Скорбная повесть о сыноубийстве. Конец первого Императора.

Вернувшись из первой поездки на Запад в 1698 г. Пётр I, вопреки всем канонам и мнению Патриарха Адриана заточил свою законную жену Евдокию Лопухину в монастырь в г. Суздале, в тот самый, где некогда содержалась и первая жена Василия III Соломония Сабурова. Но если Василий III женился вторично «царского ради чадородия» (Соломония была безплодной), то Пётр I не имел и такого оправдания своим действиям. Евдокия родила ему в 1690 г. сына — наследника Алексея. Пётр разводился с женою — Царицей ради прелюбодеяния с немкой Анной Монс. Такого на Руси на самой вершине власти никогда не бывало! Воспитанием сына Пётр I не занимался. Он отдал его на попечение тёток-Царевен, прежде всего своей сестре Наталье Алексеевне, близкой Петру по духу, отличавшейся светскими вкусами. К наследнику потом приставлялись воспитатели и учителя из иностранцев и русских, и Царь-отец начинал следить за успехами сына в науках. С 1703 или 1704 г. Пётр Анну Монс оставил и сошёлся с другой женщиной, которую он «отбил» у Меньшикова. То была знаменитая Катерина, дочь польского обывателя Самуила Скавронского, находившаяся в услужении у немецкого пастора Глюка и вместе с ним попавшая к русским в плен при взятии г. Мариенбурга. Сперва Пётр усвоил ей фамилию Васильевской (по девичьей фамилии её матери — Веселевской), затем заменил на — Михайлову (это был его собственный псевдоним). С отчеством тоже нужно было что-то делать (не могли же жену российского Самодержца и будущую Императрицу называть Екатериной Самуиловной!...). При принятии ею Православия решено было дать ей отчество по имени её воспреемника (крёстного), каковым стал Царевич Алексей. Так Екатерина оказалась теперь Алексеевной. От неё у Петра был сын Пётр Петрович, умерший во младенчестве. Были также две дочери — Анна и Елизавета. Анна Петровна была выдана замуж за герцога Голштинского. Елизавета (будущая Государыня) при Петре была незамужней. Были ещё две племянницы — дочери покойного брата Петра Царя Ивана — Анна Иоанновна и Екатерина Иоанновна.

Первая вышла замуж за Курляндского герцога, вторая — за герцога Мекленбургского. Как видим, Пётр I вовсю старался родниться с европейскими домами. Не удивительно, что и сына Алексея Пётр всячески побуждал, хоть и против его желания, жениться на иностранке. Для этого Алексей Петрович отправлен был за границу, где и выбрал приглянувшуюся ему принцессу Софию Шарлотту Бланкенбургскую, родственницу Австрийского эрцгерцога Карла, ставшего затем испанским королём и императором Священной Римской Империи Карлом VI-м. Она не приняла Православия, не пожелала врасти в российскую жизнь, не очень дружно жила с мужем. В 1715 г. она родила сына — Петра Алексеевича (будущего Петра II-го ) и скончалась. Алексей Петрович был потрясён, горько плакал и трижды терял сознание при похоронах жены. Это о многом уже говорит. Царевич Алексей Петрович вырос добрым, умным, способным, но слабым и здоровьем и волей. Впрочем вовсе безвольным он не был. В этом, как и в иных способностях, он, можно сказать, был обычным, нормальным, как большинство русских людей тех времён, — не гением и не бездарным, не героем, но и не трусом, не аскетом, но и не распутником, не праведником, но и не преступником. Таким образом, Алексей Петрович хорошо представлял собою тип «среднего» русского человека своего времени.

