— Вот, — сказал Яков Чейвилькут, кладя тетрадь. — Я написал только о том, как меня дядя оленей пасти учил.

— А почему тебя дядя оленей пасти учил, а не отец?

— У нас часто мальчишек отдают а семью к братьям матери. Мне было шесть лет, когда приехал мамин брат и сказал, что заберет меня. Я его очень любил. У него были только одни дочери — мои сестры. Они старше меня. Они со мной всегда играли. Дядя раньше меня и маленького к себе брал, когда стойбищем недалеко становился. Мне только лет пять было, а помню, когда у дяди в гостях был.

Он никогда не приходил без подарка. Что-нибудь да принесет — или ноги оленьи, чтобы костный жир есть, или нарту, или красивый нож. Мне приносил много оленьих зубов — играть.

И всегда он меня хвалил. Я простую палку обстругаю, а дядя ее рассматривает, всем показывает, говорит, что я уже мастер.

Помню, когда у него жил, он соберется к соседям сбегать в гости. Раньше наши люди ходили очень далеко. Мой дядя мог бежать несколько часов. Меня он всегда с собой брал. Себе большую поклажу приготовит, мне маленький мешочек соберет. Такой же, как у взрослого, мешок мне его жена сшила. Мы с дядей мешки берем на плечи, из яранги выходим и бежим помаленьку. Только отбежим так, чтобы нас не видно было, он меня на плечи сажает вместе с моим грузом и бежит во всю силу. Как только близко к соседям будем, он меня снимает, ставит на ноги и говорит: «Теперь побежали сколько сил есть». Ну я, понятно, бегу. Нас всегда встречают, говорят: «Вот это бегуны! Как быстро бегут, как будто не было долгого пути!»

Дядя всегда говорил: «Вы только посмотрите, какой тяжелый груз наш Чейвилькут принес!» Соседи смотре-ли и удивлялись. Ну а я гордился. В следующий раз говорил тете: «Побольше клади. Я донесу…»

Мой отец был один из самых знаменитых оленеводов. Я, когда стал взрослый, у него многому научился. А самое основное мне все-таки дядя объяснил. Он меня семи лет взял в стадо, и я у него целый год прожил. До этого меня надолго в стадо не брали. Так и жил по стойбищам… Вот почитайте…

Рукопись была озаглавлена «Годовой оленеводческий цикл».

«По-нашему зима называется эленг, что значит приблизительно время снега. В эту пору оленей пасти нетрудно — их просто караулят и защищают от хищников. Зимой их объезжают. Раньше устраивали ярмарки, а сейчас — собрания по бригадам и соревнования оленеводов.

За зимой идет ранняя весна. Она называется словом «кыткытык», которое можно перевести как время твердого наста. Когда наступает кыткытык, оленеводы разбивают стада на отельную часть и нагульную. После отела, ранней весной, у нас бывает праздник киль-вэй — праздник молодого олененка. На нем устраивают разные игры и гонки на оленях. Тогда же кастрируют быков для нагула.

Потом наступает гытгыга — поздняя весна. Олени начинают есть пушицу и раннюю зелень. Снег уже тает. В это время приходится тяжело ездовым оленям. Их тренируют, чтобы они могли к следующей зиме войти в самую силу.

Очень трудное время для оленевода — аннок, раннее лето, когда появляются первые листочки. Олени плохо держатся в стаде и стремятся разбежаться. В это время забивают оленей для вяления мяса. Раньше мясо от этого забоя оставляли тем, кто был на стойбищах. Аннок продолжается до вылетов первых оводов. Женщины ранним летом собирают олений кал для обработки шкур.

Самое основное время нагула оленей — это калятынга. Калятынга — летовка. Раньше в это время у нас выделяли самых опытных пастухов и назначали их главными в стадах. Сейчас на летовках утверждают в должности опытных пастухов и распределяют помощников, подсобных пастухов. Раньше были еще помощники. которые только переносили имущество на новое место и устраивали стойбище. Теперь никто тяжестей не таскает. Кочуем на лошадях. Легко стало, старики говорят. Сейчас и вездеходы приезжают со специалистами: зоотехниками, ветеринарами, врачами. Летом для нагула оленей поят соленой морской водой. Это только у нас на Камчатке так делают. Я больше не слышал, чтобы где-нибудь еще оленей поили морской водой для нагула.

