Неприятности случаются с Магдой
Сказка для детей изрядного возраста
огда Лина теряет в песочнице свое ведёрко, ей ужасно хочется разреветься. Ведёрко новое, красное, с такими задорными белыми горохами. Она и сама не знает, как это получилось. Она только случайно отвлеклась, сбегала на горку, а потом к качелям, а потом снова на горку, а когда вернулась, ведёрка уже нету, и Лина трёт замазанными кулачками глаза, а по щекам бегут две коричневые дорожки.
И тогда бабушка протягивает ей кипенно-белый, почти хрустящий от чистоты носовой платок, вытирает захлюпанный нос и спокойно констатирует:
— Неприятности случаются с Магдой.
Лина удивлённо моргает — она не знает никакой Магды. Она помнит Мусю, и тётю Маргариту, маму, и папу, и Мартину, вторую бывшую жену дяди Адама, и даже собачку по прозвищу Муму, бабушка про неё читала недавно, и ещё панну Марию там, в костёле на углу, но совершенно не знает никакой Магды.
— С Магдой, — уверенно продолжает бабушка, — с ней всегда случаются неприятности. Твоё ведёрко по сравнению с этим — пустяки, — и они идут, и по дороге незаметно сворачивают к кафе на углу, и садятся под самый солнечный, оранжевый зонтик, и долго через весёлые полосатые трубочки сосут молочные коктейли, и Лина понимает: неприятности действительно случаются с Магдой.
Когда Янек уходит во второй раз, Лине отчаянно хочется завыть. Обхватить коленки, вжаться в них носом. И чтоб никто никогда-никогда её не нашёл. Лина тягуче, почти по слогам повторяет про себя:
— Он у-шёл, у-шёл, у-шёл…
И вдруг сквозь этот монотонный шелест прорывается фраза: «Неприятности случаются с Магдой».
Лина осторожно приоткрывает глаза — никого нет. И снова, уже увереннее повторяет:
— Неприятности случаются с Магдой. С Магдой.
И, всё ещё мелко трясясь, идёт к холодильнику, достаёт оттуда здоровенный шмат сыра, тяпает по нему лихо. «Как гусар на поле боя кромсает какого-нибудь врага», — думает Лина, и у врага почему-то лицо Янека. Она мажет сыр самой ядрёной, жёлтой горчицей и, зажмурившись, кусает.
— С Магдой… — повторяет Лина с набитым ртом.
* * *
И даже когда маленькая Леся с треском летит с качелей и, захлёбываясь, твердит: «Мама, мама, мама…» — а суровые дядьки укладывают её на носилки, даже тогда Лина только крепче сжимает зубы от страха и медленно, очень внятно, чтобы Леська расслышала, произносит:
— Неприятности случаются с Магдой.
Леся вдруг перестает мамкать и удивлённо спрашивает:
— Что за Магда?
«Как хорошо, что я не знаю, кто это», — думает Лина и вслух продолжает:
— С ней, с Магдой, всегда случаются неприятности.
И Леся, кажется, верит.
А ночью ей снова снится бабушка, протягивает ей тот самый белый платок и повторяет:
— А всё же ты, Магдалина, будь осторожнее.
* * *
Когда Магда Ковальски делает шаг на тротуар, её каблук задевает поребрик и с хрустом ломается. Магда падает, по новому чулку бежит некрасивая стрелка и коричневая струйка крови. И тогда Магда, щурясь от боли, шепчет:
— Неприятности случаются с Линой.
