Как поймать эльфа
Сказка для детей изрядного возраста
прилавком, между длинным парнем с морскими рыбками и приземистой бабусей со столь же морскими свинками, расположился мужчина, замотанный по брови шарфом. Он открыл клетчатую сумку и вынул оттуда трех литровую банку. На её дне, среди кусочков цветной бумаги, сидели эльфы.
Парень с морскими рыбками согнулся во втором своём метре и заглянул в банку.
— Это что? — спросил он с тоном превосходства хордовых над жесткокрылыми.
— Эльфы.
— Почём?
— Пятьсот рублей.
Парень уважительно протянул мужчине руку:
— Борис.
— Семён, — буркнул мужчина, снимая рукавицу.
Тут из-под локтя заглянула приземистая бабуся.
— И зачем они?
— Ну а хомяки твои зачем?
— Это морские свинки, — обиделась бабуся, — детям развлечение.
Морские свинки нахохлились, всем своим видом выражая нежелание кого-то развлекать.
— Эльф. Волшебное существо.
— И чего они умеют? Желания исполняют?
Лицо, замотанное шарфом, изобразило сарказм.
— Ага. Стоял бы я тут тогда.
— Может удачу приносят?
— Мне не носили.
Бабуся замолчала. Эльфы лениво ходили по банке, зевали, взмахивали крылышками. Ярко-оранжевая парочка прижалась личиками к стеклу.
Между рядов с клетками и аквариумами неспешно проходили разнообразные люди в пальто и пуховиках, с сумками и просто, взрослые и дети. Всё это разнообразие бубнило, перемешивалось и выдыхало пар из ртов. К Борису подошёл большой, ватой набитый дед. В ногах у него мыкался мелкий ребятёнок непонятного пола с варежками на резинках.
— Черви есть?
— Трубочник есть, мотыль.
— Деда, смотри!
— Мотыля покажи.
— Деда-а-а!
— Вам два коробочка? Три?
— Чего он дохлый такой?
— Деда, это чего в банке, а?
— Где дохлый, мужчина? Путёвый мотыль.
— С какого он бока путёвый?
— Деда, смотри — девочки с крылышками!
— Розовый. Вкусный. Берите!
— Сколько просишь?
— Двадцать пять.
— Де-е-е-е-е-д-а-а-а!
— Уступи десятку за два коробка.
— Не могу, мужчина. Себе в убыток торгую.
— Дед!
— Три шкуры дерёте! Торгаши!
— Вы сколько брать будете?
— Да уж не ведро!
— Берите три коробка, десятку уступлю.
— Де-душ-ка!
— Ладно, давай два коробка, коль уступаешь.
Ватный дед отслюнявил червонцы и спрятал пакет во внутренний карман. Поближе к сердцу. Ребятёнок похлопал деда по колену.
— Деда! Ну смотри — фея!
Дед приблизил левый глаз к трехлитровой банке, поморгал и отодвинулся.
— Чего за звери?
— Эльфы.
— Деда, давай купим!
— Сколько просишь?
— Пятьсот.
Дед отодвинулся и загнал взглядом Семёна, банку и прилавок во внутреннюю прицельную рамку.
— Иди ты. На птичьем по двести никто не берёт.
Семён подтянул шарф и пробубнил:
— А я и не навязываюсь.
— Самцы?
— Поди разбери.
— Мотыля едят?
— Не. Они как бы любовью питаются.
— Ась?
— Любить их надо. Тогда живут. Без любви дохнут.
— Деда, бери! Я их уже люблю.
— Молчи, Валька! — ответил дед, оставив половую принадлежность ребёнка под вопросом.
— Мужчина, возьмите лучше морскую свинку! Пол кило восторга!
— Нет, свиней вокруг и так полно. Свинья на свинье.
— Деда!
— Мелкие они у тебя. Морёные. Давай, за триста возьму.
— Четыреста.
— Совесть есть? Есть совесть у тебя, я спрашиваю?
— Ладно. Чтоб почин не спугнуть.
Семён подвинул банку к краю прилавка и кивнул Вальке.
— Протяни руку.
— Выбирать, да?
— Не. Они сами выбирают.
Крошечный эльф морозно-синего цвета вспорхнул Вальке на палец, ухватился ручонками и забрался в ладошку.
— Ну вот. Кормить его не надо, поить тоже. Люби только, одного не оставляй, а то заболеет.
Ватный дед ухватил ребятёнка за капюшон и потащил дальше. У прилавка остановилась немолодая пара. Жизнь их склеивала, отрывала и опять сминала вместе. И вот уже они друг без друга не полны. Выпуклость к впадинке.
