(Исторический очерк) Задача и цель этого очерка. Благожелания и напутствия, с какими отправляли язычники и христиане в школы своих детей; разность благожеланий и напутствий языческих и христианских; стремления, с которыми языческие и христианские юноши поступали в школы, и разность этих стремлений. - Характеристика преподавателей языческих школ; непривлекательные стороны учительского персонала этих школ; приятную противоположность представляли христианские наставники в своих школах. - С какими предосторожностями христианские юноши поступали в языческие школы? Какими общими правилами руководствовались, поступая в них? Что в особенности делало эти школы неопасными для их духовно-нравственного преуспевания? - Изучение юношами разного рода наук в языческих школах: словесности или литературы, ораторского искусства, философии, истории, а также астрономии, естественной истории и медицины; важные недостатки в преподавании, особенно словесности и ораторского искусства; христианские юноши, в отличие от языческих, усваивают из всех наук лишь полезное и здравомысленное; каким образом они достигли этого? Общий взгляд на цель, к которой стремились христианские юноши при изучении наук в языческих школах. - Дисциплина языческих школ: распущенность и беспорядки в школах: отчего они зависели и к чему приводили? Христианские юноши сами для себя создают правила дисциплины и верно следуют им; заботы христианских императоров о водворении правил доброго поведения в школах. - Нравственное состояние языческих школ: печальная картина нравов языческих школьников; противоположная картина нравов христианских школьников; пример дружбы христиан и сотоварищей по школе. - Плоды школьного образования христианских юношей: их высокое умственное развитие, твердость в убеждениях, сила воли, строгость жизни. Насколько во всем этом христианские юноши разнились от своих сотоварищей язычников? - Послесловие.
Господь Иисус Христос в одной из Своих кратких, но глубоко внушительных притчей, указывая на имеющее вскоре последовать распространение христианства в мире, говорил: "Царство Небесное подобно закваске, которую берет женщина и кладет в три меры муки, причем закваска заквашивает все смешение (тесто)" (Мф. 13, 33). В этой притче под Царством Небесным имеется в виду христианство и христианское учение с его благотворным влиянием на жизнь человека; под женщиной - христианская Церковь, - ее служители и вообще все ревнующие об успехах христианства; под мукой - все человечество с различными сторонами деятельности. Закваска всегда берется в небольшом количество (малъ квасъ), но она имеет такую силу, что оказывает свое действие на сравнительно большое количество муки и вообще смеси; так и христианство, хотя оно и представлялось на взгляд неверующих иудеев и язычников ничтожным явлением, однако же своим влиянием "заквасило" все человечество, преобразовало его мысли, чувства, всю жизнь с ее многоразличными проявлениями. Далее, закваска производит свое действие не вдруг, а мало-помалу, со значительной постепенностью; так совершало свое действие в мире человеческом и христианство: оно постепенно и почти незаметно преобразовало все отношения человека. Историк, наблюдая ход распространения христианства в мире, невольно поражается глубоким соответствием между предполагаемым в притче Христа распространением христианства и действительным осуществлением этого дела в самой истории рода человеческого. Христианство постепенно изменяло все человеческие отношения, подобно тому как это бывает с закваской в отношении смеси теста. Христианство не вдруг, например, положило свою печать на многоразличные учреждения, созданные язычниками в течение многих веков и потому долго не поддававшиеся благотворному действию христианства. К числу таких учреждений историк имеет полное право отнести языческие школы; эти школы позже других языческих учреждений подвергаются освящающему и очищающему действию христианства. Наука с многоразличными ее разветвлениями обязана своим происхождением язычникам; она преподавалась в языческих школах, преподавалась языческими учителями и по книгам языческого происхождения; конечно, и дух преподавания был языческий. Все это долго так и оставалось, потому что христиане не имели возможности закрыть эти школы, - власть в Римской империи (I - III в.) принадлежала язычникам, - не имели они и желания (в IV в.) закрывать языческие школы: ведь школы давали человеку одно из лучших благ - образование. Что же нужно было делать христианам при таком положении вещей, когда, с одной стороны, они желали дать своим детям надлежащее образование, а с другой, должны были опасаться вредного влияния школ на тех же детей? Открывать свои школы, школы христианские? Но легко это сказать и пожелать, но нелегко было сделать. Христиане действительно стали открывать свои школы с христианским преподаванием; но таких школ в первое время было немного. Это зависело, главным образом, от того, что слава языческих школ не вдруг померкла; христиане сочли более целесообразным противодействовать вредному влиянию языческих школ на учащихся в них христианских детей другим способом: они устроили дело так, что христианские дети, учась в языческих школах, выносили отсюда все полезное, отстраняясь от всего вредного, усваивали лучшее и отметали худшее. Разъяснение этого и составляет предмет нашего очерка. Поставив себе такую цель, мы в то же время в возможно ясных чертах изобразим состояние языческих школ, чтобы таким образом видеть, какое влияние оказывало язычество на питомцев школ, и какое, напротив, христианство на тех же питомцев. Мы увидим, что язычество не давало питомцам школ того, чего можно и должно требовать от школ; оно извращало и представления учеников, и пагубно действовало на их нравственность; с другой стороны, увидим, что христианство и только христианство могло спасать питомцев этих школ от вредного влияния на них язычества, одно христианство просветляло их мысль и давало твердые устои для их нравственности. Мы берем для своего исследования II, III и IV века, потому что в это время особенно ясно проступает та упорная борьба между воззрениями языческими и христианскими, какие имели место в святилищах науки, труднее всего поддававшихся влиянию христианских начал - в греческих и латинских училищах римского государства.
Уже сама цель, с какой отправлялись в школы дети язычников и дети христиан, была в значительной степени не одинакова. Отправляя своих детей в школы, родители язычники желали одного, а родители христиане - другого; сами дети, если они были язычники, искали и ожидали от школы одного, а если христиане - другого. В те времена, о которых мы говорим, в языческом обществе и в языческих семействах на науку, как таковую, смотрели как на нечто второстепенное и служебное, вся цель воспитания заключалась в том, чтобы доставить детям материальное обеспечение в будущем и подготовить их к общественной жизни; и отцы с нетерпением ждали того времени, когда дети их сделаются способными к занятиям, обещавшим богатство и славу. Об истинном образовании и знаниях, приобретаемых через школы, мало заботились. Из школ спешили броситься в жизнь*. Язычники держались грубо-житейских взглядов на задачу школы, а потому вот с какими напутствиями и внушениями отпускали своих детей в школу: "Учись, - внушали они мальчику при отправлении его в школу, - чтобы сделаться славным, особенно старайся отличиться в искусстве красноречия, ибо это искусство ведет к приобретению почестей и богатств". Это было "единственным правилом" для неопытного мальчика, это было последней "целью, с какой отдавали в школу" язычники своих детей**. Язычники, отдавая своих детей в школу, желали, чтобы из мальчика вышел "изящный человек". Но что понималось под именем изящного человека? Пустой щеголь, гостинный болтун. Вот как понимали язычники изящного человека: "Изящный человек тот, кто искусно причесывает свои волосы, тот, от которого всегда пахнет корицей, кто насвистывает мелодии из александрийских и испанских танцев, кто расставляет свои гладкие руки, как будто собирается танцевать; изящный человек тот, кто целый день сидит между креслами дам и постоянно напевает какой-нибудь из них на ухо, кто пишет и получает записочки, кто знает, кто в какую девицу влюблен; изящный человек - тот, кто беспрестанно перебегает от одного пиршества к другому и кто выучил наизусть родословную знаменитых бегунов в цирке. Вот что значит быть изящным человеком", по представлению язычников***. Видеть таким своего сына желал каждый отец, каждая мать языческого семейства. К этой цели должны были вести наука, образование и школы. По признанию одного языческого учителя, школа и действительно бралась отучать питомцев от провинциальных манер и приучать их к светской ловкости: "Вместо вихирей делала голубями"****. Родители, понимая по-своему цели науки и задачу школы, не считали возможным обойтись без того, чтобы со своими неразумными требованиями не обращаться к учителям, которым они вверяли образование детей. Такая неразумная притязательность нередко выводила из терпения учителей, и они "жаловались на несправедливое притязание и глупое тщеславие родителей"; а один из таких учителей (Орбилий) написал "целую книгу жалоб на суетность и неразумие родителей"*****.
______________________
* Шлоссер. Всемирная история. Рус. пер. 1862. Т. 1. IV. С. 330-331. См. также: Кожевников. Нравственное и умственное развитие римского общества во II веке. Козлов, 1874. С. 106. ** Блаж. Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 9. *** Фридлендер. Картины римских нравов. Рус. перев. СПб., 1873.T.I.C. 214. Ср.: Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 10. **** Письмо Либания Василию Великому//Творения Василия Великого в рус. пер. Т. VII. С. 340. ***** Фридлендер. Картины римских нравов. С. 153, 155.
