В половине третьего ночи в кабинет Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза товарища Н. С. Хрущева заглянул секретарь с красными от недосыпа и нервотрепки глазами.
— Никита Сергеевич! — осторожно позвал он. — Никита Сергеевич, проснитесь!
Хрущев открыл глаза. Он не спал, но вот уже более получаса бездвижно сидел в кресле, смежив веки и пытаясь отвлечься от горестных дум.
Он даже не захотел разговаривать с домашними, и, когда в одиннадцатом часу вечера из квартиры на Староконюшенном позвонила озабоченная долгим отсутствием мужа Нина Петровна, Хрущев, зло сверкнув глазами, рявкнул:
— Скажите ей, я занят! Пусть не звонит.
Сведения, поступавшие из далекого Новочеркасска, ужасали.
Весь минувший день в городе происходили антиправительственные выступления.
Милиция пыталась своими силами восстановить порядок и спокойствие.
Однако митингующие отказались подчиняться и завязали драку.
В больнице есть раненые.
Кошмар.
— Никита Сергеевич, к вам товарищи Брежнев и Семичастный. Говорят, срочно…
Хрущев выпрямился в кресле, одернул пиджак.
— Пусть войдут.
Брежнев вошел первым. Вид у него был усталый, но при этом деловитый. Семичастный сразу скользнул к дальнему креслу в углу и без приглашения занял его.
— Никита Сергеевич, пора принимать решение, — без лишних слов начал Брежнев. — Если вы этого не сделаете в течение ближайшего часа, ситуация окончательно выйдет из-под контроля.
— Я жду доклада Баранова, — сказал Хрущев. — Пока он мне не доложит обстановку, никаких решений не будет.
— Среди мятежников имеются убитые, — сообщил Семичастный.
— То есть как?!
— Обороняясь, работники милиции вынуждены были застрелить одного из злостных зачинщиков беспорядков, учащегося заводского профтехучилища, некоего Шейдина Петра Сергеевича. Кстати сказать, его отец, Шейдин Сергей Афанасьевич, был осужден в 1949 году за антисоветскую деятельность, но реабилитирован в пятьдесят шестом…
Это был точно рассчитанный ход. Сергей Афанасьевич Шейдин никогда не сидел (а может, и сидел: председателю КГБ сейчас недосуг было наводить справки о каком-то там Шейдине). Просто Семичастному не терпелось ущипнуть «кукурузника» за уязвимое место: мол, видишь, что ты наделал, освободитель.
— Яблочко от яблони… — язвительно вставил Брежнев.
— Кто позволил пускать в ход оружие?! — закричал Хрущев. — Я их всех под суд отдам!
— Работники милиции действовали в соответствии с установленными законом правилами, — невозмутимо парировал Семичастный. — В уставе МВД имеется пункт, разрешающий применять оружие в целях самозащиты…
Серый от гнева, Хрущев не нашелся, что возразить.
— Никита Сергеевич, войска ждут вашего приказа, — сказал председатель КГБ. — В данную минуту относительное спокойствие в городе сохраняется за счет патрулирования вооруженных групп и бронетехники на улицах. Однако с утра следует ожидать нового всплеска напряженности. По имеющимся у меня данным, рабочие электровозостроительного завода собираются перекрыть движение поездов на железнодорожной ветке, проходящей через Новочеркасск.
— Как это — перекрыть? — не поверил Хрущев.
— Для этих целей создаются специальные банды. Кроме того, не исключено, что к рядам бунтовщиков примкнут свежие силы. Информация о беспорядках в городе просочилась в область. Рабочие ряда предприятий Ростова, согласно нашей информации, готовы поддержать преступников…
Хрущев помассировал виски пухлыми короткими пальцами. Головная боль становилась невыносимой.
— Где Баранов? — спросил он. — Я хочу знать мнение Баранова.
— Мы могли бы вызвать его на связь, — сказал Семичастный.
— Вот и вызывайте.
Председатель КГБ и Брежнев незаметно переглянулись.
— Велика опасность, что обо всем этом прознают западные средства массовой информации, — проговорил Семичастный. — Будет международный скандал.
— Обязательно будет, — поддакнул Брежнев.
— Теперь уже все равно, — устало выдохнул Хрущев. — Только не надо кровопролития!
— Вот и я говорю о том же! — воодушевился председатель КГБ. — Если мы активизируем танковую дивизию, то сможем избежать нагнетания напряженности!
— Клин клином? — усмехнулся Хрущев.
— Подумайте о простых мирных жителях, которые оказались заложниками бандитов!
— Никакие они не бандиты. Просто до них не довели генеральную линию партии, не растолковали, — с обезоруживающей наивностью объяснил причины беспорядков Первый секретарь ЦК КПСС. — Я вот с работников горкома и обкома три шкуры спущу! Я им покажу, засранцам! Они у меня узнают, где раки зимуют! Чтобы так запустить агитационную работу! Вся страна живет в едином порыве, советский народ семимильными шагами… а они! — Хрущев горестно вздохнул и покачал головой.
