Приключения капитана Селёдкина

Детская сказка

Два капитана

ак и все люди на Земле, капитан Селёдкин в детстве был маленьким. У него имелись любимые мама и папа, которые были постоянно заняты своими важными делами. Лето он проводил на чистом воздухе в деревне у любимой бабушки, где обожал купаться в речке, валяться в стогу сена и, глядя в небо на белые облака, мечтать о том, как в одно прекрасное время он будет плавать по морям и океанам. Для этого надо было только стать большим.

Детство казалось капитану Селёдкину чересчур длинным, постоянно хотелось, чтобы оно уже кончилось и можно было приступить к капитанским обязанностям. Однако мечтай — не мечтай, а пришлось терпеть. В частности, пришлось провести уйму томительных лет в Академии мореплавания, которая всего-навсего подтвердила то, что было ясно с самого начала: Селёдкин — не кочегар и не плотник, Селёдкин — капитан!

В общем, как ни крути, времени на детство оказалось потрачено изрядно. Зато в итоге капитану Селёдкину досталось крепкое здоровье и мудрые бабушкины наставления, которые не раз выручали его в опасных путешествиях.

Главная обязанность и основной служебный долг капитана — каждый знает — открывать новые земли. Селёдкин это как никто понимал. Поэтому, получив свой первый корабль, фуражку, комплект карт, ром, табак и трубку — всё, что положено капитанам — он распорядился немедленно рубить концы и выходить в море. И команда зауважала Селёдкина, сразу почуяла, что не бездельник. Географические открытия пошли одно за другим. До того дошло, что команда уже не знала, какие имена новым архипелагам придумывать. Стали даже по радио конкурсы проводить на лучшее название для новых островов. Другие капитаны сильно завидовали Селёдкину. У многих мореходов и корабли получше были — да не было той удачи, которая с Селёдкиным дружила. И только одна корабельная команда знала, чего на самом деле их капитану вся эта удача стоила, и какой это титанический труд, новые земли открывать. Селёдкин не засиживался, как некоторые, месяцами в массажных кабинетах какого-нибудь Жюлькипура. Или на гольф-лужайках где-нибудь в Лодырбурге не слонялся с клюшкой от скуки. Зайдёт в порт, даст команде пару деньков, чтобы ноги на футбольном поле размяла да посылки с сувенирами домой отправила, заправится пресной водой и вкусной провизией — и снова в поход, в туманные океанские дали.

Целеустремлённый был человек капитан Селёдкин, каких мало. И команда крепко с ним сдружилась. Матросы ни за какие коврижки не расставались с ним. Надо ли говорить, что стал капитан Селёдкин кумиром всех мальчишек, которые, как и он когда-то, мечтали о морских приключениях. Уважали его мальчишки и сильно беспокоились: вдруг знаменитый капитан сам все новые земли откроет — тогда им ничего для подвига не останется!

И вот как-то однажды появилась у капитана Селёдкина мысль проверить, а не затерялась ли какая-нибудь неизвестная земля в одном весьма странноватом удалённом квадрате мирового океана. Давно он в ту сторону поглядывал. Долго ли, коротко ли плыл он на своём корабле сквозь штормы и ураганы с верной и отважной командой, однако не подвело Селёдкина его прирождённое капитанское чутьё: нашлась-таки на самом краю света, в том самом всеми забытом квадрате, неизвестная, ни на что не похожая земля. И что интересно: рыскали в здешних водах, рыскали, а лишь с седьмого захода на фантастические берега наткнулись! Мистика, да и только…

Бросили якорь в одной тихой бухте, вышли на берег и обомлели: до того прекрасна новая страна — никогда не встречали лучше. Пока команда щёлкала фотоаппаратами, решил капитан вглубь прогуляться. Идёт, невиданной доселе красотой любуется, вдруг глядь: странное что-то мелькнуло в небе и скрылось за холмом. «Какое любопытное атмосферное явление, однако!» — заинтересовался капитан и поспешил вслед за этим феноменом. Только на холм поднялся — мать честная! Это кто ещё тут с неба свалился? Обошёл вокруг громадного диска, восхищаясь ладным видом неведомой техники. То, что это — техника, бывалый капитан Селёдкин сразу догадался. Вроде и на земле стоит, а земли не касается! Вдруг — щёлк! — фигура из летательного аппарата показалась. Спрыгнул на землю человек в форме, подошёл смело и говорит: — Здравствуйте, уважаемый. Я — капитан Хэрринг.

Ну, капитан Селёдкин тоже не лыком шит; незнакомца смерил испытующим взглядом и отвечает:

— А я, веришь ли, тоже капитан — капитан Селёдкин.

И пошёл промеж них разговор капитанский. Селёдкин — про моря-океаны рассказал, а Хэрринг свою технику дал рассмотреть и про космос Селёдкину объяснил. У того глаза так и загорелись!

— Я, — говорит, — всю жизнь новые земли открываю, а тут такое дело — КОСМОС!

* * *

Как и все дети на центральной мегастанции Зэта-Ю-5-Эпсилон, капитан Хэрринг родился в пробирке. Когда чуть-чуть подрос, его высушили, одели, как положено, в униформу, присвоили регистрационный номер и отправили набираться ума в Департамент образования.

Знания юный Хэрринг усваивал легко. Однажды он случайно набрёл на раздел древностей и прочитал там один старинный документ о доктрине освоения дальнего космоса. Это сразу покорило его воображение. Идеи, почерпнутые из архива, впоследствии не раз помогали ему в опасных путешествиях.

Кадет Хэрринг проявил настолько незаурядные качества, что был немедленно переведён в спецгруппу секретного Департамента Сигма. Это и определило всю его дальнейшую судьбу в качестве капитана-разведчика на дальних межгалактических маршрутах. А работа эта, надо сказать, ой, какая непростая. Капитан Хэрринг много всяких новых космических миров посетил, везде успешно справлялся. С его приходом в Сигму темпы экспансии резко повысились. Это только кажется, что всё от технологии зависит, а человек лишь приложение к ней. Может быть, в каком другом деле оно и так, но только не в работе космического разведчика. Утвердится ли человечество на новых рубежах Вселенной, всегда от первого визита зависит. А первый рывок целиком определяется мастерством и самоотверженностью капитана.

Вдосталь помотался капитан Хэрринг по космическим окраинам. И вот однажды вызвало его высокое начальство и говорит:

— Давным-давно тому назад потерялась связь с одной далёкой-далекой колонией. Что случилось с переселенцами — так и осталось загадкой. Надо бы этот необъяснимый случай проверить как следует и заново установить связь с потерянной планетой, Лучшей кандидатуры, чем вы, капитан, для этого задания нет. Очень рассчитываем на ваш опыт и умение…

Прибыл капитан Хэрринг на самый край галактики с большими приключениями. Несколько раз на волоске от гибели был. Сложный выдался маршрут. А когда огляделся на месте — так и ахнул! В какие только уголки космоса не забрасывали его, но такой красоты он ещё никогда не видывал. И особенно прекрасна была третья планета — ни дать ни взять живая голубая жемчужина. Исследовал капитан Хэрринг все объекты, но нигде, кроме третьей планеты, людей не обнаружил. А на третьей планете города с орбиты разглядел и прочие приметы цивилизации — живут люди, не тужат. Стал тогда капитан Хэрринг искать: что же случилось, почему вдруг связь потеряна? Нашлись и силовые установки, и весь комплекс телепортации. Модели, конечно, до смешного устаревшие, но на сигнал сразу откликнулись. Стандартный вариант на подводной платформе. Оборудование — в порядке, словно только его и дожидалось. Умели люди в глубокую старину технику на совесть делать! Почему же связь потерялась? Однако не дело разведчика рассуждать. Всё, что от него требуется — активировать транспортные каналы. А тогда уж прибудут те, кому положено — сами разберутся, что за дела тут творятся. И капитан Хэрринг дал спрятанной технике команду на всплытие. И до того прекрасна была голубая планета-жемчужина, что не удержался капитан и решил побывать на её поверхности…

* * *

Присмотрелись капитаны друг к другу и прониклись взаимным уважением. Отвечает капитан Хэрринг капитану Селёдкину:

— Новые миры я вам, коллега, не обещаю, но предлагаю кое на что с ближней орбиты полюбоваться.

Капитан Селёдкин моргнуть не успел, как остров прямо у него на глазах стал стремительно удаляться и в тот же миг стал размером не больше пуговицы. А прямо перед глазами распахнулась во всю необъятную ширь родная планета. От такой грандиозной картины аж дух перехватило. В любой самый свирепый шторм капитан Селёдкин всегда твёрдо у штурвала стоял, а тут впервые за всю жизнь ноги ослабли. Плюхнулся он в чужое пилотское кресло, ворот кителя расстегнул и фуражку на затылок сдвинул в полнейшем восхищении. Стал во все глаза каждый уголок на планете разглядывать, знакомые острова и океаны узнавать. Планета медленно поворачивается, а капитан Селёдкин пальцем на материки и архипелаги показывает и приговаривает: «Вот здесь и здесь я бывал! А вот это и это я открыл…» А потом вдруг встрепенулся:

— А вот здесь, вот в этом самом месте живёт-поживает моя любимая бабушка Софья Антоновна.

Капитан Хэрринг включил электронный омнископ — на экране дом деревенский возник, огород, калитка бабушкина и сама старушка на лавке. Сидит себе, на солнышке греется, на коленях котёнка игривого ласкает. Защемило у капитана Селёдкина сердце:

— Любезный ты мой звёздный капитан, будь другом! У тебя такая расчудесная техника! Очень я хотел бы с бабушкой повидаться и тебя с ней познакомить.

— Нет проблем, — отвечает Хэрринг с улыбкой.

Через минуту-другую, чтобы не испугать старушку, приземлились они тихонько в сторонке и по тропинке от реки к дому вышли. Обрадовалась Софья Антоновна, обняла внука и говорит:

— А мне в аккурат вчера вещий сон снился! Вот я тебя с твоим товарищем и сижу-выглядаю. Не обманул сон-то! Я для вас и баньку истопила, и твоих любимых вареников с вишней состряпала. Ну, пойдёмте в дом, соколики. Пойдёмте! Небось, умаялись, новые земли открываючи…

После баньки капитаны сбегали на речку, поплавали наперегонки. Хэрринг Селёдкину ни в чём не уступил и за это получил от него в награду запасную капитанскую фуражку, что у бабушки с давних походов хранилась. Затем снова попарились в охотку.

— Всякие жюлькипурские массажи да лодырбургские гольфы супротив нашей баньки — всё равно, что креветка перед кашалотом. Ты уж мне поверь! — авторитетно заявил Селёдкин, нахлёстывая Хэрринга берёзовым веничком. — Для здорового духа первейшая вещь!

А Хэрринг и не спорил: такого беспредельного счастья он в своей жизни не знавал никогда! Ещё ему понравилось валяться на душистом стоге сена и смотреть, как проплывают в небе причудливые белые облака. Ну, а вареники с вишней и сметаной его просто покорили…

Команда же тем временем с ног сбилась: шутка ли, капитана потерять! Все, от боцмана до кока, переполошились, стали таинственный остров вдоль и поперёк прочёсывать. Весь день горевали. Наконец, на закате, увидели спускающуюся с неба подозрительную посудину. Понятное дело, сразу насторожились. Ан, видят — выходит из неё любимый капитан, цел и невредим, да ещё и со счастливой улыбкой до ушей. Говорит:

— Простите покорно, друзья мои, что заставил вас беспокоиться. Не было никакой возможности удержаться! Очень хотелось хоть раз в жизни в космос слетать. А вот, прошу любить и жаловать, это — капитан Хэрринг. Наш человек!

