1

Студию номер один, арендованную каналом Эн-Ти-Ви-Ар под шоу Праздник Агаши, оформили в виде банкетного зала.

Здорово получилось.

Вместо обычной массовки — гости и родственники.

На возвышении оркестр и диск-жокей.

В студии на площадке между поставленными буквой «П» столами стоит ведущая — Агаша Фролова.

Оркестр играет Мендельсона.

— Здравствуйте, дорогие телезрители нашего канала, сегодня у нас в нашем банкетном зале свадьба…

Жених, позвольте мне представить вам жениха, это Иван Богучанский, он москвич, он работает помощником управляющего частной компании, Ивану тридцать два года, он счастлив, давайте похлопаем жениху, поприветствуем его!

А вот и наша невеста…

Ее зовут Елена… Фамилия Елены теперь тоже Богучанская, но еще сегодня утром она была Ридник. Итак, приветствуем нашу Елену, которая в свои двадцать шесть лет решила сменить фамилию Ридник на Богучанскую.

Елена работает преподавателем английского языка, она преподает язык на специальных платных курсах, где учатся люди, занимающиеся бизнесом… Кстати говоря, со своим мужем, Елена познакомилась именно на своей работе, куда год назад ее будущий жених и муж пришел изучать английский язык…

Иван, скажите нам что-нибудь по-английски, пожалуйста…

— Ай эм хэппи тудэй…

Молодец, Лена, скажите, как вы оцениваете, какую оценку вы ставите Ивану за эту фразу?

— Файв пойнтс, файф пойнтс…

Давайте похлопаем нашей счастливой паре, и оркестр, пожалуйста, вальс для молодых!

* * *

— Ну и как тебе все это? — спросил, наконец Дюрыгин, — как тебе этот наш первый блин?

Михаил Викторович с Валерием Сергеевичем сидели в кабинете главного и просматривали кассету с пятью первыми отснятыми передачами.

— Слушай, не знаю, как говорится, вскрытие покажет, — отшутился главный.

— Ты имеешь ввиду замеры Медиа-метрикс и Гэллапа? — спросил Дюрыгин.

— Ну, выйдем с понедельника в эфир, отработаем первые пять дней, а там поглядим рэйтинги.

— Но все равно, какое твое мнение?

— У меня настолько замылился глаз от соучастия, что я боюсь уже быть неадекватным.

— Но ведь не полное же говно?

— Я надеюсь, иначе мы с тобой не были бы профессионалами.

— А в сравнении с проектом Зарайского, если бы вместо моей Агаши запустили бы Ля-Мур-Глямур Ирмы Вальберс?

— Ну, ты же знаешь, я ведь выбрал тебя и твою Агашу, так что по факту, мой выбор сделан.

— Ну чтож? Ждем рейтингов?

— Ждем, — ответил Михаил Викторович, а потом похлопав Валерия по плечу, вдруг добавил, — мля, этому пиплу нашему, ему жопу в рамке покажи, он радоваться будет, а ты волнуешься, ты что не профессионал что ли? Как будто первый год нак телевидении, в самом деле!

* * *

Выход в эфир первого шоу Праздника Агаши отметили банкетом.

Пили всем коллективом. Рядом через дорогу в ресторане Твин Пиггс.

Агаша была настоящей именинницей.

Михаил Викторович тоже заглянул буквально на пять минут, сказал тост, пригубил шампанского, посидел чуть-чуть для приличия и воспользовавшись эпизодом какого-то шумного костюмированного поздравления, подготовленного коллегами из редакции другого телеканала, которое отвлекло на себя общее внимание, незаметно смылся.

Пришел и Серега Мирский.

Фэйс-контроль, стоявший на дверях не мог его не пустить, потому как Дюрыгин велел пропускать всех, у кого будет с собой постоянный пропуск в АСБ-1 или открытка-приглашение.

Серега принес букет гладиолусов, похожий на такие, что первоклассники дарят своим учителям на первое сентября.

Подошел к радостной имениннице, поцеловал в щеку, вручил букет.

Потом Сережа сказал тост.

Тост получился со значением.

Сережа немного перефразировал широко известную сценку из Гайдаевской Кавказской пленницы, где администратор гостиницы говорил тост про маленькую птичку, которая полетела прямо на солнце.

Сережа перефразировал этот тост таким образом, что он прозвучал в его устах как некое что ли предупреждение, мол не залетай слишком высоко, ты птичка маленькая, сгоришь и упадешь… У Гайдая смысл тоста был иной — там мораль звучала так: не забывай своих друзей, не отрывайся от коллектива, как бы ты высоко не поднимался.

А Сережа, то ли он был пьян, то ли чем то очень сильно расстроен, высказался таким образом, придал своему тосту такие интонацию и вкус, что многие из собравшихся были даже шокированы.

Тост прозвучал как предупреждение, мол не забывайся, провинциалка, не радуйся слишком рано.

— Зачем этого Мирского пустили? — шепнул Дюрыгин главному администратору канала Анатолию Ивановичу — бывшему полковнику органов, выполнявшему у них на Эн-Ти-Ви-Ар все самые щекотливые поручения, связанные с безопасностью и с контактами с силовыми структурами.

— Хотите, я ему скажу, чтобы ушел, — с готовностью ответил Анатолий Иванович.

— Обеспокойтесь этим, пожалуйста, прошу вас, — вытирая губы салфеткой, сказал Дюрыгин.

Через минуту к Сереже Мирскому, который уже по-хозяйски бесцеремонно заняв чье-то место, сидел рядом с красивой редакторшей из сценарного отдела, подошли охранники и шепнув ему что-то на ухо, властно и энергично вывели Серёжу под руки на улицу.

Агаша расстроилась.

Она не была пьяна, она вообще почти не пила.

Но она была сильно возбуждена.

На той грани возбуждения, на той грани неустойчивого баланса, когда с равным успехом можно упасть как в сторону сильной радости, так и в сторону сильной печали.

Её буквально колотило. Её трясло.

Добавь еще немного — и она впадет в истерику.

Она как бы чего-то ждала.

Явно что-то чувствовала, что вот теперь должно что-то случиться.

Хорошее или плохое.

Ее состояние было сродни тому, когда в ракету уже залили топливо и окислитель, и вот от нее уже идет дымок испарений, она уже готова, она гудит и дрожит. Но ее сдерживают тормоза не отошедших мачт стартового комплекса. Потому как нет команды «на старт» и нет зажигания. И вот сейчас дадут команду сливать горючее…Ракета, кстати говоря, не выносит многократных отмен старта. Ракета стареет от пяти или семи заливок и сливов топлива… И выдержать предстартовые нагрузки не под силу даже высоколегированной стали, не то что человеческой душе…

Поэтому, в этот вечер мятущаяся душа Агаши неосознанно рвалась к логическому завершению этой стадии полета. Звёздочка вышла на орбиту, а дальше что?

Агаша не могла бы словами высказать это, не смогла бы ответить на вопрос, а что должно быть дальше?

Агаша не была философом или психологом.

Но душа ее неосознанно ждала логического завершения пути.

Ждала главного приза, подсознательно отметая и не признавая за приз — поздравления и цветы.

Это не то.

Приз должен быть каким-то иным.

И будь бы рядом с нею модный психоаналитик из Столешникова переулка, тот самый, что недавно консультировал Мотю Зарайского, он бы сказал Агаше, что мятущаяся душа ее ждет большой любви.

Именно этого завершения, именно этого приза в конце огромной кропотливой работы, проделанной ею за последние пол-года, ждет душа.

А не денег, не славы, не знаков уважения от коллег и от гостей на этом банкете, а любви.

Потому что весь этот путь вообще затевался ради любви.

Тогда, когда пол-года назад Агаша с Натахой пришли на массовку в программу Монахов-Монахов, Агаша в самой глубине души мечтала не о славе и деньгах, а о принце, который придет и возьмет ее, когда у нее будут слава и деньги.

И вот, теперь слава уже есть. И деньги, вроде тоже…

Но душа дрожит, — где главный приз? Где главный приз?

* * *

Но Дюрыгин не увез ее в этот вечер к себе домой в их редакционном «мерседесе» с шофером Володей за рулем.

Дюрыгин уехал один.

Уехал, и лишь попросил Анатолия Ивановича приглядеть за Агашей, за их главной звёздочкой и как только отосланный Дюрыгиным Мерседес вернется назад в Твин Пиггс, отвезти Агашу на ее новую съемную двухкомнатную квартиру, что на Ленинградском проспекте.

— Нам с ней всю следующую неделю работать, снимать пять новых программ нашего шоу, — сказал Дюрыгин назидательно.

И уже дремля на заднем сиденье редакционного Мерседеса, Дюрыгин подумал, что он прав, не пригласив Агашу к себе, дабы логически замкнуть цепь событий.

Слишком все просто и слишком много свидетелей.

 

2

— Ты меня обманула, — стараясь говорить бесстрастно, сказал Джон, — этот заказ стоит вдесятеро дороже.

— Когда я к тебе обратилась, эта девка стоила именно столько, сколько я давала, даже меньше, — тоже стараясь не повышать голоса, сказала Ирма.

— Мы с тобой оба теперь в очень щекотливом положении, тебе не кажется? — спросил Джон, глядя Ирме прямо в глаза.

— Ситуация идиотская, я хочу снять заказ, верни мне деньги.

— Э-э-э, нет, голубушка, поезд уже набрал ход, — тонко улыбнувшись, сказал Джон, — те деньги что я получил от тебя, даны исполнителям, они уже готовится к акции, а это люди серьезные, они денег не возвращают, и еще…

— Что еще?

— Это они определили новую стоимость заказа…

— Ну и что? Я снимаю заказ…

— Нет, ты не понимаешь, дело уже пошло, а они никогда не останавливаются, и если информация, как у них говорится, ушла, то она должна куда то придти.

— Я не понимаю, — сказала Ирма — Сейчас поймешь, — сказал Джон, — если эти серьезные люди берутся за дело, они не принимают отбоя и отказа, они переключатся на тебя и вытряхнут из тебя всю душу, они будут шантажировать тебя, потому что они знают, что это ты заказала эту дрянь, а это значит, что ты виновата. Поняла? Это как в поговорке, не трогай лиха, пока тихо.

— Что ты предлагаешь? — спросила Ирма.

— Доставай сто тысяч и они убьют эту твою девку, и от тебя отстанут.

— А где гарантия, что они от меня отстанут?

— Никто гарантий не дает, но если ты не достанешь ста тысяч, то со стопроцентной гарантией я могу тебе обещать, что у тебя возникнут проблемы. Не то слово, проблемы, хуже. Гораздо хуже. И твой муженек из Алекс-Групп Капитал не поможет.

— У меня сейчас нет таких денег, — беспомощно вздохнув, сказала Ирма.

— Это никого не интересует, достань, если хочешь жить.

Такой вот разговор получился у Ирмы Вальберс с Джоном Петровым как раз на следующее утро, после того, как в ресторане Твин-Пиггс состоялся праздничный банкет по поводу премьеры Праздника Агаши…

И потом они оба — и Ирма Вальберс, и Джон Петров, оба, не подозревая, что каждый из них зеркально повторяет действия своего виз-а-ви, придя домой, достали кассеты из своих диктофонов и многократно перематывая и перекручивая, прослушивали весь этот разговор.

— Идти в прокуратуру? Или обратиться к мужу? — думала Ирма.

— Раскрутить ее до двухсот тысяч и отстать? Или остановиться на ста? — думал Джон.

Но оба они не знали и не ведали, что помимо их воли существовал в природе еще и такое явление, как воля и обида Натахи Кораблёвой.

Обиженной Натахи, в чью неустойчивую душу было брошено семя идеи справедливой мести.

И бросила это семя — красивая девушка Роза.

 

3

А Роза купила — таки себе «двести шестую» «пежо». Получила с Джона десять тысяч, да еще прокрутила одну «поганку», как она называла свои аферы с мужчинами.

Приятно было покупать за наличные новую машину в большом автосалоне на Ленинградском шоссе.

Для компании взяла с собой Натаху.

Обе очень готовились к этому значимому для них выходу в свет.

Одевались два часа, накрашивались, крутились перед зеркалами, перемерили сто нарядов.

Машина красная будет?

Значит, Роза будет в коротком красном платье.

А Натаха в контраст с Розой в черной ти-шортке, но в красных джинсах. Черное с красным очень хорошо сочетается.

Брюнетка Роза в красном мини платье на высоких каблуках, этакая Кармэн с розочкой в волосах.

И блондинка Натаха в черной футболке с открытыми белыми плечами, с вырезом на груди, и в обтягивающих красных джинсах…

Загляденье!

До автосалона ехали на такси.

А там, в большом стеклянном пенале магазина, уставленного сияющими разноцветным лаком машинками всех моделей, их уже дожидался любезный продавец в неизменной белой сорочке с галстуком и с форменным «баджиком» на груди, свидетельствующим, что он Гамлет Асланян — менеджер отдела продаж.

— Чего изволят очаровательные дамы? — с милейшей улыбкой спросил Гамлет Асланян.

— Мы приехали забрать машину, о которой договаривались позавчера, — с видом заправской миллионерши, ответила Роза.

— Пежо — двести шесть красного цвета с мотором один и четыре? — уточнил Гамлет, — замечательно, машина уже готова, сейчас можно будет ее посмотреть.

Вся покупка заняла чуть больше двух часов.

Но за это время Роза получила и ПТС и свидетельство о регистрации и регистрационные номера…

Да еще и застраховала машину и обязательное ОСАГО и добровольное КАСКО.

Гамлет Асланян потом пол-часа посидел с девчонками в машине с уже навешенными на нее новенькими номерами и объяснял где что…

— Вот это кондиционер. Так вот вы его включаете, так делаете теплее, а так холоднее. Понятно? А это свет. Так ближний, так дальний, а так свет противотуманных фар. Тоже понятно? А это радио и компакт-проигрыватель. Слева на руле дубликат управления музыкой. Так вот громче, так тише. А так следующая песня на диске, а так следующая радиостанция.

Умная Розочка все быстро схватывала.

Буквально на лету.

Но трогаясь с места, дернулась и сразу заглохла. А потом долго-долго не могла завести машину.

— Ну что у вас? — с улыбкой подошел Гамлет Асланян, — я уж думал вы уехали и уже где-нибудь там на Тверской, а вы все еще здесь в автосалоне…

— Не заводится, — посетовала Роза.

Гамлет попросил Розу освободить водительское сиденье, сел за руль сам и вмиг завел.

— Я же объяснял вам, что у вас стоит новая противоугонная сигнализация системы СМАРТ-ДРАЙВ. Вот видите этот брелок? Когда у вас заглох мотор, надо приложить брелок к этому месту и только потом снова заводить. Иначе машина будет глохнуть.

Зато это вам гарантия, что если на ваше водительское место сядет угонщик, завладевший вашими ключами, или бандит выкинет вас из машины, они никуда не уедут без вашего дополнительного брелка и этого потайного места, куда его надо прикладывать…

Наконец, Роза окончательно разобралась что к чему, и они всеж-таки уехали из салона.

Сперва вырулили на Ленинградку.