Прежде всего Царевич рос и вырос искренне и глубоко православным человеком. Но без крайностей. Он любил польское платье (хотя ему и русское нравилось), светские забавы, читал не только духовные книги. Был весёлого нрава. Нередки были его застолья с приближёнными, где Царевич любил веселиться без иностранцев, «по-русски», как он сам говорил. Любил выпить, иной раз — крепко. Но пьяницей не был. С другой стороны, самым любимым его занятием было чтение книг именно духовных. Так, славянскую Библию он от начала до конца прочитал несколько раз! Прочитал Алексей Петрович и все святоотеческие творения, какие только были переведены на славянский. Он всей душой прилепился к своему духовнику протоиерею Иакову Игнатьеву, так что их духовную дружбу уподобляют отношениям Алексея Михайловича с Патриархом Никоном (до разлада). Царевич также весьма почитал российских архиереев и те в ответ очень почитали его. Исайя Нижегородский, Досифей Ростовский, наконец, местоблюститель Стефан Яворский, — все, за малым исключением, были на стороне Алексея Петровича. За границей в Карлсбаде он читал «Церковную историю» кардинала Цезаря Барония, делая любопытные записи, где особо отмечались печальные судьбы царей, отступавших от веры и благочестия. Это говорило об отношении Алексея Петровича к образу жизни отца и его преобразованиям. Хотя Царевич, как видим, вовсе не был фанатиком, он всё же очень любил всё исконно русское, православное. И потому изначала ненавидел порчу духовных основ Великороссии своим Государем-отцом. По приказу отца Алексей Петрович должен был учиться по программе, угодной отцу. Из послушания ему он учился и притом достаточно хорошо. Учителя доносили о его успехах в немецком и французском языках, в математике, геометрии. Хуже давалась ему фортификация, но и в ней он старался. Когда однажды отец спросил сына, какую книгу ему прислать для перевода, Алексей ответил, что хотел бы книгу по истории, а не по фортификации. Так что Царевич отнюдь не был ленивым! Сие последнее подтвердилось затем с 1708 г., когда достигший совершеннолетия Наследник был объявлен «Правителем» с обязанностью руководить оборонительными работами в Москве, с чем он успешно справился. Впоследствии он добросовестно, честно исполнял другие поручения Петра I по доставке войск к театру военных действий, по снабжению армии за границей. Но учась и действуя по послушанию (а Царевич принимал таковое, как святую обязанность) он, конечно, делал это через силу и потому в учении был не во всём успешен, что несколько раз вызвало ярость Петра, крепко бившего своего сына. Однажды, желая избежать отцовского экзамена по черчению, Царевич пытался прострелить себе правую руку, за что был сильно избит отцом. Отцовский деспотизм в этих именно учебных делах лишь еще больше отдалял Царевича от Царя. К сему ещё прибавлялось то, что Алексей Петрович, любя свою родную мать, видя её беззаконное заточение и сожительство отца с другими женщинами, естественно проникался жалостью к ней и неприязнью к отцу. Неприязнь иногда доходила до того, что Алексей Петрович начинал желать смерти Петру. Сам убоявшись такого желания, он воспринял его как грех, нуждающийся в Исповеди. И исповедал. Духовник вполне понял его и сказал: «Бог тебя простит; мы все желаем ему (Петру) смерти». Таким образом, будучи сознательным и глубоким противником антиправославных деяний отца, Царевич Алексей Петрович в то же время старался быть вполне во всём отцу послушным, исполняя в меру сил все его поручения. Другое дело, что сил телесных было у наследника маловато. Так, доставляя войска отцу в Сумы накануне Полтавской битвы, Алексей Петрович сильно простыл, слёг в постель и поэтому в баталии не участвовал.

Пётр I срывался до побоев сына не случайно; он видел сам (и ему доносили), что Алексей Петрович военным наукам учится против воли, что духовно он против отступлений отца в делах веры и благочестия, что действует не по пристрастию сердца ко внешним делам, а только по послушанию. Но Петру I, было мало в сыне одной покорности, одного послушания. Ему нужны были сердце и совесть Наследника, а их он отцу отдать не хотел и не мог. Царь-отец однако терпел состояние сына. До определённого времени, а именно до женитьбы в 1712 г. на Екатерине Алексеевне и до рождения от неё в 1715 г. сына — Петра Петровича... Буквально за день до его рождения Пётр I приступил к решительным объяснениям с Алексеем Петровичем, начав придираться к нему, требовать отдать душу тем деяньям, каким отдавал свою душу сам.

Здесь следует несколько слов сказать о личности новой жены Петра I Екатерины. В отличие от первой (Евдокии) Катерина полностью разделяла все взгляды Петра, отлично его понимала. К тому же она была нрава весёлого, очень легка на подъём, готова была ездить, куда угодно. Она сопровождала Петра в трудном Прутском походе и делила с ним и страх поражения и радость «свобождения» от верного плена. К ней обращались многие вельможи, даже всесильный «Данилыч», когда нужно было смягчить в отношении к ним гнев Царя и избежать с его стороны какого-нибудь «афронту». И по заступничеству Екатерины «афронту» чаще всего избегали. Сам Алексей Петрович иной раз просил мачеху за него заступиться. Она заступалась. И делала это не только по расчёту (привлечь к себе русский правящий слой), но и в силу врожденной действительной незлобивости, доброты натуры. Не видно, чтобы Екатерина строила какие-либо козни против Алексея Петровича. Но нельзя отрицать и того, что она, конечно желала, чтобы Престол государства наследовал её сын, а не сын Евдокии...

11 октября 1715 г. Пётр I написал сыну первое «обличительное» письмо, — «Объявление сыну моему». Указывая на радость побед в Шведской войне, после великих трудностей достигнутых. Царь-отец пишет: «Егда же сию Богом данную... радость рассмотряя, обозрюся на линию наследства, едва не равная радости горесть меня снедает, видя тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного». Царь поясняет, что «непотребность» происходит не от недостатка ума («ибо Бог разума тебя не лишил») и не от телесной породы (она «не весьма слабая»), а только от нежелания Алексея заниматься военным делом. Пётр говорит, что важнейшими в делах правления являются «распорядок и оборона». Возможные возражения Пётр сам приводит и сам опровергает. Так по поводу слабого здоровья он говорит сыну: «не трудов, но охоты желаю» (!), а этой «охоты» к военным наукам в Алексее Петровиче нет. Отец походя говорит и об «охоте» к «прочим делам и мануфактурам», чем прославляется государство. Объясняя всё это леностью, злым нравом и упрямством сына, его нежеланием «ничего делать... только б дома жить и им веселиться», отец заявляет, что (думая о преемстве власти после своей смерти) «и видя что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо избрал сой последний тестамент к тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишися. Ежели же ни, то известен буди, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын...».