Тут рядом с ним вторая фигура объявилась. Команда давай глаза кулаками тереть — то ли мираж, то ли колдовство какое? Стоят в обнимку два коренастых крепыша, оба в капитанских фуражках, и оба как две капли воды на Селёдкина похожи! Боцман, стреляный воробей, один не растерялся. Подошёл бочком и вкрадчиво поинтересовался для проверки: а трубка ваша, мол, где? Расхохотался капитан Селёдкин, аж за живот схватился. Еле отдышался и говорит:

— Эх, Семёныч, старый ты лис! Тебе ли не знать, что я табака сроду не курил? Трубка моя давно во Всемирном музее капитанской славы хранится!

— Ура! — радостно закричал боцман, и все дружно подхватили. Признала команда своего капитана! А кок тут же помчался на камбуз макароны по-флотски разогревать…

Жюлькипурские зонтики

Как свидетельствует запись в корабельном журнале, сделанная твёрдой рукой самого капитана Селёдкина, история эта произошла посреди Моря Недоразумений, в той части света, где, как известно, в силу природных аномалий, зона таинственной непредсказуемости и запредельной нестабильности простирается на сотни миль в разные стороны. Образовалась она как своеобразный побочный эффект — что-то вроде стихийной резервации, где нашли себе приют всяческие несуразности, вытесненные отовсюду победами научного прогресса. На лоциях это всего лишь пустынная часть мирового океана с одним единственным крохотным островом. Скучились там несуразности в ожидании, когда для них придумают подходящую науку, которая укажет, наконец, каждому из них законное место. Здесь нельзя положиться ни на компас, ни на какие иные приборы. Да и здравый смысл, если честно, не всегда помогает. Потому плавать в этих местах может отважиться только чрезмерно любопытный новичок, либо уж совсем старый и опытный мореход. Обычные же судоводители обходят этот район стороной. Стоит лишь стрелке компаса нервно дрогнуть на незримой границе, как бдительные штурманы от греха подальше круто поворачивают в обход…

* * *

Ввиду временной бесполезности навигационного оборудования, бывалый капитан Селёдкин, который в последнее время один только и умудрялся плавать здесь прямым маршрутом, ориентировался не пойми каким способом. А на все дотошные вопросы, пряча в усы лукавую улыбку, всегда отвечал только одно: «Интуиция!»

В истории мореплавания было время, когда записи в корабельном журнале могли быть чем угодно: и философским трактатом, и хроникой лирических настроений. Снятые астролябией долготы и широты зачастую просто тонули меж густых строк в пучине мыслей и чувств. Но жанр этот из века в век иссыхал, мельчал и теперь уже редко когда служит хранилищем душевных эмоций. Запись капитана Селёдкина была лаконичной и бесстрастной, в стиле прагматичного нового времени: «14 сентября. Четверг. 14:12. При ясной погоде курсом зюйд-зюйд-ост в небе проследовала большая стая пёстрых зонтиков».

Корабельная команда, давно привыкшая ко всякого рода недоразумениям, больше посматривала в сторону камбуза, откуда мощными струями по палубе расползался умопомрачительный запах компота и жареных котлет, нежели на перелёт каких-то аномальных зонтиков. Лишь юнга Земляникин по молодости и неопытности стоял с вытянутой шеей и открытым ртом, судорожно вцепившись в шкоты и таращась в небо с изумлением.

Капитан Селёдкин посмотрел вслед удаляющейся стае, ещё раз перечитал свежую запись в журнале и нашёл её исчерпывающей. В этот самый миг перед наблюдательным мостиком что-то промелькнуло и с шумом плюхнулось на палубу. Это что-то оказалось большим видавшим виды зонтом, яркий узор которого говорил о его несомненном жюлькипурском происхождении. Сквозь прорехи было плохо видно, но под ним барахталось ещё кое-что, живое и мохнатое. Первым на месте происшествия оказался проворный юнга. Он ловко подхватил зонт и продемонстрировал капитану находку.

Вцепившись четырьмя лапами в рукоять, визжа и отбиваясь от юнги длинным толстым хвостом, на зонте висела мартышка. Судя по всему, яростная схватка зонта и мартышки продолжалась давно.

Если бы мартышка не освободила задние лапы, чтобы пнуть Земляникина, строптивому зонту вряд ли бы удалось вырваться и улететь. Но ему повезло. Рванувшись всеми своими струнами, он выскользнул сразу и из ослабевших лап обезьяны, и из загорелой руки оторопевшего юнги. Быстро взмыв в небо, зонт помчался вдогонку за стаей, победно трепеща на ветру лохмотьями прорех.

А мартышка осталась сидеть на палубе.

— Так-так! Это что ещё за заяц на борту? — гаркнул подоспевший боцман Дудкин.

— Это, Альберт Семёныч, не заяц — это обезьянка с зонтом приблудилась, плюхнулась с неба! — браво доложил юнга Земляникин, косясь на драчливую мохнатую гостью. Подбежал еще кое-кто из команды.

— Раз не числится в корабельном списке — значит заяц! — категорически пробасил боцман.

— Что-то я не вижу никакого зонта… — засуетился весёлый кок Цыбульченко, отряхивая с рук остатки муки.

— Зонт только что улетел, — пояснил юнга и показал рукой в направлении зюйд-зюйд-ост.

— Эх! Крепче надо было держать! — вздохнула мартышка и, надув щёки, с опаской отодвинулась на край палубы: — Что теперь заставите, в море топиться?

То, что мартышка оказалась говорящей, опять же не удивило никого, кроме юнги. В водах Моря Сплошных Недоразумений видели и не такое!

— Зачем сразу топиться? — напустил на брови строгость боцман. — Сейчас у капитана спросим.

Капитан ответил:

— Мы не пираты и не работорговцы. Мы — исследовательское судно. Принять мартышку по закону морского гостеприимства как потерпевшую кораблекрушение. Ответственным за её пребывание на судне назначаю юнгу.

Затем посмотрел из-под руки на горизонт и по-свойски поинтересовался:

— А чего это они вдруг у вас в Жюлькипуре разлетались?

— А что же им ещё остаётся, когда колдун Рагунатх на них летучее заклятие наложил! — откликнулась мартышка.

— Опять этот злыдень Рагунатх! — неодобрительно покачал головой боцман Дудкин.

Из камбуза потянуло подгорающими котлетами, и кок Цыбульченко помчался спасать сковородку, успев на ходу выкрикнуть: — «Ах, чтоб ему кайенского перцу в две ноздри!» У него на вредного жюлькипурского колдуна имелся свой большой зуб…

— Давно летят? — уточнил капитан.

— С рассвета.

— Думаю, в этом следует разобраться. Придётся тебе, мартышка, рассказать нам всю историю по порядку. Ты не против? — Капитан Селёдкин кивнул помощнику, чтобы тот перехватил штурвал, и широким жестом пригласил всех в кают-компанию.

Через пять минут в кают-компании было не протолкнуться. Послушать о новых кознях колдуна собралась вся свободная от вахты команда и единственный пассажир, которого капитан Селёдкин взялся доставить из Лодырбурга на остров Невезения. Профессор Королевского университета Зуд Настырлихсон, человек большой учёности, направлялся на затерянный в Море Сплошных Недоразумений единственный остров для того, чтобы скрупулёзно и самым решительным образом изучить затаившиеся там аномалии, объяснить необъяснённое и тем самым положить конец бессилию науки перед остатками суеверий. Узнав о происшествии с жюлькипурскими зонтиками, профессор тут же пренебрёг сиестой и примчался в кают-компанию с видеокамерой. При виде объектива мартышка в страхе забилась под стол и категорически отказалась от видеосъёмки. С трудом уговорили её не возражать хотя бы против миниатюрного диктофона. Пока профессор Настырлихсон бегал туда-сюда, с кухни принесли газировку и фрукты. Обстановка в кают-компании стала похожа на солидный научный симпозиум.

— Мы, мартышки, сразу почувствовали неладное. Нам с городских крыш всё видно! — быстро умяв пару бананов от кока Цыбульченко, жертва кораблекрушения начала свой драматический рассказ. — Четыре дня назад коварный колдун Рагунатх снова объявился в славном городе Жюлькипуре. У городских ворот он скрыл от властей своё истинное обличив и назвался почтенным купцом. Понятное дело, все окрестные мартышки сразу принялись за ним шпионить. А вскоре удалось подслушать тайный разговор двух городских негодяев — Гунды и Джаса…

— Эти прохиндеи вечно шляются на пристани и выпрашивают у матросов папироски, — громко проворчал боцман. — Уж я их сколько раз гнал в три шеи от нашего трапа!

— Угу, — мартышка запнулась и опасливо посмотрела на боцманский свисток. Все поняли, что ей он был тоже отлично знаком. Капитан Селёдкин многозначительно кашлянул и показал Семёнычу под столом кулак. Боцман смутился. Юнга Земляникин вспомнил, как боцман гонял шкодливых обезьян по палубе во время последней стоянки в Жюлькипуре, и прыснул от смеха. Тут и вся команда дружно загоготала.

— Джентльмены! Это есть грандиозный научный интерес! — укоризненно воскликнул, ломая язык и недоумённо озираясь, профессор Настырлихсон. Команда засмеялась ещё громче.

— Прошу всех соблюдать приличия, — остудил веселье капитан и, взяв у юнги мандарин, протянул его мартышке. Все тут же смолкли, а мартышка шустро ощипала фрукт, запихнула дольки за щёки и, успокоившись, неожиданно спросила:

— Известно ли достопочтенным господам, что означают лёгкие белые облачка, порхающие на краю неба?

Стоявшие рядом с иллюминаторами матросы тут же высунулись наружу. Остальные все, как один, посмотрели с немым вопросом на капитана.

— Эти невинные облачка означают, что вот-вот, со дня на день, начнётся сезон муссонов, — авторитетно сказал Селёдкин, и команда в очередной раз с гордостью убедилась, что их капитан не промах.

— А имеют ли господа мореплаватели представление, что такое дождь в разгар муссона? — вновь спросила мартышка и сама же ответила: — Нет-нет! Господа матросы совсем не представляют, что такое тропический ливень в разгар муссона! Это, чтоб вы знали, очень страшное бедствие, когда улицы Жюлькипура превращаются в бурные горные реки, и обильные дождевые потоки уносят в море тростниковые лачуги бедняков. А каждый, кто окажется столь неблагоразумен, что высунется из укрытия без зонта, обречён промокнуть до костей и, возможно, даже погибнуть от простудной лихорадки.

Моряки притихли, а мартышка продолжила свой прерванный рассказ:

— Как выяснилось, Рагунатх тайно дожидался большого каравана из страны Халяв-Чин. Есть такая далёкая страна за высокими горами. Чтобы раньше времени не привлекать к себе внимание, колдун поручил городским негодяям Гунде и Джасу купить втихаря просторную лавку на городском базаре, и сам в скором времени собирался там торговать. Ночью, когда уснули сторожа с колотушками, Рагунатх прокрался на базарную площадь и стал творить чёрное дело: закрутился волчком, выпустил из рукава летучих мышей и прошептал на луну своё заклятье. И на вторую ночь сделал то же самое. А на третью ночь мы, мартышки, его раскусили: всем зонтикам в Жюлькипуре он своими чарами внушил, будто они перелётные птицы и должны немедленно улететь в дальние края!

— Какая подлость! — не вынес возмущения юнга Земляникин, первым догадавшийся, в чём суть злодейства. — А торговать он собирался импортными зонтиками! Как пить дать!

— Точно! — поддакнул боцман Дудкин. — Причём втридорога!

— А импортные зонтики как же? — удивился кок Цыбульченко, метавшийся между камбузом и кают-компанией.

— Видимо, у них иммунитет, раз они импортные, — предположил судовой врач.

— Было только одно средство против этого колдовства: удержать от полёта главный балдахин из дворца махараджи. Поверьте, мы честно хотели спасти город. Мы очень старались! Но не удалось… — вздохнула печальная мартышка. — Зонт махараджи такой могучий! Меня унёс, как пушинку. Вот, он видел! — Мартышка ткнула в бок юнгу.

