю.

— Ты ей диск на память подарил.

Сурков взмахнул ладонью:

— Разумеется, пятидюймовик красный.

— Вспоминай, вспоминай.

Сурков давно забыл Норму Джеккинс, красивого, невероятно высокого профессора в совершенно не советской мини-юбке. Она была в центре трижды, и к концу второго визита Сурков решил, что сделает ей маленький подарок. Он записал на самой дорогой «БАСовской» дискете свой компилятор и протянул диск, объяснив на ломаном немецком, что это его личная работа.

— О кей, — сказала Норма.

Ни спасибо, ни до свидания, только две буквы, объединённые в слово. Но как Сурков был тогда счастлив, и самое удивительное, он не знал, почему.

— Потому, что ты полюбил её за её деньги.

— Что ты? — возмутился Сурков.

— Подумай и ответь честно: Норма была очень красивой женщиной?

— Да, — Сурков кивнул головой.

— А Света Семёнова из отдела кадров?

— Ну… — протянул Сурков.

— Так почему же ты ей не дарил дискет?

— Она в этом ничего не понимает.

— Так подарил бы цветы.

— Но ведь она была замужем.

— А Норма?

— Не знаю.

— Тогда, какая разница — замужем Света или нет? Ведь ты делаешь подарки всем красивым женщинам.

— Да нет же. Я ничего не хотел от неё ни тогда, ни позже.

— Так почему же ты так хотел влезть в её жизнь?

— Так уж и влезть?

— Скажи, как это ещё называется? Посторонний человек делает тебе подарок, разве не для того, чтобы о нём помнили?

— Хорошо, — согласился Сурков. — Мне было дорого её внимание.

— А было бы тебе дорого её внимание, не окажись она иностранным профессором?

— Не знаю.

— Я уже стала забывать, какой ты упрямый.

— Ах, я ещё и упрямый?

— Если скажешь «да», я переменю своё мнение.

— Конечно, нет.

— Будешь меня слушать, или дальше поговорим о твоей исключительности?

— Буду слушать.

— Ты не мог разбогатеть, потому что твоя душа была в равновесии. Для того чтобы притянуть деньги, необходим дефицит или избыток.

— Чего дефицит, чего избыток?

— Чего угодно, всего, что компенсирует деньги. Например, самомнения. Есть души с избыточным самомнением, их кренит в сторону, чтобы не упасть, они богатеют. А есть души с маленькой совестью, им тоже не помешает пара сотен для баланса.

— А если у человека совести много?

— Совесть, Игорь, как печёнка, имеет свои размеры, и быть больше, чем положено может, но ненамного и ненадолго.

— Что же с душой происходит?

— Да ничего хорошего. Совестливый человек притягивает болезни, мучается, других изводит, а заканчивает инсультом.

— А зависть?

— Разновидность совести.

— А жадность?

— Запущенная зависть.

— А скромность.

— Уравновешенная гордость.

— А ревность?

— Больное самомнение.

— А глупость?

— Глупость к душе отношения не имеет.

— Выходит, богатые люди — это жадные, ленивые уроды?

— Только не ленивые.

— Прекрасно, — всплеснул руками Сурков.

— А чем компенсируется доброта, честность и скромность?

— А ты как думаешь?

— Уж и боюсь предположить.

— А ты попробуй. Но только не сейчас, на это потребуется время. Одно тебе скажу, что здоровой душе ничего компенсировать не нужно. Она при жизни хороша, и после смерти о ней говорят: «Знал Суркова? Классный был парень».

Сурков посмотрел на Эльзу исподлобья. Она отвела взгляд и виновато сказала:

— Я не убивала тебя. Оружия у меня не было.

— Как же я попал сюда?

— Этого я и не пойму. Возможно, ты умер, когда тебя пытались разбудить.

— Разбудить, говоришь?

— Да, я выстрелила двумя зарядами снотворного. Сутки спокойного сна, полная амнезия при пробуждении. Иглы растворяются через десять минут, поэтому никто ничего не заподозрит, но после того, как я это сделала, меня тут же эвакуировали.

— Зачем?

— Сама не знаю. Если рассуждать логично, я немедленно должна была сделать то же самое с Людмирским и забрать билет.

— Ты работала одна?

— В каком смысле?

— У Людмирского был ангел-хранитель? Может, он тебя опередил?

— Не было, я точно знаю.

— Почему ты так уверена?