Мнить не приходилось, так как это письмо было получено, когда у Петра уже родился другой сын Пётр Петрович... Алексея пред тем уже предупреждали, что Екатерина добра к нему, пока у неё не родился свой сын. Содержание письма отца наводило на размышления. Неужели он, Алексей, является «непотребным» и «удом гангренным», нуждающемся в ампутации, только потому, что не имеет «охоты», стремления к военному искусству (хотя и его по послушанию всё же старается освоить )?! Здесь что-то не то! Отец понял противление Алексея главному — антиправославному и антирусскому духу и смыслу реформ его. Поэтому для него (Петра) вопрос о члене гангренном принципиально должен был быть уже решён. А решение здесь может быть только одно: ампутация, то есть уничтожение! Тем паче, что у Царя есть уже любимая вторая жена и от неё может родиться (и впрямь тут же родился) ещё один сын. Но Пётр хочет сделать вид, что, почитая старшинство сына Алексея, даёт ему возможность «обратиться» (исправиться).

Царевич Алексей не один это понял. Поняли и его друзья и советники, — старый учитель князь Никифор Вяземский и Александр Кикин. Они посоветовали ему тут же, добровольно отречься от наследства Престола. Алексей Петрович заручился поддержкой графа Фёдора Матвеевича Апраксина и князя Василия Владимировича Долгорукого, обещавших его пред отцом поддержать, и написал отцу ответное письмо 27 октября 1715 г... В нём он, ссылаясь на крайнее оскудение своих «умных и телесных сил», слабость памяти, болезни, признаёт себя «гнилым» и «непотребным» для управления государством. Указывая на рождение брата, Алексей Петрович совершенно определенно заявляет: «Того ради наследия российского по Вас... не претендую и впредь претендовать не буду, в чём Бога в свидетели полагаю на душу мою... Детей моих вручаю в волю Вашу, себе же прошу до смерти пропитания. Всенижайший раб и сын Алексей». Зная богобоязненную натуру Алексея Петровича, можно не сомневаться, что такую клятву он исполнил бы непременно, при любых обстоятельствах.

Но Царь-отец усомнился и 19 января 1716 г. ответил сыну уже гораздо более определенным и откровенным письмом. Он ловит сына на неискренности, когда тот ссылается только на свои болезни, телесные и душевные немощи, так как он, отец, не о них ему писал, а «о вольной неохоте к делу» и о том, что сын пренебрегает недовольством отца. «Что ж приносишь клятву, — пишет Пётр I, — тому верить невозможно, ради вышеписанного жестокосердия (Алексея). К тому ж и Давидово слово: всяк человек ложь. Також хотя б и истинно хотел хранить (клятву), то возмогут тебя склонить и принудить большие бороды (то есть архиереи, духовенство), которые ради тунеядства своего ныне не в авантаже обретаются, к которым ты и ныне склонен зело». Далее Пётр говорит, что сын не помогает ему в тяжелых его трудах, «что всем известно есть», и заключает: «(ты) ненавидишь дел моих, которых я для народа своего... делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою ни мясом, невозможно, но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах, ибо без сего дух мой спокоен быть не может... На что по получении сего немедленно дай ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, я с тобой, как со злодеем поступлю Пётр».

В этом письме, кажется, всё предельно ясно, кроме одного... Если никакой клятве по разным причинам «верить невозможно», то как Царь-отец собирается поверить «изменению нрава» или монашескому постригу сына?! «Большие бороды» в последнем случае запросто могут объявить постриг недействительным, как совершённый по принуждению... Снова здесь что-то не то!...

После совета с теми же приближёнными Алексей Петрович кратко отвечает отцу, что избирает монастырь. И, сваленный болезнью, ложиться в постель. Отец, уезжая в далёкий поход за границу, приходит его навестить и говорит: «Одумайся, не спеши, напиши мне потом, какую возьмёшь резолюцию». В чём дело? Неужели Пётр, уже очень хорошо зная душу своего сына и его склонность к «большим бородам», всерьёз верит в то, что за несколько дней Алексей сможет переродиться так, чтобы стать по духу едино с отцом?! Конечно, не верит! Своим быстрым решением уйти в монастырь согласно предложению самого Петра, Алексей лишает отца возможности поступить с ним, «как со злодеем». Если же Алексей «возьмёт» другую «резолюцию» и прикинется «изменившим нрав», достойным наследия Престола, то ещё можно будет что-то придумать, или в чём-то его уловить, (чтобы всё-таки выставить «злодеем»), то есть как-нибудь под благовидным предлогом уничтожить. Это не только вытекает из нами рассмотренной логики отношения Петра I к сыну; Алексей Петрович с разных сторон тогда получил свидетельства, что отец давно замыслил его погубить. Голландец Деби, к примеру, доносил своему правительству, что будто бы Царевна Наталья Алексеевна, умирая (18 июня 1716 г.), сказала Царевичу Алексею об этом замысле и посоветовала «при первом случае отдаться под покровительство императора» (Карла VI).

Перед Алексеем Петровичем стал тяжелейший, испытательно-промыслительный для души его выбор: или прямо исповедать своё осуждение деяний отца (не военных, конечно, не государственных, а духовно-церковных, идейных) и тогда принять смерть исповедника Божией правды, или попытаться скрыться, бежать прочь от всех этих страхов и ужасов, что было бы малодушием, Мы уже знаем, что для обычных условий Царевич Алексей был вполне пригодным, деятельным, и достаточно волевым. Но к условиям чрезвычайным, крайним, когда речь пошла о жизни и смерти, душа его оказалась не приспособленной, слишком хрупкой и слабой. Он избрал бегство.

