Кафе Острава
***
"Мой милый под рябиной крепко меня полюбил… Вот дурная какая строчка из песни прицепилась, не отвязать никак, не выкинуть её из головы!
Мой любимый дедуля, мой Вадя крепко меня полюбил, а потом крепко меня об забор…
Интересно, как правильно сказать, что если сперва крепко любят, то как потом бросают? Сильно бросают? Крепко бросают? Мордой об стол и задницей об асфальт…
Мой папик-дедуля сперва крепко меня полюбил, прямо мне в бюстгальтер лапищу в тот вечер свою похотливую потную и волосатую ко мне запустил…
Снова еду на работу на метро. Недолго он меня катал на своей корейской псевдо-иномарке.
Недолго. Однако, правду люди говорят, к хорошему быстро привыкаешь. Сколько он меня возил? Три недели…
А ведь здорово-то как! Сидишь на теплом сиденьице, музыка играет, сигаретка дымится, а тем временем где-то там внизу в метро люди давятся, люди отираются, обжимаются, дышат друг на друга испарениями… Вот и я теперь вернулась на свое место. Попользовали меня дурочку, отымели меня, и теперь вернули на подземный транспорт общего общественного публичного назначения.
Поделом. Поделом тебе дурочка. Развесила ушки свои розовые, мол "вы так похожи на мою первую школьную любовь!", да "вы так всколыхнули во мне давно забытые чувства!"… Такое совершенно гадливое ощущение. Такое гадостное на душе послевкусие, как после того, как бывает во рту если проблюёшься.
И ладно бы парень молодой меня бросил, а то старикан-пенсионер… Это и обидно и стыдно.
Хорошо, что никому особенно не успела порассказать. А чем хвастать то?
Пенсионер шестидесяти годочков. Тоже мне – позарилась на жениха.
Преждевременно дура испугалась, что в тридцать пять уже надо бы подумать о том, что в сорок на тебя смотреть никто уже не будет, и что в оставшиеся пять лет надо срочно выходить замуж.
Вот дура!
Двери закрываются, следующая станция Рижская.
Надо было сразу соображать, что приличный порядочный мужик не станет о женскую попку отираться в метро.
Маньяк поганый.
Исслюнявил тогда всю в тот их первый вечер.
Фу!
Теперь больше ни за что никогда со стариками не лягу.
Как в детской идиотской песенке пелось, что соседка-хулиганка на даче её научила:
Раскололась пополам моя звезда,
Никогда матросам больше я не дам…
Умру, но со стариками больше дела иметь не буду.
Уж лучше со школьниками, её богу… За деньги…
Вон в Интернете мне пишут каждый день.
Тётенька, мы с Вовой два ласковых мальчика, будьте нашей сексуальной учительницей. Мы вам заплатим. И не волнуйтесь, нам с Вовой уже есть по восемнадцать…
Тоже маньяки. Но эти хоть не такие мерзкие и гунявые.
Пора к дверям протискиваться. Опять кто-то по попе погладил.
Ей-богу, обернусь и по морде нахлещу.
В следующий раз".
***
"Сучка.
И чего она психанула, дурочка?
С ней так по-человечески. Одного бензина не нее сколько пережог?
Цветы ей дарил, конфеты в коробке, в Большой зал консерватории её водил на пианиста Петрова. Мобильник ей подарил, коньяком французским угощал…
А секс, кстати говоря, не такой уж и отчаянно космический с нею получился.
Она не старалась, да и тельце в тридцать пять уже не как у восемнадцатилетней…
И чего она о себе такого там думает?
Психанула.
Сучка.
Уж лучше в Интернете брать проститутку. Там уж по-честному. Два часа – пять тысяч рублей. На всю ночь – десять тысяч, плюс такси.
Зато выбираешь по фотографиям с такой грудью, какая нравится, да и возраст у девочек по вызову – двадцать, двадцать два… И стараются, заплатишь, они тебе и это и то…
Всё…
Наигрался в любовь.
Теперь до следующей поломки авто – в метро ни ногой!" -*** Сухинин задержался в отделе телевизоров. Вид нескольких одновременно включенных телеэкранов всегда производил на него сильное впечатление.