— Что это? Здрасти! — сказала женщина удивлённо.
— Эльфы.
— Посмотри, Серёженька, чудо какое!
Мужчина что-то буркнул и остался на месте.
— Они продаются? — женщина приблизила глаза к стеклу, осторожно постучала ногтем.
— Пятьсот рублей.
Женщина заворожено извлекла из кармана кошелёк. Семён пододвинул банку, но ни один эльф к ней в руки не пошёл.
— Дайте вот этого — зелёненького.
— Видите — не идёт он к вам.
— А вы достаньте.
— Не могу. Сам должен прийти.
— Так он не идёт.
— Вижу. Значит, не продам. Извиняйте.
— Как? Почему же?
— Им, эльфам, любовь нужна, иначе помрут.
— Ну вот и хорошо! Я его буду любить, ухаживать буду за ним.
— Ухаживать… Не продам, коли сам не идёт.
К прилавку пододвинулся муж.
— Я что-то не понял, тут рынок?
— Рынок-то он рынок, но… не продам. Ну сдохнет он у вас.
— Идём, Лен, — сердито дёрнул жену за рукав Серёженька.
— Но…
— Пошли. С психами я ещё не связывался.
— Хотите — тысячу заплачу? — сказала Лена.
Семён всплеснул руками.
— Барышня, да это тут при чём? Вот я его вам продам, а он любовь к себе притягивает, требует. А ежели пересилит супруга вашего?
— Как это?
— Да просто. Магическое существо. Без пропитания ему нельзя, материального-то оно и в рот не возьмёт! Или супруга разлюбите, или эльф помрёт. Хорошенькая покупка.
— Вы… шутите, да?
— А вот, дамочка, возьми лучше свинью морскую! Или двух!
— Свинью? — испуганно спросила Лена.
— Ага! — радостно сказала бабуся и соломинкой простимулировала свинку показать свои стати.
Рыжий, косматый, угрюмый жирдяй забрался в колесо и сделал несколько шагов вперевалку.
— А? Глянь, какие кунштюки ушкваривает!
Зелёного эльфа, получил пятиклассник без шапки и двух зубов. Лимонно-желтый выбрал себе в хозяйки смешливую девушку с пирсингом. Вид железных шариков в носу, в губе и даже на языке потряс Семёна, но эльф не задумываясь вспорхнул ей на воротник. Бирюзовый эльф устроился в варежке сухонькой старушки с сияющими глазами. Она дала за него Семёну сто рублей мелочью и веснушчатое зимнее яблоко.
За три часа он распродал всех эльфов, кроме одного. Оранжево-красный, как язычок пламени, ни к кому не хотел идти.
— И часто они так… кочевряжатся? — спросил Борис.
— Да бывает.
— И чего тогда?
— Ну чего. Обратно отпускаю.
Борис достал термос кофе и развернул из фольги два бутерброда с копчёным салом. Приземистая бабуся скребла ложкой в кастрюле с картошкой и варёной рыбой. Семён перекусом не озаботился.
— Ты их где ловишь-то? Или секрет? — спросил Борис, активно жуя.
— Внучка ловит.
— А где?
— Да не скажет он, — сердито постучала ложкой о край кастрюли бабуся, — жмот.
— А чего не сказать-то? Я секретов не делаю. Берёт внучка моя, Милка, коробку акварельной краски. Только медовая нужна, и вообще лучше мёда добавить для густоты. Липового. Дальше — надо в ванной всё зеркало разукрасить акварелью, погуще так. И разрисовывать надо в темноте. И чтобы девочка разрисовывала. Как высохнет — вносим свечку, только зайти надо спиной вперёд. Самое оно, если на стекле останется одно окошко, или два, тогда может и приманишь. Потом просто — банку трёхлитровую приготовь. Перед зеркалом бумаги цветной настриги. У них же там всё серое, у эльфов, вот они на цвет-то и клюют. Ну а как они, стало быть, из зеркала полезут, ты их банкой и накрывай. Да! Забыл совсем! Одежду надо надеть шиворот-навыворот, эльфы тогда не увидят. И булавку медную прицепи на ворот. Чтобы того… глаза не отвели.
— Чего?
— Ну мне раз глаза отвели, так я целый час в ванной стоял и в зеркало пялился.
— Зачем?
— Выход искал.
— Из ванной?
— Тьфу, пропасть. Из зеркала.
Слушатели расхохотались. Бабуся прохрюкалась и вытерла рот платком. Борис, опершись о прилавок, некоторое время ещё побулькивал, но вдруг поднял глаза и осёкся. Семён махнул рукой и выпустил сквозь шарф кубометр ротового пара:
— Да чего вам объяснять — всё равно не поверите!