— Никита Сергеевич, — заученно проговорил Брежнев, глядя поверх начальственной лысины, — я не хотел говорить, но… Дело в том, что рабочие на митинге выкрикивали антиправительственные и антипартийные лозунги. Проявляли недовольство курсом партии. Несколько человек публично сожгли свои партийные билеты.
— Вот и хорошо, — кивнул Хрущев, против воли играя на щеках крупными желваками. — Баба с возу, кобыле легче. Партии не нужен такой балласт.
— Ничего хорошего не вижу, — возразил Семичастный. — Подумайте сами: какой пример для несознательного элемента!
— И какой урок для нас! — подхватил Никита Сергеевич. — Принимаем в партию кого ни попадя. Как говорил Ленин: «Лучше меньше, да лучше!»
Семичастный и Брежнев вновь переглянулись. Похоже, их нешуточно раздражало упрямство неподатливого главы государства.
— Я еще не все сказал, — грустно произнес Брежнев. — Они высказывались также и против вас лично…
Хрущев удивленно поднял голову:
— Что? Против кого?!
— Против вас. Звучали призывы сместить вас с должности и отдать под суд за развал государства.
— Меня-а?!
— Так они говорили, — поспешил уточнить Брежнев, опасаясь быть неправильно понятым. — А еще перед зданием горкома партии публично сожгли ваш портрет.
— Мой портрет?
Брежнев сокрушенно вздохнул.
Несколько мгновений Хрущев смотрел прямо перед собой, словно оценивая смысл сказанного.
— Как изменились люди, — произнес вдруг он. — Разве можно было вообразить что-нибудь подобное, когда у власти был Коба? Выходит, перемены — все-таки не пустой звук!
В этот момент требовательно зазвонил телефонный аппарат.
Хрущев уставился на него с удивлением, словно не верил собственным ушам.
— Никита Сергеевич, Новочеркасск на проводе, — сообщил секретарь. — У телефона товарищ Баранов.
— Баранов! — повторил Хрущев, вздрогнув. Брежнев и Семичастный подались вперед.
— Алло, Никита Сергеевич? Баранов докладывает…
— Ну, давай же скорее, не томи!
— Обстановка напряженная. К утру ожидаются массовые беспорядки.
— Ты встречался с партийным активом?
— Так точно. Но они ничего не могут сделать. Совершено нападение на работников милиции. Имеются раненые и один убитый.
— Среди милиционеров?
— Никак нет, — после паузы произнес Баранов. — Среди участников беспорядков…
— Что можно предпринять?
— Никита Сергеевич, положение крайне тяжелое. Нужны решительные меры.
— Я думаю, тебе нужно с утра выступить по городскому радио. Призвать к порядку. Если соберется митинг, выступить на митинге. Пообещай, что мы разберемся с их требованиями и примем меры. Чего они хотят?
— Они хотят… Извините, Никита Сергеевич, но в числе требований повстанцев — смещение вас с поста Первого секретаря Центрального Комитета…
— Эк хватили! — крякнул Хрущев.
— Простите, не понял?
— Это я про себя. Ладно, скажи, выслушаем и это их требование. Пусть только дадут обещание не учинять больше беспорядков.
На другом конце провода зависло молчание. Наконец Баранов сообщил:
— Дело в том, что они планируют устроить в городе погромы. Чтобы вовлечь в свои ряды мирное население. Как мне стало известно из надежных источников, зачинщики написали письмо, которое собираются обнародовать завтра на митинге. Это обращение к главам ведущих империалистических государств с просьбой объявить бойкот Советскому Союзу и потребовать изменения нынешнего социально-общественного строя.
— В капитализьм, значит, захотелось, — мрачно уточнил Хрущев.
— Они хотят собрать подписи, чтобы затем передать письмо эмиссарам ЦРУ. Имеется информация, что беспорядки спровоцированы тайными агентами заокеанской разведки…
— Ну, вот уж этого я не допущу никогда, — сказал Хрущев. — Пусть командующий танковой дивизией примет меры.
— Я взял командование на себя, — сообщил Баранов. — Генерал Папахин отказался выполнять мои приказы, и потому я отстранил его от командования.
Хрущев молчал. Прижимая к уху трубку, он пытался восстановить в сознании разрушающуюся на глазах единую картину мира. Холодная струйка пота струилась с лысины к виску и ниже, по шее, заползая за ворот рубахи.
Обреченным движением руки Хрущев ослабил узел галстука. Ему было трудно дышать.
— Действуй по обстановке, — сказал он Баранову.
— Я могу дать приказ стрелять на поражение?
— Действуй по обстановке… — безжизненно повторил Хрущев и опустил трубку. Он поднял мутные глаза и, казалось, не сразу узнал сидевших перед ним Брежнева и Семичастного.
— Не надо так волноваться, Никита Сергеевич, — с трудом скрывая торжество в голосе, произнес председатель КГБ. — Все будет хорошо. Вот увидите: все будет очень хорошо…
— А с тобой, — вдруг снова взвился Хрущев, — мы еще разберемся!
Семичастный покорно опустил голову.