Если ехать по Ленинградке все время прямо, то она потом перетечет в Тверскую, а тверская упрется в Манежную площадь и в Кремль.

Поехали вперед.

Тем более, что поворачивать Роза еще плохо научилась.

Едва не столкнувшись с какими-то лихими ребятами на белой «королле», она вырулила из кармана и заняла второй ряд.

Хорошо что машины здесь двигались не очень то быстро, у каждого светофора была пробка.

— Давай музыку включим, — попросила Натаха, — чего мы как две дуры без музона едем?

Вместо музыки сперва включился кондиционер.

А потом в машине что-то мелодично тенькнуло нараспев и на дисплее загорелась оранжевая лампочка.

— Ой, что это? — воскликнула Роза.

— Бензин у тебя кончается, — первой догадалась Натаха.

— Надо срочно заправиться, — не отрывая взгляда от капота своей машины, сказала Роза, — давай, смотри, где заправка?

Заправок на Ленинградке — сколько угодно.

— Вон, написано Сибнефть, это хорошая? — спросила Натаха.

— А кто ее знает, — неуверенно ответила Роза, но тут же решительно свернула в карман направо, едва при этом не сбив некстати случившегося тут велосипедиста с рюкзачком за сутулой спиной.

— Вам какого? — услужливо спросил подбежавший к машине парнишка в форменном зеленом комбинезоне.

— А мы и не знаем, — пожав плечами, ответила Роза.

— Наверное, вам девяносто пятого «евро», — предположил парнишка в форменном комбинезоне.

— А какой лучше, того и заправьте, — по-своему решила Роза — Хорошо, давайте девяносто седьмого с присадкой «пауэр» вам зальём, — сказал парнишка, отвинчивая крышку бака.

Роза отправилась платить за бензин, а Натаха тем временем принялась быстро осваивать магнитолу. Нашла кнопку сканирования станций и быстро настроилась на Москва-Сити Эф-Эм. В эфире был Сережа Мирский. Такой балабол… Мелит всякую чепуху!

Вернулась Роза.

Принесла целый пакет еды и несколько банок пепси-колы, фанты и соков.

— Гулять, так гулять!

— Один раз живем!

Включили музыку погромче и дуэтом подпевая любимой Анне Лизке, выкатились обратно на Ленинградку.

Какие-то парни на черной «бэхе» подрезали им нос, а потом перестроившись в правый от них ряд, пропустили чуть вперед, чтобы опустив стекла, прокричать им, — эй, девчонки, поедем с нами, шашлык, водка, кофе, сигареты!

— Вот, придурки, — буркнула Роза, нервно наклоняясь над рулем.

А Натахе нравилось.

Эх, ей бы самой купить такую машинку!

Да где уж ей пока… Разве что только помечтать.

 

1

Жир не обманул. Вспомнил про Джона Петрова, не забыл.

— А ты весьма полезный шкет, — сказал Жир, лениво подавая Джону два пальца.

— Как мне вас называть? — иронически скривив губы, спросил Джон, — может обращаться к вам с приставкой «дон», и целовать вас в перстень на мизинце?

— Нет, в перстень не надо, — принимая игривость интонаций Джона и подыгрывая ему, ответил Жир, — мне, как специалисту по Востоку больше импонирует, когда слуга целует своего господина в плечо.

— Слава Богу не в застежку сандалий, — вздохнул Джон, — а то с вас бы стало.

— Ладно, не ёрничай, давай поговорим о деле…

А дело у Жира до Джона было весьма пикантного свойства.

В одном интуитивно прав был Джон, затевая предприятие с «дачей-поддачей», в том, что любой бизнес можно рано или поздно продать.

Не правы только те лишь люди, что в силу своей лени или полного отсутствия какой бы то ни было талантливости, вообще не затевают никаких дел, энтертейментов и антерприз. Ни «дел Артамоновых», ни «дел Пестрых», ни даже «дел Румянцевых».

— Я куплю твое дело, — сказал Жир после того, как Джон, словно на духу у священника выложил все исходные резоны своего предприятия, — мы будем снимать здесь телевизионное риэлити шоу, только не примитивного криминального свойства, как ты сперва задумал в силу общей своей примитивности и узости мышления…

Жир засмеялся и дружески хлопнул Джона по коленке…

— Не обижайся, я ведь правду говорю…

А Джон и не обиделся, он вдруг понял, что настал его час, вот оно, его заметили, а значит не напрасно все было придумано с этими скрытыми камерами и девками в комнатах, значит не напрасно он тратил время и деньги. У него нашелся могущественный покровитель и он на корню теперь купит это предприятие вместе с самим Джоном…

— Мы будем делать настоящее супер-риэлити шоу, только не примитивно, как ты придумал своей примитивной башкой, но ты не виноват, что она у тебя примитивная, зато у меня хорошая голова, а вместе у нас все получится…

Жир имел такое свойство своей харизмы, что когда он оскорблял, оскорбляемому не было обидно.

Он умел и оскорблять как то по домашнему и даже добродушно.

Суть идеи Жир-Махновского была в том, чтобы сделать такое риэлити шоу, где фишкой была бы публичная демонстрация истинной реакции хорошо известных людей, когда им предъявляют некие совершенно неожиданные для них обвинения или сообщают им шокирующие откровения, касающиеся их личной жизни, причем в реальном, как теперь говорися, времени.

— Никаких актеров! — увлеченно кричал Жир, — не надо никаких придуманных сюжетов, сценариев и артистов, выдающих себя за тестя, зятя и обманутую жену на всех этих дешевых подделках под жизнь. У нас будут известные публике люди, а мои журналисты, мои стингеры позаботятся, о том, чтобы перед телекамерой бросить им в лицо неожиданную предьяву.

Джон в главном был согласен с Жир-Махновским, его Джона масштабы мышления были пигмейски маленькими по сравнению с обширными планами его нового партнера.

— Я знаю в Америке многих клиентов дорогих закрытых клубов, где показывают риэлити шоу с реальными убийствами, или с реальным насилием или даже пожиранием людей дикими животными… Мир нисколько не изменился со времен Древнего Рима и тех риэлити шоу что устраивались на арене его Колизея, ничсколечко не изменился и зрелища, где показывают скармливание христианских младенцев диким львам или смертельные схватки гладиаторов, имеют спрос. Хлеба и зрелищ! Вот неизменно-вечный девиз обывателя на все времена. Но мы с тобой не будем заниматься примитивным криминалом, снимая сюжеты, как невинную девушку отдают на растерзание самцу гориллы. Мы умные люди и мы развиваем искусство потребления, создавая новые драмы на аренах новых Колизеев. Это психологические драмы исполненные не меньшего драматизма. И что самое главное, мы сможем продавать наш продукт совершенно легально, не начерном рынке закрытой продукции, а на широкий экран. Я уже договорился с каналом Эр-Ти-Ви-Эн. Они купят у нас серию риэлити шоу, только давай-снимай.

А то, что Жир дальше рассказал Джону, вообще ввергло его в состояние полного восторга и Джон даже искренне вдруг пожелал поцеловать не только плечо, но и застежку сандалий своего нового продюсера.

— Мы заманим известного богатого и влиятельного человека в конфузную ситуацию.

Представь, известному человеку, которого в лицо узнаёт вся страна, предлагают приватно поразвлечься с дамой, где фишкой пикантности, создающей для него особый манящий шарм, будет то условие, что дама эта будет тоже достаточно известная…

Красивая артистка из десятка самых известных в стране красавиц. Ни один бизнесмен не откажется потратить двадцать или пятьдесят тысяч на такое свидание.

А когда зажжется свет, он увидит в постели свою дочь или жену… Каково? А?

— Устроить такое может быть и можно, но какой же телеканал согласится показывать такое? — усомнился Джон.

— А это уже не твоя забота, — Жир покровительственно похлопал Джона по коленке, — продажа материала это уже часть моего менеджмента, лады?

— Лады, — кивнул Джон и все-ж таки поцеловал Жир — Махновского в перстень на его левом мизинце.

 

2

Где достать денег?

Вот мысль, которая засела в голове Ирмы Вальберс.

А Джон сам ей подсказал.

Заработай — переспи с одним…

Что тебе стоит?

И не притворяйся целкой — недотрогой.

Деньги то небось не на модную визажистку и не на новый кабриолет.

На то бы тебе и муж твой дал.

Сперва Ирма вспыхнула уж было лицом, да взвилась.

Но вспомнила, как сегодня, проезжая по Кутузовскому от папы, видела, что рабочие на таких машинах с выдвижной люлькой на стреле меняют рекламный плакат — растяжку.

И как раз тот ее любимый плакат, на котором она — Ирма Вальберс с блистательно — белоснежной улыбкой предлагает проезжающей под нею публике, завести себе кредитные карточки «мастер» и «виза» банка Алекс-Интеринвест-гарант.

— Я уже завела себе, заведите и вы, — лукаво подмигивая с плаката, как бы говорила Ирма водителям и пассажирам, проезжающим по Кутузовскому.

За три месяца, что этот плакат висел здесь, Ирма уже так привыкла к нему… Как привыкают к своей домашней мебели.

И теперь вот его снимали.

Но ладно бы просто снимали…

Это еще было не все, вместо него вешали другой, с которого водителям и пешеходам улыбалась ее соперница.

Агаша Фролова.

Эта выскочка, эта дрянь.

— Хочшь, чтобы Праздник был всегда с тобой? Купи его себе в магазине «Шестерочка», — предлагала Агаша.

Это была реклама сети магазинов.

Боже!

Если бы на такой рекламе была бы какая-нибудь другая актриса или модель, Ирма это еще бы легко перенесла и даже нисколько не обиделась бы на Судьбу.

Ведь это так просто, сегодня на обложке модного журнала твоё фото, а завтра уже чьё-то другое.

Но тут был совсем иной случай.

Эта Фролова заняла ее место на канале Эн-Ти-Ви-Ар, там, где должна быть только Ирма Вальберс и никто другой. Ведь это место уже было ее! Оно по-праву принадлежало ей…

Ведь Ирма Вальберс такая благородная, такая гламурная.

Она из такой известной семьи, и у нее почти что европейская фамилия и даже нерусский акцент.

А эта выскочка…

А эта приезжая проститутка из Твери, как она посмела!

Эти приезжие проститутки должны знать свое место.

Всякий сверчок должен знать свой шесток.

Не садись не в свои сани.

Вот она мораль, которая оправдывает решение Ирмы.

Ирма имеет право защищать свое от посягательства чужих.

И эту Агашу надо, надо, надо замочить.

Итак, у Игоря просить нельзя.

Он еще чего доброго приставит к ней своего начальника отдела безопасности, чтобы проследил за ней, кому и куда она деньги отнесет.

У папы таких денег нет.

Да и нехорошо еще раз у папы брать.

Так что же делать?

Отказаться?

Но Джон объяснил ей, что от таких дел просто так отказаться уже нельзя.

Исполнителю все равно придется платить, сколько это реально стоит, а иначе тебя саму…

Ну…

Ну, переспать…

Ну и что такого?

Какая женщина не шла на такое хоть раз в жизни, ради какой-нибудь нужной ей вещи?

Спросив себя об этом и успокоившись, Ирма приняла строгое и гордое выражение лица и согласилась.

— Хорошо, кто этот один, с кем я должна… Это… Ну, в общем, переспать? И как это будет выглядеть? Надеюсь, без этих… Без извращений.

Джон заметил, что последнюю фразу Ирма произнесла уже без прибалтийского акцента.

* * *

Игорь Массарский всегда знал чего он хочет и всегда, про каждую вещь в своем обиходе мог сказать, откуда она, зачем она и сколько еще времени он собирается ею пользоваться.

Такой определенный отчет Игорь Массарский мог дать и о каждом своем сотруднике, о каждом приятеле и знакомом. И уж тем более о своей сожительнице — своей гражданской жене.

Ирма Вальберс прекрасно подходила к его образу успешного делового человека, просто идеально подходила к его, как выражалась их Пи-Ар-вумен из их Алекс-групп, идеально соответствовала его ИМИДЖУ.

Ну да…

Он — Игорь Массарский — один из самых видных бизнесменов сегодняшней Москвы.

Современный, энергичный, и еще молодой. И бизнес у него такой престижный — банковская и страховая деятельность, торговля недвижимостью и управление капиталом. Какую же еще ему иметь жену, как не модную телеведущую? Красивую, да еще и с иностранным именем и заметным европейским акцентом? С такой женой удобно заводить контакты на Западе. С такой женой не только не стыдно выйти в свет и блеснуть на презентации своей фирмы, но такую жену можно даже сделать частью логотипа, торговой маркой компании.

Поэтому, Игорь Массарский, если кто-нибудь спросил бы его, зачем и почему он живет с Ирмой Вальберс, очень толково и вразумительно объяснил бы интересующемуся, что Ирма ему очень и очень подходит.

Любил он ее?

Такой вопрос практичный Игорь Массарский наверняка бы отмел в сторону. Игорь имел иной объект постоянного обожания. Он искренне и всей душой любил деньги и власть. А красивые женщины, а женская красота при деньгах и власти всегда были лишь сопутствующим товаром.

Да, он спал с ней.

И ему нравилось с нею спать.

Но по возможности часто изменял.

Хорошим косвенным доказательством того, что Ирму он не то чтобы любил, но держал и заботился о ней, как держат и заботятся в хозяйстве о нужной и дорогой вещи — об автомобиле, хорошей мебели, электронной технике, вобщем, хорошим доказательством того, что Ирмой он дорожил, было то, что он давал ей денег.

Ведь деньги Игорь любил более всего на свете.

Поэтому, хранить какую-то верность, быть однолюбом — все это Игорь почитал химерой.

Разве можно поклясться в верности автомобилю? И купив однажды один экземпляр, более не садиться в иные машины?

Так и с женщиной.

Ну да, Ирма у него была как бы основной домашней женщиной, с которой он разделял крышу, постель и большую часть досуга.

Но когда кому-нибудь из партнеров по бизнесу приходила в голову шальная мысль — поехать расслабиться и повеселиться со вкусом, Игорь никогда не говорил слова «нет».

Вообще, в их окружении, те люди, что составляли костяк того бизнеса в котором варился Игорь Массарский, большинство составляли такие же как он, сухие душой прагматики, единственно способные по детски быть счастливыми только тогда, когда бухгалтерские отчеты говорили им о хорошей и очень хорошей прибыли. Все остальные человеческие чувства были для них пережитком, рудиментарной отрыжкой несовершенных, недоделанных существ, которые копошились там внизу, составляя популяцию неудачников, которые ездили на «жигулях», проживали в блочных многоэтажках в Свиблово и Новогиреево и летом отдыхали в своих скворечниках на дачах по Ленинградке или Ярославскому шоссе.

Это неудачники могли рассуждать о женской верности и наоборот о мужниной верности, равно как о сыновней и дочерней.

Им — неудачникам более не на что надеяться в старости.

А сильному человеку, к которым причислял себя Игорь Массарский — зачем ему все это?

К чему обременять себя какой-то необъяснимой арифметическими действиями ерундой?

Деньги — лучший залог всему на свете.

Они никогда не изменят.