На письменный запрос Петра из-за границы о «резолюции на известное дело», Алексей Петрович дал новый ответ: он едет к отцу, он согласен перемениться и участвовать в отцовских делах. На самом же деле, в совете с доверенными людьми, было решено, что поедет он не к отцу, а после Риги тайно — в Вену ко двору «кесаря» Карла VI, своего родственника по умершей жене. Нужно заметить, что без этого обмана Царевичу было бы просто невозможно выехать из России. Он выехал 26 сентября 1716 г. из Петербурга, имея с собой нескольких слуг и сожительницу Евфросинию (Афросинью) Фёдорову, бывшую крепостную девушку Н. Вяземского, которую Алексей Петрович очень любил и очень хотел законно на ней жениться. По дороге он узнал о подлинной причине, по которой Пётр I добивался от него новой «резолюции» (ехать к нему): там, в ставке Царя, решено было Царевича «заморить» тяготами походов и службы. Сам он также предположил, что его могут «запоить» водкой насмерть. В самом деле, там, за границей, вдали от России, от «больших бород», удобней всего было бы устроить «естественную» кончину Царевича по причине всем известной слабости его здоровья... Смерти сына и притом не по вине и воле Отца-Царя — вот то, что нужно было Петру. Обоюдное взаимное желание смерти и обоюдный взаимный обман со стороны отца и сына, сущий кошмар сложившихся обстоятельств!

Царевич прибыл в Вену, описал своё положение. Граф Шёнборн так передаёт его объяснения: «Никогда у меня не было охоты к солдатству; но за несколько лет перед этим отец поручил мне управление и всё шло хорошо, отец был доволен. Но когда пошли у меня дети, жена умерла, а у Царицы (Екатерины) сын родился, то захотели меня замучить до смерти или запоить». «Отец окружен злыми людьми, — говорил Царевич, — и сам очень жесток, не ценит человеческой крови, думает, что как Бог имеет право жизни и смерти,... часто сам налагал руку на несчастных обвинённых». Карл VI велел узнать, не устраивал ли Царевич какого-либо заговора против отца? На это Алексей Петрович отвечал, что «не замышлял против отца никакого возмущения, хотя сделать это было легко, потому что русские любят его, Царевича, и ненавидят Царя за худородную Царицу, и злых любимцев, за то, что он отменил древние добрые обычаи и ввёл дурные, за то, что он не щадит их денег и крови, за то, что он тиран и, враг своего народа».

Кесарь Карл решил предоставить убежище Алексею Петровичу с тем, чтобы по возможности помирить его с Петром I. Последний тем временем узнал о месте пребывания сына и отправил капитана Александра Румянцева с тремя офицерами с целью захватить сына. В Вену к кесарю был также направлен тайный советник Пётр Андреевич Толстой для переговоров с правительством. Алексея под чужим именем перевезли в крепость Тироля. Но Румянцев выследил его. Было решено также тайно отправить беглеца в Италию, в Неаполь. Однако Румянцев тайно следовал за ним неотступно и новое место пребывания сына стало известно Петру. Он действовал в двух направлениях, — оказания дипломатического давления на Вену и непосредственных переговоров Румянцева и Толстого с Царевичем, дабы уговорить его добровольно вернуться. Император Карл оказался в трудном положении. В это время он сам воевал и военное столкновение с Россией (а его старались этим пугать) было, конечно, не выгодно. Но Карл был не только прагматиком, а и человеком чести. Он заручился поддержкой английского короля Георга и был готов сдержать обещание не выдать Алексея Петровича. Действуя по частым наставлениям Петра I, Толстой и Румянцев старались внушить Царевичу, к которому они получили доступ, что отец возьмёт его военной силой (об этом и Пётр писал Алексею), что лучше ему возвратиться в Россию добровольно, так как в этом случае он получит полное прощение. Агенты Петра смогли подкупить секретаря Итальянского вице-короля, который убедительно намекал Алексею Петровичу, что кесарь его защищать не будет... Царевич был сломлен угрозами и обещанием милости и прощения. Он испросил разрешения посетить г. Бари поклониться мощам Святителя Николая. Было разрешено. Кроме того, он попросил разрешения жениться на Афросинье. И это ему отец разрешил. 31 января 1718 г. Алексей Петрович прибыл в Москву (Афросиньи с ним не было, она ехала вслед, второй очередью). К этому времени в Москву приехал Пётр I и собран был Архиерейский Собор и члены Сената. 3 февраля 1718 г. в Кремлёвском дворце Пётр I обратился к сыну с выговором за всё, что тот натворил. Царевич пал в ноги отцу, просил прощения и отрекся вновь от права на престолонаследие. Пошли в Успенский собор. Там Алексей Петрович и устно и письменно отрёкся от наследия Престола, признав законным наследником брата — младенца Петра Петровича. В личной беседе с отцом он также назвал тех, кто знал о его побеге и помогал ему, но не всех. В тот же день Царь обнародовал манифест, в котором лишал сына Алексея «для пользы государственности» всех прав наследия, повелевал признавать только сына Петра Петровича и, в частности, указывал, что именно, он, Пётр I, вменяет себе в заслуги перед Отечеством, и что не смог бы сохранить Алексей. Заслуги таковы: возвращение ранее отторгнутых русских провинций, завоевание новых городов и земель, обучение народа «к пользе государственной и славе» многим воинским и гражданским наукам, Прежние Государи Великороссии вменяли себе в заслугу в первую очередь возвышение (защиту) веры и Церкви. У Петра I нет об этом ни единого слова! В манифесте также говорилось, что Царь, «соболезнуя о (сыне) отеческим сердцем, прощает его и от всякого наказания освобождает», Но тут же Пётр письменно предупредил Алексея, что если обнаружится, что он, Алексей, что-либо или кого-либо утаил, то «лишён будет живота». Это было зловещим предупреждением. Оно говорило о том, что Царь на самом деле не «соболезновал отеческим сердцем» сыну так, чтобы подлинно всё ему простить и освободить от всякого наказания.