Так однажды в Берлине кто-то из принимающих от Дойче Гас Интернасьональ организовал для него экскурсию на самое популярное у них там радио Эф-Комма-Зекс, некий аналог нашего Эха Москвы. Так что там больше всего поразило Сухинина, это целая стена выстроенная из работающих телевизоров. Большеэкранных и без звука. В огромном помещении журналистского офиса, вся стена была высвечена этаким сотовым окном в мир – двумя дюжинами больших плазменных экранов, настроенных на разные информационные спутниковые каналы всего мира.
– Это помогает нашим корреспондентам нашего радио Эф-Комма-Зэкс всегда помнить о том, что мир огромен и в нем происходит множество событий, – пояснял гостеприимный дойч-гаспромовец, – а если вдруг где-то в мире что-то случится из разряда экстра-супер новостей, то журналисты нашего радио сразу заметят это на каком-нибудь из экранов.
Впрочем, никто из многочисленных корреспондентов, работавших в большом зале офиса и не глядел на эти телевизоры, полностью сосредотачиваясь на своих ноутбуках и цифровых диктофонах. Хотя… Идея Сухинину тогда понравилась.
– Можно и у нас в одном из офисов или в приемной стену плазменными экранами выстроить, оригинально будет, – сказал он Митрохину, по возвращении в Москву.
– И по всем каналам порнуху запустить, – хлопнув Сухинина по спине, захохотал Митрохин, – для поднятия общей работоспособности.
Сухинин задержался возле одной из плазм.
Показывали интервью с модным бородатым писателем.
– Я заставил общество признаться. Выбил из этого самого общества его сраное общественное признание, – упиваясь торжеством ворхалловской пятнадцатиминутки, чревовещал бородатый сочинитель.
– Значит, общественного признания необходимо добиваться? – вежливо интересовался интеллигентный телеведущий.
– Общественное признание надо вышибать из этого сраного общества ударами хромовых сапог, как на допросе в НКВД в тридцать седьмом, – ухмылялся бородатый, – и все по печени и по почкам, по печени и по почкам…
– Во даёт, писатель, – покачав головой, хмыкнул Сухинин, отходя. Он читал одну новомодную книжонку этого бородатого. Так… Сплошной мат и грязные сцены грубого секса. На ночь можно почитать…
В отделах бытовой химии и средств гигиены, где он немного заблудившись, тщетно пытался найти кассеты для бритвенного станка, его тележка вдруг встала, наткнувшись на другую, перегородившую узкий проход тележку.
– А-а-а! Какие люди!! Сам господин Сухинин приехал заняться шоппингом!!!
Сухинин сощурился, концентрируя дотоле рассеянно скользящее по стеллажам внимание на перегородившей проход парочке.
Это был Юрист с типовой молоденькой жонкой. Юристу даже не надо было брать на себя труд, чтобы представлять Сухинину свою жену, настолько она была типовой и стандартной. Миленькая блондиночка со спортивной фигуркой и глупой загорелой мордашкой стандартной завсегдатайки косметических салонов.
У Юриста было веселое игривое настроение.
– Юлечка, познакомься, это господин Сухинин, член Совета, акционер и вообще наш партнер, – скалился Юрист, – видишь, Юлечка, как мало набирает в телегу господин Сухинин, это не потому что у него маленький автомобиль, а потому что у господина Сухинина маленькая семья.
Еще не хватало, чтобы он сказал ей, что у меня маленький член, – подумал про себя Сухинин и отвесил юристовой жонке вежливый поклон.
– А у нас вот большая семья, плюс любовник жены и плюс две мои любовницы, – глумливо острил разошедшийся и распоясавшийся Юрист, – вот мы и набираем.
Действительно, в их повозке уже не было места, так ворох ширпотреба и дорогого продовольствия опасной горкой возвышался над решетчатыми бортами телеги.
– Ну, желаю вам приятных покупок, – еще раз поклонившись глупой загорелой жонке Юриста, сказал Сухинин, – недаром у нас в Архангельской поморы говорят: "трясочки не поеш – не поработаш!" Загорелая Юля глупо улыбалась, совершенно не поняв юмора.