И в немощной старости деньги никогда не станут ворчать у тебя за спиной, — чтоб ты скорее сдох!

В их команде, в их компании, в их обиходе отношение к женщинам было всегда циничным и прагматичным.

Ну, бывали, конечно и чудаческие исключения. Бывали среди них и семейные люди, которые манкировали развлечениями холостяцких мальчишников с их блестящей удалью, говоря, — вы, ребята, поезжайте туда без меня, я поеду домой, меня жена ждет.

Но таких чудаков среди людей его круга было немного, и будучи почти все женатыми, его приятели и партнеры редко пренебрегали развлечениями.

А в их кругу система развлечений уже давно сформировалась.

Гольф-клубы, игра в поло, просто верховая езда, парусный спорт…

А какой же парусный спорт без орального секса с фотомоделью на палубе? Или в каюте красного дерева?

Здоровый секс всегда был в их кругу так же востребован, как качественный дорогой алкоголь и хорошая еда.

И если выезжали продолжить затянувшиеся переговоры куда-нибудь в клуб, то девушки были непременной и неизменной составляющей такого выезда.

* * *

— А почему бы нам не прокатиться в Переделкино к одному моему хорошему другу на барбекю? — предложил вдруг Жир-Махновский.

Они встречались уже третий раз.

Причем встречи эти проводились по инициативе не Жира, а Игоря.

Игорю был нужен Жир больше, чем Жиру был нужен Игорь.

Правление Алекс-груп поручило вице-президенту компании господину Массарскийу провести переговоры с руководителем думской фракции на предмет лоббирования одного полезного компании закона.

На правлении одобрили и сумму расходов.

То, что Жир берет деньги на развитие своей общественной группы, было хорошо известно отделу финансовой разведки и безопасности их Алекс-групп. Здесь люди знали и суммы и места, где передавались деньги.

Игорь сперва изумился, — неужели до сих пор они берут наличными? Я думал все давно берут только переводами в Кипрский филиал Сосьете Женераль…

— А ты думал, — отвечал начальник отдела финансовой безопасности, — на деятельность организации как раз наличные и нужны. На выборы, на подкуп избирателей…

Вобщем, Игорю поручили, он через референта договорился о встрече.

Первый раз виделись в Американском торговом центре «Меркурий».

На нейтральной территории.

Второй раз Игорь ездил к Махновскому в Думу.

— Так не прокатиться ли нам на барбекю? — еще раз поинтересовался Жир.

— А что в программе? — спросил Игорь.

— Покажут нам дачу, где Чуковский Корней Иванович Бибигона написал, посидим попьем чайку с Джонни Вокером на краешке бассейна, поедим свежей осетринки на вертеле, а потом, а потом нам представят очень модных и красивых девушек с телевидения, у меня тамошний друг как раз спец по девушкам с телевидения.

— А гольф? — на всякий случай спросил Игорь.

— Слушай, старина, ты что, импотент? Какой гольф? — взвился Жир, — нам обещают привезти самую секси-вумен отечественного шоу-бизнеса и она будет готова обслужить нас с тобой по полной программе. Ты разве против секса втроём?

Игорь не мог точно ответить, против он или за.

Но переговоры нужно было довести до конца.

В этом состояла его работа.

 

1

Натаха уже была готова проклясть тот самый день, когда Роза уколола её в первый раз.

Кольнулись просто для того, чтобы попробовать.

Дрянь у них была для дела.

Для того, чтобы Агашу убить.

Ну, и кольнулись сами, не пропадать же добру?

Роза еще шутила, приободряя Натаху, — Джон говорит, один раз — не пидарас.

Натаха тоже хмыкнула, чтобы не показать, как она боится и подставила Розе руку.

Роза опытная, ловкая девчонка, резиновым жгутиком перехватила ей плечо, вынула их упаковки тонкий инсулиновый шприц…

Натаха зажмурилась и отвернулась.

Страшно.

А потом Розка снова полезла к ней, как в прошлый раз.

Полезла к ней целовать.

Шею, грудь.

Видела бы ее мама!

* * *

Мама видела Агашу по телевизору.

А точнее теперь отныне смотрела все ее программы, и подругам звонила, — смотрите? Включили уже? И я смотрю…

А потом вечером, после программы «Время» перезванивались и обсуждали.

— Агаша то сегодня какая нарядная была — Ей платья спонсор шьет, каждый день новое — Это сколько же денег надо?

— А покрасилась, заметили?

— Заметили, как же! Вчера блондинкой была, а сегодня шатенка Агаша про маму тоже не забывала.

В третье воскресенье, если считать от начала шоу, приехала-таки в Тверь.

Приехала на машине с водителем, потому как всех подарков на всю родню и знакомых иначе Агаша бы не притащила.

Попросила Дюрыгина, а он уже отрядил их редакционную «Газель» с надписью по борту «Эн-Ти-Ви-Ар», отрядил ее в Тверь, как в служебную командировку.

Агаша в родной Твери даже на ночку не осталась.

Приехали они с шофером Володей где-то в час дня.

Разгрузились-выгрузились у мамы.

Агаша мамулечке телевизор с огромным плазменным экраном подарила, чтобы та на дочку любимую могла смотреть.

Теткам, да подругам маминым — миллион всякой всячины.

Учительнице — классной руководительнице ихней, у кого Агаша девятый и десятый кончала, модное зимнее пальто привезла.

Ну и угощенья разного всякого из магазина Ашан.

Вина сладенького испанского для мамы и для соседки тети Полины, икры черной и красной, буженины, шейки, салями, рыбки красненькой и осетринки с сёмужкой…

Володя пол-часа из машины таскал-не перетаскал, всю кухню и всю прихожую маминой квартирки пакетами заставили.

Агаша с мамой часок посидела, чайку попила, да и отчалила назад в Москву.

Никого, ни подружек прежних, ни школьных хахелей своих, никого повидать не захотела.

— У меня завтра съемки, мама, — в ответ на мамины упреки твердо сказала Агаша, — а я должна выглядеть, понимаешь?

— Понимаю, доча, — тяжело вздохнув, сказала мама.

И долго потом не уходила со двора.

«Газель» с надписью по борту «Эн-Ти-Ви-Ар» уже давно отчалила и скрылась в потоке машин, а мама все еще стояла на дворе.

 

2

— Ты Маскарад Лермонтова читал? — спросил Жир Джона Петрова.

— Читал, а там про что?

— Про то самое…

Жир запнулся.

На беду, он и сам не читал Маскарада. Но когда-то смотрел какую-то старую постановку.

— Вобщем, там Арбенин заревновал свою жену, она одному хмырю браслет на вечеринке подарила. И потом он ее за это в карты своему корешу проиграл.

— Круто, — сказал Джон.

Продюсер и режиссер обсуждали их будущее телевизионное шоу.

— Пойми, дурило, такие программы делаются во всем мире, и скрытые камеры, и все такое, здесь главное не подставиться под оскорбление чести и достоинства и под незаконное вторжение в частную жизнь…

— А как же тогда? В чем же тогда суть, если не вторгаться и не затрагивать честь?

— А ты затрагивай, а ты вторгайся, только когда будешь продавать материал телеканалу, самое крутое, самое сладенькое, самую клубничку оставь к себя… Это и будет гарантией, что жаловаться не пойдут.

— Как это? — не понял Джон.

— Ну, ты вот снял материал про похождения жены какого-то важного господина, снял ее в борделе полуголую на коленях у какого-то хмыря. Ну и показывай это смело по телевизору, не пойдет она жаловаться, если у тебя в запасе еще не показанная серия осталась, где она не полуголая, а голая и не с одним хмырем, а сразу с двумя, понимаешь?

— Теперь понимаю, — кивнул Джон.

— Вобщем, предлагаю делать шоу, которое мы назовем Маскарад, — сказал Жир, протягивая руку с перстнем для поцелуя.

* * *

Жир со страстью креативил.

Он был в ударе.

Глаза его сверкали вдохновенным безумием поэта, кудрей которого в предрассветный час коснулась своею легкой рукою шаловливая проказница Муза.

— Представляешь, мы надеваем на них маски. Не на одного, как было в старой политической программе с признаниями, а на всех. И при этом раздеваем. Каково?

— Не знаю, не знаю, — с сомнением качал головой Джон.

— Я уверен, половина наших звезд добровольно согласится. Наша нынешняя Москва — это же Рим времен пресыщенности и упадка, Рим времен Калигулы и Тиберия. Ты вспомни фильм с Малькольмом Макдауэллом, помнишь, когда он сделал бал-маскарад с бутафорской галерой, куда посадил жен всех сенаторов и жен всей римской знати, чтобы они были там простыми шлюхами, были там грязными проститутками? Помнишь?

Они все с радостью откликнулись на такое предложение, бабам, им чем они знатней и богаче, тем им все больше хочется самого грязного секса. Это закон природы.

Так давай вложим это в наше шоу.

— Вы босс, вам видней.

— Дурак, — отрезал Жир, — вот тебе первый сюжет, ты привозишь эту Ирму Вальберс, она раздевается в смежной студии и надевает маску. А я с ее мужем в это время в первой студии, мы с ним оба голые и тоже в масках. Она входит, мы совершаем с ней половой акт, понимаешь? И потом все снимают маски… Каково? А? Каков сюрприз?

— Ваша жизнь будет в опасности, босс.

— Снова дурак, не знаешь психологии, они скорее займутся выяснениями отношений друг с дружкой.

— А перспектива? — спросил Джон, — какая моя перспектива и каковы мои резоны?

— Твои резоны, таракан? — изумился Жир, — да ты на себя посмотри, щеголь копеечный, тоже мне, собрал деньжат на пару старых телекамер, снял дачу, нанял двух дешевых проституток и думает что он продюсер… Ни хрена у тебя тут с твоими масштабами не выгорело бы, никогда. В лучшем случае снял бы два-три компромата на бизнесменов среднего класса, с одного бы вытянул вымогательством десятку тысяч за выкуп компромата, а другой бы тебя убил. Точно говорю, другой бы тебя убил, этим бы ты и кончил, таракан ты паршивый. А со мной, со мной! Да я тебе сказочные перспективы открываю. Я же с этого Игоря Массарскийа из Алекс Групп Капитал не меньше трех миллионов аванса возьму и деньги эти в наш с тобой телепроект вложу, настоящим продюсером будешь… Представляешь, мы снимем шоу Маскарад, где в конце будет реальное убийство? Реальное, представляешь? И на нас никто не подумает, что мы это специально подстроили. Все дело в том, что всегда… Всегда, я повторяю это, всегда вокруг и среди нас есть люди, которые желают смерти другим. Так зачем же им мешать, пусть делают свое дело, пусть убивают на нашем шоу… А мы… А мы с тобой разбогатеем и прославимся.

 

3

Серега Мирский впервые в жизни поймал себя на том, что безнадежно влюблен, и что ревнует.

После эфира утреннего шоу «Вставай, Москва», Ксютов вызвал к себе Мирского.

— Сережа, не уходи, заскочи ко мне.

Выражение лица программного не обещало ничего хорошего.

— Сережа, ты что, пьяный что ли со вчерашнего, или кокаину обнюхался?

— А чё?

— Через плечо! Ты что за эфир устроил?

Сережа и сам думал, а что же это он такое сегодня говорил на своем эфире?

Не ругал, как обычно, московское правительство, ГАИ, пробки на дорогах и прогноз погоды, а читал какие-то стихи о любви и пускал в эфир лирические песни не по плей-листу…

— Сережа! — Ксютов сел в своей любимой позе — ноги на стол, а командирское кожаное кресло свое при этом перевел в режим качалки…, — Сережа, ты знаешь, что такое формат радиостанции и что такое плей-лист?

Судя по всему, разговор предстоял серьезный, Ксютов был не на шутку рассержен.

— Сережа, формат радиостанции это совокупность музыкальных произведений и речевых вставок между ними, выпускаемых в эфир этой радиостанцией. Наше радио, дорогой Сережа, декларировало формат по международной классификации как «Эдалт Контемпорари», то есть, «Современный мэйнстрим для взрослых»… С утра, в утренние часы работа радиостанции в таком формате, дорогой Сережа, характеризуется энергичной музыкой, заводной музыкой, музыкой с мотором в заднице, от которой наш радиослушатель должен проснуться, и едучи на работу, не заснуть за рулем… Работа же диск-жокея в утренние часы на такой станции как наша должна отличаться энергичными шутками и безудержной веселостью…

Веселостью, ты понял меня? Я достаточно ясно выражаю свои мысли?

Ксютов раскачивался в кресле, держа руки скрещенными на животе.

— Сережа, наш рейтинг, наша суммарная аудитория складывались месяцами и годами упорной работы, направляемой последовательной политикой программного директора.

Утром нас слушают три миллиона слушателей. И за это, за это я повторяю, за наш рейтинг, рекламодатели из рекламных агентств дают нам столько дорогой рекламы, из которой формируется наша зарплата…

Ксютов вдруг перестал раскачиваться.

Ксютов вдруг заорал.

— А завтра, свинья ты этакая, завтра, после твоего сраного лирического эфира, утром нас уже не будут слушать три миллиона, потому что полтора миллиона уже переключились на другое радио, туда где диск жокей утром не спит на эфире и не ставит музыку из арсенала ночных любовных радиостанций…

Ксютов перевел дыхание, и перестав орать, перешел на злобный шепот, — И послезавтра наши рекламные агенты, узнав, что рейтинг станции упал, дадут нам вдвое меньше денег за рекламу. А почему? Потому что у Сережи Мирского свое понимании е эфира. Ты его что? приватизировал? Это что? Твой личный эфир, что ты свое сраное душевное состояние выставляешь превыше формата?

Ксютов снова принялся орать — Не можешь работать, скажись больным, мы выставим тебе замену, Лену вместо тебя поставим, или Олю, но не погань нам своим сраным лирическим настроением эфир, не ломай нам формат, черт тебя дери! Ты понимаешь, что три раза в один час, ты, поставив вместо энергичных оупнеров* три медленных композиции, ты отвадил от нашего эфира миллион радиослушателей… Только за один лишь час. Они перенастроили свои приемники, и хрен теперь знает, когда они вернутся на нашу волну? А это деньги рекламодателей, а это рейтинг, а рейтинг это деньги…

Ксютов прекратил свою речь и принялся снова раскачиваться…

— Я отстраняю тебя от эфира, завтра на работу можешь не выходить, в нашем контракте это есть, я его только что перечитал, пункт три-ноль пять и четыре ноль три, параграфы «обязанности сторон и порядок расторжения соглашения», там черным по белому написано, в случае нарушения одной из сторон, то есть тобой, установленных правил работы, администрация имеет право в одностороннем порядке прекратить действие контракта и со штрафными санкциями…

От Ксютова Мирский вышел, как мышь, вытащенная из банки с соляной кислотой.

Никакого былого блеска и куража.

В коридоре встретил ди-джейку Лену.

— Серега, ты чего это блындал** сегодня?