Перед прилавком невесть откуда оказался неприятный, известный всему рынку детина. Звали детину Соплёй. Но звали его так за глаза и в верной компании.
Был он высок ростом и лицом широк — по блину на каждой щеке поместится. Волосы, брови и даже реснички — бесцветные, как подвальная плесень. Глаза васильковые и пустые, по меткому слову поэта: как два пупка. Сын директора рынка, и сволочь крайнего разбора. Сейчас он был слегка поддавши. В такие минуты его настроение колебалось на кромке. С одной стороны — буйное веселье, когда он бегал по рынку, натянув на голову отобранный у вьетнамцев малиновый бюстгальтер арбузного размера. С другой стороны — гадючья злоба, плевки в суп обедающим торговцам, затоптанная корзинка с котятами. А переход осуществляется лёгким толчком с любой стороны.
Сопля привалился к прилавку спиной, иронически глянул на толкущихся покупателей. Ухватил лапой плюгавого паренька с косенькими глазами.
— Эй, китайса, курить дай!
Китайса вынул пачку, Сопля поплевал на пальцы, вытащил две сигареты, одну сунул в рот, вторую уронил. Китайса дал прикурить. Сопля почавкал, окутался дымом, забрал пачку и зажигалку, отвесил добродушного пинка. Покурил, осовело, наблюдая за дерущимися воробьями. Развернулся к Борису.
— О! Здорово, барбус!
— Здрасти, Эдуард Иваныч. — Улыбнулся барбус Борис, приветливо прогнувшись.
— Ну, чё тут? Как торговля?
Барбус неопределённо скособочился, всем видом показывая, что хотя он и тронут заботой Эдуарда Ивановича, но мотыль квёлый, рыбок не берут, и свободных денег совершенно нет.
— Ладно, брось шлангом прикидываться. Курить будешь?
— Я, Эдуард Иваныч, завязал. Здоровья-то нет, как у Вас!
— Потому что здорово… это… здоровый образ жизни веду!
Сопля придвинулся к Борису. Свёрнутая бумажка перекочевала из руки одного в обширный карман другого.
— Ладно, торгуй, мотылёк. Ах-ха-ха! Ловко подколол? Мотыля продаёшь — значит мотылёк!
— Хрю-хрю-хрю! Здравия желаю, Эдуард Иванович! — улыбнулась пластмассовыми челюстями бабуся.
— Здорово живёшь, Микитична!
— Вы вроде как с лица схуднули, Эдуард Иванович?
— На фитнес хожу. Знаешь что такое? Это когда спорт.
— Ну, дай-то Бог! — истово перекрестилась Микитична. — Нам и без надобности уж.
— Ладно. Хватит мне зубы это самое. Чего там у тебя?
— Как перед иконой, чтоб у меня руки отсохли, если вру!
— Так.
— Нету! Ни одной не продала! А всё конкуренты!
— Какие конкуренты?
— Да вот, — сказала подлая бабка и указала на Семёна, — пять клиентов отбил!
Семен и, отчасти, Борис опешили. Сопля вдруг увидел Семёна с его банкой, как будто они только что вывалились из Зазеркалья.
— Оппа! Ты кто такой? Ты чего тут стоишь, а?
— И чего? Купил, вон, место и стою. А что?
— Чего ты тут толкаешь?
— Эльфа вот.
— Дрянь какая-то летучая, — вклинилась Микитична, — больная наверное, не ест ничего! Сам говорил!
— Нуксь!
Сопля залапил банку. Она почти целиком поместилась в его ладони.
— Оппа! Зашибись! Засушу и на зеркало в тачилу повешу!
— Ты давай не борзей! Поставь банку!
— Пасть закрой, дедушка! — элегантно парировал Сопля, для верности положив вторую ладонь Семёну на лицо. Лицо тоже поместилось в ладони целиком.
— Эт! Ты руки-то убери!
Сопля потряс банкой, отчего крохотный эльф свалился и стукнулся головёнкой о стенку. Потом он сунул банку под полу и пошёл в сторону дирекции, задевая шапкой жестяные козырьки навесов.
Семен перелез через прилавок и крикнул:
— Да что же?! Воруют же! Эй!
Соседи по прилавку превратились в болванчиков с отпущенными нитками — стояли, глазами хлопали, внутренне радовались чужому унижению. Сопля невозмутимо удалялся.
— Эй! Харя!
Сопля продолжал уходить. Эльф в банке попробовал вылететь, но опять стукнулся об стекло.
— Тьфу! Да и пошёл ты! Щенок! Трус! Сопляк!
