Стоя у овального зеркала, полускрытого широким двустворчатым книжным шкафом, генерал Папахин не спеша расчесывал редкую седую прядь волос, прикрывавшую гладкую, лаковую лысину. Он низко опускал крупную голову с покатым лбом, вздыхал, рассматривал на просвет расческу и сдувал с нее длинные бледные волосины.
Не то чтобы генерал Папахин был излишне озабочен собственной внешностью — просто расчесывание волос успокаивало его лучше любых транквилизаторов и теплых ванн.
Было от чего нервничать в эту ночь.
Разумеется, Папахину первому доложили о происходящих в Новочеркасске событиях, и — в отличие от горкомовских и обкомовских работников — он был на месте и мгновенно оценил обстановку.
Первой мыслью, которая пришла в голову генерала, была: «А не вывести ли в срочном порядке дивизию куда-нибудь на маневры?»
Мысль эту Папахин немедленно отогнал прочь, как совершенно абсурдную и безумную, однако с тоской подумал, что хорошо бы в эту минуту оказаться где-нибудь как можно дальше от эпицентра событий.
Кадровый военный и умный расчетливый политик, он никогда не занимался политикой профессионально, однако закулисная политическая жизнь страны, полная интриг и сговоров, происходила на его глазах и Папахин лучше, чем кто-либо, мог предугадать решения высших чинов государства с минимальной погрешностью, — так вот, генерал мгновенно осознал, по какому руслу будут развиваться события в Новочеркасске.
Впервые на его памяти рабочие крупного промышленного предприятия осмеливались бросить решительный вызов устоявшемуся в стране порядку, а значит — правительству, а значит — партии, а значит — самому Советскому государству.
Он не удивился, когда раздался звонок из Москвы и министр обороны СССР маршал Малиновский приказал объявить по дивизии боевую готовность.
— Пока ситуация в городе контролируется силами милиции, — резко сказал Малиновский, — но, возможно, очень скоро потребуется вмешательство армейских частей…
Положив трубку, Папахин задумался. Войска на улице мирного городка — это чревато трагическими последствиями. Разумеется, генерал выступал за скорейшее урегулирование конфликта, однако с трудом представлял себе, каким образом армия способна повлиять на его развитие, не прибегая к силовым методам, которых Папахин опасался больше всего.
Ну разве что попугать обывателя грозными солдатскими шеренгами.
А если обыватель не испугается, что тогда? Папахин терялся в догадках.
В конце концов генерал пришел к выводу, что вряд ли Москва ограничится телефонными звонками и следует ожидать скорого появления в Новочеркасске сановного эмиссара из центра, который и расставит все по местам.
Ждать и вправду пришлось недолго.
Поздним вечером адъютант доложил, что на территорию части въехал черный правительственный «зил».
— Очень хорошо, — к удивлению адъютанта, кивнул Папахин и отправился к овальному зеркалу. Расчесываться.
Он приглаживал седые пряди до тех пор, пока в коридоре не раздались громкие шаги и голоса. Сдув волосы с расчески, он одернул генеральский мундир и направился к двери.
Дверь немедленно распахнулась, и на пороге возникла хорошо знакомая Папахину высокая фигура.
— Вот так встреча! — удивленно воскликнул генерал.
— Здравствуй, — сказал Баранов и захлопнул дверь перед носом у опешивших сопровождавших. — Вот и свиделись снова, дружище…
Они обнялись; Папахин выудил из потайного шкафчика початую бутылку водки и два граненых стакана.
— Выпьем, Толя.
— Выпьем, Ваня.
Папахин разлил водку по стаканам. Чокнулись.
— Крепкая, зараза, — жарко выдохнул Баранов, залпом заглотнув содержимое стакана.
— На фронте и покрепче пили, — откликнулся Папахин. — Ты, может, голодный? Я прикажу, мигом ужин сообразим.