— Ай, да ну вас, — махнул рукой Серега — Что, от Ксютова досталось? — участливо поинтересовалась Лена — Отстань, а не то ударю, — ответил Серега, отстраняя Леночку с дороги оупнер — (opner) — энергичная, быстрая песня-хит, начинающая каждую пятнадцатиминутку работы музыкальной радиостанции ** блындать (ди-джейский жаргон) — самовольно подменять песню в плей-листе Кто бы мог подумать, что он так вот влюбится?

Патентованный записной циник с радио Москва-Сити Эф-Эм.

Возьмет да и влюбится.

Ну что теперь, перейти на работу на Лав-радио?

Вышел на Королева.

По переходу перешел на ту сторону, где утром на парковке АСБ-1 поставил свою «ауди».

Возле машины, как всегда стояли-дежурили две фанатки.

Под щеткой стеклоочистителя подоткнуты любовные записочки с телефончиками от дур-провинциалок.

Надушенные духами записочки с номерами мобильных телефонов.

Сережик, душка, позвони мне, я тебя хочу!

А Сережа не хочет…

А хочет Сережа сесть в машину и поехать на Проспект Мира под окна Агаты Фроловой и посидеть там на дворе под ее окнами, поглядеть на них снизу из машины… И помечтать.

Обе фанатки двинулись ему навстречу, — Сережа, Сережа…

Мирский поглядел на одну, перевел взгляд на другую..

— Ты, тебя как зовут? — спросил он ту из дур, что была потоньше и похудей…

— Инна, — пролепетала худая дура.

— Давай, садись, — сказал Сережа и раскрыл перед дурою дверцу.

Ехали молча.

Мирский и радио даже не стал включать.

Возле монумента Космос, на траверсе одноименной гостиницы по широкому кругу, Сережа вырулил на Проспект Мира и взял курс на Сухаревскую.

Так и не сказав друг-дружке ни слова, проехали метро Алексеевская.

Вот…

Этот двор, где Агаша теперь снимает квартиру.

Или вернее, телеканал снимает квартиру для нее.

Сергей въехал во двор.

— Ты здесь живешь? — нарушила молчание худая дура.

— Нет, просто хочу здесь постоять, — вздохнув ответил Сергей.

— Я покурю, можно? — робко спросила дура.

— Кури, только стекло опусти, — сказал Сергей, забыв, что уже выключил мотор и стеклоподъемники теперь уже не работали.

Дура беспомощно покрутилась, повертелась, никак не соображая, что ей делать со стеклом, покуда Сергей сжалившись не повернул ключ зажигания и не опустил стекла с обеих сторон.

— Спасибо, — сказала дура.

— Не за что, кури на здоровье…

Посидели молча.

Потом Сергей вдруг спросил, — у тебя есть мобильник?

— Есть, а что? — встрепенулась дура.

— Я тебе сейчас номер наберу, скажешь в трубу точно, как я тебе сейчас скажу…

Нет, ты напутаешь, лучше я тебе напишу, а ты с листа прочитаешь…

Сергей достал из бардачка блокнот, невольно прикоснувшись плечом к тугой груди своей соседки.

Принялся писать…

Это Агата Фролова? Я Ира из редакционного отдела, скажите, во сколько вы сегодня будете у нас? Сейчас не могли бы подъехать, главный хочет, чтобы вы посмотрели новый контракт.

Написал…

Перечитал.

Подал бумажку дуре.

Сможешь так прочитать?

Та поглядела на бумажку, шевеля губами перечитала написанное.

— Могу, а что?

— Тогда давай телефон…

Сергей набрал номер Агаты…

Со своего звонить не стал, его номер она бы сразу определила…

Ага, соединилось.

Он сунул трубочку дуре.

Та, сбиваясь от волнения, сразу стала заикаться…

— Это я, Инна, то есть, Ира с редакции, вы приедете сегодня к нам, надо главные бумаги посмотреть, то есть, главный хочет посмотреть, чтобы вы…

Вот тоже, идиот, связался с дурой непроходимой!

— Ну что? — нетерпеливо спросил Сергей, когда дура глупо улыбаясь, отняла телефончик от своего розового ушка.

— Она сказала, что сейчас уезжает в аэропорт, улетает на два дня в Прагу на выходные, и поэтому приехать не может, а бумаги заедет посмотреть в понедельник, когда вернется в Москву.

В Прагу на выходные…

Вот как…

Сережа уныло глянул на окна пятого этажа.

Ему кто-то посигналил сзади.

Сережа обернулся, позади его машины стояла желтая «волга» такси и водитель, улыбчиво жестом просил Сережу дать проехать.

Мирский завел мотор и немного взял влево, пропуская такси мимо своей «ауди».

Волга проехала тридцать метров и остановилась как раз напротив Агашиного парадного.

Из желтого такси вышел какой-то знакомый Сергею мужчина и принялся разговаривать по мобильному.

Ба, да это же Дюрыгин, продюсер Агаши.

Вот с кем она в Прагу летит.

Понятно.

Все понятно.

Сергей снова завел мотор.

— Ну, поедем, — сказал он, обращаясь к дуре.

— Куда? — спросила дура.

— Ко мне домой, — ответил Сережа, — любовь, как говорил Лермонтов, приходит и уходит, а секса хочется всегда…

 

1

— Знаешь, — сказал Агате Дюрыгин, по-хозяйски беря ее за коленку, — я с детства обожал Гашека, его Бравого солдата Швейка. И сегодня я тебя отведу по Швейковским местам.

Они вышли из машины у Старого моста, по которому когда-то запросто ходили и любимый мамин певец Карел Гот, и Ярослав Гашек — автор любимой книги Агашиного принца, а до Ярослава Гашека по этому мосту ходили знаменитые Ян Гус с Яном Жижкой, про которых Агаша читала когда-то в детстве.

Вид на Злату Прагу, на Пражский Град с готическим собором Святого Вита был совершенно нереально романтическим и волновал, тревожа душу, которой тут же, не сходя с этого места сразу хотелось чудес и большой любви.

От Карлового университета шли студенты.

Обычные европейские модники с проколотыми нижними губами, с кортесовскими бородками, в длинных ниже колен шортах, в футболках с разными смешными и несмешными из-за своей непонятности надписями на английском. Они по-хозяйски поглядывали на встречных девчонок. Таких же как и они модниц. Современных, раскомплексованных. Что у них на уме? Секс, секс, секс…

Валерий обнял ее за плечи.

Ему было все равно, что думают про них эти пражские студенты.

Поди думают, вот загулявший бизнесмен из России, оторвался от жены на уикенд, рванул из своего московского офиса на пару дней в Европу со своей юной секретаршей пивка попить.

— Ну что, юная секретарша, айда в трактир «У Чаши», пить сливовицу?

— А что такое сливовица?

— Сейчас узнаешь, это водка такая местная, из сливы — Противная, наверное.

— Сама ты противная.

Они встали посреди моста и принялись долго целоваться.

Целоваться на мосту это добрая примета.

А под мостом — не добрая?

На них оборачивались.

Но не все.

Много тут таких туристов.

И из Америки, и из Японии.

А русские?

Теперь русские богато жить стали, теперь и русские валом валят в Европу, достопримечательности смотреть и пиво чешское посасывать.

В гостинице Амбассадор на Старом Мясте, едва они прилетели, сразу занялись сексом.

Даже сумки дорожные не попихали в шкаф.

Едва увидали широченную кровать в спальне, сразу единым порывом, оба… И неизвестно еще, кто кого в постель тянул!

Ночь не спали.

После очередного злоупотребления телесной близостью, Агата потащила своего любовника на улицу.

Ночь..

Романтика…

Давай бродить!

— А у тебя были отношения с Ирмой Вальберс? — спросила вдруг Агаша.

— Если скажу что не было, ты же не поверишь, — уклончиво ответил Дюрыгин Они медленно шли по Карлову мосту Везде — тут и там у парапетов стояли туристы.

Много китайцев, японцев.

Бесконечно сверкали вспышки фотоаппаратов, увековечивая улыбки на плоских лицах с раскосыми глазами.

— А я свой фотоаппарат не взяла, в номере оставила — Давай я тебя телефоном сниму — Одну мне не надо, надо вместе — Фотодокумент?

— А ты боишься? Улика?

— Ага, боюсь, жене моей бывшей покажут, она расстроится — А чего ты развелся?

— Молодой, глупый был…

Незаметно дошли до дворца Бельведер…

— Это стиль Ренессанс, — сказал Дюрыгин — А я думала, что готика, — хмыкнула Агаша — Глупая, — Дюрыгин нежно щелкнул любовницу по носу — Зато сексуальная, — парировала Агаша, — скажи, ведь сексуальная?

— На все сто, — подтвердил Дюрыгин, привлекая Агашу к себе.

Сверкали вспышки.

Японцы и китайцы фотографировались на фоне русского счастья.

* * *

В самолете, когда летели обратно, она спала у него на плече.

Дюрыгин боялся летать, а она нет.

Потому что Дюрыгин уже был старый, а Агаша была еще молодою.

Агаша была телом молодою, а душой…

А душой уже зрелою, зрелою и даже… Как у женщины за сорок…

Что сыграло свою роль в быстром взрослении и отвердении её души?

Провинциальная практичность?

Практичность, что от предков купцов второй гильдии Фроловых, что до революции пускали по Волге свои параходы…

Агаша быстро избавилась от детской романтической веры в любовь, как в детскую новогоднюю сказку…

Она теперь знала, что Любовь это радость, если уметь поставить свои чувства на службу долгу и выгоде.

А отчего бы не спать в свое удовольствие с пожилым дядькой с Дюрыгиным?

Отчего?

И совсем это не хуже, чем спать с молодым Сережкой Мирским или с кем-нибудь другим…

Дюрыгин богат.

И ее богатство тоже зависит от Дюрыгина.

Деньги к деньгам, а где деньги, там и чувства.

«Без денег-бездельник», — так бабушка говорила, та бабушка, что еще помнила купцов второй гильдии Фроловых.

* * *

 

2

— Нет, целиком пустить такую идею под сериал, это вряд ли, — с сомнением покачал головою Михаил Викторович, — лейтмотивом шоу-сериала такая идея обесцветится, она растеряет весь блеск вашей задумки, ее ее хорошо использовать на единыжды выстреленную бурлескную передачу, типа Новогодней, но не растянутую на сериал.

— А что? Сделаем Новогодний маскарад, я не против, — вытянув губы в обычной своей гримасе, по которой его узнавал весь цивилизованный мир, сказал Жир-Махновский, — жалко, конечно, я рассчитывал на протянутое во времени шоу, и денег достал, и рекламных спонсоров и главный гарант-вкладчик у меня солидный под это дело…

— Алекс-групп-Капитал? — уточнил Михаил Викторович, демонстрируя Жир-Махновскому свою осведомленность.

— Да, Алекс-групп, я с их президентом с Игорем Массарским на короткой ноге, у нас полное взаимопонимание.

Сказал бы, что с одной женщиной спим…

Да не стал говорить…

— Но у меня теперь есть шоу, вы знаете, в прайм-тайм перед вечерними новостями у нас идет шоу «Праздник» Агаши Фроловой с хорошим рейтингом, между прочим.

— Я вам сделаю лучше, — уверенно пообещал Жир-Махновский — У вас есть сценарий, есть продюсер, есть ведущая? — спросил Михаил Викторович.

— Есть и то и другое и третье, — вальяжно откидываясь в кресле, ответил Жир-Махновский — Да? И кто же, если не секрет?

— Ведущая Ирма Вальберс, продюсер Джон Петров, а спонсоры и инвесторы Алекс Групп Капитал и привлеченные ими пакеты основных рекламодателей миллионов на пятьдесят сразу.

Михаил Викторович ничем не выдал своего удивления.

— Представляете, любимица публики, ведущая, которая всегда имела имидж добропорядочной красавицы-жены, мечты любого мужчины среднего класса, будет вести программу в мини-бикини, разве в этом не изюм?

— У нас детское праймовое время, — уточнил Михаил Викторович.

— Да вы не забывайте, с кем вы имеете дело, — слегка повысив голос, навалился Жир-Махновский, — вы имеете партнером кого? За-ко-но-да-те-ля… Вы поняли? Я законодатель, я в Думе сижу. Это я законы придумываю, по которым работает ваше и наше телевидение. Надо будет изменить закон о вещании в прайм-тайм, мы его изменим…

— Ирма Вальберс? Полу-голая? В прайм-тайм? Паноптикум какой-то…

— А хотите посмотреть некий эксклюзив? — спросил вдруг Жир-Махновский Михаил Викторович кивнул.

— Вы извините, эксклюзив такого атомно-термоядерного заряда, что я вам даже диск в вашу видео-систему дать опасаюсь, вдруг скопируете, поэтому если смотреть, то только с моего ноутбука.

Жир-Махновский щелкнул пальцами и отделившийся от стены ассистент, протянул своему патрону уже раскрытый и включенный портативный компьютер.

— Вот, гляньте, — Жир-Махновский придвинулся ближе к Михаилу Викторовичу, чтобы тому был виден дисплей ноутбука.

Михаил Викторович надел очки, сощурился, придвинулся к экрану.

— Не может быть, — воскликнул он, — это она?

— А вы думали, мы лаптем щи хлебаем и только балаболить умеем, бла-бла-бла? — с торжествующим видом, заметил Жир.

— Ну-ка, ну-ка, дайте еще посмотреть… А студию… где декорации ставили? А массовку… Ну, понятно, а продюсер Джон Петров, говорите? Сделайте как погромче, плиз… Ага, точно она, голос ее узнаю… И акцент ее…

— Ну что? Убедил я вас? — Жир торжественно поглядел на главного, — я все могу, я такое вам шоу сделаю, такие деньги достану, только держись! На Новый год сделаем разовую программу Маскарад с хэппиненгом*, а потом в накат новое шоу с нашей ведущей вместо этого вашего Праздника…

* * *

Жир назидательно накачивал Джона.

Надо сделать новогодний Маскарад с хэппиненгом, понял?

— Чтобы на эфире убили?

— Молодец, вижу, что понял, хороший, способный ученик.

— А каков учитель! — в тон Жиру вставил Джон

 

3

Игоря Массарского никогда ни философия, ни психология, ни даже сексуальная психология особо не интересовали.

Потребителя пищи и даже любителя вкусно поесть, разве интересует технология приготовления того или иного блюда?

Игоря Массарского всегда более интересовала бухгалтерия. А в последнее время, его больше интересовала международная, принятая в Европе форма ведения бухгалтерии. Так, например, он легко мог бы объяснить приятелю, что такое «EBITA»…

Он бы быстро, четко и доходчиво бы объяснил, что это показатель деятельности предприятия, показывающий прибыль до выплаты налогов — аббревиатура от английского: Ernings Befor Taxis…

А вот если бы приятель, пусть даже в обстановке полной расслабленности и отпущенных пятью стаканчиками виски тормозов, спросил бы Игоря, почему мужчин частенько тянет на групповой секс, Игорь врядли бы ответил.

Про показатель «EBITA» ответил бы запросто, отчеканил бы на пять с плюсом так, что от зубов бы отскакивало, а вот случись ответить на вопрос, почему ему нравится обладать женщиной, деля ее с приятелем, или наблюдать, как с ней одновременно двое, или даже трое, Игорь бы замялся, стушевался и вразумительно не ответил бы.