— Бох мой! Но куда? Куда же они мох улетайт? — всплеснул руками профессор, роняя под ноги свой диктофон.

— На свете есть только одно место для перелётных зонтиков. Думаю, господин профессор, вы с ними скоро встретитесь, — пророческим тоном сказал капитан Селёдкин и добавил: — А ты, мартышка, чертовски везучая. Не только в море не утонула, но и скоро будешь дома. Завтра мы швартуемся в Жюлькипуре.

Затем повернулся к доктору Грошикову:

— Кажется, горожанам понадобится наша помощь. Готовьте-ка, голубчик, семь бочек микстуры от простуды…

* * *

Вопреки ожиданиям, обстановка в городе выглядела не так уж и трагично. Скорее даже наоборот! По мокрым улицам Жюлькипура, невзирая на ливень, там и сям сновали неунывающие жители. А на их плечах, расправив крылья, чинно восседали сонные цапли. И, похоже, жителям Жюлькипура это нравилось. По крайней мере, очереди за халявчинскими зонтиками у лавки Рагунатха не наблюдалось, а сам он одиноко сидел под тростниковым навесом кислый и злой…

Глядя на городскую идиллию, капитан Селёдкин сакраментально изрёк:

— Если где-то зонтики возомнили себя цаплями, то непременно рядом найдутся цапли, которые считают себя зонтиками.

— Браво, мистер Сильоткин! Вас надо немедленно поздравляйт! Вы открыть новый натуральный закон! Брависсимо!

— Какой-какой закон? — переспросил вездесущий юнга, закрываясь от дождя бушлатом.

— Капитан только что открыл новый закон природы, — пояснил доктор Грошиков и тут же, ввиду явной ненадобности, велел матросам катить бочки с микстурой назад в трюм.

— Это мировой открытий! Я должен срочно телеграфирувайт Корольевский академий! — засуетился профессор Настырлихсон. Сдёрнув чехол со своего зонтика, он смело шагнул под струи безудержной тропической стихии. Прежде чем кто-либо смог что-то понять, профессорские штиблеты уже мелькали высоко в небе.

— Ещё один жюлькипурский зонтик! — ахнул юнга.

— Mamma mia! — донеслось из-за туч.

Капитан Селёдкин остался невозмутим:

— Ну что ж! Я вижу, профессор уже на пол пути к своему острову. Осталось доставить его багаж.

Глядя на мокнущий под дождём город, мартышка молчала. Вне аномальной зоны она уже ничего не могла сказать. Но ей явно хотелось поскорей найти какую-нибудь подходящую цаплю…

Великое географическое открытие, или суета вокруг фуражки

Как-то давно, ещё по молодости, окрылённый первыми географическими успехами, загорелся капитан Селёдкин отыскать на просторах далёких морей загадочную страну Тамтудандию. Про неё с древних времён много легенд ходило. Но в последние лет триста она, вообще-то, считалась просто сказкой. Поэтому мало кто верил, что Тамтудандия взаправду существует. Кабы не случай, она бы, скорей всего, до сих пор неоткрытая была. Случай же с капитаном произошёл вот какой…

Пока команда под руководством боцмана загружала в порту Жюлькипура трюм бригантины мешками с изюмом и кофе, закупленными запасливым коком Цыбульченко для дальнего плавания, Селёдкин, любопытства ради, отправился с двумя матросами побродить по городу. Это сейчас ему в Жюлькипуре каждая пальма знакома, а тогда всё внове было.

Шли моряки, во все стороны головами вертели. На узких улочках гремели бубны и барабаны, смуглолицый местный люд суетился, спешил во все стороны сразу. На берегу мутного ручья тонконогие юноши в ярких набедренных повязках стирали бельё, прилежно шлёпая мокрыми тряпками по каменным плитам. Работали весело, со сноровкой, то и дело перекрикиваясь на картавом жюлистанском наречии. В птичьих лавках за прутьями щебетали разноцветные попугаи. У стены древнего храма благоухал пряными ароматами небольшой рынок, шла бойкая торговля мандаринами, плодами манго и папайи. На повозках с огромными деревянными колёсами блестели под солнцем гирлянды цветов и горы фруктов, достойные кисти живописца. Белозубые мальчишки отмахивались павлиньими перьями от роящихся мух и дерзко торговались с дородными покупательницами в пёстрых сари. Напротив лачуги брадобрея сидел, закинув ноги за голову, темнокожий факир в ярко-оранжевом тюрбане. Пронзительно визжала бамбуковая флейта — из плетёной корзины, растопырив капюшон и беспрестанно ощупывая воздух тонким раздвоенным языком, выгибалась очковая змея.

Когда солнце выкатилось высоко к зениту, городской гомон стих, улицы опустели: жители поспешили укрыться от нестерпимого зноя под крышами своих жилищ. Вдруг неподалёку от храма моряки приметили странного человека с орлиным носом и безумным блеском в глазах. Воровато оглядевшись, он ловким движением расстелил перед собой какой-то коврик, торопливо уселся на него и, подмигнув морякам, взмыл в воздух. Вероятно, впоследствии это можно было бы списать на немилосердную полуденную жару и мираж, если бы незнакомец, промчавшись мимо, не сорвал с головы капитана фуражку. Таких вольностей ни один юнга не потерпит, а уж капитан тем более. Селёдкин, между прочим, не уступал в силе и ловкости даже знаменитым лодырбургским циркачам братьям Цугунфухманам. Метнул, не раздумывая, в летающего жулика только что купленный арбуз — и не промахнулся! Настигнутый увесистым полосатым арбузом, тот, конечно, не ожидал такого поворота событий, потерял от удара равновесие, выронил капитанскую фуражку и с отчаянным криком свалился куда-то по другую сторону каменной стены, отделявшей территорию священного храма от суеты города. Фуражка и коврик вместе с ошмётками арбуза упали в дорожную пыль. Отряхнув спасённый головной убор и проверив, на месте ли краб с золотыми якорями, капитан пригляделся к распластавшемуся рядом коврику: «Хм! Интересно, как эта штуковина летает? Должно быть, полезная вещь. А хорошая вещь в морском хозяйстве всегда пригодится…»

— Полагаю, братцы, трофей этот — наш по праву!

— Так точно, капитан! — Проворный матрос Гримулько тут же аккуратно скрутил коврик в рулон.

* * *

На другой день капитан снова отправился в город. Надо было пообщаться с одним местным знахарем, приобрести для незабвенной бабушки Софьи Антоновны полезных порошков от старческих недугов. Старушка те порошки сильно хвалила и талант жюлькипурского знахаря от всей души уважала — всякий раз посылала ему через внука приветы из своего далёкого хутора. Превзошёл жюлькипурский знахарь Антоновну по лечебной части, по всем статьям превзошёл — она-то всё больше по-простонародному обычными травами себя поддерживала, А как стала те порошки пить — сразу про все хвори забыла и годков двадцать с плеч сбросила.

Пока по крутым горным улочкам на другой конец города поднимались да пока назад топали, матросы, которые пошли вместе с капитаном, в пыльной городской толчее уморились чуток, поотстали. Решил Селёдкин сбавить ход и подождать своих спутников под тростниковым навесом маленькой придорожной харчевни. Заодно и жажду утолить. Заказал себе знаменитого жюлькипурского чаю. Чай тот местные слоноводы придумали. Кто его выпьет, сам, как слон, силой наполняется.

Сидит Селёдкин в шезлонге, товарищей дожидается, чай из большой глиняной кружки прихлёбывает — аж пот из-под фуражки в семь ручьёв. Сверху солнце припекает — изнутри горячий чай. Сущее пекло! А Селёдкин, знай себе, от удовольствия млеет. Осушил кружку, китель расстегнул и фуражку в сторону отложил. А того не видел, что горбоносый трактирщик с его фуражки хищных глаз не сводит. В общем, не заметил капитан, как. задремал в беспечности. А как проснулся — понять не может: где он, сколько времени прошло, и почему вокруг кромешная мгла?

* * *

Меж тем горбоносый злодей поспешил объявиться в порту. Поднялся по трапу на борт «Софьи» и потребовал, чтобы вахтенный матрос отвёл его в капитанскую каюту.

— Извините, но капитана сейчас нет. Если у вас к нему дело, придётся маленько на берегу обождать, — ответил матрос.

— Как разговариваешь с капитаном, болван! — заорал горбоносый и демонстративно напялил на себя капитанскую фуражку с золотыми якорями. — Да будет тебе известно: теперь я здесь капитан!

— На этом судне может быть только один капитан — капитан Селёдкин! — решительно ответил матрос и спустил наглеца с трапа.

Чинивший на корме снасти Гримулько крикнул вахтенному:

— Кажись, припоминаю этого типа. Не иначе, как он, змей, вчера у нашего капитана хотел фуражку украсть!

Стали подозревать, что с Селёдкиным приключилось неладное. Доложили о происшествии боцману.

Вслед за неприятным инцидентом события в порту стали развиваться с угрожающей быстротой. Не прошло и часа, как на причале собралась воинственная толпа слоноводов и городских попрошаек, подстрекаемая всё тем же горбоносым самозванцем. Незнакомец торжествующе восседал на слоне, рядом семенил небольшой отряд городской стражи. Команда «Софьи» не на шутку переполошилась и приготовилась к отражению штурма. Однако, заслышав пронзительный боцманский свисток, слоны в панике опустили уши, попятились и обратились в бегство. Следом припустились и трусливые оборванцы. Слоноводы растерялись, умерили воинственный пыл, притихли, но не расходились. Как ни осыпал их проклятиями горбоносый предводитель, идти на штурм они так и не осмелились. Щуплые стражники ограничились тем, что время от времени грозили команде бамбуковыми палками — в ответ кок Цыбульченко не менее убедительно размахивал на палубе увесистым оловянным черпаком. Наконец, на паланкине с балдахином прибыл какой-то толстый и важный сановник.

Назвавшись главным судьёй Жюлькипура и окрестных селений, надменный толстяк потребовал, чтобы команда прекратила бунт и немедленно покорилась законному капитану.

— Наш законный капитан — капитан Селёдкин! — сложив широкие мозолистые ладони рупором, гаркнул в ответ боцман.

— Капитан тот, у кого фуражка! — злорадно огрызнулся горбоносый.

— Таков закон Жюлькипура! — подтвердил судья. — И мы никому не позволим его нарушать!

— Ну, ничего себе! — хором возмутилась команда.

— Ваш бывший капитан сегодня проиграл свою фуражку господину Рагунатху. Теперь господин Рагунатх — владелец и капитан этого корабля!

— Как это проиграл? Не может такого быть!

— Сказано вам, проиграл! В скорлупки! Полагаю, нет нужды объяснять, что это за игра! Проигранный долг — долг чести! — затопал ногами судья.

— Бросьте свои намёки!

— Одно дело мы — другое дело капитан…

— Да он у нас — кремень!

— Бред!

— Клевета!

— Не верьте этому напёрсточнику! — загалдела вразнобой команда.

— Не мог Селёдкин совершить такую безответственную глупость, и всё тут! Вот ужо вернётся — разберётся, кто тут капитан, а кто дерьмо слонячье! — с негодованием рубанул рукой разгневанный Семёныч. Сказал, как отрезал.

Толстяк и горбоносый пошушукались на берегу, и судья раздражённо объявил:

— Даю три дня на разбирательство. Если в назначенный срок капитан Килькин не предъявит своих прав на корабль, бунтовщики будут подавлены силой и отправлены на каторгу.

«Сам ты Килькин!» — чуть было не гаркнул в ответ боцман, но сдержался. Не стал накалять и без того опасную атмосферу. В ответственные моменты прямодушный Семёныч умел-таки схитрить и промолчать, хоть и давалось ему дипломатия ой как непросто.

