Некоторые данные о современном положении франкмасонства (1906 год)

(Записка военного агента русской армии, полковника А. Д. Нечволодова) [108]

Совершенно секретно.

С 15 сентября по 15 ноября 1906 года я совершил заграничную поездку с целью изучения вопроса о денежном обращении в Западной Европе и для сбора сведений о современном состоянии франкмасонства.

Собранные данные по последнему вопросу имеют, конечно, совершенно отрывочный характер, а потому настоящая записка и представляет из себя лишь последовательное изложение тех сведений об этом тайном обществе, какие мне удалось собрать по мере посещения различных городов.

18 сентября я прибыл в город Стокгольм и посетил нашего генерального консула В. А. Березникова; на мой вопрос о франкмасонстве в Швеции, о содействии со стороны шведов русской революции, о связи этих двух данных между собой, а также и о значении шведских евреев как во франкмасонстве, так и в государственной жизни, г. Березников ответил мне следующее: франкмасонство распространено в Швеции чрезвычайно сильно; начиная от королевской семьи и кончая кругом так называемого порядочного общества, принято принадлежать к той или другой ложе; чтобы быть членом парламента, надо почти обязательно быть масоном; в числе шведских масонов числятся много пасторов и офицеров; деятельность лож ограничивается, по-видимому, символическими обрядами и собраниями, а также и благотворительностью; евреи принимаются в число братьев; о выдающемся их значении в шведском масонстве ничего неизвестно; вообще же, они за последние годы сильно входят во все отрасли государственной жизни, и в настоящее время все банковые и крупные промышленные дела сосредоточены в их руках; участие шведов и даже высшей администрации в нашем революционном движении несомненно; только за самое последнее время, ввиду сильного развития в самой Швеции социализма, находящегося в связи с русскими событиями, высшее Правительство переменило свою тактику; затем г. Березников сообщил мне, что, несмотря на весьма плохую постановку дела, за отсутствием денежных средств, относительно нашей тайной разведки о влиянии шведов на русское революционное движение у него имеется список лиц, принимающих активное участие в этом движении посредством тайной доставки оружия, рассылки прокламаций, укрывательства наших государственных преступников и пр.

На вопрос мой, имеется ли какая-нибудь связь между этими лицами и франкмасонами, г. Березников ответил мне, что это ему совершенно неизвестно, так как ему никогда не приходило в голову делать подобное сопоставление, да и вообще по поводу масонства как нашей миссией в Стокгольме, так и русским центральным Правительством, насколько ему известно, никогда никаких вопросов не возбуждалось.

В этот же вечер я имел случай познакомиться с ротмистром шведской конной гвардии графом Розеном, при посредстве которого мне удалось достать полные списки (матрикулы) всех шведских масонов.

Из этих матрикулов, между прочим, можно усмотреть, а) что все шведские масоны, помещенные в списках, имеют только низшие степени посвящения и б) что шведские ложи находятся в связи с ложами всего мира, причем, кроме того, в числе шведских братьев числятся масоны и иностранных лож: король английский Эдуард, наследный принц датский и др.

Матрикулы эти были показаны мною В. А. Березникову и возбудили в нем живейший интерес, так как он тотчас же нашел в них фамилии нескольких шведов, принимающих деятельное участие в революционном движении в России.

Я просил г. Березникова сверить означенные матрикулы с его секретным списком и, сделав соответственные пометки, выслать затем мне их в Киссинген, что и было им исполнено с величайшей готовностью.

Из трех этих матрикул видно, что мои предположения о принадлежности шведов, содействующих нашей смуте, к франкмасонам вполне оправдались, так как все 40 человек, помещенных в секретном списке г. Березникова, оказались масонами, занесенными в матрикул.

Из Стокгольма я проехал в Копенгаген, где познакомился с неким г. Симкенсом, который при ближайшем знакомстве оказался мастером ложи Хирам-Абиф в Гааге; г. Симкенс начал убедительно уговаривать меня вступить в братство и в доказательство своей уверенности в том, что из меня выработается в самом непродолжительном времени выдающийся масон, подарил мне свой мастерский знак. Затем г. Симкенс предложил немедленно ввести меня в большую Копенгагенскую ложу, указывая на особые преимущества, связанные со вступлением в эту ложу, так как она имеет в среде своих братьев много членов различных царствующих фамилий; кроме того, при посредстве некоторых ее членов можно впоследствии достигнуть и посвящения в мартинизм.

Я отклонил любезное предложение г. Симкенса, объяснив ему, что русские служащие не могут принадлежать к тайным обществам; тогда он указал мне, что я могу поступить в ложу совершенно негласным образом и моя фамилия нигде не будет записана, причем добавил, что имеется значительное количество такого рода членов; я вынужден был вторично отказаться под предлогом скорого отъезда.

На следующий день после этого разговора я имел случай убедиться в справедливости слов г. Симкенса относительно значения Копенгагенской ложи, так как ее посетил прибывший накануне из Христиании норвежский король Гакон в обществе многих других весьма высокопоставленных лиц.

Из Копенгагена я направился в Киссенген, где познакомился с председателем Киссенгенского отделения Швейнфуртской ложи — доктором Дируфом. Доктор Дируф доставил мне франкмасонский календарь на 1907 год, из коего видна та сторона организации франкмасонства, которая не считается нужным быть скрытой.

Доктор Дируф с большой готовностью вызвался сообщить мне некоторые данные по масонству; по его словам, масонство — учение высокохристианское и борется с католицизмом; цель его — всемирное братство людей; никакой иудейской подкладки оно не имеет, в политику вовсе не вмешивается, и главнейшая тайна масонства заключается в том, что в нем вовсе нет ничего тайного.

Насколько был искренен доктор Дируф, я судить не берусь, но, согласно заявлениям лиц, виденных мною в Париже, большинство масонов действительно вовсе и не подозревают о том тайном верховном руководстве, которое направляет деятельность всех лож, а наивно считают, что братство служит исключительно гуманным целям, а тайной облечены только масонские обряды и символы.

По прибытии моему в Париж во время разговора на политические темы, которые я вел с двумя моими знакомыми, совершенно непричастными к какого бы то ни было рода общественной деятельности, герцогом Ришелье и виконтом де-ла Уссе, ими, между прочим, было высказано следующее: в настоящее время Франция управляется всецело франкмасонами, которые, в свою очередь, являются орудиями, с одной стороны, еврейства, а с другой стороны, английской политики, причем председатель Совета министров Клемансо, человек с гораздо большим значением, чем сам президент республики франкмасон Фальер, только по виду социалист; в действительности же Клемансо — вполне покорный слуга Англии, давно ею купленный; ввиду значительного недовольства во Франции современным порядком вещей возможен даже государственный переворот, но переворот этот, если и совершится, то он будет произведен только для вида, действительная же власть останется по-прежнему в руках Клемансо, франкмасонов, евреев и англичан.

Затем оба собеседника пояснили мне, что в ближайшем будущем, по тем данным, которыми они располагают, должно произойти решительное столкновение Англии с Германией, причем ныне ведется высшими английскими политиками с королем Эдуардом во главе подготовка к этому столкновению в следующем направлении: дабы воспрепятствовать Германии получить могущественного союзника на море в лице Соединенных Штатов, Англия, которая успела уже вернуть почти целиком свои капиталы, данные в долг Америке после междоусобной войны, вызовет столкновение между Японией и Соединенными Штатами, столкновение это, ввиду современного состояния флотов обеих сторон и неготовности Панамского канала, несомненно, должно решиться в пользу Японии; затем Англия в союзе с Францией вызовет войну с Германией, которую начнет с уничтожения флота последней державы, чем устранится всякая опасность высадки германских войск на побережье Соединенного Королевства; после этого Англия предоставит немецким войскам разгромить на суше Францию, в чем, по словам обоих лиц, говоривших мне это, не может быть, конечно, ни малейшего сомнения.

Таким образом, благодаря этой войне все выгоды получит только одна Англия, так как, несмотря на победу на суше, Германия все-таки навеки потеряет свою морскую торговлю, причем война одинаково разорит как ее, так и Францию, что опять— таки послужит только на пользу Англии.

Настоящее зловещее положение вещей сознается многими французами, искренне желающими избегнуть столкновения с Германией, но состав современного французского правительства таков, что оно всецело руководствуется инструкциями из Лондона, а других сколько-нибудь способных лиц, могущих сплотить около себя все националистические и патриотические группы, решительно не имеется. Все эти партии имели было надежду, что таким лицом явится Поль Думер, особенно после ссоры его с франкмасонами вследствие разоблачений их шпионской деятельности в армии, однако впоследствии и Поль Думер потерял доверие этих партий, так как он все-таки не порвал с масонами и вел за последнее время слишком очевидную двойную игру.

Затем оба мои собеседника высказали мне, что, хотя они лично стоят совершенно вне всяких политических партий, тем не менее охотно познакомят меня со всеми лицами, занимающимися борьбой с иудейством и франкмасонством, причем виконт де-ла Уссе вызвался даже, в случае если я пожелаю, сопутствовать мне в Лондоне для оказания помощи по изучению франкмасонства в Англии. В Лондоне мне, к сожалению, за недостатком времени побывать не удалось, но в Париже, благодаря любезному содействию упомянутых двух лиц, я вскоре познакомился с ближайшими помощниками Эдуарда Дрюмона, редактора «Свободного слова», — Гастоном Мери и Эрве де Ровиллем; с графиней Мирабо-Мартель (Жип), которая собирает в своем салоне всех светских антисемитов и антимасонов; с негласным агентом Рима в борьбе с масонством аббатом де-ла Бессонери и, наконец, с тремя главными деятелями антимасонства: Морисом Тальмейром, Андре Бароном и Копен-Альбанселли; последний был масоном, достиг степени розенкрейцера, но затем порвал с франкмасонством и объявил ему самую беспощадную борьбу, когда при посвящении в высшую степень ему было открыто, что означенное общество служит тайным целям иудейства и английской политики.

Упомянутые выше группы лиц, работающие, по моему убеждению, весьма деятельно, но не в достаточной связи между собой, собрали ныне уже весьма обширный материал для полного освещения иудо-масонства, материал, большей частью привезенный мной в Петербург, и ведут ныне самую энергичную пропаганду против захвата власти евреями и масонами во Франции.

Наибольшее количество данных доставили мне гг. Тальмейр, Барон и Копен-Альбанселли.

Они подтвердили мне, так же как и графиня Мартель, и гг. Мери и де Ровилль, что все нити нашей революции сосредоточены в иудейско-масонских руках, что из наших общественных деятелей некоторые находятся в несомненной связи с масонами и с главным раввином Парижа, что бывший член Государственной Думы г. Кедрин открыто появлялся на заседаниях «Великого Востока» и что вожди конституционно-демократической партии (Милюков, Струве и др.), несомненно, составили программу своей деятельности под непосредственным руководством высших франкмасонов; кроме того, они отметили в переданном мне списке «Масонского генерального штаба» фамилии лиц, принимающих активное участие в русском революционном движении, причем лица, наименее важные в этом отношении, отмечены черточкой, более важные — одним крестиком, а самые выдающиеся — двумя.

Затем г. Тальмейр передал мне также собственный экземпляр «Ежегодника Великого Востока», в котором на с. 277 прямо говорится о существовании франкмасонских лож в России в настоящее время.

По вопросу о современной политической программе Англии, изложенной мне гг. Ришелье и Уссе, упомянутые три лица вполне подтвердили ее существование, но сделали при этом следующее существенное дополнение: несомненно, таковая программа существует, и английские политики прилагают все усилия к ее осуществлению, и притом в самом ближайшем будущем, так как хотят ее провести при жизни короля Эдуарда, зная, что будущий король, принц Уэлльский, по своему характеру мало способен к активной деятельности; кроме того, крайне благоприятным обстоятельством для возможно скорейшего проведения этой программы являются в настоящее время полная подчиненность английскому влиянию современного французского правительства с Клемансо во главе и неготовность морских вооружений Соединенных Штатов и Германии; однако существует сильнейший тормоз к осуществлению этой программы в лоне самого франкмасонства; тормоз этот — франкмасоны-евреи, которые отлично понимают, что если будущая война послужит исключительно на пользу Англии, то она в это же время разорит Францию и Германию, а в последних двух государствах в настоящее время слишком много еврейских капиталов, неизмеримо больше, чем в Англии; поэтому евреи— франкмасоны и выступили решительными противниками английской программы.

По словам гг. Тальмейра, Барона и Копен-Альбанселли, евреи в этом вопросе на тайных франкмасонских советах одержали в настоящее время победу, но разногласие это вызвало впервые со времени существования франкмасонства сильнейший раскол между его английскими и еврейскими членами, раскол, который впоследствии может быть роковым для могущества самого франкмасонства.

Осторожно опрошенный мною на другой день после этого разговора по поводу современных политических обстоятельств масон третьей степени и бывший член Совета Великого Востока г. Поль Думер, с которым я имел несколько совещаний по чисто финансовым вопросам, несмотря на уклончивость своих ответов, тем не менее высказал мне совершенно определенно, что в настоящее время для Франции возможно только соглашение с Англией, что он этому соглашению вполне сочувствует и хотя и не верит в войну в ближайшем будущем, но находит, что, в случае ее возникновения, Франция должна искать реванш за 1870 год.

Относительно организации английского франкмасонства и связи его с французским гг. Тальмейр, Барон и Копен-Альбанселли сообщили мне, что между ложами этих двух фракций масонства связи нет, и они находятся между собою официально даже в разрыве, равно как «Великий Восток» Франции находится в разрыве с германскими ложами; но разрывы эти созданы умышленно, чтобы скрыть от низших масонов интернациональный и антипатриотический характер этого братства; главные же руководители французского и английского франкмасонства находятся между собою в самой тесной связи; при этом мне было пояснено, что истинные главари масонства не всегда имеют высшие степени посвящения, а иногда даже вовсе и не числятся масонами, как, например, Ротшильды и главный раввин Парижа, но тем не менее они именно и направляют деятельность лож всего мира, лож, в которых большинство членов преследуют свои личные мелкие карьерные и денежные интересы и далеки от понимания того, орудием чего они служат.

Относительно участия членов английского масонства в событиях в России гг. Тальмейр, Копен-Альбанселли и Барон затруднились дать мне какие-либо положительные сведения, но указали, что английским центром, где сосредоточена активная деятельность против России, являются лондонское «Общество иудейской территориальной организации» и лондонское же «Общество помощи русским евреям». По данным «Таймса», членами советов этих обществ являются: а) «Общества иудейской территориальной организации» — Израэль Зангвиль, Артур Коген, Эдер, Тармель Гольшмид, Филип Гартог, Павел Гирш, Вениамин Киш, Макс Лангерман, Лазарь Лангдон, Виль Родштейн, Клемен Саламан, Соломон И. Соломон, Исидор Шпильман, Турнер, Люсьен Вольф, Юдифь Зангвиль; б) «Общества помощи русским евреям» — лорд Ротшильд, Самуил Монтегю, Давид Александр, Н. С. Иосиф, Клавдий Монтефиори, Леонард Коген и Стюарт Самуэль.

Через несколько дней после этого разговора я виделся с моим старым знакомым по Петербургу, германским послом в Париже, князем Радолиным.

Во время этого свидания я завязал разговор с князем по вопросам международной политики, причем спросил его, вероятно ли в будущем столкновение Англии и Германии при условиях, которые очерчены выше. На это князь выразил мне, что я совершенно верно оцениваю обстановку и, к сожалению, экономическая борьба между Германией и Англией все более и более обостряется; относительно войны он, как дипломат, может мне сказать, что в самом ближайшем будущем ее ожидать нельзя, но за то, что произойдет через несколько месяцев, он поручиться не может, и, во всяком случае, не подлежит ни малейшему сомнению, что современное французское правительство всецело на стороне Англии, так как состоит исключительно из франкмасонов; можно поручиться, что Германия ничего не сделает для обострения современных отношений, которые в настоящую минуту вполне удовлетворительны, но, конечно, это обострение всегда может быть вызвано с другой стороны.

Когда я высказал князю Радолину мою мысль, что следовало бы создать в противовес Англии и Японии тесное соглашение между Россией, Францией и Германией, он ответил мне с большой живостью и откровенностью, которая даже несколько удивила меня, следующее: «То, о чем вы говорите, было всегда моим руководящим взглядом; скажу вам более, год тому назад, во время возникновения Мароккского вопроса, у нас, немцев, были все козыри в руках, чтобы это соглашение состоялось, и история покажет, что не я был причиною того, что события приняли, к сожалению, совершенно другой оборот. Как же исправить современное положение вещей — это вопрос очень трудный и, во всяком случае, в настоящее время ничего в этом отношении сделать нельзя, я даже не вижу и для ближайшего будущего, в чем будет заключаться тот благоприятный повод, который даст возможность совершить этот поворот».

Переходя к вопросу о русских внутренних делах и отмечая твердость, проявленную нашим Правительством в подавлении революции, князь Радолин сказал: «Придет время, когда Россия оценит политику Горемыкина, стоявшего за распущение Государственной Думы; теперь пишут, что у вас готовятся дать равноправие евреям; я отнюдь не берусь за разрешение еврейского вопроса в России, но могу с уверенностью сказать, что если им будет дано равноправие, то его уже никогда нельзя будет взять назад, а что будет при этом через 20 лет с Россией, нетрудно предвидеть, имея перед глазами современную Францию и Австрию; да и у нас более трех четвертей капитала принадлежит иудеям, а в Берлине на улицах вы встретите больше евреев, чем немцев».

Из остальных данных, собранных мною в Париже по франкмасонству, заслуживают внимания беседа с аббатом дела Бессонери и некоторые сведения о мартинизме.

С аббатом де-ла Бессонери познакомил меня виконт дела Уссе; аббат этот лично не играет никакой заметной роли в Париже, так как ведет всю антимасонскую деятельность через аббата Турмантена, но тем не менее именно он является истинным агентом Рима в борьбе с иудео-масонством. Аббат де-ла Бессонери выразил мне, что ему хорошо известно про участие масонов в русской революции, но так как события в России не касаются непосредственно Ватикана, то он особенно не следил за этим вопросом; он глубоко убежден в том, что в настоящее время все христианские государства должны соединиться для борьбы с иудео-масонством, и предложил мне поддерживать с ним переписку, причем обещал сообщать мне данные по масонству, имеющие связь с событиями в России.

О мартинизме я услышал в Париже впервые от Инфанты Евлавии, которая неоднократно говорила мне, что это тайное общество, особенно распространенное среди высшей аристократии и царствующих фамилий, хотя и признает Христа, но Христа чисто гностического, и является, в сущности, очень ловким и опасным оружием того иудейства, которое руководит и масонством.

Андрэ Барон мне также показывал массу рукописных материалов по современному мартинизму и вполне подтвердил общность этого учения как с иудейством, так и с масонством.

Покинув Париж, я посетил на обратном пути Берлин.

В Берлине мне не удалось за краткостью времени собрать каких-либо существенных данных по масонству, и я успел лишь войти в сношение с главой германских антисемитов в Рейхстаге — бароном Либерманом фон Зоннебергом, который предложил мне свои услуги для совместной деятельности по исследованию еврейского вопроса.

Между прочим, барону Либерману удалось в самое последнее время войти в весьма знаменательное сближение с Бебелем, который, являясь главой социалистов, прозрел наконец, что евреи под флагом социализма преследуют исключительно свои расовые цели, почему он, подобно Анри Рошфору во Франции, оставаясь при своей крайне радикальной программе, ныне переходит вместе с тем на сторону антисемитов.

Общие впечатления моей поездки по вопросу о франкмасонстве следующие:

1) многие русские государственные люди и дипломаты недостаточно знакомы с масонством; в этом отношении заслуживают внимания германские дипломаты в Париже, которые очень считаются с франкмасонством и внимательно его изучают;

2) ввиду очерченной выше английской политической программы можно ожидать новой войны России с Японией в ближайшем будущем лишь в том случае, если еврейская партия в высшем масонстве окончательно возьмет верх над английской и в верховном масонском совете будет безусловно решено сохранить на несколько лет без изменения существующее политическое положение Соединенных Штатов, Англии, Франции и Германии. В противном же случае едва ли Япония ввяжется в новую войну с Россией, имея в виду, что ей одновременно может понадобиться огромное напряжение сил и для борьбы с Соединенными Штатами.

[Следующий абзац зачеркнут. — О. П.]

Во всяком случае, если нам предстоит новая война с Японией, план кампании с нашей стороны должен быть соображен так, чтобы затянуть ее на долгий срок, пока мы не будем в состоянии дать решительного сражения с надеждой на успех; до этого же следует избегать всего, что дало бы японцам возможность иметь отдельные успехи, в виде ли поражения наших передовых отрядов или взятия далеко выдвинутых укрепленных пунктов.

Так как неизвестно, как окончательно сложится политическая программа в высшем масонстве, и так как есть сильные шансы на победу иудейской партии, которая в настоящую минуту имеет верх, России теперь же следовало бы решить все вопросы, связанные с возможностью новой войны на Дальнем Востоке;

3) несмотря на огромную силу современного иудо-масонства, в настоящее время против него ведется уже ожесточенная борьба, и борьба успешная; во Франции все уже стали интересоваться этим обществом; истинные его цели перестают быть тайной, и число антимасонов растет с каждым месяцем. Гг. Тальмейр, Барон и Копен-Альбанселли твердо убеждены, что при их еще жизни им удастся быть свидетелями начала падения могущества франкмасонства и еврейства.

В Англии ныне образовался в лоне самого масонства непримиримый раскол на почве столкновения английских и иудейских интересов.

Наконец, в Германии сильно растет и охватывает все большие и большие круги населения крайнее недовольство против евреев;

4) для более успешной борьбы с иудео-масонством всем антисемитам и антимасонам необходимо войти между собой в более тесное соглашение.

В этом отношении для России было бы особенно важно теперь же завязать по этому вопросу сношения с Ватиканом, который, по словам аббата де-ла Бессонери, пойдет нам навстречу с самой большой готовностью.

А. Нечволодов.

1 декабря 1906 г.

С.-Петербург

 

Меморандум генерала Маниковского

[112]

С. секретно

№ 165392

Доверительно. № 12

Военному министру через генерала Фролова

I.

Настоящая война застала Россию неподготовленной во многих отношениях, но ни в одном эта неподготовленность не имела столь роковых последствий, как по части артиллерийского снабжения армии.

Главнейшей причиной этого следует признать непредвидение масштаба настоящей войны, а потому и непринятие заблаговременно надлежащих мер к обеспечению армии необходимым для нее боевым снабжением.

Грешны в этом отношении оказались не мы одни, а и все наши союзники. И только одна Германия, по-видимому, ясно отдавала себе отчет о масштабе грядущей войны, понимала ее неизбежность, упорно к ней готовилась и принимала все меры к тому, чтобы не быть застигнутой ею врасплох. Ее исключительно развитая промышленность оказала ей при этом величайшую услугу.

Здесь, конечно, не место вдаваться в исследование наших стратегических заданий по части боевого снабжения армии; цель настоящего доклада — указать лишь на последствия, происшедшие от неудовлетворительности этих заданий, чтобы на основании этого горького опыта попытаться найти правильный путь не только для отдаленного будущего, но и для ближайшего настоящего.