Сказки о хвостах
Сказка для детей изрядного возраста
Инна Лиза
нна Лиза поёт в хоре, старательно разевая рот. Регент поправляет её дикцию. У Инны Лизы никогда не бывает верной дикции. Инна Лиза начинает петь снова. На самом деле её зовут не Инна Лиза, а Лусинэ, но сама себя она называет Инна Лиза. Ей кажется, что Инна Лиза звучит загадочнее. Инна Лиза зажмуривает глаза и представляет себе, что было бы, если бы она себя звала Лусинэ, а все другие звали бы её Инна Лиза…
Регент окликает Лусинэ. Инна Лиза вспоминает о том, что она должна петь, и подтягивает. Не в такт. Регент опять недоволен. Регент никогда не бывает доволен Инной Лизой. Впрочем, регент думает, что её зовут Лусинэ. Но на самом деле она Инна Лиза, так и знайте. Инна Лиза начинает петь ещё громче и совсем не в такт. Голос у неё мощный, постепенно замолкает весь хор. Инна Лиза не слышит, что хор умолк. Она поёт во всю глотку. И, как всегда, думает о чём-то своём. Регент давно выгнал бы Инну Лизу из хора, если бы не её голос.
Инна Лиза очень хочет, чтоб регент её выгнал. Ей не нравится чёрное бархатное платье хористки, ей не нравится Памела, которая стоит справа, и Марта, которая стоит слева. Если уж быть совсем честным, то Инне Лизе не нравится сам регент. Да, не нравится — он вечно пахнет потом, и на его белом воротнике сальные разводы. А волосы… Инне Лизе кажется, что регент никогда-никогда не моет волосы.
Инна Лиза закрывает глаза и продолжает петь. Про себя она представляет, как регента сажают в огромный медный таз и начинают ему мылить шею, уши и те бесцветные сальные патлы, которые он почему-то считает волосами. Инна Лиза поёт громче, ещё громче, зажмурив глаза. От звука голоса Инны Лизы в окнах лопаются стёкла и мелким колотым бисером осыпаются на пол. Инна Лиза не замечает битых стекол. Она поёт и представляет, как мыльная вода заливает все ноты регента, как регент кричит, испугавшись пены, а шампунь продолжает отмывать липкий жир с волос…
Хор испуганно молчит. Инна Лиза поёт во весь голос. От вибрирующего звука начинает понемногу трескаться Пол. Хористки закрывают уши руками и мгновенно разбегаются.
— Лусинэ, — кричит регент.
Инна Лиза открывает глаза и удивлённо замолкает. Регент всё тот же, волосы его не стали чище.
— Лусинэ, что ты наделала, — отчитывает Инну Лизу регент.
В глубине души регент доволен: да, эта девчонка Лусинэ никогда не слушает, но голосище какой! Он ещё заставит её заливаться соловьём. Она определённо прославит своего учителя.
Лицо Инны Лизы покрывают алые пятна. Она совершенно не хотела таких разрушений… ну разве что самую чуточку.
— На сегодня занятие окончено, — кричит регент в спину последней убегающей ученице. Ерунда, совпадение, спишем на землетрясение, а голос определённо оперный. — Все свободны, а вы, Лусинэ, на следующее занятие — с родителями.
Инна Лиза бредёт по улице в чёрном бархатном хоровом платье с белым воротничком, понурив голову. Голос, голос… и зачем только родители отправляют её в этот дурацкий хор. Инна Лиза давно уже пытается потерять голос, но ничего не получается. Однажды Инна Лиза даже съела тринадцать порций мороженого. Зимой. На улице. Подряд. Доктора всё врут: от этого не болеют. Никакого бронхита, ни трахеита, ни гриппа, ни даже самой малюсенькой пневмонии. Инна Лиза долго читала медицинский словарь — ни малейших признаков. Максимум — расстройство желудка. Лгунишки эти врачи.