Вечерело, Из города вернулись сопровождавшие Селедкина матросы. На них лица не было. «Селёдкин как сквозь землю провалился! Полдня бегали, искали, с ног сбились…» — понуро сообщили они.

Над бригантиной и её дружной командой нависла беда. Специальный отряд во главе с доктором Грошиковым немедленно отправился по следам пропавшего капитана.

* * *

Оказавшись неизвестно где в темноте и без фуражки, Селёдкин ни на миг не потерял присутствия духа, не испугался и не запаниковал. Развязывать морские узлы капитан мог ничуть не хуже, чем завязывать, так что ему не составило большого труда освободиться от джутовых верёвок. «Наша-то пенька покрепче будет!» — мимоходом отметил капитан. Попробовав перемещаться в темноте, Селёдкин вдруг обнаружил, что он не один.

— Кто здесь? — спросил он, нащупав ещё чьи-то босые ноги.

— Это я, — прокряхтел неизвестный голос.

— Кто вы?

— Я — профессор Кислощеев из Санкт-Мотовилова… — представился невидимый человек и закашлял.

— Далековато вас, сударь, занесло! — присвистнул Селёдкин. — Как вы здесь очутились, позвольте вас спросить?

— Я — археолог. Направлялся в страну Халяв-Чин, — проговорил Кислощеев, с трудом преодолевая кашель. — Меня облапошил один негодяй… Втёрся в доверие… Я познакомился с ним, когда собирался пересечь Восточную пустыню… Страшный человек! Его зовут Рагунатх… — у профессора снова случился приступ кашля.

— Вы, я вижу, больны. У меня есть для вас лекарство, — сказал капитан. Развязав профессора, Селёдкин насыпал ему в руку чудесного целебного порошка.

— А вы и вправду можете видеть в темноте? — раздался вдруг рядом ещё один голос. — Тогда помогите и мне, пожалуйста.

— Кто здесь ещё? — насторожился капитан.

— Такой же несчастный узник, как и профессор Кислощеев. Мольберт Фарбициус, к вашим услугам. Я — художник. Путешествовал по миру в поисках вдохновения. Подлый проходимец Рагунатх заманил меня в эту ловушку и ограбил.

— Значит, вам известно, где мы находимся? — поинтересовался Селёдкин; распутать узлы на руках и ногах художника оказалось сущим пустяком.

— О, да! Но лучше бы этого не знать, потому что мы на крокодильей ферме.

— Далеко ли отсюда до Жюлькипура?

— Город — примерно, милях в тридцати к востоку.

— Не очень далеко — за день доберёмся. Ферма охраняется?

— Вокруг сонмища свирепых рептилий! Сарай, в котором нас бросили, стоит на островке среди болота. В болоте — аллигаторы всех мастей! Видели бы вы этих чудовищ! Ой-ла-ла! Слышите? Слышите плеск за стеной?

— Спасибо, что предупредили, Фарбициус. Я, признаться, поначалу думал, что мы в трюме какой-нибудь грязной пиратской посудины: плеск волн для меня привычен. Да вот запах здесь не тот. Больше тут никого нет?

— Был студент из Лодырбурга… — отозвался профессор. — Ещё до нас. Он тут надпись на стене оставил. Жаль парня. Видимо, попытался бежать, но разве отсюда выберешься…

— Ну, это мы ещё посмотрим… — сказал капитан.

* * *

С рассветом открылась безотрадная картина: вокруг всё кишело крокодилами. В некоторых местах были жуткие скопления: мерзкие твари укладывались штабелями и попросту ползали по спинам друг друга. Сидя на крыше, Селёдкин попытался было их сосчитать, но тут же бросил это бесполезное занятие. Понаблюдав какое-то время за матёрым шестиметровым аллигатором, от которого в страхе шарахались все остальные, Селёдкин, как ни в чём не бывало, принялся рассказывать товарищам по несчастью занятные морские истории.

Это придало обессиленному профессору и приунывшему художнику немного бодрости. А в полдень с океанской стороны прилетела чайка-разведчик. Кислощеев и Фарбициус, оставаясь в тени сарая, не заметили, как Селёдкин привязал к лапе умной птицы заранее приготовленную записку, поэтому прибытие в конце дня команды спасателей во главе с боцманом Дудкиным восприняли как настоящее чудо. Капитан не стал их в этом разубеждать.

Поскольку профессор Кислощеев впоследствии опубликовал свои захватывающие мемуары, в которых правдиво и тщательно изложены леденящие душу подробности той эпопеи, то нет нужды ничего пересказывать. Лучше сможет поведать разве что сам Селёдкин, хотя в своих записках он упоминает об этом случае достаточно скудно. Впрочем, доподлинно известно, что именно с этого момента на кокарде капитанской фуражки к золотым якорям добавилась золотая чайка.

К тому же, есть ещё одно яркое свидетельство тех героических событий. Через пару лет художник Фарбициус закончил своё знаменитое батальное полотно, изображающее несметное полчище крокодилов и счастливое спасение обречённых путешественников с гиблого острова при помощи циркового воздушного шара. И в этом нет ни грана вымысла, поскольку морякам, чтобы пробраться на остров, окружённый аллигаторами, и впрямь пришлось просить помощи у путешествующего цирка, прибывшего в Жюлькипур на гастроли. Команда «Софьи» специально ходила на экскурсию в королевский художественный музей Лодырбурга, чтобы оценить картину. Моряки рассматривали её долго и придирчиво, и нашли все абсолютно достоверным. Современный фотоаппарат вряд ли смог бы запечатлеть драматизм происшествия лучше. Особенно впечатляющими у Фарбициуса получились образы двух разъярённых персонажей — шестиметрового монстра с раскрытой пастью и неистового боцмана, вытряхивающего душу из горбоносого негодяя.

* * *

Казалось бы, какая тут связь? Причём здесь Тамтудандия? Однако в жизни случаются такие повороты, что даже проницательным звездочётам порой не всегда дано заранее видеть причины и следствия.

Главный гуру Жюлькипура Рам-Рам Гопирам, которому капитан в поисках разгадки показал таинственный коврик, суетливо ощупал тряпицу, придирчиво вгляделся в таинственные знаки и узоры, после чего пришёл в величайшее возбуждение и, выпучив глаза, зачмокал толстыми, как халявчинские сливы, губами. Разговор, который состоялся при этом, решительно изменил маршрут дальнейшего плавания бригантины «Софья», а вместе с тем и всю историю великих географических открытий.

— Ваше превосходительство господин Селёдкин! Тысяча учёных брахманов скажет, что этого не может быть! — благоговейно воскликнул гуру. — Однако у вас в руках несомненное доказательство!

— Не могли бы вы уточнить вашу мысль, дорогой Рам-Рам Гопирам?

— Вай-вах-вах! Разумеется, капитан! Простите, я сильно волнуюсь. Всё дело в этой волшебной штуковине.

— Она летала прямо у меня на глазах!

— Несомненно! Вы — великий человек, капитан! Вы раздвинули границы подлунного мира, открыли множество больших и малых новых земель. Я счастлив быть вашим другом. Теперь же вы нашли путь в Тамтудандию, и это превосходит все ваши прежние подвиги. Эта новость заставляет трепетать моё сердце!

— Тамтундандию? Значит, вы считаете, этот таинственный предмет оттуда?

— Капитан! Никто в мире не ценит ваше доверие, как Гопирам. Я вижу, вы хотите сохранить в секрете своё плавание в Тамтудандию — клянусь, ни одна душа не узнает об этом разговоре! Вы спрашиваете, убеждён ли я — и я вам отвечу! Не может быть никаких сомнений, когда имеешь перед глазами знамя повелителей Тамтудандии!

— Ну, было бы несколько преждевременным говорить об открытии Тамтудандии, дорогой Гопирам. Поймите, я не… — начал было оправдываться Селёдкин, но проницательный гуру энергично замахал руками:

— Я всё отлично понимаю, капитан! Вы поступаете очень мудро, сохраняя своё открытие в тайне, ибо к встрече с Тамтудандией этот суетный мир, конечно же, ещё не готов. Ах, как я вас понимаю…

* * *

Восток есть Восток. Утром все газеты суетного мира протрубили: «Сенсация! Сенсация!» По-другому и быть не могло.

Со ссылкой на источник, пожелавший, как водится, остаться неизвестным, солидная «Лодырбург Таймс» выпустила разоблачительную статью под скандальным заголовком: «Что скрывает капитан Селёдкин? Разгадка величайшей тайны планеты». «Подлунные новости» Страны Халяв-Чин написали более дружелюбно: «Селёдкин мужественно проложил путь в легенду!» А «Жюлькипурские хроники» отличились пуще всех — опубликовали шокирующий репортаж о секретном плавании бригантины «Софья» сквозь сумеречные зоны, жуткие шторма и ураганы к туманным берегам загадочной Тамтудандии. Целых десять полос с невероятными иллюстрациями и невесть откуда взятыми свидетельствами очевидцев. Читая в то утро прессу, Селёдкин то и дело хватался за голову и ошалело двигал свою фуражку со лба на затылок и с затылка на лоб. Занятное вышло собрание сказок.

Ввиду поднявшегося всемирного переполоха, прославленной бригантине пришлось срочно отчаливать. Удалось отплыть незаметно, до прибытия орд папарацци. Те, правда, попытались вскоре отправиться в погоню за капитаном Селёдкиным на зафрахтованной «Чёрной каракатице». Нуда где уж этому корыту было догнать стремительную «Софью»!

Долго скиталась «Софья» в пустынных морях, вдали от цивилизации. Однако через каких-нибудь восемь месяцев Тамтудандия была благополучно открыта, исследована и нанесена на карту. Ну а что ещё Селёдкину оставалось делать? В конце концов, после того как был найден выход с крокодильего острова, отыскать путь в Тамтудандию оказалось не такой уж и трудной задачей…

Разумеется, легендарная затерянная страна и близко не была похожа на досужие выдумки творцов газетных сенсаций, но это не помешало миллионам простых граждан планеты по-настоящему, без притворства, восхищаться подвигом отважного мореплавателя. А уж в хижинах жюлькипурских слоноводов портрет капитана Селёдкина вы теперь всегда найдёте в самом почётном углу. Виноваты они перед ним, и о вине своей до сих пор сожалеют.

Любимый слон капитана Селёдкина

( рассказ ученика 6-Б класса Юры Далькина )

Возьми, да возьми его с собой! Пусть и он знаменитого капитана послушает…

Ага, послушает! Если бы! Вот никуда от Кольки не денешься! Маленький, а настырный, как слон! Но с родителями не поспоришь — пришлось брать…

Это у нас в школе для шестых классов встречу организовали. У ребят к уважаемому капитану Селёдки ну куча вопросов накопилась. А всё капитанское внимание почему-то неожиданно выпало Кольке! Так нет, чтобы какой-нибудь нормальный геройский вопрос задать — мой братец и тут учудил:

— Капитан, — говорит, — а у вас есть знакомый слон?

Нашёл что сказануть! Разве такие вопросы надо отважным капитанам задавать? Мне даже перед ребятами стыдно стало. Думал, Селедкин Кольку на смех поднимет. Но капитан вдруг совершенно серьёзно к вопросу отнёсся.