Итак, в чем же, собственно, состояла наша неподготовленность? Главным образом в том, что в предположениях о потребности в боевом снабжении для будущей войны мы, базируясь на опыте нашей Маньчжурской кампании, масштаб которой, конечно, не мог быть отнесен к большой европейской войне, определили слишком незначительную норму этой потребности, вследствие чего и не развили заблаговременно надлежащим образом ни наши казенные заводы, ни те из частных, которые в мирное время изготовляли предметы боевого снабжения. Точно так же мы предполагали, что возимых комплектов батарей и тех местных артиллерийских парков, которые с началом мобилизации должны были быть собраны (из готовых запасов) Главным артиллерийским управлением, хватит по крайней мере на целый год большой войны, между тем как их хватило всего на 4 месяца, и уже в декабре 1914 года наша армия стала ощущать острый недостаток в боевом снаряжении.

Тогда пришлось наскоро мобилизовать всю нашу промышленность — и казенную, и частную, работавшую и не работавшую на оборону, а также вызывать к жизни совершенно новые предприятия, способные принять участие в изготовлении боевых припасов.

Дело это, — до крайности трудное вообще и приносящее ощутительные результаты очень нескоро даже в странах с хорошо развитой промышленностью, у нас двигалось совсем медленно, так как наша промышленность до войны была развита очень слабо. Поэтому поневоле пришлось прибегнуть к самой крайней мере — к заказам за границей, главным образом в Америке и у наших союзников Англии и Франции, которые, впрочем, и сами в то же время испытывали недостаток в боевом снабжении, и их промышленность также не успевала полностью удовлетворять потребности своих армий.

Им, как и нам, пришлось прибегнуть к тому же американскому рынку, загрузив его при этом до последней степени. Что же получилось в результате?

А то, что этот рынок, будучи, в общем, слабо подготовлен к военным заказам, не обладая совсем технической гибкостью и находясь к тому же под сильным германским влиянием, лишь в ничтожной степени удовлетворил наши потребности в наиболее горячее время, несмотря на громадные цены, которые нам пришлось платить.

Таким образом, без особо ощутительных результатов для нашей армии, нам пришлось влить в американский рынок колоссальное количество золота, создать и оборудовать на наши деньги массу военных предприятий; другими словами, произвести на наш счет генеральную мобилизацию американской промышленности.

В меньшей степени, но все же довольно значительной мы сделали то же самое и для промышленности Англии, Франции и Японии.

В итоге мы сознательно помогли и этим странам в столь трудном деле, как развитие военной промышленности.

Естественно, возникает вопрос: была ли крайняя, что называется, до зарезу необходимость в этих заграничных заказах, поглотивших столько миллиардов? Приходится ответить, что при создавшихся условиях нашей собственной неподготовленности многие заказы, как, например, на порох, взрывчатые вещества, станки и металлы, были действительно неизбежны.

В то же время необходимо отметить, что при более спокойном и внимательном отношении к этому делу можно было бы в значительной степени сократить число потраченных миллиардов, если бы, ограничиваясь заказами перечисленного выше и приобретением необходимого заводского оборудования, обратиться к развитию военной промышленности у себя и тем самым не допустить развития ее в других государствах за наш счет. Если бы так было поступлено с того момента, как выяснился истинный масштаб войны, то ныне картина была бы, конечно, иная.

Но упущенного все равно не вернуть, и бесполезно заниматься дальнейшими рассуждениями на эту тему. Ныне перед нами встает иная задача, важности необыкновенной, — хоть теперь стать на правильный путь, т. е. во что бы то ни стало избавиться по части боевого снабжения от иноземной зависимости и добиться того, чтобы наша армия все необходимое для себя получала бы у себя дома, внутри России.

При колоссальных, неисчерпаемых естественных богатствах России в этом нет ничего неосуществимого, и добиться этого можно и должно, тем более что ведь совершенно неизвестно, когда кончится война и как сложатся обстоятельства не только после нее, но и в недалеком будущем в отношении возможности беспрепятственного получения из-за границы предметов боевого снабжения. Именно на такую же точку зрения стали Франция и Англия, как это явствует из программных речей гг. Тома и Монтэгю. И действительно, без полной самостоятельности в этом отношении трудно остаться Великой державой, несмотря ни на какие условия территории и внутренних богатств страны.

Какие же меры должны быть приняты немедленно для выполнения поставленной задачи?

Эти меры ясны сами по себе, они частью уже принимаются и ныне, необходимо только не затормозить их дальнейшего развития, а именно: надо в самом спешном порядке развивать свою отечественную промышленность, и притом в расчете не только на потребности текущей войны, но и в предвидении будущей.

Но при этом необходимо использовать одно важнейшее указание минувшего опыта: для каждого отдельного производства боевого снаряжения должна быть организована своя самостоятельная группа заводов.

В каждой такой группе основное ядро, так сказать постоянный кадр группы, должны составить казенные заводы, которые в случаях мобилизации не только соответственно развернутся сами, но и выделят из себя соответствующий технический персонал для инструктирования остальных членов группы, т. е. однородных производств частной промышленности.

Вне такой постановки дела немыслимо получение вполне удовлетворительных результатов в необходимый кратчайший срок. Вся мобилизация нашей промышленности в той ее части, которой пришлось мобилизоваться путем самостоятельной импровизации, может служить лучшим подтверждением вышесказанного.

Действительно, даже такое элементарно простое производство, как ручных гранат, мин, разного рода осветительных приборов и т. п., долго не могло наладиться собственными силами частной промышленности именно вследствие незнакомства ее с подробностями производств и отсутствия компетентного руководительства. И только когда была оказана надлежащая помощь со стороны специалистов-техников, дело пошло на лад.

Еще лучшей иллюстрацией может служить особая организация, которой было поручено ГАУ установить на отечественных заводах производство простейшей цельнотянутой 3-дм гранаты французского образца.

Это производство, несмотря на то что к исполнению были привлечены солидные заводы (каковы: Коломенский, Люберецкий, Гельферих Садэ, Лист, Гоппер, Динамо, Гакенталь, Добров и Набгольц, Мальцева, Шодуар и др.), а в качестве инструкторов — наши опытные военные техники и, кроме того, в помощь была дана еще специальная миссия французских техников, — все же дело долго не налаживалось именно потому, что привлеченные заводы раньше снарядов не делали, а сами ближайшие руководители, будучи хорошими техниками вообще, до тех пор не стояли непосредственно у производства снарядов.

И только после того, как были командированы настоящие специалисты снарядного дела, получились соответствующие результаты; таких примеров из практики отечественной промышленности можно привести сколько угодно.

Не менее характерные примеры можно привести из практики и заграничной промышленности. Так, всемирно известные и действительно великолепно оборудованные и мощные заводы Ремингтона и Вестингауза в Америке, а также не менее известные заводы Канадской компании долго не могли справиться с нашими военными заказами, главным образом потому, что они раньше совсем не вырабатывали предметов военного снаряжения, и их солидному техническому персоналу волей-неволей пришлось пережить все длительные «детские болезни» нового производства.

Наконец, прямо поразительный пример: всемирно известный завод Шнейдера в Крезо еще дольше, чем американцы, не мог справиться с изготовлением наших 22-сек. трубок, хотя он их нам же готовил 12 лет тому назад (в японскую войну). И если в неуспехах американских заводов нельзя отрицать известной доли немецкого влияния, то завод Шнейдера заподозрить в этом уже никак нельзя. В конце концов дело у него наладилось лишь после того, как его инструктировал по части наших 22-сек. трубок наш генерал Гермониус (бывший начальник Трубочного завода) и был командирован туда наш специалист по трубкам полковник Плазовский. Этот пример в высшей степени характерен, и его следует твердо запомнить: он указывает, как легко забывается и расстраивается даже хорошо налаженное производство мощного завода, работающего к тому же все время на военный рынок, и как любое производство может быть сведено почти на нет, если оно было прекращено без оставления хотя бы небольших кадровых мастерских, где производство продолжалось бы хотя в малом размере. Поэтому было бы грубой ошибкой считать, что налаженное с такими великими трудностями производство военных припасов в нашей частной промышленности будет сохранено и для более или менее отдаленного будущего, если ему не давать заказов и в мирное время, а предоставить его собственной судьбе.

С полной уверенностью можно утверждать, что в последнем случае их постигнет участь Шнейдера с тою лишь разницей, что у них производство забудется гораздо скорее и восстанавливать его придется с еще большими трудностями, т. е., что называется, с азов.

Но так как всю мобилизованную во время войны промышленность или хотя бы даже сколько-нибудь значительную часть ее нельзя будет питать казенными заказами и в мирное время, то ей неизбежно предстоит по окончании войны «демобилизация» и возвращение к обычным производствам мирного времени. А чтобы при этом не пропали столь трудно давшиеся наука и опыт войны, то в соответствующих заводах должны быть сохранены «ячейки» военных производств под непосредственным наблюдением и контролем Главного артиллерийского управления.

Из приведенного ясно, что необходимо заранее составить строго обдуманный план мобилизации всей нашей промышленности для военных целей, положив в основу этой мобилизации твердый костяк казенных заводов, на котором можно будет впоследствии развить какую угодно мускулатуру частной промышленности; при таких условиях можно рассчитывать на быструю и продуктивную мобилизацию всей отечественной промышленности в ее целом. И если бы такой план был выработан и осуществлен у нас своевременно, то, конечно, нам не пришлось бы переживать самых тяжелых дней настоящей войны.

Но этого, к великому несчастию России, своевременно сделано не было; так хоть теперь надо поспешить исправить прежние грехи и доделать поскорее то, что было упущено раньше. Ждать для этого окончания войны или все рассчитывать на «заграницу» нельзя.

Не надо теперь терять ни одной минуты, и все, что можно сделать сегодня, мы не имеем права откладывать на завтра.

Только при полном напряжении всех сил в этом направлении возможно вывести Россию на новый путь — полной независимости по части боевого снабжения нашей армии от заграничных рынков.

В Главном артиллерийском управлении это сознавалось уже давно, задолго до настоящей войны, но в силу обстоятельств, главным образом экономического характера, не удавалось осуществить программы обширного заводского строительства. К первым робким шагам этого строительства, в масштабе, правда, довольно мизерном (определенном из опыта японской войны), было преступлено еще до начала войны. Но с началом ее и эти работы замерли, так как считалось, что «все равно для этой войны не поспеем», а потому и не стоит отвлекать силы и средства от работ непосредственно на оборону.

Так потеряли почти год, после чего с великими трудностями удалось двинуть наконец заводское строительство, особенно по части развития и расширения уже существующих заводов, и результаты этого уже сказались довольно ощутительно.

В настоящее время окончательно выработана полная программа в соответствии с тем масштабом, какой показала эта война. Отдельные эпизоды этой новой программы уже проводятся в жизнь в той мере, как это диктуется обстоятельствами и удается по соображениям финансовым. В целом эта программа представляется в конце настоящего доклада.

Но прежде чем перейти к ней, необходимо отметить, что ГАУ отнюдь не закрывает глаз на все трудности осуществления ее, как существующие, так [и] еще могущие возникнуть в обстоятельствах переживаемого времени, но так как действительность повелительно требует преодолеть их во что бы то ни стало, то ГАУ считает своим долгом настаивать на немедленном выполнении этой программы во всем ее объеме.

Здесь уместно остановиться несколько подробнее на этих трудностях, так как они служат неизменными поводами для постоянных возражений при рассмотрении в междуведомственной комиссии всех представлений Главного артиллерийского управления о постройке новых заводов.

I. Главнейшим и действительно наиболее существенным из этих возражений является следующее.

Сейчас Россия напрягает все свои силы для удовлетворения насущных потребностей своей армии. И всем известно, что пока еще не настал тот счастливый момент, когда можно было бы с облегчением сказать, что эти потребности удовлетворены полностью. Главнейшие причины этого в настоящее время — в недостатке: рабочих, транспорта и разных сырых материалов. Поэтому было бы совершенно нецелесообразно отнимать эти элементы, столь необходимые для насущных нужд данного момента, для сооружений неопределенного будущего, причем во многих случаях можно с уверенностью предсказать, что ощутительных результатов для текущей войны от этих сооружений не будет, так как даже при самом ускоренном темпе стройки они в условиях переживаемого времени не поспеют ранее как через 2–3 года. Следовательно, пользы ожидать от этих сооружений для текущей войны нельзя, а вред обороне в ее настоящем положении будет нанесен несомненный.

II. При теперешнем недостатке техников вообще, а военных в особенности, представляется крайнее затруднение в образовании строительных комиссий, вследствие чего придется отнимать опытных техников от заводов, уже работающих на оборону, которой опять-таки будет нанесен чувствительный ущерб.

III. Время для построек теперь самое неподходящее, так как цены на все — и на рабочие руки и на строительные материалы — стоят очень высокие и имеют определенное стремление повышаться и далее. Так будет, вероятно, до самого конца войны. Кроме того, валюта дается нелегко, ее приходится урывать от обороны. Поэтому в интересах и государственного казначейства, и той же обороны следовало бы отложить до окончания войны все те сооружения, которые не могут быть использованы еще в течение текущей войны.

Вот к чему сводятся главнейшие возражения против целесообразности и своевременности широкого строительства новых заводов во время войны.

Конечно, в этих возражениях есть свои основания, но при более подробном исследовании их с государственной точки зрения они оказываются не столь существенными, чтобы из-за них затормозить начатое строительство.

И вот почему.

I. По вопросу о рабочих прежде всего следует отметить, что собственно для постройки завода требуются не те специалисты-мастеровые, которые столь ценны на выстроенных уже и пущенных в ход заводах и фабриках (токари, слесари, фрезеровщики, инструментальщики, лекальщики и им подобные квалифицированные специалисты), а самые заурядные строительные рабочие: каменщики, бетонщики, плотники, столяры и просто чернорабочие. Эти категории рабочих сколько-нибудь значительного участия в работах на предметы собственно обороны не принимают и теперь. Затем, число их даже для очень больших построек требуется ограниченное, и они легко могут быть пополняемы и из команд нижних чинов, и из кадров военнопленных, которые на наши заводы и фабрики, работающие на оборону, допускаются ныне лишь в очень незначительном количестве.

II. Опасения о недостатке техников для постройки новых заводов и о неизбежном якобы ослаблении технического персонала, уже работающего на оборону, сильно преувеличены. Хотя, конечно, избытков в военных техниках не имеется, но ГАУ озаботилось уже подготовкой на время войны соответствующего кадра из техников гражданских. И что дело от этого не страдает, лучшим доказательством служит всем известная успешная деятельность наших казенных заводов и инструктируемых нами частных. Поэтому если ГАУ надеется найти, хотя, конечно, не без труда, соответствующий персонал для образования строительных комиссий новых заводов, то оно имеет для этого достаточные основания.

Наконец, если бы затруднения в этом отношении оказались бы действительно столь серьезными, что могли бы угрожать работам на оборону, то можно будет прибегнуть к резерву артиллерийских академиков, находящихся в действующей армии, куда, к слову сказать, их вовсе не следовало бы отпускать, а с самого начала войны надлежало немедленно командировать на заводы, где их прямое место.

III. Также преувеличенными представляются опасения в отношении затруднительности транспорта громадного количества строительных материалов для вновь строящихся заводов и угрожающая нехватка металла.

Здесь прежде всего следует указать, что постройку всех больших заводов, требующих солидных сооружений и такового же оборудования, предположено завершить действительно в течение двух-трех лет. Конечно, этот срок можно и должно сократить по меньшей мере вдвое, если поставить это дело, как и подобает, на более коммерческую ногу и избавить строительные комиссии от многих бюрократических пут; пока этого нет, волей-неволей приходится тянуть постройки 2–3 года. Но, когда обстановка повелительно потребует, эти путы, конечно, будут разорваны.

Обращаясь к количеству строительных материалов, надо отметить, что, во-первых, все заводы строятся в таких пунктах, вблизи которых уже имеются кирпичные заводы; а во многих же случаях дело начинается с того, что возводятся собственные кирпичные заводы; следовательно, перевозка этого главного и наиболее громоздкого материала, как доставляющегося к пунктам стройки местными средствами, лишним обременением железнодорожного транспорта не угрожает.

Что касается цемента, то, исходя из нормы потребности его на постройку одноэтажных зданий в количестве 20 пудов на одну кв. саж. пола постройки и исчисляя общую площадь полов всех строящихся заводов, за округлением в 250 тыс. кв. саж., получаем: 250 тыс. х 20 = 5 млн пуд в 2 года, а в 1 год — 2,5 млн пуд., что составит в день:

2 млн 500 тыс.: 360 = 6945 пуд., т. е. около 7 вагонов.

Наконец, по отношению к строительному металлу: так как в видах безопасности в пожарном отношении здания новых заводов проектированы с железобетонными перекрытиями потолков и с железными стропильными конструкциями, то действительно может показаться, что постройки потребуют значительного количества железа.

Сделанные для этой цели подсчеты показывают, что общее количество железа, потребное на сооружение всех заводов, намеченных приводимой в конце доклада «Программой», максимально исчисляется всего в 6 млн пудов и будет расходоваться в течение минимум двух, а для некоторых заводов — трех лет.

Следовательно, ежемесячная потребность железа в большей мере будет: 6 млн: 24 = 250 тыс. пуд., т. е. 250 тыс.: (1 тыс. х 30) = 8,333 вагона в день, что, конечно, не может вызвать особых затруднений, а тем более расстройства в железнодорожном транспорте.

Обратимся теперь к рассмотрению вопроса, в какой мере исчисленное выше общее количество строительного железа, потребное на постройку новых артиллерийских заводов, отразится на уменьшении общего количества производных железа, идущего непосредственно на оборону?

По последним данным, потребность в металле всех отечественных предприятий, обслуживающих оборону государства, определяется до 25 млн пудов в месяц, тогда как в тот же период времени постройка новых заводов потребует максимально около 250 тыс. пудов, что составит менее 1 % от всей потребности обороны.

Ясно, что столь ничтожное соотношение не может сколько-нибудь заметным образом влиять на производительность предприятий, обслуживающих оборону.

Кроме вышеизложенного по отношению к опасениям за перегрузку транспорта и понижение производительности заводов на нужды обороны, уместно указать на два следующих обстоятельства, имеющих существенное значение при рассмотрении затронутых вопросов:

а) Как то явствует из записки, представленной министром путей сообщения председателю Совета министров, провозная способность отечественных железных дорог остается фактически в значительной степени неиспользованной, причем % неиспользованности для различных районов империи колеблется от 5 и до 70 %.

б) При всех расчетах металла предполагается, что весь добываемый и переработанный металл полностью проходит через контроль соответствующих правительственных органов и поступает лишь на нужды обороны. Между тем на деле получается нечто совершенно иное: многие сотни тысяч пудов металла в сыром виде и в изделиях служат на рынке предметами самой бессовестной и открыто происходящей спекуляции.

Поэтому позволительно думать, что при лучшем использовании перевозок по железным дорогам и при установлении более действительного контроля за частными металлургическими и металлообрабатывающими предприятиями потребность в металле и перевозках для вновь строящихся заводов легко и незаметно удовлетворится без всякого ущерба для обороны.

IV. Затем переходим к следующему возражению, а именно о «невыгодности постройки новых заводов во время воины в финансовом отношении».

Конечно, нельзя отрицать, что эти заводы при теперешних обстоятельствах обойдутся значительно дороже, чем они обходились в период до войны, но еще большой вопрос — во что они обойдутся после войны? Да и во что бы они ни обошлись, все же это будет дешевле, чем заказывать за границей то, что должно быть изготовлено на этих заводах.

В своих речах гг. Тома и Монтэгю дали блестящее доказательство этому: их заводы, построенные по бешеным ценам военного времени, с лихвой окупились и принесли еще громадную экономию против заграничных заказов, а ведь если мы своих заводов не построим, то крупных заграничных заказов не избежать.

Кроме того, необходимо еще иметь в виду следующие обстоятельства:

а) Во-первых, неизвестно, когда кончится война. Все делавшиеся на этот счет предсказания до сих пор не оправдались. Враг еще не сломлен и не проявляет никаких признаков своего желания заключить мир на приемлемых для союзников условиях. Поэтому разговоры о том, что война скоро кончится, не могут иметь реального значения. Она кончится лишь тогда, когда у нас окажется несомненный перевес в боевом снабжении, именно артиллерийском, так как только артиллерия решает ныне участь сражений, а это возможно лишь при наличии заводов, указанных в «Программе».

б) Во-вторых, также совершенно неизвестно, какова будет политическая конъюнктура по окончании войны, т. е. во время выработки условий мирного договора и в следующий затем период. С уверенностью можно сказать, что в это время ни у кого из наших союзников не будет «лишних» боевых припасов, которые они могли бы уступить нам так охотно, как они это делают в настоящее время. Несомненно, что и нейтральные государства попридержат у себя из благоразумной предусмотрительности до окончательной развязки даже те боевые припасы, которые их заводы должны были бы послать нам по контрактам. В конечном результате каждый будет предоставлен своим собственным силам, и горе тому, у кого к этому времени не будут подготовлены свои средства.

Вот когда сослужат великую службу наши новые заводы, даже если к тому времени они и не будут вполне закончены, так как принятием соответствующих мер (именно уничтожением всяких «формальностей») представится возможность в ускоренном порядке закончить недостроенное и приступить к фабрикации хотя бы во временных сооружениях. Здесь важно то, что уже будет выбрано место, заказано и частью получено оборудование, приступлено к работам, а главное, готова организация всего дела, и не придется прибегать, как раньше, к бестолковым импровизациям.

в) В-третьих, ведь еще менее известно, как сложится для нас и финансовая конъюнктура по окончании войны. Теперь, во время войны, наши союзники дают нам и деньги (займы), и принимают наши заказы благодаря финансовому соглашению, по паритету. Это им приходится делать, так как иначе мы воевать не можем. Но по отношению к будущему нельзя предаваться опасным иллюзиям и считать, что все так сохранится и после войны. Напротив, более чем вероятно, что тогда заграничные займы для нас будут если не невозможны, то крайне обременительны, и уж наверное, за заграничные заказы нам придется тогда платить не по паритету, а в валюте. А каков будет курс нашего рубля после войны, предсказать, конечно, трудно, но, по всем данным, предаваться в этом отношении особому оптимизму нет оснований.

Вследствие всего этого неизвестно, когда наше финансовое положение будет затруднительнее — ныне или после войны? Похоже на то, что если заводы придется строить не теперь, а после войны, причем оборудование их все равно придется заказывать за границей (иначе оно недопустимо запоздает, а многого важнейшего и не получить у нас совсем), то особой экономии получить не удастся.

Между тем как немедленная выдача заказов на оборудование новых заводов за границей, где мы пока имеем кредит, решает вопрос вполне целесообразно: мы сразу станем на ноги и после войны уже не будем нуждаться в заграничных заказах, что будет способствовать в самое тяжелое для наших финансов время накоплению денежных средств внутри России, поддержанию курса наших кредитных билетов и уменьшению ввоза, что, конечно, улучшит наш баланс.