Перед зимой наступает каанрактат — это осень. Осень разделяется на раннюю и позднюю. Ранняя осень для пастухов очень трудна. Это время еще тяжелее, чем весна. Олени поедают много грибов и в поисках их теряют привычку к стаду. И раньше и сейчас в этот период устраивают наш самый главный праздник — праздник возвращения стад.

Я родился первого октября. Поэтому мой дядя не стал меня в тот год отдавать в школу. Ему говорил директор школы, чтобы он привел меня в подготовительный класс. Дядя ему ответил, что мне нет семи лет и в школу можно пойти на следующий год.

Потом дядя говорил мне, что я еще успею выучиться читать и писать, а нужно же научиться пасти оленей.

Те ребята, которые осенью шли в школу, оставались в поселке на все лето и не шли с родителями в тундру. Если бы они уехали на летнее стойбище, то родители не смогли бы их привезти к началу сентября. Старших отпускали — они и пешком доберутся. Поэтому мой дядя заранее и сказал директору, чтобы меня в школе не ждали.

Я ждал дядю каждый день, а он все не приезжал за мной. Я даже потихоньку плакал. Мать один раз увидела, что я плачу, стала меня уговаривать, чтобы я не расстраивался. Заплакал я еще сильнее и убежал на реку. Там с ребятами стал ловить гольцов. Лунок было много, а удочку мне дал один мальчик.

Голец клевал очень хорошо. Только я успевал опустить леску и немного подергать блесну, как голец уже попадался. Я не смотрел по сторонам и таскал рыбу.

Вдруг один мальчик мне говорит:

— Смотри, вон твой дядя за тобой идет.

Я подумал, что он надо мной смеется, и мне стало очень стыдно. Ведь я всем говорил, что меня возьмут на все лето пастухи. А ребята мне возражали, что маленьких в стадо не берут. Я подумал, что этот мальчик надо мной смеется, бросил удочку, заплакал и побежал по речке дальше от поселка.

Потом услышал, что ребята все сразу закричали. Я не хотел на них смотреть, но от неожиданности оглянулся. И увидел, как ко мне бежит мой дядя. Я тоже побежал к нему, и он поднял меня на руки. Когда мы шли мимо ребят, то он сказал:

— Теперь вы до праздника возвращения стад не увидитесь.

Ребята мне говорили:

— Мы будем тебя ждать, Чейвилькут. Какой ты счастливый!

Мы с дядей сразу ушли к стаду. Он взял в совхозе лошадь, навьючил на нее продукты, которые его бригаде в конторе заготовили, и мы пошли.

Дядя хотел меня посадить на лошадь, но я сказал, что пойду пешком, как он.

Идти было очень трудно. В ту зиму выпало много снега. Было уже по-нашему раннее лето, и снег сильно таял. Там, где всегда было сухо, теперь текли большие ручьи. Хорошо, что нам можно было идти по горам и не переходить больших речек. В это время идти по ним опасно: лед еле держится. На маленьких реках во многих местах уже была вода на льду. Дядя в резиновых сапогах переходил эти речки, а меня все-таки сажал на лошадь.

Я все говорил дяде: «Давай быстрее идти». А он останавливался и отвечал, что надо лошади отдохнуть. Сам он мог идти без отдыха.

Мы с ним шли три дня. Ночью спали на сухих местах.

В бригаде у дяди было еще двое взрослых пастухов, три молодых парня (помощники) и дядина жена — работница яранги.

Как только мы пришли в бригаду и тетка дала нам еды, дядя сказал:

— Скорее надо идти оленей смотреть.

Я тоже сказал:

— И я пойду оленей смотреть.

Тут все рассмеялись и говорят:

— У нас теперь два бригадира будет.

Дядя быстро поел и вышел из палатки. Я побежал вперед, к месту, где олени виднелись, а дядя мне крикнул, чтобы я не бежал. Я вернулся и спрашиваю:

— Почему нельзя мне к оленям бежать?