После того, как случилось, что его Ирму он поделил с другим, по совету Ирмы потом он съездил в Столешников к модному психоаналитику.

Она, кстати говоря, тоже потом отдельно уже от него, тоже ездила.

Ну…

Полежал Игорь на кушетке сорок минут, порассказал про детство, про отца…

А потом про Ирму.

Психоаналитик тоже потом много чего говорил.

Рассказал Игорю один случай из своей практики, не назыавая имени, естественно, рассказал, что год назад обращалась к нему одна сорокалетняя женщина с такой историей…

Девятнадцатилетней чертежницей пришла она в проектный институт. Было это еще при старой общественно-экономической формации и институт этот был государственный, естественно.

ГИПом, то есть, начальником в ее отделе был мужчина сорока лет, мягко говоря жизнелюбивый и до баб охочий. А Мила, так звали нашу девятнадцатилетнюю чертежницу, была девушкой умненькой, хзорошо все по жизни соображавшей.

К ее счастью, Мила сразу быстро поняла, что бабский век короток и что быть в любовницах шефа — дело тупиковое по жизни. Дело это ведущее только к разочарованию по старости. Останешься к сорока этакой «зимней вишней». А зимние сорокалетки, когда на улице до хрена юных весенних девчонок, кому они на хрен нужны? Это только в кино зрительниц утешают хэппи-эндом…

Вобщем, Мила наша, в свои девятнадцать не по годам умная, взяла быка сразу за рога. И став любовницей своего ГИПа, решила — год сроку, но развести его, как миленького и на себе женить.

Ну…

Это дело техники.

Разве может подержанное тело сорокалетней жены конкурировать с упругими прелестями юной чертежницы?

Тем более, что Мила была редких данных — длинные ноги, спортивная попка и грудь пятого номера.

Вобщем, года не прошло, развелся ГИП и женился на Милочке.

Родила она ему сына.

ГИП был мужиком хозяйственным и с головой. Началась перестройка, он поучаствовал в выгодной приватизации предприятия… Разбогател. Купил огромную дачу, пару больших квартир… Мила не работала — с сыном сидела.

Но ближе к делу, или ближе к телу…

Муж Милы был человеком шумным, экстровертивным, склонным к разгульным застольям, на которые приглашал большое количество гостей. Каждые субботу и воскресенье на их подмосковной даче дым гремел коромыслом. Шашлыки, барбекю, фуршеты на плэнере…

А Мила между тем к тридцати годам с ее то данными вообще превратилась в красавицу невиданно большой сексуальной притягательности.

И вечно пьяные дружки нашего ГИПа частенько так засматривались на эти ножки, грудь и попочку, что и сама Мила стала себе подумывать лишнее.

А ГИП старел.

У него уже и давление было и аретмия…

Но был ГИП очень умным человеком, и даже мудрым.

Он решил так, что если любовников не избежать, то будет лучше, если он будет сам их назначать и держать эти связи под контролем.

И вот, заметив как то на очередном барбекю, что жонка его ловит восторженные взгляды одного из своих приятелей, ГИП предложил…

Сперва только ей…

— Хочешь, я приглашу его на дачу в следующие выходные одного? Без всех остальных…

Вобщем…

С этим — тоже сговорился.

На таких условиях, что стали они спать втроем.

Мила сперва шокирована была.

Но совладала.

Верх взяли — любопытство и неудовлетворенность. Муж-то уже старенький был и больной. А приятель его — зам по науке, на пятнадцать лет моложе ГИПа.

Потом все было прекрасно.

Приятель настолько увлекся, что и жену свою почти позабыл.

Все выходные проводил у «друзей».

У ГИПа и Милы.

Мила привыкла.

И ГИП привык.

И так они жили пять лет.

Пять лет устойчивым тройственным союзом.

А потом ГИП умер.

Апоплектическим ударом.

Никогда не работавшая Мила, ей уже тогда было под сорок, стала богатой вдовой, обладательницей тридцати процентов крупного института.

Что до секса?

То сперва Милу этот их приятель — зам по науке — пытался было утешить.

Но месяца два еще Мила принимала его в постели, а потом выгнала.

Третьего им обоим не доставало.

Однажды старый приятель попытался предложить Миле привести другого помощника из числа его дружков, но Мила отказалась. Ей муж все время снился. Снился и грозил ей пальчиком, приговаривая, — эх, испортил я тебя, девка! Не будет теперь тебе счастья…

И все в личной жизни Милы не складывалось.

Были любовники.

Всякие-разные.

Но ничего постоянного не вырисовывалось и не вытанцовывалось.

Был у нее даже эпизод.

Поехала Мила на своей машине не на дачу, а на пляж в Химки — в будний день откровенно заклеить мужиков. И со своей роскошной грудью улеглась одна одинешенька загорать смело этак: топ-лесс…

Парни не замедлили клюнуть.

Ватага голодных студентов.

Набила она ими свою машину, привезла домой, накормила до отвала дорогими деликатесами, а потом расслабилась, отдавшись вихрю фантазии молодых и здоровых выдумщиков.

Это было здорово, но потом Мила долго об этом сожалела.

И пришла к психоаналитику спрашивая, в чем корень ее психоза-невроза и как его лечить…

С Милой все было более-менее ясно.

А вот с Игорем Массарским?

С ним как?

Зачем и почему ему — здоровому как бык и уверенному в своих силах брать в постель помощника?

— Дело в том, дорогой Игорь Петрович, — говорил психоаналитик, расхаживая по кабинету, — дело в том, что «А» во-первых, нам часто хочется иметь свидетелей наших достижений, чтобы у нас были свидетели того, насколько мы круты, чтобы кто то из друзей воскликнул одобрительно, ну ты, брат крут! и в такой момент жизни, когда мы обладаем красавицей, нам хочется, чтобы рядом был друг и свидетель…

Потом «Б», во-вторых, нам часто хочется поделиться приятным с близким другом, мы хотим угостить друга вкусным ужином, дорогим вином… Когда мы сидим дома и у нас есть какой-то небывалый редкий деликатес, часто мы хотели бы разделить радость наслаждения этим деликатесом с понимающим нас хорошим нашим приятелем, разве не так? И «В», в третьих, природа так застраховала женщину от травм в сексуально-психическом смысле, что редкий мужчина в состоянии удовлетворить женщину, доведя ее до изнеможнения. А мужчине психологически очень хочется видеть, как красивая и сексуальная женщина доведена именно до изнеможения…

Поэтому подсознательно мы опять хотим помощника, дабы увидать ее изнемложение. В доску, в доску… Но и в четвертых, «Г»… В — четвертых, так как по определению, момент обладания, момент соития мужчины и женщины строится таким образом, что мужчина БЕРЕТ женщину, это по определению это ВЗЯТЬ подразумевает насилие и унижение. Мужчина унижает женщину, он пригибает ее к земле, он давит на нее весом своего тела… А насилие всегда связано с причинением боли, с элементами принуждения… Поэтому и здесь тоже кроется латентная тяга — отдать красоту на растерзание, и чем красивее женщина, чем красивее ее грудь и бедра, тем сильнее хочется видеть, как ее терзают… Отсюда и корни желания группового секса…

— От мужчины я допускаю, — лежа на кушетке, сказал Игорь, — но женщине это зачем?

— А женщина зеркальна, — с улыбкой отвечал психоаналитик, — она зеркально всегда хочет того же, она мечтает, чтобы ее растерзали, чтобы ее унизили, грубо взяли двое, трое, четверо.

— Доктор, вы маньяк, — вставая сказал Игорь.

— Но ведь это вы спали втроем с вашей женой, не я, — тонко улыбаясь, ответил психоаналитик.

В приемной у него висели копии трех американских дипломов в деревянных рамочках.

Там же сидела ассистентша и у ней был терминал. Доктор принимал электронными деньгами, и уходя, Игорь по платиновой карте ВИЗА заплатил триста долларов.

— Ничего себе, берет маньяк!

 

1

В начале недели Джон как всегда для порядка сгонял ее за справкой в КВД…

Ничего плохого не подозревая, Натаха пошла…

Запляатила, как всегда пятьсот рублей, чтобы без очереди и анонимно.

Мазки на инфекцию, кровь на сифилис и на СПИД.

Звонить послезавтра…

Врачиха сказала, что если анонимно, то можно любой фамилией записаться.

Записалась Фроловой.

Так и сказала, А, точка, Фролова…

Как эта — модная нынче ведущая…

Ну, на следующий день дела какие-то были у Натахи…

Да!

Событие!

Она же на водительские курсы записалась…

Вот, ходила на первое занятие по правилам движения.

Знаки изучали, проезд перекрестка…

Потом дома уборкой занималась, стирала, валялась у телевизора, никуда вечером не хотела идти.

Спать легла рано.

А в пятницу после того, как позавтракала, позвонила в КВД.

— Фролова? — переспросили в регистратуре — Фролова, — подтвердила Натаха — А Фролова? — переспросили на том конце провода — А… Вам надо срочно подойти в кабинет триста три, у вас положительный результат на ВИЧ.

Вот эт-то да…

Приехали.

Помчалась в КВД.

Прочитала брошюру про ВИЧ…

Вобщем, через пять лет скорее всего будет у нее СПИД.

А это…

А это два года, от силы — три.

Жизнь кончилась.

За что?

За что?

Захотелось съездить домой.

Поехать к маме, залезть с головой к ней под одеяло, спрятаться.

Спрячь, спрячь меня мама.

Только поздно уже.

Мама сама на кладбище лежит.

А отца и не было никогда.

Всю субботу проревела.

Телефоны — городской и мобильный отключила и лежала.

То вниз лицом в подушку.

Лицом вниз ревела.

То лицом в потолок.

Тоже ревела.

Так жалко было себя.

Так жалко, а что сделаешь?

Такое чувство у Натахи было только в детстве, в семь что ли лет, когда она представляла себе, как умрет.

И все ее тогда станут жалеть.

А потом как-то не было у нее ничего такого — жалестного.

Мать умерла?

Ну, да.

Натаха в восьмом классе училось.

Ну, плакала, конечно. Всеж-таки мать.

Видно, не долгая жизнь фамилии Кораблевых по женской линии прописана.

Мать то вот хоть ребенка родила.

А Натаха и этого не смогла.

В воскресенье надо было чтоли хоть за хлебом наружу что ли вылезти?

Утром встала, включила радио Эхо Москвы.

Там сказали, что у Православных христиан нынче праздник.

Конец Петрова поста.

Мать то всегда в церковь ходила.

Свечку ставила.

А толку?

И сама померла, и дочь единственную не уберегла, и дочь теперь лет через семь помрет.

Но решила, все же в церковь сходить.

В храм вошла уже к середине проповеди.

Батюшка такой молодой, такой совсем не похожий на тех, что в кино всегда показывали.

Сними с него рясу, да одень в цивильное и модное — с таким и в дискотеку запросто!

Однако, прислушалась.

Батюшка стьоял на амвоне, держа в руках большой серебряный крест и говорил простым русским языком, а не нараспев по церковно-славянски, как это бывает во время службы.

— Вот, недавно довелось мне крепко поспорить с одной женщиной, — доносилась до ушей Натахи размеренная речь батюшки, — ей уже за тридцать, вроде и жизнь повидала, и хлебнула всякого и хорошего и плохого. Жила на юге в одной из республик бывшего союза, работала бортпроводницей на внутренних рейсах. Были у нее и муж и друзья… Однако, развалился Союз, ушел муж, русских в республике стали притеснять — в новой национальной авиакомпании стали отдавать предпочтение девушкам с восточным разрезом глаз.

Но женщина эта оказалась сильным человеком — переехала в Москву. Сняла квартиру, начала как это теперь говорят — «крутиться — вертеться» то гербалайфом торговала, то машины из Германии перегоняла… В Кириенковский дефолт разорилась… Однако никогда не теряла духа и верила в то, что завтра будет лучше чем вчера. В доме у нее, она квартирку маленькую снимает — полно иконок. Говорит что в Бога верует, но в церковь не ходит — считает, что «истинному» верующему это не обязательно.

И вот, эта женщина пристроилась кем-то вроде домоуправительницы в семью к самым натуральным «нашим этим новым русским». Работает на них практически без выходных убирается, готовит, стирает… Горничной и домоуправительницей. С раннего утра и практически до позднего вечера, так как хозяевам и ужин положено «подавать». А по воскресным дням — сказать частым гостям «кушать подано», «ле табль ет е серве» и убраться после их полуночного ухода, так как «хозяйка страсть не любит оставшийся беспорядок».

А хозяйка то в этой семье — главная добытчица! На этом у нас и спор с бывшей бортпроводницей вышел. Муж там — из неудачливых дельцов. Пытался какой-то экспорт-импорт, да в кредитах запутался. Теперь в экономическом ВУЗе преподает, опытом своим негативным делится. А вот жена — юрист, та хорошо пристроилась — аж в арбитражный суд. И содержит теперь семью на два дома — дети студенты у них живут отдельно, но исправно получают от мамы денежное содержание.

Ну вот и сказал я новоиспеченной этой домработнице, когда та стала восхищаться христианскими добродетелями хозяев, — что «хозяйка то твоя, ведь не на судейскую зарплату так хорошо и богато живет»… А бортпроводница бывшая мне на то и отвечает, — каждый ДОЛЖЕН уметь в этом мире устроиться… и далее, уже в качестве самонаставления развила тему, — «и я предпочитаю по жизни держаться за такими вот состоявшимися лидерами».

Вот так!

Уж я ей с удивлением принялся возражать, мол а к чему тогда у тебя на книжной полке и Спас Нерукотворный, и Богородица Казанская, и Святая Ольга, и Святой Пантелеймон, и Никола? А она свое — они не воруют, и никому ничего плохого не делают — одно лишь добро — а в тех, кто про нетрудовой доход судачит, в тех просто зависть говорит!

Ну, сначала, придется мне, дорогие мои, что до «зависти», что по Шварцу превращает рыцаря Ланцелота — победителя дракона — в нового дракона, то она не может кореллировать с христианскими понятиями о нравственном. Это как дважды — два.

Но теперь — о главном.

Россия, страна наша получила искушение.

Церковные люди знают — искушению не всякий подвергается. Бес любит пристать к чистенькому, к девственному. Поэтому, истинные христиане знают — после причастия — жди искуса!

И вот вся Россия теперь получила это искушение — искушение воровством. Хапать или не хапать? Брать, когда все берут, или не брать?

Я с моими товарищами часто говорю на эту тему, мол что у нас — людей с высшими образованиями- ума в 89-ом — 93-ем не хватило — «прибрать» государственное? Или, что, те кто иной завод или иную фабрику приватизировал, «умнее» и «находчивее» оказались? Да нет! Мы-то знаем, что и не умнее, и не находчивее. А попросту менее стыдливыми они оказались — те, кто завод под себя прибрал, и в один миг переселился из двухкомнатной квартирки в спальном районе в особняк на Рублевке.

Что же до взятки, которую работая в арбитражном суде «не грех» и взять с тех же приватизаторов… То, не хочется даже долго говорить, чтобы доказывать очевидное.

