Сказка для детей изрядного возраста

у, здравствуй! А ты ничуть не изменился, Додо. Только цветы новые у тебя. Это Белый Кролик заходил? Помнишь, как мы бегали с ним когда-то? Ну, конечно, ты помнишь! А теперь? Я и хожу-то еле-еле. Каждый месяц покупаю себе новые брюки. У последних — размер уже больше, чем номер телефона. Моё тело занимает весь предоставленный ему объём. Может я газ? Но ведь тогда бы я улетела? Додо, ты ушёл и оставил мне вопросы без ответов. А в умных книжках есть только ответы без вопросов. Может, я тяжёлый газ, Додо? Углерод, например? Вот одна моя знакомая, очень глупая бабушка Мери Энн, сгорела на работе… А домашние говорят, что это от того, что я всё время сижу в кресле и решаю твои задачки, и что надо больше ходить. Но ходить — это совершенно невозможно! Если ходить по кругу, то кружится голова. А если идти по прямой, то можно уйти и неизвестно куда прийти. Вот одна моя знакомая бабушка Мери Энн однажды пошла по прямой, а потом её неделю искали. Местная полиция, пожарная команда и карета скорой помощи. А что это за доски у тебя тут на дорожке? И табличка рядом: «Осторожно, ремонт!» Если на досках написано: «Осторожно, ремонт!», значит надо ходить осторожно, особенно если ты о-о-о-очень тяжёлый газ. И медленно. Потому что ты о-о-очень медленный газ. Ну, я пошла. Ой! Я провалилась! Я падаю!! Я лечу!!! Жалко, что я зажмурилась, а там, небось, по сторонам полки с банками, книжками и тетрадками. «Рукописи не горят»… Ой! Это из другой сказки! «Банки из-под варенья никогда не бывают пустыми!» Аксиома — это то, что не требует доказательств, потому что верно. Или это опять другая сказка? А вдруг я буду лететь-лететь и упаду в чужую сказку? И мне там скажут: «Мери Энн, что ты тут делаешь, бездельница! Ну-ка быстро улетай обратно!» А я скажу: «Я никак не могу, потому что я очень тяжёлый газ, я сгорела на работе!» И они сразу предоставят мне самый почётный объем. Бум! Приземлилась! И, между прочим, совсем не больно. А вот была бы я худая, как Мери Энн, пришлось бы искать кучу сухих листьев. А как вы можете искать кучу сухих листьев, когда вы летите с зажмуренными глазами? Ну, всё: теперь уже можно их разожмурить. Или отожмурить? Ну, в общем, больше не зажмуривать. Ну, что ж, очень миленькая комнатка. Но где же дверь? Как же я буду входить в сказку, у которой нет двери? Вот был бы Додо, он бы всё правильно устроил. И лифт, кстати. Если вы приглашаете уже немолодую леди, должны были бы позаботиться о лифте.

— А мы и не приглашали!

— А кто написал «Осторожно, ремонт»?

— Так мы и написали, чтоб никто не ходил.

— Как же можно осторожно «неходить»? Осторожно можно только ходить, а иначе как узнать, осторожно это было или нет? И вообще, вы кто?

— А я Никто. Меня видно, только если внимательно несмотретъ.

— Внимательно несмотретъ, осторожно неходить… Ещё скажите: диетически непитатъся! Вас просто не существует!

— Да? А ну-ка, несмотри направо! Теперь видишь?

— Вижу: в шляпе с перчатками, но почему-то с человечьими ушами — это очень смешно! Послушайте, Никто, а почему я вас вижу справа, когда смотрю налево?

— Потому что я действительно справа, а ты туда внимательно несмотришь. Значит, для тебя я существую.

— А для других? Например, для Мери Энн?

— Ну, это от многого зависит. Вот ты для неё существуешь?

— Я? Конечно! Она же каждый вечер заходит ко мне в гости неесть мой йоркширский пудинг.