– Кретины, женятся чтобы создать типовую стандартную ячейку потребления, – злобно шипел Сухинин, толкая перед собой свою почти пустую телегу, – чтобы не скучно было с друзьями на горнолыжные курорты парами ездить, и стандартных дур себе выбирают, чтобы свингом заниматься, поменяешься секс-партнершей, поменяешься такой жонкой с приятелем, так и не заметишь, что не своя… Потому как все они одинаково тупые, одинаково бездушные, одинаково чванливые высокомерные дуры, способные обсуждать преимущества порше перед мазаратти, но не способные искренне расплакаться, когда у подруги заболеет ребенок. А вот Олеся…
И тут в горле у Сухинина вдруг образовался ком.
Я хочу ей позвонить.
Я хочу увидеть ее.
***
Это было в Волгограде в одна тысяча девятьсот семьдесят четвертом году.
Митрохин приехал туда на строительство газопровода Уренгой-Помары-Ужгород рядовым бойцом ССО. Только что еле-еле с тройки на четверку сдал весеннюю сессию за шестой семестр и без стипендии переполз на четвертый курс. А деньжата были нужны. Самое время расцвета любовных игр настало. А любовь всегда нуждалась в средствах. И самому хотелось выглядеть красивым, а это сверх мамашиных-папашиных вливаний требовало "экстра-мани", потому как если пальто и костюм по мнению родителей, были необходимы ребенку, учащемуся в ВУЗе, и родители покупали их юному Митрохину из своих, выполняя тем самым свой общественный долг, а вот американские джинсы по их мнению и кожаная лакированная курточка на молниях, это уже было пижонством и излишествами и на такую одежду родительский бюджет не раскошеливался. А кроме того Митрохину был необходим вертикально стоящий катушечный магнитофон "Юпитер-стерео" с колонками. И уж на это самое раскрутить родителей ну никак не представлялось возможным. Мама, та наивно полагала, что и старенький моно-магнитофон "Айдас" и без того слишком громко играет в Юркиной комнате – все эти Юрайя Хипп и Дип Парпл с Назаретом… Куда уж тут еще и стерео Юпитер с колонками – не нужен он мальчику и громкая музыка она только мешает занятиям.
Деньги были нужны не только на джинсы "Рэнглер"… (причем на обязательно клёшеный "рэнглерочек")… денюжки были нужны и на Юпитер-стерео – это само-собой, но они были нужны и на развлечения. На бухло… на бухалово, причем на хорошее бухалово. Ведь пригласить однокурсницу домой (покуда родители на работе, а сами мы мотаем-прогуливаем две первые пары) – надо бы и приличного вина выставить…
Токай – Фурминт например. Или уж на худой конец – Алазанскую долину. Вобщем, вписываясь бойцом стройотряда, юный Митрохин предполагал заработать. А – на джинсы, Б -на стерео-магнитофон, и В – на беспечную весёлость жизни на весь осенний семестр. Особенно мечталось Митрохину о сентябре… В сентябре так классно мотать лекции! До зачетов и до сдачи курсовых далеко, деканат еще не начал лютовать, так хватай подругу со второго курса из тех, что живут в общаге и потому не очень скованы предрассудками, и тащи ее на хату, покуда маман с паханом на работах гроши зарабатывают! Магнитофон-Юпитер на полную мощность, Юрайя Хипп, Дип-Папл, Назарет… Бутылочка Токая на столе, сигаретки "Мальборо" от спекулянта Эдика с четвертого курса… И вот уже у девочки глазки затуманились, вот уже и две верхних пуговки на кофточке расстегнуты, вот уже и рука проникла в чашечку бюстгальтера…
Строить им следовало подъездные и станционные железнодорожные пути временной грузовой станции, на которую вскоре непрерывным потоком должны были начать прибывать составы с трубами большого диаметра – прямо из ФРГ, как шепотом говорил их бригадир Сева.
Вообще, этот участок газопровода строили Чехи. Но пересечение нитки с рекой Волгой было слишком сложной и ответственной задачей и её выполнял наш советский Двадцатый трест Главного управления строительства Министерства нефтяной и газовой промышленности.