Обычно историки российского официоза пытались представить «дело» Царевича Алексея, как постепенное выяснение его государственной измены, создания им страшного заговора против отца-Царя. Но это совсем не так! Достаточно обратить внимание на это предупреждение о смертной казни Алексею Петровичу, сделанное ещё до всякого выяснения... А оно вкупе со всем вышеописанным ясно показывает, чего именно изначально хотел Пётр I получить от следствия по делу своего сына. Следствие («розыск») было начато. Из показаний Царевича и иных лиц, привлечённых к делу, выяснилось, что Алексей Петрович говорил разным людям, в основном устно, но иногда и в письмах, что он не согласен с переменой русских обычаев отцом, что, когда он после него воцарится, то вернёт прежние добрые обычаи, что он надеется на поддержку «черни» (народа), духовенства и многих в правящем сословии, что сочувствует матери и не признаёт Екатерину Царицей. «Розыск» выяснил также, что разных чинов и сословий люди говорили Царевичу о поддержке его взглядов и настроений. Хотя подобные разговоры, направленные против действий Царя, были уже крамольными и за них по тем временам платились свободой и жизнью, но всё же это были именно лишь разговоры (иной раз в «подпитии»). Даже действия тех, кто помогал Алексею Петровичу бежать в Вену, не тянули на заговор, а выглядели желанием спасти Царевича из естественной к нему преданности и любви. Особый «розыск» произведён был в отношении первой жены Петра Евдокии (в насильственном иночестве Елены) пребывавшей в Покровском монастыре в г. Суздале. Хотели проведать на всякий случай не от неё ли исходило «вредное» влияние на Алексея Петровича? Выяснили, что влияния не было. Но случайно обнаружилось иное: Евдокия — Елена в монастыре ходила в мірских одеждах, жила не по-монашески. У неё была любовная связь. Бывшую Царицу потом сослали в ещё более отдалённый монастырь, а несчастного любовника казнили «жестокой смертью». Выяснили также, что духовенство и в том числе Ростовский митрополит Досифей поминали её за службами «Царицей». Кроме того, Досифей пророчествовал Евдокии возвращение к царственному достоинству, желал смерти Петру I и воцарения его сыну Алексею Петровичу. Над Досифеем был устроен церковный суд, на котором он заявил: «Посмотрите, что у всех на сердцах? Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят...» Ростовский Владыка был лишён сана и затем казнён «жестокой смертью» через колесование. Но Пётр I хорошо знал, что совсем не один Досифей в иерархии Русской Церкви был против него. Так, ещё сразу по объявлении женитьбы Царя на Екатерине Алексеевне (после сего, между прочим, страшно сгорела Москва), 17 марта 1712 г. такой послушный Петру человек, как Митрополит Стефан Яворский «крикнул» свою знаменитую проповедь, где громко обличил «законопреступность» прелюбодеяния, оставление своей жены, нарушение постов, что слышавшие (а потом и сам Царь) верно поняли, как намёк на Петра. Проповедь говорилась в день памяти Св. Алексия человека Божия и митрополит Стефан назвал Царевича Алексея Петровича «истинным рабом Христовым», «нашей единой надеждой».

Теперь, когда розыск начала 1718 г. дал новые доказательства любви Церкви к Алексею, между Царём и известным нам Толстым произошёл такой разговор. Упрекая пособников своего сына в деле побега, Пётр I вдруг воскликнул: «Ой бородачи! Многому злу корень — старцы и попы: отец мой имел дело с одним бородачём (Патриархом Никоном), а я с тысячами. Бог — Сердцеведец и Судья вероломцам...». Толстой сказал: «Кающемуся и повинующемуся милосердие, а старцам пора обрезать перья и поубавить пуха». Пётр ответил угрожающе: «Не будут летать скоро, скоро!»

Расправа над Церковью, лишение её Патриаршества было уже задумано. Но осуществить такое неслыханное для Русской Земли дело можно было тем успешней, чем больше виновен окажется «единственная надежда» церковников — Царевич Алексей.