— В это время оленей нельзя пугать. К ним надо осторожно подходить. Пойдем со мной.

Мы пришли к месту, где был пастух. Наши олени паслись на ровном месте небольшими группами. Здесь были и важенки с телятами, и прошлогоднего рождения олешки, и наши ездовые, и кастрированные и некастрированные быки.

Дядя, когда подошел, передал пастуху папиросы, которые принес из поселка. Осмотрел место, где стадо паслось, и сказал:

— Правильно место выбрали.

И объяснил мне:

— Сейчас у оленей слабые кости после зимы. Если будет неровное место, то олени испугавшись могут побежать и сломать ноги. Они сами пусть идут, куда надо. Только надо немного направлять. Старые важенки всегда помнят место летней пастьбы и идут туда первыми. За ними и остальные придут.

Дядя спрашивает пастуха:

— Не расходятся?

— Хорошо воспитаны, не расходятся.

Это я только потом понял, что значит хорошо воспитанные олени. По стаду можно всегда определить, старательные пастухи или нет. Если стадо привыкло всегда держаться плотно, то это хорошо воспитанное стадо. Это значит, что все время, с самого рождения телят, пастухи умели держать стадо плотно и приучили животных ходить вместе. При такой пастьбе и управлять стадом легко, и потери маленькие. Дядя мне всегда говорил, что во все времена надо в стаде у оленей на глазах быть, надо все время им голос подавать — кричать или же петь, чтобы они постоянно чувствовали присутствие человека.

А то, что в раннелетнее время нельзя гонять оленей по каменистым местам, мне позже даже в институте объясняли. В это время в костях животных мало остается калия и они становятся хрупкими. Особенно слабыми становятся копыта. А на каменистом месте они быстро ранятся, и тогда приходит беда — олени заболевают копыткой.

Когда весной много быков-кастратов в стаде, то пасти его хорошо. Быки, как якорь, сдерживают стадо. Оно идет не спеша, постепенно, не растягивается. Говорят, что раньше пасти оленей было проще: держали много кастратов для нагула — питались-то в основном оленьим мясом. А теперь, когда у нас почти одни плодовые стада, стало тяжело.

Дядя меня учил:

— Сейчас важное время для оленей. Они должны наесться первой зелени. Только после того, как они наедятся, у них кости и копыта окрепнут. Тогда их можно переводить дальше, на летние пастбища.

Этот период длился всего две недели. Все это время пастухи только присматривали за стадом и немного скучивали его.

Мы с теткой ходили на пастбище, собирали оленьи «орешки». Потом этими оленьими «орешками» размягчают шкуры и дубят их.

Один раз утром дядя мой сказал:

— Надо по двое днем дежурить.

Другие пастухи согласились:

— Пора, олени уже разбегаются, комар появился.

— Теперь я начну днем пасти, а мне молодой парень помогать будет, — ответил дядя.

Дядин помощник был сильный, молодой. В эту пору к самому опытному оленеводу назначают человека, который уже знает, что надо с оленями делать, и бывает сам очень выносливым. В это время приучают телят к стаду.

В первый же день, когда дядя пошел сам пасти, он мне сказал:

— Бери еду с собой. Сегодня на стойбище до вечера не возвратимся. Будешь учиться.

Я был очень горд, что дядя меня учить будет.

Пришли мы к стаду. День очень ясный, солнечный.

— Плохая погода. Телята беспокоиться будут, — вдруг сказал дядя.

Я узнал от дяди, что в солнечную погоду важенки мало обращают внимания на телят, а в пасмурную погоду они следят за ними лучше и телята держатся в стаде спокойно.

Отлично помню этот первый день. Солнце поднималось на небе жаркое. Комары облепили уши и морды оленям и телятам. Телята не спокойны, часто выбегают из стада. Дядин помощник как увидит, что телята отошли далеко, так забегает с одной стороны и спугивает их. Те возвращаются к матерям. Дядя тоже бегает как молоденький. И я бегаю. Дядя мне командует то туда бежать, то в другую сторону за телятами.

Совсем нам и отдыха нет никакого. Только еще утро началось, а я уже устал. Дядя немного даст отдохнуть и опять посылает.