— Значит, ты существуешь для неё, а я существую для тебя. Ты знаешь, что такое «транзитивность»?

— Транзи… знаю! Это когда летишь из Лондона в Нью-Йорк через Лос-Анжелес, а твой самолёт опаздывает на два часа.

— Вот! Правильно! Ну, и для тебя ведь существует рейс Лос-Анжелес — Нью-Йорк?

— Нет! Я им так и сказала: компания, которая не дожидается своих пассажиров, для меня больше не существует! Значит, и вы не существуете для Мери Энн. Вот и шоколадный торт — для неё он тоже не существует. А он есть.

— Это опять другая сказка.

— А вы откуда знаете?

— А я её внимательно несмотрел.

— Ой! Лестница! И надпись: «Не влезай — убьёт!» А я знаю! Из не-В следует не-А, а значит там написано: «Не убьёт — влезай!»

— Ну, может быть и так…

— Ну, я полезла? Главное: внимательно несмотреть вниз, а то закружится голова. Эй, Никто! Вы ещё там?

— Там-там… лезь, Алиса, лезь… Встретимся наверху…

Лестница закончилась круглым окошком, и Алиса вылезла на залитую солнцем лужайку.

— Всё-таки, Додо, тебя очень не хватает: приходится самой говорить твои слова. А вдруг я лезла-лезла и вылезла из сказки? И ещё хорошо, если я вылезла у себя в Англии… Впрочем, ничего хорошего. Англия — не лучшее место вылезать из сказок, тем более в пыльных брюках.

Алиса отряхнула брюки и огляделась.

— Кто-то идёт! Добрый день! Вы не скажете?.. Убежал. Наверное, я его напугала. Ещё бы! Когда из-под земли выскакивают пыльные бабушки… Ой! Вон еще кто-то! И несёт огромный транспарант. А на транспаранте написано: «Все на мыборы!»

— Здравствуйте, извините, пожалуйста, но у вас здесь ошибка: должно быть «Все на выборы!»

— Это у вас в Англии выборы, а у нас тут мыборы!

— Ура! Значит я всё-таки не в Англии! А чем ваши мыборы отличаются от наших ны… ой, выборов?

— А тем, что мы сами решаем, кому отдавать свой голос, а вы выбираете из тех, кого вам выдают.

— А тот, в клетчатых брюках, он тоже на мыборы?

— Разумеется! Здесь же ясно написано: «Все»!

— А кто это, и почему он со мной даже не поздоровался?

— Это Сэр Электор. Он молчит, потому что уже отдал свой голос.

— Кому?

— Своей жене.

— И что жена?

— Она теперь поёт на два голоса в хоре хордовых.

— А как же Сэр Электор читает элекции без голоса?

— Он читает их про себя. И ты, кстати, могла бы тоже про него прочитать, а не отвлекать серьёзных людей глупыми вопросами.

— А где прочитать? Эй! Куда же вы?! Ну вот. И этот тоже убежал. Какая-то невежливая сказка получается: все убегают. Ладно, посмотрим, что будет дальше. Вот. Все ушли. Значит, самое время заняться любимым делом. А какое, Алиса, у тебя любимое дело? Разумеется, сидеть и расстраиваться: как же ты располнела. Очень подходящая лужайка для такого важного дела! Садись, Аписа, не стесняйся. Располагайся поудобнее и начинай расстраиваться. А вот и пакетик с миндальным печеньем: он всегда сам появляется, стоит только начать расстраиваться. И кстати, раньше я всегда раздваивалась: одна моя половина говорила: «Какое вкусное печенье, скорее съешь его!», а другая кричала: «Не ешь печенье, Алиса, в каждом печенье по 742 калории!» С тех пор как я начала растраиваться, жить стало вкуснее: первая половина меня говорит «ешь», вторая — «не ешь», а третья — «ешь, конечно!» И не надо мне рассказывать, что не бывает трёх половин! Всё зависит от того, чьими половинами мерять. Вот если, например, Мери Зиниными, то получится… дайте посчитать…

— Прекрати немедленно есть печенье, а то ты скоро заполнишь всю поляну!