Такого оскорбления Эдуард Иванович не вынес. Он повернулся, сделал четыре шага, подкинул банку с эльфом и запустил в голову обидчику.
Машина «скорой помощи» долго пыталась протиснуться к рыночным воротам. Наконец встали как-то между бородатым дедом с гусями и бабой с крупами. Румяные, вонючие от табака санитары резво помчались в толчею. Принесли Семёна с бурым от крови лицом. Он лежал такой маленький, жалкий, вцепившийся в ниточку жизни. Шептал: «Убил… убил… убил». Хлопнули двери, распугала жирных воробьёв сирена. Баба с крупой охнула и уселась на мешки.
Трупик эльфа, раскатанный кованными ботинками в лоскуты, пролежал в грязном снегу недолго — зашипел и превратился в ничто.
Сопля сидел в рюмочной. Перед ним стояла тарелка пельменей со сметаной, стопка, графинчик. Он налил стопку, выпил, с хрустом откусил пол-луковицы, пожевал, закинул в рот пельмень. Самое оно, после физических упражнений да на морозце выпить ледяной водки под пельмешки. Настроение у Сопли вновь было превосходное. Солнце проплавило в ледяной корке на окне полынью. Раскалённые добела пылинки плавали в косом луче. Сопля налил ещё стопку, закусил, запил стаканом горького шипучего пива. Разжевал ещё один пельмень и пошёл отлить. Потом в туалетном предбаннике долго мыл руки, поскольку был он великий аккуратист.
Перед самым выходом Сопля заглянул в мутноватое зеркало. Вскочивший утром над губой прыщик почти уже созрел. А сразу под третьим писсуаром лежала толстая золотая цепь. Сопля резво обернулся и подошёл к писсуару: на метлахской плитке распластана обёртка от конфеты.
Он вернулся к зеркалу и опять всмотрелся в ненаглядный прыщик. Но глаза уже сами скосились на писсуар. Цепь! Цепяра толстенная! Лежит в пятне солнечного света — даже звенья можно разглядеть. Что за чертовня? Сопля опять подбежал к. писсуару. И даже заглянул в него. Ничего нет. Солнечный зайчик вдруг появился на ботинке. Сполз по замше на пол, скользнул к выходу из туалета, замер на месте. Вот она! Широкая цепь, нездешняя, как из гробницы фараона. Лежит на полу. Сопля наклонился над ней — цепь рассыпалась на солнечные пятна! Голова закружилась. Зайчики глумливо запрыгали по полу, вскочили на стену, подползли к зеркалу. С той стороны тупо смотрел мордастый юноша. Сопля подбежал к зеркалу, зацепившись ногой и вывернув плитку с куском бетона. Стекло обернулось прямоугольным окошком, и стремительно зарастало какой-то серой изморозью. В окошко смотрел он сам, длинная нить слюны свисала на воротник. За спиной стоял бледный юнец и вытаскивал из его кармана кошелёк. Второй юнец притоптывал в нетерпении у двери.
— Эй! — крикнул Сопля, ударив в окошко кулаком. — Эй там! Пацаны!
Увы, и его двойник, и тощие наркоманы совершенно ничего не видели сквозь зеркало. Сопля обернулся. Мир выцвел. Вокруг волнами разрасталась чёрно-серая плесень. С шипеньем истаивали и блёкли краски. Он всплеснул руками — спортивный костюм мазнул в воздухе алым. Цвет сползал и с него, стремительными акварельными дымными струями. С визгом Сопля рванул на тусклый свет в проём двери. Снёс плечом часть крошащейся стены, выбежал в огромную залу с мутным, взболтанным воздухом, стал посреди неё и взвыл совсем уж по-волчьи:
— Отче мой! Еже веси на небеси! Ну чего?! Пусть светится имя! Я больше не буду! Выпустите меня отсюда! Во имя Отца и Сына, аминь!
И дикая молитва помогла — в сажевой тьме Сопля увидел маленький квадратик живого цвета! Он пошёл к нему, расталкивая какие-то осыпающиеся шершавые столбы. А тьма наливалась силой, высасывала реальность, уже и руки стали как стеклянные — кости видно. Того и гляди — растворится. Но — нет. Успел. Успел, чтоб ему сдохнуть! Протиснулся сквозь радужное окошко! А тьма шипнула бессильно да и сгинула. И он смеялся, смеялся до икоты, и катался по холодному фаянсовому полу. А потом кто-то невидимый опустил на него сверху большую стеклянную банку.