Но вот теперь, эти «хорошие добрые» взяточники — соблазняют народ. Соблазняют красивой жизнью. Да так, что «верующая в Бога» домработница — говорит о том, что теперь по жизни стремится иметь ориентиры и маяки в виде удачливых, как ее хозяева, людей.

Но что надо сказать, что должна молвить «верующая в Бога» бывшая стюардесса, когда чистит красивую джакуззи, или когда на кухне нарезает чужим гостям дорогущщую финскую семгу? Когда самой — до боли хочется пожить также как и они?

Ну уж по крайней мере не Алиллуйю петь сомнительным добродетелям взяточников. А как Иисус — подступившему к нему дьяволу в пустыне сказал, — отыди от меня, сатана!

Потом, когда батюшка кончил проповедь и еще раз поздравил всех с праздником, все стали подходить и целовать крест.

Решила и Натаха подойти.

Но подумала, а не передастся ее ВИЧ-инфекция тем, кто вслед за ней будет этот крест лобызать?

И из очереди ко кресту вышла.

 

2

— Ты на мне женишься? — спросила Агаша.

— Зачем? — спросил Дюрыгин — Чтобы вместе жить, потому что вместе веселее, — ответила Агаша — А что, надо обязательно жениться, чтобы вместе жить? — спросил Дюрыгин — Поженившись лучше получается, — ответила Агаша, — а потом мы могли бы нашу свадьбу в нашем шоу показать. Представляешь, свадьба ведущей и продюсера?

— Да ну. Тебя — И я молодая, красивая, где ты лучше найдешь?

— Это точно — И зарабатываю много. Иной раз больше тебя — Это истинный факт, особенно когда тебя для рекламы зубной пасты сняли — И рекламы йогурта — Меня на рекламу сниматься не приглашают — Потому что ты старый и некрасивый — Так что же ты тогда за меня замуж просишься? Ты найдешь и помоложе, с твоими деньгами, твоей славой и красотой, все мужчины на Москве твои — А мне и предлагали — Кто?

— А Массарский из спонсорской группы канала — Игорь что ли?

— Да, Игорь — Так он же с Ирмой… Постой, постой, он что с ней, разошелся что ли?

— Валера, ты отстал от жизни, Массарский с Ирмой больше не живет, он ко мне клинья тут так подбивал, я едва отбилась — Агата, я ревнивый, ты мне про это не говорила — Он меня к себе в Жуковку звал — Ты мне ничего не говорила — А ты мне кто? Муж? Вот женись, тогда буду отчет давать, кто меня куда приглашает — Ладно, на Новый год решим — Жениться или нет?

— Ну, вроде типа того — Смотри, до Нового года далеко, увезут меня, украдут меня

* * *

И оба понимали, что лгут.

И оба понимали в тоже время, что эта ложь и есть их теперешняя истинная жизнь, которая называется ТЕЛЕВИДЕНИЕМ Истинная любовь здесь только к себе.

К себе в этой гламурной останкинской тусовке.

К своему рейтингу.

К своей позиции в параде популярности звезд.

А любимый?

А избранник?

А сожитель?

А муж?

Они как платья…

Или как машины…

Вышел из моды, перестал быть лакированным и богатым?

В корзину…

В тренд=продажу…

И вот она в этом честность жизни.

Они оба это понимали.

А если понимаешь, то зачем говорить об этом вслух?

Особенно, когда голливудские правила приличия предписывают всегда улыбаться партнеру в его глаза.

 

3

Натахе непреодолимо захотелось встретиться с этим молодым священником.

На неделе снова зашла в церковь.

Подошла к свешнице, спросила, — где тот батюшка, что в Воскресный день проповедь читал?

— Отец Николай? — переспросила свешница, он в шесть часов на вечерней службе будет.

Пришла на вечернюю службу.

Оделась как полагается, беленький платочек, юбку длинную ниже колен…

Молящихся в церкви было мало — все на дачах, лето.

Старухи все с внуками по Киевской, да по Савеловской дорогам на своих десяти сотках клубнику полют.

Отстояла службу.

Потом дождалась, покуда Отец Николай из алтаря выйдет.

Уже в цивильном.

Смешной такой, в темном костюме, в белой рубахе без галстука…

— Отец Николай, — робко пискнула Натаха.

— Что вам? — вежливо и сухо спросил батюшка, остановился и склонив голову приготовился слушать.

Как она говорила в потоке речи и мыслей, что говорила, она уже и не помнила.

Помнила только, что плакала, а потом, вроде как и успокоилась.

Отец Николай вывел ее на улицу, спросил, — ела сегодня?

— Аппетита нет, — ответила Натаха.

— Тебе надо питаться, ВИЧ это такая болезнь, что требует хорошего питания…

И пригласил ее вместе потрапезничать.

— Мои все на даче, детки, матушка наша, я один тут теперь рядом, пойдем, чаем тебя напою.

— А не боитесь, я ведь заразная? — спросила Натаха.

— ВИЧ только со шприцем и при супружеских отношениях передается, а так можно и ко кресту и к чаше с ВИЧ подходить, — ответил батюшка.

За чаем Отец Николай рассказывал ей о морали.

Оказывается, батюшка диссертацию в духовной академии недавно защитил.

— Вот мой школьный друг, — говорил ей отец Николай, — даром что как мы говорим, технарь, сказал недавно такую сентенцию, достойную иного христианского философа, мол, смог бы настоящий, в старом дореволюционном понимании этого слова, христианин — последовательно учинить в нашей стране все те преобразования, что у одной части населения получили название реформ, а у другой — откровенного грабежа? И сам, отрицательно отвечая на этот вопрос, приятель мой этот добавил, что для врача психиатра, отцы приватизации и нынешних реформ должны представлять такой же профессиональный интерес, как и серийные убийцы…

При смене формации, свидетелями которой нам довелось стать в последние пятнадцать лет, мы стали и свидетелями вопиющего упадка морали. Понятно! Каждому веку и каждому хозяйственному укладу по недавнему официально установленному учению соответствовала своя мораль. Капитализму — капиталистическая, социализму — социалистическая… Однако всеми, даже коммунистами всегда признавалось, что совсем без морали — нельзя.

Независимо от того, какой теории создания мира мы с тобой придерживаемся, неважно каким образом древние люди получили знания о правилах регламентирующих жизнь человека, заключающиеся в десяти заповедях, в скрижалях ли, в пламени купины неопаленной, или в процессе Дарвинской эволюции, — ясно одно — мораль стабилизировала общество и следование правилам морали отличало людей от животных.

У Уэлса в Острове доктора Моро эта модель хорошо описана — не ходи на четвереньках, не ешь рылом из корыта, не убивай себе подобных…

Теперь, когда с треском рухнул коммунизм, вместе с ним рухнули и системы морального регулирования в России. И Сразу оголилось реальное «общественное здоровье» нации. Как только ослабли государственные институты соблюдения моральных норм — цензура, культура… так вступила в силу индивидуальная система соблюдения нравственного порядка — в виде внутренних тормозов. А она и показала что без хлыста вивиссектора Моро — все так и норовят вновь встать на четвереньки и хрюкая броситься к корыту. Норовя при этом секануть ближнего клыком по сонной артерии…

Разве для кого новость, что в большинстве своем приватизация народной собственности являла собой откровенное воровство и мошенничество? Разве новость, что стало больше наркомании и проституции? Разве новость, что по сравнению с годами правления коммунистов, убивать и насиловать стали в сто раз чаще?

В чем дело? И как жить дальше? Этими вопросами не задаются, увы, «хозяева жизни».

Не задаются пока, потому как не поделен еще мир, осталось пока еще пространство, где можно «срубить бабки по — быстрому»… А поэтому пока и не до морали. Мораль понадобится позже, когда карманы уже будут набиты под завязку. А пока, от насильников и хулиганов можно отгородиться охраняемыми подъездами, охранниками в пуленепробиваемых жилетах и бронированными стеклами персональных лимузинов…

Сейчас, пока не до этого. Покуда носитель нового сознания например озабочен «как продать газ в Европу»…

Хотя, страдают и новые хозяева жизни и сопутствующие «болячки», в виде детской наркомании, не миновали так называемых «новых». От падения нравов не спрячешься за стойкой консьержки и не отгородишься охраной при входе в дорогую гимназию.

Но вопросы здорового и стабильного общественного окружения пока, кажется, не заботят хозяев жизни. Но почему не озаботится ими в массе своей — простой человек? Ведь влияние воли простых людей даже в псевдо и квази демократическом обществе в годы выборов может быть весьма ощутимым. Дело только в том, что бы твердо знать, чего хочет простой человек.

Наверное, он не хочет что бы его детям показывали по телевизору голые задницы и без конца промывали нестойкие детские головки рекламой роликовых коньков, жвачки и пепси-колы со льдом. Наверное хочет, что бы в школе его детям кроме желания проколоть ухо и ноздрю, да вставить туда кольцо, да понюхать, или прости Господи, уколоться, привили бы еще хоть пару каких — либо позитивных желаний. Пожалеть родителей, к примеру, или заработать на развлечения не проституцией, а честным трудом. Вопрос только в том, как этого достичь? Как сделать школу такой, что бы она учила доброму и что бы это учение было сильнее влияния старшеклассников из школьного туалета… Как сделать телевидение таким, что бы оно развивало интерес не только к половым сношениям и изощренным методам насилия, а демонстрировало примеры благородства и духовной высоты… Ни со школой ни с телевидением в обозримом будущем нам не справиться. В условиях так называемого рынка, телевидение будет показывать то, на чем выгодно размещать рекламу, то есть поп — концерты, тупые ток-шоу и фильмы с приемчиками кара-те.

Итак, по факту — общество в его слабой неустойчивой части, выбирает удовольствия.

Особенно дети и женщины. Отсюда разврат, наркомания. Мечты о легкой сладкой жизни. И выход видится только в развитии в детях, в девочках особенно, противодействующего среде обитания морального иммунитета.

Где же его прививают?

Надо, наверное, вспомнить, что мы исторически православные христиане. И коли уж общество решило вернуться на исходные позиции тысяча девятьсот тринадцатого года, посчитав итоги семидесятилетнего развития — негативными, то и мораль надо бы принять соответственную. Как мы давеча говорили, коммунистам — коммунистическую.

А православным христианам — православную.

Отвечая на вопрос моего друга доцента, мог бы христианин учинить в стране то, чему мы стали недавними свидетелями, я тоже соглашусь: Не мог бы. Это только бывший комсомолец, который украв у бабушки икону сменял ее у американского туриста на джинсы — смог. Поколение фарцовщиков, которые в студенческой юности толкались подле гостиницы интурист, восхищаясь брюками и ботинками выходящих из автобуса «фирмачей» составили ныне поколение реформаторов. Только теперь они пошли дальше и за фетиш западного блага рассчитываются не уворованной у бабули иконкой, а десятилетиями копившимися богатствами. Не смог бы православный того, что сделали наши реформаторы, потому как невозможно переступить через завещанное через пророков: не убей и не укради, и не пожелай жены ближнего своего…

 

4

Натаха уже год жила в семье священника отца Николая.

Работала по дому, помогала его матушке (в смысле, жене) по хозяйству и с детьми.

Много читала.

Пела в церковном хоре.

Через пол-года стала получать зарплату, как певчая…

Денег хватало.

А на что надо?

На книги, да на мечты…

 

1

Джон, наконец-то был вынужден признать, что с большой настоящей работой, какой ожидал от него Махновский, он, вероятнее всего не справится. Одно дело копеечные по столичным масштабам поганки прокручивать, да на все готовых провинциальных шлюшек на даче у друзей скрытыми камерами снимать, и совсем другое дело организовать съемки настоящего многомиллионного телешоу в большой студии, когда от сумм спонсорских и рекламных денег даже запахи идут такие, что у всех присутствующих кружатся головы и у сопричастных к делу непроизвольно прорезывается какой-то неконтролируемый сознанием смешок, как от чистого кислорода или от хорошей марихуаны.

— Я один такое дело, да еще и в такие сжатые сроки не потяну, — признался Махновскому Джон, я тут подумал, что неплохо бы Мотю Зарайского притянуть, пусть нам поможет в Останкино в большой студии, он как раз хотел с Ирмой работать, так и пусть поработает, а я сконцентрируюсь на спец-постановочной части на даче.

— Давай-давай, — Махновский сходу одобрил идею Джона и протянул ему палец с перстнем для поцелуя, — этот Мотя все так же на ту твою Розочку душонкой своей заточен? Так ты и простимулируй его, пусть за девочку постарается, а денег я ему дам…

Зарайский вернулся из круиза загорелым и окрепшим. Рассматривание себя в зеркале теперь доставляло ему большое удовольствие и впервые в своей жизни, Мотя вдруг перестал стесняться своего тела. За четыре месяца тяжелой работы палубным матросом по совместительству с работенкой трюмного машиниста, которую Моте ежедневно по двенадцать часов в сутки приходилось выполнять на паруснике «Дункан», тело его, его мышцы, за которые ни один уважающий себя тренер по фитнесу еще пол-года назад не дал бы и трех рублей за их мышечной бесперспективностью, вдруг как-то удивительным образом эти мышцы теперь оформились под еще недавно — дряблой белой Мотиной кожей и даже как-то вызывающе набухли, и если Мотя принимал теперь перед зеркалом позы, подсмотренные им когда то у культуристов, то позы эти теперь не выглядели совершенно карикатурными, как это было еще три месяца назад. Теперь в зеркале Мотя видел симпатичного молодого загорелого и даже спортивного мужчину средних лет. Теперь и костюмы на нем сидели совсем по другому. Брюки в талии ему были потребны теперь на два размера меньше, а вот пиджак, наоборот — нужен был пошире в плечиках.

Дай человеку другое тело и душа его станет петь совершенно иные песни!

Песни о Розе.

О Розе Мотя не переставая думал на протяжении всего круиза. И идя по серой дождливой Балтике, и проходя по каналам Голландии и Германии, думал о Розе раскачиваясь и нещадно травя на волнах штормящего Северного моря, мечтал о Розе идя по красивейшему в своем солнечном спокойствии Бискаю, душою летел к Розе проходя Гибралтар и с тоскою мечтал о ней, любуясь несравненными красотами Адриатики…

В нечастые минуты отдыха, свободные от сна, от вахты и от бесконечных дополнительных работ, которыми то и дело награждали и наряжали его то кэп, то старший помощник, Мотя читал найденного им на судне Джека Лондона. Морского Волка.

Раньше, в Москве бы и в руки не взял бы…

А тут, как кстати пришлась эта книжка!

Мотя впитывал каждую строчку, каждую мысль, каждое слово этого американца и переносил судьбу героя книги на себя.

— Хорошо бы тоже ножик наточить, да и зарезать старшего помощника, — думал Мотя, читая роман в том его месте, где главному герою пришлось выдержать сложную психологическую схватку за выживание на борту, — и все-таки, я правильно сделал, что отправился в этот круиз, — твердил Мотя, отрываясь от до дыр зачитанных страниц, — я совсем другим вернусь в Москву, и Роза еще совсем по другому на меня посмотрит, и я еще отомщу всем этим и Джону и Махновскому за то унижение, которому они меня подвергли.