— Ой! Я всё раздвигаюсь и раздвигаюсь! Я уже не успеваю считать половинки! Что же делать?!

— Скорей выбрось пакет!

— Ох, спасибо. Говорящий цветок! А то я чуть со счёта не сбилась.

— Сама ты цветок — божий одуванчик!

— Это же Кузнечик! Добрый день, уважаемый, простите, пожалуйста, я вас не сразу заметила!

— Да, я — кузнечик! И тебе того же советую. Каждый, между прочим, сам кузнечик своего счастьица. Недаром говорят: куй счастье, да несчастье помогло.

— Нет-нет, постойте! Говорят совсем не так! Куй железо — вылетит, не поймаешь! Ой. Что-то не то… Вспомнила! Рано вставать, рано ковать… Опять не так?

— Гляди-ка, до седых волос дожила, а всё та же путаная девчонка!

— Нет уж! Вот на этот раз вы меня не запутаете! Я глаз не смыкала, учила стихи, на случай если опять попаду в какую-нибудь сказку. Чтоб не вышло, как прошлый раз с крокодильчиками речными.

— Так-таки не смыкала?

— Ну-у-у… немного присмыкала…

— Тогда давай что-нибудь коротенькое, а то я спешу.

— Я вот из Гоголя помню: «Я тебя крокодил, я тебя и убью!» Ой, нет, лучше из Маяковского:

— Ну да, если всё читать присмыкаглазами…

— Нет, постойте! Я еще знаю:

— Я, пожалуй, пойду. А то так с тобой ещё разучишься кроковать!

— Ушел. Знаешь что, Алиса? Хватит растраиваться! А то потом разбредёшься на все четыре стороны, то есть на все три — собирай тебя потом! Так что вставай и — вперёд!.. Легко сказать вперёд, а дорога-то в обе стороны! И в какую идти? Значит, надо найти цель! Потому что если идти без цели, то может оказаться, что всё это время ты шла назад. Что-то нигде вокруг не видно никакой цели… А если без цели идти назад? Тогда ведь может оказаться, что я всё это время шла вперёд? Тогда в путь!! Хорошо, что никто не видит, как я пячусь.

— И очень даже прекрасно вижу!

— Ой, привет, Никто! Как хорошо, что вы снова появились! Но если вы появились, почему я вас не вижу?

— А я как раз там, куда ты смотришь — сзади.

— Ура! Если вы сзади, значит спереди у меня зад, а сзади у меня перед! Теперь я точно знаю, куда надо идти! Разворачиваемся и шагом марш назад, то есть вперёд! И вас теперь вижу, особенно, если внимательно неприсмотрюсь. Даже песня такая есть:

— Странная какая-то песня…

— Да, наверное, её какие-нибудь странники писали. Есть такие поэты-странники: пишут очень странные песни. Вот послушай:

— Посмотри, Никто: какой странный дом! На нем вывеска: «Работа». И люди! Много людей! Целая толпа! Одни входят, а другие выходят! Пойду спрошу, что там. Извините, пожа… Пронёсся мимо, как будто меня тут и нет вовсе. Простите, любезнейший, вы не ска… И этот убежал. Что это, они не хотят со мной разговаривать?

— Ты разве не видишь, они же спешат на работу! Ты бы лучше разговаривала с теми, у кого выходной.

— А где найти тех, у кого выходной?

— Это же очень просто: те, кто входят — у тех входной, а те, кто выходит — выходной.

— Интересно, что же там внутри? Я одним глазком загляну и… Нет, пожалуй, лучше двумя, а то куда же я дену второй? Ой, смотри-ка, на дверях стоит какая-то коза с тремя рогами!

— Не коза, а служащий проходной! Вам надо на работу?