Когда вместе с дядей сели немного отдохнуть, он мне объяснил:

— Ты замечай: как загонишь обратно теленка в стадо, он к матери кидается и сразу же сосать начинает.

На следующий день опять дядя дежурил, а парень с ним был другой. В это время помощники сами стараются с опытным человеком побыть, чтобы поучиться.

Однако и в этот день стояла очень сильная жара. Телята все время разбегались. Это и понятно: над стадом комары вились тучей и «ели» всех, особенно маленьких.

К вечеру пастухи еле таскали ноги. Тогда дядя сказал:

— Ладно, завтра их по-другому поучим.

Ночью стадо отдыхало и сил для пастьбы требовалось меньше.

Утром дядя опять в стадо главным пастухом пошел. Меня, однако, с собой взял. Как пришли, он поднял стадо и погнал его на новое место. Жара уже стояла сильная. Телята все отбежали от стада. Только некоторые шли за важенками.

Я испугался, говорю дяде:

— Почему здесь маленьких оставили? Малыши кричат так жалобно!

— Мы сегодня им урок давать будем. Пусть голодные остаются, — отвечает дядя.

Его помощник стадо погнал так, что оно от телят ушло быстро. Я немного посмотрел на маленьких и к стаду побежал. Целый день стадо отдельно держали. Уже и важенки начали волноваться без телят.

Я тогда дяде крикнул:

— Зачем ты телят и их матерей мучаешь?

Он только смеется:

— Для них же лучше один раз помучиться, чтобы потом правильно жить…

Вечером повели стадо к тому месту, где бродили оставленные телята. Как только они матерей увидели, быстро помчались к ним и сразу же стали кормиться. Тогда стадо задержали немного, чтобы телята наелись.

На следующий день еще жарче было, а телята не отбегали, держались с матерями. Помнили голод. Всего несколько ушло. Значительно легче стало работать — мало беглецов.

Дядя мне сказал:

— Вот видишь? Даже оленю одного урока достаточно. Если кому мало будет, то можно повторить.

Для некоторых урок и вправду повторяли — целый день держали без еды. Потом они от важенок не отходили.

Пришло уже настоящее лето. Трава стала зрелой. Вылетали оводы. Эти дни — самые страшные для оленей. Сначала мучает кожный овод, а потом — носовой.

Дядя мне объяснил:

— Видишь, олени все время стараются идти против ветра. Это они хотят от овода освободиться. В летнее время олени все забывают и все только против ветра идут. Ты теперь учись вести стадо в нужную сторону независимо от того, куда ветер дует: и по ветру, и в другом направлении.

Наше стадо почти совсем перестало кормиться.

Я как-то говорю дяде:

- Может, пропадут наши олени. Не едят они ничего.

— Сейчас самое главное, чтобы они не испытывали жажды. Кормежка для них не главное. Теперь основное — напоить оленей. Если их не напоишь вовремя, то они уже в этом году не войдут в тело.

Это правда. У нас говорят, что в летний день пастух готовит еду для всех на целый год. Неправильно напоенные олени в это время потом теряют упитанность вообще.

Дядя мне сказал как-то:

— Сегодня пойдешь со мной смотреть нашу дорогу, по которой мы стадо поведем.

Пошли мы с ним ранним утром налегке вперед. Идем через сопки, смотрим. Дядя мне объясняет:

— Надо нам найти на это время путь, где есть много воды.

Мы такой путь нашли. Были и сырые пастбища, и места, где оленей можно напоить.

Вернулись вечером. Дядя говорит пастухам:

— Помните старое правило?

— Помним, конечно.

— Какое правило? — я спрашиваю.

— Самое главное для этого времени. Пастух принимает стадо напоенным и сдает его другому пастуху напоенным.

— А как узнаешь, напоено стадо или нет?

— Узнаешь, — засмеялись пастухи. — Как увидишь, что стадо не спокойно, как заметишь, что олени ложатся на короткую жвачку, а не на долгую, так и поймешь, что досыта не напоено.

Время стало очень жаркое. Началась линька у оленей. Везде шерсть валяется.

Днем мы старались ставить стадо на снежник, чтобы оно стояло. На снегу, где холоднее, меньше прилетает оводов.