— Не до ужина. Дела поджимают. — Баранов уселся на стул, вынул из кармана мундштук и портсигар. Прикурил. Кольца бледного сизого дыма скрыли от собеседника его мрачное, осунувшееся лицо, изборожденное глубокими морщинами. — Ну, Ваня, что делать будем?
— Обстановка, конечно, напряженная, — сказал Папахин. — Судя по всему, завтрашний день будет ничуть не легче, чем нынешний. Город по-прежнему взбудоражен…
— Это я и сам знаю. Я спрашиваю: что делать?
Папахин пожал плечами.
— Я человек военный, — сказал он. — С гражданской публикой разбираться не умею. Видимо, надо вести переговоры… выслушать требования рабочих и сообща искать взаимоприемлемое решение…
Пршцурясь, Баранов глядел на фронтового друга.
— Странные слова говоришь, — процедил он. — Что значит: взаимоприемлемое решение? Чьи требования я должен выслушивать?
— Насколько мне известно, бастует весь электровозостроительный. Это тебе не три с половиной человека, это огромный коллектив. Заметь, не интеллигенция, не какая-нибудь прослойка — бастуют рабочие, хозяева государства!
— Ты мне лозунги не толкай. Мы оба с тобой знаем, в каком государстве живем и кто здесь хозяин, — отрезал Баранов.
— Как бы то ни было, вряд ли заставишь их идти на попятную, — сказал Папахин. — Слишком долго они молчали, теперь не станут. Интересно знать, какому дураку пришло в голову понизить расценки на заводскую продукцию одновременно с повышением цен на мясо? И так ведь люди с трудом концы с концами сводили…
— Я тебя не узнаю, Иван, — неприязненно проговорил Баранов. — Ты на чьей стороне?
— Ни на чьей. Я — человек военный, — упрямо повторил Папахин. — Что прикажут, то и сделаю.
— Тогда — наливай! — с улыбкой приказал гость. Забулькала водка в стаканах. Чокнулись. Выпили.
— А помнишь, как мы в сорок четвертом Днестр форсировали? — ностальгически произнес Баранов. — Лето было на дворе, а вода — холоднющая!
— При чем тут Днестр?
— Просто ты тогда приказ не выполнил, отказался. И ведь был прав!
— Это исключение, — буркнул Папахин.
— Благодаря тебе, может, и я тогда жив остался, и не я один. Корпусной вопил, как резаный, а потом к награде представил. М-да, было дело…
— Теперь такого уже не бывает, — откликнулся Папахин.
— А смог бы ты сегодня не выполнить приказ начальства? — вдруг поинтересовался Баранов.
Генерал удивленно поглядел на товарища.
— То есть как это — не выполнить? Не понял.
— Очень просто.
— Глупости говоришь.
— Вот и славно, — отчего-то удовлетворенно кивнул Баранов. — Очень хорошо и даже замечательно. Потому что приказ будет, и скоро.
— Какой приказ? От кого?
— Приказ сверху, — со значением произнес московский гость. — Сам понимаешь, что терпеть то, что сейчас происходит в городе, долго не будут. Могу сообщить по секрету, что не за горами экстренные меры. По всей видимости, без твоей дивизии дело не обойдется.
Папахин напрягся. В который раз он верно угадывал направление мыслей начальства и в который раз был обманут в своих ожиданиях, надеясь, что все-таки ошибается.
— А что в состоянии сделать моя дивизия? Мы же не милиция!
— Милиция — это ерунда, и ты это понимаешь лучше, чем кто-либо. Милиция — для впечатлительных старух и нервных девиц. Силами милиции теперь уже мало что изменишь.
— Толя, — серьезно произнес Папахин, — уж не хочешь ли ты сказать, что…
— Именно! Именно это я и говорю. Единственная реальная сила, которой можно воздействовать на мятежников, — армия. И она будет пущена в ход.
— У меня нет приказа.
— Он будет.