Он вызвал родителей… Опять её будут ругать, а потом заставят петь эти нудные гаммы. Ну, почему она… Инна Лиза зажмуривает глаза и начинает придумывать. Почему она, скажем, не русалка? Под водой наверняка не надо петь. Инна Лиза представляет, как она весело плещется, наблюдая за регентом с намыленными волосами. Регент пытается дирижировать, а она ловко машет своим длинным зелёным хвостом и, смеясь, пускает пузыри…
Инна Лиза, щурясь, медленным шагом плетётся по солнечной стороне улицы. Концертное бархатное платье волочится по тротуару. Девочка совершенно не замечает встречных прохожих. Инна Лиза занята. Она отчаянно мечтает о хвосте. О большом, красивом, чёрном хвосте. Как у пантеры. Или рыжем лохматом. Как у сеттера соседки напротив. Или зелёном русалочьем хвосте. Неважно, каком-нибудь. Хвостатых девочек никто никогда не заставляет петь в хоре. Она, Инна Лиза (где-то в глубине сознания вертится какое-то Лусинэ, но Инна Лиза укладывает это слово в самый дальний уголок черепа и сверху прижимает огромным камнем)… так вот, она, Инна Лиза, никогда не видела ни одной хвостатой хористки. Ни единой. У Марты нет хвоста. И у Памелы. И даже у мальчиков из мужского хора… Хотя кто их знает, что у них есть, у этих мальчиков. Но у регента… у него точно нет хвоста!
Инна Лиза наступает на подол своего бархатного платья, спотыкается и удивлённо оглядывается. Она никогда не бывала в этой части города. Кривые переулки, кривые домишки, покосившиеся двери, скрипучие ставни узеньких окон… Кажется, она чуточку заблудилась.
А вот если бы у неё был хвост, она никогда бы не заплутала. Нужно только держать хвост по ветру. Инна Лиза пытается поднять воображаемый хвост и делает шаг вперёд — чёрное бархатное концертное платье трещит по шву и лопается.
— Ну и пусть, — фыркает про себя Инна Лиза. — Одним платьем больше…
Инна Лиза прыгает, помахивая воображаемым хвостом.
Переулок сужается, и, в конце концов, упирается в дубовую кособокую дверь с медной ручкой-кольцом.
На двери торчит картонная вывеска: «Хвосты — недорого». Инна Лиза решительно дёргает за кольцо и делает шаг в тёмный проём.
В лавке полумрак. Свет падает сквозь щели в ставнях прямо на причудливо изогнутый древний прилавок из рассохшегося дерева. На прилавке разбросаны самые настоящие хвосты — тут и рыжий сеттеровский, и зелёный русалочий, и даже разноцветный павлиний. Хозяйка Хвостов, рождественская старушка в вязаной розовой шали, лучится улыбкой:
— Выбирайте, барышня, выбирайте… все виды хвостов совершенно недорого. Вам по карману!
Инна Лиза шарит в карманах своего концертного платья. Пусто. Только пуговица с четырьмя дырками, которую она сама отколупала с манжеты Марты на прошлом занятии. Вряд ли даже самая добрая Хозяйка Хвостов продаст ей настоящий хвост за какую-то пуговицу.
— Не стесняйтесь, меряйте, вот вам зеркало, — пряничная Хозяйка Хвостов — сама любезность.
Ну, хоть померять-то, наверное, можно…
И вот уже Инна Лиза прилаживает к себе хвосты. Русалочий оказывается великоват, павлиний как-то не так сидит и чересчур широк, а рыжий хвост сеттера почему-то всё время оказывается сбоку. Инна Лиза расстроенно смотрится в старинное, потёртое, с тёмной паутинкой патины зеркало. Чёрное бархатное платье с разорванным швом, бледное лицо. Её хвоста тут явно нет.
— Сейчас, сейчас, где-то у меня был особенный хвост… ваш размер, конечно же, именно ваш…
Хозяйка Хвостов выуживает из-под бесконечной розовой шали небольшой чёрный хвост. Инна Лиза зажмуривается, приставляет хвост. Хвост сидит как влитой. Инна Лиза машет новым упругим хвостом, радостно дёргает им из стороны в сторону. Это определенно её хвост.