Огородник с острова Басаноту
Сказка для детей изрядного возраста
И тогда поссорилось Море с Яквой Поедателем Ветра. Яква разгневался и плюнул в Море. И тогда Море закипело. Рыбы и придонные твари сварились и возопили от боли. Небо наполнилось огнём от их криков. Заплакал Яква сделанному и вырвал себе глаза и бросил в Море. И сделались они Островами. Всех людей, уцелевших от гнева, посадил он на них. И содрал с Неба ночь, и соткал из неё Тьму. И окружил Тьмой острова.«Хроники Яквы Поедателя Ветра». Шестая нить, девятый узел.
Так наш Мир лежит внутри круга Тьмы. А снаружи круга лежит Аверс. Там нет солнца и вида и жизни. Только духи умерших.
еня зовут Слай. Я жил на острове Басаноту. Если сесть в лодку и грести на север, то скоро можно доплыть до острова Басанофри. Там живут Краснобородые. От нас они отличаются мало. Разве что, срамники, едят живородящую рыбу.
У меня на лбу синяя полоса. Хелфер нарисовал за то, что я в пять лет загарпунил ската. Сейчас мне десять. Среди одногодков я был самый лучший Ловец, и меня даже стали пускать к Костру Шуфу. Пока не свалял дурака.
Началось всё со старого Огородника Хро. Он помер в полдень, после дождя. Я конопатил лодку на берегу и краем глаза видел его потешную шляпу. Она плавала между кустами смородины, как черепаха. Потом Хро кинул мотыгу, уселся на лавку, потянулся к деревяшке, которая у него взамен правой ноги, култыхнулся вперёд да и помер.
Вечером его положили в лодку. В правую руку дали горсть земли, в левую — флягу воды. Потом Шуфу и Хелфер сели в свои лодки, взяли Хро на буксир и погребли в сторону Тьмы. Все мы стояли и смотрели. Хоть Огородники в любой деревне завсегда первые дурачки, Хро было жаль. Он ведь Огородником стал уже в старости — в тридцать пять шипохвост оттяпал ему ногу, а до того, говорят, всем Ловцам Ловец был.
Перед отплытием Шуфу позвал помощника Хро, напялил ему на голову шляпу и сказал:
— Перед лицом ветра Олэ и Яквы-Поедателя: теперь ты, Пат, наш Огородник.
И Пат поклонился, взял мотыгу и пошёл на огород. Пат — самый настоящий Огородник. Лишился правой руки в шесть лет, да и ума ему Яква в голову немного вдунул.
Следующим утром нас собрал Кан. Мы расселись по лодкам и вышли на Ловлю. Утро выдалось облачное. Распустили паруса и пошли спокойно по ветру. Кан сунул в воду слухарь из рыбьего пузыря, прижался к нему ухом и знай показывает куда править. Не прошло и часа, как услышал он косяк краснух. Не ахти, конечно, да уже неделю животы подвело. Похватали мы остроги, смотрим в воду. И надо же было Кану слухарь уронить! Пузырь засвистал, зашипел, по волнам запрыгал. Краснухи — твари битые, сразу на глубину ушли. Стали все рядиться — что дальше делать? Умом — надо домой идти, потому Ловли не будет. А животом — всем кушать охота. Долго спорили, потом Кан руку поднял.
— Ловля.
Ну и ладно. К часу Медузы — ничего. К часу Ската — пусто. К часу Акулы я подхватил рукой осьминожку и прилепил Орлю на плешь. Вот и вся добыча. На Кане лица нет, ловцы скоро ныть начнут. И тут я увидел слюга!
Понятно, что не самого слюга — он глубоко шёл. Пузырьки такие мелкие. Ложатся себе на воду ровной стёжкой. Я Орля в печёнку ткнул:
— Гля!
— Чего те надо?
— Тихо ты. Слюг.
Кан как увидел — сразу ожил. Достал самый тяжёлый гарпун, выбрал трос, изготовился. Ловцы надели камышовые хваталки, трос взяли эдак нежно. Я тоже потянулся, но Кан мне кивнул головой на второй гарпун. Схватил я его, сердце колотится — сейчас слюга возьмём! Это ж месяц в Море можно не ходить. Во-первых — мяса целая гора. Потом — из костей самые лучшие гарпуны получаются. И ещё жир у него целебный. И шкура очень подходящая. На лодках никто не дышал. Кан ноги расставил пошире, гарпун над головой занёс, прогнулся, замер, хекнул и бросил его прямо на локоть впереди дорожки. Минуту ничего не было, а потом стали всплывать на воду чёрные, масляные пузыри.
Есть! Ловцы трос ухватили. Под лодками прошла тень, слюг выпрыгнул. Ну и здоровый, я вам скажу! И давай он нас мотать! То нырнёт на глубину, то выскочит и зубами клацнет. Одурел от боли и пошёл к берегу, только брови держи, чтоб не сдуло! Все мы голосили, кто во что горазд. Громче всех орал плешивый Орль, аж сопля из носа вылезла от усердия. Только вижу я — ловцы трос удержать не могут. У иных руки в крови, а кто уж выпустил.