— Да, Коля, есть у меня среди слонов один очень хороший, очень близкий и очень давний приятель…

И дальше вот, что рассказал. Мы все с удивлением рты раскрыли, Сначала оттого, что знаменитый капитан малого Кольку как равного воспринял. Ну, а уж после историей заслушались…

* * *

Значит, так. Случилось это, когда совсем ещё юный капитан Селёдкин впервые приплыл к берегам далёкого Жюлькипура. Или лучше вот как! Жил в одной слоновьей деревне непослушный слонёнок. Был он большой непоседа, и звали его Трям, что на языке слонов значит Сладкоежка. Мать-слониха ему строго-настрого наказывала: «Выбрось из головы! И даже не пытайся летать! Не для того слонам уши, чтобы порхать, как ночные мыши». Но какой же нормальный слонёнок хотя бы раз не попробовал! Вот и Трям тайком от матери, когда та за стеблями сахарного тростника отлучилась, расправил уши-крылья, зажмурился крепко… и полетел. Местные мартышки, которые сначала хихикать вздумали — смотрите, мол, ещё один глупенький! — изумлённые рты так и разинули! И языки свои поприкусили. Ну, Трям тут же от страха на землю шлёпнулся.

Совсем не больно. От матери за ослушание после куда больнее досталось. Зато ни одна из обезьян над ним больше не смеялась. Макаки сказали: «Молодец, Трям!» И попугаи тоже одобрили: «Уважаем!»

А жадные летучие лисы подумали: «Эге! Если этот толстячок доберётся до наших деревьев — в два счёта слопает весь урожай манго! У слонов-то аппетит — в тыщу раз больше нашего!» И замыслили хитрость недобрую, чтобы от глупого Тряма избавиться. Слетелись всей стаей, повисли на ветках вокруг и давай внушать:

— Вообще-то, не правильно ты, слонёнок, летаешь!

— Учись, как надо!

— Запоминай: чем крепче жмуришься — тем выше полёт…

— Точно! Мы, летучие лисы, всегда так делаем…

— Да-да! Только так и не иначе!

— Сейчас мы тебе ещё одну тайну расскажем…

— Если долго-долго ввысь лететь — попадёшь в небесный сад…

— Ага! Там, над облаками, есть волшебные деревья…

— А на них — волшебные плоды…

— Видимо-невидимо!

— Ой, сладкие! Ой, сочные!

— Намного слаще тростника! Жуть, какие вкусные!

Тряму, понятное дело, сразу же захотелось похвастаться, какой он смелый да ловкий. Решил наивный слонёнок достать для матушки-слонихи больших сочных плодов из небесного сада. Растопырил уши, зажмурился старательно и полетел, как мог. Лисы ему вдогонку хором:

— Ты только не вздумай глаза открывать!

— Не подсматривай, а то упадёшь с высоты — разобьёшься в лепёшку!

— Как почуешь волшебный аромат — лишь тогда можно смотреть…

А ветер как на беду со стороны Великих Холмов дул. Мартышки и попугаи попытались предупредить об опасности, да только Трям их не услышал — уши-то совсем другим делом заняты! Да к тому же воздушный трепет заглушил отчаянные крики друзей. И понесло доверчивого слонёнка прямо в океан…

* * *

Меж тем, бригантина «Софья», выйдя после короткой стоянки из порта Жюлькипура, на всех парусах резала волны, устремляясь навстречу славным географическим открытиям. Гам и суета большого восточного города остались далеко за кормой. Молодой капитан Селёдкин стоял у штурвала, зорко всматриваясь в океанский простор. В душе у него поднималось предчувствие чего-то невероятного. И приключение не заставило себя ждать.

Шёл четвёртый час плавания. На палубе кипела обычная работа. Взбодрённая с утра крепким жюлькипурским кофе команда лихо отплясывала на реях, ловя в паруса ровный попутный ветер. Боцман Дудкин укладывал в рундуки новые джутовые канаты, купленные в лавке жуликоватого торговца. Близился час обеда. Из камбуза клубами выкатывались аппетитные запахи. Селёдкин взглянул на часы и удовлетворённо замурлыкал под нос легкомысленную песенку про макароны, подслушанную в одном из кабаре Лодырбурга.

Минут через пять к густой мелодии флотских щей добавился мощный аккорд кондитерского шедевра — фруктового пудинга. Селёдки ну тут же вспомнился бабушкин хутор и румяные пирожки с малиной и вишней. «Как там моя незабвенная Софья Антоновна?» — с лёгкой грустью подумал он. Чтобы капитан не отвлекался, морской бриз, добросовестно трепавший нижние брамсели, смахнул с палубы всю симфонию соблазнительных ароматов и резким порывом унёс в океанскую даль.

Ещё через минуту раздался тревожный бас штурмана Крабова.

— Прямо по курсу — неопознанный летательный объект! — штурман ткнул мозолистым пальцем в зелёный экран радара.

Вскинув к глазам бинокль, капитан успел заметить, как в полумиле от судна с неба в море неуклюже плюхнулся не то метеозонд, похожий на слонёнка, не то слонёнок, похожий на метеозонд.

— Вот оно, приключение! — радостно догадался капитан и приказал: — Убрать паруса! Шлюпки на воду!

Бригантина легла в дрейф. Две шлюпочные команды наперегонки ринулись к месту происшествия.

* * *

Долго, бесконечно долго поднимался слонёнок в небеса. Но как ни втягивал хоботом воздух, признаков волшебного сада всё не было и не было. С непривычки шею стали сводить судороги.

В глазах, словно камышовый пожар, пульсировали оранжевые пятна. Хвост давно потерял свою неугомонность и безвольно болтался в воздухе. Трям с раскаянием убедился: мать-слониха вовсе не ошибалась. Полёт на растопыренных ушах — занятие и впрямь не для слонов. Смелый поступок уже отнюдь не казался ему забавным. Лишь страх падения заставлял старательно жмуриться и оттопыривать уши из последних сил. В мыслях роились тяжёлые сомнения: «Да хороши ли, в самом деле, эти плоды из небесного сада? А вдруг они кислые? А что, если горькие?» Как вдруг по всей длине хобота защекотал и ударил в голову восхитительнейший аромат! «Наконец-то!» — возликовал Трям и со счастливым восторгом открыл глаза — вокруг, насколько мог дотянуться взгляд, плескался бескрайний океан. «Вот тебе, мама, и подарочек!» — уши в ужасе прижались к спине, и слонёнок, даже не успев как следует огорчиться, камнем рухнул в морскую пучину.

* * *

К своему стыду, Селёдкин в то время диалект жюлькипурских слонов знал плоховато. А бедняга Трям, спасённый матросами и поднятый на борт бригантины, русской речи и вовсе не понимал. К тому же, он изрядно нахлебался солёной воды, дрожал от всего пережитого и едва держался на ногах. Как ни старался капитан разобраться в странном происшествии — ничего не вышло. Это уже значительно позже в долгих беседах без словаря за самоваром с халвой да баранками стала известна вся эта печальная история.

Впрочем, отменный аппетит обнаружился у необычайного летуна буквально сразу: слонёнок в один присест умял весь лоток фруктового пудинга, чем доставил умилённой команде несказанное удовольствие. Ласково поглаживая шершавый хобот, бойко подбирающий остатки пудинга, штурман Крабов добродушно сказал:

— Нашему радисту бы такую антенну! У него бы радиограммы в два раза быстрее летали!

Под общий хохот с лёгкой руки штурмана малыша так и прозвали Метеозондом. Тут же насыпали целую гору всевозможных лакомств — мармелад, ириски, фрукты, рафинад. Полюбился морякам найдёныш, баловали кто чем мог. Дошло до того, что коку Цыбульченко, которого капитан назначил ответственным, желающих покормить слонёнка приходилось отгонять тяжёлым оловянным черпаком. Кстати, один из таких моментов как раз запечатлён на знаменитой картине кисти доктора Грошикова. Той самой, что вошли в учебник по географии для шестого класса и уже много лет хранится в зале курьёзов Всемирного музея капитанской славы.

Как и всякий потомственный моряк, доктор Грошиков оказался человеком разносторонних талантов. Чего только стоит одна его коллекция пёстрых бабочек, предмет зависти энтомологов всех стран!

Как говорится, нет худа без добра: лопоухий Трям быстро прижился на корабле. Понял, что люди в полосатых тельняшках, самоотверженно выудившие его из океанских волн, на самом деле существа душевные, весёлые. К новому имени привык без обид. Разгуливал вразвалочку по палубе вместе с дежурными матросами, как заправский морской волк. Через пару месяцев, когда Селёдкин пристроил слонёнка в Лодырбургский королевский цирк, Метеозонд уже вовсю помогал команде управляться с парусами и даже прилично вязал морские узлы. Прощаясь, кое-кто из добряков с «Софии» даже смахнул слезу.

Но и после этого команда бригантины не забывала своего любимца. Всякий раз, швартуясь в Лодырбурге, непременно в полном составе приходила посмотреть на его грандиозные выступления под разноцветным цирковым куполом, И хотя Метеозонд к тому времени вырос в солидного слона, моряки по старой привычке приносили с собой и угощали маститого артиста фирменным фруктовым пудингом от кока Цыбульченко.

А на каникулы в свою слоновью деревню Трям между прочим плавал только с капитаном Селёдкиным. Оно, конечно, можно было и самому по воздуху слетать. Но чемоданы, коробки, тюки с подарками… Да и честно сказать, лень на каникулах. Надо же когда-то и ушам отдохнуть. Опять же — чудесные морские истории послушать! Истории капитана Селедкина — это ж для ушей и бальзам, и услада, и героическая симфония. У него их столько, что на семь кругосветных плаваний хватит, не то, что от Лодырбурга до Жюлькипура. А пройтись, как в первый раз, по палубе! Постоять на капитанском мостике! Посмотреть, как ныряют на рассвете альбатросы, как скачут на закате в багряных волнах дельфины! А покрутить хоботом штурвал! Что вы! Разве можно от такого сказочного удовольствия отказаться! Это же такая страсть — на всю жизнь!

Буджумская быль

«Утереть нос и при этом не остаться с носом — большое искусство!» — капитан Селёдкин зорким взглядом распознал причудливую надпись на жёлто-зелёном полотнище в руках туземцев с такой лёгкостью, словно буджумский был для него родным, хотя эту самую Буджум-Буджумию вместе с её языком они открыли практически только что. Юнга Земляникин в очередной раз с восхищением отметил, что капитану подвластны все языки мира.

Потрёпанная штормами бригантина «Софья» покачивалась на якорной стоянке в сказочно-лазоревой буджумской бухте. Капитанская шлюпка направлялась к берегу. На вёслах сидели юнга и боцман.

— В каком смысле «не остаться с носом»? — боцман Дудкин перестал грести. Ему по должности было положено владеть хозяйственной смекалкой, а фантазия, наоборот, была противопоказана. Поэтому он откровенно недолюбливал всякие хитрые смыслы и предпочитал держаться от них подальше. — А то ведь могут и пороху в ноздри — да фитилёк поднести…

— Вряд ли, — беспечно возразил капитан. — По-видимому, это у них приветствие такое.

Аборигены Буджумии приплясывали на песчаном берегу и призывно махали.

— Уверены, кэп? — насторожился боцман, неохотно налегая на весло.

Над шлюпкой кружили любопытные буджумские чайки и резали острыми крыльями занесённые с побережья экзотические пряные запахи.

— До берега осталось полмили, — спокойно сказал капитан. — Сейчас узнаем.

— Земля новая, неизведанная… — неодобрительно пробурчал боцман, — как бы чего не вышло.

— Э, батенька, да вы пессимист! С таким настроением надо дома грядки окучивать, а не новые земли открывать! — пряча в усы лукавую улыбку, нарочито сурово ответил Селёдкин. — Если бы мы с вами не плавали вместе столько лет, дорогой Альберт Семёнович, я, чего доброго, мог бы заподозрить, что открытие новых земель вам не по душе.

Знал Селёдкин, как урезонить боцмана, знал! За живое взял. Ну, так на то он и капитан.

На берег, как и положено по уставу, первым ступил Селёдкин. Китель одёрнуть не успел, как следом выпрыгнул юнга Земляникин и воткнул в песок знаменитый вымпел бригантины «Софья».