______________________
Не то видим у христиан. Христиане совсем не с той целью посылали своих детей в школы, с какой язычники; совсем не то внушали своим детям, когда отдавали их в школы, и если выражали свои пожелания перед учителями своих детей, то это были желания, совсем не похожие на неразумные желания и требования языческих родителей. Посмотрите: есть ли что общего между тем напутствием, с каким отпускали в школу своих сыновей язычники, и теми святыми благожеланиями, с какими благочестивый христианин IV века отправлял своего сына в школу того времени. Благочестивый отец говорит своему сыну: "Следующая песнь да будет тебе от меня напутствием: "Вождем и в слове, и в жизни своей имей Христа - Слово, которое превыше всякого слова. Не дружи с человеком порочным и негодным: зараза проникает и в крепкие члены. Добродетели своей, пожалуй, не сообщить другому, а срамота его жизни падет и на тебя. Избери себе товарищем целомудрие, и им одним увеселяйся, чтобы преступная любовь не изгнала из тебя любви добродетельной. Одно предпочитай превосходству в слове - мудрый навык всегда быть совершенным""*. Тот же благочестивый христианин обещает своему сыну на прощание, что молитва родительская всегда и везде будет сопутствовать ему: "Положившись на свои собственные и родительские молитвы, - внушает отец сыну, - усердно, неуклонно и с лучшими надеждами стремись, сын, куда желаешь. На нашу жизнь призирает Божие око"**. От будущих наставников своих детей разумные христианские родители далеко не того требовали, что требовали родители-язычники. Не о том заботились они, чтобы наставники делали из их детей "изящных" молодых людей, приучали их к приятным манерам, а о том, чтобы они "самым ревностным образом" занялись своим делом, чтобы "они оказали ту милость юношам, которая заключается в приучении нравов их к добродетели"; чтобы они зорко смотрели за питомцами, так как "глаз наставника есть уже безмолвный урок"***. Христиане, давая образование своим детям, не только не ставили целью образования обогащение их в будущем, достижение житейских выгод, а даже стремились совсем к обратному. "Пусть наставники, - вот чего хотели христиане, - научат своих питомцев презирать деньги, не стараться из всего извлекать прибыль и не домогаться неправильных стяжаний - этого залога бедствий".**** Значит, христиане требовали от наставников, чтобы они воспитывали в юношах чувство истинного бескорыстия. Сами христианские дети, если они вступали в школу взрослыми, - а такими были все христианские дети, учившиеся в высших школах и составляющие предмет нашего особенного внимания, - нередко прямо заявляли, чего они ищут в школах, - и, оказывается, они искали благ высших, разумнейших. Так, один христианский питомец языческих школ говорил о себе и одном из своих товарищей, что задачей школы они поставили "нравственное обучение, что у них обоих было одно упражнение - добродетель, и одно усилие - жить для будущих надежд, к этой цели они направляли деятельность", что и "внимания достойным они не хотели почтить того, что не ведет к добродетели и не делает лучшим своего любителя", что "выше всего они ставили то любомудрие, чтобы всё и ученые труды свои повергнуть перед Богом"*****. Нравственность и преданность Богу - вот что ставили главной целью школы лучшие из христианских юношей. Ничего подобного искать в душах и сердцах языческих школьников не представляется возможным. С такими-то неодинаковыми воззрениями христианские и языческие дети готовились вступить под кров школы. Но вот они уже при входе в храм науки. Что ожидало их здесь? Много ли хорошего могла дать им школа? К сожалению, учителя в школах редко стояли на высоте своего призвания. Большинство учителей принадлежало к разряду житейских неудачников, которые взялись за преподавание за неимением лучшего занятия и потому смотрели на свое дело как на неприятное ремесло. "Большая часть учителей занималась своим делом не по призванию, а по нужде и ради выгоды. Это видно из того, что между самыми знаменитыми и учеными римскими грамматиками многие обратились к этим занятиям совершенно случайно, после того как им не посчастливилось на другом поприще. Иные положили начало своему образованию, будучи рабами или вольноотпущенниками, или сопровождая господского сына в школу. Один знаменитый учитель (Орбилий) был сначала приказным служителем у одного магистрата и служил в пехоте и коннице. Другой, еще более знаменитый учитель (Валерий Проб), предался филологическим занятиям после того, как потерял надежду приобрести второстепенное офицерское место. Третий был прежде кулачным бойцом. Четвертый прежде шатался по театрам и тешил публику разными фарсами. Случалось и наоборот: так, например, император Пертинакс, сын вольноотпущенника, торговавшего дровами, перешел из учительского звания, которое ему не понравилось, на военную службу. Вообще сидеть в школе и учить детей считалось, так сказать, тяжелым хлебом"******. Желание богатства, денежной наживы - вот что больше всего заправляло деятельностью учителей и их мнимым стремлением к просвещению общества. Все их искусство имело целью единственно прославиться и обогатиться за счет других*******. Один христианский наблюдатель положения языческих школ IV века прямо говорит, что искусство учителей "обратилось в искусство барышничать словами". "Кто учащихся делает данниками? - спрашивает тот же наблюдатель и отвечает. - Это вы, которые выставляете слова на продажу, как медовары - пряники". Чтобы хоть чем-нибудь удовлетворить одного из таких корыстолюбивых учителей, изъявлявшего, по-видимому, недовольство тем, что ему мало платят за уроки, тот же ценитель достоинства языческих учителей послал "барышнику словами" триста брусьев "по числу воинов, сражавшихся при Фермопилах"********. Другой христианский ученый рассказывает о себе, что когда он захотел брать уроки у некоего языческого философа, то этот на первых же порах так озадачил своего нового ученика назойливым требованием денег, что ученик, исполненный возвышенных стремлений и оскорбленный таким откровенным торгашеством, сейчас же бросил школу философа*********. Между учителями одного и того же города велось мелочное соперничество, унижавшее достоинство наставнического призвания; они больше всего заняты были тем, чтобы быть популярными, чтобы о них шла молва как о людях замечательных. Как далеко простиралось их искательство в указанных отношениях, об этом дает наглядное представление следующее свидетельство одного современника: "Каждый софист (учитель), желая приобрести себе славу, домогается того, чтобы ученики спорили о нем и поднимали шум. Он всячески старается удержать около кафедры своих слушателей, а потому не одобряет ничего, сказанного другим. Положение его в высшей степени мучительно, потому что его преследует зависть, которая есть самое величайшее из душевных волнений. В городе, в котором живет и учит софист, не должно быть ни одного мудреца, кроме него; а если какой появляется, то он порицает его и всячески поносит, чтобы одному ему быть в уважении и почете. Он представляет себя сосудом, наполненным мудростью до краев, который уже ничего не может вместить более. Между тем, истинные мудрецы поступали не так"**********. Некоторые учителя позволяли себе и того более: они являлись на уроках бесстыдными, развращали нравственное чувство своих учеников. По одному заслуживающему полного доверия свидетельству, "они с наглым бесстыдством преследовали застенчивую скромность неопытных, приводя их в душевное смущение своим нахальством и тем услаждая свою злохудожную душу. Подобными своими поступками риторы (учителя) совершенно уподоблялись демонам", так что таких риторов иные звали "развратителями"***********. Главным средством, которым пользовались наставники для успешного обучения юношей, были розги, которые пускались в ход к делу и не к делу. "Трость или бич употреблялись учителем, и притом часто, для поддержания порядка в школе"************. Розгой наказывали мальчика и тогда, когда он не понял и потому не приготовил своего урока, и тогда, когда тот же мальчик хотел позабавиться невинной игрой в мяч*************. Наказания эти были иногда так бессмысленно жестоки, что некоторые лица с великим ужасом вспоминали о них даже по прошествии десятков лет (блаж. Иероним)**************. Какую противоположность этим языческим учителям составляют учителя христианских школ II и III века! Св. Ириней Лионский, учившийся в домашней школе св. Поликарпа Смирнского, вспоминает через десятки лет с неимоверным восторгом все подробности своей ученической жизни под кровом Поликарпа; он вспоминает о той доброте, которая отличала учителя, о том счастье, какое чувствовалось на его уроках, о том обаянии его преподавания, которое сделалось неизгладимым***************. Мог ли чем-нибудь подобным помянуть свою школу язычник? Не мог ли он, напротив, считать ее на всю жизнь чем-то постылым, ужасным кошмаром, который, слава Богу, кончился? Какое сравнение между языческими учителями и христианским школьным учителем - Оригеном! Те только и помышляли о том, чтобы прижать ученика, вытянуть из него или его родителей побольше денег за свое искусство "барышничать словами", а христианский учитель Ориген, чтобы не иметь нужды брать платы со своих учеников, продал всю свою библиотеку на условии, чтобы купивший ее выдавал ему по четыре обола (мелкая монета) в день на пропитание. Христианский учитель Ориген буквально исполнял заповедь Христа не иметь двух одежд, ходил без обуви, босой, и отклонял предложения своих друзей о материальной помощи!**************** От этого-то ученики Оригена питали к нему пламенную любовь. Так, один из них (Григорий Неокесарийский, чудотворец), вспоминая о своей разлуке со школой Оригена и с самим учителем, говорил, что расставшись с ними он долго чувствовал себя "как бы Адамом, изгнанным из рая", "как бы заблудшей овцой", как бы "израильтянином в плену вавилонском"*****************. Что общего, наконец, между учителями языческими и христианским учителем - Климентом Александрийским? Языческие учителя были проникнуты тщеславием и суетным желанием превзойти других, а главное - набить себе карман. Ничего такого нельзя найти у Климента. Климент в противоположность языческим школьным учителям не принял на себя святое звание наставника, не решив сначала: "Свободен ли он от предрассудков и зависти, не ищет ли он славы, не стремится ли он к другой какой награде, кроме спасения своих слушателей?"****************** Когда Климент решил для себя эти вопросы (и понятно, как решил), только тогда он стал учителем, "в подражание Христу". Христианские учителя были вполне образцовыми учителями. Рано ли, поздно ли, под благотворным воздействием христианства и все учителя должны были сделаться в большей или меньшей мере такими же, как были Поликарп, Ориген и Климент. Христианские учителя изучаемого времени, без сомнения, много послужили успехам христианства, призывая языческий мир идти вслед за ними, шедшими, в свою очередь, вслед за великим учителем - Христом. Но в то время, о котором мы говорим, христианских учителей было еще немного; это был "мал квас", который еще не успел заквасить всей смеси, всего человечества с его воззрениями и идеалами. А потому многим лицам, жаждущим просвещения, приходилось стучать в дверь к "барышникам словами" - языческим риторам и софистам.
______________________
* Письмо Никовула-отца к сыну//Творения Григория Богослова в рус. пер. (1-е изд.). Т. V. С. 290-291. ** Письмо Никовула-отца к сыну//Там же. С. 239. *** Письмо Григория Богослова к Элладию//Творения. Т. IV. С. 225. **** Обличительное слово Григория Богослова на царя Юлиана//Твор. Григория Богослова. Т. I. С. 175. ***** Григория Богослова надгробное слово Василию Великому//Твор. Григория. Т. IV. С. 75-77; Стихотворение Григория о своей жизни//Твор. его. Т. VI. С. 13. ****** Фридлендер. Картины римских нравов. С. 152. ******* Шлоссер. Всемирная история. Т. IV. С. 354. ******** Письмо Василия Великого к Либанию//Твор. Василия Великого. Т. VII. С. 339. ********* Это свидетельство св. Иустина Философа//Иустин. Разговор с Трифоном, гл. 2. ********** Слова Синезия//Остроумов. Синезий, епископ Птолемаидский. М., 1879. С. 182. *********** Блаж. Августин. Исповедь. Кн. III, гл. 3. ************ Фридлендер. Картины римских нравов. С. 153. ************* Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 9, 13. ************** Блаж. Иероним. Апология против Руфина. Кн. I, гл. 30. *************** Евсевий. Церков. история. Кн. V, гл. 20. **************** Там же. Кн. VI, гл. 3. ***************** Gregorii Neocaesariensis Oratio panegyrica in Origenem, cap. 16. ****************** dementis. Stromatum. Lib. I, cap. 1.