Если на пастбищах достаточно воды, олени много пьют. А бывает, что пастухи принимают утром стадо напоенным и целый день гоняют его по сухим местам. Только вечером животных приводят к водопою и дают им напиться досыта и даже охладиться, поплавать. Так мы только в одном месте делали, потому что на пастбищах не было достаточно воды.

С телятами в это время много хлопот. Они еще пьют молоко, но уже и пощипывают траву. Примерно через каждые два часа им надо дать отдохнуть. Все время они двигаться не могут. Особенно они любят отдыхать на снегу. Взрослые олени на снегу в эту пору долго стоять не должны — их на пастбище надо пускать. Вот так пастух и рассчитывает, когда кому что надо.

Как-то жара спала, и у нас наступило хорошее время. Меньше стало оводов. Стадо спокойнее шло по маршруту. Наши пастухи смогли пошире отпускать стадо на пастбище. Олени наедались спокойно, воды на пастбищах было много. Телята ходили за матерями и не убегали. Как только закричат телята, то стадо кладут на жвачку. Телята кричат, потому что проголодались. Когда матери лежат, то они наедаются досыта. Потом стадо поднимают и пускают по маршруту.

Однако телята бывают разными. Одни сразу же наедаются, и забот с ними нет, а другие едят в несколько приемов. Поэтому стадо пускают сначала в одну сторону, а потом заворачивают его в противоположную, чтобы важенки могли таких докормить.

Дядя меня учил:

— Пасмурная погода всем хороша. Только надо угадать, будет ли дождь. Если будет, то надо оленей напоить до дождя. Олени в дождь не напиваются как надо. Они много получают воды с кормом, но вода-то дождевая. От дождевой воды олени не нагуливаются.

Как только у нас наступала пасмурная погода, мы гнали стадо на хорошие пастбища — на склоны сопок или же на равнины.

Но и в это время бывают беды. У оленей в эту пору очень нежные копыта. Если прогнать оленей по каменистому месту или же через заросли кедрача, то многие животные ранят себе копыта. Еще хуже, когда стадо проходит по глинистому участку. Глина пристает к коже между половинками копыта, с нее слезает шерсть, глина еще дальше въедается в кожу, она твердеет и трескается.

Если пастух проглядит, что животные прошли по глине, — несчастье. Надо сразу же гнать стадо по воде. Много-много раз требуется прогонять по воде стадо, чтобы отмыть оленьи ноги. А у нас на летних пастбищах везде есть и кедрач, и каменистые осыпи, и глина. Очень трудно водить стада по пастбищам. Надо еще учитывать те места, где проходили в прошлом году больные стада. Такие места минуют.

Дядя иногда уже посылал меня со взрослыми пастухами управлять стадом.

Они меня и научили, как следует вести оленей в нужном направлений и с нужной скоростью. Если надо вести стадо против ветра, то это мог сделать даже мальчишка моего возраста. Пастух просто должен идти впереди головных важенок с определенной скоростью.

Самое трудное — вести стадо по ветру. Когда оно стоит на снегу и крутится против часовой стрелки, то надо, чтобы два пастуха врезались в край стада, оттеснили несколько оленей и заставили их идти против движения. Сначала необходимо остановить несколько оленей. На них будут наталкиваться другие и заворачивать в нужную сторону. Пастухи должны постоянно «отжимать» оленей, чтобы они шли за первыми. Получается так, как будто разматывается клубок. И здесь видна прежняя работа пастухов. Если стадо хорошо содержалось и животные привыкли быть в плотном стаде, то они и по ветру идут легко.

А потом наступает для оленеводов очень ответственное дело — соленый водопой. Давно у нас считают, что без водопоя морской водой олень не набирает веса на жировке. У нас и раньше все морские водопойные места делились по стадам. Каждый знал свое время и место, где поить стадо.

Дядя учил меня:

— Морской водопой — наш кормилец. От одного дня зависит, сколько мяса дадут олешки.

Еще только подходили к морскому берегу, а дядя меня взял смотреть водопойное место. Тетка ему говорит:

— Ты измучил мальчика. Что его таскаешь зря? Чего ему смотреть заранее место? Он и так его увидит, когда оленей поить станет.