Из пёстрой толпы навстречу шагнул дородный туземец. Не иначе, как местный вождь. Вскинув упитанный подбородок и гордо растопырив ноздри, абориген ударил себя в грудь, проклекотал: «Буджумдырхыр!» и торжественно разжал кулак: на ладони закопошились бурые муравьи. Дружной вереницей они пробежали по смуглой руке вождя до плеча, переползли на лицо и юркнули в широкие буджумские ноздри. Туземец смачно зажмурился и радушно, от всей души по-буджумски чихнул — толпа одобрительно загалдела, чумазая детвора радостно запрыгала.

Изрядно повеселившись, поднесли порцию ритуальных муравьёв гостям. Юнга Земляникин в растерянности густо покраснел лицом и замер. Боцман Дудкин на всякий случай покрепче перехватил весло. Однако Селёдкин, ничуть не смутившись, изучил на своей ладони полученных муравьёв, нашёл их числом двенадцать и удовлетворённо кивнул.

«Здравствуйте, дорогие буджумцы!» — сказал капитан и учтиво положил руку на плечо главному аборигену. Муравьи озадаченно завертелись: никогда ранее не приходилось им слышать такие речи, да более того, ползать по рукаву капитанского кителя. Страшны! Зато дорогу к ноздрям хозяина они знали прекрасно. «Эх, пропадай мои антенны!» — подумал главный муравей и отважно повёл свою команду к хорошо знакомому буджумскому носу. «Карамба!» — возмутился дородный вождь, но было уже поздно.

В ответ на новый громогласный буджумский чих с кормы бригантины «Софья» дали приветственный залп из пушки.

Заслышав, как чихают на корабле, вождь от зависти порвал на себе бусы. Аборигены, глядя на восторг вождя, пришли в радостное неистовство! Что тут началось! Как позже писал в своём дневнике юнга Земляникин, туземцы долго упрашивали капитана Селёдкина показать им тех муравьёв, от которых так мощно чихается морякам. Торговались, предлагали взамен три огромных термитника, большое стадо откормленных буджумских буйволов и даже камышовую чучу. Капитан дипломатически отказывался, ссылаясь на то, что дорога им предстоит дальняя, а без хорошего чиха в море, сами понимаете, совсем никак. И менять своих муравьёв на бурых никакого резону нет, ибо что такое бурые? Смех один, а не муравьи. Морякам они — как слону дробина…

Буджумцы понимающе кивали и ещё пуще проникались завистью и уважением к гостям.

Когда знойное буджумское солнце плюхнулось в океан, а измождённые ритуалом бурые муравьи под стрекот вечерних цикад поплелись на ночёвку в свои термитные норы, к большому праздничному костру, звеня браслетами, приковылял шаман, увешанный цветочными гирляндами. Присел на циновку, поджал под себя ноги — и давай до самого утра рассказывать заморским гостям вековые предания буджумской земли. С приходом шамана костёр прекратил трещать и разъедать глаза, присмирел и стал пускать дым ровной дугой в сторону окрестной горной гряды, очертаниями своими напоминавшей спящих вповалку сказочных великанов.

Эх, хороша страна Буджумия! Команда «Софьи» слушала шамана в полудрёме, словно зачарованная. И буджумское наречие звучало, будто родное.

Спасти лунатика!

Кого только не встретишь в портовых тавернах Лодырбурга, каких только разговоров не наслушаешься!

Серо-зелёный вид и антенны на макушке сразу выдавали в одиноком незнакомце лунатика. Антенны так обвисли, а выражение лица было такое кислое, что доктор Грошиков из сострадания подсел к нему поближе и по-приятельски завёл ненавязчивый разговор.

— Какими судьбами в наших краях?

— Вам интересно, как получилось, что я здесь? — переспросил лунатик. — Всё началось с того, что я получил мыслеграмму…

— Мыслеграмму?

— Да! Мыслеграмма — это такая кляуза, которая внедряется прямо в голову и зудит так, что приходится немедленно что-то делать. Поэтому я немедленно прыгнул.

— Куда?

— Вниз! Куда же ещё?

— Зачем?

— Потому что прыгать в воду не больно.

— Ах, вон оно что! Значит там, внизу, была вода?

— Да, в этом всё и дело. В мыслеграмме говорилось, что Земля наполовину покрыта водой.

— Так и говорилось? Наполовину?

— Нет, ну, не совсем, конечно. Говорилось-то совсем несуразное — будто земля покрыта водой на две трети, но ведь всякому хвастовству есть предел.

— Всё равно вы очень рисковали.

— Я сделал поправку на коэффициент хвастовства Зюкузяна, и вышло, что воды должно быть не меньше половины. Когда имеешь такой высокий показатель, не нужно быть отчаянным храбрецом, можно прыгать.

— Простите, но кое-что мне всё равно непонятно…

— Почему нужно прыгать? Но это же очевидно! А как же ещё убедиться, врёт или не врёт Зюкузян. Знали бы вы! Чего только о нём не говорилось в мыслеграмме…

— А вот коэффициент хвастовства — это что такое?

— Вы и этого не знаете?

— Вообще-то догадываюсь. Но хотелось бы знать точнее.

— Ну, как же? Живя в обществе, нельзя не знать коэффициент хвастовства тех, с кем имеешь дело. Это же важно! Понимаете?

— Вы хотите сказать, он есть у каждого?

— Несомненно! Странно, доктор, что вы об этом спрашиваете. Вы ведь доктор? Я правильно расшифровал ваши мысли?

— Да, верно, — не стал отпираться доктор Грошиков.

— Коэффициент хвастовства — это такая же уникальная штука, как и отпечатки пальцев или форма ушей, — продолжил лунатик. — Тем более, уж что-что, а коэффициент хвастовства Зюкузяна у нас каждому без калькулятора известен. Знали бы вы, сколько мыслеграмм приходится получать про этого хвастуна.

— Теперь, видимо, придётся внести некоторые корректировки? — ненавязчиво поинтересовался доктор Грошиков. — Ведь насчёт воды и всего остального он оказался прав?

— В том-то все и дело, — кивнул антеннами лунатик. — Воды у вас тут и впрямь оказалось будь здоров — целый океан!

— Четыре океана, — уточнил доктор Грошиков.

— Ох, даже так! Нужно срочно возвращаться, чтобы предотвратить трагедию, а я застрял тут, как не знаю кто…

— Трагедию?

— Да! Боюсь, что всё может закончиться трагически. Ах, если бы только я мог отправить мыслеграмму домой, на Луну! Это предотвратило бы наказание.

— Это и впрямь серьёзно! — забеспокоился доктор Грошиков. — Под угрозой находится судьба Зюкузяна? Я правильно понимаю?

— Да, правильно. Его накажут в соответствии с директивой о поддержании чистоты мысли.

— Похоже, у вас там суровые законы?

— Вообще-то нет. Но к хвастунам принимаются весьма серьёзные меры. Надо же как-то искоренять эту проблему. Особенно, когда имеешь дело с такими неисправимыми хвастунами, как Зюкузян. Уж сколько раз его предупреждали и вразумляли, а он всё равно за своё.

— Знаете что? — доктор Грошиков торопливо поднялся, расплатился с барменом за орешки кешью с майским медом и похлопал по плечу лунатика. — Пойдёмте-ка, приятель, я познакомлю вас с нашим капитаном. Он — человек бывалый, наверняка что-нибудь придумает.

* * *

Луна неспешно спускалась на горизонт. Океан благодушно затих, изредка покачивая бригантину «Софья» на волнах. За бортом в направлении горизонта мерцала мистическими огнями серебристая дорожка. Капитан Селёдкин и доктор Грошиков провожали лунного гостя на палубе. Рядом солидно переминался с ноги на ногу юнга Земляникин с пакетом от кока Цыбульченко в руках.

— Ну вот, милейший, каких-нибудь полчаса — и вы дома. Если быть точным, — капитан прослушал свой репетир, сверился с корабельным хронометром, — через тридцать три минуты и двадцать секунд. Сейчас спустим шлюпку, и вот по этой лунной дорожке…

Юнга Земляникин счёл момент подходящим, чтобы вручить гостю пакет. В присутствии капитана юнга был немногословен:

— Вот, это вам в дорогу. Пирожки с капустой…

— Ой, что вы! Да зачем же? — смутился лунатик. — Не стоило так беспокоиться!

— Закон морского гостеприимства, — бесстрастно пояснил капитан.

— Спасибо, дорогой капитан! Не знаю, что бы я без вас делал, — волнуясь, сказал лунатик, эмоционально раскачивая антеннами на макушке.

— Не волнуйтесь, дорогой мой, — улыбнулся капитан Селёдкин, — нам не впервой. Это дело нам уже знакомо. Передавайте там, у себя, привет Зюкузяну.

— Капитан! Выходит, вы знакомы с Зюкузяном?

— Встречались, приходилось, да. Уж мы с ним славно походили по морям-океанам. Хороший, знаете ли, парень, любознательный. И провожали его вот так же, как вас сейчас.

— Надо же, как тесен мир!

— Только должен вас предупредить, друг мой, — вполголоса сказал капитан, — остерегайтесь Главного Лунного Инспектора! Зюкузян говорил, он у вас там бывает излишне строг…

Лунатик как-то странно вздрогнул антеннами и густо позеленел: было видно, что слова капитана ввели его в ещё большее смущение.

— Вообще-то, это я Главный Инспектор. Но обещаю вам, теперь многое изменится. Я многое понял.

Дневники капитана Селёдкина, или семь невероятных пятниц

Морской музей никогда не бывает безлюдным. Там даже выходные дни отменили. А всё из-за всемирной славы капитана Селёдкина. На экскурсию приезжают, почитай, со всех концов света. Селёдкин в морской истории столько сделал, что учёные до сих пор не поспевают изучать и каталогизировать его открытия. Ну а простой народ уважает любимого капитана чисто по-человечески. Да и просто пройтись лишний раз по скрипучему музейному паркету, подышать атмосферой морской славы, понятное дело, всякому приятно в любое время года.

Особенное внимание, конечно, капитанским судовым журналам. А отчёты Селёдкина о пребывании на острове Невезения — это, разумеется, самый известный экспонат. После капитанской трубки, конечно. У стенда с чёрной курительной трубкой, рядом с малым швартовочным якорем бригантины «Софья», первого Селёдкинского корабля, сфотографировался хотя бы раз в жизни каждый человек. Об этом даже в книге всемирных рекордов Жигулёвского на самой первой странице крупным шрифтом пропечатано. Это такой научный факт, который каждой домохозяйке известен, как рецепт субботнего яблочного пирога. Да что там говорить! С капитанской трубкой Селёдкина никакие хвалёные жюлькипурские чудеса не сравнятся!

Да, пожелтевшие журналы с записками о путешествиях — главное сокровище Морского музея. В интеллигентных домах на книжной полке на самом видном месте многотомное издание капитанских записок — обязательный атрибут и предмет гордости. И вот, поди ж ты, народ всё равно в музей тянется. На оригиналы лишний раз хоть издали, да поглядеть. Необъяснимый феномен: сколько лет прошло, а приключенческий дух от корабельных журналов до сих пор мощной струёй исходит. Тоже общепризнанный факт. Там ещё уникальный такой хитрый прибор поставлен, который днём и ночью по-тихому жужжит, особенный дух непрестанно регистрирует. Музейные работники за этим очень строго следят. В газетах ежедневные сводки печатают на самых серьёзных страницах. Рядом с курсами акций и мировых валют. Когда в прошлом году прибор случайную ошибку выдал — страсть, что было! На Лодырбургской фондовой бирже жуткая паника случилась.

И вот совсем недавно выяснилось, что помимо официальных документов существуют ещё личные дневники капитана. Слух этот распространился со скоростью таёжного пожара. Тут-то и началась охота! Селёдкин поначалу на все журналистские расспросы с хитрым прищуром всячески отшучивался: «О чём вы?