— Сколько стоит… — заикаясь от волнения, спрашивает Инна Лиза. Она прекрасно понимает, что во всём мире не найдётся той монетки, на которую можно было бы купить такой чудный хвост. А всё содержимое копилки ушло на тринадцать порций мороженого. Ведь если съесть тринадцать порций мороженого зимой на улице на перекрёстке трёх дорог в полночь, непременно подхватишь ангину и останешься без голоса. И вот из-за этих врак теперь она никогда не получит прекрасный хвост!
Хозяйка Хвостов искрится улыбкой.
— Тринадцать монет. Это совершенно новый хвост… Если у вас нет денег, вы можете оставить мне свой голос… на время… а потом, разумеется, выкупить его… Или хотя бы громкость…
Инна Лиза виляет хвостом и скачет от радости. Голос! Наконец она перестанет петь в хоре.
Размахивая свежеобретённым хвостом, из лавочки на солнечный свет выкатывается небольшая чёрная такса. На углу такса поджимает хвост и становится высокой девочкой в надорванном бархатном платье. Не стоит дома сразу показывать новое приобретение. Инна Лиза от радости что-то напевает про себя. Тихо-тихо.
Хозяйка Хвостов смотрит вслед девочке. Ох уж эта Инна Лиза… Голосок хороший, не русалочий, но всё же пригодится.
На прилавок приземляется знакомая Ворона.
— Голос добыла? — хрипло каркает она.
— Самый настоящий, ангельский. Громкий, как трубы иерихонские, — доверительно делится с птицей Хозяйка Хвостов.
— Ну, спасибо за услугу. Завтра верну, а пока вот держи, — Ворона выкладывает на прилавок кусок российского сыра. Сыр аппетитно пахнет из всех жёлтых дырочек.
Пропев верхнее «до» глубоким меццо-сопрано, Ворона взлетает. Уж она покажет этой Лисице!
Хозяйка Хвостов задумчиво смотрит птице вслед, прикусывая сыр. Не то чтоб ей очень нужна была эта лавочка. Но так приятно быть всем полезной. Хозяйке Хвостов нравится её работа.
Мануэль
Когда посередь зимы вдруг весна, какие могут быть зачёты?
Мануэль радостно щурил глаза, подставляя физиономию проснувшемуся солнышку. Болтаться в этой затхлой аудитории, когда уже февраль, почти лето… Зачёт уплывал куда-то в самый дальний угол сознания, билеты улетучивались и серыми пушистыми барашками облаков плыли на север под напором мягкого южного ветра. Хотелось нежиться, дремать на солнце…
Маню приоткрыл глаза — рядом на скамейке пристроилась суховатая бабуся в смешном пурпурном берете с большой, аляповато смотревшейся брошью. На пальто старушенции просыпались крошки: наверно, она постоянно кормит тут голубей. Мануэль бросил на бабушку косой взгляд, отвернулся: разговаривать не хотелось.
— Ещё начнёт тут нотации читать… — подумал парень и плотнее закрыл глаза.
— Шёл бы ты, сынок, учиться. Нечего тебе тут рассиживать, не нахватал бы хвостов, — донёсся сквозь дрёму дребезжащий старческий голос.
Солнце мягко грело щеки, бабуся куда-то отодвинулась, Мануэль спокойно и ровно дышал во сне.
Утро началось с того, что у Мануэля вырос хвост. Небольшой пушистый хвост, поросший густой рыжей шерстью.
Не то чтоб Мануэль не любил хвосты. Нет, к хвостам он относился вполне философски. Ну, что такое пара-тройка несданных вовремя зачётов, ежели Бог и мамочка наградили тебя экзотическим имечком Мануэль, и каждое утро тебе кричат:
— Маню, пора есть! Маню, сбегай в магазин. Маню, не пора ли убраться в комнате?
Кричат. Маню им подавай. Маню… Это прозвище плотно прилепилось к нему с пелёнок, и он временами тихо его ненавидел.