V. Безотлагательного приступа к работам по постройке новых заводов требует еще и то соображение, что ведь почти все наше боевое вооружение, находящееся ныне на фронтах, к концу войны придет в такое состояние, что потребуется или полная его замена, или столь капитальный ремонт, который возможен только на заводах с солидным специальным оборудованием. И сейчас принимаются все меры к тому, чтобы хотя частично заменять и исправлять приходящие в негодность предметы боевого снабжения армий. Но, конечно, полное решение этого вопроса — в связи с вопросом о введении более совершенных образцов (перевооружение армии) на основании указания опыта войны — может получиться только по ее окончании, и уж тогда это должно быть исполнено в кратчайший срок. Вот и спрашивается: мыслимо ли и допустимо ли эту грандиозную и великой государственной важности работу передать после войны «за границу» или ждать окончания [постройки] своих заводов, сооружаемых тогда же в нормальном порядке? Ответ ясен: передать это дело «за границу» и недопустимо, и не хватит для этого никаких средств. Ждать тоже нельзя. Значит, надо поскорее подготовлять свою военную промышленность и строить свои заводы.

Не менее острая нужда будет в изготовлении всего боевого снабжения для наших крепостей, будь то возвращенные нам немцами или вновь создаваемые на новой стратегической линии.

Наконец, образование новых запасов военного времени — при колоссальности сказавшегося уже масштаба настоящей войны и при безусловной необходимости значительного сокращения мобилизационного периода армии — также потребует наличия громадной мощности заводов именно в ближайшее время после войны, к каковому эти заводы и должны быть готовы.

VI. Также надо ясно представить себе, что если не заложить прочного основания нашего военно-заводского строительства теперь же, то это, может, не удастся сделать и совсем, так как по окончании войны у нас явятся опаснейшие конкуренты за границей, успевшие уже за войну развить у себя до крайности военную промышленность. Не подлежит никакому сомнению, что тотчас же по окончании войны начнется общая экономическая борьба, и эта борьба будет беспощадна.

Если мы не будем готовы к ней, то могучая техника и наших друзей, и наших врагов раздавит нашу все еще слабую технику. При этом все они, чтобы покрепче и понадежнее захватить нас в свою кабалу, пойдут, может быть, сперва на предательски заманчивые для нас условия, что будет им особенно легко при вполне окупленном уже (частью на наших же заказах) оборудовании.

Но если мы попадемся на эту удочку, то результат будет тот же, что и перед настоящей войной, т. е. мы будем зависеть от милости заграничных заводов. А ведь именно вследствие отсутствия своих заводов и необходимости прибегать к помощи «заграницы» мы и оказались столь беспомощными и неподготовленными во время настоящей войны.

С другой стороны, если воспользоваться теперь тем обстоятельством, что многие заграничные заводы кончают наши заказы и пока охотно, по дешевой цене уступят свое оборудование (если мы им не дадим новых заказов), то, получив его, мы скоро можем пустить в ход свои новые заводы. Если же мы захотим это проделать после войны, то уже такой дешевки может и не быть, так как заводы могут тогда перейти на другое производство или распродать свои станки, ликвидировать свои дела.

VII. Нельзя, наконец, закрывать глаза и на то, что по окончании войны государственному казначейству предстоят колоссальные ассигнования на культурные потребности государства, столь жестоко урезываемые в настоящее время, и что более чем вероятны значительные сокращения во имя государственной экономии по сметам и военного ведомства, в частности и по программе Главного артиллерийского управления. Тогда денег для новых заводов уже не дадут. И к новой войне Россия окажется отставшей от своих будущих противников еще в большей степени, чем теперь, так как эти противники уже успели так развить свою промышленность, что от них не потребуется впредь ни особых усилий, ни особых жертв.

Неизбежным выводом из всего приведенного выше является убеждение, что к выполнению намеченной Главным артиллерийским управлением программы военно-заводского строительства следует приступить немедленно, не теряя ни одной минуты.

Этого настоятельно требует государственная необходимость, и здесь более чем где-либо полезно вспомнить завет Великого Петра: «Утрата времени — смерти подобна». Хотя осуществление программы потребует несомненных жертв финансовыми средствами, но эти жертвы не только будут в полном соответствии с высокой целью, ради которой они приносятся, но и скоро окупятся сторицей, как это уже и случилось у наших союзников.

II.

Ниже приводятся соображения, на основании которых была составлена в ГАУ вышеупомянутая «Программа» казенного заводского строительства.

I. Прежде всего, была подсчитана полная потребность армии в главнейших предметах боевого снабжения. Эта потребность слагается из трех отдельных слагаемых: а) из текущей потребности армии, в том числе и на новые формирования (согласно нормам Ставки), б) из потребности для пополнения и ремонта состоящего на фронтах вооружения и в) из потребности для восстановления вооружения крепостей.

Сумма этих трех слагаемых дает представление о той общей потребности в боевом снабжении, какая предъявляется к Главному артиллерийскому управлению в настоящее время, т. е. при масштабе нынешней войны. Каков будет масштаб следующей войны — неизвестно, но с уверенностью можно утверждать, что он окажется не меньше нынешней.

II. Затем было подсчитано, какая часть вышеизложенной общей потребности и каким образом могла бы быть удовлетворена: а) казенными заводами (существующими, вновь построенными и строящимися), б) частными заводами по непосредственным заказам Главного артиллерийского управления,

в) частными заводами по заказам г.-л. Ипатьева и г.-м. Ванкова,

г) заказами за границей.

III. Разница чисел I и II представляет собою фактический дефицит в боевом снабжении армии, который остается непокрытым по настоящее время и который показывает, какое раздолье и простор остаются для деятельности нашей промышленности.

Все относящиеся сюда расчеты сведены в особую Ведомость, помещенную в Приложении № 1 к настоящему докладу.

Из рассмотрения этой ведомости видно: во-первых, какое громадное количество предметов боевого снабжения заказано нами за границей и, во-вторых, какой при всем том дефицит все же получается. При этом необходимо иметь в виду, что при подсчетах принята во внимание производительность и тех наших казенных заводов, которые пока только предположены, но к постройке которых пока еще не приступлено.

Не ясно ли из этого, с какой поспешностью следует заняться развитием нашей промышленности, могущей работать на оборону?

Сомнений тут, конечно, быть не может, и остается вопрос о том, как поделить удовлетворение нужд армии в боевом снабжении между заводами казенными и частными?

На этом вопросе стоит остановиться особо ввиду его исключительной государственной важности, тем более что начавшееся развитие казенного строительства вызвало уже страстные протесты со стороны части представителей нашей частной промышленности, а именно Совета съездов [представителей] металлообрабатывающей промышленности.

В записках от 13 июня и 31 августа с. г., поданных на имя председателя Совета министров, означенный Совет съездов приводит ряд возражений против казенного строительства. Часть этих возражений уже рассмотрена нами выше, поэтому здесь остается рассмотреть только следующие:

1) Казенные заводы работают вовсе не дешевле частных; их «дешевизна» лишь кажущаяся, являющаяся лишь результатом неправильного ведения коммерческого учета «себестоимости» и непринятия в расчет таких статей расхода, как на погашение имущества, на уплату казенных налогов и сборов, на страхование и на образование резервных фондов. Кроме того, казенные заводы находятся в привилегированном положении и по части получения сырья и топлива.

По поводу этого следует отметить незнакомство Совета съездов с ведением дел на казенных заводах: бухгалтерия их, по существу, мало чем отличается от таковой же, принятой на частных заводах; при определении «себестоимости» изделий на казенных заводах во внимание принимается и погашение имущества, и содержание заводской администрации, и вообще все расходы, связанные с производством на заводах. Расходов на страхование и уплату налогов казенные заводы, правда, не несут, но в общей стоимости изделий эти величины заметного влияния не имеют.

При приобретении сырых материалов казенные заводы поставлены, несомненно, в худшие условия по сравнению с частными заводами, ибо должны приобретать для себя эти материалы способами, обставленными массой формальных стеснений, сильно удорожающих эти материалы по сравнению с нормальными коммерческими приемами, практикуемыми частными заводами; также и в самой организации работ на казенных заводах много лишнего формализма, ложащегося бременем на цену изделий.

И если тем не менее в конечном результате цены изделий казенных артиллерийских заводов выходят все-таки дешевле цен частных заводов, то это объясняется единственно тем, что бухгалтерия казенных заводов дает истинную стоимость изделий этих заводов; от частных же заводов казна получает цены, заведомо преувеличенные против «себестоимости».

2) Порядок дачи заказов казною частной промышленности — нецелесообразный: практикуемые ныне ««торги» должны быть заменены сдачею заказов без торгов наиболее надежным и оборудованным заводам.

По поводу этого должно заметить следующее.

Предметы военного снабжения на рынке не обращаются, ибо единственный их потребитель есть казна, а потому цены на эти предметы, предъявляемые частными заводами казне, и не могут быть регулируемыми основным законом спроса и предложения.

Сдерживать эти цены в разумных границах можно только или зная действительную их величину по опыту казенного завода, или прибегая к системе торгов.

Последний способ, конечно, никто не признает надежным, но он является единственным, когда у казны нет своих соответствующих заводов.

Только имея свои заводы и зная потому действительную возможную цену изделий при современном состоянии техники и промышленного рынка, военное ведомство могло бы прибегнуть к способу распределения заказов на частных заводах не по торгам, а по твердым ценам.

3) Все равно без частной промышленности военному ведомству не обойтись, и действительность показала, что эта промышленность во время войны удовлетворяет потребности армии в гораздо большей степени, чем казенные заводы, и что, кроме того, она вообще в гораздо сильнейшей мере, чем казенная, способна к быстрому развертыванию.

Никто и не отрицает, что без частной промышленности военное ведомство обойтись не может, и никто не собирался всю потребность армии удовлетворять одними казенными заводами. Это было бы возможно, если бы эта потребность была постоянна. Но этого нет, и потому базироваться на одни казенные заводы нецелесообразно.

Сильное сокращение потребности в боевом снабжении в периоды мирного затишья может быть без значительного обременения государственного казначейства осуществлено только при условии приспособления военного оборудования заводов для частного рынка в тех случаях, когда это по роду изделий является возможным.

Такое приспособление с успехом могут выполнить только частные заводы, и именно по этой причине военное ведомство по преимуществу и базируется в таких случаях на частных заводах, оставляя при этом казенные заводы только для регулировки цен и технического совершенства производства.

Когда же характер военного производства требует сохранения его и в мирное время, то это приходится делать искусственно, с несомненным убытком для казны, и это целесообразнее делать на заводах казенных, а не на частных.

Кроме того, необходимо иметь в виду, что многие предметы военного снабжения очень сложны и трудны в производстве, почему и оказываются не по силам даже солидным заводам частной промышленности. Это обстоятельство необходимо учитывать при всех соображениях о боевом снабжении армии во время войны.

Практика текущей войны вполне оправдала указанные рассуждения, коими и ранее руководствовалось военное ведомство при выработке плана организации заводов, изготовляющих предметы военного снабжения.

Действительно, фабрикация предметов общего типа металлообрабатывающей техники (главным образом снаряды, мины и т. п.) хотя и с трудом и с значительным запозданием, но все же была установлена во время войны на частных заводах России. В то же время предметы специальной военной техники (ружья, пулеметы, патроны, взрыватели, дистанционные трубки и т. п.) или совсем не устанавливались на частных заводах, не делавших ранее этих предметов, или устанавливались с исключительными затруднениями и все же очень слабо; это одинаково справедливо не только по отношению к русским частным заводам, но даже и к заграничным, как было уже указано выше.

Здесь же следует обратить внимание на то обстоятельство, что при отсутствии у нас в мирное время особых казенных артиллерийских заводов для изготовления целого ряда военных предметов, и особенно снарядов, пришлось во время войны приспособить к этому делу почти все частные металлообрабатывающие заводы; в результате не только непомерно возросла цена на самые снаряды, но и почти совсем перестали удовлетворяться все частные потребности страны, ранее обслуживаемые этими заводами, что создало голод на эти предметы и страшную дороговизну жизни.

Все приведенное выше лучше всего убеждает, что без казенных заводов нельзя оставлять ни одной отрасли военной потребности. Что же касается того, что частная промышленность показала якобы способность в большей мере, чем казенные заводы, к более быстрому развертыванию, то это совершенно неверно. Просто частных заводов неизмеримо больше, чем было до войны казенных, почему первые и стали поставлять больше, чем вторые (после того, конечно, как им удалось наладиться). Но, чтобы делать заключение о способности заводов развертываться, надо рассмотреть каждый из них в отдельности, и вот тут-то и окажется, что частные заводы не могут идти ни в какое сравнение с казенными.

Этот факт до такой степени общеизвестен, столько раз он отмечался во всех комиссиях и совещаниях и признан всеми иностранными специалистами, что просто удивительно, для чего понадобилось Совету съездов так извращать его в своих записках? Достаточно указать хотя бы наш Тульский завод, который, будучи оборудован в мирное время на выход 700 пулеметов в год, ныне подает 1200 пулеметов в месяц; или на наши трубочные, патронные и другие заводы. Частные же заводы, напротив, очень медленно развивали свою деятельность в отношении предметов мало-мальски сложного изготовления и брали только числом самих заводов, да и то лишь после того, как их основательно инструктировали наши же военные техники.

Так что если бы к началу войны казенных заводов было побольше, то и дело снабжения армии предметами боевого снабжения оказалось бы неизмеримо лучше: сами наши заводы подавали бы гораздо больше, а их инструкторская роль была бы значительно шире.

Также нельзя оставить неотмеченным еще одного преимущества казенных заводов, весьма рельефно обнаружившегося во время войны, а именно — исключительной надежности их работы. В то время как частные заводы переживают постоянные забастовки, на казенных они лишь самое редкое явление. Лучшей иллюстрацией в этом отношении может служить самый крупный частный завод — Путиловский, который только тогда стал как следует работать на оборону, когда перешел в казенное управление.

Также выяснилось, как трудно заставить частный завод перейти к новому (однородному) производству, хотя бы и очень важному для армии, но хоть немножко менее выгодному, чем уже установившееся. На казенных же заводах и речи быть не может о каких-либо затруднениях при таких переходах. Как иллюстрацию можно привести ту неохоту, с какой некоторые частные заводы переходили от 3-дм снарядов к более крупным, хотя имели и прессы, и остальное оборудование для сих последних. Этот пример особенно характерен, так как всем было известно, сколь остра была и есть нужда для армии в тяжелых снарядах. И здесь как пример можно привести тот же Путиловский завод, который до перехода в казенное управление почти не делал 6-дм снарядов; ныне же он подает почти половину всего изготовляемого в России количества этих снарядов.

4) Путь насаждения новых казенных заводов представляется в высшей степени опасным. Целесообразная промышленная политика, как показал опыт Англии (Виккерс), Франции (Шнейдер) и Германии (Крупп), должна искать решения вопроса в частной промышленности.

Совет съездов видит в развитии казенного строительства опасность в том, что казенные заводы отнимут у частных большую часть их работы на предметы обороны, вследствие этого частная промышленность окажется отстранена от нее, а потому в мирное время она может совсем зачахнуть без казенных заказов, а когда понадобится (к новой войне), то окажется снова неподготовленной к быстрой мобилизации.

Такое опасение Совета съездов ровно ни на чем не основано.

Как будет видно из сведений, приведенных в конце доклада, значительная часть нашей потребности остается неудовлетворенной, даже учитывая производительность не только существующих, но и проектированных казенных заводов, из чего следует, что по казенным заказам работы хватит еще надолго, с избытком, на всех: и на казенные заводы, и на частные.

Что касается казенных заводов, особенно металлообрабатывающих, то таковые строятся лишь в таком количестве, чтобы, как указано выше, обслуживая только известную часть потребности военного ведомства, — служить в то же время надежным регулятором цен на предметы боевого снабжения. В этом, как показала настоящая война, ощущается насущнейшая потребность; действительно, наша частная промышленность, особенно металлообрабатывающая, взвинтила цены на все предметы боевого снабжения до степени, прямо ни с чем не сообразной. В доказательство чего ниже приводится ряд цен наших частных заводов в сравнение с ценами на те же предметы казенных заводов военного и горного ведомств.

Сравнительная таблица заготовительных цен на частных и казенных заводах в 1916 году (в рублях)

Из рассмотрения этих цен видно, что уже далее идти некуда, а между тем цены все растут и растут… Предел этому могли бы положить только мощные казенные заводы, если бы их было достаточно, а так как их, к сожалению, очень немного, то они и оказываются бессильными против этого явного грабежа казны.

Хотя при сравнении заготовочных цен наших союзников с ценами нашей частной промышленности и выясняется, насколько дешевле им обходятся предметы боевого снаряжения в сравнении с нами, но все же следует отметить, что в общем промышленники — и наши, и в союзных странах — проявили непомерные аппетиты к наживе.

По затронутому Советом съездов вопросу в высшей степени поучительно справиться с тем, что делается за границей, особенно в Англии — этой классической стране свободной промышленности. Оказывается (см. речь министра снабжений г. Монтэгю), что и там без «правительственного» строительства не обошлись. Именно за время войны там было построено Министерством снабжений 18 арсеналов, и состоит в ведении сего Министерства 32 «национальных» завода для изготовления снарядов. Следовательно, и английское правительство нашло необходимым во время войны само строить арсеналы по страшно преувеличенным ценам и взять в свое непосредственное ведение часть заводов, работающих на оборону. Значит, идея «казенного» строительства вовсе уж не находится в таком противоречии со здоровой промышленной политикой, как это старается выставить Совет съездов.

Что же касается вопроса, поставленного Советом: что делать частным заводам по окончании войны? — то ответ ясен сам собой: работать на великий русский рынок, который до войны в значительной степени заполнялся заграничными фабрикатами, а во время войны был совершенно обездолен, так как все работали только на оборону. Вот поистине благодарная задача для нашей частной промышленности — завоевать свой собственный рынок. В то же время казенные заводы должны напрячь все свои силы, чтобы освободить ее от других задач и дать ей возможность действительно избавить нашу Родину от иноземного засилья.

Если же отечественная промышленность будет рассчитывать только на казенные заказы, правда безмерно обогатившие гг. банкиров и промышленников в самую черную годину России, то она не исполнит своего долга перед Родиной. А чтобы в нужное время частные заводы смогли быстро «мобилизоваться», т. е. чтобы в них не вытравилось налаженное дело, то для этого они должны сохранить под контролем Главного артиллерийского управления ячейки тех «военных производств», на оборудование коих эти заводы получили от казны колоссальные суммы. На поддержание же работы этих ячеек казенных заказов хватит и в мирное время.

Итак, казенные заводы должны быть в каждом производстве всех важнейших предметов боевого снабжения армии, и притом в количестве достаточном. Этот последний вопрос, т. е. о количестве (производительности) их, должен быть решен на основании опыта настоящей войны, причем некоторые исключительно важные и столь же сложные производства должны быть целиком переданы казенным заводам.

<…> Так вот, на основании этого грандиозного опыта и можно с полной уверенностью утверждать, что при надлежащей энергии может быть удовлетворена в самой России русскими техническими силами вся приведенная выше потребность наша в порохе и взрывчатых веществах.

ГАУ не замедлит в ближайшем будущем представить подробную дополнительную программу по этому вопросу.

Начальник Главного артиллерийского управления генерал— лейтенант Маниковский.

 

Ко всем трудящимся, ко всем рабочим и солдатам Петрограда

Товарищи!

Тяжелые дни переживает Россия.

Трехлетняя война, поглотившая неисчислимые жертвы, довела страну до истощения. Расстройство транспорта и продовольственная разруха грозят массовым голодом. Промышленная разруха и приостановка заводов расшатывают самые основы народного хозяйства.

А война все идет, обостряя общий кризис, доводя страну до полного развала.

Временное правительство, призванное «спасти» страну, оказалось неспособным выполнить свою задачу. Более того, — оно еще больше запутало дело, начав наступление на фронте и затянув тем самым войну — главную причину общего кризиса в стране.

В результате — состояние полной неустойчивости власти, кризис и развал власти, о котором все кричат, но против которого не предпринимают никаких серьезных мер.

Уход кадетов из правительства лишний раз вскрыл всю искусственность и нежизнеспособность коалиционного министерства. А отступление наших войск на фронте после известного их наступления, обнаружив всю пагубность политики наступления, довело кризис до крайних пределов, уронив престиж власти и лишив ее кредита у буржуазии как «отечественной», так и «союзной».

Создалось критическое положение.

Перед «спасителями» революции открывались два пути.

Либо продолжение войны и дальнейшее «наступление», и тогда — неизбежная передача власти контрреволюционной буржуазии, для того чтобы добыть деньги путем внутреннего и внешнего займов, ибо в противном случае буржуазия не вошла бы в правительство, внутренний заем не состоялся бы, Англия и Америка отказали бы в кредите, причем «спасти» страну в таком случае — значит покрыть расходы войны за счет рабочих и крестьян в угоду русским и «союзным» акулам империализма.

Либо переход власти в руки рабочих и неимущих крестьян, объявление демократических условий мира и прекращение войны для того, чтобы, двинув дальше революцию, передать землю крестьянам, поставить рабочий контроль в промышленности и привести в порядок разваливающееся народное хозяйство за счет барышей капиталистов и помещиков.

Первый путь ведет к усилению власти имущих классов над трудящимися и к превращению России в колонию Англии, Америки, Франции. Второй путь открывает эру рабочей революции в Европе, разрывает опутывающие Россию финансовые нити, расшатывает самые основы буржуазного господства и очищает дорогу для действительного освобождения России.

Демонстрация 3–4 июля была призывом рабочих и солдатских масс, обращенным к социалистическим партиям, — стать на второй путь, на путь дальнейшего развития революции. В этом ее политический смысл и величайшее историческое значение.

Но Временное правительство и министерские партии эсеров и меньшевиков, черпающие свою силу не в революционных действиях рабочих и крестьян, а в соглашательских комбинациях с кадетской буржуазией, — предпочли первый путь — путь приспособления к контрреволюции. Вместо того чтобы протянуть руку демонстрантам и, взяв власть, вместе с ними повести борьбу с «союзной» и «отечественной» империалистической буржуазией за действительное спасение революции, — они заключили союз с контрреволюционной буржуазией и обратили свое оружие против демонстрантов, против рабочих и солдат, натравив на них юнкеров и казаков.

Тем самым они предали революцию, широко открыв двери контрреволюции.

И поднялась со дна жизни черная муть, залившая грязью все честное, благородное. Обыски и разгромы, аресты и побои, истязания и убийства, закрытие газет и организаций, разоружение рабочих и расформирование полков, роспуск финляндского сейма, стеснение свобод и восстановление смертной казни, разгул громил и контрразведчиков, ложь и грязная клевета — все это с молчаливого согласия эсеров и меньшевиков — таковы первые шаги контрреволюции.

Союзно-русские империалисты с партией кадетов, высший командный состав с юнкерами, казаками и контрразведчиками — вот они, силы контрреволюции.

Под диктовку этих групп составляются списки членов Временного правительства, причем министры появляются и исчезают, как марионетки. По указке этих групп происходит выдача большевиков и Чернова, чистка полков и судовых команд, расстрелы и расформирования на фронте, превращение Временного правительства в игрушку в руках Керенского, превращение Центрального исполнительного комитета Советов в простой придаток этой игрушки, постыдный отказ «революционной демократии» от своих прав и обязанностей, восстановление в своих правах упраздненной недавно царской Думы.

