Митя проснулся рано, часов в пять. Лежа без сна в полутьме казармы, он слушал сопение задремавшего дневального, считал минуты, оставшиеся до подъема, и размышлял, что сегодня может помешать ему отправиться в увольнение. Потом он прикрыл глаза и перед его мысленным взором возник Витек. Витек Сидоренко со своей неизменной хитрой улыбкой.

Он кривлялся, строил рожи, наставнически размахивал пальцем прямо перед носом Мити и назойливо повторял: «Весь мир, мой юный друг, это театр, и люди, как ты понимаешь, в нем актеры. Вот так-то!»

— Рядовой Бажин, подъем! — вдруг прогремел чужой голос откуда-то сверху из-за Витькиной спины.

«Да я же не сплю, — хотел возразить Митя. — Просто лежу с закрытыми глазами». Но как раз в этот момент он понял, что именно спит, и что заснул он совсем не кстати, и что это голос сержанта Жия-на, который стоит над душой, орет и, если ему взбредет в голову, запросто может снова не отпустить Митю в долгожданное увольнение. Митя вскочил и начал лихорадочно одеваться. Сержант все еще стоял рядом. Он держал руки за спиной и покачивался с носков на пятки, как это делали немцы из фильмов про войну. Сержантские сапоги поскрипывали. Его ухмылку Митя чувствовал затылком.

Однажды в школе Митя целый урок спорил со своим соседом по парте, как надо себя вести, если ты в дремучем лесу встретился с диким зверем. Оба соглашались, что отступать — это трусость и вообще нельзя. Но сосед уверял, что ни в коем случае не надо и смотреть зверю в глаза, потому что это его обязательно разозлит. А злой зверь сразу нападает. Мите это казалось чрезвычайно унизительным. Он настаивал на том, что смелый и грозный взгляд прямо в переносицу страшной звериной морды обязательно напугает любое животное. Только тогда оно поймет, что столкнулось с существом более высокого порядка, пускай менее сильным, но зато более умным, и отступит. Теперь под взглядом Жияна, Мите подумалось, что его сосед по парте был не так уж не прав. Митя слишком ясно понимал, чего будет стоить ему сегодня смелый взгляд в сержантскую переносицу.

Когда над плацем затихли раскаты последнего сержантского «Р-разойдись», Школьник жестом остановил Жияна и сказал ему несколько слов. Сержант кивнул и окинул взглядом плац.

— Бажин! Поди сюда!

Замерев перед взводным командиром по стойке «смирно», Митя чувствовал на себе его оценивающий и недоверчивый взгляд.

— Увольнительную, — произнес Школьник, и Митя протянул командиру только что полученный от сержанта листок бумаги.

— В увольнительную? — спросил старший лейтенант.

— Так точно! — с готовностью отозвался из-за спины насупившегося комвзвода Жиян.

— Отставить, сержант. Я обращаюсь к рядовому Бажину. — Школьник посмотрел в сторону и повторил: — Тебя спрашиваю, дезертирский дружок. Сбежать задумал?

«Весь мир театр, — опять подумал Митя, — но почему же мне все время достаются самые дрянные роли?»

— Отвечать по уставу. Да или нет?

— По уставу, — распорядился Жиян из-за спины начальства и громко хрюкнул, не в силах сдержать смех.

Митя отчетливо представил вонючий, загаженный сортир, его стены с обычным набором образцов литературного солдатского остроумия, себя, который драит и драит все это щеткой, давно уже растерявшей почти всю щетину, и воскресное солнце, которое сквозь щели в деревянном потолке наблюдает за его стараниями и по-воскресному беззаботно хохочет. Смеется своим желтым противным смехом так, как будто он, Дмитрий Бажин, не рядовой Советской Армии, а рядовой туалетный работник.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к товарищу сержанту, — вдруг услышал Митя свой собственный голос.

— Что? — И брови обоих Митиных начальников поползли вверх.

— Разрешите обратиться к товарищу сержанту.

— К какому товарищу сержанту?

— К товарищу сержанту за вашей спиной.

Школьник обернулся назад и сделал шаг в сторону.

— Обращайтесь, — сказал он и как-то неуверенно пожал плечами.

— Товарищ сержант, как мой наставник, как старший товарищ, подскажите мне, как ответить на вопрос товарища старшего лейтенанта?

Сержант недоуменно посмотрел на Митю, потом на Школьника и снова на Митю:

— Чего?

— Если бы ваш друг попал в беду, вы стали бы его защищать или предали?