______________________
И они стучались. Дверь отворялась охотно и широко. Но христианские юноши входили сюда с большой осторожностью. Как уберечься от тлетворного влияния языческих школ - и в то же время усвоить в них все, что требовалось для истинно образованного человека? Как одновременно достигнуть этих двух целей? Христианские юноши умели это делать. Посмотрим, как же они это делали. Прежде чем решительно переступить порог языческих училищ, они составляли себе правила относительно того, как держаться в языческих школах, твердо запоминали эти правила и поступали сообразно с ними. И успех увенчивал их предприятие. Правила же эти такого рода: "Те, кто решились посещать языческих учителей, не должны, однажды навсегда передав сим мужам кормило корабля (руководство в науке), следовать за ними, куда они ни поведут, но, заимствуя у них все, что есть полезного, должны уметь иное отбросить"*. "Не всё без разбора нужно брать от языческих учителей, а только полезное. Ибо стыдно, отвергая вредное в пище, в науках же, которые питают душу, не делать никакого разбора, но, подобно весеннему ручью увлекающему за собой все встречающееся, нагружать тем душу"**. Нужно поступать так же, как поступают пчелы. "Ибо и пчелы не на все цветы равно садятся, и с тех, которые посещают, не всё стараются унести, но, взяв то, что пригодно для их цели, прочее оставляют нетронутым. И христианские юноши, если будут целомудренны, собрав из языческих книг, что нам свойственно и сродно с истиной, мимо остального будут проходить. И как срывая цветы с розового куста, избегают шипов, так и в языческих книгах, воспользовавшись полезным, станем остерегаться вредного"***. Однако не следовало оставлять вовсе без внимания и то, что было негодно для христианина, но и из этого можно было извлекать пользу. Было правило: "Из самих заблуждений извлекать полезное для христианской религии", именно - видя "худшее" (языческие заблуждения), тем с большим рвением отдавать предпочтение "лучшему" (христианству) и таким образом "немощь обращать в твердость христианского учения"****. Таковы общие правила, которыми руководились юноши при занятии науками в языческих школах. Более же частные правила для всеобщего пользования ими христианских юношей раскрывались христианскими писателями. Так, сочинение Василия Великого "Кюношам о том, как пользоваться языческими сочинениями", должно было быть настольной книгой для каждого христианина, искавшего образования в языческих училищах. Такое и подобное значение могли иметь и все разнообразные апологетические сочинения христианской древности. Но еще более предохраняло христианских юношей от вредного влияния школ истинно благочестивое первоначальное воспитание их в среде семейства, под руководством родителей. Такое воспитание было самым твердым ограждением юношей от тех соблазнов, какими грозила им школа. Посмотрите, например, как был воспитан Ориген. Когда он был мальчиком, отец заставлял его заучивать по несколько глав из Св. Писания и потом пересказывать. Это занятие так увлекло Оригена, что, будучи отроком, он чуть не ежедневно начал обращаться с различными экзегетическими вопросами к отцу. Отца это явно радовало и услаждало. В чувстве благодарности к Творцу, он считал себя счастливейшим отцом и нередко тайком открывал грудь Оригена и целовал ее, как "святилище Духа Божия". Известно, что Ориген под влиянием такого воспитания, не достигнув еще 16-летнего возраста, не только укреплял в вере своего отца - исповедника, но и сам готов был на мученичество, если бы мать насильственно не удержала его от этого поступка*****. Кто был так воспитан в вере христианской, как Ориген, а подобным образом воспитывались многие христиане, для того не могла быть опасна никакая школа: ученик с таким направлением и в языческой школе никогда не мог забыть, что он христианин и что не все преподаваемое в школах для него годно, нужно и полезно. И действительно, исторические примеры показывают, что христианские юноши, утвердившиеся в вере в доме своих родителей, неблазненными ногами проходили курс наук в языческих школах, так что приходилось удивляться не только глубине и широте сведений, какими подобные юноши обогащались в школах, но и тому, как они искусно оберегались от всего, что могло повредить их христианскому совершенству и нравственности. Эту мысль христианский писатель IV века выражает в следующих красноречивых словах; "Здесь можно было дивиться как избранному - более, нежели отринутому, так и отринутому - более, нежели избранному"******. Для таких разумных и разборчивых друзей языческой науки не были опасны и самые Афины - это древнее святилище науки и политеизма, Афины с их языческими школами, языческими профессорами, языческим строем жизни, языческими храмами, языческой литературой и искусством. Глубоко поучительно то, что говорит Григорий Богослов о времени своего продолжительного пребывания вместе с Василием Великим в Афинах с научными целями. Пребывание в Афинах этих благочестивых юношей среди безбожных жителей даже еще более утвердило их в христианских верованиях. "Хотя для других душепагубны Афины (в особенности для язычников), однако, не было от них никакого вреда для нас, заградивших сердце. Напротив того, нужно сказать и то, что необыкновенно: живя в Афинах, мы утверждались в вере, потому что узнали обманчивость идолов. И если действительно существует, а не в мифологии только, такая река, которая остается сладка, когда проходит и через (соленое) море, и если есть такое животное, которое живет и в огне всеистребляющем, то мы походили на все это (реку и животное) в кругу своих товарищей"*******.
______________________
* Василий Великий. К юношам о том, как пользоваться языческими сочинениями//Творения его. Т. IV. С. 345. ** Там же. С. 356. *** Там же. С. 349. **** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому/ /Творения его. Т. IV. С. 64. ***** Евсевий. Церков. история. Кн. VI, гл. 2. ****** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Там же. С. 79. ******* Там же. С. 76.
______________________
Обращаемся к предметам преподавания в языческих школах. Главным и любимейшим предметом науки в школах было изучение словесности или литературы, произведений эпических, лирических, драматических: как греческих, так и латинских. Как усердно учителя занимались именно этим предметом, об этом отчасти можно судить по тем ироническим отзывам, какие слышались иногда среди учеников, недовольных слишком продолжительным изучением одного и того же автора, по приказанию учителя. Ученики говорили, что учитель "с одной книгой возится долее, чем сколько греки пробыли под Троей"*. Иначе относились к изучению литературы язычники и иначе христиане. Юноши-язычники или сами читали, или выслушивали из уст наставника чтение различных поэтических рассказов о бесконечных "бранях богов, об их междоусобиях, мятежах и множестве бед, которые они и сами терпят и причиняют друг другу, и каждый порознь и все вместе"**, и увлекались не только изяществом языка, но и самим мифологическим содержанием поэтических произведений. Читая или слушая поэму об Энее и Дидоне, они не довольствовались наслаждением эстетическим, но и "плакали о Дидоне, умершей и в могилу сошедшей от меча, вследствие любви к Энею"***. И от сожалений, при чтении или слушании других поэм, переходили к иного рода чувствам, меньше всего приличным учащимся юношам. Они изучали с истинным удовольствием, что "боги суть путеводители и покровители страстей", и выводили отсюда заключение, что "быть порочным дело похвальное". Они с явным интересом выслушивали или читали о том, как "Юпитер принимал все виды для обольщения женщин, превращался в орла по неистовой любви к фригийским отрокам", как "весело пировали боги, смотря на то, как подносят им вино бесчестные любимцы Юпитера". Все это им казалось "образцами"****. Рассказы о Юпитере, "громовержце и прелюбодее", с необыкновенной силой "увлекали" языческих юношей. Все подобные места в поэмах даже "с удовольствием заучивались". И тех, кто "с удовольствием" заучивал все это, называли "мальчиками, подающими добрые надежды"*****. А результат получался тот, что юноша разжигал в себе похоть, "как бы по указанию самого бога"******. "Не так, не так нужно относиться к этим поэтическим повествованиям", - твердили себе, наоборот, юноши христианские, изучая в школах те же поэтические творения.******* Они читали и изучали их с мудрой осторожностью, на одном в произведениях поэтов останавливали свое внимание, от другого же отвращали свои взоры. Они в этих произведениях "не на всем подряд останавливались умом, но когда идет рассказ о делах добрых мужей и их изречениях, то старались возбуждать в себе любовь к ним, соревноваться с ними и старались быть такими же. А когда у тех же поэтов речь шла о людях злого нрава, то юноши давали себе зарок избегать подражания им, как бы затыкали уши, как делал Одиссей, чтобы предохранить себя от песней сирен". Потому что христианские юноши помнили правило: "Привычка к словам негодным служит некоторым путем к делам такого же рода". Они отдавали дань уважения изяществу и красоте языка поэтических произведений, но при этом "не хвалили поэтов, когда они злословили, насмехались, представляли влюбленных и упивающихся или когда они полагали счастье в роскошном столе и сладострастных песнях". Они старались забывать о том, что поэты рассказывали противонравственного о борьбе богов между собой, причем брат оказывался в раздоре с братом, отец с детьми, дети в войне с родителями. В особенности христианские юноши отвращались от того, что поэты рассказывали "о прелюбодеяниях богов, любовных похождениях и явных студодеяниях опять тех же богов и преимущественно главы их - Юпитера", находя, что у поэтов нередко встречались в этом отношении рассказы о таких делах, которые "и о скотах без стыда не стал бы рассказывать иной"********. Так неодинаково относились языческие и христианские дети к изучению греческой и римской словесности. Первые не только ценили художественную сторону, но и увлекались содержанием, а вторые, ценя изящество формы, с критическим тактом относились к содержанию. Великим соблазном для христианских юношей, да и для языческих тоже, при изучении изящной литературы было то, что после изучения поэтов классической древности, язык Священного Писания казался им не изящным, а слабым, варварским. Один из христианских великих мужей, получивших блестящее образование в школах того времени, сам сознавался, что для него переход от чтения поэтических классических произведений к чтению Св. Писания был весьма нелегок: "Начинал читать пророков, - говорил он, - и меня ужасала необработанность языка, и думал я, что виной этого не глаза (сам читавший), а солнце (Св. Писание). Бывала и другая беда от пристрастия к поэтическим писателям древности: христианин хотел поститься и молиться, а между тем рука невольно тянулась к Плавту"*********. Нужно было перенести много борьбы с самим собой, чтобы наконец постигнуть внутренние и безмерные красоты Св. Писания и не зачитываться сладкозвучными поэтами. Истинный христианин, конечно, всегда достигал этого.
______________________
* Sievers. Das Leben des Libanius. Berlin, 1868. S. 24-25. ** Григорий Богослов. Обличительное слово на царя Юлиана//Там же. Т. I. С. 174. *** Августин. Исповедь. Кн. 1, гл. 13. **** Григорий Богослов. Обличительное слово на царя Юлиана//Там же. С. 175. ***** Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 16. ****** Там же, гл. 16. ******* Там же, гл. 13. ******** Василий Великий. К юношам...//Там же. С. 348. ********* Блаж. Иероним. Письмо к Евстохии//Творения его в рус. пер. Т. I. С 131-132.