— Как бы тебе объяснить? У ангела крылья торчат.

— Откуда?

— Отсюда, — Эльза показала пальцем за спину. — Где лопатки у людей.

— Не замечал.

— Ты их просто не видел. Я вижу, и, если бы в вашем окружении появился такой, я, наверняка бы, заметила.

— Ангелы всегда пользуются телами?

— В исключительных случаях. Обычно тело не нужно. Стоит шепнуть человеку, чтобы не садился в злополучный поезд или не плыл пароходом, напугать, дать знак и все такое… В данном случае билет так просто не отнять. Как остановили Людмирского, я не представляю.

— В одном могу тебя уверить, — сказал Сурков. — В коридоре, его не было.

* * *

В комнату Суркова поселили нового соседа. Это был молодой по земным меркам отморозок, погибший от передозировки. Судя по тому, что на шее у него болтался плеер, последние минуты своей жизни он провёл, слушая «Металлику».

— Круто, чувак, — первая фраза, которую услышал Сурков. — Мои кореша очумеют, когда узнают, где я был.

Молодого человека звали Кирилл, или, как он сам говорил, Кир. Грань между реальностью и фантасмагорией у Кирилла сильно подтёрлась, и, очевидно, давно. Он воспринимал себя как персонаж удивительного сна, временами сменявшего кошмар.

— Послушай, кореш, — обращался он к Суркову. — Давай найдём дури, водки и покуражимся с парой грешниц.

Сурков снисходительно качал головой, но задор Кира не уменьшался.

— А хочешь черта лысого? Я буду участвовать.

— Отстань, а? — отмахивался Сурков, которому подобные уговоры быстро наскучили.

— Ну, нельзя так, братан.

— Кир, ты можешь понять, что тела у тебя больше нет?!

— Да вроде все на месте.

— Это тебе кажется.

— Ну, ты в натуре пессимист.

— Докажи мне обратное.

— Здесь, сейчас? — Кир искренне удивился. — Ну, ты, корешь, озорник.

— Тогда заглохни.

— Нет, ну пойми, я против тебя ничего не имею, но как-то странно. А потом, друг, на кого тут могут возникнуть доказательства? На табуретку, что ли? Или на тебя? Ну, ты, брателло, озорник.

Кир раздражал Суркова не столько своей тупостью, сколько тем, что мешал думать, а подумать было о чём. Раньше Сурков никогда не вспоминал о Людмирском, который, как ему казалось, не играл роли в его смерти. Так и должно было быть, если он, Сурков, самостоятельно выиграл в лотерею. Останься он с деньгами, у комитета был бы повод преследовать Людмирского. Но раз его на поверхности нет, а выигрыш все же состоялся, получалось, что Сурков принимает наказание Людмирского, а тот ничего не подозревает и наслаждается жизнью, тратя деньги Суркова.

Было бы не так обидно, попади Сурков под машину или погибни при других трагических обстоятельствах. Но всё произошло именно так, как произошло, и эта ситуация казалась Суркову чрезвычайно глупой.

Воспользовавшись базой данных ОКА (Отдел Кадров Ада), Сурков выяснил, что никто, имеющий признаки Людмирского в Ад не проваливался. То, что Лёшка попал в Рай, вызывало сильные сомнения. Оставалось два варианта, либо Людмирский по каким-то причинам не получил выигрыша, либо спрятал деньги в кубышку и ждёт возвращения Суркова. Последнее казалось полной ерундой, поэтому Сурков остановился на том, что Людмирскому каким-то образом помешали.

— Скажи, Эльза, — надоедал Сурков своему эксангелу-хранителю, — Если есть телефонная связь с Раем, то должна быть и факсимильная, и телетайпная, и другие.

— Кто тебе сказал?

— Никто. Просто по логике вещей так должно быть.

— По земной логике так должно быть. А логика вселенская не всегда с ней совпадает.

— Скажи, а кто следит за душами, пока они живут?

— В каком смысле?

— Ну, кто фиксирует грехи, заглядывает в мужские раздевалки и читает дневники?

— Зачем?

— Как зачем? Кто же расскажет на Суде, грешила душа или нет? У меня даже справки какие-то были.

— Понимаешь, Игорь, это ни к чему. Душа сама по себе все помнит и сама себя наказывает.

— Во как? Наверное, удобно.