Чехи, тем не менее, на стройке попадались. Все на зависть – патлатые, моднявые, все в американских джинсах, и если не по рабочему, а по выходному, то в шузах на платформе.
– Поехали в выходные в город, – предложил тогда Пузачёв, – чехи в городе кафе открыли для своих, Острава называется, там и пиво чешское, и сливовица, и повар чех, кнедлики-хренедлики и всё такое…
Главным тормозом было то обстоятельство, что при любых рамсах на вылазку в иностранное кафе денег у них не было.
– А еще у чехов можно джинсы купить, – сказал Пузачёв, – чехи джинсиками приторговывают за милую душу.
Вобщем…
Колебались, но не долго.
Решились-таки пойти, да украсть два рулона сетки "рабица"…
Сетка эта у них на гидроизоляцию шла.
Под станционными путями трестовские трубу коллектора прокладывали, и сверху по гидроизоляции сетку "рабица" клали, её потом под раствор и засыпали грунтом.
Сетка должна была гидроизоляцию от разрывов предохранять.
– Эх, и хорошая же с этой сетки загородка для кроликов! – вздыхал их бригадир Анатолий, назначенный в отряд из местных строителей, чтобы студенты браку в работе не понаделали.
И без Анатолия было ясно, что сетка дело стоящее.
Недаром сетку эту вместе с рубероидом прораб велел на ночь запирать в кладовой вместе с инструментом.
– А не то покиздят всё, идти их мать, – плевал на землю прораб, растирая плевок кирзовым сапогом.
Воровать пошли после ужина.
У Митрохина был ключ от висячего замка. Взяли три рулона сетки и два рулона рубероида.
– Эх, хорошо бы машину, – кряхтя и сгибаясь под тяжестью ноши, сказал Сухинин.
– Тебе еще и бабу и отсосать, – передразнил его Пузачёв, – неси, давай, и помалкивай.
С покупателями Пузачев договорился заранее.
С двумя местными из тех рабочих, у кого свои дома и своё хозяйство с кролями, с поросёнками… Им эта сетка рабица на клетки для кур, да для кроликов, ох как нужна! А рубероид – тоже всегда в хозяйстве сгодится – крышу в сарае сделать, или если в доме протекла – то починить.
За всё-про -всё эти двое местных обещали дать им сто пятьдесят рублей. Как раз на три пары джинсов – Пузачеву, Митрохину и Вовке Сухинину.
Шли в полной темноте по узкой тропинке, да по косогору.
Падали два или три раза, смеялись, шипели друг на друга, ругались…
Наконец, пришли.
Мужичонки эти стоят. Тачка у них с собой – запасливые.
– Вот сто рублей, больше нету, – сказал тот мужичонка, который постарше.
– Но мы же договаривались на сто пятьдесят, – возмутился Пузачёв.
– Больше нету, хочешь, бери, не хочешь, не бери, – сказал тот, что помоложе.
Ну и что с ними? Драться что ли!
Взяли стольник, да назавтра махнули в город Волгоград.
Кто не бывал в Волгограде, тот не знает… А так – город вытянулся повдоль реки Волги на манер страны Чили, что тоже вытянулась повдоль Тихого океана…
Только страна Чили вытянулась на тысячу километров, а город Волгоград только на пятьдесят… Но все равно это очень и очень много.
Кстати, Москва в диаметре в среднем пятьдесят километров. Но это в диаметре…
А Волгоград – полосочка вдоль реки. Длинная и тонкая, как глиста.
И по всей длине ходит скоростной трамвай.
На нем и поехали.
В Остраву выстроилась офигенная очередь желающих.
– Ничего себе! – присвистнул Митрохин, – нам ни в жисть туда не попасть, если не повезет.
Однако, повезло.
Оказывается, бойцам стройотрядов в форменных зеленых курточках был приоритет. А тем более в таких красивых как у Пузачёва, Митрохина и Сухинина. У них на спинах контуры Петропавловской крепости и надписи полукругом: ЛЕНИНГРАД… ССО Горного института…
– Это наши, – по русски сказал кто-то из чехов и приобняв ребят за плечи, протащил мимо грозного швейцара.
Внутри пахло пивом и хорошими сигаретами.