— Кан! — Кричу. — Надо второй гарпун!
— Нет! — Орёт. — Рано! Всем держать!
Чуть зубами не вцепились.
— Кан!
— Рано!
— Уйдёт!
— Заткнись!
Тут я вспомнил, как от нас из-за Кана краснуха ушла. Ещё не хватало, чтобы мой слюг ушёл. Вскочил я, занёс гарпун и бросил по курсу. Попал, между прочим. Только метил в голову, а попал, кажись, в хвост. Потому что слюг, скотина, развернул от берега и дал ходу к Тьме. Как мы его осаживали! Я чуть мизинца не лишился, да все зря. За тысячу локтей от Тьмы пришлось его отпустить. Слюг только хвостом стукнул да во Тьму и уплыл. Духам предков на обед. Или Якве, коль он кроме ветра чего-нибудь ест. А мы остались без обеда. Так я свалял дурака.
* * *
Из лодки выбрался последним. Всё племя собралось, Шуфу пришёл и Хелфер. Кан на меня рукой махнул и крикнул:
— Из-за него, такого-сякого, слюга упустили!
Женщины, понятно, в рёв ударились.
— Стереть у него полоску со лба! Сосунок ещё на Ловлю ходить!
— Прогнать, сына крабьего! Пусть его краснобородые кормят!
— Кто ему гарпун доверил, а?
Срамно сказать — чуть меня до слёз не довели. Но тут Хелфер вперёд вышел. Положил мне руку на голову и говорит:
— Гарпун ему дал я. А ты, Орль, учился сети вязать, когда он первого ската убил.
— Верно!
— Нос-то! Нос вытри!
— А кто слюга выследил? Кто, я спрашиваю?
— Знамо дело — Слай!
Хелфер велел рассказать, как всё было. Кан рассказал.
— Слай, ты зачем второй гарпун кинул?
— Боялся, что уйдёт.
— Не поверил, выходит, Кану?
— Выходит.
— Не так страшна ошибка, как непослушание.
Хелфер растёр в ладони золу от костра и пальцем нарисовал мне на лбу полосу. Все примолкли.
— Всем слушать. Именем ветра Олэ, при свидетельстве Моря и Тьмы. За непослушание наказывается Слай. На десять дней синяя полоска закрыта чёрной.
— Да.
— На десять дней ты лишён Моря.
— Да.
— На десять дней ты отдан в послушание Огороднику.
Тут я на задницу и сел. А Пат подошёл, похлопал меня по плечу и говорит:
— Завтра к рассвету приходи. Репу пропалывать будем.
И во весь рот осклабился. Я сразу понял — никогда мы с Патом не подружимся. И, конечно, ошибся.
* * *
Мама говорила: «Олэ дует во все стороны. Жди ветра в лицо — подует в спину».
Через восемь дней прополки репы и обирания жучков Пат стал моим приятелем. Что он умел, так это говорить. Как можно такую прорву знать, на огороде сидючи, не понимаю.
Как-то раз наелись топинамбуров, попили воды и легли под дерево — отдохнуть.
— Малой!
— А?
— Ты хотел бы отсюда уплыть?
— Куда? До Краснобородых?
— Не. Дальше.
— Дальше — Тьма.
— А за ней?
— Знамо дело — Аверс.
— Откуда знаешь?
— Все знают. Хелфер говорит.
— Ну а что это — Аверс?
— А то не знаешь?
— Ну, скажи.
— Не хочу я об этом разговаривать. Беду кликать.
— Хочешь узнать?
У меня мурашки по спине пробежали. Аверс. Ночью иногда с мальчишками шептались. И страшно и интересно. К югу от острова, недалеко от Тьмы, есть мелководье. Мы там за мидиями как-то раз ныряли. Все ловцы ныряли к Тьме спиной. А я ухватился за камень и повернулся в её сторону. Тьма клубилась под водой. Снаружи она чёрная, как сажа, а под Морем — тёмно-фиолетовая, Краснуха влетела в стаю макрели. Стая рассыпалась и начала уплывать во Тьму. Краснуха сунулась было за ними, но потом шарахнулась, покрутила башкой и поплыла себе дальше.
— Не хочу, — прошептал я и облизнул губы, — рассказывай.
— Там живут люди.
— Мертвецы.
— Нет. Люди. Как мы.
— С чего ты взял?
— Я точно знаю.
— Ты там был?
— Не. Просто у меня есть кое-что оттуда.