Дело доходит до того, что на «историческом совещании» в Зимнем дворце (21 июля) недвусмысленно сговариваются (заговор!) насчет дальнейшего обуздания революции, причем, боясь обличений со стороны большевиков, не приглашают их на это совещание. А впереди проект «московского совещания», где они собираются похоронить вконец кровью добытую свободу…

Все это при участии меньшевиков и эсеров, трусливо сдающих позицию за позицией, униженно бичующих себя и свои же организации, преступно попирающих завоевания революции… Никогда еще «представители» демократии не вели себя так недостойно, как теперь, в эти исторические дни! Никогда еще не доходили они до такого позорного падения, как теперь!

Можно ли удивляться после всего этого, что контрреволюция обнаглела, обливая грязью все честное и революционное? Можно ли удивляться после этого, что продажные наемники и трусливые клеветники осмеливаются открыто «обвинять» вождей нашей партии в «измене», разбойники пера из буржуазных газет нагло размазывают это «обвинение», а так называемая прокурорская власть с открытым челом публикует так называемые материалы «по делу Ленина» и пр.?

Эти господа рассчитывают, очевидно, расстроить наши ряды, посеять между нами сомнения и растерянность, развить недоверие к нашим вождям.

Жалкие! Они не знают, что никогда еще не были так дороги и близки рабочему классу имена наших вождей, как теперь, когда обнаглевшая буржуазная сволочь обливает их грязью!

Продажные! Они и не догадываются, что чем грубее клевещут буржуазные наймиты, тем сильнее любовь рабочих к вождям, тем безграничнее их доверие к ним, ибо они знают по опыту, что, когда враги поносят вождей пролетариата, это — верный признак того, что вожди честно несут свою службу пролетариату.

Позорное клеймо бесчестных клеветников — вот вам наш подарок, гг. Алексинские и Бурцевы, Переверзевы и Добронравовы. Примите это клеймо от имени избравших нас 32 000 организованных рабочих Петрограда и носите его до гроба. Вы его заслужили.

А вы, гг. капиталисты и помещики, банкиры и спекулянты, попы и контрразведчики, все вы, кующие цепи народам, слишком рано торжествуете победу, слишком рано принялись вы хоронить Великую Русскую Революцию.

Революция живет, и она еще даст о себе знать, гг. могильщики.

Война и разруха идут, и не дикими репрессиями излечить наносимые ими раны. Подземные силы революции живут, ведя свою неустанную работу по революционизированию страны.

Крестьяне не получили еще земли. Они будут бороться, ибо они не могут жить без земли. Рабочие не добились еще своего контроля на заводах и фабриках. Они будут добиваться, ибо промышленная разруха угрожает им безработицей. Солдат и матросов хотят отбросить назад, к старой дисциплине. Они будут бороться за свободу, ибо они заслужили свободу.

Нет, господа контрреволюционеры, революция не умерла, она только притаилась, для того чтобы, собрав новых сторонников, с новой силой ринуться на врагов.

«Мы живы, кипит наша алая кровь огнем неистраченных сил!»

А там, на Западе, в Англии и Германии, во Франции и Австрии, — разве там уже не взвивается знамя рабочей революции, разве там уже не организуются Советы рабочих и солдатских депутатов! Будут еще битвы! Будут еще победы!

Все дело в том, чтобы достойно и организованно встретить грядущие битвы.

Рабочие! На вас выпала почетная роль вождей русской революции. Сплачивайте массы вокруг себя и собирайте их под знамя нашей партии. Помните, что в тяжелые минуты июльских дней, когда враги народа стреляли в революцию, партия большевиков была единственная, которая не покинула рабочих кварталов. Помните, что в те тяжелые дни меньшевики и эсеры были в лагере тех, которые громили и разоружали рабочих.

Под наше знамя, товарищи!

Крестьяне! Ваши вожди не оправдали ваших надежд. Они поплелись за контрреволюцией, а вы остаетесь без земли, ибо, пока господствует контрреволюция, вам не получить помещичьих земель. Рабочие — вот ваши единственные верные союзники. Только в союзе с ними добьетесь земли и воли. Сплачивайтесь же вокруг рабочих!

Солдаты! Силы революции в союзе народа и солдат. Министры приходят и уходят, а народ остается. Будьте же всегда с народом и боритесь в его рядах!

Долой контрреволюцию!

Да здравствует революция!

Да здравствует социализм и братство народов!

Газета «Рабочий и Солдат» № 2, 24 июля 1917 г.

Статья без подписи.

Автор Сталин.

 

Письмо Ленина членам ЦК

Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине промедление в восстании смерти подобно.

Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.

Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться) юнкеров и т. д.

Нельзя ждать! Можно потерять все!

Цена взятия власти тотчас: защита народа (не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и составило второй корниловский заговор.

Кто должен взять власть?

Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет «или другое учреждение», которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных.

Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью.

История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все.

Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них.

Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия.

Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, даже своих лучших представителей, а не ждать их.

Это доказала история всех революций, и безмерным было бы преступление революционеров, если бы они упустили момент, зная, что от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера, спасение от голода, передача земли крестьянам.

Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!

Промедление в выступлении смерти подобно.

Написано 24 октября (6 ноября) 1917 г.

 

Декрет о мире

Принятый единогласно на заседании II Всероссийского съезда Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов 26 октября 1917 года.

Рабочее и Крестьянское правительство, созданное революцией 24–25 октября и опирающееся на Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире.

Справедливым или демократическим миром, которого жаждет подавляющее большинство истощенных, измученных и истерзанных войной рабочих и трудящихся классов всех воюющих стран, — миром, которого самым определенным и настойчивым образом требовали русские рабочие и крестьяне после свержения царской монархии, — таким миром Правительство считает немедленный мир без аннексий (т. е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций.

Такой мир предлагает Правительство России заключить всем воюющим народам немедленно, выражая готовность сделать без малейшей оттяжки тотчас же все решительные шаги впредь до окончательного утверждения всех условий такого мира полномочными собраниями народных представителей всех стран и всех наций.

Под аннексией или захватом чужих земель Правительство понимает сообразно правовому сознанию демократии вообще и трудящихся классов в особенности всякое присоединение к большому или сильному государству малой или слабой народности без точно, ясно и добровольно выраженного согласия и желания этой народности, независимо от того, когда это насильственное присоединение совершено, независимо также от того, насколько развитой или отсталой является насильственно присоединяемая или насильственно удерживаемая в границах данного государства нация. Независимо, наконец, от того, в Европе или в далеких заокеанских странах эта нация живет.

Если какая бы то ни было нация удерживается в границах данного государства насилием, если ей, вопреки выраженному с ее стороны желанию — все равно, выражено ли это желание в печати, в народных собраниях, в решениях партий или возмущениях и восстаниях против национального гнета, — не предоставляется права свободным голосованием, при полном выводе войска присоединяющей или вообще более сильной нации решить без малейшего принуждения вопрос о формах государственного существования этой нации, то присоединение ее является аннексией, т. е. захватом и насилием.

Продолжать эту войну из-за того, как разделить между сильными и богатыми нациями захваченные ими слабые народности, Правительство считает величайшим преступлением против человечества и торжественно заявляет свою решимость немедленно подписать условия мира, прекращающего эту войну на указанных, равно справедливых для всех без изъятия народностей условиях.

Вместе с тем Правительство заявляет, что оно отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т. е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира, настаивая лишь на возможно более быстром предложении их какой бы то ни было воюющей страной и на полнейшей ясности, на безусловном исключении всякой двусмысленности и всякой тайны при предложении условий мира.

Тайную дипломатию Правительство отменяет, со своей стороны выражая твердое намерение вести все переговоры совершенно открыто перед всем народом, приступая немедленно к полному опубликованию тайных договоров, подтвержденных или заключенных правительством помещиков и капиталистов с февраля по 25 октября 1917 года. Все содержание этих тайных договоров, поскольку оно направлено, как это в большинстве случаев бывало, к доставлению выгод и привилегий русским помещикам и капиталистам, к удержанию или увеличению аннексий великороссов, Правительство объявляет безусловно и немедленно отмененным.

Обращаясь с предложением к правительствам и народам всех стран начать немедленно открытые переговоры о заключении мира, Правительство выражает со своей стороны готовность вести эти переговоры как посредством письменных сношений, по телеграфу, так и путем переговоров между представителями разных стран или на конференции таковых представителей. Для облегчения таких переговоров Правительство назначает своего полномочного представителя в нейтральные страны.

Правительство предлагает всем правительствам и народам всех воюющих стран немедленно заключить перемирие, причем со своей стороны считает желательным, чтобы это перемирие было заключено не меньше как на три месяца, т. е. на такой срок, в течение которого вполне возможно как завершение переговоров о мире с участием представителей всех без изъятия народностей или наций, втянутых в войну или вынужденных к участию в ней, так равно и созыв полномочных собраний народных представителей всех стран для окончательного утверждения условий мира.

Обращаясь с этим предложением мира к правительствам и народам всех воюющих стран, Временное рабочее и крестьянское правительство России обращается также в особенности к сознательным рабочим трех самых передовых наций человечества и самых крупных участвующих в настоящей войне государств, Англии, Франции и Германии. Рабочие этих стран оказали наибольшие услуги делу прогресса и социализма, и великие образцы чартистского движения в Англии, ряд революций, имевших всемирно-историческое значение, совершенных французским пролетариатом, наконец, в геройской борьбе против исключительного закона в Германии и образцовой для рабочих всего мира длительной, упорной дисциплинированной работе создания массовых пролетарских организаций Германии — все эти образцы пролетарского героизма и исторического творчества служат нам порукой за то, что рабочие названных стран поймут лежащие на них теперь задачи освобождения человечества от ужасов войны и ее последствий, что эти рабочие всесторонней решительной и беззаветно энергичной деятельностью своей помогут нам успешно довести до конца дело мира и вместе с тем дело освобождения трудящихся и эксплуатируемых масс населения от всякого рабства и всякой эксплуатации.

Председатель Совета Народных Комиссаров

Владимир Ульянов-Ленин.

Декрет был оглашен В. И. Лениным на втором заседании съезда 26 октября (8 ноября) и в одиннадцатом часу вечера единогласно принят.

 

Четырнадцать пунктов президента Вильсона

Открытые мирные договоры, открыто обсужденные, после которых не будет никаких тайных международных соглашений какого-либо рода, а дипломатия всегда будет действовать откровенно и на виду у всех.

Абсолютная свобода судоходства на морях вне территориальных вод как в мирное, так и военное время, кроме случаев, когда некоторые моря будут частью или полностью закрыты в международном порядке для исполнения международных договоров.

Устранение, насколько это возможно, всех экономических барьеров и установление равенства условий для торговли всех наций, стоящих за мир и объединяющих свои усилия к поддержанию такового.

Справедливые гарантии того, что национальные вооружения будут сокращены до предельного минимума, совместимого с государственной безопасностью.

Свободное, чистосердечное и абсолютно беспристрастное разрешение всех колониальных споров, основанное на строгом соблюдении принципа, что при разрешении всех вопросов, касающихся суверенитета, интересы населения должны иметь одинаковый вес по сравнению со справедливыми требованиями того правительства, права которого должны быть определены.

Освобождение всех русских территорий и такое разрешение всех затрагивающих Россию вопросов, которое гарантирует ей самое полное и свободное содействие со стороны других наций в деле получения полной и беспрепятственной возможности принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики и обеспечение ей радушного приема в сообществе свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберет. И более, чем прием, также и всяческую поддержку во всем, в чем она нуждается и чего она сама себе желает. Отношение к России со стороны наций, ее сестер, в грядущие месяцы будет пробным камнем их добрых чувств, понимания ими ее нужд и умения отделить их от своих собственных интересов, а также показателем их мудрости и бескорыстия их симпатий.

Бельгия — весь мир согласится — должна быть освобождена и восстановлена, без попытки ограничить суверенитет, которым она пользуется наравне со всеми другими свободными нациями. Никакое другое действие не может более, чем это, послужить к восстановлению между народами доверия к тем законам, которые они сами установили и определяли в качестве руководства для своих взаимных сношений. Без этого целительного акта все построение и все действие международного права будет навсегда поражено.

Вся французская территория должна быть освобождена и оккупированные части возвращены, а зло, нанесенное Франции Пруссией в 1871 году в отношении Эльзас-Лотарингии, которое нарушало всеобщий мир почти что 50 лет, должно быть исправлено, чтобы мирные отношения могли снова быть установлены в интересах всех.

Исправление границ Италии должно быть произведено на основе ясно различимых национальных границ.

Народы Австро-Венгрии, место которых в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития.

Румыния, Сербия и Черногория должны быть освобождены. Занятые территории должны быть возвращены. Сербии должен быть предоставлен свободный и надежный доступ к морю. Взаимоотношения различных балканских государств должны быть определены дружественным путем в соответствии с исторически установленными принципами принадлежности и национальности. Должны быть установлены международные гарантии политической и экономической независимости и территориальной целости различных балканских государств.

Турецкие части Османской империи, в современном ее составе, должны получить обеспеченный и прочный суверенитет, но другие национальности, ныне находящиеся под властью турок, должны получить недвусмысленную гарантию существования и абсолютно нерушимые условия автономного развития. Дарданеллы должны быть постоянно открыты для свободного прохода судов и торговли всех наций под международными гарантиями.

Должно быть создано независимое Польское государство, которое должно включать в себя все территории с неоспоримо польским населением, которому должен быть обеспечен свободный и надежный доступ к морю, а политическая и экономическая независимость которого, равно как и территориальная целостность, должны быть гарантированы международным договором.

Должно быть образовано общее объединение наций на основе особых статутов в целях создания взаимной гарантии политической независимости и территориальной целости как больших, так и малых государств.

 

Приказ народного комиссара обороны Союза ССР о результатах рассмотрения главным военным советом вопроса о событиях на озере Хасан и мероприятиях по оборонной подготовке дальневосточного театра военных действий

№ 0040

4 сентября 1938 года

г. Москва

31 августа 1938 года под моим председательством состоялось заседание Главного военного совета РККА в составе членов военного совета: тт. Сталина, Щаденко, Буденного, Шапошникова, Кулика, Локтионова, Блюхера и Павлова, с участием Председателя СНК СССР тов. Молотова и зам. народного комиссара внутренних дел тов. Фриновского.

Главный военный совет рассмотрел вопрос о событиях в районе озера Хасан и, заслушав объяснения комфронта тов. Блюхера и зам. члена военного совета КДфронта тов. Мазепова, пришел к следующим выводам: 1. Боевые операции у озера Хасан явились всесторонней проверкой мобилизационной и боевой готовности не только тех частей, которые непосредственно принимали в них участие, но и всех без исключения войск КДфронта.

2. События этих немногих дней обнаружили огромные недочеты в состоянии КДфронта. Боевая подготовка войск, штабов и командно-начальствующего состава фронта оказались на недопустимо низком уровне. Войсковые части были раздерганы и небоеспособны; снабжение войсковых частей не организовано. Обнаружено, что Дальневосточный театр к войне плохо подготовлен (дороги, мосты, связь).

Хранение, сбережение и учет мобилизационных и неприкосновенных запасов как фронтовых складов, так и в войсковых частях оказалось в хаотическом состоянии.

Ко всему этому обнаружено, что важнейшие директивы Главного военного совета и народного комиссара обороны командованием фронта на протяжении долгого времени преступно не выполнялись. В результате такого недопустимого состояния войск фронта мы в этом сравнительно небольшом столкновении понесли значительные потери — 408 чел[овек] убитыми и 2807 чел[овек] ранеными. Эти потери не могут быть оправданы ни чрезвычайной трудностью местности, на которой пришлось оперировать нашим войскам, ни втрое большими потерями японцев.

Количество наших войск, участие в операциях наших авиации и танков давало нам такие преимущества, при которых наши потери в боях могли бы быть намного меньшими.

И только благодаря расхлябанности, неорганизованности и боевой неподготовленности войсковых частей и растерянности командно-политического состава, начиная с фронта и кончая полковым, мы имеем сотни убитых и тысячи раненых командиров, политработников и бойцов. Причем процент потерь командно-политического состава неестественно велик — 40 %, что лишний раз подтверждает, что японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы только благодаря боевому энтузиазму бойцов, младших командиров, среднего и старшего командно-политического состава, готовых жертвовать собой, защищая честь и неприкосновенность территории своей великой социалистической Родины, а также благодаря умелому руководству операциями против японцев тов. Штерна и правильному руководству тов. Рычагова действиями нашей авиации.

Таким образом, основная задача, поставленная Правительством и Главным военным советом войскам КДфронта — обеспечить на Д[альнем] В[остоке] полную и постоянную мобилизационную и боевую готовность войск фронта, — оказалась невыполненной.

3. Основными недочетами в подготовке и устройстве войск, выявленными боевыми действиями у озера Хасан, являются:

а) недопустимо преступное растаскивание из боевых подразделений бойцов на всевозможные посторонние работы.

Главный военный совет, зная об этих фактах, еще в мае с. г. своим постановлением (протокол № 8) категорически запретил разбазаривать красноармейцев на разного рода хозяйственные работы и потребовал возвращения в части к 1 июля с. г. всех бойцов, находящихся в таких откомандировках. Несмотря на это, командование фронта ничего не сделало для возвращения в свои части бойцов и командиров, и в частях продолжал существовать громадный некомплект в личном составе, части были дезорганизованы. В таком состоянии они и выступили по боевой тревоге к границе. В результате этого в период боевых действий пришлось прибегать к сколачиванию из разных подразделений и отдельных бойцов части, допуская вредную организационную импровизацию, создавая невозможную путаницу, что не могло не сказаться на действиях наших войск;

б) войска выступили к границе по боевой тревоге совершенно неподготовленными. Неприкосновенный запас оружия и прочего боевого имущества не был заранее расписан и подготовлен для выдачи на руки частям, что вызвало ряд вопиющих безобразий в течение всего периода боевых действий. Начальник управления фронта и командиры частей не знали, какое, где и в каком состоянии оружие, боеприпасы и другое боевое снабжение имеются. Во многих случаях целые арт[иллерийские] батареи оказались на фронте без снарядов, запасные стволы к пулеметам заранее не были подогнаны, винтовки выдавались непристрелянными, а многие бойцы и даже одно из стрелковых подразделений 32-й дивизии прибыли на фронт вовсе без винтовок и противогазов. Несмотря на громадные запасы вещевого имущества, многие бойцы были посланы в бой в совершенно изношенной обуви, полубосыми, большое количество красноармейцев было без шинелей. Командирам и штабам не хватало карт района боевых действий;

в) все рода войск, в особенности пехота, обнаружили неумение действовать на поле боя, маневрировать, сочетать движение и огонь, применяться к местности, что в данной обстановке, как и вообще в условиях Д[альнего] В[остока], изобилующего горами и сопками, является азбукой боевой и тактической выучки войск.

Танковые части были использованы неумело, вследствие чего понесли большие потери в материальной части.

4. Виновными в этих крупнейших недочетах и в понесенных нами в сравнительно небольшом боевом столкновении чрезмерных потерях являются командиры, комиссары и начальники всех степеней КДфронта, и в первую очередь — командующий КДФ маршал Блюхер.

Вместо того чтобы честно отдать все свои силы делу ликвидации последствий вредительства и боевой подготовки КДфронта и правдиво информировать наркома и Главный военный совет о недочетах в жизни войск фронта, т. Блюхер систематически, из года в год, прикрывал свою заведомо плохую работу и бездеятельность донесениями об успехах, росте боевой подготовки фронта и общем благополучном его состоянии. В таком же духе им был сделан многочасовой доклад на заседании Главного военного совета 28–31 мая 1938 года, в котором он скрыл истинное состояние войск КДФ и утверждал, что войска фронта хорошо подготовлены и во всех отношениях боеспособны.

Сидевшие рядом с Блюхером многочисленные враги народа умело скрывались за его спиной, ведя свою преступную работу по дезорганизации и разложению войск КДфронта. Но и после разоблачения и изъятия из армии изменников и шпионов т. Блюхер не сумел или не захотел по-настоящему реализовать очищение фронта от врагов народа. Под флагом особой бдительности он оставлял вопреки указаниям Главного военного совета и наркома незамещенными сотни должностей командиров и начальников частей и соединений, лишая таким образом войсковые части руководителей, оставляя штабы без работников, не способными к выполнению своих задач. Такое положение т. Блюхер объяснял отсутствием людей (что не отвечает правде) и тем самым культивировал огульное недоверие ко всем командно начальствующим кадрам КД фронта.

5. Руководство командующего КД фронтом маршала Блюхера в период боевых действий у озера Хасан было совершенно неудовлетворительным и граничило с сознательным пораженчеством. Все его поведение за время, предшествующее боевым действиям, и во время самих боев явилось сочетанием двуличия, недисциплинированности и саботирования вооруженного отпора японским войскам, захватившим часть нашей территории. Заранее зная о готовящейся японской провокации и о решениях Правительства по этому поводу, объявленных тов. Литвиновым послу Сигемицу, получив еще 22 июля директиву народного комиссара обороны о приведении всего фронта в боевую готовность, — тов. Блюхер ограничился отдачей соответствующих приказов и ничего не сделал для проверки подготовки войск для отпора врагу и не принял действенных мер для поддержки пограничников полевыми войсками. Вместо этого он совершенно неожиданно 24 июля подверг сомнению законность действий наших пограничников у озера Хасан. Втайне от члена военного совета т. Мазепова, своего начальника штаба т. Штерна, зам. наркома обороны т. Мехлиса и зам. наркома внутренних дел т. Фриновского, находившихся в это время в Хабаровске, т. Блюхер послал комиссию на высоту Заозерная и без участия начальника погранучастка произвел расследование действий наших пограничников. Созданная таким подозрительным порядком комиссия обнаружила «нарушение» нашими пограничниками Маньчжурской границы на 3 метра и, следовательно, «установила» нашу «виновность» в возникновении конфликта на оз. Хасан.

Ввиду этого т. Блюхер шлет телеграмму наркому обороны об этом мнимом нарушении нами Маньчжурской границы и требует немедленного ареста начальника погранучастка и других «виновников в провоцировании конфликта» с японцами. Эта телеграмма была отправлена т. Блюхером также втайне от перечисленных выше товарищей.

Даже после получения указания от Правительства о прекращении возни со всякими комиссиями и расследованиями и о точном выполнении решений Советского правительства и приказов наркома т. Блюхер не меняет своей пораженческой позиции и по-прежнему саботирует организацию вооруженного отпора японцам. Дело дошло до того, что 1 августа с. г., при разговоре по прямому проводу тт. Сталина, Молотова и Ворошилова с т. Блюхером, тов. Сталин вынужден был задать ему вопрос: «Скажите, т. Блюхер, честно, — есть ли у вас желание по-настоящему воевать с японцами? Если нет у вас такого желания, скажите прямо, как подобает коммунисту, а если есть желание, — я бы считал, что вам следовало бы выехать на место немедля».