— Мотя, это Джон Петров, помнишь меня? — сперва Мотя был готов грязно выругаться в трубку, так грязно выругаться, как ругались капитан со старпомом, когда что-нибудь на судне ломалось или приходило в негодность.

В трубке снова раздался голос Джона, — Мотя, это я, Джон, ты уже вернулся с морей? А у нас для тебя работенка хорошая имеется, на канале у Михаила на Эр-Ти-Ви-Эн новое шоу с твоей Ирмой ставить?

Зарайский не стал ругаться по-матросски, как научился во время похода вокруг Европы, но ответил с хрипотцой, — а с каких это радостей вы меня берете? И куда Михаил денет Дюрыгина с его народной-простонародной простушкой, которую тот на свалке нашел?

— Дюрыгинское шоу пойдет само по себе, а мы своё шоу начинаем готовить, Махновский таких инвесторов и рекламодателей привел, что бюджет наш теперь Голливуд с его Коламбиа Пикчерз и Твенти Сенчури Фокс сожрет и не подавится, у нас все тюменские нефтяные деньги теперь на наше шоу работают, нам теперь можно если захотим, хоть пирамиду из чистого золота в студии в качестве декорации выстроить и Ди-Каприо с Дженифер Лопез ведущими нанять, а Майкла Джексона нанять за песи-колой для режиссера бегать, вот такие деньги для нас Махновский вытряс, так что собирайся, поедем в студию.

Сперва Мотя хотел было сказать, что не только не поедет работать с Джоном и с Махновским, но и при удобном случае еще и морду Джону набъет за то, что тот устроил на даче в Переделкино, но Джон вдруг опережая Моту, сказал еще, — А ассистенткой у тебя Роза будет, помнишь ее? Она про тебя все меня спрашивала, между прочим, когда Зарайский приедет? Когда я его увижу?

— Правда спрашивала? — надтреснутым голосом спросил Зарайский.

— Правда-правда, — хмыкнул в трубку Джон, — давай, через два часа в Останкино у Михаила в приемной я тебя там жду.

* * *

Устройство прощальной вечеринки по поводу расставания с холостяцкой жизнью своего нового друга Массарского, взял на себя сам Махновский. Вернее, не самолично господин кремлевский советник и депутат, а один из самых шустрых его порученцев, имевший для этого под рукой целую свору мальчиков и девочек на побегушках. Шустрость порученца оказалась настолько выдающейся, что, когда гости собрались, не было конца изумленным охам и ахам. И это несмотря на то, что публику, состоявшую в основном из людей, уже достаточно повидавших и в чем-то даже пресыщенных, вообще трудно было чем-либо удивить. Но шустрый порученец оправдал все надежды, возложенные на него. Оправдал, потому что рассматривал организацию подобного шоу как некий экзамен. Ведь если можешь талантливо и замысловато организовать пьянку-гулянку для высокопоставленных дружков своего патрона, то, значит, тебе можно поручить и более важные дела.

В Усово, за Знаменкой, за этой, наверное, последней, оставшейся по Рублевке деревне с натуральным не застроенным еще особняками полем в трех со сказочною быстротою выстроенных павильонах были собраны чудные декорации: Рим времен Тиберия и Калигулы, Версальский дворец времен Людовика ХIV и Москва Ивана IV — Грозного.

Вечеринка должна была стать этаким пробным прогоном…

Этакой генеральной репетицией, когда все уже под оркестр и в костюмах и в декорациях…

Соответственно были наряжены слуги и приглашенные на специально подготовленные для них роли — известные и малоизвестные артисты. Да и для гостей были приготовлены костюмерные с набором тог, кафтанов и виц-мундиров всех мастей и размеров.

Скорость, с какой строились эти декорации была пожалуй сравнима только со скоростью строительства хрустальных мостов через море-окиян, и хрустальных дворцов, которые джинны из медной лампы сооружали за одну шахерезадову ночьку.

Распоряжались на стройке и Джон Петров, и появившийся теперь рядом с ним Мотя Зарайский.

Даром что ли? Павильоны эти с декорациями теперь планировались и для съемок исторического супер-шоу…

Пить-гулять начали в декорациях Древнего Рима.

Актер-двойник, мастерски загримированный под молодого Малькольма Макдауэлла, представил ошалевшему Массарсому главный подарок от его верных друзей — трех рабынь, которые весь этот вечер прощания с холостяцкой жизнью должны были во всем прислуживать виновнику торжества, выполняя все самые затейливые его пожелания.

— Ты узнаешь? — хитро улыбаясь, спросил Массарского его новый друг и побратим, На самом Махновском была белая, подбитая тремя пурпурными полосами тога богатого римлянина. На голове у него красовался золотой венец, а в руках он держал золотой жезл, украшенный фигуркой Меркурия.

— Тебе бы так по своей Думе ходить, — сказал Массарский, оценивая вдруг преобразившегося приятеля, — это отвечало бы и времени, и духу.

— Ты не ответил на вопрос: ты узнаешь рабынь? Приглядись — в этом вся фишка, сказал Махновский.

Девушки в бикини, стоя на краю беломраморного бассейна, непрестанно меняли заученные позы и блистали жемчужной дентальностью своих неискренних улыбок.

— Узнаешь? — настойчиво спрашивал знаменитый депутат.

Массарский наморщил лоб.

Он определенно где-то видел этих девиц. Но где? И когда?

Девицы выглядели очень ухоженными и, главное, держались мастерски и уверенно.

— Неужели? — воскликнул Массарский.

— А ты думал! — подтвердил догадку своего приятеля Махновский, — Нам это недешево стоило, но мы для тебя их и нашли и привезли, так что владей до утра!

Кто бы мог подумать!

Джон с Махновским выписали для своего нового друга ту самую поп-группу, которую он так любил, и солистку которой так некогда вожделел…

— Неужто из самого Голливуда? — изумился Массарский.

— А ты их сам спроси, — подмигнул Махновский, — они же твои рабыни до самого утра.

— По-английски что ли спрашивать? — недоуменно спросил Массарский.

— Нет, блин, по-китайски, — передразнил его депутат и ткнув Джона в бок, велел ему, — анука, заверни нам по ихнему!

— Do you like the show? — начал сходу и без разминки Джон, — Did you come directly from LA? How was the flight?*1*

— Oh, terrific, — нараспев чуть ли не хором воскликнули девицы, закатывая к небу глазки и как бы ища там сочувствия, — it was monstrously terrible fligt, we had a chanche in Berlin, course there was no direct flight to Moscow, and finaly we have lost our baggadge, think it was Aeroflot, who to blame*2*.

— Its your new master, who will bye you a new baggadge with all nessessery juelry, — встрял Махновский, показывая своим золотым жезлом на Массарского, — treat him right, and he will be very graitful indeed*3*.

— Я что, должен им бриллианты теперь покупать? — было возмутился Массарский.

— Владей спокойно, — успокоил друга Махновский, — заплачено столько, что им и за год не отработать.

В числе приглашенных было много и незнакомых Массарскому людей.

Хитрый Махновский использовал вечеринку для своих шахер-махер.

Игорь уже давно запутался в бесконечной череде представляемых ему гостей — кто нужный генерал из силового министерства, кто не менее нужный начальник департамента из другого министерства, а кто просто хороший человек.

Среди всех прочих Махновский представил Игорю и модного телевизионного и кино-критика.

— Баринов, — пожимая руку, представился писатель.

— Над чем сейчас работаете? — дежурно поинтересовался Массарский.

— Да вот, исправляю ситуацию в литературе, — вздохнув, сказал писатель, — понимаете, к пятидесяти годам пришел к выводу, что из тысячи прочитанных в университете и после него книг душу тронули едва две или три, вот и решил теперь потрудиться — исправить ситуацию. Пишу то, что трогает.

— Пишете для себя самого? Литература для одного читателя? — хмыкнул Игорь.

— Да нет, — совершенно не обидевшись, ответил Баринов, — событие в литературе случается тогда, когда, доверяя собственному вкусу, писатель создает именно то, что… — он замялся, подыскивая необходимое верное слово, — то, что кэпчуирует*4* читательское поле.

— Ну и как? — с иронией спросил Массарский. — Удается кэпчуировать?

— Да вот эти, — Баринов махнул рукой в сторону группы завернутых в тоги богатых промышленников и банкиров, с которыми теперь стоял и Махновский, — эти денег под новое издательство дали, специально, чтоб мои книжки издавать.

— А-а-а, ну если эти, — развел руками Игорь, — эти, наверное, понимают.

— Они не понимают, они чуют, где деньгами пахнет, — сказал Баринов, — а настоящий писатель должен чуять, где пиплу*5* самый смак, тогда и синусоиды резонансом сложатся. Тиражи, деньги, писательская слава…

— Ну, тогда пожелаю! — сказал Массарский и двинулся в сторону стола с яствами.

Литература — литературой, тусовка — тусовкой, флирт — флиртом, а жратва должна быть по расписанию.

* * *

— Во сколько же все это обошлось? — спросил Джон, обводя руками пространства павильона. — Ведь, наверное, немалых денег стоило?

— А, брось, — махнул рукой Джон, — тюменские уже первую часть денег перевели, Тюмень — хоть и столица деревень, а свое сибирское слово держит. Скоро денег будет столько, что мы с тобой не декорации, а реальные Рим с Версалем откупим, да и Мишу с Дюрыгиным, да и всю останкинскую телебратию надо приручить: они ведь, сами того не зная, нам большую службу сослужат. Так что эти… — Махновский тоже обвел павильон руками, — эти деньги, считай, по статье «на наше светлое будущее» расходуются.

— И не жалко будет Ирмой пожертвовать? — спросил Джон.

— Ты радуйся, что не тобой жертвовать придется, а за Ирму не переживай, её не надолго посадят, если что, а если и посадят, то мы ей в камеру и мальчиков стриптизеров и с шампанское присылать будем и цветной телевизор поставим.

Часа в два пополуночи всех, уже сильно пьяных, стали приглашать перейти в другой павильон. Гости в тогах, разомлевшие от возлежаний с голыми фотомоделями, изображавшими финикийских рабынь и свободных римлянок, с трудом соображали, чего от них хотят.

— Едем во Францию! Остановка — Версаль! — кричал популярный лысоватый и толстоватый одесский юморист, приглашенный на роль тамады.

Чтобы отрезвиться перед переодеванием, Игорь нырнул в бассейн и пару раз проплыл от стенки до стенки. Какие-то совершенно пьяные девицы с удивительно знакомыми по телепрограммам лицами прямо в воде пытались хватать его за руки и за ноги: — Эй, мальчик, не хочешь любви?

Где он эту видел? Она — певица, которая с Ордашевским поет, или диктор с седьмого телеканала? А ту где видел? Тоже по телевизору?

В версальских декорациях мягким клавесином и скрипками струился Моцарт.

От белоснежных декольте было больно глазам — как от альпийских снегов при ярком солнце, хоть светозащитные очки надевай!

Игорю был тесноват бархатный камзол.

Да эти обтягивающие панталоны, да идиотские белые чулки, да еще этот парик напудренный, неприятно пахнущий.

Но девчонки, которых опять же неизвестно откуда понадоставал шустрый порученец Махновского, были просто великолепны. Неужели в Москве так много грудастых барышень, которым корсеты из китового уса точно доктор прописал?

— Слушай, Махновский, — обратился изумленный Игорь к своему приятелю, что теперь держал в руке не жезл с фигуркой Меркурия, а шпагу капитана королевских мушкетеров с осыпанным бриллиантами эфесом, — послушай, неужели за большие деньги в Москве ты теперь можешь все? И этих телевизионных барышень из редакции «Новостей» раздеть догола и в бассейн запустить, и любую народную артистку к стриптизному шесту приставить?

— Не будь таким наивным, Игорек, — осклабился Махновский, — за очень большие бабки я всю Москву, да не то что Москву, всю Россию раком поставлю.

— Почти верю, — отозвался Игорь.

— Почти? — хмыкнул Махновский. — Почти? Да если надо, я любую приму Большого или Мариинского в следующий раз привезу, и та нам голого лебедя под Сен-Санса тут станцует, как миленькая.

И Игорь вдруг поверил.

Поверил и представил себе, что за миллион или за пять миллионов, или за десять — то есть за сумму, которая для Махновского при его теперешних денежных потоках потом окажется совершенно незначительной, любая прима Большого театра сможет…

Он вдруг даже вспомнил ту новеллу австрийского писателя, что в детстве произвела на Игоря сильнейшее впечатление, не столько возбудив юное сексуальное воображение, сколько поколебав веру в чистоту красоты, изначально присущую невинному детскому сознанию. Там рассказывалось о женщине. О порядочной, благопристойной, интеллигентной молодой женщине. С мужем она была приглашена на вечеринку к одному богатому и холостому австрийцу. И вот за игрой в карты, когда муж этой дамы сильно проигрался, хозяин дома вдруг изъявил желание увидеть обнаженную грудь этой благопристойной женщины. И за одно мгновение такого стриптиза предложил огромную по тем временам сумму. И женщина расстегнула блузку.

— Не веришь? — переспросил пьяный Махновский.

— Верю, — ответил Игорь, — верю в тебя… И вдруг пьяно запел старую песню из старого кино про войну, — Верю в тебя, в дорогую подругу мою, эта вера от пули меня, от снайперской пули киллера, мля спасала-а-а… и вдруг, прекратив петь, сказал твердо поглядев Махновскому в глаза, — не трогай, мля нашего Мариинского театра, а то в морду, а то в морду дам за балет, ведь должно же быть что-то святое!.

— И я в тебя Верю, — миролюбиво улыбнулся Махновский, — потому как ты же у нас вроде как дурак, хоть и банкир, ты же к психотерапевтам после секса бегаешь…

— Вот-вот, а ты и не искушай, черт! Ты же ведь черт? Я же тебя раскусил, — хитро прищурился Игорь.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Махновский, — гляди лучше, какие декольте! Хочешь вон ту. Сисястенькую?

Да, таким, как ты, в морду — это как водка без пива или деньги на ветер, им в морду давать проку никакого. Про них у Салтыкова отлично написано. На все свой тариф. За нанесение удара сапогом в область ягодиц — такой-то тариф. За удар по голове кулаком — такой-то. За нанесение удара по голове с ее раскровенением — тариф с бонусом…

Так что таким чертям как ты, по мордасам бить — только себе дороже обойдется.

Только кулаки себе набивать. Таких как ты убивать надо. Чертей.

* * *

До зала с Иваном Грозным никто из гостей добраться уже не смог.

К шести утра в декорациях Версаля была полная чума.

Ноздри гостей пылали, переполненные дармовым кокаином, а желудки уже не принимали ни виски, ни текилы, ни шампанского…

Полуголые музыканты в напудренных париках наяривали на скрипках то «Семь-сорок», то «Smoke on the water»*6*, а гости были частично раздеты и танцевали в обнимку с девушками в одних корсетах из китового уса на селективно ухоженных, холеных телах московской средне-русской породы…

— Завтра я в Швейцарию на конгресс улетаю, — сказал Махновский. — ты тут еще повеселись, а я баиньки

* * *

А вообще, кто веселился, а кто и работал…

Предстояло великое действо.