— Приказ вывести дивизию на улицы города?
— Приказ противостоять провокаторам и обезвредить их.
— Каким образом?
Баранов не отвечал. Он разглядывал пустой граненый стакан с капельками жидкости на стенках, и выражение лица его не оставляло сомнений в том, КАКИМ ОБРАЗОМ наверху намерены подавить волнения в городе.
— Два часа назад я говорил с министром обороны, и он не сказал мне ничего подобного, — выдавил Папахин.
— Приказ будет издан Верховным Главнокомандующим. Министр обороны тут уже ни при чем.
— Это безумие.
— Не тебе судить.
В кабинете зависло тягостное молчание. Затем Баранов широким жестом поставил граненый стакан на стол (тот жалобно звякнул, едва не разбившись) и встал.
— Вот что, Ваня. Ты меня давно знаешь. Давно и хорошо. Поэтому давай не будем тратить слов впустую. Сейчас во избежание эксцессов необходимо вывести танки на улицы города. И солдат — для патрулирования. Усиленные вооруженные наряды. И не забудь раздать боеприпасы.
— Зачем?
— Приказы не обсуждаются.
Папахин тоже встал.
Так они и стояли друг против друга, бывшие фронтовые друзья, генерал и высший партийный чин. Сохраняя на лице каменное выражение, Баранов с тоской думал о том, как же все-таки это тяжело: действовать не по совести, а по чьему-то лукавому велению, изображать из себя начальника, выступая, по сути, исполнителем чужой воли. Такова она, доля крупного политика, пытающегося всеми силами удержаться на плаву. И еще Баранов думал о том, как тяжело становиться негодяем в глазах старого и верного товарища. Тяжело, но — необходимо.
— Я не буду стрелять в людей, — сказал генерал.
— Если понадобится, будешь, — ответил высший партийный чин.
— Толя, ты понимаешь, что говоришь?
— Смир-рно, товарищ генерал! — вдруг рявкнул Баранов, и Папахин от неожиданности вытянулся во фронт. — Из партии вон вылетите за такие слова!
— Ты меня не пугай, — сказал Папахин. — И не таких видывал.
— Вызывай адъютанта и отдавай приказание. Танки должны выйти на улицы города через четверть часа.
— Толя!
— Генерал Папахин!
Папахин устало вздохнул и вновь опустился на стул.
— Я не отдам такой приказ, — произнес он.
— В таком случае вы отстраняетесь от командования дивизией, — объявил Баранов. — От имени Центрального Комитета Коммунистической партии беру руководство дивизией на себя.
— Бери, — кивнул генерал.
— Ты мне еще за это ответишь! — прошипел гость, позабыв о дружеских чувствах и ощущая себя в эту минуту лишь всемогущим начальником, которому осмелился перечить пешка-подчиненный. Он распахнул входную дверь. — Слушай мою команду! — гаркнул Баранов опешившей свите. — Немедленно подымайте солдат по тревоге. Вывести усиленные патрули на городские улицы. Быть готовыми к боевым действиям!
Папахин сидел на стуле в безжизненной позе, не подымая головы. Растерянные адъютанты глядели на начальника, на сановного московского гостя и не понимали, что происходит.
— Выполняйте!!! — рявкнул Баранов.
Одного из офицеров он поманил к себе пальцем и негромко произнес:
— А для вас — особое задание. В городе хорошо ориентируетесь? — Он порылся во внутреннем кармане пиджака и извлек небольшой листок бумаги. Показав офицеру размашисто начертанный на листке адрес, он поинтересовался: — Сможете отыскать? В таком случае передадите эту записку лично в руки. Лично, вы слышали?
Офицер с готовностью кивнул.
— Гражданская одежда найдется? — спросил Баранов. — Переоденьтесь. Не нужно привлекать к себе внимания.
Московский гость взял со стола генерала Папа-хина карандаш и под адресом написал: «12.30».