От всякого руководства боевыми действиями т. Блюхер самоустранился, прикрыв это самоустранение посылкой наштафронта тов. Штерна в район боевых действий без всяких определенных задач и полномочий. Лишь после неоднократных указаний Правительства и народного комиссара обороны о прекращении преступной неразберихи и устранении дезорганизации в управлении войсками и только после того, как нарком назначил тов. Штерна командиром корпуса, действующего у озера Хасан, специального многократного требования применения авиации, от введения в бой которой т. Блюхер отказывался под предлогом опасения поражений корейского населения, только после приказания т. Блюхеру выехать на место событий т. Блюхер берется за оперативное руководство. Но при этом более чем странном руководстве он не ставит войскам ясных задач на уничтожение противника, мешает боевой работе подчиненных ему командиров, в частности командование 1-й армии фактически отстраняется от руководства своими войсками без всяких к тому оснований; дезорганизует работу фронтового управления и тормозит разгром находящихся на нашей территории японских войск. Вместе с тем т. Блюхер, выехав к месту событий, всячески уклоняется от установления непрерывной связи с Москвой, несмотря на бесконечные вызовы его по прямому проводу народным комиссаром обороны. Целых трое суток при наличии нормально работающей телеграфной связи нельзя было добиться разговора с т. Блюхером.

Вся эта оперативная «деятельность» маршала Блюхера была завершена отдачей им 10 августа приказа о призыве в 1-ю армию 12 возрастов. Этот незаконный акт явился тем непонятней, что Главный военный совет в мае с. г. с участием т. Блюхера и по его же предложению решил призвать в военное время на Д[альнем] В[остоке] всего лишь 6 возрастов. Этот приказ т. Блюхера провоцировал японцев на объявление ими своей мобилизации и мог втянуть нас в большую войну с Японией. Приказ был немедля отменен наркомом.

На основании указаний Главного военного совета

ПРИКАЗЫВАЮ:

1. В целях скорейшей ликвидации всех выявленных крупных недочетов в боевой подготовке и состоянии войсковых частей КДФ, замены негодного и дискредитировавшего себя в военном и политическом отношении командования и улучшения условий руководства, в смысле приближения его к войсковым частям, а также усиления мероприятий по оборонной подготовке Дальневосточного театра в целом — управление Дальневосточного Краснознаменного фронта расформировать.

2. Маршала т. Блюхера от должности командующего войсками Дальневосточного Краснознаменного фронта отстранить и оставить его в распоряжении Главного военного совета РККА.

3. Создать из войск Дальневосточного фронта две отдельные армии с непосредственным подчинением народному комиссару обороны:

а) 1-ю Отдельную Краснознаменную армию в составе войск согласно приложению № 1, подчинив военному совету 1-й армии в оперативном отношении Тихоокеанский флот, Управление армии дислоцировать — г. Ворошилов. В состав армии включить полностью Уссурийскую область и часть областей Хабаровской и Приморской. Разграничительная линия со 2-й армией — по р. Бикин;

б) 2-ю Отдельную Краснознаменную армию в составе войск согласно приложению № 2, подчинив военному совету 2-й армии в оперативном отношении Амурскую Краснознаменную флотилию.

Управление армии дислоцировать — г. Хабаровск. В состав армии включить Нижне-Амурскую, Хабаровскую, Приморскую, Сахалинскую, Камчатскую области, Еврейскую автономную область, Корякский, Чукотский национальные округа;

в) личный состав расформировываемого фронтового управления обратить на укомплектование управлений 1-й и 2-й Отдельных Краснознаменных армий.

4. Утвердить:

а) Командующим 1-й Отдельной Краснознаменной армией — комкора тов. Штерна Г. М., членом военного совета армии — дивизионного комиссара тов. Семеновского Ф. А., начальником штаба — комбрига тов. Попова М. М.;

б) командующим 2-й Отдельной Краснознаменной армией — комкора тов. Конева И. С., членом военного совета армии — бригадного комиссара тов. Бирюкова Н. И., начальником штаба — комбрига тов. Мельника К. С.

5. Вновь назначенным командующим армиями сформировать управления армий по прилагаемому проекту штатов.

6. До прибытия в Хабаровск командующего 2-й Отдельной Краснознаменной армией комкора тов. Конева И. С. во временное командование вступить комдиву тов. Романовскому.

7. К формированию армий приступить немедленно и закончить к 15 сентября 1938 года.

8. Начальнику управления по комначсоставу РККА личный состав расформировываемого управления Дальневосточного Краснознаменного фронта использовать для укомплектования управлений 1-й и 2-й Отдельных Краснознаменных армий.

9. Начальнику Генерального штаба дать соответствующее указание командующим 1-й и 2-й армиями о распределении между армиями складов, баз и проч[его] фронт[ового] имущества. Иметь в виду при этом возможность использования начальников родов войск РККА и их представителей, находящихся в данное время на Дальнем Востоке, для быстрого выполнения этой работы.

10. Военному совету 2-й Отдельной Краснознаменной армии к 1 октября с. г. восстановить управления 18-го и 20-го стрелковых корпусов с дислокацией: 18 ск — Куйбышевка и 20 ск — Биробиджан.

На восстановление этих корпусных управлений обратить расформировываемые управления Хабаровской оперативной группы и 2-й армии КДфронта.

11. Военным советам 1-й и 2-й Отдельных Краснознаменных армий:

а) немедля приступить к наведению порядка в войсках и обеспечить в кратчайший срок их полную мобилизационную готовность, о принятых мероприятиях и проведении их в жизнь военным советам армий доносить народному комиссару обороны один раз в пятидневку;

б) обеспечить полное выполнение приказов народного комиссара обороны № 071 и 0165–1938 год. О ходе выполнения этих приказов доносить через каждые три дня, начиная с 7 сентября 1938 года;

в) категорически запрещается растаскивание бойцов, командиров и политработников на различного вида работы.

В случаях крайней необходимости военным советам армий разрешается только с утверждения народного комиссара обороны привлекать к работам войсковые части при условии использования их только организованно, чтобы на работах были целые подразделения во главе со своими командирами, политработниками, сохраняя всегда полную их боевую готовность, для чего подразделения должны своевременно сменяться другими.

12. О ходе формирования управлений командующим 1-й и 2-й Отдельными Краснознаменными армиями доносить мне по телеграфу шифром 8, 12 и 15 сентября.

Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза К. Ворошилов

Начальник Генерального штаба РККА командарм 1 ранга Б. Шапошников

СОВ. СЕКРЕТНО.

ТОЛЬКО ЛИЧНО.

Народному комиссару обороны Союза ССР

Маршалу Советского Союза тов. К. Е. Ворошилову [113]

Хочу изложить вам свои впечатления по прошедшему 11.6.37 процессу контрреволюционной военной фашистской организации на заседании специального присутствия Верховного суда Союза ССР по обвинению в измене Родине, шпионаже, вредительстве и диверсионной деятельности Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка, Эйдемана, Фельдмана, Примакова, Путна.

При открытии заседания суда подсудимым было зачитано обвинительное заключение, которое произвело на них исключительно сильное, подавляющее впечатление. Особенно растерялись Эйдеман и Фельдман, хотя и все подсудимые с точки зрения мужества производили весьма жалкое впечатление. Внешне они выглядели жалкими ничтожными слюнтяями.

Допрос начался в следующем порядке: Якир, Тухачевский, Уборевич, Корк, Эйдеман, Путна, Примаков, Фельдман. В таком же порядке им было предоставлено последнее заключительное слово.

В своем выступлении на заседании суда Якир остановился на сущности заговора, перед которым стояли задачи реставрации капитализма в нашей стране на основе фашистской диктатуры. К этому они должны были прийти двумя путями: во-первых, свержением существующей власти внутренними силами при помощи вооруженного переворота и, во-вторых, если первое не будет осуществлено, то при помощи военного поражения с участием интервентов в лице германского фашизма, японского империализма и Польши. При последнем варианте в виде компенсации интервентам им отдавалась часть территории нашего государства: Украина — Германии, Дальний Восток — Японии.

Для поражения советских армий у заговорщиков была договоренность с германским Генштабом в лице генерала Румштедт и генерала Кестринга, и специально составлялся план поражения РККА во время войны.

Как в первом, так и во втором случаях средства для свержения Советского правительства и руководства партии применялись все без исключения. Ничем не брезговали: террор, шпионаж, диверсия, вредительство, провокация, компрометация руководителей партии, правительства, армии и советской власти.

По словам Якира, у них было решено, что для данного дела все средства хороши.

Возникновение заговора относится, по сути дела, к 1934 году, а до этого начиная с 1925 года, по выражению Якира, происходила «беспринципная групповщина». Другими словами, шли разговоры о неудовлетворительном руководстве армией, неправильном отношении со стороны руководства партии и правительства к «известным» «большим» людям зиновьевско— троцкистской и правой оппозиции. Также были подвергнуты резкой критике мероприятия партии и правительства при коллективизации 1930-31 годов.

В 1934 году от этих «беспринципных разговоров» перешли к объединению единомышленников, и в своем кабинете Тухачевский заявил, что от слов пора переходить к делу, и тогда же было решено, что деловыми вопросами должны стоять вербовка единомышленников в РККА. Для этого наиболее подходящими в армии были троцкисты, зиновьевцы и правые. Было решено этих людей всячески популяризировать в общественно-армейском мнении и продвигать по службе на ответственные посты по строевой, политической и хозяйственной линии, а также по вооружению и организационно-мобилизационной работе.

Как на политическую фигуру заговорщики ориентировались на Троцкого и его блок, в который входили троцкисты, зиновьевцы, правые, националисты, меньшевики, эсеры и т. д.

Считалось, что для выполнения всех этих задач должна быть прежде всего строжайшая армейская конспирация. Для этой цели применялась тактика двурушничества в партии и очковтирательство в работе.

К концу Якир заявил, что в нем сочетались два Якира. Один, дескать, советский, а другой — враг народа, шпион, предатель, диверсант, террорист — все что хотите.

В последующих выступлениях подсудимых, по сути дела, все они держались в этих же рамках выступления Якира.

Тухачевский в своем выступлении вначале пытался опровергнуть свои показания, которые он давал на предварительном следствии. Тухачевский начал с того, что Красная армия до фашистского переворота Гитлера в Германии готовилась против поляков и была способна разгромить польское государство. Однако при приходе Гитлера к власти в Германии, который сблокировался с поляками и развернул из 32 германских дивизий 108 дивизий, Красная армия по сравнению с германской и польской армиями по своей численности была на 60–62 дивизии меньше. Этот явный перевес в вооруженных силах вероятных противников СССР повлиял-де на него, Тухачевского, и в связи с этим он видел неизбежное поражение СССР, и что это и явилось основной причиной стать на сторону контрреволюционного военного фашистского заговора.

Тухачевский пытался популяризировать перед присутствующей аудиторией на суде как бы свои деловые соображения в том отношении, что он все предвидел, пытался доказывать правительству, что создавшееся положение влечет страну к поражению и что его якобы никто не слушал. Но тов. Ульрих, по совету некоторых членов специального присутствия, оборвал Тухачевского и задал вопрос: как же Тухачевский увязывает эту мотивировку с тем, что он показал на предварительном следствии, а именно, что он был связан с германским Генеральным штабом и работал в качестве агента германской разведки еще с 1925 года. Тогда Тухачевский заявил, что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал кроме разговоров на словах, хотя тут же признает, что это тоже шпионаж.

После этого тов. Ульрих ему зачитал его же показания, где Тухачевским было написано, что он лично передал письменный материал агенту германского Генштаба по организации, дислокации и группировке мотомехчастей и конницы БВО и УВО и что по его же, Тухачевскому, заданию Аппога передал германскому агенту график с пропускной способностью военных сообщений, а Саблин, по его же заданию, передал схему северной части Летичевского укрепленного района.

После вышесказанного Тухачевский показал то, о чем уже говорил Якир, с разницей в некоторых вариациях.

Уборевич в своем выступлении держался той же схемы выступления, что и Якир. Ничего нового не добавил, но пытался отрицать свое участие в заговоре до 1934 года, и что до 1934 года он-де, Уборевич, работал честно. Между тем при заданном вопросе Тухачевскому, как их заговорщический центр оформился и кто входил в этот центр, Тухачевский ответил, что специальной конституции о центре заговорщиков писано не было, но активными участниками центра были: Тухачевский, Гамарник, Якир, Уборевич, Корк, Фельдман, Примаков, т. е. что это был сговор.

Заговорщическая деятельность между Тухачевским и Гамарником была распределена следующим образом: Тухачевский, Якир, Уборевич, Корк работали по Западу, а Гамарник — по Востоку. Якир заявил, что он был особо близко связан с Гамарником обоюдной информацией и что Якир информировал Гамарника о своей деятельности в УВО, а Гамарник информировал Якира по Дальнему Востоку. Якир показал, что он не помнит случая, чтобы Гамарник обсуждал вопросы совместно с Тухачевским, Уборевичем, Якиром и Корком. Это подтвердил и Уборевич, добавив, что он, Уборевич, с Гамарником по заговорщическим вопросам вообще не разговаривал, но знал, что он является членом центра.

Корк в своем выступлении показал, что он являлся участником заговора и членом центра с 1931 года. В связи с этим Корк высказал свое недоумение в том отношении, что Тухачевский, Якир и Уборевич знали о кремлевском заговоре с 1931 года, которым руководил Енукидзе, и даже знали все детали плана этого заговора, но почему-то на суде об этом не говорили, считая себя заговорщиками только с 1934 года.

Корк показал, что о кремлевском заговоре он, Корк, докладывал Тухачевскому в 1931 году в присутствии Якира и Уборевича, и отсюда Корк делает вывод, что Тухачевский, Уборевич и Якир официально вступили в заговор в 1931 году, а не в 1934 м. «Неужели же они, — говорит Корк, — слушая мой доклад о кремлевском заговоре, еще не были членами и соучастниками заговора? Все это они скрывают от суда, скрыли и от следствия».

Дальше Корк показал, как должен был развернуться заговор в самом Кремле, в который были вовлечены: он, Корк, Горбачев, Егоров, бывший начальник школы им. ВЦИК, и Именинников, помполит школы ВЦИК.

В остальном Корк говорил то же, что уже показывал на предварительном следствии. Но особенно Корк подчеркнул вопрос о пораженческом плане в отношении Красных армий во время войны, и в связи с этим планом он остановился на последних военных играх, проводимых Генштабом РККА, где считалось, что Латвия, Литва и Эстония будут нейтральными государствами во время войны, тогда как на самом деле немцы должны были организовать главную группировку своих сил с таким расчетом, чтобы ударить в правый фланг красным армиям именно через нейтральные государства.

На мой вопрос, почему же Корк считает, что немцы должны наносить главный удар с территории нейтральных государств, откуда ему это известно и знал ли Корк о том, что такой сговор нейтральных государств с немцами имеется уже теперь, или же он сам предполагает, что немцы не будут считаться с нейтралитетом этих государств, Корк ответил, что это ему известно со слов Тухачевского и других источников он не знает. Однако он, Корк, считает, что этот вариант является явно вредительским и пораженческим именно потому, что Генштаб РККА в своих планах исходил из того, что нейтралитет упомянутых государств немцами нарушен не будет. На военной игре Тухачевский играл за «синюю» сторону и умышленно держался указанного взгляда Генштаба РККА, т. е. что нейтралитет этих государств Германией нарушен не будет, и поэтому Тухачевский направлял главный удар германских армий несколько южнее, чтобы не создать впечатление, что Германия будет бить со стороны нейтральных государств.

Несмотря на то что этот исключительно актуальный вопрос все же не был уточнен дополнительными показаниями Тухачевского, тем не менее члены суда считали, что по этому вопросу Тухачевского спрашивать не следует. Я же лично полагаю, что этот вопрос весьма интересный с той точки зрения, что, видимо, Тухачевскому было известно о сговоре Германии по этому вопросу с так называемыми нейтральными в период войны Прибалтийскими государствами.

После этой игры, показывает Корк, заговорщики считали, что они добились самого главного во вредительстве, преследующего целью поражение Красной армии.

Далее Корк показал, что он, будучи командующим войсками Московского военного округа, проводил при помощи Енукидзе, Ягоды, Горбачева, Векличева, Аронштама, Германовича, Егорова и Именинникова подбор командного и начальствующего состава, с тем чтобы московский гарнизон, помимо заговора в Кремле, был бы способен совершить вооруженный переворот. Для этой цели Тухачевский, Гамарник, Уборевич, Якир и он, Корк, подбирали специальные кадры. Они стремились назначать своих людей на должности командиров войсковых частей и соединений, начальников складов, строительства, работников по вооружению, мобилизационной работе, боевой подготовке и т. д. Между прочим Корк заявил, что ряд вопросов, которые ему стали известны только на самом суде, раньше для него не были известны. Видимо, предполагает Корк, руководители заговора в лице Тухачевского от него многое скрыли, как, например, работу Гамарника по Востоку и связь с Троцким, Бухариным и Рыковым. Однако Корк показал, что ему все же было известно, что руководители военно-фашистской контрреволюционной организации смотрят на связь с Троцким и правыми как на временное явление. Об этом Тухачевский говорил Корку в том смысле, что троцкисты, правые и т. д. только попутчики до поры до времени, а когда будет совершен вооруженный переворот, то он, Тухачевский, будет в роли Бонапарта. И 29 ноября 1934 года, как показывает Корк, Тухачевский у него на квартире об этом заявил совершенно определенно при всех присутствовавших там.

Эйдеман на суде ничего не мог сказать, а просто поднялся и сказал, что он, Эйдеман, ничего больше, кроме того, что он показал на предварительном следствии, показать не может и признает себя виновным.

Путна — этот патентованный шпик, убежденный троцкист современного типа троцкизма, действующего под знаменем фашизма, — показал, что, состоя в этой организации, он всегда держался принципов честно работать на заговорщиков и в то же самое время сам якобы не верил в правильность своих действий. На вопрос тов. Дыбенко об издевательствах над т. Беловым в Берлине Путна ответил, что это только один небольшой эпизод из совершенных им более важных и серьезных преступлений.

Примаков держался на суде с точки зрения мужества, пожалуй, лучше всех. Но в своем выступлении ничего, кроме того, что он показал на предварительном следствии, не добавил. Примаков очень упорно отрицал то обстоятельство, что он руководил террористический группой против тов. Ворошилова в лице Шмидта, Кузьмичева и других, а также и то, что он якобы до ареста руководил ленинградской террористической группой в лице Бакши — бывшего начальника штаба мехкорпуса и Зюка. Отрицал он это на том основании, что якобы ему, Примакову, Троцким была поставлена более серьезная задача — поднять в Ленинграде вооруженное восстание, для чего он, Примаков, должен был строго законспирироваться от всех террористических групп, порвать свои связи со всеми троцкистами и правыми и тем самым завоевать авторитет и абсолютное доверие со стороны партии и армейского командования.

Примаков, однако, не отрицал, что он раньше руководил террористической группой и для этого просил Шмидта на должность командира мехкорпуса.

В связи с этим специальным заданием Троцкого Примаков обрабатывал 25-ю кавдивизию во главе с командиром дивизии Зыбиным. По его словам, Зыбин должен был встретить на границе Троцкого при овладении повстанцами Ленинградом. Для этой же цели подготавливали одну сд и мк. Какую именно сд — я не помню, но по его выступлению можно установить.

Фельдман показал то же самое, что и Корк, в том смысле, что Фельдману тоже не все было известно о планах заговорщиков, и он узнал много нового из обвинительного заключения и в процессе суда. Тем не менее Фельдман признал себя активным членом центра с 1934 года, но подчеркнул, что обработка его Тухачевский началась уже с тех пор, когда он служил в Ленинградском военном округе, которым командовал Тухачевский.

Фельдман признает, что именно в этот период он сблизился с Тухачевским, и, когда Тухачевский, будучи уже зам. наркома, поставил перед Фельдманом вопрос о существовании заговора, Фельдман заколебался: взять ли Тухачевского за шиворот и выдать или присоединиться к заговорщикам. Сделал последнее.

Далее Фельдман показал, что по заданию Тухачевского и Гамарника он подбирал сторонников организации на соответствующие должности. Причем, когда он однажды доложил Тухачевскому о результатах своей работы, Тухачевский был очень недоволен ею, так как Фельдман еще не завербовал никого из более [или] менее известных фигур. И поэтому когда Фельдман лично завербовал Аппогу, Ольшанского, Вольпе и других, то этим Тухачевский остался доволен.

Фельдман признает, что многих из намеченных организацией кандидатов на ответственные должности назначить не удалось, потому что народный комиссар обороны часто не соглашался с его, Фельдмана, предложениями, хотя эти предложения и проходили с большим нажимом на наркома со стороны Якира, Уборевича, Гамарника и Фельдмана.

 

Заключительные слова подсудимых

Якир:

Якир говорил 5–7 минут. Заявил, что он был честным бойцом до 1934 года, после чего изменил и стал врагом революции, партии, своего народа и Красной армии, но в нем все время сидели два человека: один Якир — красноармейский, другой Якир — враг. Вместе с тем Якир считает, что эти два человека — один враг, а другой советский — довлели на него включительно до того времени, пока он не попал в стены НКВД, а когда он, Якир, будучи арестованным, сказал всю правду следствию, говорит всю правду суду и всем присутствующим на суде, что он, Якир, разоружился как контрреволюционер и стал настоящим гражданином Союза, что он «любит» армию, «любит» советскую страну, «свой» народ и снова готов работать «по— честному», как «большевик», что он «предан» без остатка тов. Ворошилову, партии и тов. Сталину, — поэтому просит смотреть на него теперь так, каким он был прежде.

Что касается его вредительства в РККА, то он показал то же, что и на предварительном следствии.

Тухачевский:

Тухачевский не добавил ничего, кроме того, что показал на предварительном следствии, но в то же время пытался очень туманно сказать, что в нем также сидели два человека: один — советский, а другой — враг, и что он также просит суд учесть, что он до 1934 года работал как «честный большевик и боец».

Тухачевский с самого начала процесса суда при чтении обвинительного заключения и при показании всех других подсудимых качал головой, подчеркивая тем самым, что, дескать, и суд, и следствие, и все, что записано в обвинительном заключении, — все это не совсем правда, не соответствует действительности. Иными словами, становился в позу непонятого и незаслуженно обиженного человека, хотя внешне производил впечатление человека очень растерянного и испуганного. Видимо, он не ожидал столь быстрого разоблачения организации, изъятия ее, такого быстрого следствия и суда.

В конце концов Тухачевский виновным себя признал.

Уборевич:

Уборевич в своем заключительном слове выступил по— военному кратко.

Суть его речи заключалась в том, что он сказал: «Я прошу, граждане судьи, учесть, что я честно работал до 1934 года и мое вредительство на авиационные части и на выбор укрепленных районов с точки зрения их тактической полезности не распространялось, потому что укрепленные районы выбирались тогда, когда я не был еще вредителем и врагом. В последующем я вредил тем, что их не вооружил по-настоящему и некоторые амбразуры на точках укрепленных районов были направлены не в сторону противника, а в сторону, невыгодную для обороняющегося, т. е. преследовал цель поражения укрепленных районов».

Что касается плана поражений, то Уборевич предлагал построить эшелоны вторжения таким образом, что они должны были в первые дни войны погибнуть, особенно конница.