18 марта 1718 г. Пётр с Алексеем прибыли в С.-Петербург и Царевич жил ещё на свободе. В середине апреля сюда приехала, наконец, Афросинья Фёдорова. Ей был учинён допрос, где она показала, что Алексей Петрович радовался слуху о том, будто бы в Мекленбурге солдаты против Петра взбунтовались, что писал какие-то письма архиереям в Россию, о том, чтобы их здесь «подмётывать», что что-то по-немецки против отца говорил вице-королю Италии, писал императору Карлу, что говорил, если-де после отца воцариться, то флота держать не будет, а армию будет иметь только для обороны, что ни с кем воевать не будет, что Петербурга не станет почитать, а будет жить в Москве и Ярославле. Никакими другими показаниями мнимые намерения о флоте и армии не подтвердились. Но Пётр ухватился за слухи о мекленбургском бунте (коего на деле не было). Он стал допытываться от сына, как тот поступил бы, если бы бунт в самом деле был. И здесь неожиданно Алексей Петрович перед отцом «сознался», что действительно радовался, что прямо не имел намерения пристать к бунту, но если бы, как передавали, бунтовщики убили бы Царя, то он к ним поехал бы, что, впрочем, если бы и не убили, но «были бы сильны», то и при живом отце, он, Алексей, мог бы пристать к бунтовщикам!... Таким образом, Царевич «оговаривал» себя как человека, готового принять участие в вооружённом восстании против законного Царя-отца с целью его свержения и упразднения всех его преобразований и реформ. Это как будто меняло дело! 14 июня Алексея Петровича арестовали и заключили в Петропавловской крепости. Отец явно готовил фарс «законного суда» над сыном. За день до ареста Алексея Петровича, 13 июня Пётр I обратился с особыми посланиями, — к Архиерейскому Собору и к Сенату и собранию генералов и высших чиновников. В посланиях Царь призывал рассудить «дело» своего сына не взирая на его высокое происхождение, ни даже на отца, Царя, по закону, строго справедливо, «дабы мы (Царь), из того усмотря, неотягчённую совесть в сем деле имели». Петру нужно было уничтожить сына так, чтобы самому не быть в этом никак виноватым в глазах народа и общества. 17 июня Алексея Петровича привезли в Сенат, который подробно его обо всём допрашивал. 18 июня духовенство ответило соборным письмом, в котором Царь призывался простить сына, по примеру древнего Царя Давида, простившего сына Авессалома, поднявшего восстание против отца, по примеру Самого Господа Христа, прощавшего грешников. Сенаторы и генералы ничего не отвечали, находясь как бы в замешательстве. Недоставало чего-то важного для вынесения нужного Царю приговора (а какой именно приговор был нужен, все хорошо понимали!). В самом деле, противные Царю разговоры — это ещё не заговор, а способность пристать к бунту — это ещё не участие в бунте и даже не подготовка такового... Иначе говоря, в поведении Алексея Петровича не виделось достаточного состава преступления. Нужно было добыть новые свидетельства «вины» Царевича. И их быстро стали добывать, точней — выбивать! 19 июня Алексея Петровича подвергли пытке — 25 ударов особой застеночной плетью. И он «сознался» в том, что будто бы просил кесаря Карла дать ему военную помощь для захвата власти и будто бы Карл VI такую помощь ему обещал, что в случае, если бы интервенция Австрии в Россию случилась и привела к успеху Царевича, то он в благодарность за добывание себе «короны российской» стал бы во всём послушным воле кесаря Карла и расплачивался бы с ним всеми возможными богатствами Отечества... Здесь всё — совершенная неправда! Никаких переговоров о военной помощи у Царевича с Карлом не было, ничего в этом плане последний первому не обещал. Это был сущий наговор Алексея Петровича на себя самого! Он был нужен, чтобы представить Царевича последовательным, деятельным заговорщиком, изменником и врагом Отечества, готовившим военную интервенцию в Россию чужого государства и подчинение ему России. Тогда и все единомышленники Алексея Петровича в России, с кем он имел дружбу и связи, оказывались соучастниками этого злодейского плана, тоже изменниками и врагами Отечества (а не поборниками православных устоев его бытия!...).

Такой самооговор Царевича мог быть получен не только с помощью плети (и, возможно, угроз ещё более страшных пыток). Здесь наверняка использовали тот же приём, что и при уговорах Царевича добровольно вернуться в Россию из Италии, а именно — обещание, что в конечном итоге Царь-отец окажет ему «милость» и дарует «прощение», если сейчас Алексей скажет «что нужно». Он сказал «что нужно». 24 июня его ещё раз пытали, но уже только 15-ю ударами плети, чтобы он подтвердил ранее сказанное. Он подтвердил. В тот же день 24 июня (до чего же быстро!) последовал нужный Петру приговор Сената, генералитета и высших чиновников: Алексею Петровичу — смертная казнь! Приказать привести такой приговор в исполнение Пётр I по многим соображениям тоже не хотел. Он устроил последний и теперь уже совсем кощунственный и кровавый фарс. 26 июня в 8 часов утра с компанией своих соратников был в крепости у сына. Разъехались в 11 часов. А в 18-м часу (6-м часу по полудни) того же 26 июня 1718 г. несколько «птенцов гнезда Петрова» тайно пришли в Трубецкой раскат Петропавловской крепости и задушили Царевича Алексея Петровича.