Какие такие дневники, знать не знаю!» Но однажды всё-таки проговорился…

В преддверии скорого издания полного текста сенсационных дневников прославленного капитана, хочется чуть-чуть опередить события и привести несколько коротких отрывков, проливающих свет на некоторые ранее неизвестные обстоятельства знаменитых путешествий.

ИЗБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ДНЕВНИКОВ КАПИТАНА СЕЛЁДКИНА

Пятница. Стоим в гавани Жюлькипура. Что характерно, на рейде город кажется феерической сказкой в абрикосовой дымке, однако всякий раз, подходя к. причалу, приходится разочаровываться. На грязных городских кривоулках вечная суета. От бродячих коров, жующих газеты и афиши прямо посреди улицы, нет прохода. Шум, гам и эпический хаос. Впрочем, после многих месяцев океанских скитаний приятно подышать денёк-другой чудным жюлькипурским воздухом. Воздух здесь необычайно густой и вкусный, хоть ломтиками нарезай. Наполнен уникальным лаврово-цитрусовым духом. А вот у боцмана от вездесущих сандалово-ванильно-имбирных запахов снова началась мигрень. Умоляет поскорей уходить в море. Свежей провизией загрузились, За пресной водой, как обычно, зайдём в Черритаун. Там она чище. При всём сочувствии к Альберту Семёновичу, дипломатические дела, тем не менее, вынуждают здесь еще задержаться. Утром прибегал босоногий посыльный с запиской из канцелярии губернатора, спрятанной в замусоленном тюрбане. Его превосходительство по старинной дружбе приглашает на обед. Хитрый лис! Опять у них некому вычесать загривки андабарским тиграм в губернаторском парке. Небось, завшивели бедные звери, меня дожидаясь. Как-никак, почти год прошёл. И опять придётся церемонно хлебать пареные крокодильи мозги с кайенским перцем! Да ещё веселить тучный жюлькипурский истеблишмент морскими байками. Эх, на какие только жертвы и ухищрения не приходится идти, чтобы повидать андабарских красавцев. Последних на планете. Между прочим, у меня для них кое-что припасено. Везу каждому ласковый привет от моей незабвенной Софьи Антоновны и противоблошиные ошейники — презент из лучшего лодырбургского зоомагазина. Из вычесанной тигриной шерсти бабушка мне такой шикарный свитер связала, что в антарктических льдах никакие простуды не страшны! Кстати, может быть, заодно удастся разузнать кое-что новенькое о тайнах острова Невезения…

Пятница. До чего всё-таки живописна Бухта Барахта! Красота, не передаваемая ни словом, ни кистью. К тому же это единственное глубоководное место вблизи острова Невезения, пригодное для безопасной якорной стоянки. Вчера неожиданно прошёл редкий для сезона тростниковых симфоний дождик. А сегодня на рассвете боцман устроил панику. Вот и не верь после этого в бабушкины приметы! Вахтенные доложили ему, будто крысы организованно покидают корабль. От такой новости у любого моряка ёкнет сердце. Правда, потом он вспомнил, что сегодня у наших крысюков товарищеский матч с аборигенными свингвинами. Соревнование по синхронному перегрызанию кокосов — преазартнейшее зрелище. Состязаться на острове принято спозаранку, до наступления палящего зноя. В прошлый раз шустрая команда грокингов в упорной борьбе смогла выиграть у нас серию игр по ананасовому регби. Крысы обиделись и обещали отыграться на свинг-винах. Свободный от вахты экипаж отпросился на берег поддержать крысиную команду. Подозреваю, что всю последнюю неделю кок подкармливал крыс допингом: резко сократились запасы лодырбургского сыра. Это неспортивно.

Пятница. Сколько раз здесь бываем, а у Альберта Семёновича всё какие-то фобии. Никак он не может привыкнуть к. паранормальной экзотике острова, что ты будешь делать! Положим, юнге Земляникину, который здесь впервые, простительно не знать местной специфики. Но юнга-то как раз адаптировался: уже не слышно испуганных воплей во время его ночной вахты. А Семёныч, старый морской волк, мог бы уже не паниковать при виде заурядных фиолетовых зянобибов. Ей-ей, визжит, как истеричная лодырбургская балерина в портовом кабаке! Даже неловко за боцмана. Ну косматые, ну призраки, ну шляются по палубе. Любопытствуют. Конечно, остров, в целом, недостаточно изучен, и терять бдительность нельзя. Однако готов спорить, что островные шаманы в камлании знают своё дело лучше, чем жюлькипурский губернатор устройство апельсина. Ужу них-то никакие духи не забалуют, ни зелёные, ни фиолетовые! Тут не только всякие безобидные джирамы, кондзяку и нафомоты к порядку приучены, но и куда более серьёзные магические персонажи находятся под строгим тантрическим надзором. Полагаю, это в тысячу раз надёжнее пудовых решёток жюлькипурской тюрьмы и в миллион раз надёжнее галантных полицейских роботов Лодырбурга. Да что там! Даже злобные горбоносые ифриты не осмелятся нарушить вековые табу на этом благословенном острове. Вообще, на острове Невезения в фауне и флоре сложилось исключительно устойчивое равновесие. Нравится мне здесь. Душевное место. И Софье Антоновне, бабушке моей, непременно понравилось бы.

Пятница. Нам повезло. Сегодня наблюдали явление, чрезвычайно редкое даже для здешних изобилующих паранормальностью мест. У левого борта с четверть часа парила стая бодливых океанских дятлов! Их ярко-синие хохолки до сих пор прыгают у меня перед глазами. Если бы не Альберт Семёнович, отдыхавший после тревожной ночной вахты в боцманской каюте и распугавший птиц могучим приступом своего хронического храпа, весь левый борт у нас был бы теперь до самой ватерлинии украшен тончайшей резьбой.

Согласно поверью, бодливые океанские дятлы приносят удачу. И уж если облюбуют судно, то непременно выдолбят на нём свои причудливейшие арабески. Есть в них какой-то сказочный инстинкт красоты! С приходом эпохи стальных кораблей этот вид оказался практически вымершим. И с вольных океанских просторов они угодили в Красную книгу. Запечатлеть восхитительное кружение удивительных птиц средствами видеозаписи мы не успели: всё произошло неожиданно и стремительно. Институт паранормального естествознания имени Барабашки мне этого не простит! Хорошо хоть у юнги Земляникина получились два фотоснимка. Шаманы говорят, что в здешнем краю этих птиц видели только их прадеды. Изобильный урожай кокосов и морских трюфелей в Жемчужной лагуне (Бухта Барахта по-нашему) теперь гарантирован лет на сто вперёд. В этой связи на острове великий праздник. Тростниковый эликсир льётся рекой. Кажется, сошли с ума все дудки и тамтамы.

Пятница. Два предыдущих дня ушли на подготовку к спуску нашего исследовательского батискафа «Мо-Мо». Стараниями водолазной команды сегодня наконец-то смогли нанести ответный визит обитателям подводной деревни Бууль-буль на дне Жемчужной лагуны и ещё раз извиниться за давний инцидент, когда своими якорями мы нечаянно потревожили их безмятежную глубинную жизнь. Прекраснодушные ихтиандры нас тогда сразу простили. Но осадок в душе всё же остался. Встретили нас, как родных. Сам деревенский староста верхом на большой черепахе опекал нас всё дорогу в путешествии по удивительным подводным окрестностям. Интересно у них там налажено житьё-бытьё. Посетили ферму с морскими коровами, плантации придонных моллюсков.

Сказать, что коралловые аллеи и огромный парк подводных чудес восхитительно прекрасны — не передать и сотой доли их великолепия! Попутно стали случайными свидетелями сеанса медитаций молодых ихтиандров, которых опытные наставники обучают телепатии и всяческим прочим полезным навыкам. Да, жить в гармонии с морской стихией — это бесценно. Не мудрено, что громадные океанские монстры там у них безобидны и ласковы, как телята. Впечатлений столько, что на осмысление увиденного понадобится уйма времени. Главный вывод — учиться, учиться и ещё раз учиться у ихтиандров!

Пятница. Маленькое ЧП. На носу отплытие, а корабельные крысы, похоже, побратались со свингвинами и отказываются возвращаться на борт. Боцман снова в панике. Раньше Семёныч мечтал избавиться от грызунов и регулярно скармливал им в трюме лодырбургскую химию. Теперь же — наотрез отказывается выходить в море, подозревая, что крысы чего-то недоговаривают. Бегство крыс с корабля, безусловно, факт неприятный. Проявил находчивость юнга Земляникин. Смышлёный парень! Как оказалось, в последние дни малолетняя дочь шамана Сундарита училась играть на тростниковой дудочке, чем ввела в лунатическое заблуждение нашу крысиную команду. Теперь по распоряжению боцмана юнга освоил музыкальный инструмент и для профилактики трижды в день спускается с тростниковой дудочкой в трюм, чтобы давать крысам поощрительный концерт. Кроме того, Альберт Семёнович лично проверяет наличие крыс в трюме при смене вахт. Кстати, там чуть ли не весь кормовой отсек завален призовыми кокосами, доблестно завоёванными у свингвинов. Всё-так и боевая у нас крысиная команда! Знай наших!

Пятница. Опять ЧП, на этот раз серьёзное. С рассветом вышли в плавание и на исходе дня обнаружили в такелажном рундуке младшую дочь шамана. Ту самую. От океанских брызг ребёнок весь промок и продрог. Кок отогрел девочку имбирным чаем с мёдом. Альберт Семёнович проявил заботу, принёс из своих запасов толстое верблюжье одеяло. Пригодилось и бабушкино малиновое варенье. Страшно представить, что малышку могло просто смыть за борт! Из сумбурного детского лепета удалось выяснить, что накануне отплытия нашего корабля ей приснилось, будто она скачет верхом на тигре. Какая тут связь? Впрочем, в семье шамана каждый сон — вещий. Отправил на остров почтовую чайку, чтобы успокоить родителей и заверить, что вернём найдёныша на родной остров в следующую навигацию. Идём курсом норд. До начала сезона штормов необходимо доставить маленькую Сундариту в Лодырбург. Оттуда думаю отправить зайчонка с острова Невезения к бабушке Софье Антоновне. Но прежде обязательно зайдём в Жюлькипур. Навестим андабарских тигров, разомнём им детскими пятками застарелый радикулит, раз такое дело…

 

Ульянино зеркало

Детская сказка

у, бабушка! Ну, можно я схожу на профессорскую дачу?

— Ещё чего!

— Ну, бабушка! Ну, можно?

— Да что ты там забыла-то?

— Я чуть-чуть только погуляю и вернусь.

— Нет, нельзя. И перед людьми неудобно: вдруг нагрянут? Ещё подумают про нас чего недоброго…

— Ты всегда говоришь «Неудобно! Вдруг хозяева нагрянут?» — а уже и лето прошло. Они, между прочим, и в прошлом году не появлялись, и в позапрошлом. Ну, бабушка! Можно?

— Заладила: на профессорскую дачу да на профессорскую дачу… Мёдом что ли там намазано? Ну чего ты туда всё время рвёшься?

— Так ведь интересно же!

— Нельзя!

— Да что тут такого?

— Дед, вон, сердиться будет!

— Бабушка! Дед сердиться не будет! — Ульяна, наконец, почувствовала слабину: когда такое было, чтобы дед на любимую внучку сердился?!

— Да ты глянь, глянь, какая там крапива! Весь двор зарос — охота тебе по такому бурьяну гулять? Где там гулять-то?

Но Ульяна уже не слушала. Про крапиву бабушка верно сказала: крапива там за лето вымахала высоченная. Просто так не подступишься. Жгучая! Побежала в дом, надела куртку.

На профессорском чердаке было тихо и сумрачно. На каждый робкий шаг настил отзывался скрипом: «Крри! Крра! Кри! Кра!» От страха защекотало в животе. От пыли щекотало ноздри.