______________________
В связи с изучением словесности в тогдашних школах находилось изучение красноречия, или ораторского искусства, которое называлось разными именами - софистикой, риторикой, а иногда диалектикой. Словесность главным образом изучали для того, чтобы питомец школы имел в запасе множество готовых литературных выражений и оборотов, помогающих оратору быстро и хорошо произносить речи. Ораторство было необходимой принадлежностью тогдашнего образования. Ораторство нужно было для адвоката, для учителя, для всякого образованного человека, так как степень образованности измерялась степенью умения говорить красиво; даже простое письмо образованный человек того времени не иначе писал, как переполняя его цветами красноречия. Поэтому ораторское искусство преподавалось во всех школах: латинских и греческих. Но преподавание этого предмета поставлено было на ложную дорогу. Все внимание учителей красноречия исключительно обращено было на внешнюю форму. Эффектное сопоставление слов и мыслей, щегольство изысканными, необыкновенными словами и оборотами, мелочная отделка каждой фразы, неуместное остроумие, ненужное цитирование древних писателей, игра разными фигурами и тропами, устранение естественности мыслей и выражений - вот к чему стремились учителя красноречия изучаемого нами периода истории. Юноши приучались к пышным декламациям, но совершенно бессодержательным. Учителя, чтобы приучить юношей к искусству красноречия, и сами брали, и им давали темы нелепые и неприменимые к жизни. Например, нужно было вообразить, что живешь во время Персидских войн и говорить против тогдашних врагов греческого народа - против Дария и Ксеркса и преследовать их поношениями. Или учителя заставляли ученика вообразить, что он живет в баснословные времена, и приказывали ему говорить речи от лица "Менелая, после того, как у него похитили Елену", "от лица Гектора, узнавшего, что Приам садится за стол Ахилла". Но этим дело не ограничивалось. Учителя или сами в виде образца сочиняли, или заставляли сочинять своих учеников панегирики, похвальные речи предметам, не способным вызывать ничего кроме отвращения. Например, требовалось составить панегирик лихорадке, подагре, даже рвоте. Софисты утверждали, что это превосходные упражнения и что искусство обнаруживается тем блистательнее, чем презреннее предмет его, или, как говорили в то время, чем неблагодарнее и непокорнее земля, тем более заслуги заставить ее производить цветы. Они держались того мнения, что речь будто имеет естественное свойство делать великие предметы малыми, а малые великими. Нелепая мода делала то, что начали сочинять панегирики, предметы которых становились постепенно все низменнее. Если один говорил в похвалу осла, то другой читал панегирик мыши, а третий, желая превзойти двух первых, ораторствовал в похвалу майскому жуку. В описываемые века дело дошло до мухи, комара, блохи. На чем бы остановились, если бы были знакомы с микроскопом? Фронтон написал похвалу пыли, дыму, небрежности; Дион Хризостом - волосам, попугаю; Синезий, когда был еще язычником, восхвалял в одной речи плешивость*. Учиться красноречию у такого рода учителей, конечно, было для рассудительного человека своего рода подвигом. Особенно учителя изощрялись приучать своих питомцев быть возможно находчивыми адвокатами, чтобы никто, никакое судебное дело, ни малейше не затрудняло будущих адвокатов. Они, изощряя способности своих питомцев, выдумывали юридические случаи самые необыкновенные и невозможные, самые запутанные, и заставляли учеников составлять речи, как будто такие случаи произошли на деле. Венцом красноречия считалось, если учащийся искусству красноречия без запинки мог говорить "за" и "против" известного воображаемого обвиненного в каком-либо преступлении**. Язычники, очевидно, мало понимали всю неприглядность того ораторства, какое процветало в те времена, если Фронтон, учитель Марка Аврелия, знаменитый Дион Хризостом (что значит Златоуст), Синезий, слывший философом, без всякого стыда позволяли себе (Синезий в язычестве) произносить речи на нелепейшие темы. Что касается, в частности, языческих юношей, учившихся у преподавателей красноречия, то они были в восторге от своих руководителей, готовы были превозносить их до небес. Так было, например, в Афинах в IV веке. "Охотники до лошадей и любители зрелищ не остаются спокойными на конных ристалищах, - они вскакивают, восклицают, бросают вверх землю; сидя на месте, как бы правят конями; бьют по воздуху пальцами, как бичами; воображают, что они запрягают и распрягают лошадей". "Совершенно такую же страсть, - замечает один наблюдатель над жизнью афинских учащихся юношей, - питают в себе юноши в Афинах к своим учителям, когда они произносят свои ораторские речи"***. Эти юноши не умели отличать хорошее от дурного: для них что скачки лошадей, что речь ритора - все одно. Не то видим у христианских юношей, учившихся в языческих школах ораторскому искусству. Они с большой критикой относятся к софистам своего времени. Учились они красноречию не затем, чтобы блистать пышными фразами, а затем, чтобы сравнявшись в красноречии с лучшими риторами, лишить язычников возможности хвалиться своим превосходством перед христианами. Один из христианских ученых, изучивших языческое искусство красноречия, говорил о себе: "Еще не опушились мои ланиты, как мною овладела любовь к словесным наукам; я стал обогащать себя внешней (языческой) ученостью для того, чтобы употребить ее в пособие истинному (христианскому) просвещению, дабы знающие одно пустое витийство, состоящее в звучных словах, не превозносились и не могли опутать меня хитросплетенными софизмами"****. Другой из таких же христианских ученых учился красноречию, или диалектике, с той целью, чтобы служить при помощи нее христианской истине. "Сила диалектики, - говорил он, - есть стена для догматов, и она не позволяет расхищать и брать их в плен всякому, кто захотел бы"*****. И этот ученый на самом деле пользовался этим оружием для защиты истины - самым блистательным образом. Современность засвидетельствовала, "что легче было выйти из лабиринта, чем избежать сетей его слова"******. Вот с какими намерениями изучали христианские юноши языческое искусство красноречия. А все прочее, что не имело значения в этом искусстве, они осмеивали и порицали. Они прямо заявляли, что они "нравами не хотят походить на риторов"*******. Они порицали современных софистов и учителей красноречия за их неудержимую болтливость. "Язык их, - говорили они, - если не поведет речи с одним, то поведет ее с другим; если же никого не будет, не найдет, о чем поговорить сам с собой, но ни под каким видом не умолкнет, как язык софиста"********. Христианские юноши понимали также, как нелепо стремление софистов во что бы то ни стало превзойти один другого на ораторском поприще; они называли риторов "галками, состязающимися между собой о первенстве"*********. Они, конечно, ни на минуту не могли похвалить обычаи софистов брать невероятные и нелепые темы для речей; в этом они не видели ничего более, кроме "искусства победоносной болтливости"**********.
______________________
* Март. Философы и поэты-моралисты во времена Римской империи. Рус. перев. Москва, 1880. С. 226-229. ** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому/ /Твор. его. Т. IV. С. 69. *** Там же. **** Григорий Богослов. Стихотворение о своей жизни//Твор. его. Т. VI. С. 9. ***** Василий Великий. Толкование на пророка Исайю//Твор. его. Т. II. С. 123. ****** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. Т. IV. С. 79. ******* Там же. С. 78. ******** Василий Великий. Письмо к Леонтию-софисту//Твор. его. Т.VI. С. 58 ********* Григорий Богослов. Письмо к Евдоксию-ритору//Твор. его. Т VI. С. 235. ********** Августин. Исповедь. Кн. IV, гл. 2.
______________________
Принимая во внимание, как далеко простиралось извращение красноречия в языческих школах, они даже осмеливались называть это искусство краснобайства "собачьим велеречием"*. В особенности учившиеся в языческих школах христиане никак не могли примириться с тем, что искусство красноречия преподавалось с той целью, чтобы будущие адвокаты могли на судах выставлять правду ложью, а ложь правдой, потворствовать кривде и вредить истине. Ведь учители ораторского искусства приучали своих питомцев говорить речи "за" и "против" воображаемых обвиняемых в каком-либо преступлении. Христиане, видевшие собственными глазами подобное безобразие, всячески порицали это явление; они с горечью говорили, что "риторский обычай состоит в том, что риторы только и годятся для народной площади"**. Они прекрасно сознавали, что такое преподавание красноречия есть уродство, они заявляли: "Красноречие, имевшее свое приложение при тяжбах в судебных местах, преподается (в языческих школах) превратно, так как благодаря этому искусству, лукавству отдавалось предпочтение перед добросовестностью"***. Они, изучив в совершенстве красноречие, в жизни, однако же, поставляли себе правилом: "Не подражать ораторам в искусстве лгать; ибо ни в судах, ни в других делах неприлична ложь христианину, избравшему прямой и истинный путь жизни, которому предписано законом (христианским) даже и совсем не судиться"****. Какое тяжелое впечатление производило учение красноречию в школах на христианских юношей, это видно из того, что некоторые из них дожив до старости, "до седой и лысой головы", не могли без отвращения вспоминать о годах изучения языческого ораторства. Так, один из таких изведавших на себе горьким опытом бессмысленную муштровку преподавателей-софистов, впоследствии рассказывал: "Часто я вижу во сне, будто я с подстриженными волосами, подобрав тогу, декламирую перед ритором пример ораторской речи, и, когда проснусь, радуюсь, что избавлен от опасности отвечать"*****.
______________________
* Иероним. Письмо к Минервию и Александру//Твор. его в рус. переводе. Т. III. С. 111. ** Григорий Богослов. Письмо к Евдоксию...//Твор. его. Т. VI. С. 234. *** Августин. Исповедь. Кн. III, гл. 3. **** Василий Великий. К юношам...//Твор. его. Т. IV. С. 349. ***** Иероним. Апология против Руфина. Кн. I, гл. 30.
______________________
Из числа прочих наук в языческих школах обращалось особенное внимание на изучение философии и истории. Но из этих наук христианские юноши старались извлекать совсем другого рода уроки, чем какими довольствовались языческие питомцы школ. Философы разделились в те времена на множество направлений, до последней крайности враждовавших между собой: кто держался одного направления, тот с презрением относился к представителям других философских школ*. Кроме того, за исключением Платоновой философии, все другие философии не интересовались вопросами о Боге и Его Промысле. Ни перипатетики, ни стоики, ни эпикурейцы не разрабатывали вопросов о Причине всех причин. Язычники и языческие юноши находили такое положение вещей естественным и, усваивая какую-либо философию, мало заботились о том, действительно ли она отвечала всем потребностям духа человеческого. Не то видим среди любознательного христианского юношества. Эти юноши внимательно присматривались к тому хаосу мнений, той разноголосице, какие отличали тогдашних вождей философии, и тем крепче утверждались в философии христианской, раскрывавшей "истины сущего"**. Из внешней языческой философии они умели извлекать ту пользу, что она устремляла их взоры "в горняя"***. Они сравнивали философские учения с христианским и "если находили между ними какое взаимное сродство, то старались усвоить себе познание, согласующееся с христианством, в том убеждении, что это кстати христианам; а если не находили такого сходства, то уясняли себе, в чем заключается разность, и это немало служило подтверждению лучшего (христианского) учения"****. Христианские юноши, впрочем, вообще мало интересовались такими родами философии, которые ничего не говорили о Боге и Его сущности. Так, когда один любитель мудрости вступил в школу стоиков и, долго пребывая в ней, заметил, что учитель философии не говорит о Боге и не говорит потому, что "сам не имел да и не считал такого познания необходимым", сейчас же бросил школу*****. В особенности христианские юноши, при изучении философии, с любовью занимались той ее стороной, которая касалась вопросов нравственности, короче - нравственной философией. Они так рассуждали на этот счет: "Большую пользу оказывает та наука, посредством которой усовершившиеся мужи образуют в человеке добрые нравы, как творог, который принимает вид плетеного сосуда"******. Например, христианские юноши с большим удовольствием изучали мысли и дела языческих философов, поучавших одной из важнейших христианских добродетелей, а именно терпению в несчастиях и лишениях. Они восхищались образцовым поведением среди бед Анаксарха, Эпиктета, Сократа. Они старались закреплять в своей памяти примеры вроде следующих: "Эпиктет, когда у него вытягивали ногу, любомудрствовал как будто в чужом теле, и скорее переломили ему ногу, нежели заметили, что он почувствовал насилие"*******. Что касается исторической науки, то многие юноши очень интересовались ею, желая "обогатить свой ум". Но иначе относились к этой науке язычники, и иначе христиане. Язычники-юноши, изучавшие историю, восторгаясь героями, не старались отличать, всё ли в деятельности их заслуживало одобрения и подражания; при том же они часто держались неправильного взгляда на историю, считали ее не столько полезной, сколько занятной наукой, думали, что "истории пишутся для развлечения слушателей"********. Напротив, христианские юноши, изучая историю, относились к ней критически; они со всяким старанием оберегали душу, чтобы приятный исторический рассказ не внес чего-либо вредного в нее, "подобно тому, как иные с медом глотают ядовитые вещества"*********. Они не смотрели на историю как на вещь лишь занимательную, - они считали ее полезнейшей наукой, справедливо рассуждая: "История - кладезь премудрости, ум многих"**********.
______________________
* Григорий Нисский. Слово о жизни Григория Чудотворца//Твор. его в рус. переводе. Т. VIII. С. 136. ** Там же. С. 135. *** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 78. **** Василий Великий. Речь к юношам...//Твор. его. Т. IV. С. 347. ***** Св. Щетин Философ. Разговор с Трифоном, гл. 2. ****** Письмо Никовула-сына к отцу/ /Твор. Григория Богослова. Т. V. С. 274. ******* Григорий Богослов. Письмо к Филагрию//Твор. его. Т. VI. С. 274. ******** Василий Великий. К юношам...//Твор. его. Т. IV. С. 348-349 ********* Там же. ********** Письмо Никовула-сына к отцу//Твор. Григория Богослова. Т. V. С. 274.