— Из Аверса?
— Да.
— Врёшь.
— Показать?
Пока мы болтали, сверху сгустилась туча, и начал накрапывать дождь.
— Репа теперь хорошо уроди…
— Малой!
— Ну, покажи! Покажи!
Пат улыбнулся и похлопал меня по плечу своей култышкой.
— Ты храбрый, Слай. Ты прям Яква, знаешь это?
— Ничего не знаю. Давай показывай, пока я не передумал.
— Ну, идём. Ты обалдеешь.
И точно. Я обалдел.
* * *
У нас ведь как — если человек Ловец и с лодкой, его после смерти отправляют в Аверс. А ежели у кого лодки нет, то женщины таких в Лесу Мёртвых хоронят. С детства это место стороной обходил. Но оказалось — ничего страшного. Обычный лес.
Обогнули заросли ежевики, нырнули под корни вывороченного дерева и по тоненькой стёжке подошли к небольшой мелководной бухте. Там, недалеко от берега, Пат и спрятал свое сокровище под грудой пальмовых листьев. Когда мы эти листья раскидали, я глазам своим не поверил.
— Ну, что скажешь? — Рассмеялся Пат.
Лодка. Большущая, у нас таких нет. Не из дерева и даже не из коры.
— Пат. Из чего она?
— Не знаю.
Я постучал по гулкому борту. Лодка была сделана одним куском, как пирога. Только очень тонкая. Снаружи — оранжевая, внутри — жёлтая. Три лавочки деревянных. Чудные весла, тоже непонятно из чего. Я достал одно — длиннее меня, но лёгкое!
— А ещё мачта с парусом есть. Только я их снял.
— Где ты её взял?
— Море подарило.
— Как это?
— Гулял я тут с год назад. Смотрю — на берег лодку выкинуло. Откуда она, Слай?
— Не знаю.
— А я знаю. Таких лодок никто не делает и делать не умеет. Она из Аверса. Теперь веришь?
Я уселся на берегу и схватился за голову. В Аверсе живут духи умерших и Яква Поедатель Ветра. Наш Мир — два острова, ограниченные кругом Тьмы. Из Аверса не возвращается никто.
— Надо рассказать Хелферу.
— Не вздумай.
— Почему?
Пат уселся в лодку. Взъерошил свою бороду и посмотрел на меня исподлобья.
— Знаешь, как я руки лишился?
— Акула откусила.
— Акула, это уж точно, — горько сказал он, — а зовут её — Хелфер.
— Чего?
— Любопытный я был не по годам. Вечно Хелфера вопросами донимал. Почему рыба через Тьму плавает, а люди нет? Почему раньше у сети в пять пальцев ячея была, а теперь в три? Почему Тьма чёрная, а тень на берег не отбрасывает? А что будет, если живой человек через Тьму поплывёт? Устал он отмахиваться.
— А потом?
— Зовёт меня как-то раз. Прихожу. Сидит он, костёр развёл, траву в него кидает. Кивнул — садись, мол. Сел. Ничего не говорит, знай траву подкидывает. Я кашлять начал, голова закружилась. Звуки все в неё попадают, а наружу не выходят. Носятся в голове, накапливаются. Того и гляди, лопнет голова. «Ты любопытен», — говорит вдруг. — «Да», — отвечаю. — «Ты умеешь думать. Может, хочешь стать Хелфером?» — спрашивает. — «Нет, — говорю, — я хочу проплыть на лодке через Тьму». Он задумался. А в доме жарко, с меня пот льёт градом. «Понимаю, — говорит. — Придётся тебя от Моря отлучить». Я совсем дураком стал. От дыма наверное. «Отлучи, — говорю. — Я сам лодку сделаю да уплыву».
— Самому Хелферу перечил?
— Говорю же: совсем голову потерял.
— И чем всё кончилось?
— А тем. «Есть способ повернее», — говорит. Достал нож, обсидиановый, которым краснух потрошат. «Вытяни руку», — говорит. Я вытянул. А он… Замахнулся ножом и руку мне отсёк.
— Ах ты…
— Я долго в горячке валялся. Когда очухался — стал помощником Хро. И больше Хелферу не перечил. И вопросов ему больше не задавал.
Помолчали. Что тут скажешь? Я встал, отряхнулся, сел рядом с Патом.
— Ты прости, что я тебя дураком считал.
— Простил уж.
— Я же не знал, что это не акула…
— Знаешь, Слай, давно бы в Аверс поплыл. Только куда мне с одной рукой? Плывём вместе?
— Спятил?
— Почему?
— К духам? Ну, не-е-т!
— Дурак ты, Слай! Какие духи? Люди там! Море! Острова!