Жиян чувствовал себя так, будто ему врезали под дых на последней секунде боя, когда дать сдачи уже нет возможности.

— Ответьте, пожалуйста, по уставу, — прервал минуту молчания Митя и чуть не задохнулся от собственного нахальства.

Школьник стоял с каменным лицом и слушал, как вокруг плаца в траве стрекочут цикады. Когда Жиян перестал мычать, откашливаться и переступать с ноги на ногу, комвзвода снова повернулся к Мите:

— Рядовой Бажин, за неуважение к старшему по званию объявляю наряд вне очереди. Ясно?

— Есть, — отозвался Митя упавшим голосом. — Есть наряд вне очереди.

— Он же у нас специалист по нужнику, — довольно вставил Жиян, в преддверии скорого реванша вновь обретший дар речи.

— Правильно. Завтра отправишь его на кухню. Пусть осваивает смежную профессию.

— На кухню так на кухню, — разочарованно протянул сержант. — Только почему завтра?

— Потому что сегодня у него увольнение. Понял, нет?

Школьник вернул Мите увольнительную. Так он вставил обоим подчиненным. Пусть знают, кто тут главный.

День был такой, что хотелось сочинить какую-нибудь хорошую песню и тут же ее спеть.

Но Митя не пел. Он стоял возле продуктового магазина и ел мороженое. Со стороны картина была, разумеется, глупая. Взрослый детина, солдат, с бляхой на поясе, в галифе, грызет вафельный стаканчик. Зато это было так по-домашнему. Впрочем, не только вкус мороженого, но и все Митино настроение как бы воссоздавало ему дом, Москву. У него вдруг возникло ощущение, что если он будет долго-долго идти вот по этой улице, все время прямо и прямо, никуда не сворачивая, то часа через четыре, а может быть, даже и всего через два, он выйдет прямиком на Красную площадь. Или на что-то очень на нее похожее.

— Скажите, куда я попаду, если пойду по этой улице? — спросил Митя у случайного прохожего, пожилого мужчины с авоськой в руках.

— У нас все дороги ведут в центр.

— На площадь?

— Ну да. На центральную площадь. Только идти будет долго, сынок. Минут пятнадцать. Ты лучше сядь на автобус. Вон остановка. — И указал на противоположную сторону улицы.

Митя поблагодарил, но так как в запасе у него было гораздо больше пятнадцати минут, он решил, что пойдет пешком.

Тем временем из-за угла тяжело вырулил серый автобус и подкатил к поджидавшим людям. Через открытые окна до Мити донесся резкий голос кондукторши, выкрикнувшей призыв передать деньги за проезд и название остановки. Позади, прилепившись к заднему бамперу, висел мальчишка. В свободной руке у мальчишки была буханка хлеба. А вся его фигура напоминала грушу, зацепившуюся за край хозяйственной сумки и готовую вот-вот упасть на землю.

«Если бы твоя мама знала, как ты добираешься до булочной, она ходила бы за хлебом сама, а тебе бы надрала уши», — по-взрослому подумал Митя.

Мальчишка тоже заметил солдата и не сводил с него глаз. Понимая, что сейчас он, возможно, служит примером, пускай даже для этого шалуна, Митя непроизвольно подтянулся, расправил плечи, постарался придать своей походке солидность, но вдруг, неожиданно для самого себя, подмигнул мальчишке. Мальчишка тоже улыбнулся и махнул буханкой хлеба в ответ.

Надкусив край вафельного стаканчика, Митя подумал, что иногда для того, чтобы радоваться жизни, нужно совсем немного. Просто радоваться, без всякой причины. Впрочем, причины у Мити были, но совсем не для радости. Взять хотя бы это отеческое напутствие сержанта.

«Ты, Бажин, из увольнения не задерживайся, — повторил Жиян несколько раз. — Во-первых, потому, что отчизне без тебя будет туго, а, во-вторых, нам с тобой вечерком потолковать надо. Потолковать о делах твоих скорбных как мужчина с мужчиной. Понял? Ты понял, я спрашиваю?»

При этом сержант похлопывал Митю по плечу так, как соскучившийся по работе молот похлопывал бы по наковальне.

Митя его, конечно, понял. Хорошо понял. Но почему-то предстоящая разборка его не очень пугала. То ли сержант с утра стал поменьше ростом, то ли сам Митя подрос, но он не мог больше воспринимать Жияна так же всерьез, как раньше.