______________________
В языческих школах изучались так же следующие науки: астрономия, естественная история, медицина. Христианские юноши и на усвоение этих наук налагают свою печать - христианскую. Эти науки служили им пособием к пониманию высших религиозных истин. Древняя астрономия была далека от совершенства. Долгое время эта наука была "собранием ничем не доказанных теорий и детски наивных гипотез"*. Этого мало: в те времена астрономию смешивали с астрологией и под именем первой нередко преподавалась последняя. Во II и III веке астрология является в виде очень сложной науки, приведенной в стройную систему. В основе ее лежали старинные идеи о влиянии Солнца, Луны и двенадцати знаков Зодиака на судьбу человека. Но эти мысли были дополнены многими другими. Недостаточно уже было зодиакальных богов (каждый Зодиак был поставлен под покровительство какого-либо бога): месяцы были разделены на трети, из которых каждой заведовало свое светило (в качестве богов). Половина этих 36 богов следила за земными событиями, другая управляла подземным миром. Далее, существовала особая планетарная система, в которой первое место принадлежало Сатурну; кроме того планеты делились на мужские и женские. Но это еще не удовлетворяло астрологов, которые придумали нечто большее, а именно учение о влиянии созвездий на отдельные органы человеческого тела, в каждый час каждого дня и месяца в году**. Всю эту чепуху нужно было изучить под именем астрономии и уметь прилагать на практике. Христианские юноши изучали, однако, науку о небе с большой рассудительностью, не увлекаясь бреднями. Они отметали астрологию, а из данных астрономии делали новые выводы, направленные к постижению Верховного Творца небес и звезд. Они из астрономии и науки, для других опасной (т.е. астрологии), "избирали, сколько нужно, лишь полезное, чтобы познавать стройное течение и порядок небесных тел и благоговеть перед Творцом; а что в этих науках было вредного, того они избегали, и течению звезд не подчиняли ни существ, ни явлений, как делали язычники, сослужебную себе тварь поставлявшие наряду с Творцом. Напротив того, самое движение звезд, как и все прочее, приписывали лишь Богу"***. Словом, они полагали основание для естественного христианского богословия. Так же они поступали и в изучении естественной истории. Естественная история у древних народов находилась на низшей ступени развития. Так, у римлян зоология была скорее сборником различных курьезов, нежели положительной наукой: обращалось внимание только на поразительное, диковинное; изучалась только внешность и то мимоходом. В Риме устраивались выставки всевозможных редкостей. Различные уроды, карлики, гермафродиты, великаны, а также редкие животные составляли естественно-научные коллекции****. По-видимому, при таком положении этой науки, христианские юноши не могли извлекать никакой пользы от ее изучения. Но на самом деле часто случалось не так. Естественная история, при всем ее несовершенстве, делалась для них путем к боговедению. Они изучали в школах и в книгах, что знала тогдашняя наука о "природе вещей воздушных, земных, морских", и научались видеть здесь "мысль неизреченного Бога, постигали, как Бог управляет Вселенной, к чему ведет ее, и какой конец положен для целого мира, исполненного многих красот". Они изучали и постигали то, что "выше разумения смертных"*****. Христианские и языческие юноши, по крайней мере некоторые из них, обучались в языческих школах и медицине, хотя бы они и не имели в виду сделаться практическими врачами. Они "углублялись в изучение свойств естества и темпераментов и в начала природы, чтобы уметь исторгать корни и отсекать ветви болезней"******. Христианские юноши, как везде и во всем, и здесь возносили свой дух в изучаемый предмет, подводили медицину под свою христианскую точку зрения. Они изучали в медицинской науке не только то, что касалось "видимого и долу лежащего", т.е. не только свойства человеческого организма, но и делали эту науку ступенью к высшей "науке и любомудрию", т.е. учились смотреть на человеческий организм с его немощами как на творение Божие, испорченное грехом*******.
______________________
* Кожевников. Нравственное и умственное развитие римского общества. С. 120. ** Там же. С. 84. *** Григорий Богослов. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 246. **** Кожевников. Указ. соч. С. 181-182. ***** Письмо Никовула-сына к отцу/ /Творения Григория Богослова. Т. V. С. 274. Какое полезное употребление делали христианские ученые из своего знакомства с естествоведением, это доказывает Шестоднев Василия Великого, где данные тогдашнего естествознания приложены к объяснению библейского сказания о шести днях творения. ****** Григорий Богослов. Надгробное слово брату Кесарию//Там же. С. 274. ******* Он же. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 79.
______________________
Вообще христианские юноши, проходя курс тогдашнего школьного образования и посвящая себя различным наукам, ставили для себя законом отдавать свою "любовь" не "столько приятнейшим урокам, сколько совершеннейшим, способствующим для молодых людей образовать себя в добродетели"*. Даже более того: "Они изучали различные науки в юности для того, - по рассказам одного из них, - чтобы передать мысль свою божественнейшему Духу, чтобы потом везде отыскивать следы сокровенных красот (божественных), непрестанно восходить к свету и божественные внушения почитать мерилом жизни, а это все для того, чтобы и помощником, и спутником, и вождем имея Христа, с легкими надеждами вознестись отсюда, сподобиться жизни чистой и непрекращающейся, не издали, как бы в зеркале и воде, видеть слабые изображения истины, но созерцать чистыми очами самую Истину". Особенно прекрасны следующие слова того же богомыслящего христианина, посвятившего себя науке: "Последним ключом своего учения соделаем Христа"**. Христианские юноши, как видно отсюда, высшей целью научного образования ставили то, чтобы все свои знания повергнуть к подножию Креста, где все истины находят для себя полную гармонию и действительное совершенство.
______________________
* Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Там же. С. 75. ** Письмо Никовула-сына к отцу//Творения Григория Богослова. Т. V. С. 274-275.
______________________
В хорошей, правильно организованной школе юноши не только обучаются разным полезным наукам, но и дисциплинируются. Достигала ли этой последней цели языческая школа, и насколько достигала? - Дисциплина языческих училищ, к сожалению, стояла на низком уровне и не могла удовлетворять даже самым скромным требованиям. Свидетельств о том, что языческие школы были распущенны, можно встретить очень много; но тщетно мы стали бы искать хотя бы одного прямого свидетельства, удостоверяющего, что школьная дисциплина была благоустроена. Вот несколько черт, рисующих неприглядное состояние дисциплины в языческих школах. "Школьники отличались чрезвычайным своевольством, доходившим до безобразия. В школу они входили с бесстыдством и наглостью, не разбирая того, вовремя ли они пришли или нет. Подобно одержимым горячкой или безумием, нарушали порядок, вводимый учителем для лучших успехов учеников в науках. Школьники осмеливались делать множество оскорблений самого грубого свойства". Печально было в особенности то, что законом не полагалось надлежащим образом наказывать за подобные нетерпимые шалости. "Ибо обычай покровительствовал дерзости ребят". А сами школьники ни во что не ставили свои проделки, считая их "за нечто позволительное"*. Любимой песней "косматых юношей" была какая-то песня, носившая странное название "Завещание свиньи". Неизвестно, что это была за песня. Во всяком случае, она была хуже известной современной студенческой песни: Gaudeamus igitur (нужно сказать, что и эта последняя песня не может быть причислена к лучшим, так как она проникнута эпикурейским духом). Что "Завещание свиньи" было нескромного характера, об этом, отчасти, можно судить по тому, что песня пелась на шутовских пирушках и признавались знавшими ее "непотребной"**. Между учениками школ царила леность, так что учителя едва могли управляться с ленивцами. "Ученикам больше нравилось играть в кости или кегли, чем учить речи умирающего Катона". Чтобы уклониться от урока, ученики пускались на всякие выдумки. Они "нередко намазывали себе глаза маслом, чтобы придать им больной вид и под этим предлогом не ходить в школу"***. С леностью учеников соединялось крайне небрежное отношение к учителям. Об этом самое наглядное свидетельство дает одно описание отношений школяров к публичным речам учителей, на которых (речах) должны были присутствовать и ученики в образовательных целях. "Если ученики приглашались на публичную речь, то они далеки были от того, чтобы идти на нее так же поспешно, как ходил раб, их приглашавший; еще менее у них было хоть сколько-нибудь охоты идти поспешнее раба; нет, они тащились, точно их волокли на аркане. И прежде чем они войдут в залу, они уже возбуждали своей медлительностью негодование присутствовавших. Но вот началась речь, и они вместо того, чтобы слушать, переговариваются между собой посредством жестов о публичных наездниках, мимах, лошадях и танцорах, о происшедшем или же имеющем произойти состязании. Одни стоят подобно каменным истуканам, не шевельнут ни одним суставом, а другие обеими руками ковыряют в носу. Они рассаживаются, тогда как им приличнее было бы стоять. Некоторые из них нашли себе занятие в том, что считают тех, кто пришел в залу позже них, а другие находят удовольствие в том, что рассматривают какой-нибудь листок. Они охотнее опозорят оратора, чем заплатят ему внимательностью. Они мальчишествуют: без надобности аплодируют, и тем препятствуют выражать действительное одобрение. Они выдумывают и пускают в ход разные слухи с тем, чтобы, кого можно, отвлечь от присутствия на ораторском празднике, или же увлекают, кого могут, в бани (которые в Риме и Греции доставляли приятное времяпрепровождение) с той же злокозненной целью. Прежде было, - замечал описатель, - совсем не так; тогда один одно, другой другое запоминал из речи оратора, и общими силами старались восстановить всю речь, и печалились, если что-либо не могли вспомнить. Три или четыре дня после говорили по поводу речи" (вероятно, писатель вспоминает здесь времена классической древности)****. Об истинном уважении к учителям не было и помину, - ученики относились к ним пренебрежительно и гордо. Самые злые шутки проделывались над педагогами (педагоги - это что-то вроде помощников учителей; они готовили с учениками уроки и содержали их в своих пансионах). Если педагог возбуждает неудовольствие в своих питомцах, горе ему. В подобном случае озорники позволяли себе следующее: они усаживали педагога на ковер (конечно насильственно), хватали ковер за края и подбрасывали несчастного вверх, а сами разбегались. Иногда педагог успевал схватиться за что-нибудь и оставался невредим; но чаще случалось, что он падал на пол и больно разбивался, так что сама жизнь его подвергалась опасности*****. Чтобы понять возможность подобных явлений, нужно принять во внимание, что в древности большая часть школ были частными заведениями, и переход из одной школы в другую был свободен. А потому, чтобы не лишиться учеников, педагоги должны были сквозь пальцы смотреть на их проделки.
______________________
* Августин. Исповедь. Кн. 5, гл. 8. ** Иероним. Апология против Руфина. Кн. I, гл. 17. *** Фридлендер. Указ. соч. С. 155. **** Sievers. Op. cit. S. 29. ***** Ibid. S. 35.
______________________
В особенности плохо было то в дисциплинарном положении школ, что дети и юноши не отставали от взрослых в пристрастии к различного рода зрелищам. Учеников никто не останавливал, и они тешились всем, чем тешились их отцы и вообще полноправные сограждане. Они присутствовали на конных ристалищах, во время состязания возниц и лошадей; они ходили в театры на представления так называемых пантомимов*. Но что, кроме худого, они могли вынести отсюда? Ристалищные состязания были в то время каким-то беснованием. "Зрители, неотступно следя за колесницами, хлопали в ладоши, кричали изо всех сил, соскакивали с мест, наклонялись вперед, махали платками и одеждами, подгоняли криками лошадей той партии, к которой принадлежали, протягивали вперед руки, как будто хотели достать ристалище, скрежетали зубами, ссорились, грозились, бранились, издавали крики восторга и победы. Вот первая колесница достигает цели, - раздается громкий крик восторга победителей вместе с проклятиями и ругательством проигрывающих"**. Какая дисциплина позволила бы присутствовать на таких скачках учащимся детям, какая, кроме языческой, на этих скачках, где взрослые теряли всякое человеческое достоинство? И что же видим? Дети и юноши уже "увлекаются кичливыми победами на ристалищах", "с большим любопытством устремляются на игры взрослых"***. Еще хуже были представления мимов. Это была школа распутства. Самые ревностные покровители мимов не могли защитить их от упрека в безнравственности и развращающем влиянии. Некоторые молодые люди более серьезного направления намеренно избегали этих зрелищ. Один из позднейших языческих историков императорского периода считает введение пантомим при Августе признаком всеобщего нравственного упадка, начавшегося с Империей. Что такое проделывали мимы, об этом нетрудно судить по одному следующему образцу. Когда прекрасный Батилл танцевал в роли Леды, то самая наглая мимическая актриса могла бы признать себя по сравнению с ним как бы деревенской простушкой и ученицей в утонченном искусстве щекотать чувственность****. И, однако, эти канканные представления беспрепятственно посещались школьниками, даже "увлекали их". Результат такого отсутствия надзора за школьниками понятен. Зрелища мимов преждевременно "разжигали пламень их страстей", - ведь и школьники, бывая в театрах, подобно взрослым развратникам "сочувствовали восторгам влюбленных, когда эти представлялись утопающими в позорных наслаждениях"*****.