Но даже если человека всяк. подряд зовёт Маню, это же не повод отращивать хвосты. В теории Мануэлю хвосты даже нравились. На собаках или кошках. Или там — черепахах. В детстве у Мануэля была такая черепаха, она прятала хвост под панцирь. Мануэль попробовал спрятать свой хвост — хвост не втягивался, Вместо этого он вертелся и радостно повиливал сзади. Мануэль потёр веки — хвост явно не собирался никуда исчезать.
Однако, хвост не хвост, а пора было выходить из дома: учиться надо, учиться.
Мануэль попробовал запихнуть хвост в штаны. У хвоста явно были другие планы. Хвост изгибался, изворачивался, выскальзывал из рук. Казалось, Мануэль боролся не с одним, а с тремя десятками разноликих хвостов.
С трудом умяв непослушный отросток в отцовские разношенные джинсы, натянув гигантский серый растянутый свитер, Мануэль отправился на зачёт. Хвост мешал идти, ёрзал, норовил вырваться наружу. Сидеть на хвосте было решительно невозможно, и Мануэль торчал в вагоне метро, как гриб посередь пустыни.
— Кончать над с хвостами, — ругнулся про себя Маню, а хвост неодобрительно вильнул, вылезая из штанов: мысли Мануэля хвосту явно не нравились.
В коридоре, поймав за рукав пожилого профессора, Маню страстно зашептал, протягивая зачётку:
— Я вам все, все готов сдать. Умоляю, ну, помогите! Примите у меня зачёт, всего-то разочек… и курсовую вам напишу… Две, три напишу… ЧЕТЫРЕ! Жить-то мне теперь как, хвост же…
— Что хвост. У всех хвосты, привыкайте, — на миг из штанов профессора вылез короткий чёрный хвостик. — Я вот тоже сопромат когда-то… Курсовую приготовьте. Через пару неделек.
В глазах Маню выступили слёзы. Что, теперь всю жизнь вот так, с хвостом?
* * *
Жизнь упорядочилась. Куда пойдёшь, когда сзади то и дело вылезает наружу рыжий хвост? Свиданки-гулянки… нет, у Мануэля были другие планы. Маню, с трудом пытаясь усидеть на месте, читал книги. Хвост не сдавался. Он изо всех сил колол Мануэля сзади, ёрзал, не давая заниматься, пару раз даже умудрился разбросать по полу исписанные черновики. Мануэль научился читать стоя — сидеть на хвосте не было решительно никакой возможности. С трудом склонившись над клавиатурой, Мануэль лихорадочно строчил курсовики, перечитывал лекции, зазубривал ответы. Через две недели Маню с достоинством протянул профессору жирную пачку печатного текста.
— Так, глядишь, и вовсе с хвостами разделаетесь, — на долю секунды из-под очков седенького старичка блеснуло уважение, — ладно, давайте сюда зачётку.
Профессор размашисто расписался — штаны едва не слетели с Мануэля. Сзади образовалась непривычная пустота. Хвоста не было. Мануэль едва не заплакал.
Вниз по лестнице он не шёл, а просто летел. Хотелось петь от радости, кричать на весь мир. Хвост исчез, исчез совсем! Весь мир лежал у ног Маню, радостно нёсшегося к переходу подземки. Скорее нырнуть в тёплый вагон метро и — по-королевски сесть! Сесть и вздремнуть… безо всякого хвоста.
— Внучёк, переведи через дорогу, ангел мой, — неожиданно прозвучало откуда-то сбоку.
Не глядя. Маню подхватил сухонькую старушку и перетащил её через улицу. Пара прыжков — и Маню уже растворился в тёмном провале метро. Столько планов, столько счастья, целый мир — и не единого хвоста! Свидания-гуляния-влюбляния… Летай — не хочу!
— Спасибо, ангел мой, — прозвучал в спину дребезжащий старческий голос.
Утро началось с того, что у Мануэля выросли крылья.