Ну, подеремся, думал он, как будто не о себе. Ну, наверняка мне достанется… Неужели не бывает неприятностей похуже?

Кстати, неприятность похуже у него тоже была — Оленька. Да, одно дело было хорохориться перед сослуживцами и совсем другое — остаться с этими мыслями наедине с собой.

«Девушки у меня уже нет». Это значит, что больше никаких писем он писать не должен. Если, конечно, хочет себя уважать. Ну а если все его предыдущие письма просто не дошли? Если все их какой-нибудь пьяный почтальон все время отправлял по другому адресу? А Оленька ждет, надеется и, кто знает, может быть, даже любит его…

— Бред, — сказал Митя сам себе вслух. — Бред. Если бы она хотела, она писала бы мне сама! Сама… Ясно?

И все-таки это было странно. Витек, балагур, насмешник, прошедший, по его словам, огонь и воду, когда узнал про свою девушку, сбежал из части и чуть не…

А он, который едва ли не плакал, расставаясь с Олей, теперь, можно сказать, спокойно, чуть ли не философски рассуждает, стоит ли продолжать с ней свою одностороннюю переписку или пришла пора ставить последнюю точку.

Митя подумал, что зря не сел в автобус. Не потому, что спешил попасть на площадь или еще куда-то, а потому, что, когда в толпе пассажиров тебя со всех сторон толкают живые люди, личные проблемы перестают казаться такими острыми. На время, конечно. До тех пор, пока кондукторша не выкрикнет название твоей остановки.

Но серый автобус перед ним уже захлопнул двери. Митя вздохнул и пошел своей дорогой. Мальчишка со своей буханкой все еще разглядывал этого странного солдата, когда автобус, отходя от остановки, наехал задним колесом на утопленную в асфальте крышку водосточного колодца. Машина звонко громыхнула всеми своими железными внутренностями, и пассажиры отозвались дружным выдохом. Мальчишка, прятавшийся от кондуктора, тоже подлетел вверх, и его ноги соскользнули с узкой железной перекладины. Теперь он висел на одной руке, а черный асфальт под ним бежал все быстрее и быстрее. Мальчишке не хватало ни сил, чтобы подтянуться на одной руке, ни самообладания, чтобы бросить хлеб на мостовую и ухватиться за перекладину другой рукой. Он уже просто ничего не соображал и висел, дергаясь, как червячок на крючке, и силы его таяли с каждой секундой.

Ни кондуктор, ни пассажиры его не видели. Его видел только Митя.

Он знал, что не отличается быстрым соображением. Вот и сейчас соображать, что происходит, он начал только секунд через пять. Но за эти пять секунд его тело, повинуясь чему угодно, только не Митиной голове, в несколько прыжков пересекло улицу, с разгону подпрыгнуло и мертвой хваткой вцепилось в бампер. Тут же рука его ухватила мальчишку за шиворот и втянула наверх, в безопасность. Прошло еще несколько секунд, и он понял, что ударился о железную стенку автобуса коленом, плечом и наверняка головой. Иначе с чего бы она так болела.

Автобус затормозил. Митя увидел, что к нему подходят какие-то люди, кто-то кричал, называл кого-то хулиганом, а Митя все висел на бампере, подобрав под себя ноги.

Вдруг издалека донесся пронзительный свист. Мальчишка с силой дернул Митю за штаны.

— Тикаем! — прокричал мальчишка в самое ухо Мите и потащил его в сторону от автобуса куда-то в проход между домами.

— Ты в порядке? — спросил Митя.

— Я — да! А ты?

И тут Митя пришел в себя. Он заметил постового, который быстрым шагом приближался к месту происшествия.

— Милиция!

Вслед за мальчишкой Митя бежал дворами, припадая на ушибленную ногу. Какое-то время он слышал позади себя крики и свист. Но после того как они перелезли через металлическую ограду и проскочили в дыру в деревянном заборе, звуки преследования смолкли. Однако мальчишка, по-прежнему прижимая хлеб к груди, не сбавляя хода, несся впереди. Митя полностью доверял ему и не отставал. Теперь они бежали через какую-то стройплощадку, нырнули в подвал строящегося дома, пробежали узким коридором и вот-вот должны были выскочить на улицу с противоположной стороны. Мальчишка обернулся к Мите и что-то крикнул.

— Пригнись, — услышал Митя. Но прежде чем он понял, что означает это слово, он уже сидел на грязном бетонном полу и держался руками за свою голову, которой опять так немилосердно досталось.