______________________
* Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 10. ** Фридлендер. Указ. соч. С. 445. *** Августин. Там же. **** Фридлендер. Указ. соч. С. 544-545. ***** Августин. Исповедь. Кн. III, гл. 2.
______________________
Какова школа! Сами наставники языческих школ очень много способствовали ослаблению дисциплины между своими учениками. Так как почти все наставники не имели казенного жалованья и жили на те средства, какие они получали от своих учеников за преподавание им уроков, то каждый из наставников первее всего заботился о том, чтобы иметь у себя больше слушателей. Между преподавателями имела место конкуренция, причем многие для пополнения своей школы нисходили до лести ученикам и всячески потакали им*. Один наставник враждовал против другого, если оба они были в том же городе, потому что первый видел во втором опасного соперника, способного повредить его славе и его материальному благосостоянию. Но что особенно достойно сожаления, так это то, что враждующие наставники увлекали за собой и своих учеников: ученики одного наставника составляли общину, враждебно относящуюся к кружку учеников другого учителя. Каждый кружок питал пристрастие к своему учителю и ненавидел другие кружки учеников и самих их учителей**. При каждом удобном случае один кружок готов был подраться с другим. Улицы, сады, площади часто делались местами побоища ученических кружков, причем наставники смотрели на такое безобразие с удовольствием, видя в этом защиту своей чести. Даже жители известного города также принимали сторону того или другого наставника, того или другого ученического кружка и принимали участие в побоищах. Так, по крайней мере, было в знаменитых Афинах. Иногда в побоищах пускались в дело не одни кулаки, а мечи, дубинки и камни. Случалось, что в драках один участник опасно разбивал другому голову или калечил его. Дело доходило до формального разбирательства в судах***.
______________________
* Фридлендер. Указ. соч. С. 155. ** Herzierg.Der Untergang des Hellenismus und die Universitat Athen. S 324 150. Halle, 1875. *** Ibid. S. 325, 351.
______________________
В особенности много творилось безобразий во время принятия новых учеников в школы. Вот что происходило при этом в Афинах. Каждый кружок учеников старался о том, чтобы новые ученики присоединились к их кружку, а не к другому. Это считалось честью и для себя, и для наставника, под руководством которого данный кружок учился. Поэтому, когда наступала осень - обыкновенное время прибытия в Афины новых учеников, тогда ученики, принадлежавшие к разным школам, рассеивались по Аттике и поджидали новичков, убеждая их, как скоро встречали таковых, избрать в руководители того же наставника, у которого они сами обучались*. Один писатель IV века замечает, что такими "охотившимися за новичками" захватываемы были "в Аттике города, пути, пристани, вершины гор, равнины и пустыни"**. Если какому-либо кружку удавалось на дороге завладеть новичком, кружок торжествовал. Случалось, что новичок не хотел учиться под руководством того учителя, которого рекомендовали ему; но это мало помогало новичку. Его насильственно удерживали в известном кружке, не позволяя ему перейти в другой. Если встречались на ловле два или более кружков, то между ними происходила битва из-за добычи. Не кончалось дело и на том, если известному кружку удавалось завладеть новичком; другие кружки тоже не дремали: они насильственно отнимали его у тех, кто завладел им прежде. Рассказывают такой случай: некий юноша прибыл в Афины и желал слушать уроки у одного известного ему наставника; но это ему не удалось, потому что на дороге он был пленен кружком другого наставника. Однако, ненадолго. Вскоре он был насильственно схвачен школьниками какого-то еще наставника и присоединен к их кружку. Чтобы схваченный не убежал, его посадили в пустую бочку и до тех пор держали в ней, пока он не дал клятвы, что останется верен кружку и будет слушать уроки того наставника, которого слушают его насильники***. Описанными своевольными поступками не ограничивалось принятие новичка в члены данного кружка. Новичка, прежде чем окончательно ввести в кружок, на пороге дома, где ему приходилось жить, подвергали различного рода насмешкам, которые подчас были дерзки****. Затем вся ватага школьников с новичком во главе отправлялась в баню. Процессия через весь город шла попарно. Лишь только подходили к бане, как вся эта ватага поднимала неистовый крик, под тем предлогом, что "дальше идти нельзя, баня не принимает". Далее следовал обычай совершенно нелепый: разламывали двери у бани и только тогда вводили в нее новичка. Этим заканчивался обряд. Новичок провозглашался полноправным членом кружка*****. Вся процедура охоты за добычей и посвящения новоприбывшего ученика в сочлены данного кружка, представляет крайнюю степень разнузданности и отсутствия дисциплины в знаменитых афинских школах. Общий тон школьной жизни был грубый. Нередко случалось, что развольничавшиеся юноши, главным образом, кажется, ради того, чтобы сделать большую неприятность учителю и показать себя, составляли сговор и одновременно целым кружком бросали школу своего учителя и переходили в школу другого******. Ученики любили устраивать шумные пирушки; часто такие пирушки чередовались одна за другой, отнимая много полезного времени. Случалось, что иной из охотников делать подобные пирушки входил в неоплатные долги. Разгулявшаяся вольница позволяла себе среди ночи вторгаться в дома мирных граждан и, конечно, производить в них беспорядки*******. Вот краткое описание состояния дисциплины в языческих школах или, лучше сказать, изображение тех беспорядков, которые свидетельствуют, что в этих школах дисциплина отсутствовала вовсе.
______________________
* Sievers. Op. cit. S 33; Herzberg. Op. cit. S. 352. ** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 69. *** Herzberg. Op. cit. S. 352-353. **** Григорий Богослов. Там же. С. 70. ***** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Там же. С. 70. ****** Августин. Исповедь. Кн. V, гл. 11. ******* Sievers. Das Leben des Libanius. S. 34.
______________________
Ввиду такого положения дисциплины в языческих школах христианские юноши, учившиеся здесь, сами для себя создавали правила дисциплины и твердо держались их. Если в языческих школах сплошь и рядом встречались ленивцы, которые для прикрытия своей лености пускались на разные выдумки, то христианские юноши славились прилежанием. Даже самые даровитые между ними, менее прочих имевшие нужду напрягать свои умственные силы, и те являлись весьма прилежными учениками, так что видевшие это не знали, "чему больше удивляться, прилежанию ли их, или же их способностям"*. Некоторые из христианских юношей отдавались в школе "неутомимому труду", не различали дня и ночи: "совокупляли воедино дни и ночи, посвящая их науке и другим полезным занятиям"**. Вследствие этого, некоторые из них достигали значительных успехов, опережая своих сверстников, даже лучших между ними: "быстрых по дарованиям побеждали трудолюбием, а трудолюбивых - прилежанием"***. Язычники, питомцы школ, любили устремляться на конные ристалища, позволяя себе бегать на зрелища даже безнравственного характера. Ничего такого не позволяли себе христианские юноши: "Ходить на праздники, на зрелища, на народные собрания они предоставляли другим". Самиже знали лишь две дороги: "Одна вела к наставникам, а другая, превосходнейшая, к священным христианским храмам"****. Если им приходилось учиться в Риме, то каждое воскресенье они ходили в катакомбы - эти древнехристианские храмы и усыпальницы первохристиан и многих мучеников*****. Если им приходилось слушать уроки в городе, где был монастырь, то они посещали благочестивых подвижников и наслаждались их беседой; также не упускали случая войти в знакомство с лицами, обладавшими богословскими познаниями, заводили с ними беседы и вступали в учено-богословские состязания******. Они, случалось, выбирали себе квартиру в таком доме, который был как можно "ближе к церкви"*******. Вследствие всего этого для христианских юношей открывалась возможность, как выражается один из них, найти "ранние условия вести божественную жизнь"********. Среди своих сверстников они представляли зрелище поразительное. Так было в разных местах, так было и в Афинах - этом святилище политеизма. Афины не отвлекали христианских юношей от исполнения тех правил, по которым проводили жизнь вообще христианские питомцы школ. Чудное зрелище: "Эллада и любезная юность и все - уступали Христу"*********. Языческие воспитанники любили пиршества, и пиршества бурные, христианские же юноши "не предавались излишествам и проводили жизнь тихую"**********. Христианские юноши своей серьезностью, "зрелостью в понятиях" производили такое сильное впечатление на своих сверстников, что своевольные школьники делали для них исключение при приеме в свой кружок: не подвергали их "дерзким шуткам", не сопровождали их с нелепыми обрядами в баню. Всего этого сумел избежать, по крайней мере, славнейший из христианских юношей, учившихся в Афинах***********. Все обряды, какими сопровождался прием новичков в среду школьников, христианские юноши справедливо считали заслуживающими порицания. Они находили эти обряды крайне тягостными для благоразумных людей и чувствовали себя счастливыми лишь тогда, когда процедура кончалась. "Освобождение от огорчений и прекращение их во всем обряде посвящения есть самое приятное", - рассуждали они************. Высокие качества христианских школьников не оставались незамеченными и для языческих учителей. Эти последние невольно отдавали дань уважения стремлениям к порядку и благоприличию, каковыми стремлениями отличались христианские юноши в среде своих сверстников. "Начальство отличало их ради их качеств"; этого мало: они делались "уважаемы в целом городе", где они учились*************. Первые опыты введения правильной дисциплины и благочиния в школах делаются лишь под влиянием христианских начал. Христианские императоры IV века Валентиниан и Грациан принимают должные меры к обузданию своеволия школьников и приучению их к надлежащей дисциплине. Вот указ этих императоров: "Те, которые приходят в город с намерением учиться, прежде всего, пусть являются к магистру ценза, от которого должно быть дано позволение войти, и пусть приносят с собой такого рода свидетельства, чтобы обозначены были и родной город их, и родители, и прежние успехи. Потом в это же время пусть заявляют, какими науками они намерены заниматься. Далее, канцелярия чиновников должна точно знать их квартиру, в которой они занимаются тем делом, какому, по их заявлению, они посвятили себя. Эти же чиновники пусть надзирают и за тем, чтобы все и в обществе являлись такими, какими они должны быть, а именно, чтобы они считали нужным избегать гнусной и худой молвы, нечасто бы посещали зрелища и не присутствовали бы на народных пиршествах. В случае, если кто из них не так ведет себя в городе, как того требует достоинство наук, подвергать таких публичному телесному наказанию, а затем на кораблях высылать из города и возвращать на родину. Посвятившие себя по призванию науке, пусть живут в городе до двадцатилетнего возраста. После этого срока те, которые не захотят добровольно уйти из города, властью префекта высылаются на родину вопреки их желанию. (Вероятно, было опасение, что достигшие двадцатилетнего возраста школьники своими недетскими наклонностями могут служить соблазном для прочих детей; отсюда строгие меры против первых.) Канцелярия цензуры должна каждый месяц составлять отчет о школьниках, кто они, откуда прибыли, каковы, и отмечать тех, которые должны быть высланы. Пусть ежегодно подобный отчет представляют в нашу (императорскую) канцелярию, дабы мы, зная достоинства и успехи всех, могли судить, полезны ли они для службы" **************. Таков был первый шаг христианского законодательства, направлявшегося к приведению в порядок и благообразие поведения школьников. Разумеется, он не только был полезен, но и существенно необходим. Только языческая общественная распущенность могла терпеть распущенность школ.