— Да это раньше на облаках архангелы сидели и все грехи записывали. Только душ стало очень много, и стали переводить в архангелы необученных ангелов. Те делали массу ошибок, возникла неразбериха. К тому же архив грехов разросся до такой степени, что хранить его было просто немыслимо. Тогда в Раю разработали ИЧД. Это информационный чип души, в нём все грехи и хранятся, пока она сюда не попадёт.

— А когда попадёт?

— Когда попадёт, чип стирают и вводят в новую душу, чего же добро переводить? Бывают случаи, что информация полностью не удалена, и душу посещают всякие там воспоминания, которых не было, или, кажется, будто это уже происходило раньше.

— Выходит, за нами за всеми наблюдают, и никого поблизости нет.

— А разве ты этого не понял? — удивилась Эльза.

— Понять-то я понял, но думал, что в этом есть смысл.

— А теперь ты его не видишь?

— Нет. Теперь мне душа не кажется свободной. И тот, кто это придумал, создал самое полицейское государство.

— Позволь, ты был свободен в своём выборе. Ты мог грешить столько, сколько тебе это позволяли обстоятельства и душа.

— А все это время у меня под ухом тикал счётчик посещений.

— Хочешь сказать, что вёл бы себя гораздо свободнее, если бы узнал, что за тобой следят?

— Тогда бы я с кровати встать боялся.

— В чём же дело? — недоумевала Эльза.

— А-а, — махнул рукой Сурков. — Была у меня какая-то иллюзия, что я при жизни слыл свободным человеком, но теперь вижу, что везде рабство.

— Ты же слышал, наверное: «раб Божий».

— Слышал, — кивнул головой Сурков. — А я-то думал, почему Христос освободительных восстаний не поднимал?

— Был у вас на поверхности один анекдот про Вовочку, крамольный такой. Такой, что я и в Аду его не стану рассказывать. Только ты, Игорь, как этот Вовочка, всю науку к этому самому и свёл.

— Хочешь сказать, тебе видней?

— Давай учтём, что я, по меньшей мере, старше.

— Сдаюсь, пусть так будет. Аминь. — Сурков соединил ладони под подбородком. — Значит Людмирский сейчас один, и о его проделках мы узнаем, только после его физической смерти?

— Выходит так.

— Всё-таки ужасно интересно, что же произошло на самом деле.

— Неужели это так важно для тебя?

— Издеваешься? — возмутился Сурков. — Это была моя жизнь. Полная радостей и огорчений, маленьких и больших событий, друзей и врагов, зимы и дождя, цветов и солнца, запаха асфальта, вкуса жареной картошки, да мало ли ещё чего. А у меня это все отняли, и я даже не могу узнать, почему?

— Да, — согласилась Эльза. — Твой случай пикантный, что и говорить.

— Пикантный? Ты это так называешь? Мне всегда говорили, что душа бессмертна, и при этом глаза закатывали, и, казалось, что нет ничего лучше и светлей. А тут превратили в единицу, в разряд, в счётный порядок. Без индивидуальности, без имени, без прошлого и будущего, только потому, что два идиота затеяли детскую считалочку.

— Я не хочу тебя слушать.

— Почему, Эльза?

— Потому что ты не прав.

— Объясни, прошу.

— Не хочу. Ты меня обижаешь подобными разговорами.

— Ох, женщины, женщины, — вздохнул Сурков.

— Ты уверен, что это для тебя так важно?

— Да, да, да!

— Хорошо, я помогу тебе, — сказала Эльза после продолжительной паузы.

— Каким образом?

— А какая разница? Я помогу тебе это выяснить, а ты уж сам решай, нужно оно тебе или нет.

— Думаешь, когда я узнаю…

— Убеждена.

Сурков почти сразу забыл о разговоре. Он был уверен, что Эльза дала обещание сгоряча, и вскоре о нём позабудет, но всё оказалось совсем не так.

Прошло несколько недель, и Сурков занимался обычным для себя делом, разбирая проблемы Дъяволнет, когда к нему подбежал Кир.

— Чувак, к тебе телка припёрлась.

— Какая телка? — не понял Сурков.

— Классная телка, у нас в комнате. Вали, чувак, не раздумывай, если мне оставишь, я не обижусь.

— Она что-нибудь говорила?

— Да зачем ей говорить, у неё все на лице написано.

Сурков, чувствуя неладное, кинулся по коридору. Запыхаться от бега он не мог, но неприятное волнение наполняло душу.