Бабушка, разумеется, такое самовольство не одобрила бы. Но разве можно было пройти мимо чердачной лестницы и не заглянуть сюда хотя бы на минутку! Ульяна обожала приключения — а здесь как раз всё такое таинственное! Коробки какие-то, какая-то старинная рухлядь. Всё такое манящее! Жуть! А это что тут занавешенное? Ох, ты! Какое шикарное зеркало! Только чего-то оно какое-то тусклое… и… какое-то странное?

Глядя в зеркало, Ульяна себя узнавала и не узнавала…

— Привет, Ульянка! — явственно произнесло зеркало. — Чего так чудно вырядилась? Не пойму: ты это или не ты? Обасурманилась вся — и не признать…

— Ой, мамочки! — отпрянула Ульяна.

— Фу, ты! Чумовая! Чего кричишь-то? Прям чуть не треснуло со страху от твоего крика…

— Погоди-ка! Это кто со мной разговаривает?

— Гляди-ка! Не признаёт! Эвон, как насупилась. Не в духе, что ли? Не выспалась? Аль обновками загордилась? A-а! Понятно: никак мамка опять наругала, так ты ко мне снова жалиться пришла?

— Нет, не наругала. Я просто так пришла…

— Ну, коли так, давай, подступись-ка поближе — дай разглядеть, чего на тебя нянька напялила…

— Какая нянька?

— Фёкла Поликарповна, знамо дело. Какая же ещё?

— Нет у меня никакой няньки. Я сама одеваюсь…

— А Фёкла чего же? Захворала, сердечная?

— Не знаю… Вы, наверное, меня с кем-то спутали?

— Шалишь! Хоть и подслеповато я, да по голосу тебя завсегда признаю. Такого голоса ни у кого звончее нету. Разве что у бабки твоей, Анастасии Никитичны, когда та в твоих годах была. Чистый у вас с нею голосок — что тебе наш венецианский хрусталь…

— Мою бабушку не так зовут!

— Иди ты! Шуткуй-шуткуй, да не заговаривайся. Мне ль да не знать! Я всю твою родню, считай, до осьмого колена помню. Я вообще всё помню! Даже мастера Доминико, который меня своим волшебным умением на этот свет произвёл. Чего удивляешься, будто первый раз слышишь? Удивляется ещё! Сколь раз уж ей сказано-пересказано, а она всё удивляется! Вот ведь память девичья… Ну, так слушай, коль пришла: всё, как было, заново расскажу…

Семья Доминико в Венецианской стране мастерством своим иных стекольщиков премного таровитей была. Какие зеркальщики секретом владели — клан Доминико их всех превзошёл. Чтобы сподручнее было искусство своё в тайне сохранять, они на остров жить перебрались, на который никаким завистникам дороги не было. Остров тот, запоминай, Мурано прозывался. Оттуда самые драгоценные зеркала по всему свету по королевским да царским замкам тайно со стражей рассылались.

Иные богатые графы да герцоги земель своих не жалели, пашни и леса продавали, лишь бы себе в залы венецианские зеркала поставить. Ну, а мне путь лежал на восточную сторону. На меня из Персии от одного армянского купца заказ был. Звали его Левон-шах.

Говорили, будто он в дочери своей красавице Лейле души не чаял, любой каприз исполнял. Самый сладкий изюм — ей, самые душистые масла — ей, тончайшие шелка — тоже ей. Для неё и зеркало в полный рост у венецианцев купил.

Деньгу большущую наперёд заплатил, да только не вышла мне судьба Лейлиной красотой блестеть. Надлежало мне с острова Мурано по морю плыть. Долгий предстоял путь.

Ой, долгий! Сначала военным кораблём на Кипр, после в Ливан, а оттуда верблюжьим караваном через сирийскую пустыню в сказочный город Багдад.

Однако ж напали около острова Родос на каравеллу отчаянные разбойники. Стража то ли куплена была, то ли труслива — сразу без боя сдалась, на милость пиратам. Покривлялись душегубы передо мной, погоготали, да и отдали за бесценок еврею Сулейману, который торговал коврами в Фамагусте. Дошёл до Сулеймана слух, чьё зеркало к нему попало — испужался Сулейман! Сильно испужался: Левон-шах с османским султаном и персидскими шахами дружбу водил, по всей Передней Азии своим влиянием знаменит был. Да что там в Передней Азии! Сказывали, будто корабли Левон-шаха с богатым товаром через Арабское море до самой Индии ходили…

Отправил Сулейман весточку брату своему Исмаилу, что в Дамаске лавку держал. Исмаил по просьбе Сулеймана ту весточку с верным человеком Левон-шаху из Дамаска далее в Багдад переправил: так мол и так, имущество твоё, пиратами пограбленное, хранится на острове Кипр у честного Сулеймана, который готов тебе всё вернуть за скромное вознаграждение. Однако ж в Багдаде пришлось Левон-шаха два года дожидаться: тот по важному делу на другом краю страны, в Исфахане, задержался. Наконец, прибыл к Исмаилу слуга от Левон-шаха и записку ту забрал. Отправилась она в перемётной сумке в Исфахан, Только сгинул тот караванщик, который Сулейманову грамоту через пустыню вёз.

То ли скорпион его в пути ужалил, то ли зарезали его в диком кишлаке подлые заговорщики…

За десять лет так и не дождался честный Сулейман ответа от Левон-шаха, пока не стало известно в торговом кругу, что оный армянский купец с братьями, с дочкой Лейлой и со всем своим несчастным семейством в один год скончался от страшной чёрной болезни и никого из наследников не оставил. Сулейман тогда три месяца не ел, не спал: всё горевал про то, какое большое торговое дело ушло в османскую казну. А после прочитал по умершим молитву в своём храме и за хороший куш тайно перепродал остаток пиратского груза удалому греческому контрабандисту Панайотису. На том сердце и успокоил…

Панайотис же сгрёб тюки да кованые сундуки да свёз до поры до времени в укромную пещеру в одной из тысячи бухт выжженного солнцем Халкидиса. Да вот только вернуться туда к задуманному сроку уже не успел. Подстерегли его тихой ночью давние дружки-соперники с османского берега и всё, что с собой было, отобрали. Хорошо, сам жив остался: в пыли катался, вымолил себе жизнь и попал в рабство к османам. Однако же про пещеру на пустынном острове никому не сказал. Видать, до последних дней своих надеялся, что вернётся.

И пришлось мне там лежать вместе с дамасскими мечами да персидскими коврами, может, пятьдесят лет, а, может, и все сто, пока однажды в грозу шайка каких-то голодранцев не укрылась в бухте да случайно не наткнулась на полуистлевшие сокровища. Обрадовались разбойники подарку судьбы, стали спорить: куда им теперь с найденным кладом? В кровь передрались и решили плыть в богатый Константинополь. Долго добирались. Был ужасный момент — едва не поглотила утлую фелюгу пучина во время свирепой бури в Мраморном море.

На Босфоре дозорные приметили потрёпанную штормами подозрительную лодку с воровским грузом и схватили всех без долгого разбору. Оборванцев без долгих церемоний отправили на галеры, а скарб поделили меж собой алчные султановы чиновники.

Абдул-паша важный вельможа при султане был, держал семь жён, и лет двадцать моих прошло в его гареме. Передо мной плясали, горевали и постепенно увядали семь пышных восточных красавиц.

Когда же Абдул-паше за безоглядное казнокрадство янычары отрубили кисти рук, а самого бросили в темницу, младшие жёны его разбрелись по городу Константинополю в поисках приюта и пропитания, а старшая, Фатима, через посредников продала меня заезжему маркитанту румынского князя Влада. Конным обозом по первому снегу привезли меня в замок Валахии, поставили перед князем — глядь, снятый боже: а в золочёной раме ничегошеньки нету! Знамо дело, вампиры в зеркалах не отражаются…

Мерную себе тогда: «Ну, раз князю зеркало без надобности, жди нового хозяина». И точно: ждать пришлось недолго. Время тяжёлое тогда было, неспокойно людям жилось, война шла за войной, преумножая скорби, горести и невежество. На один мирный год приходилось два военных. Предали князя друзья и братья, закончил Влад молодую жизнь в темнице, а меня снова — в ящик да в путь-дорогу дальнюю. Дело было зимой. Везли в Чернигов в подарок литовскому князю Пильскому — а вытащили на белый свет во дворцовом саду крымского хана Селям-Герея: гуляли сорок тысяч крымчаков на Муравском шляху, проскакали набегом до Конотопа, заприметили молдавских послов, налетели, пограбили. А к весне лучшие подарки прибыли в Бахчисарай.

Беззаботно и неспешно текла жизнь под благодатным солнцем Тавриды. Много кос передо мной сплеталось и расплеталось. Много песен пелось. Изо дня в день, из года в год. И чёрных, и русых. Много очей помню: добродушных и лукавых, васильковых, чёрных и серых, задумчивых и искристых. Шутка ли, почти сто пятьдесят лет прошло в тени кипарисов. Сто пятьдесят лет…

Ну а потом пришли русские войска покарать постылого хана за неразумную спесь и грабительские набеги. И сад, и дворец — всё разом превратилось в прах и тлен. Чудом уцелев в этой бойне, покидало я Крым в обозе фельдмаршала Миниха. В терзаемых чумой и холерой руинах уж было не узнать вчерашнего земного рая…

Жара была нестерпимая. Солдаты пропадали от жажды и зноя. Страшная эпидемия шла за русской армией неотступно. Возниц одного за другим сносили в ямы. Поступил приказ сжечь обоз вместе со всем захваченным в Бахчисарае скарбом. Свалили казаки всё в кучу посреди голой степи, облили со всех сторон смолой. Вдруг скачет адъютант князя Трубецкого: «Стойте, бесовы дети! Зеркало оставьте…»

— Вот так судьба меня от огненной погибили уберегла. И с твоей пра-пра-прабабкой свела…

— С Анастасией Никитичной?

— Скажешь тоже! Говорю же тебе — с Прасковьей Юрьевной! Она, если посчитать, тебе в восьмом колене прабабка. А Анастасия — которая тебе свой хрустальный голос передала — та много позднее, только спустя сто шестьдесят четыре года, родилась. Что головой вертишь? Время, оно, милая, эвон как быстро летит! Будто вчера всё было, а нынче, глядишь, уже новые люди и новые моды. Вот это, я не вижу, по какой моде твоя диковинная одёжка: по французской или по немецкой? Где сделана?

— Эта курточка? Да она в Китае сделана. Сейчас всё в Китае делается…

— В Китае? Оспади, спаси и сохрани! До китайской моды дожили…

— А Анастасия Никитична какая была?

— Анастасия Никитична? По части шпилек и булавок, да насчёт спеть да поплясать — большая любительница была. Первая красавица на всю Тульскую губернию! Не зря за ней из самого императорского дома сватов присылали. А она: нет, говорит, выйду замуж только за Тихона Николаевича, если они меня позовут; а не позовут, смеётся — в монастырь пойду, потому как более мне никто не люб. Ну, Тихон Николаевич ее и позвал. Без малого семьдесят годочков душа в душу прожили. Пятерых детишек родили — все как один приличными людьми выросли: Георгий Тихонович — морской офицер, в Цусимском бою пал смертью храбрых; Ванечка, Иван Тихонович, в путейные инженеры пошёл, туркестанскую железную дорогу строил; Фёдор Тихонович на хирурга выучился, в земской больнице крестьян лечил, в профессоры выбился… Да я ж тебе сколь раз уже рассказывала! Аль и впрямь запамятовала?

— А можно я ещё приду послушать?

— Отчего ж нельзя? И бабки твои, и мамка с сёстрами своими меня завсегда уважали. И ты приходи, коль охота истории мои послушать…

— Я обязательно приду!

— Приходи, милая, приходи. А сейчас не забудь покрывало накинуть — больно в этой зале свет яркий…