______________________
* Григорий Богослов. Там же. С. 278. ** Письмо Никовула-сына к отцу/ /Творения Григория Богослова. Т. V. С. 279. *** Григорий Богослов. Надгробное слово брату Кесарию / /Твор. его. Т. I. С. 246. **** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 75. ***** Жизнь бл. Иеронима. При I томе его твор. в рус. переводе. С. XIX. ****** Там же. С. XXI-XXII. ******* Григорий Богослов. Письмо к Феодору, епискому Тианскому//Твор. его. Т. VI. С. 242. ******** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Творен, его. Т. IV. С. 383. ********* Он же. Надгробное слово самому себе//Твор. его. Т. V. С. 385. ********** Он же. Стихотворение о своей жизни//Твор. его. Т. VI. С. 12. *********** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Творен, его. Т. IV. С. 71. ************ Он же. Там же. С. 71. ************* Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 246. ************** Codex Theodosianus. Lib. XIV. Tit. 9, cap. 1.
______________________
Какова была дисциплина в языческих школах, такова же была там и нравственность. Яблоко падает не далеко от яблони. Уже из того, что сказано выше о слабости дисциплины в языческих школах, можно заключать, что нравственность языческих школьников должна была стоять на низком уровне. Но мы приведем еще несколько черт, характеризующих печальное нравственное состояние языческих школьников и указывающих, как далеко простиралось зло. Языческие дети привыкали к воровству; он не могли дать себе отчета, как это дурно, не понимая, что "все пороки детства переходят в следующие затем возрасты". Они ни во что ставили обман, ложь, "обманывали и учителей, и родителей, употребляя на то всякую ложь". Они привыкали к наглому хвастовству. "Детской невинности не было уже у детей языческих"*. Но все это ничто в сравнении с той нецеломудренностью, какой отличались языческие школьники. И это неудивительно, если принимать во внимание следующее: часто школьники учились вдали от домов родителей, поэтому школьники оставались в полной свободе и злоупотребляли ею**. Да если дети даже и жили под одной кровлей с родителями, то это мало помогало делу, потому что родители не обращали внимания на нравственное состояние своих детей. "Домашние и близкие, - по одному свидетельству, - не заботились о том, чтобы отвращать детей "от плотских похотей", внушать им негодование "к бесстыдству и беспутству""***. Правда, язычники тех времен в деле нравственного воспитания своих детей возлагали большие надежды на педагогов, называли их "стражами целомудрия школьников", сравнивая их с "лающими собаками, отгоняющими волков", т.е. соблазнителей их питомцев****; но горький опыт не оправдывал подобных надежд. Товарищи в школах не только не сдерживали друг друга в границах нравственной строгости, но и подталкивали один другого переходить от одной мерзости к другой. В результате получалось то, что юноши "свободно предавались греховным чувственным удовольствиям", тем более что за преступление против целомудрия "закон не угрожал никакой опасностью"*****. Языческие юноши "стремглав пускались в любовные похождения, жаждали их и пленялись ими". Ведь иметь "любовные похождения" считалось признаком "изящества" и "светскости" в поведении молодого поколения******. И вот юноши ходили, по характерному выражению одного современника, "по путям вавилонским и валялись в грязных нечистотах"*******. Дело доходило до того, что им, юношам, нравились не только греховные деяния, но и самый грех, так сказать, в его идее. Они начинали "любить не предмет своих увлечений, пристрастий, падений, - нет, а само падение, сам грех, живущий в душе"********. Между школьниками было обычным делом хвастаться подвигами своего нецеломудрия. "Постыдными делами своими не стыдились - они гордились ими как подвигами, стараясь превзойти других позорным удальством только потому, что ими восхищались в кругу своевольного юношества"*********. Кто безнравственнее избирал предметы для разговора, тому непутевые товарищи, забывая всякий стыд, кричали: "браво, браво!"********** "Если же не представлялось случая перещеголять приятеля распутством, то иной из юношей выдумывал и рассказывал своим товарищам такое, чего с ним совсем не было", и это делалось для того, чтобы "непорочности не почли за пошлость"***********. Нужно сказать, что языческие юноши достигли такой степени распущенности, что "если встречался между ними юноша, украшенный целомудрием, то он был неприятным зрелищем для своих сверстников"************. Развратная жизнь иных, из учившихся в языческих школах, доводила до печального болезненного состояния: молодой организм страдал от излишества чувственных наслаждений. В шестнадцать-семнадцать лет иные из них выглядели стариками: "лицо иссыхало, и весь юноша становился мерзок" на вид*************.
______________________
* Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 19. ** Григорий Нисский. О жизни Григория Чудотворца/ /Твор. его. Т. VIII. С. 139. *** Августин. Исповедь. Кн. II, гл. 2. **** Sievers. Op. cit. S. 21. ***** Григорий Нисский. О жизни Григория Чудотворца//Там же. С. 140. ****** Августин. Там же. Кн. III, гл. 1. ******* Там же, II, 3; Sievers. Op. cit. S. 35. ******** Там же, И, 4. ********* Там же, И, 2. ********** Там же, I, 13. *********** Там же, II, 3. ************ Григорий Нисский. О жизни Григория Чудотворца//Там же. Т. VIII. С. 137. ************* Августин. Там же. Кн. II, гл. 1.
______________________
Разумеется, ничего подобного нельзя было встретить среди христианских школьников. И даже более, они представляли поразительную противоположность распущенности языческого юношества. Христианские юноши, отправляясь в школы, давали обет своим родителям, что они отнюдь "не станут увеселяться плохим", прося своих родителей, в противном случае, "исключить их из числа своих детей"*. Дух товарищества, стремление к содружеству имели место и среди христианских юношей, но все это опиралось на другие основания, чем у школьников языческих. "Они водили дружбу с товарищами, но не наглыми, а с целомудренными, не с задорными, а с миролюбивыми, с которыми можно было не без пользы сойтись; ибо они знали, что легче заимствовать порок, чем добродетель, так как скорее заразишься болезнью, нежели сообщишь другому свое здоровье"**. Они отличались множеством самых привлекательных свойств: "С доверием относились к наставникам, были дружелюбны со сверстниками, убегали от сообществ и бесед с неблагонравными, вступали в теснейшее общение с людьми отличнейшими; никого не было, кто бы был известнее целомудрием более них; они делались предметом удивления целого города", где учились***. Они не растрачивали своего здоровья, не увлекались дружбой с молодыми людьми, если эта дружба вела к опасностям для нравственности, сохраняли целомудрие, вели себя скромно, благочестиво; "часто они стояли выше всех юношеских страстей"****. Случалось, что высокое целомудрие христианских юношей возбуждало ненависть в их языческих товарищах, и последние старались хоть как-то повредить репутации христианских юношей; но это им не удавалось. О жизни Григория Чудотворца рассказывается такой случай: товарищи его по школе, язычники, враждебными глазами смотрели на его целомудрие и решились, по крайней мере, замарать его в глазах сверстников. Они подговорили какую-то публичную женщину к тому, чтобы она пришла к Григорию и сделала вид, что она находится в связях с ним, и чтобы она попросила с него денег, которые она будто имела право с него получить, но не получила. Все так и устроилось. Дело происходило в присутствии многих товарищей Григория. Можно было ожидать споров, неприятностей, но ничего такого не случилось. Григорий хладнокровно попросил одного из товарищей заплатить те деньги, каких она требовала. Тот исполнил просьбу. Клеветники были сильно пристыжены благородным спокойствием Григория. "Возбудив к себе зависть, которая сопровождает все прекрасное, Григорий стал выше нее"*****. Не можем не сказать о той поистине трогательной дружбе, которая завязывалась между христианскими питомцами школ и которая служит одним из лучших свидетельств того нравственного совершенства, какого достигали эти лица. Имеем в виду дружбу двух питомцев афинских школ IV века - Григория Богослова с Василием Великим. Но предоставим самому Григорию рассказать об этой дружбе с афинским сотоварищем. "Оба мы домогались не того, чтобы кому-нибудь из нас стать первым, потому что каждый из нас славу друга почитал своей собственной. Казалось, что одна душа в обоих поддерживает два тела. И хотя не заслуживают веры те философы, которые утверждают, что все разлито во всем, однако же, должно поверить нам, что мы были один в другом и один у другого. У обоих нас было одно упражнение - добродетель. К сей цели мы направляли всю жизнь и деятельность, поощряя друг друга. Можно сказать, мы служили друг для друга правилом и отвесом, с помощью которых распознается, что прямо и что не прямо". Разлука для них всегда была делом тяжелым, невыносимым. "Это было то же, что рассечь надвое одно тело, или то же, что разлучить двух тельцов, которые, будучи вместе вскормлены и приучены к одному ярму, жалобно мычат друг о друге и не терпят разлуки"******.
______________________
* Письмо Никовула-сына к отцу/ /Твор. Григория Богослова. Т. V. С. 277. ** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому/ /Твор. его. Т. IV. С. 75. *** Григорий Богослов. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 246. **** Евсевий. О палестинских мучениках, гл. 4. ***** Григорий Нисский. О жизни Григория Чудотворца//Там же. С. 137-139. ****** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 74-75, 80.