— Откуда…
— Да оттуда! Вот же лодка! Вот она! Кто её сделал?
— Не знаю! Чего ты разорался!
— Ты смотришь и не видишь! Ты ничего не знаешь!
— Чего я не знаю?
— Ты — следующий! Хелфер со мной о тебе говорил! Огородников должно быть двое.
— Вот уж… Огородниками только инвалидов делают.
— Вот именно!
— Так а я…
— Какой же ты дурак! Придём в деревню, Хелфер тебе велит явиться завтра к утру.
— Зачем?
— Я же тебе всё рассказал. Думаешь, он тебя пожалеет? Меня-то он не пожалел!
— А чего ему тебя жалеть?!
Пат перестал орать, вылез из лодки, вытянул из лодки меня. Закидал её листьями.
— Я его сын, Слай.
В тот вечер Ловцы собрались на берегу. Я подсел к ним.
— Привет, Слай!
— Как твоя репа поживает?
— Слай, давай меняться — ты мне гарпун, а я тебе мотыгу?
— Репа-то не разбегается от тебя?
Я встал и пошёл домой. Откинул полог, лёг на циновку и уткнулся носом в подушку. Сон не шёл. Ужасы какие-то мерещились. Кто-то остановился возле дома.
— Слай.
— Да, Хелфер.
— Зайди ко мне завтра утром. Надо очень серьёзно поговорить.
* * *
Тьма была совсем рядом. Она проглотила звёзды и проглотила море. Мы шли прямо на неё.
— Не передумал, Слай?
Я стиснул зубы и мотнул головой. Всё равно. Пусть даже Аверс. Пусть даже Яква, ростом до звёзд. Никогда не стану огородником. А если потеряю руку — то уж не от ножа Хелфера.
Вот и Тьма. Нос лодки вошёл в неё, я зажмурил глаза. Потом собрал всю волю и храбрость, как давно, когда убил на мелководье ската. И открыл глаза. Тьмы не было. Перед нами было огромное Море. Солнце опускалось за его край. Море было розовым и сияющим. И огромное Небо! Бескрайнее, облачное. И остров вдали! И ещё один! И ещё! Я повернул голову — Тьма осталась за спиной.
— Прошли! Прошли Слай!
Мы обнялись. Я даже заплакал.
— Плачь, не стыдно.
— Сколько неба, Пат! Смотри!
— Вижу!
— Как много Моря!
Мы положили вёсла, сидели и смотрели во все глаза. Будто вода в жару — пьёшь, пьёшь и не можешь наглотаться. Взгляд мой упал на его обрубок.
— Слушай, Пат. Можно тебя спросить?
— Валяй.
— Если Хелфер тебе отрубил руку ножом, почему так неровно? Я же знаю, как акула кусает.
— И как?
— В точности так, как у тебя.
Пат почесал бороду, улыбнулся и сказал:
— Ничего он мне не рубил. Это я тебе соврал.
До острова мы догребли уже ночью. Еле лодку на берег втащили и свалились без задних ног. У меня в голове было пусто-пусто. Хорошо-хорошо. Я смотрел в огромное небо, даже не думал ни о чём. Пат посапывал рядом. Я подумал, что спит, но он сказал мне кое-что и только потом заснул.
Утром нас нашли островитяне и отвели в город. У них всё было по-другому. Каменные дома, собаки, лодки с моторами. Это я потом узнал, что как. называется, тогда ходил дурень-дурнем. Ещё у них была Библиотека с узелковыми книгами. И с библиотекарем мы проговорили несколько ночей. Островов в Архипелаге больше сотни. И наш — один из последних, что ещё накрыты Тьмой. В давние времена был Век Кипящего Моря. Когда он настал, острова вдруг очутились под колпаками, которые не пускали кипяток и горящий ветер. А потом, когда начался Век Большой Рыбы, с острова Тихуа выплыла через Тьму первая лодка. Смельчаки доплыли до соседнего острова, а потом вернулись обратно. Так вот, когда они проплыли через Тьму вокруг своего острова, она исчезла! И так постепенно Архипелаг объединился. Я его спросил, почему они не приплыли к нам. Оказалось, что Тьма пускает назад только своих.
Потом много чего было. Я не стал огородником, но и Ловцом не стал. Я теперь — Капитан. Пат подался на Тихуа — учиться. Потом собрал экспедицию к Большой Земле, которую выдумал в спорах. Уж год, как его не видно.
Вечером я люблю лежать на спине и смотреть в небо. И всегда вспоминаю слова, которые прошептал мне Пат: «Слай, смотри какая на небе Тьма. Как думаешь, что за ней?»