— Я ему хочу показать пригодные и непригодные места, чтобы он все знал, — возразил ей дядя.

Пошли мы с ним заранее. На три дня ото всех отошли. Сначала, когда шли, дядя мне говорил:

— Надо оленей поить в таком месте, где нет песчаного берега или же нет мелких камешков.

Наконец мы вышли на берег моря. Скалистый такой берег. К нему подойти трудно и людям. Спускаться тяжело, надо руками хвататься за камни. Дядя меня спрашивает:

— Ну как, это место подойдет?

Я уже все тогда понял, отвечаю ему:

— Не подойдет. Здесь олени спуститься не могут.

— Правильно. Только еще какая причина есть, что не подходит?

— Не знаю.

— Мы с тобой целый день шли по местам, которые очень сырые. Если оленя пригнать с сырого места, то он мало напьется морской воды. А надо, чтобы он много напился. Для этого его надо подводить по местам, где воды нет.

Мы дальше пошли. Шли по сухому месту. Я подумал, что здесь, на этом месте, можно стадо целый день продержать. И оводов здесь почти нет — ветер с моря их отгоняет. Подойти к берегу легко — прямо к морю идет долина и берег отлогий.

Дядя меня опять спрашивает:

— Как, пастух, приведешь сюда стадо пить?

— Конечно, приведу.

Он тогда рассмеялся, говорит:

— Ты, умный мой пастух, еще подумай… Видишь, на этот берег много морской травы выбросило? Видишь, здесь и свежая морская трава, и сухая, старая? Значит, это такое место, на которое всегда много морской травы море выбрасывает. Как только олени сюда попадут, они сразу станут морскую траву есть. А в морской траве всегда много песку и мелких камешков. Как эти камешки оленям в живот попадут, то они станут болеть. Понял, пастух?

Потом мы дальше с ним пошли и пришли на нужное место. Очень хорошее место. Вернулись в бригаду и через два дня пригнали стадо к берегу. Тут пасмурно стало и ветер усилился.

— Надо стадо на два дня отогнать назад. Непогодь будет, — сказал дядя.

Пастухи стали обсуждать, куда надо стадо отгонять. Я сижу слушаю, почему нельзя сейчас стадо напоить. Сам не вытерпел и говорю:

— Надо сейчас стадо поить. Сейчас хорошо. Пасмурно. Стадо спокойное и после будет отдыхать хорошо.

Пастухи засмеялись, а дядя говорит:

— Вот как рассудил наш бригадир. Почему только он не подумал о том, что когда море неспокойное, то в воде бывает много камешков и песка, а если погода пасмурная, то олени будут меньше хотеть пить?

Мне тогда стыдно стало, и я голову опустил. А один старший пастух всем говорит:

— Это не всякий и старый оленевод знает. Есть люди, которые на погоду не смотрят, и постарше его…

Скоро погода сменилась солнечным днем. Мы стадо все время не поили, пока вечером к морю опять не привели. Олени еще издалека почуяли морскую воду. Мы даже их и не подгоняли — сами быстро пришли на берег. Они так долго пили, как я еще не видел. Я и сейчас удивляюсь, сколько олени морской воды могут выпить. Как бочки становятся. Сопеть начинают, когда с берега идут.

Дядя сам тогда стадо повел. Еле-еле шел он со стадом вверх от моря. Ложиться, однако, оленям сразу не давал. Все вел и вел их почти половину ночи. Они часто вставали, мочились. Их опять вел дядя дальше, на новое пастбище. И привел их на место, где и зелени много, и воды достаточно. Только там стадо положили. Олени отдохнули и утром начали кормиться.

От этого места мы повернули обратно. Пастухи были в это время очень худые, все время на ногах.

Пошли первые грибы. Один раз все сидели и говорили о том, как обратно идти будем. А дядя на меня смотрит и говорит:

— Ну, теперь будем проверять, как наши ночные пастухи работали, не спали ли они по ночам. Как бригадир думает, как мы их проверим?

— Не знаю.

У нас самые опытные пастухи дежурят только днем с помощниками. Ночью могут дежурить и молодые, не такие опытные. Ночью олени ведут себя спокойно. Летом и хищники на наших оленей почти не нападают. Я все думал, какая может быть работа у ночных пастухов и как ее надо проверять.