Своим послам за границей Пётр I дал письменные наказы о том, как нужно описывать кончину Царевича. В них говорилось, что Царь, с одной стороны, «яко отец был борим натуральным милосердия подвигом», но, с другой, — как Царь, «попечением о целости и впредь будущей безопасности государства», и не мог ещё принять никакого решения. Тогда он, Царь, с приближёнными пришёл навестить сына, якобы заболевшего уже «апоплексией», но пришедшего на то время «в чистую память». Алексей Петрович пред тем исповедался, причастился Святых Тайн, сам просил отца придти к нему. Во всех своих преступлениях он повинился «со многими покаятельными слезами» и просил прощения, «которое мы ему по христианской и родительской должности и дали». Но «всемогущий Бог, восхотев чрез собственную волю и праведным Своим судом, по милости Своей», избавить Царя «от сумнений», а государство «от опасности и стыда», «пресек его, сына нашего Алексея, живот», «и тако он (Алексей) сего 26 июня около 6 часов по полудни жизнь свою христиански сконча»... Если «образец» и «пример» Петра Иван IV убил сына в припадке бешенства, то есть как бы случайно, то Пётр сделал то же самое в ясном уме, расчётливо и не своими руками.

Как видим, преследование Петром I своего собственного сына, кончившееся злодейским тайным убийством последнего, было по существу преследованием исконной Великороссии, не желавшей менять своей природы, перерождаться по воле монарха в нечто себе самой противоположное. Не случайно черты личности Царевича Алексея Петровича так хорошо отражали черты личности некоей большей части России. В этой большей части Царь продолжал почитаться, несмотря ни на что, как «помазанник Божий», которого слушаться нужно было во всём, кроме дел веры, если он начинал нарушать, или разрушать её коренные устои. Прямо и явно бороться с такой Великороссией (то есть с большинством своего народа) Пётр не мог. Поэтому он пошёл по пути клеветы (что его деяньям противятся-де только лентяи, или изменники) и неявного, как бы тайного удушения всего, что имело своим ядром и истоком Русь Святую, Русь Православную. На этом пути Пётр неизбежно должен был прибегнуть к одному очень страшному средству: заведомо богопротивные, безчестные, а то и просто преступные деяния, прикрывать благочестивыми словами, с использованием имени Божия и иных святых имён, выдержек из Священного Писания и Предания, ложных клятв и т.п., — или иными словами, действовать под личиной (маской) Православного благочестия. Подобное бывало в прежней истории и особенно, как мы помним, в образе поведения еретиков «жидовствующих», Ивана IV, Бориса Годунова. Но с Петра I это становится как бы некоей нормой, как бы само собою разумеющимся правилом правящих. Непревзойдённым мастером применения этого правила явился знаменитый Феофан Прокопович. Ему и поручено было Петром сразу после убийства Царевича Алексея, в 1718 г. составить «Духовный Регламент», как закон о новом устройстве Церковного управления. Феофан трудился над ним до 1721 г... Это был год окончания Северной войны, присвоения Петру титула Императора и званья «Великого». Очень много совершенно лживых слов было сказано в связи с Духовным Регламентом и в нём самом. Так, с особым упорством проводилась мысль о соборности Церкви, которой якобы более соответствует не Патриаршее возглавление, а «коллегиальное» управление. Но соборность Церкви не только не отрицает, но даже прямо предполагает сочетание одного ответственного Главы Церкви с Собором епископов и авторитетных лиц среднего духовенства. Соборы такие и избирали всегда своего Главу — Патриарха. Напротив, Синод как раз не являлся каноническим церковным собором. Его членов выбирала не Церковь, а назначала верховная светская власть. Лживым было и другое важнейшее положение Регламента о том, что будто «простой народ, не ведает, как различается власть духовная от самодержавной», но помышляет, что духовный правитель (Патриарх) «есть второй Государь, Самодержцу равносильный», и что если когда между этими двумя Государями возникает «распря», то «простые сердца» «всё более духовному, чем мірскому правителю, сочувствуют». Вся предыдущая история нам показала, что наличие патриаршей и царской власти (даже когда между ними «распря») не ведёт ни к каким смутам и бунтам в государстве. Значит, Духовный Регламент как бы невольно обнаруживает, что отныне «мірские правители» намерены править настолько вопреки всем духовным началам русской жизни и желаниям «простых сердец», что последние заведомо будут против таких правителей и такого правления... Кроме того, здесь видим не только желание Петра сделаться абсолютным монархом. Здесь проявление тех западных масонских идей, согласно которым «общее благо», «общее дело» (по-латыни — «республика») есть высшая ценность. Отсюда теперь служение «общему благу» Отечества, государства становится самой высокой добродетелью. Но «благо Отечества», или «общее (общественное) благо» разными людьми может пониматься по-разному... Уничтожая сына и наследника, Пётр I создавал прецедент нового отношения к Особе Царского Дома. Отныне такая Особа ценилась не в силу кровной принадлежности к Царскому Роду, или законности (легитимности), а в силу своего личного соответствия интересам (благу) Отечества, государства, как эти интересы, благо понимались теми, кто имел власть, или силу решать вопрос о верховной власти. Впоследствии это приведёт к серии цареубийств, а затем и к упразднению монархии в России (как не соответствующей более «общему благу»...). Но при Петре силой, решающей, кто полезен, и кто не полезен Отечеству в качестве Государя, был сам Император Пётр I.