______________________
Каких общих результатов достигали христианские юноши, учившиеся в разных школах? Каковы были их научные успехи? Какого рода характеры воспитывали они в себе? Какие взгляды на жизнь и деятельность они вырабатывали? В заключение нашего очерка скажем об этом, хоть в немногих словах. Дети языческие выходили из школ "с умом незрелым"; они почти не приобретали "никаких положительных сведений"; "о естественном развитии умственных способностей не могло быть и речи"; "с умом незрелым они спешили броситься в жизнь"*. Посмотрим теперь на умственное развитие христианских юношей, учившихся вместе с детьми язычников. Как много разницы между теми и другими! Один свидетель-очевидец, наблюдавший за умственным развитием христианских юношей, с восторгом говорит об одном из них: "Какого рода наук не прошел он? Лучше сказать, в каком роде наук не преуспел с избытком, как если бы занимался одной этой наукой? Так изучил он все, как другой не изучает и одного предмета; каждую науку изучил он до такого совершенства, как если бы не учился ничему другому"**. Тот же свидетель-очевидец почти то же свидетельство дает о другом христианском питомце языческих школ: "Кто был славнее его умом? Какого рода наук не прошел он? Или лучше сказать, в какой науке не успел более, нежели успел другой, занимаясь ей одной? Кто не только из сверстников по учению и летам, но и из старших возрастом и начавших учиться прежде него, мог с ним хотя бы несколько сравниться? Они изучил все науки как одну, и одну как все"***. Христианские юноши по богатству своих познаний представлялись как бы кораблями, наполненными богатым товаром. "Это был корабль, настолько нагруженный ученостью, насколько это вместимо для человеческой природы", - говорили об оном христианском питомце языческих школ****; это был "большой корабль, нагруженный всякими товарами, заключающий все (научные) сведения и возвращающийся в отечественный город, чтобы и других наделять сокровищами своей учености", - говорили о другом христианском юноше*****. Многие из этих последних достигали высокой славы, как между соучениками и согражданами, так и в целом образованном мире. В этом отношении лишь очень немногие из язычников могли поспорить с христианскими питомцами школ. Иные из христианских юношей приобретали великую славу, когда еще учились, среди жителей города, где они учились. Жители Кесарии Каппадокийской громко хвалили ученость одного из христианских юношей, для которого этот город был первоначальным местом образования. Они всегда "свидетельствовали: какую славу этот юноша приобрел в короткое время как среди народных масс, так и у первостепенных граждан, так как он обнаружил ученость выше возраста!" Он казался "ритором между риторами и философом между философами"******. Впоследствии же слава некоторых христианских юношей, учившихся в языческих школах, достигала всеобщей известности. Григорий Богослов о себе и о Василии Великом говорил: "Мы приобрели известность (своей ученостью) не только у своих наставников и товарищей, но и в целой Элладе. Слух о нас доходил и за пределы ее". Ибо там, где знали наставников их, там знали и их самих*******. В особенности прославлялись те из христианских питомцев языческих школ, которые избирали для себя какую-либо одну специальность, например медицину. Имена их делались известны от Востока до Запада. "Восток, Запад и все страны служили знаменитыми памятниками учености" не одного христианского врача, учившегося в языческих школах********. Даже сами языческие ученые не отказывались отдать дань уважения христианским ученым, некогда учившимся в рассматриваемых школах. Так поступает Либаний, один из самых видных представителей учености IV века. До нас сохранились его собственные письма, в которых он отзывается о Василии Великом в самом выгодном для последнего смысле. Либаний, прочитав "Слово" Василия "На упивающихся", писал ему: "Уж не в Афинах ли живешь ты, Василий? Ибо кесарийцы (где Василий был епископом) не могли этого слушать. И мой язык не привык к этому. Это Гомер, или Аристотель, или Платон"*********. В другом письме к Василию, при котором Либаний послал ему свою речь, он высказывает свой трепет, с каким он представляет свое произведение такому замечательному ученому, каким был Василий: "Вот послал я речь, обливаясь потом. Да и как было не обливаться, посылая речь такому человеку, который своим искусством в составлении речей в состоянии доказать, что напрасно превозносится и Платонова мудрость, и Демосфенова стремительность? А моя речь то же, что комар в сравнении со слоном. Вот поэтому прихожу в ужас и трепещу, представляя себе тот день, в который взглянешь на речь, и даже едва не теряю ума"**********. С подобным же восторгом говорит Либаний и об Иоанне Златоусте, своем ученике. Вот как писал первый второму при одном случае. "Когда я получил прекрасное и обширное твое "Слово", то читал людям, которые сами знают это дело: все они пришли в восторг, прядали и восклицали"***********. Известен также факт, что когда Либания перед смертью спросили: кого из учеников своих хотел бы он иметь преемником в преподавании ораторского искусства - Либаний отвечал: "Я избрал бы Иоанна, если бы христиане не похитили его у нас"************.
______________________
* Шлоссер. Всеобщая история. Т. IV. С. 330-331. ** Григорий Богослов. Там же. С. 78. *** Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 246. **** Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. IV. С. 79. ***** Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 247. ****** Он же. Надгробное слово Василию Великому//Там же. С. 66 ******* Там же. С. 77. Поэтому-то Юлиан стал питать такую непримиримую ненависть к христианам, когда увидел, что христиане овладевают школами. ******** Он же. Надгробное слово брату Кесарию//Там же. С. 247. ********* Творения Василия Великого. Т. VII. С. 343. ********** Там же. С. 346. *********** Филарет Черниговский. Историческое учение об отцах Церкви. СПб., 1859 Т. И. С. 309. ************ Созомен. Церков. история. Кн. VIII, гл. 22.
______________________
Степень совершенства характера зависит от степени твердости тех убеждений, какими руководствуется человек в своей жизни. Первые основания для создания характера в этом смысле полагает первоначальное воспитание в доме родителей, а окончательному образованию характера в большей или меньшей мере помогает школа. Могли ли школы языческие, под влиянием языческих начал, содействовать твердости убеждений в человеке? На этот вопрос едва ли может быть дан другой ответ, кроме отрицательного. Мы знаем, как много было недостатков в организации языческой школы, а потому понятно, как мало она была пригодна для выработки цельных характеров. С какой шаткостью убеждений, с какой слабостью характера выходили лица из языческих школ, в этом мы ясно удостоверяемся, если возьмем в руки сочинение одного древнего церковного историка и прочтем у него рассказ о некоем софисте (учителе риторики) Экиволии. "Константинопольский софист Экиволий, - рассказывает древний церковный историк, - приспосабливаясь к нравам царей, при христианском императоре Констанции притворялся пламенным христианином, при Юлиане казался ревностным язычником, а после Юлиана, когда снова начали царствовать христианские императоры, он захотел опять сделаться христианином; в последнем случае он распростерся на земле перед воротами христианского храма и взывал: "попирайте меня ногами, как соль обуявшую""*. И такой "солью обуявшей" был не один Экиволий, а множество языческих питомцев тогдашних школ. Образованные лица из язычников, смотря по надобности, готовы были менять веру, "как одежду". Посмотрите теперь на христианских образованных юношей, характер которых слагался под благотворным влиянием христианства; разве можно сравнить их с языческими образованными людьми? Какую бы они школу ни проходили, языческую ли, христианскую ли, или же смешанную, т.е. учились ли они в тех и других школах, они, разумеется, в большинстве своем, оставались тверды в убеждениях, являлись людьми с крепким, цельным характером. Приводить ли примеры в доказательство сейчас высказанной мысли? Обратите ваши взоры на Оригена, сначала учившегося в школе своего отца-христианина, александрийского ритора Леонида, потом слушавшего уроки языческого философа и "пророка" Аммония Саккаса, - Оригена, познакомившегося под руководством этого последнего с самой соблазнительной языческой философией - неоплатонической, Оригена, прекрасно изучившего всех древних философов, не исключая материалистов и атеистов; проследите всю жизнь Оригена, и вы уверитесь, что он никогда не изменял христианским убеждениям, и ничто не могло отторгнуть его от любви Божьей. Он всегда оставался благочестивым христианином. Какое величественное и поучительное зрелище представляют ученики Оригена, учившиеся в его александрийской школе! Несколько из его учеников, цветущих молодостью, талантливых, с прекрасной жизненной перспективой, идут с полной готовностью на смерть за исповедание той веры, которой они так дорожили и значение которой им было объяснено юным учителем - Оригеном. Но что это? Вместе с учениками Оригена отводится на казнь и какая-то молодая женщина. Кто она? Да и эта ученица Оригена, это та Гераиса, которая так любила уроки Оригена, которая недавно оглашена и теперь идет креститься в "огне": ее ведь определено сжечь на костре**. Кому неизвестно также, что св. Иустин Философ имел школу в Риме и что когда приспело время доказать его приверженность к вере делом, пострадать за свои убеждения, то он с твердостью пошел на место казни. А за ним пошли и все его ученики, все они, вся школа захотела разделить жребий своего учителя***. Все они были преданы казни. И хотя бы один стон, один звук! Лишь легкая бледность лица свидетельствовала, что исповедники навсегда прощаются со здешней жизнью. Христианские юноши, прошедшие языческую школу, заявляли себя не меньшей твердостью характера. Когда брату Григория Богослова знаменитому врачу Кесарию предстоял выбор: оставаться ли верным "подвигоположнику Христу", или же стать на сторону "жестокого властелина (Юлиана), то обольщавшего Кесария сладкими речами, то устрашавшего обширностью своей власти", тогда бывший питомец александрийской языческой школы с твердостью остался верен своим христианским убеждениям****. Еще один и последний пример. Св. Амфиан, сын богатых родителей, получивший прекрасное образование в Оксфорде древних времен - в Берите (в Финикии), пламенеет такой ревностью к христианским убеждениям, что безбоязненно идет обличить язычника-префекта и приобретает мученический венец за свое неустрашимое мужество. И поверите ли, что св. Амфиану в это время не было и двадцати лет?***** Остается сказать о тех взглядах на жизнь и деятельность, какие вырабатывались у христианских образованных юношей. Языческие юноши заботились главным образом о том, чтобы скорее сойти со школьной скамьи, - они "спешили броситься в жизнь". Мало того: все их помыслы устремлены были на то, чтобы получить "возможность с их образованием блистать в свете"******. Короче, их взгляды на жизнь отличались легкомыслием. Как не похожи на этих легкомысленных молодых людей христианские юноши, учившиеся в школах не спеша, иногда до тридцатилетнего возраста! А главное: внешние приманки, внешний блеск совсем не соблазняли их. Когда Василий Великий и Григорий Богослов окончили курс в афинских школах, то к ним пришла толпа друзей и сверстников и многие из профессоров; все они "уверяли блестяще окончивших курс христианских юношей, что они ни под каким видом не отпустят Василия с Григорием, просили, убеждали, удерживали силой";******* т.е. цвет афинской образованности просил этих юношей остаться в Афинах и открыть курс преподавания красноречия. Как было бы это заманчиво для других! Как, например, стремился попасть в Афины в профессоры красноречия знаменитый Либаний, и тщетно! Но ни Василия, ни Григория лестное предложение афинского ученого сообщества ни мало не соблазнило. Вместо того чтобы сделаться профессорами в Афинах, и, без сомнения, блестящими, они отплыли на родину. И здесь в незнатных городах - один в Кесарии, другой в Назианзе, приняли на себя скромную должность учителей в церкви. О св. Григории Чудотворце биограф его рассказывает, что когда Григорий блестящим образом окончил курс наук в Александрии и Кесарии Палестинской, то ему сделано было много лестных предложений занять то или другое место, обещавшее все блага мира сего; но Григорий, не внимая ничему такому, решился вернуться в родной Понт. "Здесь все ожидали, - продолжает рассказ его биограф, - что он обнаружит свою ученость всенародно, дабы в похвале и известности получить плод долговременных трудов". Но все обманулись. Григорий "высказывает свою мудрость молчанием, от городской жизни он удаляется в уединение..." Правда, впоследствии Григорий делается епископом Неокесарийским в Понте, но это случилось при исключительных обстоятельствах. Митрополит Понтийский Федим избрал Григория в архипастыри вышеназванного города, но избранник никак не хотел принять посвящения на такую ответственную должность. Тогда Федим (редкий случай в истории!) посвятил Григория заочно. Когда Федим хиротонисал Григория, последний находился от своего рукоположителя на расстоянии трех дней пути. После этого Григорий не противился, подчинившись своему жребию********.
______________________
* Сократ. Церков. история. Кн. III, гл. 13. ** Евсевий. Церков. история. Кн. VI, гл. 4. *** Ruinart. Acta martirium. Ratisb., 1859. P. 105-107. **** Григорий Богослов. Надгробное слово брату Кесарию//Твор. его. Т. I. С. 253. ***** Евсевий. О палестинских мучениках, гл. 4. ****** Августин. Исповедь. Кн. I, гл. 10. ******* Григорий Богослов. Надгробное слово Василию Великому//Твор. его. Т. VI. С. 80. ******** Григорий Нисский. О жизни Григория Чудотворца//Твор. его. Т. VIII. С. 141-145.
______________________
Кто вдумается глубже в обстоятельства воспитания молодых людей в языческих школах с его последствиями, которые предположительно должны быть вредными и опасными для христианских юношей, но которые в действительности были полезны и благотворны для этих последних, тот с верой может принять, что в этом случае на этих юношах исполнялось обетование, данное Иисусом Христом Своим ученикам по воскресении: "Аще и что смертно истютъ, не вредить ихъ" (Мк.16, 18). Христианские юноши утоляли свою духовную жажду из ядовитых источников, - в языческих школах, и однако же смертоносные источники эти не вредили им. Даже "душепагубные Афины" превращались для них в душеполезные Афины. Не напрасно Григорий Богослов восклицал в свое время: "Эллада, приятная юность - вы уступили Христу!"