— Мне? Зачем? Я на пенсии давно!

— Ну, тогда отойдите, не мешайте людям входить! Проходите, граждане, проходите.

— Уффф. Не пустили. Вот бы узнать, что они там делают!

— Ну, а ты, Алиса, когда ходила на работу, что ты там делала?

— Я? Ничего интересного. Самое скучное, что только можно придумать.

— Ну, вот и они тоже делают самое скучное, что только можно придумать. Каждый старается найти себе дело поскучнее. А тем, кто не нашёл, помогает Министерство скучных дел.

— Какая скука!

— Зато потом есть выходной.

— Да, я помню… А кто это кружится там, за домом?

— Это наши круженики! Они круглый день за Работой.

— Без выходных? Бедняжки! Послушайте, Никто, у меня ещё один вопрос.

— Задавай скорей, пока не появился другой, иначе как ты будешь знать, на какой из них я тебе ответил?

— Вот скажи, зачем этой козе третий рог?

— Так это же у неё такая трироготива — впускать и выпускать. Послушай, Алиса, ты не забыла ещё, что шла к цели?

— Да-да! Конечно, к цели! Я, правда, не поняла, к какой, но зато точно знаю, что она там! Скорее к цели!

Вдруг кто-то железной хваткой схватил Алису за руку.

— И кстати, Никто, вы могли бы и сами произносить текст автора.

— Как же я узнаю, что говорить, если сказку сочиняешь ты?

— И этого, огромного, тоже я сочинила? Отпустите меня немедленно! И вообще, кто вы?

— Я гирижор хора хордовых! А отпустить даже не подумаю! Признавайся, Алиса, ты взяла «до» второй октавы?!

— Я ничего не брала! Меня вообще тут не было! Может это они? Ой, какие смешные! Они хордовые, да?

— Бесхребетные! Если не услышат «до», совершенно не могут петь «после». Бестолковые! Беспаспоррртные! Безррработные!

— А это уже из другой сказки!

— Да? И её тоже ты написала?

— Нет. Её списал Алексей Толстой у какого-то Карло!

— Всё ясно: Карл у Клары украл кораллы, Толстой у Карла украл сюжет, а Алиса у хора взяла «до» второй октавы!

— Какие глупости!

— И нечего дуться! А уж если дуешься — дуйся в дудку!

— Какая смешная дудка! И ни одной дырочки сверху. Она же совсем не дудит!

— Не дудит, потому что в ней была нота «до» второй октавы, которую ты взяла.

— Как? Всего одна?

— Наши селекционеры разводят в каждой дудке по ноте, в крайнем случае, по две. Вот в этой — «фа-соль», а в этой «ля-ля» разводили. А в твоей — «до». Дуй, не отвлекайся.

— Ушёл. Странный какой-то гирижор… Интересно, он действительно гирями питается? Что-то я дую-дую, а звука всё нет. Никто, как вы думаете, долго мне ещё дуться?

— Главное, ты вся в эту дудку не выдуйся.

— И тогда будут объявлять: «Выступает выдующийся музыкант Алиса!»

— Посмотри на себя!

— Ой! Я совсем худая! И всё худею и худею! Я уже хуже Мери Энн! Мамочка! Я вдуваюсь в дудку! У-у-у-у… Никогда раньше не бывала внутри дудок! Какая я теперь стала тонкая — как иголка! Зря они ещё дырочек не провернули: такая темнота в этой дудке, хоть глаз выколи! Интересно, чем иголке можно выколоть глаз? О! Вот она — «до» второй октавы! Лежит себе, спит!

— Уважаемая, проснитесь, вас ищут.

— До?

— Весь хор с ног сбился, а вы тут просто спите!

— До-о-о.

— Ну, так я могу сообщить снаружи, что вы нашлись?

— До!

— Тогда я пошла. Счастливо оставаться. Ой, и упала в стог сена. Никто, вы здесь? Лучше б вы его мне подстелили, когда я падала из Англии. Надо мне скорее потолстеть, а то я тут совсем растерялась.