В углу наяривал самый настоящий джук-бокс, заправленный англо-американскими и чешскими пластинками. Из джук-бокса, что вместо крон приспособился глотать юбилейные ленинские рубли, неслись то златогласые песни Карела Гота, то забойные рифы модной группы Бахман Тёрнер Овердрайв…
– Здорово тут у вас, – сказал Сухинин, когда они подсели к каким-то полу-знакомым чехам, – совсем как на Западе.
– Если бы вы к нам в шестьдесят восьмом не подсылали бы свои танки, то и у вас бы всюду теперь так было, – ответил кто-то из чехов.
Заказали пива.
Пивичко, – с улыбкой подсказал и подправил патлатый, похожий на Джимми Пэйджа чех. Его имя было Владислав.
Разговорились…
О том, о сём… О рок-музыке, об ансамбле Лед Зеппелин, о сигаретах, о спорте, о хоккее с шайбой, о чемпионате мира…
– Владислав, а у вас джинсы на продажу есть? – напрямую спросил Митрохин.
– Есть, – с достоинством ответил Владислав, – новые "супер-райфл" по сто рублей.
– А вчера говорили, что по пятьдесят, – обиженно и с удивлением проканючил Митрохин.
– Нет, теперь по сто, потому что стрёма сильная, – решительно покачав головой так, что красивая шевелюра совсем по хард-роковски заходила ходуном, ответил Владислав.
– А подешевле? – неуверенно спросил Сухинин.
– Три пары слегка ношеных и линялых ливайсов на вас за сто рублей, – предложил Владислав.
– Идёт! – за всех решил Митрохин, и глаза у них загорелись радостными огоньками.
Эх…
Эх и ах!
Не было счастливее вечера в жизни Сухинина, когда он прямо в туалете кафе Острава переоделся в линялые американские джинсы! И как потом он пьяно отплясывал под песню Карела Гота "Элоис", что неслась из неутомимого джук-бокса…
И впервые тогда, как ему показалось. Девчонки смотрели на него как на нормального крутого парня, а не как на тюху и обсоса… Потому что на нем были настоящие линялые голубые джинсы ливайс…
Потом он еще целовался с какой-то из Воронежского стройотряда… А потом их едва не побили воронежские… Хорошо, Пузачев совсем трезвый был и развел, да и вовремя увел их.
Наутро грянул гром.
– Пузачев, Митрохин и Сухинин к комиссару отряда, – сказал бригадир, когда после развода все направились на рабочие места.
– И что там за фигня такая? – поинтересовался Митрохин.
– Заложили вас ребята. – сказал бригадир, – говорят, вы рубероид и сетку украли, да местным продали…
***
– Это что такое? – даже не стараясь и не пытаясь придать лицу умное вдумчивое выражение спросил Сухинин ходока-пришельца.
– Линейный Магистральный Газоперекачивающий Узел, – робея, ответил ходок-пришелец.
– М-м-м-да, – молвил Сухинин окончательно загрустив.
Смешно… Эти ходоки-пришельцы, как они у себя в Управлении называли подрядчиков на соискание газпромовских денег, робели его. Его – Сухинина робели, хотя сам он был далеко не храброго десятка. Вот Пузачёв у них был храбрец, это да. А Сухинин – разве ж он боец? Он и морды то ни одной в своей школьно-студенческой молодости не раскровянил – не разбил никому. А тут вот – пожалте – боятся его теперь, робеют. А робеют и боятся отнюдь не потому что он – Сухинин такой вот страшный, смелый и сильный, а потому боятся, что занимает он такое положение, что захочет – профинансирует те или иные научные ислледования по их теме – по газу, а не захочет, так и не подпишет планов и договоров с учеными. И будут те сидеть и сосать лапу. Перебиваться с хлеба на квас, преподавательской работенкой или в институте Губкина, или в институте МАДИ на кафедре альтернативного топлива, или в Университете на Ленинских-Воробъевых горах. А зарплата профессорская теперь какая? Вот то-то и оно! Потому и боятся ходоки-попрошайки его Сухининского грозного вида. Хотя, это им ходокам так только кажется, что он грозный. Тоже мне – Иван Четвертый!