Дальше Уборевич сказал: «Я, Уборевич, совершил перед партией и советским народом ничем не искупаемое преступление. Если бы было у меня тысячу жизней, то и они не смогли бы искупить преступления. Я изменил, как солдат, присяге. Меня за это должны наказать со всей строгостью советских законов. Но я также прошу учесть, что я раскаялся в стенах НКВД, когда показал честно и до конца все свои преступления».

Корк:

Корк в своем заключительном слове сказал:

«Я совершил преступление перед правительством и народом, перед Советской страной. До 1931 года я был честным бойцом и командиром, а потом сделался врагом, шпионом, агентом, диверсантом, предателем…». Когда Корк произносил эти слова, в его голосе слышался плач, он прослезился, после чего сделал полуминутную паузу и продолжал: «Прошу суд учесть, что я был честным бойцом до 1931 года и теперь разоружился, и считаю себя советским гражданином, и умираю как советский гражданин. Пусть об этом знает наша партия, Советская власть и народ. Я совершил такое преступление, которое одной жизнью искупить нельзя. Пусть на моем примере учатся другие. Пусть знают, что Советской власти изменять нельзя. Мы видим, как развивается в нашей стране социализм. Во время коллективизации сельского хозяйства я колебнулся* и попал в лагерь фашизма.

Надеюсь, что Советская власть на основе сталинской Конституции, где сказано в одной из статей, что советский народ великодушен и что он даже врагов может помиловать, — учтет это».

Эйдеман:

Эйдеман для произнесения заключительного слова еле поднялся на ноги, уперся обеими руками на впереди стоящие перила и начал свою речь с того, что он-де, Эйдеман, случайно попал в эту организацию, будучи обижен при присвоении военных званий, будучи недоволен руководством армией, а также политикой партии в деревне при коллективизации, что он, Эйдеман, невольно примкнул к этой контрреволюционной организации и совершал по ее заданию (и прежде всего по заданиям Тухачевского и Гамарника) невероятные преступления.

Он говорил: «Я, Эйдеман, упал в такую пропасть, у которой нет дна. Я давал задания людям, которые мною были завербованы, и они перечислены мною в материалах предварительного следствия, — я давал задание взорвать Донской мост. Это задание я давал через Иванова; задание взорвать мост через Волгу я давал через председателя горьковского краевого Осоавиахима. Взрывы мостов должны были быть выполнены во время войны. Эти задания я получал непосредственно от Тухачевского. Я насаждал контрреволюционные повстанческие организации среди донских и кубанских казаков по заданиям Тухачевского и Гамарника. Кто именно готовил эти восстания, об этом знает зампредседателя Осоавиахима в Ростове и зампредседателя ОСО в Горьковском крае.

Во мне, Эйдемане, было также два человека. Нелегко было давать эти задания, когда я видел развитие победоносного шествия социализма. Я много раз думал: кто я — больше советский человек или враг? И тогда на меня давила наша контрреволюционная организация, и я выполнил ее задания. В то же время, когда я давал задания, я чуть не плакал. Я понимал, что я враг народа, народа, который меня любит и доверяет.

Я прошу суд учесть, что я был преданным бойцом до 1934 года, потом стал врагом. Думаю, что моя контрреволюционная работа все же меньше имеет результатов, чем работа советская. Я прошу суд это учесть».

Путна:

Путна в своем заключительном слове сказал: «Конечно, никакой пощады от суда я не прошу, но прошу суд учесть, что я — командир РККА, во время революции дрался за нее. Тем не менее после Гражданской войны я стал крепким сторонником Троцкого. Я считал: то, что говорит Троцкий, — это все правда. Разумеется, я не вникал в большевистскую сущность революции, хотя органически чувствовал, что я с большевиками, но тем не менее оставался троцкистом. Я никогда не задумывался о том, куда меня приведет моя троцкистская позиция. Я должен честно сознаться перед судом, что, так же как и у других подсудимых, у меня теперь создалась определенная вера в “наше” великое большевистское государство. Я чистосердечно раскаялся в стенах НКВД и стал честным советским гражданином. Во мне тоже сидели два человека: один — красноармеец, другой — предатель, преступник, — что хотите. Я нарушил нашу красноармейскую присягу, а в ней говорится, что “тот, кто изменил Советской власти, правительству и Красной армии, карается беспощадной революционной рукой” Поэтому я не прошу никакой пощады, но надеюсь, что граждане судьи учтут мое честное пребывание командиром в РККА ранее и сделают отсюда соответствующие выводы».

Примаков:

Примаков в своем заключительном слове выступил с такой речью:

«Я, Примаков, хочу, чтобы суд и судья знали, с кем они имеют дело. Нам, восьмерке подсудимых, я хочу дать анализ: во-первых, подсудимым; во-вторых, нашей контрреволюционной фашистской организации; в-третьих, под чьим знаменем мы шли.

Кто такие подсудимые по социальному положению?

Эти люди в социальном отношении представляют из себя сброд. Кто такой Тухачевский? Этот тип принадлежит к обломкам контрреволюционных офицерских заговоров против Советов. Его родина — фашистская Германия.

Корк, Уборевич, Эйдеман и Путна имеют свою родину в своих странах. Там у них и семьи, и родные. Это и есть их родина.

Якир — этот купец 2-й гильдии в Румынии, там имеет семью. Там у него и родина.

Фельдман — американский купец. Родина, семья и родня у него в Америке. Там у него и родина.

А я, Примаков, являюсь охвостьем так называемой мелкой буржуазии с троцкистскими настроениями, прошедший школу троцкизма от начала до конца в течение 18 лет. В этой школе сосредоточились отбросы человеческого общества. Самым злым и заядлым врагом являлась и является троцкистская оппозиция и люди, в ней участвующие.

Скажите же, граждане судьи, где у них и у меня родина? Советский Союз для них временное пристанище. Родина подсудимых там, где живут их семьи, с кем они связаны. Там их родина, а не в СССР.

Я не желаю никому на свете попасть в эту фашистско-троцкистскую яму.

Я должен сказать честно и открыто перед судом, что мы нарушили красноармейскую присягу и нас всех надо расстрелять и уничтожить как гадов, преступников и изменников советскому народу. Мы все знаем, что советский народ и его партия, большевики, ведут страну к счастью — к коммунизму.

Я, так же как и другие, был человеком двух лиц.

Я должен также передать суду свое мнение о социальном лице контрреволюционной организации, участником которой я являлся. Что это за люди? Я знаю половину людей этой организации как самого себя — это человек 400. Вторую половину я тоже знаю, но несколько хуже. А всех 800-1000 человек в нашей армии и вне ее.

Если дать социальную характеристику этим людям, то, как ни странно, я пытался вербовать людей из рабочих, но из этого ничего не получилось. В нашей организации нет ни одного настоящего рабочего. Это суду важно знать. А отсюда я делаю вывод, что мы, заговорщики, вообразили, что можем руководить великой страной, советским народом и что для этого нужно полдюжины или дюжина Наполеонов. Мы были Наполеонами без армии. Мы работали на фашистскую Германию. Но совершенно ясно, что из этой полдюжины Наполеонов остался бы один Наполеон и именно тот, который беспрекословно выполнял бы волю Гитлера и фашистской Германии».

Фельдман:

Фельдман в своем заключительном слове остановился на том, что их центр сложился не в 1934 году, а в 1931 году, и больше того, что он показал на предварительном следствии, показать не может.

Тем не менее Фельдман пытался объяснить, как он запутался в этом деле, и указал, что его предварительно обрабатывал Тухачевский еще будучи в Ленинградском военном округе, а потом он стал на контрреволюционную позицию и выполнял задания Тухачевского.

Относительно своей родины Фельдман сказал, что он до Советской власти не имел никакой родины и был гоним как еврей. В старой армии он служил ефрейтором, а в Красной армии дослужился до комкора, что соответствует чину генерал-лейтенанта. И все же это не помешало ему стать контрреволюционером. Будучи самым близким человеком к наркому обороны, облеченный властью и доверием, он врал и обманывал наркома обороны как враг.

Далее Фельдман говорил, что он работал как честный красноармеец до оформления себя как контрреволюционера, и просит суд при всех присутствующих на суде снисхождения к себе, что он якобы запутался и попал в это дело совершенно несознательно. Вместо того чтобы взять за шиворот Тухачевского и привести его к наркому, он был малодушен.

Фельдман просит суд простить его, обещает честно работать, что он в стенах НКВД разоблачился, снял с себя всю грязь и хочет на деле смыть это своею кровью, быть до конца преданным партии и Советской власти.

ВЫВОД:

17.0 Тухачевский, Гамарник, Корк, Якир, Уборевич, Примаков, Путна, Фельдман и Эйдеман — это патентованные шпионы, и не с 1934 года, а с 1931 года, а некоторые и раньше затесались к нам с самого начала революции. А для того чтобы скрыть свою шпионскую и контрреволюционную деятельность до 1934 года, подсудимые, разоблаченные в этом Корком, пытались выставить Корка как вруна и путаника.

17.1 Участие Гамарника в заговоре все подсудимые, безусловно, пытались скрыть, по-видимому, из тех соображений, что Гамарник, представляя из себя политическую фигуру, вербовал политсостав в армию и, видимо, был связан не только с верхушкой правых, троцкистов и зиновьевцев, известных нам, но и с рядом других ответственных гражданских работников.

17.2 Из показаний подсудимых Тухачевского, Корка, Якира и Уборевича видно, что план поражения красных армий во время войны они решили разработать по своей инициативе и только после этого согласовать его с германским Генеральным штабом.

В связи с этим во время оперативных игр, проводимых Генштабом РККА, они делали для своего пораженческого плана соответствующие наметки, но, ввиду своего ареста, они его недоработали и якобы не успели передать германскому Генштабу.

От генерала Румштедта Тухачевский получил указание, чтобы в пораженческом плане были предусмотрены вероятные направления главных ударов германских армий: одно на Украине — Львов, Киев и второе — захват повстанцами Ленинграда, что было бы наиболее выгодно Германии, так как последняя может оказать помощь повстанцам своей довольно значительной авиацией, причем эта авиация должна была рекламироваться как авиация, перешедшая со стороны красных войск к повстанцам.

Кроме помощи авиацией предполагалась помощь Германии в вооружении и всем необходимым для успешного развития операции по захвату Ленинграда.

Подсудимые хотя и заявили о том, что они поражен[чес] кого плана германскому Генштабу не успели передать, я же считаю, что план поражения красных армий, может быть не столь подробный, все же германской разведке был передан. Это облегчалось тем, что Кестринг почти постоянно находился в Москве и мог его получить тотчас же по окончании оперативной военной игры Генштаба РККА. Не обязательно было передавать письменный материал, когда это можно было сделать и на словах.

17.3 Будет ли использована территория нейтральных во время войны Прибалтийских государств для сосредоточения и удара германских армий по правому флангу наших армий Западного фронта?

Мне кажется, этот вопрос сомнений не вызывает. Я считаю, что немцы этим, безусловно, воспользуются. Все данные разведывательного характера, с которыми я имел возможность знакомиться, говорят именно за это. Достаточно даже бегло изучить аэродромную сеть Латвии, Литвы и Эстонии, форсированно развивающуюся первые последние годы, чтобы понять, что эти аэродромы как по количеству, так и емкость их не рассчитаны на малочисленную авиацию Прибалтийских государств, а рассчитываются на многочисленную авиацию Германии.

Поэтому я считаю необходимым еще раз просмотреть оперативно-стратегические планы и наметить вытекающие отсюда мероприятия.

Не могу не высказать своего мнения в отношении «дружеского» приезда Мунтерса именно в связи с разоблачением контрреволюционной и шпионской шайки. Мне кажется, его приезд связан с провалом и разоблачением этой организации как маскировка и, видимо, по указке Гитлера.

Исходя из последнего, я считаю абсолютно необходимым всеми возможными средствами это дело проверить.

МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА /С. Буденный/ <Подпись>

26 июня 1937 г. № 0039 Москва.

№ 1048/6

ЦК ВКП(б) товарищу И. В. СТАЛИНУ

При этом направляем заявление арестованного Фриновского от 11.Ш.39.

Допрос Фриновского продолжаем.

Приложение: по тексту.

Народный комиссар внутренних дел Союза ССР БЕРИЯ

НАРОДНОМУ КОМИССАРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦ. РЕСПУБЛИК — КОМИССАРУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ 1 РАНГА:

БЕРИЯ Л. П.

От арестованного ФРИНОВСКОГО М. П.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Следствием мне предъявлено обвинение в антисоветской заговорщической работе. Долго боролась во мне мысль необходимости сознаться в своей преступной деятельности в период, когда я был на свободе, но жалкое состояние труса взяло верх. Имея возможность обо всем честно рассказать вам и руководителям партии, членом которой я недостойно был последние годы, обманывая партию, — я этого не сделал. Только после ареста, после предъявления обвинения и беседы лично с вами я стал на путь раскаяния и обещаю рассказать следствию всю правду до конца как о своей преступно-вражеской работе, так и о лицах, являющихся соучастниками и руководителями этой преступной вражеской работы.

Стал я преступником из-за слепого доверия авторитетам своих руководителей ЯГОДЫ, ЕВДОКИМОВА и ЕЖОВА, а став преступником, я вместе с ними творил гнусное контрреволюционное дело против партии.

В 1928 году, вскоре после моего назначения командиром и военкомом Дивизии Особого назначения при Коллегии ОГПУ, на состоявшейся районной партийной конференции я был избран в состав пленума, а пленумом — в состав бюро партийной организации Сокольнического района.

Еще на конференции я установил контакт с бывшим работником ОГПУ (в 1937 году покончил самоубийством в связи с арестом ЯГОДЫ) — ПОГРЕБИНСКИМ, который информировал меня о наличии групповой борьбы среди членов райкома. В последующем я примкнул в составе бюро к большинству, оказавшемуся правыми, и вел работу совместно с этой группой членов бюро до ее разоблачения в районной партийной организации.

На следующей партийной конференции в 1929 году это большинство бюро, в том числе и я, и другие работники ОГПУ — МИРОНОВ, ЛИЗЕРСОН, ПОГРЕБИНСКИЙ, — были до конца разоблачены. Я и МИРОНОВ выступали с покаянными речами на конференции, однако не порвали полностью с правой группой в районе.

После конференции в ОГПУ состоялось совещание руководящего состава в связи с указанием ЦК, осуждавшим втягивание партийной организации ОГПУ в групповую борьбу в Сокольническом райкоме.

После районной партийной конференции я заколебался и решил стать на правильный партийный путь, порвать с этой группой. Однако вскоре после этого я был вызван ЯГОДОЙ для служебного доклада по делам дивизии. После доклада ЯГОДА перешел со мной на разговор о делах партийной организации. Он начал всячески ругать меня, говоря: «Как вы, командир и военком, струсили, начали на конференции каяться, как вам можно доверять после этого дивизию?». И тут же он сказал: «Имейте в виду, что за вами были еще кое-какие грехи». Я недоуменно спросил: какие? ЯГОДА ответил: «У вас были попытки дискредитировать РЫКОВА». Я говорю: «Когда это было?». — «Давно, документы о попытке дискредитации РЫКОВА находятся в моих руках, вы имейте это в виду». Когда я спросил ЯГОДУ, в чем же дело, он рассказал, как в 1920 году в Харькове во время приезда РЫКОВА с группой работников в том особняке, где он проживал, мною был произведен обыск. Тут же ЯГОДА мне сказал: «Вы имейте в виду, РЫКОВ возьмет свое». И добавил: «Постарайтесь в политических делах полностью ориентироваться на меня и почаще советоваться, в частности с ПОГРЕБИНСКИМ. А по политической работе в дивизии вы советуйтесь с МИРОНОВЫМ; он человек политически грамотный и укажет, как вести это дело».

В том же 1929 году в Москву приехал ЕВДОКИМОВ в связи с намечаемым переводом его в качестве начальника СОУ ОГПУ Я был у него в номере гостиницы «Селект». Вначале ЕВДОКИМОВ расспрашивал меня, как идут дела в Москве, потом сообщил, что он переводится в Москву и что ЦК предлагает ему наладить оперативную работу ОГПУ.

В этой же беседе я поделился с ЕВДОКИМОВЫМ и сообщил, что попал в правые на практике.

В это время уже имели место осложнения в деревне в связи с коллективизацией сельского хозяйства. Я спросил ЕВДОКИМОВА: как у вас на Северном Кавказе идут дела? Он говорит: «Дела сложны, колхозы в казачьих и национальных районах прививаются туго, сопротивление идет большое», и он выразился так: «Черт его знает, выйдет ли из этого дела что-нибудь».

За время нахождения ЕВДОКИМОВА в Москве, а потом уже после его переезда в Москву у меня с ним было несколько встреч. В процессе этих встреч ЕВДОКИМОВ говорил, что ЦК допускает много безобразий в деревне и «черт его знает, к чему все это приведет».

В 1930 году, после решительного наступления партии и правительства на кулачество, в результате допущенных на местах перегибов начались восстания, и особо сложные формы эти восстания приняли в национальных областях Северного Кавказа, в частности в Дагестане. Меня вызвали в Коллегию ОГПУ и направили в Дагестан. Поговорить с ЕВДОКИМОВЫМ перед отъездом мне не удалось.

Следующая встреча с ЕВДОКИМОВЫМ у меня состоялась уже во время приезда в Закавказье в 1930 году, когда он объезжал районы, в которых проводились операции по борьбе с повстанчеством.

После официальных разговоров я имел с ЕВДОКИМОВЫМ интимную беседу, во время которой он мне говорил, что вооруженным путем, как думает ЦК, колхозов не создашь. Вот, говорит он, в Дагестане население говорит, что колхозам капут, и это не только в национальных областях, что обстановка очень сложна и в центральной России. Может так получиться, говорил ЕВДОКИМОВ, что кулака-то мы разорим и физически уничтожим, а осложнений у нас в стране может быть много и хозяйства в деревне партия не создаст.

На этом разговор с ним и кончился. Пробыв несколько дней, ЕВДОКИМОВ уехал.

Последующая встреча с ЕВДОКИМОВЫМ у меня была в 1930 году перед отъездом на работу в Азербайджан. Встретились мы в кабинете у ЕВДОКИМОВА. Я спрашивал его указаний. Наряду с оперативно-служебными указаниями он заявил мне, что в успех начавшейся операции по ликвидации кулачества как класса он, ЕВДОКИМОВ, хотя на него и возложено проведение этой операции по СССР, — не верит. В целесообразность проводимой по решению Центрального Комитета операции он также не верит, считая, что это может привести к обнищанию деревни и деградации сельского хозяйства.

За это время в Азербайджане я никакой антисоветской работы не вел.

В 1933 году, вскоре после назначения меня начальником ГУПВО ОГПУ и приезда в Москву, я встретился с ЕВДОКИМОВЫМ у него на квартире. Он приехал из Ростова.

ЕВДОКИМОВ повел со мной разговор о том, что обстановка в стране, несмотря на, казалось бы, некоторое улучшение положения в деревне с промтоварами и с продовольствием в городах, — все же чрезвычайно сложная. И вот тут же ЕВДОКИМОВ начал со мной откровенный разговор. Он спросил: «Как у тебя правые настроения, которые у тебя были, — изжились или нет?». Я говорю: «Черт его знает, изжились или нет, не знаю, а что?» — «Видишь ли, рано или поздно правым удастся доказать Центральному Комитету неправоту линии Центрального Комитета и правильность линии правых». Я попытался возразить, заявив, что положение колхозов становится прочным. Он ответил: «Подожди, колхозы-то начали существовать, но это только начало, а что будет дальше — неизвестно. Кадры правых — большие, правыми ведется большая подпольная работа и по вербовке кадров, и по созданию недовольства против правительства и Центрального Комитета».

Дальше ЕВДОКИМОВ спросил: «Ты ГУПВО принял или нет?». После моего утвердительного ответа он сказал: «Тебе надо было бы заинтересоваться как следует вопросами войск. Войска будут играть большую роль в случае каких-либо осложнений внутри страны, и ты должен прибрать войска к своим рукам».

Зная, что моими заместителями по ГУПВО являются КРУЧИНКИН, ЛЕПИН и РОШАЛЬ, ЕВДОКИМОВ, коснувшись их, заявил: «КРУЧИНКИН, видимо, ягодинский человек, но это ничего. ЯГОДА сам войсками занимается, но и это не страшно». Тут же ЕВДОКИМОВ сообщил мне о том, что сам ЯГОДА также является правым, рекомендовал: «Все же в отношениях с ЯГОДОЙ далеко не заходи и полностью ему, и в особенности его окружению, не доверяйся, так как эти люди способны на преступления, на этих преступлениях провалятся и могут выдать тебя, а КРУЧИНКИНА прибери к рукам». И тут же ЕВДОКИМОВ рассказал о том, что КРУЧИНКИН, будучи в командировке в Средней Азии в бытность там ЕВДОКИМОВА, при проведении операций из-за своей трусости операцию провалил. Я поставил вопрос перед ЯГОДОЙ, говорил ЕВДОКИМОВ, об отдаче КРУЧИНКИНА под суд, но что-то молчат.

Осторожно нужно его к себе потянуть, но начинай также заводить и свои кадры в войсках ОГПУ.

Я спросил, что нужно конкретно делать по войскам? Во— первых, говорил ЕВДОКИМОВ, заимей своих совершенно надежных людей и так прибери их к рукам, чтобы в случае осложнений они выполняли твою волю.

В том же 1933 году ЯГОДА, после моей с ним стычки по служебному вопросу, начал вновь приближать меня к себе при помощи БУЛАНОВА. БУЛАНОВ часто зазывал меня к себе на дачу под видом рыбной ловли и игры в бильярд. В одну из таких поездок к БУЛАНОВУ в выходной день на дачу приехал ЯГОДА, который после обеда и выпивки имел со мной разговор в отдельной комнате.

ЯГОДА начал разговор с того, что я не прав, настраиваясь против него, и что, видимо, здесь орудует рука ЕВДОКИМОВА, и тут же сказал мне: «Имейте в виду: о том, что вы остаетесь правым, — мне известно, что вы ведете работу, я также знаю, и не лучше ли вам смириться с той обстановкой, которая существует у нас в центральном аппарате, свой гонор сбавить и слушаться меня». И тут же, продолжая разговор, ЯГОДА спросил меня: «Как идут дела в ГУПВО, у вас там много замов, не лучше ли было бы освободиться кое от кого. Как вы думаете, кого лучше оставить: КРУЧИНКИНА или ЛЕПИНА?».

Не дожидаясь моего ответа, ЯГОДА сказал, что КРУЧИНКИН — человек надежный. Я понял, что КРУЧИНКИН связан с ним по преступной деятельности.

В отношении ЛЕПИНА ЯГОДА сказал, что тот колебался, ориентировался на АКУЛОВА и БАЛИЦКОГО, когда они работали в ОГПУ. «Может быть, его и предложить БАЛИЦКОМУ, — сказал он, — пусть поедет к нему. РОШАЛЯ надо обломать, а на отдел боевой подготовки вам надо было бы взять КРАФТА или РЫМШАНА». После этого ЯГОДА стал приглашать поехать к нему на дачу, но из-за позднего времени я отказался. Прощаясь, ЯГОДА сказал: «Ну, — мировая и полный контакт».