Недаром говорят: легче иголке пройти сквозь верблюжье ушко, чем найтись в стоге сена. Никто, как вы думаете, что нужно сделать, чтобы потолстеть?

— Думаю, что поесть сладкого.

— Что, и в сказке тоже?

— Думаю, везде.

— Скукотища! У вас осталось ещё то миндальное печенье?

— На. И кстати, можешь поесть немного и остановиться, а не толстеть до прежних размеров.

— Ага, а что же я буду делать со всем своим гардеробом? Звать соседей и носить втроём? Соседа слева вдевать в левый рукав, а соседа справа — в правый? К тому же — о! — вот оно и кончилось всё, это печенье. А что это там за круглое полосатое?

— Ну, как же? Это же и есть твоя цель! Так, за едой и разговорами, незаметно до неё и дошли.

— Мне надо непременно попасть в цель!

— Ты уверена? А вдруг там конец?

— Конец чего?

— Сказки, дитя моё, сказки…

— Ой, Никто, вы становитесь похожим на Додо. И не надо меня пугать! Конец так конец! Должна же я, наконец, узнать, что за сказка у меня получилась? Ой! Что они делают! Эй, уважаемые! Зачем вы засовываете мою цель в мельницу?

— Перемелется, мука будет!

— Какая-такая мука?

— Цельная!

— Зачем же мне цельная мука? Я ведь пока ещё не Мери Энн? Или уже да? Никто, как вы думаете?

— Алиса! Хватит болтать! Мы тут все ждём только тебя!

— Ура! Значит не Мери Энн! А куда это мы попали, и кто все эти люди?

— Мы? На мыборы. А эти люди — счётная комиссия.

— А зачем на них цифры?

— Комиссия называется счётной, если каждому её члену можно поставить в соответствие натуральное число.

— Да-да, я что-то об этом слышала… А этот, который то встает, то садится — это, наверное…

— Слово предоставляется преседателю счётной комиссии.

— О! Я так и подумала.

— Меньшинством голосов президентом избирается Алиса Плезенс Лидделл! Ей не был отдан ни один голос.

— Какие глупости! Избирают большинством голосов!

— А нам не нужен президент, который будет петь с чужого голоса. Тем более хором!

— Но я даже не знаю, президент чего?!

— А этого не знает ни один президент. И кстати, Алиса, а кому ты сама отдала свой голос?

— Я? Никому! Зачем же вам президент без голоса?

— О! Это как раз самый удобный вид президентов! Право голоса у президента — это рудимент устаревшей системы! Впрочем, как и лево голоса президента.

— Послушайте, Никто, ну скажите вы им, что мне без голоса никак нельзя! Меня без голоса переспорит даже Мери Энн!

— Нет уж! Сама их придумала, сама и выкручивайся! Тем более, я здесь Никто, меня всё равно не станут слушать.

— Сейчас я их убеждю! Убежу? Убегу! Послушайте! Человек без голоса — что крыша без крыл, что степень без корней, что коза без баяна.

— Ой, а что это они? Заснули?

— Это ты их заворожила своей пылкой речью.

— И как же их теперь оттвораживать?

— Думаю, никак. Только переждать это творожное время.

— Что ж, придётся теперь сидеть и ждать без цели и без миндального печенья… У-у-у-у… Я, пожалуй, вздремну пока, а вы меня разбу-у…

* * *

— Уважаемая леди, просыпайтесь, пожалуйста!

— Ой, кто это? Никто?

— Почти. Кладбищенский сторож. Пойдёмте, мне закрывать пора.

— Как же я уйду? Я же президент не знаю чего, а они там недооттвороженные…

— Я о них позабочусь, леди, не волнуйтесь.

— Спасибо вам. Это так мило с вашей стороны! До свидания!

— До свидания двадцать седьмого января следующего года, мэм.