Мы видели, сколько сил он потратил на то, чтобы убрать одного сына — Наследника и завещать царство другому, от брака с Екатериной, надеясь, что этот вырастет таким, каким его хочет видеть отец. Бог поругаем не бывает! Пётр Петрович младенцем умер. У Императора сыновей больше не было. Что теперь делать? Как быть с вековыми обычаями престолонаследия и с клятвенным постановлением Церковного и Земского Собора 1613 г.? Здесь Пётр I попал в логический и правовой тупик, из которого так и не смог найти выхода. В 1722 г. он издал новый закон, согласно которому Российский Император властен сам, по своему усмотрению назначать себе преемника царства. Услужливый Феофан Прокопович отличился и здесь, написав целый трактат «Правда воли монаршей», где богословски и философски оправдывал закон 1722 г... Всё теперь в Великороссии должно было делаться не по правде Божией, а по «правде воли монаршей», и не в совете с Землёй, а по той же монаршей воле.

Константинопольский Патриарх утвердил упразднение Патриаршества в России, наименовав подчинённый государству Синод «своим братом» (?!), как разрешил он пред тем Петру I, по его просьбе, есть мясо в посты, как разрешил бы и утвердил он всё, что угодно было Российскому Самодержцу. В то время Вселенский Константинопольский Патриархат уже представлял собой очень печальное зрелище в идейно-духовном отношении, не мог он уже стать защитником той Православной Веры и Церкви, какие некогда Русь от него приняла.

А Пётр I, став Императором и «Великим» и «Отцом Отечества», то есть на самой вершине славы и силы, очень серьёзно заболел болезнью урологического характера. Жить ему оставалось недолго, он сам это чувствовал. В 1724 г. он провозгласил Екатерину Алексеевну Императрицей Но никакого определённого указания, кому он поручает Престол государства Пётр I не сделал. Умирал он долго и в страшных болях, лишавших его сознания. Говорят, иногда приходя в себя, Пётр говорил смотревшим на него со страхом и жалостью приближённым: «Из сего познаете, сколь жалок человек». Может быть это было горькой иронией по поводу данного ему приближёнными (и принятого им) прозвания «Великий»... За несколько дней до кончины Пётр исповедался и причастился, велел объявить прощение некоторым категориям осужденных. Казалось, что ему удалось сделать всё основное из того, что он сам намечал, а главное — повернуть Россию на новый путь духовно-культурного слияния с Западом, за что так хвалят его все русские западники. Но так только казалось! На самом деле подлинную Великороссию (и тем паче Святую Русь) Пётр I так никуда на чуждый путь и не повернул!

Уже «дело» Царевича Алексея Петровича хорошо показало, что даже некоего «среднего», достаточно слабого, но православного русского человека можно убить, но переубедить невозможно. Однако то же самое «дело» нежданно-негаданно явило образ иного, более сильного русского человека.

В 1718 г., когда Царевич Алексей Петрович вынужденно отрёкся от престолонаследия, к его отцу — Царю 3 марта в церкви подошёл подьячий Артиллерийского приказа Ларион (Иларион) Докукин и лично вручил Петру небольшую тетрадь. В ней было его заявление и выписки из книги святого отца и учителя Церкви Григория Назианзина. Иларион Докукин писал: «За неповинное отлучение и изгнание от всероссийского престола царского Богохранимого Государя Царевича Алексея Петровича христианскою совестью и судом Божиим и святым Евангелием не клянусь и на том животворящего Креста Христова не целую и собственною своею рукою не подписуюсь; еще к тому и прилагаю малоизбранное от богословской книги Назианзина могущим вняти во свидетельство изрядное, хотя за то и царский гнев на меня произлиется, буди в том воля Господа Бога моего Иисуса Христа, по воле Его святой за истину аз раб Христов Иларион Докукин страданіи готов. Аминь, аминь, аминь». В допросе в застенке Иларион пояснил, что «соболезнует» об Алексее Петровиче, как о «природном», и от «истинной» законной жены Наследнике, а Екатерину и её сына Петра Петровича не признаёт и к тому же полагает, что после смерти Петра I Екатерина, как «нездешней породы», подвергнет христиан, то есть русских, ещё большему иноземному влиянию. Иларион никого не «оговорил» (не назвал), сказал, что действует один и пришёл «с тем, чтобы пострадать за слово Христово». После троекратных пыток он был казнён (колесован). Поступок разительный! Он, как и астраханское восстание, ясно показывал, что подлинно русские люди «волю монаршую» поверяют правдой Божией, и это для них не политика, а стоянье «за слово Христово», то есть исповедание веры, вплоть до смерти.

В лице Илариона Докукина более сильная духом исконная, настоящая Великороссия ещё раз решительно заявила, что готова умереть, готова добровольно пойти на Голгофу за правду Христову, но не пойдёт никогда с «темным Западом» в его Вавилонское столпотворение.

28 января 1725 г. в муках скончался Пётр, первый Император Российский, так хотевший всю Великороссию повернуть именно в эту, Вавилонскую, сторону.

Важнейшим последствием его правления было то, что энергия, сила значительной части Великороссийского общества была направлена на усвоение западноевропейского опыта внешнего преуспеяния, светских, (секулярных) наук, искусств, всяческого предпринимательства. Русь удалая теперь в основном только в этом направлении и могла найти себе применение. В этом был один только смысл; показать міру, что «может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская Земля рождать», и что Святая Русь и исконная, настоящая Великороссия противится этому вовсе не из-за лени, невежества и суеверия, а потому, что у них совсем иные, чем у Запада с его Платонами и Ньютонами, смысл, содержание и конечная цель бытия!