Во исполнение заданий, которые я получил от ЕВДОКИМОВА, и после разговора с ЯГОДОЙ я начал всячески приближать к себе КРУЧИНКИНА и вскоре повел с ним открытый разговор. Я спросил КРУЧИНКИНА, какую работу он ведет по заданиям ЯГОДЫ в войсках. Сначала КРУЧИНКИН сделал недоуменный вид, а после начал говорить, что особых заданий он не получает, главным образом ведет работу по части подбора людей и их воспитанию в духе бесконечной преданности персонально ЯГОДЕ.

О проделанной им работе и ряде людей, которые им были завербованы и вели работу внутри войск ОГПУ, КРУЧИНКИН мне окончательно рассказал по своем возвращении его из Синьцзяна в 1934 году.

Развернув полную картину своей антисоветской работы, КРУЧИНКИН назвал мне следующих людей: КРАФТА, РЫМШАНА, который в это время был уже из ГУПВО откомандирован в РККА, РОТЕРМЕЛЯ, ЛЕПСИСА, ЗАРИНА, БАРКОВА, КОНДРАТЬЕВА, командующего в это время дивизией особого назначения, причем оговорил, что с КОНДРАТЬЕВЫМ прямую связь имеют ЯГОДА и БУЛАНОВ и что у КОНДРАТЬЕВА имеются свои люди в дивизии.

ЛЕПИН в это время уже работал на Украине начальником УПВО, причем, несмотря на то что его согласился взять БАЛИЦКИЙ к себе, отношения у него с БАЛИЦКИМ сложились не совсем нормальные, а ЯГОДА ему не мог простить его ориентировки в свое время на АКУЛОВА и БАЛИЦКОГО.

В очередной свой приезд в Москву в 1934 году ЛЕПИН пожаловался мне. Я вызвал КРУЧИНКИНА, и вместе с ним мы заявили ЛЕПИНУ, что мне стало известно об участии ЛЕПИНА во вражеской работе под руководством КРУЧИНКИНА. ЛЕПИН вначале удивился, а потом, узнав о том, что я также принимаю участие в этой работе и начал уже руководить ею в погранохране, мы раскрылись друг перед другом. После этого ЛЕПИН попросил урегулировать вопрос его взаимоотношений с ЯГОДОЙ и БАЛИЦКИМ. Нам удалось это сделать прямым разговором с ЯГОДОЙ о том, что ЛЕПИН — наш человек и нельзя ставить его в такое положение, тем паче на Украине, где в наших интересах он должен связаться и с украинскими людьми и узнать, что делается на Украине. С БАЛИЦКИМ я сам говорил, чтобы он ЛЕПИНА не обижал.

От ЛЕПИНА я узнал о том, что у него складывается такое впечатление, что на Украине также ведется работа правых внутри органов и войск ОГПУ Я и КРУЧИНКИН дали задание ЛЕПИНУ, чтобы он связался с украинцами, не выдавая им своих связей в Москве и не говоря ничего о ЯГОДЕ, обо мне и КРУЧИНКИНЕ, влезть в среду БАЛИЦКОГО и, если они будут его вербовать, пойти на это.

Примерно в первых месяцах 1935 года ЛЕПИН в свой очередной приезд в Москву рассказал мне о том, что он связался с БАЛИЦКИМ и что БАЛИЦКИЙ связал его с рядом лиц из пограничной охраны, в частности с начальником политотдела УПВО — САРОЦКИМ, начальником пограничного отряда в Одессе — КУЛЕШОМ и зам. начальника УПВО Украины — СЕМЕНОВЫМ.

За это же время — 1934 год — у меня с ЕВДОКИМОВЫМ было несколько встреч при его приезде в Москву. На этих встречах он постепенно открывал мне свою практическую работу и говорил о работе центра правых и по Союзу. В частности, он говорил о том, что он имеет ряд людей внутри аппарата ГПУ, и назвал РУДЯ, ДАГИНА, РАЕВА, КУРСКОГО, ДЕМЕНТЬЕВА, ГОРБАЧА и других. Говорил о том, что заимел связи по национальным областям: в Дагестане — через МАМЕДБЕКОВА, в Чечне — ГОРШЕЕВА или ГОРШЕНИНА, и тут же сказал, что ему трудно приходится только с КАЛМЫКОВЫМ, у которого своя собственная линия, и ЕВДОКИМОВ никак не может его обломать, но характеризовал КАЛМЫКОВА как человека полностью «нашего» — правого, но, видимо, имеющего самостоятельную линию.

Я его спрашивал, а что вообще в Союзе делается? ЕВДОКИМОВ говорил, что ведется большая работа, целый ряд людей, занимающих большое положение в ряде других областей СССР, перешли к правым. И вот здесь он заявил: «Видишь, как сейчас приходится вести борьбу с Центральным Комитетом: когда-то боролись с повстанчеством, а сейчас самим приходится искать нити, связи с повстанчеством и, чтобы его организовать, приходится идти в низовку. Это очень сложная и опасная работа, но без низовки — секретарей райкомов, председателей РИКов или людей, которые связаны с деревней, — мы возглавить повстанчество не сумеем, а это одна из основных задач, которая стоит перед нами».

ЕВДОКИМОВ расспрашивал, что я делаю по войскам. Я полностью рассказал ему обо всем, в частности и о встрече с ЯГОДОЙ, о разговоре с ним. ЕВДОКИМОВ дал мне вновь такую установку, что этой связи с ЯГОДОЙ не порывать, но до конца не идти и главным образом ничего не говорить ЯГОДЕ о моей связи с ним — ЕВДОКИМОВЫМ.

В одну из встреч ЕВДОКИМОВ предложил мне связаться с быв. зам. наркома внудел ПРОКОФЬЕВЫМ и прощупать его настроения. Когда я спросил, какая цель, он ответил: «Потом скажу».

Во исполнение задания ЕВДОКИМОВА я близко сошелся с ПРОКОФЬЕВЫМ. После я узнал, что ЕВДОКИМОВ искал связей с ПРОКОФЬЕВЫМ с целью связаться с ним самому лично, что он по существу и выполнил через меня. Первая встреча у них была на моей даче, а после этого во время своих приездов в Москву он стал заезжать к ПРОКОФЬЕВУ. Спустя некоторое время ЕВДОКИМОВ мне рассказал, что сближением с ПРОКОФЬЕВЫМ он преследовал цель проверить, не связан ли КАЛМЫКОВ с ОГПУ.

В 1934 же году, разворачивая работу в ГУПВО, мы вместе с КРУЧИНКИНЫМ пытались поближе связаться с быв. командиром дивизии особого назначения ОГПУ — КОНДРАТЬЕВЫМ, поскольку КОНДРАТЬЕВ непосредственно получал задания от ЯГОДЫ и БУЛАНОВА. Мы хотели знать, какие именно задания он получает по дивизии. Однако разговор КРУЧИНКИНА с КОНДРАТЬЕВЫМ результатов не дал, и только после инспекции дивизии, которую удалось провести во время отпуска ЯГОДЫ, и вскрытия ряда фактов о безобразном состоянии частей дивизии нам удалось заставить КОНДРАТЬЕВА рассказать о проводимой им заговорщической работе по дивизии.

КОНДРАТЬЕВ рассказал, что большинство командиров полков дивизии, а также многие из работников политаппарата им завербованы. КОНДРАТЬЕВ сказал также о том, что ГОЛЬХОВ — начальник политотдела дивизии (прибыл с КОНДРАТЬЕВЫМ с Дальнего Востока) — привлечен к заговору.

Дальше КОНДРАТЬЕВ рассказал, что ЯГОДА дал ему задание (и это отрабатывается им), чтобы командный состав, завербованный и привлеченный к работе, проработал план возможных действий дивизии в условиях Москвы. План этот в основном заключался в оцеплении и изоляции Кремля от остальной части города. Кроме того, он сказал, что в случае осложнений имеется войсковая группа из состава дивизии, которая должна сразу же поступить в распоряжение ЯГОДЫ. И наконец, он сообщил, что командиры, назначаемые в состав наряда для дежурства внутри ОГПУ, на броневиках, выделяются главным образом из состава участников заговора. Рассказав это, КОНДРАТЬЕВ, тут же оробев, начал говорить о том, что он хотел бы, чтобы ЯГОДА не знал о его разговорах с нами, пока он не уладит с ним этого вопроса. Одновременно КОНДРАТЬЕВ сказал, что ему от БУЛАНОВА известно, что КРУЧИНКИН и я ведем работу.

В 1935 году ЕВДОКИМОВ стал спрашивать меня: нет ли руки ЯГОДЫ в деле убийства КИРОВА и не имею ли я об этом данных? Причем он указал, что, если ЯГОДА участник этого дела, поступок нехороший не с точки зрения сожаления о потере КИРОВА, а с точки зрения усложнения положения и тех репрессий, которые начались вскоре после убийства КИРОВА.

Во время этой беседы к нему на квартиру зашел ЛИФШИЦ Яков, быв. зам. наркомпути, который, поздоровавшись со мной, сказал: «Живем в одном городе и не встречаемся». ЕВДОКИМОВ тут же сказал: надо было бы встретиться, полезно было бы для обоих. Это было под выходной день, и ЛИФШИЦ пригласил нас к себе на дачу на выходной день.

После отъезда ЛИФШИЦА от ЕВДОКИМОВА я спросил его, что по-честному ли раскаялся ЛИФШИЦ? ЕВДОКИМОВ ответил: «По-честному такие, как Яшка, не каются», — и добавил, что ЛИФШИЦ ведет соответствующую работу.

На второй день я и ЕВДОКИМОВ были на даче у ЛИФШИЦА. Заговорщических разговоров у нас не было, но ЕВДОКИМОВ все время подчеркивал необходимость тесной связи с ЛИФШИЦЕМ, с которым мы условились о дальнейших встречах.

В одну из этих встреч во время верховой поездки ЛИФШИЦ сказал мне: «Слышал я от ЕВДОКИМОВА о тебе, откровенно говоря, не ожидал, что ты тоже с нами, молодец». Я начал с ЛИФШИЦЕМ говорить, а как, мол, ты? Он ответил: «Тебе же ЕВДОКИМОВ сказал о том, что я работаю». Я его еще спросил: а большую работу ведешь? Он сказал, что работу ведет большую, имеет связь с центром через ПЯТАКОВА, имеет большое количество людей и не порывает связей с украинцами.

При следующей встрече, в связи с начавшимися арестами ряда троцкистов, ЛИФШИЦ дал мне задание, хотя я и работал в ГУПВО и прямого отношения к оперативной работе не имел, — прислушиваться, какие показания дают арестованные троцкисты, и информировать его.

В 1935 году, осенью, был пробег жен украинских пограничников в Москву. ЯГОДА разрешил мне организовать их прием у меня на даче, а утром этого же дня я ездил верхом с ЛИФШИЦЕМ и говорил ему об этом приеме. ЛИФШИЦ спросил: а кто у тебя будет? Я говорю, что приглашаю начальников отделов. Тогда он сказал: пригласи и МОЛЧАНОВА, и нельзя ли мне быть на этом приеме. Я сказал, что ничего особенного не будет, приходи как будто невзначай. ЛИФШИЦ под вечер действительно пришел ко мне на дачу. Приехал и МОЛЧАНОВ. После обеда ЛИФШИЦ и МОЛЧАНОВ сидели рядом, выпивали, а после этого ушли в сад гулять. ЛИФШИЦ уехал, когда остальные присутствующие еще не разъезжались, и только спустя дней десять я спросил ЛИФШИЦА, о чем ты говорил с МОЛЧАНОВЫМ, не сказал ли ему что-нибудь обо мне? Он ответил, что говорил с ним о троцкистах. «Видишь ли, МОЛЧАНОВ тоже не совсем чистый человек, но фанаберию со мной разводил. Прямого разговора у меня с ним не было, а я его щупал, какие показания дают троцкисты».

В одну из встреч в 1935 году ЕВДОКИМОВ у него на квартире рассказал мне о ряде людей, которые им привлечены к работе в Пятигорске. Он назвал ПИВОВАРОВА, большую группу чекистов: БОЯРА, ДЯТКИНА и ШАЦКОГО. Здесь же он мне рассказал о его связях с ХАТАЕВИЧЕМ, причем всячески его расхваливал как знатока деревни; с ЭЙХЕ, о части ленинградской группы — ЧУДОВЕ, ЖУКОВЕ, причем тут же меня предупредил — иметь в виду с ними не особенно встречаться, потому что ленинградцы пьянствуют и вообще в ЦК слывут как люди подмоченные, разложившиеся на почве пьянства.

В этот же его приезд ЕВДОКИМОВ говорил: нельзя ли как— нибудь через ЯГОДУ протянуть ДАГИНА на оперативный отдел. «Хотя ПАУКЕР — ягодинский человек, но он — дурак, и, если ему что-нибудь серьезное поручить, он обязательно провалит», — сказал ЕВДОКИМОВ. При этом он предупредил, что если будешь пытаться протянуть ДАГИНА на первый отдел, то надо это делать очень осторожно, учитывая обстановку.

ЕВДОКИМОВ говорил и о том, что в ряде районов Северного Кавказа удалось возглавить своими людьми повстанческие группы, и о том, что проводившаяся перед этим чистка партии помогла в смысле вербовки людей.

Во время процесса ЗИНОВЬЕВА, КАМЕНЕВА и других, когда было опубликовано в печати о БУХАРИНЕ, перед концом процесса, ЕВДОКИМОВ был в Москве. Он очень волновался и в разговоре со мной говорил: «Черт его знает, как удастся выкрутиться из всего этого дела. Никак не понимаю ЯГОДУ, что он там делает, зачем расширяет круг людей для репрессий, или у этих поджилки слабы — выдают. Но можно было бы поставить таким образом ход следствия, чтобы всячески обезопасить себя».

Тут же он расспрашивал меня в отношении ЛИФШИЦА: проходит ли ЛИФШИЦ где-либо по чекистским материалам? ЛИФШИЦА в этот момент в Москве не было, он был в отпуске. Я ЕВДОКИМОВУ рассказал, что присутствовал на одном из оперативных совещаний, где МОЛЧАНОВ докладывал показания на ЛИФШИЦА, и что эти показания идут с Украины. ЕВДОКИМОВ при этом сказал: «ЛИФШИЦ скоро вернется из отпуска, ты открыто с ним не встречайся». Я в это время уже собирался в командировку на Дальний Восток, а с ЛИФШИЦЕМ как-то в одну из поездок верхом, перед его отпуском, мы говорили относительно возможной совместной поездки на Дальний Восток.

Я ЕВДОКИМОВУ говорю, что мы собирались вместе с ЛИФШИЦЕМ ехать на Дальний Восток. Он сказал, что, если можешь, лучше в этой обстановке поезжай один. ЕВДОКИМОВ интересовался, кто из чекистов ведет следствие и агентурную разработку по троцкистам и правым. Сам он был очень подавлен.

Перед моим отъездом на Дальний Восток ЛИФШИЦ вернулся из отпуска, но я перестал с ним встречаться, учитывая наличие на него показаний и возможную мою компрометацию.

Когда я уезжал на Дальний Восток, ЯГОДА дал мне письмо ДЕРИБАСУ содержание которого мне неизвестно, и, кроме того, просил на словах передать ДЕРИБАСУ о том, что Центральный Комитет не совсем доволен работой ДЕРИБАСА, что у него в части удара по троцкистам обстоит неважно, и тут же добавил: «Вы ему укажите, что хочет он этого или не хочет, но делать надо, он поймет». Я спросил ЯГОДУ, а если он будет спрашивать о моем отношении к вам и о ваших делах? ЯГОДА мне ответил: «ДЕРИБАС умный человек, и я думаю, что он этого делать не будет, расскажите, что мы здесь пережили после убийства КИРОВА».

С ДЕРИБАСОМ у меня этот разговор был, и ДЕРИБАС интересовался главным образом фамилиями людей уже репрессированных и людей, которые проходят по материалам. Я ему рассказал о ЛИФШИЦЕ и ПЯТАКОВЕ, которые — на грани разоблачения.

По дороге с Дальнего Востока в Москву, уже после назначения меня заместителем наркома, на одной из ж.-д. станций зашел ко мне в вагон агент и сказал, что на следующей станции со мной хочет поговорить зам. наркомпути ЛИФШИЦ. И действительно, я встретился с ЛИФШИЦЕМ на следующей станции. Я сознательно вышел из вагона, чтобы не разговаривать с ним в вагоне, поскольку со мной ехал ряд сотрудников. ЛИФШИЦ подошел ко мне вместе с РУТЕНБУРГОМ — начальником дороги. ЛИФШИЦ просил разрешения проехать со мной одну станцию. Он рассказал, что с должности заместителя наркома снят, что в Москве у него были очные ставки с арестованными. Он всячески ругал людей, которые его выдали, нервничал и просил меня, как уже заместителя наркома, как-нибудь сделать так, чтобы из этого дела ему выкрутиться. Я его, в свою очередь, просил: «Уж если ты попадешь, поскольку так далеко зашло дело, так держись как следует».

На следующей станции он ушел. Встретившись с ЛИФШИЦЕМ, я немножко сам струхнул, как бы на этой почве не было каких-нибудь неприятностей, и принял план, что по приезде в Москву я об этом расскажу ЕЖОВУ и расскажу в таком контексте, что ЛИФШИЦ клялся и божился, что он невиновен, страшно нервничает и практической работой старается доказать свою преданность Центральному Комитету. По возвращении в Москву я так и сделал.

Вскоре после вступления в должность заместителя наркома ЕЖОВ начал меня приближать к себе, выделять из остальных замов, вести со мной более откровенные разговоры в оценке других замов, высказывать некоторое недовольство АГРАНОВЫМ. Перед распределением обязанностей между замами, помимо того, что я продолжал быть начальником ГУПВО, ЕЖОВ предложил мне интересоваться и оперативными вопросами, а примерно в 1937 году, после ареста ЯГОДЫ, он начал со мною вести разговоры в отношении возможного моего назначения первым заместителем Наркома. Во время одного из таких разговоров ЕЖОВ мне сказал: «Я предрешил этот вопрос, но хочу с тобой поговорить, только давай — по-честному: за тобой есть грешки кое-какие».

Вначале я совершенно опешил, думая: пропало дело. Увидев мою растерянность, ЕЖОВ начал говорить: «Ты не бойся, расскажи по-честному». Тогда я ему рассказал об истории с сокольническим делом, о своей связи с ЯГОДОЙ, связи с ЕВДОКИМОВЫМ и через него с ЛИФШИЦЕМ. Тогда ЕЖОВ сказал: «Грехов у тебя столько, хоть сейчас тебя сажай, ну ничего, будешь работать, будешь на сто процентов моим человеком». Я растерянно посмотрел на него и пытался отказаться от назначения на должность первого зам. наркома, но он сказал: «Садись, работай, будем вместе работать и отвечать будем вместе».

До ареста БУХАРИНА и РЫКОВА, разговаривая со мной откровенно, ЕЖОВ начал говорить о планах чекистской работы в связи со сложившийся обстановкой и предстоящими арестами БУХАРИНА и РЫКОВА. ЕЖОВ говорил, что это будет большая потеря для правых, после этого вне нашего желания по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, елико возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном этот план заключался в следующем: «Нужно расставить своих людей, главным образом в аппарате СПО, следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им». «А это заключается в том, — говорил ЕЖОВ, — чтобы записывать не все то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции». Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему. Было бы неплохо, говорил ЕЖОВ, брать в аппарат людей, которые уже были связаны с организацией. «Вот, например, ЕВДОКИМОВ говорил тебе о людях, и я знаю кое-кого. Нужно будет их в первую очередь потянуть в центральный аппарат. Вообще, нужно присматриваться к способным людям и с деловой точки зрения из числа уже работающих в центральном аппарате, как-нибудь их приблизить к себе и потом вербовать, потому что без этих людей нам работу строить нельзя, нужно же ЦК каким-то образом работу показывать».

В осуществление этого предложения ЕЖОВА нами был взят твердый курс на сохранение на руководящих постах в НКВД ягодинских кадров. Необходимо отметить, что это нам удалось с трудом, так как с различных местных органов на большинство из этих лиц поступали материалы об их причастности к заговору и антисоветской работе вообще.

Для сохранения этих кадров и их формальной реабилитации арестованные, дававшие такие показания, вызывались в Москву, где путем передопросов приводили их к отказу от данных ими показаний (дело ЗИРНИСА, дело ГЛЕБОВА и других).

Наряду с этим взамен арестованных ягодинцев (которых не удавалось сохранить) по указанию ЕЖОВА на руководящую работу в центральный аппарат и местные органы НКВД усиленно стягивались и назначались северокавказские кадры чекистов.

Значительное количество этих чекистов, составлявших кадры ЕВДОКИМОВА, было взято и на работу в отдел охраны НКВД. Как я указал выше, эти кадры использовались ДАГИНЫМ для подготовки к осуществлению ими по указанию ЕЖОВА в необходимый момент террористических актов против руководителей партии и правительства.

После ареста ПАУКЕРА ЕЖОВ поставил вопрос о подборе начальника первого отдела и сам же предложил КУРСКОГО, который был назначен на должность начальника 1-го отдела. Вскоре после назначения КУРСКОГО в Москве был ЕВДОКИМОВ. ЕВДОКИМОВ спрашивал меня, что делается. Я ему рассказал об установлении связи с ЕЖОВЫМ. ЕВДОКИМОВ тогда сразу перешел к первому отделу, говоря, что КУРСКОГО неудачно назначили на первый отдел, хотя этот человек и наш, говорил он, но он неврастеник и трусоват; я тебе говорил, что ДАГИНА надо было назначить.

Я рассказал ему о настроениях КУРСКОГО уже в процессе работы, что он всячески хочет освободиться от должности начальника 1-го отдела. ЕВДОКИМОВ предложил воспользоваться этими настроениями и во что бы то ни стало назначить на место КУРСКОГО ДАГИНА. КУРСКИЙ был освобожден, и назначен был ДАГИН.

В эту же встречу с ЕВДОКИМОВЫМ он говорил: «При вас тоже будет продолжаться ягодинская линия; будем сами себя истреблять. Доколь это будет продолжаться?».

Я ему рассказал о состоявшемся разговоре с ЕЖОВЫМ и указал, что мы принимаем сейчас меры, елико возможно, сохранять кадры.

ЕВДОКИМОВ посоветовал мне поскорее провести дела на арестованных и намечаемых к аресту чекистов. «Видишь ли, — говорил он, — ягодинские кадры не скроешь, они всем известны, не сегодня завтра будет вытолкнут каждый из них, просто коллективы с низов поднимутся против них, так что здесь надо скорее эти дела провернуть».

Дальше он говорил, что особо осторожным нужно быть с ЯГОДОЙ. ЯГОДА человек такой, что начнет болтать на следствии несусветные вещи, и посоветовал, чтобы следствие по делу ЯГОДЫ вел КУРСКИЙ.

Об этом разговоре с ЕВДОКИМОВЫМ я рассказал ЕЖОВУ. ЕЖОВ сказал: это хорошо, что ты мне рассказываешь, но зря ты ЕВДОКИМОВУ рассказываешь о том, что мы с тобой говорили, давай лучше условимся так: ты будешь говорить ЕВДОКИМОВУ только то, что я тебе скажу.