— Стой, — сказала Эльза, увидев Суркова. — Не приближайся.

— Почему?

— Не задавай вопросов, у нас мало времени.

— Что случилось? — недоумевал Сурков.

— Слушай меня и делай, что я скажу.

— Ладно, Эльза, только объясни.

— У тебя возле ноги лежит ампула, раздави её.

Сурков недоуменно посмотрел вниз.

— Действительно, — он послушно наступил на белый цилиндр, с характерным звуком, превратившийся в кляксу.

— Это любовь, — сказала Эльза. — Сейчас ты заразишься.

— Что? — глупо спросил Сурков.

— Это вирус, я его украла.

— Ты украла? Где?

— В лаборатории, — тихо сказала Эльза. — Там авария, утечка шизофрении. Нам привезли одежду на дезактивацию, иногда такое случается. Один из чертей забыл в кармане ключи. На брелке был написан отдел и номер комнаты.

— И ты туда пошла?

— Пошла, — согласилась Эльза.

Сурков почувствовал слабость в ногах, его колени мелко задрожали, а тепло стало разливаться по душе.

— Ой, Эльза, со мной что-то происходит, — Сурков неуклюже сделал шаг вперёд.

— Стой, не подходи ближе.

— Почему?

— Я могла подцепить шизофрению.

— Но, что это значит?

— Сейчас ты вознесёшься.

— Я?!

— Да, твоя душа очистится, и ты попадёшь в Рай. А там информация более открыта, там никто тебя не будет просить обгореть. Там ты узнаешь, что хотел.

— А ты?

— Если я не заразилась, сделаю то же самое.

— А если заразилась?

Сурков заглянул в глаза Эльзы, испуганные и подёрнутые стеклянной пеленой. Он не видел в них ничего, что могло бы напоминать жизнь.

— Нет, — Сурков решительно шагнул ей навстречу и понял, что не идёт, а медленно плывёт в воздухе. Ощущение было невероятно приятным, и Сурков на секунду обо всём забыл. — Эльза, я лечу!

Эльза уклонилась от Суркова, пересекла комнату и встала на то место, где лежали остатки ампулы.

— Не подходи, прошу тебя, — её голос дрожал, и было очевидно, что она боится.

— Я не оставлю тебя, — Сурков развернулся и полетел в обратную сторону.

Он не рассчитал своей траектории, и, когда Эльза легла на пол, прошёл выше, на уровне метра от неё.

— А это не простое дело?! — удивился Сурков.

Он ещё раз развернулся и попытался спланировать к Эльзе, раскинув руки как крылья, пытаясь уйти к земле, обнять, успокоить, дотянуться, дотронуться. Тщетно. Все его попытки заканчивались очередным взлётом. Так длилось, пока Сурков уверенно не встал на потолок. Ад перевернулся, и теперь Эльза свернулась калачиком в вышине. Её била дрожь, душа быстро теряла прежнюю форму.

— Эльза, — крикнул Сурков. — Эльза, я тебя не оставлю.

Сурков попытался подпрыгнуть, но вместо этого ноги по щиколотку увязли в потолке.

— А-а-а! — Сурков неуклюже размахивал руками, погружаясь в горную породу.

Очень скоро он увяз по колено, по пояс и вот уже одна голова мотается из стороны в сторону.

— Эльза! — в последний раз крикнул Сурков, и порода сомкнулась над головой.

Он инстинктивно закрыл глаза и только слышал хруст и шелест, его обдало теплом, под ногами что-то чавкнуло. Раздался оглушительный удар грома.

Сурков падал в серую вату кучевых облаков ногами вниз, но только внизу теперь было небо. Над его головой, покрытая ровными прямоугольниками полей и нитками дорог раскинулась поверхность Земли, цветная, настоящая, не похожая на то, что видел Сурков на протяжении последнего времени.

«Как красиво», — подумал Сурков. Его душа сжалась от любви и боли. Он ощутил, что теряет что-то очень важное, то, без чего не смог бы обойтись при жизни и без чего не сможет после неё. Чем дальше он улетал от Земли, тем тягостнее становилось на душе, тем невыносимее одиночество. «Как же так? Что же я теперь буду делать? Что же будет с ней?»