Предстояло объединить два супер-шоу современности в одно.

Пускай на один только раз, но в одно…

Шоу Зарайского и его Ирмы Вальберс на один раз соединить с Русским свадебным Марафоном Дюрыгина и его Агаши Фроловой.

Пока задача была поставлена так, чтобы объединить на один раз, но этот один раз должен был прозвучать и отдаться эхом. Да таким эхом, чтобы народ, тот что жует макароны перед своими телевизорами позабыл бы и фигурном катании, и о боксе, и о цирке со звездами…

Не всякий раз увидишь такое шоу, где разбираться будут не подставные якобы родственники и соперники, как на прочих уже надоевших шоу, а самые настоящие соперники-соперницы, да еще и звезды первой останкинской величины.

Так что, Зарайский работал вовсю. И Розочка, что теперь неотступно везде следовала везде за ним, была самым лучшим стимулятором его креативной деятельности.

Розочка, хоть с виду и простая татарочка из Бугульмы, а остроумия где-то набралась, нахваталась. Даром что ли работая на Джона с большими и важными людьми общалась.

Это она, лаская напряженные Мотины чрёсла о отрываясь от них, жарко говорила, стимулирую твой мозг, милый мой Мотя…И с деланной наивностью, снизу вверх глядя на своего возлюбленного, она поясняла свою гениальную догадку, — ведь и головка и голова это почти одно и тоже?

И стимуляции головки не прошли даром. Едва приехав из круиза, Зарайский сыпал перед шефом новыми идеями, будто это не Дюрыгин был у них на телеканале главным генератором креатива, а он — душечка Зарайский…

— Миша, серийное тиражирование похожих шоу со временем приедается, — говорил Зарайский, сидя в кабинете шефа канала.

Зарайский отлично выглядел.

Загорелый, окрепший, он даже как-то по-хорошему огрубел за эти четыре месяца проведенные на корабле.

— Тебе теперь бы бородка под морского волка пошла, — пошутил Дюрыгин, встретив его в предбаннике у вечно вожделенной секретарши Оленьки, — можешь работать теперь под мачо, тебе пойдет.

Понятное дело, теперь пришла и настала очередь Дюрыгину бояться и ревновать, маятник любви главного к модному режиссеру и продьюсеру качнулся теперь в другую сторону. Пол-года назад Дюрыгин Зарайского подсидел, а теперь Зарайского Миша принимает у себя в кабинете, так что — трепещи Дюрыгин, еще не известно, чья в конце концов возьмет!

— Ну, так и что предлагаешь, Мотя? — спросил главный, — ясен пень, что одна пролграмма, даже самая хорошая рано или поздно приедается.

— За редким исключением, — уточнил Мотя, — вот к примеру КВН…

— Ну, у нас с Дюрыгиным не КВН, а РСМ, то есть русский свадебный марафон, — уточнил главный, и шоу хоть только вот с первого сентября началось, рейтинги хорошие, но мы должны смотреть на перспективу.

— Вот я и говорю, — вальяжно откинувшись в казенном итальянском кресле, продолжил Мотя, — в череде программ нового шоу надо устраивать усиливающие внимание зрителя ударные программы.

— Например? — внимательно глядя на Мотю, спросил главный.

— Например свадьба со скандалом, — ответил Зарайский.

— Типа, драку заказывали? — усмехнулся шеф.

— ТИпа этого, — согласно кивнул Зарайский, — только здесь надо очень тонко, тоньше чем отрепетированные скандалы ВанДама со Сталлоне на красных дорожках в Голливуде или в Каннах…

— Да, ведь у нас по теперешней канве каждая свадьба в каждом шоу у Дюрыгина с Агашей это свадьба звезд.

— Вот — вот, а сладкое по статистике, как раз быстрее всего и приедается, — подняв палец к потолку, назидательно сказал Зарайский.

— Ну, и что предлагаешь? — спросил главный.

— А я предлагаю на один раз объединить наши шоу Дюрыгинское и мое, — сказал Мотя, — и я там тебе обещаю такой выстрел, что все эти австрийские теле-шоу с больными почечными пациентами и одним донором со здоровой почкой покажутся детским лепетом, о нас не только вся Европа говорить будет, но вся Америка и вся Япония.

— Ну, рассказывай, — не скрывая заинтригованности, сказал главный, встав из-за стола и подсев ближе, как это бывает в случаях особой конфиденциальности и доверительности.

— Мы возьмем и объединим наши шоу для съемок одной свадьбы, а именно свадьбы Дюрыгина…

— Что? — недоуменно вздрогнул шеф.

— Я сказал, что нам нужна свадьба Дюрыгина и его Агаши, — спокойно ответил Зарайский, — потому что только свадьба, где сам продюсер и главная ведущая будут задействованы как жених и невеста, только такая свадьба в Свадебном Марафоне на ТВ сможет дать повод для того, чтобы ведущими на одну программу стали мы с Ирмой.

— Это дело, — восхищенно сказал главный, — ты сам придумал?

— Сам, — не без гордости ответил Зарайский.

— Может мне половину сотрудников в море кочегарами отправить, чтобы лучше думали? — спросил шеф.

— Тебе лучше знать, что с сотрудниками делать, а я специалист по креативу.

— Ну, специалист, а Дюрыгину то и Агаше кто скажет, чтобы они поженились? — спросил главный, в упор глядя Зарайскому в глаза.

— Ты и скажешь, тебя послушают, — не мигая ответил Зарайский.

— А если не послушают? — усомнился Михаил Валерьевич.

— А ты ему скажи, что если он не хочет, чтобы шоу Русский свадебный марафон отошло бы к другому, то пусть сам женится на Анаше, да в прямом эфире, — посоветовал Мотя.

— Или я его уволю? — переспросил шеф.

— Или, — кивнул Зарайский.

Главный поднялся из кресла, подошел к своему столу, нажал на кнопку громкой связи с секретаршей.

— Оля, соедени меня с Дюрыгиным, — тихо сказал главный, — я его на свадьбу хочу пригласить.

— На чью свадьбу? — поинтересовалась Оля — А на его свадьбу, — хитро подмигнув Зарайскому, ответил главный.

 

2

Ирма принялась вспоминать.

Напрасно говорят, что больше хочется вспоминать только самое хорошее и прятное.

Это кому как…

Вот Ирме было приятно ковыряться именно в своих душевных болячках.

Когда она сказала Джону, что согласна переспать с незнакомцем, она как от какого то тормоза избавилась, ей как будто какой то грузик скинули там внизу, где ноги в землю упираются, и она вдруг полетела. Как шарик воздушный, который отпускают из рук.

И в душе сразу какое-то безразличное ко всему спокойствие установилось, летела, летела, с одной лишь мыслью в голове, — ах, скорее бы только!

А Джон, кстати говоря, не заставил долго ждать.

— Дамы и господа, — начал Джон, — объясняю правила нашей игры…

Они сидели в большой комнате, обставленной под начало восемнадцатого века.

Потрескивая, весело горел огонь в камине.

Музыканты, одетые в камзолы и в парики с косичками, сидели спиною к собравшимся и играли Моцарта, концерт для кларнета до-мажор… Ирма знала это произведение еще с музыкальной школы.

Только вот, почему одетые под старину музыканты, сидят к ним спиною?

Ах, да, ведь здесь сейчас предстоит некое действо с развратом, — догадалась Ирма.

Когда Джон ввел ее в залу, там уже сидели эти двое господ.

Их звали Икс и Игрек.

Джон так и представил их.

— Господа, имею честь представить, мадмуазель Энигма.

Джон, одетый в зеленый камзол, белые чулки, обутый в башмаки с большими пряжками Да и с напудренным париком на голове, был единственной персоной без маски на лице.

Лица господ Икс и Игрек, были скрыты большими черными полумасками из шелка, открывавшими только рот и часть подбородка. Для глаз в полумасках были проделаны такие узкие прорези, что ни формы, ни цвета глаз различить было невозможно.

Одеты Господа были по моде двора Людовика ХV — в бархатные камзолы, такие же бархатные панталоны и белые чулки.

На головах у господ были напудренные парики, прекрасно гармонирующие с белыми кружевами воротников и манжет.

Ирма…

Вернее, госпожа Энигма, была одета в бархатное платье с белыми кружевами на кринолине.

Грудь, шея и плечи ее по моде того времени были сильно открыты. Грудь Ирмы, и без того большая, была еще и увеличена приподнявшим ее корсетом из китового уса, причем декольте было настолько смелым, что практически почти обнажало полукружья около сосков…

Ирма тоже была в маске.

В маске и в парике.

Почти голую грудь свою Ирма прикрывала большим китайским веером.

Джон усадил Ирму напротив господ.

Между ними было достаточно много пространства, но острый глаз Ирмы мог приметить некоторые детали.

Как и каждую женщину, Ирму распирало любопытство.

Как это будет?

Где и как?

— Итак, дамы и господа, я еще раз повторяю правила нашей игры в Сюрприз-Плезир, — с жонтийными поклонами, обращаясь в основном к мужчинам, говорил Джон, — дама сама выберет себе первого кавалера и выполнит его желание, которое я оглашу, вынув записку из этой шкатулки…

Из-за китайского, вибрирующего в ее руках веера, Ирма разглядывала своих визави, думая о том, как же она будет выполнять их заветные и сокровенные желания?

Прямо в присутствии Джона, или тот соблаговолит выйти?

Плевать на Джона, — думала Ирма, она была совершенно уверена, что все это снимается на скрытые камеры.

Но ведь Джон обещал одно главное условие, ни один из участников не снимет маски и парика, и кроме того, ни один из участников игры не проронит ни одного ни единого слова, таковы правила…

— Итак, дама выбирает, — объявил Джон и застыл в ожидании.

В принципе, Ирме было все равно с кем.

Ни лица, ни фигуры партнера не было видно. Даже рост и полноту в сидящем кавалере было трудно угадать.

Кого выбрать, того, что сидит под бронзовым Амуром возле камина, или того, что сидит возле напольных часов с маятником?

Все глядели на Ирму.

Только музыканты не глядели, а медленно и увлеченно водили смычками по своим альтам и виолам.

Ирма сложила веер и решительно указала им на господина под бронзовым Амуром.

— Мадмуазель Энигма выбирает господина Игрека, — объявил Джон.

Он подошел к инкрустированному круглому столику и открыв шкутулку, в которой в давние времена господа хранили свои любовные письма, достал перевязанное ленточкой письмо, развязал его и принялся читать.

— Господин Игрек желает, чтобы мадмуазель Энигма совершила с ним соитие, путем орального соединения чресел господина Игрека с губками и с язычком уважаемой мадмуазель Энигмы…

— Ах, как это гадко и неизобретательно, — подумала Ирма, не вздрогнув ни единым мускулом.

Музыканты на какое то мгновение взяли паузу. И после положенного числа тактов, начали третью часть концерта.

Рондо…

Ирма безмолвно приблизилась к Игреку.

Покорно опустилась перед ним на колени и стала ждать, покуда тот сниманет тонкие белые перчатки.

Господин Игрек наконец снял перчатки.

Почему-то она почти узнала эти ладони…

Когда его ладони легли ей на груди.

* * *

Она узнала его?

Нет, она не была уверена на все сто процентов.

Даже, когда тот не сдержал условий и вскрикнул в какой-то момент…

Она все равно не была уверена…

Этот Джон с его негодяями, они до всего могли додуматься.

А Вот второго она не узнала это точно.

Даже и мыслей никаких у нее на его счет у нее не было.

Второй был перевозбужден предшествовавшим зрелищем и наверное поэтому почти мгновенно испытал завершение своих желаний.

Оба господина поднялись и поклонами поблагодарили ее.

Джон приложив палец к губам, молча взяв Ирму под локоток, вывел ее из комнаты…

— Вторую половину моих денег, — срывая с лица маску, так, что ее волосы рассыпались, разметавшись по плечам, потребовала Ирма, как только они вышли из залы, — теперь я тебе ничего не должна, мы в расчете за наше дельце, но там с тебя еще и причитается, ты же говорил о сумме гонорара.

Ничего не говоря, Джон поклонился и протянул Ирме пачку зеленых банкнот.

Потом она быстро переодевалась в туалетной комнате, — ведь не поедет же она домой в криналине. А Потом… Потом вымыла лицо…

* * *

На крыльце дома ее ждал шофер Джона.

— В центр, — сказала Ирма шоферу.

Привалилась бочком к дверце и попробовала заснуть.

Она не видела и не могла видеть, как оставшиеся в зале два ее любовника теперь пили ликер и обсуждали свои дела.

По правилам игры Сюрприз-Плезир — мистер Игрек, ее гражданский муж Игорь Массарский — только что проиграл триста тысяч долларов.

Потомиу что он не сдержался и выказал свои эмоции.

Удивление и даже гнев.

А этого по правилам этой тонкой игры истинных ценителей искусства, делать было нельзя.

— Представляешь, Джон, мы тут глядели в монитор и представь, он до того момента, как она не сняла в прихожей маску, он ее не узнал, — хохотал Махновский.

— Ах, ты гнида, — крикнул Массарский, но не двинув руками, просто устало откинулся в кресле.

Массарский хохотал.

— Это типа как игра в Стоун Фэйс, — сказал наконец, Массарский, только ставки тут у вас, пожалуй, слишком..

— Зато кое-что узнал про свою жонку, — похлопав приятеля по колену, сказал Махновский, — кабы мне кто дал бы такой шанс узнать все про темные стороны жизни моей жонки, я бы такому человеку, — и тут Махновский мотнул головой в сторону Джона, — я бы такому человеку не триста, я бы такому человеку все пятьсот бы дал.

— Пять котлет за минет собственной жены? — невесело усмехнувшись переспросил Массарский.

— А ты думал это того не стоит? — хмыкнул Махновский, — ты бы потом на ее какой-нибудь тайной подлянке в сто раз больше бы мог потерять, а так чем раньше про свою всё хорошее узнаешь, тем скорее с ней расстанешься. — слабое звено? — спросил Массарский.

— Слабое звено, — кивнул Махновский, — от него, вернее от нее надо избавиться.

* * *

Но Ирма этого не видала. Она ехала домой.

Однако дома ее ожидал сюрприз.

В холле ее встретил Дима Попов.

Лицо его излучало официальную отчужденность.

— Плохие новости, Ирма, — сказал он.

— В чем дело? — спросила Ирма.

Спросила, а интуиция ей уже подсказывала ответ.

— Игорь тебя выставляет, — ответил Дима, — он звонил и просил тебя с вещами отправить на твою московскую квартиру.

Правильно вещевала интуиция…

Вот и все..

Вот и кончился ее роман с Игорьком…

* * *

А Роза разбилась в своей почти новенькой «пежо».

Разбилась, когда ехала к себе в Бугульму, похвастать машинкой перед родичами, да перед одноклассниками.

Мотя Зарайский так не хотел ее отпускать, так не хотел, все говорил, — поезжай поездом, на кой черт тебе сутки за рулем?

Не послушаолась, поехала.

И лоб в лоб с КАМАЗом на трехсотом километре трассы…

Вот так…

Сик транзит глория гёрлиш…