После октябрьского пленума ЦК в 1937 году я и ЕВДОКИМОВ первый раз встретились вместе на даче у ЕЖОВА. Причем разговор начал ЕВДОКИМОВ, который, обращаясь к ЕЖОВУ, спросил: «Что у тебя не так получается, обещал выправить ягодинское положение, а дело все больше углубляется и теперь подходит вплотную к нам. Видно, неладно руководишь делом». ЕЖОВ сперва молчал, а потом заявил, что «действительно обстановка тяжелая, вот сейчас принимаем меры к тому, чтобы сократить размах операций, но, видимо, с головкой правых придется расправиться». ЕВДОКИМОВ ругался, плевался и говорил: «Нельзя ли мне пойти в НКВД, я окажу помощи больше, чем другие». ЕЖОВ говорит: «Было бы хорошо, но ЦК едва ли пойдет на то, чтобы тебя передать в НКВД. Думаю, что дело не совсем безнадежно, но тебе надо поговорить с ДАГИНЫМ, ты имеешь на него влияние, надо, чтобы он развернул работу в Оперативном отделе, и нам быть готовым к совершению террористических актов».

Не помню, ЕЖОВ или ЕВДОКИМОВ говорили, что нужно посмотреть, как были расставлены кадры у ПАУКЕРА и ЯГОДЫ, и их убрать. Раз люди остались, без управления они могут сделать глупости, пойти на самостоятельные действия. Здесь ЕВДОКИМОВ сказал, что было бы неплохо завести в наружной охране, непосредственно на дачах, людей из националов Северного Кавказа, этот народ будет служить честно, ведь охраняли же ингуши царя. После этого ЕЖОВ опять стал говорить, что работу ни в коем случае не надо прекращать и сворачивать, но нужно уходить больше в подполье и ни в коем случае ему самому (ЕВДОКИМОВУ) не завязывать дополнительных связей по краю. «Есть же у тебя люди, пусть они сами потихоньку проверяют и заводят людей».

Возвращаясь из Монголии, я узнал о том, что стоит вопрос о моем переводе из НКВД в Наркомат обороны — зам. наркома.

В день открытия пленума я спросил об этом ЕЖОВА. Он говорит, что вопрос еще не решен. На мой вопрос, соответствуют ли действительности разговоры в аппарате о переводе ЗАКОВСКОГО в Москву на должность первого заместителя наркома, ЕЖОВ ответил: ЗАКОВСКОГО хотим взять в аппарат в качестве начальника отдела с правом заместительства. Этот человек, сказал он, наш полностью, но человек, за которым надо иметь присмотр, и потом его нужно из ленинградской обстановки перебросить, потому что в отношении его связей с ЧУДОВЫМ и КОДАЦКИМ большие идут разговоры. В ЦК также говорят о разложении ЗАКОВСКОГО.

После одного из заседаний пленума, вечером, на даче у ЕЖОВА были ЕВДОКИМОВ, я и ЕЖОВ. Когда мы приехали туда, там был ЭЙХЕ, но ЭЙХЕ с нами никаких разговоров не вел. Что было до нашего приезда у ЕЖОВА с ЭЙХЕ, ЕЖОВ мне не говорил. После ужина ЭЙХЕ уехал, а мы остались и почти до утра разговаривали. ЕВДОКИМОВ главным образом напирал на то, что подбираются и под нас, в частности, он начал говорить о себе и выражал недовольство, почему ЕЖОВ направил к нему в край ДЕЙЧА, который подбирает на него материалы.

Во время этого же пленума у меня была еще одна встреча с ЕВДОКИМОВЫМ. Он все время нажимал на то, что надо Николая ЕЖОВА все время держать в руках, что «вы не можете справиться с этим делом, берете свои собственные кадры и расстреливаете», и тут же ЕВДОКИМОВ предложил: «Я бы советовал не отправлять ленинградских арестованных (ЧУДОВ, КОДАЦКИЙ, СТРУППЕ) в Ленинград, потому что хотя ЗАКОВСКИЙ и наш человек полностью, а кто с ним работает, черт их знает, как бы не начали мотать». ЕВДОКИМОВ продолжал: «Я считаю, что вы рано начали награждать орденами. Ведь люди награждаются не только наши, но и другие, порыв борьбы растет, а это надо было бы попридержать, ордена же — стимул людям, которые с нами органически и организационно не связаны и потому могут расширять операции». И здесь ЕВДОКИМОВ и ЕЖОВ уже вместе говорили о возможном сокращении операций, но, так как это было признано невозможным, договорились отвести удар от своих кадров и попытаться направить его по честным кадрам, преданным ЦК. Такова была установка ЕЖОВА.

Забыл упомянуть об одном обстоятельстве, для дела имеющем существенное значение.

Осенью 1935 года на даче у ЛИФШИЦА состоялась встреча ЕВДОКИМОВА, меня, ДАГИНА и ЛИФШИЦА, на которой ЕВДОКИМОВ в крайне раздраженном состоянии стал говорить о том, что он не совсем верит в успешность подготавливаемых троцкистами и правыми террористических актов против СТАЛИНА. ЕВДОКИМОВ при этом прямо заявил о том, что только силами отдела охраны НКВД может быть реально осуществлен теракт против СТАЛИНА.

ЕВДОКИМОВ усиленно сожалел, что ему не удалось ДАГИНА назначить начальником отдела охраны еще в бытность своей работы начальником СОУ ОГПУ, и предлагал мне осторожно при удачном случае рекомендовать ДАГИНА вместо ПАУКЕРА.

Вскоре ЕВДОКИМОВ был переведен на работу в Москву. Встречи у нас стали происходить чаще, как у ЕЖОВА непосредственно с ЕВДОКИМОВЫМ, так и нас троих.

Тут я считаю необходимым отметить следующее:

После арестов членов центра правых ЕЖОВ и ЕВДОКИМОВ, по существу, сами стали центром, организующим:

1) сохранение по мере возможности антисоветских кадров правых от разгрома; 2) нанесение удара по честным кадрам партии, преданным Центральному Комитету ВКП(б); 3) сохранение повстанческих кадров как на Северном Кавказе, так и в других краях и областях СССР с расчетом на их использование в момент международных осложнений; 4) усиленную подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства; 5) приход к власти правых во главе с Н. ЕЖОВЫМ.

По возвращении с Дальнего Востока по просьбе ЕЖОВА я, не заезжая домой, поехал в Наркомат. Я ЕЖОВА вообще никогда в таком удрученном состоянии не видел. Он говорил: «Дело дрянь», — и сразу же перешел к вопросу о том, что БЕРИЯ назначен в НКВД вопреки его желанию. Паршивое дело будет, говорил он. Боюсь, что все будет вскрыто и рухнут наши планы.

27-28 августа 1938 года позвонил мне ЕВДОКИМОВ и попросил зайти к нему на квартиру. Весь наш разговор ЕВДОКИМОВ свел к тому, что, если есть какие-либо недоделки, по которым может начаться разворачиваться наше причастие к преступным делам, до приезда БЕРИЯ закончить, и тут же мне ЕВДОКИМОВ сказал: «Ты проверь, расстреляли ли ЗАКОВСКОГО и расстреляны ли все люди ЯГОДЫ, потому что по приезде БЕРИЯ следствие по этим делам может быть восстановлено и эти дела повернутся против нас». Я проверил и установил, что ЗАКОВСКИЙ, МИРОНОВ и группа других чекистов была расстреляна 26–27 августа.

Перехожу к практической вражеской работе, проведенной ЕЖОВЫМ, мною и другими заговорщиками в НКВД.

Следственная работа

Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделен на «следователей-колольщиков», «колольщиков» и «рядовых» следователей.

Что из себя представляли эти группы и кто они?

«Следователи-колольщики» были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы.

К такой категории людей относились: НИКОЛАЕВ, АГАС, УШАКОВ, ЛИСТЕНГУРТ, ЕВГЕНЬЕВ, ЖУПАХИН, МИНАЕВ, ДАВЫДОВ, АЛЬТМАН, ГЕЙМАН, ЛИТВИН, ЛЕПЛЕВСКИЙ, КАРЕЛИН, КЕРЗОН, ЯМНИЦКИЙ и другие.

Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые «следователи-колольщики» стали каждый при себе создавать группы просто «колольщиков».

Группа «колольщиков» состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.

Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьезных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.

Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вел допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шел на «корректировку» начальнику соответствующего отдела, а от него еще не подписанным — на «просмотр» быв. народному комиссару ЕЖОВУ и в редких случаях — ко мне. ЕЖОВ просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили, и отказывались от подписи.

Тогда следователи напоминали арестованному о «колольщиках», и подследственный подписывал протокол. «Корректировку» и «редактирование» протоколов в большинстве случаев ЕЖОВ производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах камер или следственных кабинетов.

При таких методах следствия подсказывались фамилии.

По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные.

Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и ЕЖОВ? — Знали.

Как реагировали? Честно — никак, а ЕЖОВ даже это поощрял. Никто не разбирался, к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство из лиц, пользующихся этим методом, были врагами заговорщиками, то ясно шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами — следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось.

Был арестован МАРЬЯСИН — быв. пред. Госбанка, с которым ЕЖОВ до ареста был в близких отношениях. К следствию по его делу ЕЖОВ проявил исключительный интерес. Руководил следствием по его делу лично сам, неоднократно бывая на его допросах. МАРЬЯСИН содержался все время в Лефортовской тюрьме. Избивался он зверски и постоянно. Если других арестованных избивали только до момента их признания, то МАРЬЯСИНА избивали даже после того, как кончилось следствие, и никаких показаний от него не брали.

Однажды, обходя кабинеты допросов вместе с ЕЖОВЫМ (причем ЕЖОВ был выпивши), мы зашли на допрос МАРЬЯСИНА, и ЕЖОВ долго говорил МАРЬЯСИНУ что он еще не все сказал, и, в частности, сделал МАРЬЯСИНУ намек на террор вообще и теракт против него, ЕЖОВА, и тут же заявил, что «будем бить, бить и бить».

Или еще: у арестованного ЯКОВЛЕВА на первом же или втором допросе после его ареста ЕЖОВ в пьяном виде добивался показаний о подготовке ЯКОВЛЕВЫМ террористического акта против ЕЖОВА. ЯКОВЛЕВ говорил, что это — неправда, но он был избит ЕЖОВЫМ и присутствующими, и после этого ЕЖОВ ушел, не добившись признания. Спустя несколько дней появились показания о теракте, готовившемся против ЕЖОВА — ЯКОВЛЕВЫМ.

Сознательно проводимая ЕЖОВЫМ неприкрытая линия на фальсифицирование материалов следствия о подготовке против него террористических актов дошла до того, что угодливые следователи из числа «колольщиков» постоянно добивались «признания» арестованных о мнимой подготовке террористических актов против ЕЖОВА.

Арестованный КРУГЛИКОВ (быв. предс. Госбанка) в своих показаниях также давал тергруппу, готовящую убийство ЕЖОВА. Я присутствовал на предопросе КРУГЛИКОВА ЕЖОВЫМ. КРУГЛИКОВ заявил, что он налгал в вопросе о теракте против ЕЖОВА. ЕЖОВ после этого замечания поднялся, не стал разговаривать с КРУГЛИКОВЫМ и вышел. Следом за ним вышел следователь, который допрашивал КРУГЛИКОВА, подошел к ЕЖОВУ. Последний ему что-то сказал, и я с ЕЖОВЫМ уехали в Наркомат. Что он сказал следователю, не знаю, но знаю, что наутро было заявление КРУГЛИКОВА, в котором он свой отказ объяснил тем, что он, увидя ЕЖОВА, «растерялся» и не хотел ему лично в глаза подтверждать своих показаний.

КРУГЛИКОВА заставили подтвердить эти показания, а ЕЖОВ после этого ни разу не поинтересовался, где же правда.

При проведении следствия по делу ЯГОДЫ и арестованных чекистов-заговорщиков, а также и других арестованных, особенно правых, установленный ЕЖОВЫМ порядок «корректировки» протоколов преследовал цель — сохранение кадров заговорщиков и предотвращение всякой возможности провала нашей причастности к антисоветскому заговору.

Можно привести десятки и сотни примеров, когда подследственные арестованные не выдавали лиц, связанных с ними по антисоветской работе.

Наиболее наглядными примерами являются заговорщики ЯГОДА, БУЛАНОВ, ЗАКОВСКИЙ, КРУЧИНКИН и др., которые, зная о моем участии в заговоре, показаний об этом не дали.

Как подготавливались арестованные к очным ставкам, и особенно к очным ставкам, которые проводились в присутствии членов правительства?

Арестованных готовили специально, вначале следователь, после начальник отдела. Подготовка заключалась в зачитке показаний, которые давал арестованный на лицо, с которым предстояла ставка, объясняли, как очная ставка будет проводиться, какие неожиданные вопросы могут быть поставлены арестованному и как он должен отвечать. По существу, происходил сговор и репетиция предстоящей очной ставки. После этого арестованного вызывал к себе ЕЖОВ или, делая вид, что он случайно заходил в комнату следователя, где сидел арестованный и говорил с ним о предстоящей ставке, спрашивал, твердо ли он себя чувствует, подтвердит ли, и между прочим вставлял, что на очной ставке будут присутствовать члены правительства.

Обыкновенно ЕЖОВ перед такими очными ставками нервничал даже и после того, как разговаривал с арестованным. Были случаи, когда арестованный при разговоре с ЕЖОВЫМ делал заявление, что его показания неверны, он оклеветан.

В таких случаях ЕЖОВ уходил, а следователю или начальнику отдела давалось указание «восстановить» арестованного, так как очная ставка назначена. Как пример можно привести подготовку очной ставки УРИЦКОГО (начальник Разведупра) с БЕЛОВЫМ (командующий Белорусским военным округом). УРИЦКИЙ отказался от показаний на БЕЛОВА при допросе его ЕЖОВЫМ. Не став с ним ни о чем разговаривать, ЕЖОВ ушел, а спустя несколько минут УРИЦКИЙ через НИКОЛАЕВА извинился перед ЕЖОВЫМ и говорил, что он «смалодушничал».

Подготовка процесса РЫКОВА, БУХАРИНА, КРЕСТИНСКОГО, ЯГОДЫ и других.

Активно участвуя в следствии вообще, ЕЖОВ от подготовки этого процесса самоустранился. Перед процессом состоялись очные ставки арестованных, допросы, уточнения, на которых ЕЖОВ не участвовал. Долго говорил он с ЯГОДОЙ, и разговор этот касался главным образом убеждения ЯГОДЫ в том, что его не расстреляют.

ЕЖОВ несколько раз беседовал с БУХАРИНЫМ и РЫКОВЫМ и тоже в порядке их успокоения заверял, что их ни в коем случае не расстреляют.

Раз ЕЖОВ беседовал с БУЛАНОВЫМ, причем беседу начал в присутствии следователя и меня, а кончил беседу один на один, попросив нас выйти. Причем БУЛАНОВ начал разговор в этот момент об отравлении ЕЖОВА. О чем был разговор, ЕЖОВ мне не сказал. Когда он попросил зайти вновь, то говорил: «Держись хорошо на процессе — буду просить, чтобы тебя не расстреливали». После процесса ЕЖОВ всегда высказывал сожаление о БУЛАНОВЕ. Во время же расстрела ЕЖОВ предложил БУЛАНОВА расстрелять первым и в помещение, где расстреливали, сам не вошел.

Безусловно, тут ЕЖОВЫМ руководила необходимость прикрытия своих связей с арестованными лидерами правых, идущими на гласный процесс.

По существу отравления ЕЖОВА. Мысль об его отравлении подал сам ЕЖОВ, изо дня в день заявляя всем замам и начальникам отделов, что он плохо себя чувствует, что, как только побудет в кабинете, чувствует какой-то металлический привкус и запах во рту. После этого начал жаловаться на то, что у него из десен стала появляться кровь и стали расшатываться зубы. ЕЖОВ стал твердить, что его отравили в кабинете, и тем самым внушил следствию добиться соответствующих показаний, что и было сделано с использованием Лефортовской тюрьмы и применением избиения.

Массовые операции.

По массовым операциям в самом начале была спущена директива ЕЖОВА в полном соответствии с решением правительства, и первые месяцы они протекали нормально.

Вскоре было установлено, что в ряде краев и областей, и особенно в Орджоникидзевском крае, были случаи убийства арестованных на допросах, и в последующем дела на них оформлялись через тройку как на приговоренных к расстрелу. К этому же периоду стали поступать данные о безобразиях и из других областей, в частности с Урала, Белоруссии, Оренбурга, Ленинграда и Украины.

Особенно сильно возросли безобразия, когда дополнительно к проводимым массовым операциям в краях и областях была спущена директива о репрессировании инонациональностей, подозрительных по шпионажу, связям с консульствами иногосударств, перебежчиков. В Ленинградской, Свердловской областях, Белорусской ССР, на Украине стали арестовывать коренных жителей СССР, обвиняя их в связи с иностранцами. Нередки были случаи, когда никаких данных о подобной связи не было. Дела по этой операции рассматривались в Москве специально созданной тройкой. Председателем тройки были вначале ЦЕСАРСКИЙ, а затем — ШАПИРО.

Принятое ЕЖОВЫМ, мною и ЕВДОКИМОВЫМ решение о невозможности приостановить и отвести удар от своих — антисоветских повстанческих кадров — и необходимости перенести удар на честные, преданные родине и партии кадры практически нашло свое выражение в преступном проведении карательной политики, которая должна была быть направлена против изменников родины и агентуры иностранных разведок. Честные работники НКВД на местах, не подозревая предательства со стороны руководства НКВД СССР и многих руководителей УНКВД, причастных к антисоветскому заговору, принимали наши вражеские установки за установки партии и правительства и объективно оказались участниками истребления ни в чем не повинных честных граждан.

Поступающие к нам массовые сигналы о так называемых «перегибах», по существу разоблачающие нашу вражескую работу, по указанию ЕЖОВА оставлялись без всякого реагирования. В тех случаях, когда не было возможности вследствие вмешательства ЦК прикрыть, заглушить тот или иной разоблачительный сигнал, шли на прямые подлоги и фальсификацию.

Так, например, в 1938 году по поручению ЦК ВКП(б) в Орджоникидзевский край ездил ШКИРЯТОВ для расследования поступивших материалов о преступных извращениях при массовых операциях, проводимых органами НКВД в крае.

ЕЖОВ с целью показать ЦК ВКП(б), что он своевременно реагировал уже на сигналы, вручил ШКИРЯТОВУ «приказ», якобы изданный им по НКВД. На самом же деле такого приказа он не издавал.

В других случаях в целях прикрытия вражеской работы заговорщиков к судебной ответственности привлекались рядовые работники НКВД.

Обман партии и правительства

ЕЖОВ, придя в НКВД, на всех совещаниях, в беседах с оперативными работниками, заслуженно критикуя существующую среди чекистов ведомственность, изоляцию от партии, подчеркивал, что он будет прививать работникам партийность, что он не скрывал и не будет скрывать ничего и никогда от партии и от СТАЛИНА. Фактически же обманывал партию как в серьезных, больших вопросах, так и в мелочах. Разговоры же эти ЕЖОВ вел не для чего иного, как усыпления бдительности у честных работников НКВД.

ЕЖОВ себе сам создавал, а после и его ближайшие помощники, начиная с меня, ореол славы лучшего из лучших, бдительного из бдительных. Нередко ЕЖОВ говорил, что, если бы не он, в стране был бы переворот, в результате его работы и вскрытых дел оттянули войну и т. д. Критиковал вражески и дискредитировал отдельных членов Политбюро. Говорил о ряде из них открыто как ненадежных, шатающихся. Нередко в присутствии ряда подчиненных работников бросал крылатые фразы о близких связях отдельных членов политбюро с разоблаченными и репрессированными заговорщиками. О некоторых отзывался как о слепых, не видящих, что делается вокруг них, проморгавших врагов в своем окружении. Все это были фразы, прикрывающие его обман партии и ЦК и его преступную деятельность. Было бы, может, и достаточно тех фактов, которые я раньше изложил, но хочу привести еще несколько примеров.

Быв. нач. разведупра РККА УРИЦКИЙ начал давать показания на командующего БВО — БЕЛОВА, который был вызван в Москву, где предполагалась очная ставка БЕЛОВА с УРИЦКИМ. Очная ставка намечалась на вечер. ЕЖОВ был вызван в Кремль на квартиру СТАЛИНА и спустя некоторое время — звонит по телефону ко мне в кабинет и говорит: «Надо срочно разыскать БЕЛОВА и попросить его приехать в НКВД». На мой вопрос, а где он может быть, ЕЖОВ повышенным тоном ответил: «Я же отдал вам распоряжение установить наружку за БЕЛОВЫМ?». При моей попытке сказать ЕЖОВУ, что он об этом мне никаких указаний не давал, ЕЖОВ, не выслушав меня, положил трубку.

Проверкой было установлено, что никакого наблюдения за БЕЛОВЫМ установлено не было и ЕЖОВ обманул ЦК.

Второй факт, о котором мне стало известно после ухода из НКВД. ЕЖОВ скрыл от ЦК и СТАЛИНА показания, присланные из Грузинского НКВД на ЛЮШКОВА и других заговорщиков при назначении ЛЮШКОВА начальником управления НКВД ДВК.

По заданию ЕЖОВА мною была проведена «проверка» этих показаний на ЛЮШКОВА путем допроса ЯГОДЫ. Допрос сознательно был проведен с таким расчетом, что ЯГОДА этих показаний на ЛЮШКОВА не подтвердил, в то время как ЛЮШКОВ являлся одним из самых его близких людей. ЛЮШКОВ, как известно, бежал за границу.

Третий факт. О группе заговорщиков и террористов в Кремле (БРЮХАНОВ, ТАБОЛИН, КАЛМЫКОВ, ВИНОГРАДОВА).

Не знаю, есть ли смысл писать это, гражданин Народный Комиссар, так как вам это известно, но все же считаю необходимым сообщить, что протокол показаний на БРЮХАНОВА и других был тотчас же по их получении сдан ЕЖОВУ, оставлен им у себя якобы для доклада СТАЛИНУ и МОЛОТОВУ А необходимость в этом была, так как БРЮХАНОВ являлся мужем ВИНОГРАДОВОЙ, а последняя работала по обслуживанию СТАЛИНА и его секретариата. Однако ЕЖОВ, как это мне стало известно по возвращении из Дальнего Востока, скрывал эти материалы от партии и правительства на протяжении семи месяцев.

Настоящее заявление далеко не исчерпывает всей суммы фактов моей преступной работы.

В последующих моих показаниях я с исчерпывающей полнотой расскажу следствию все, что мне известно, и не скрою ни одного известного мне врага коммунистической партии и советской власти, и назову всех лиц, причастных к антисоветской заговорщической работе независимо от того, арестованы они на сегодня или нет.

М. ФРИНОВСКИЙ

11 апреля 1939 года.

АП РФ. Ф. 3. Оп. 24. Д. 373. Л. 3-44. Подлинник. Машинопись.