Вот как место оказывается может изменить человека. Раньше Сухинин сам всех боялся – и милиционера на улице, и декана в их Горном институте на Васильевском, и геолога дядю Митяя, своего начальника боялся, ну… Ну, Пузачёва тоже боялся и ненавидел. А теперь? Зато с этими учеными ходоками-попрошайками ему не надо было корчить из себя умного семи пядей во лбу.
– Так и что это у вас? – еще раз переспросил Сухинин глядя в схему.
– Линейный Магистральный Газопере… – начал было ходок, но Сухинин его перебил.
– Ладно, сколько вы просите по этому договору? Где смета?
Профессор судорожно полез рыться в свой портфель.
– Да вот же смета, – недовольно скривился Сухинин. Покуда испуганный ходок беспорядочно копался в недрах своего видимо дареного ему на юбилей кожаного портфельчика, Сухинин сам вперед него нашел на столе необходимую бумагу.
Профессор подобострастно заблеял и изобразил на лице подобие самой любезной улыбки.
Ходоки не вызывали у Сухинина никакой симпатии. От них веяло какой-то затхлой еще той – советской стариной, когда само понятие, само звание – профессор еще чего-то значило. А теперь. А теперь они – эти ходоки выглядели такими жалкими в своих ничтожных потугах хотябы одеться соответствующим образом, идя сюда, в Газпром. На улицу Наметкина…
Сухинин машинально окидывал взглядом очередного ходока и ему на ум тут же приходило любимое Митрохинское выражение, – да у меня плащ дороже стоит, чем та его машина, на которой этот профессоришка приехал, а мои часы стоят дороже всей его квартиры с его женой и гаражом…
Так или иначе, работать было надо, и эта тягомотная рутина с ходоками от нищей и тощей науки, была записана в план, и ответственным за эту часть деятельности их корпорации была возложена на департамент Сухинина.
– Три миллиона четыреста тысяч, – задумчиво произнес Сухинин.
– Так ведь мы новую экспериментальную базу под эти исследования строим, – начал суетливо оправдываться ходок.
Сухинина это раздражало.
Если для бедного профессора три с половиной миллиона рублей были вожделенным громадным кушем, из которого тот уже наверняка скроил себе миллиончик, априори, заранее обворовав вовлеченных в исследования аспирантов, которым вообще наверняка платить не собирается, то для Сухинина, для его департамента эти деньги были сущей копейкой на шпильки секретарше.
А ведь для этого ходока миллион рублей, это сумасшедшие деньги, это доцентская зарплата за десять лет, или суммарная зарплата сотрудников всей кафедры альтернативного топлива его-профессоришки института за год… Знал бы он, сколько получаем мы с Митрохиным! Нет, лучше ему не знать…
– Условия знаете? – на всякий случай спросил Сухинин, подписывая бумагу за бумагой.
Профессора явно била нервная дрожь.
– Конечно-конечно, – блеял профессор, – ведь не первый год с вами работаем, пятнадцать процентов от сметной стоимости…
– Двадцать, – поправил его Сухинин, – с этого года двадцать.
Профессор вздохнул и поспешно закивал, – конечно, конечно, двадцать процентов, я понял, не волнуйтесь.
А Сухинин и не волновался. Вот еще! Будет он волноваться. Это профессор должен волноваться и чтобы в следующем году получить договор на разработки и на исследования, должен будет в этом году аккуратно принести двадцать процентов наличными. Потому как все равно он украдет у своих аспирантов и все равно сделает эти свои исследования, даже если бы откат составил и все пятьдесят…
– А куда они денутся! – говорил в таких случаях Митрохин.
И еще, подмигивая добавлял от себя, – курочка по зернышку, весь двор в говне.
***
Кафе Острава…
Едва их не выперли тогда из строй-отряда. Да что там! Едва из комсомола и из института не выперли!
Если бы не папашка Пузачевский не вмешался.
Прилетел из Питера и разрулил всё.
Даром что ли – начальник главного управления Лен-транс-газ…
Оставили их и в стройотряде, и в комсомоле и в институте.
– Вы мне все по гроб теперь обязаны, потому что я один за вас перед папашей отдувался, – сказал Пузачев.
Такие вот дела были.
Такие вот джинсы.