Сурков был далеко, когда его ноги погрузились в вату тумана, спружинили о белый парок, и вот уже его душа подминает под себя облако. Туман рвётся, трещит и разлетается белыми брызгами, превращается в воду, покрывает Суркова плёнкой воды. Его ломает пополам, неведомая сила немилосердно вдавливает в мякоть облака. Сурков, словно гвоздь, пробивает стопку газет, вылетает с противоположной стороны, падает дальше. Его полет значительно замедляется, падение не такое стремительное. Сурков различает стайку перистых облаков, нежно светящихся розовым неоном. Он пытается спланировать к ним. Ему удаётся. Подлетая ближе, Сурков видит фигуру человека, одетого в белую тогу. Он стоит на тыльной стороне облака, головой к Земле, но не падает и даже ни за что не держится. А за что здесь держаться? Нет ничего, кроме розового тумана.

Сурков подлетает к человеку и плавно садится рядом.

— Я вас жду, — говорит человек в тоге.

— Зачем? — спрашивает Сурков.

Ему больно, и он не хочет ни о чём говорить или думать. Он смертельно устал, единственное место, где бы он сейчас хотел оказаться, это раскалённая сковорода на трёхсотом уровне Ада.

— Вы устали. Вознесение не самое простое занятие, поэтому я буду вас сопровождать, все вам покажу и расскажу.

— Мне нехорошо, — пожаловался Сурков.

— Понимаю, сам через это прошёл. Тем не менее, у вас есть повод для удовлетворения.

— Сейчас я ничего не хочу.

— Это пройдёт, — уверила личность в тоге.

— Понимаете, я там оставил, — Сурков показал пальцем вверх. — Там ангел. Мой ангел. Как мне туда?

— Вы только что прилетели, — добродушно похвалила неизвестная личность. — Мой вам совет: отдохните, наберитесь душевных сил.

— А потом?

— Потом будет видно.

Сурков упал в мокрую вату облаков, разнеженную тёплыми солнечными лучами. Он ждал, когда душевная боль его оставит, или, по меньшей мере, ослабеет, но время шло, а лучше ему не становилось.

Когда он поднял голову над облаком, была глубокая ночь. Туман обрамлял отражённый свет Луны, небо было усыпано миллиардами голубых алмазов. Их холодный свет был невероятно строг и правилен. Личность в тоге по-прежнему стояла рядом и терпеливо ждала.

— Вы здесь? — удивился Сурков.

— Я подожду, — с готовностью ответила личность.

— Мне лучше, — соврал Сурков.

— Вот видите, я же говорил.

Сурков кивнул в знак согласия.

— Меня зовут Абрам. Святой Абрам.

Сурков снова кивнул.

— Я буду вашим гидом.

— Зачем?

— Чтобы вы не растерялись.

— К чему это?

— В Раю свой распорядок, традиции. Здесь все иначе, и вам первое время понадобится помощь.

— Скажите, Абрам, а в Ад от вас попадают?

— Разумеется, — с готовностью согласился Абрам. — Только это не так просто, поэтому наберитесь терпения, я вам все расскажу.

— А если коротко?

— Коротко здесь не бывает. Коротко в Аду. Здесь все в полном объёме с пояснениями причин и следствий. Вы с чего хотите начать?

— Мне всё равно.

— Тогда начнём с азов.

— Я изучал слово Божие, там, в Аду.

— Вот как? — удивился Абрам. — То, что написано в Аду, не всегда отражает сути.

— Какой сути? — не понял Сурков.

— Сути Божественной. Может, вы и прочли Библейские события, только убеждён, что черти их подредактировали и выставили Господа, если не полным идиотом, то, по меньшей мере, безжалостным чудовищем.

— А это не так?

— Разумеется, нет. Да вы скоро сами все поймёте.

— Скажите, Абрам, а вы здесь давно?

— Давненько.

— И как вам Рай?

— Божественно, что может быть лучше?

Сурков, насколько позволяло его внимание, следил за мимикой Абрама, и ему показалось, что он играет.

— Ладно, черт с вами, валяйте!

Абрам театрально приставил ладошку ко рту и зашептал:

— Здесь так не говорят, Сурков. Здесь допустимы выражения: Бог с вами; господи, спаси; спаси и сохрани.

— Кого же тут спасать?

— Душу, разумеется.

Сурков махнул рукой:

— Я теряю нить разговора, извините.

Сурков снова упал в облако. Он лежал и ленивым сном блуждал в своих мыслях. Ему на самом деле становилось лучше, как будто из его израненной души извлекали битое стекло.