Потом, когда грибное время кончилось, я понял. Ночной выпас простой, однако пастухам надо все время пригонять отбежавших. Если ночные пастухи не приучат животных держаться ночью вместе, то в грибное время это сразу же всем станет видно. А хорошо обученное стадо всегда держится плотно.

Прошло позднее лето, и настала осень. Мы опять возвратились к поселку. Тут и бригада моего отца близко оказалась. Как-то вечером мы с дядей сидели на сопке. Вдруг дядя говорит мне:

— Смотри вон в ту сторону.

Я посмотрел — человек идет. Немного побежит и опять идет — так у нас все пастухи ходят.

Дядя спрашивает:

— Кто это? У тебя глаза молодые, должен узнать.

Я смотрел, смотрел — не узнаю.

— Это твой отец.

Как он его тогда узнал — не могу понять. Я и сейчас с такого расстояния человека не узнал бы.

Мой отец тогда принес мне новый чаат, а дяде и другим нашим людям — разные подарки. Мне он говорит:

— Может быть, ко мне пойдешь в бригаду?

— Нет, я в своей бригаде останусь.

Тогда все пастухи меня похвалили и сказали отцу:

— Это неправильно, что ты у нас лучшего работника забираешь. Он уже двух оленей заработал за лето.

Я не знал, что они сговорились мне двух телят подарить. Я очень обрадовался:

— Я здесь останусь, может, еще заработаю.

Все так смеялись, что я даже убежал.

Потом мы пришли к нашему летнему стойбищу, где все родные оставались. Потом был наш самый большой праздник — возвращение стад. Я тогда ходил как большой пастух — подаренный отцом новый чаат все время носил через плечо. Все ребятишки за мной ходили и все меня расспрашивали. Тогда мне и мать, и другие родные говорили, чтобы я остался. Только дядя рассердился:

— Какой он будет пастух, если он гона не увидит?

Скоро мы ушли дальше, на осенние пастбища. После гона меня опять родители хотели забрать в поселок, но я сам остался у дяди на всю зиму и пробыл у него до самого отела. После отела мы пришли в поселок по последнему снегу и я остался до школы».

На этом рукопись Якова Чейвилькута кончается.

— Яша, а что пастухи во время гона делают?

— Основная работа до гона. Сначала надо всех быков, которые для нагула, выхолостить… Еще в летнее время начинают молодых бычков холостить. Затем отобрать быков-производителей. Вот у нас теперь племенное хозяйство. Это потому, что и раньше и сейчас наши оленеводы отбирали на племя только самых лучших животных.

Помню, как я первый раз увидел начало гона. Племенные быки как будто больше стали. Уж начали они голос подавать. Отовсюду слышится бычий рев. В другое время-то быки немые. Важенки голос получают только во время отела. Пастухи тогда шутили про быков, говорили: «Получили право голоса!»

А как они дрались! Я все боялся, что они покалечат друг друга, Бык кричит до тех пор, пока с ним драться не выйдет противник. Потом они бьются… Так весь гон. Чтобы прошлогодние и позапрошлогодние бычки не приставали к важенкам, пастухи выгоняют их в тундру. Они далеко и сами не уйдут, но надо, однако, в это время их и беречь. Они сами ничего не замечают, а волки это хорошо знают. Поэтому пастухи охраняют этих быков… Это опыт давний. У нас даже в названиях оленей видно разное отношение к возрастным группам. В русском языке, например, нет такого количества специальных слов для скотины разных возрастов.

У нас все маленькие телята без различия называются кэйю… Это такое нежное слово. У нас и детишек сейчас называют кэйю. А дальше названия разделяются. Для самочек — одни, а для самцов — другие. Самочек этого года рождения называют чвэк, а бычков — клик. Телята прошлого года — турванкаскор и турпэнгвэль. Двухлетняя самка — ангаскор, а самец — тасэмэнг. Телку называют, как и более молодых, ангаскор, а быков их возраста — тачмэнг. Самые главные, важенки, — рэккут, а их быки — кормынт. Холощеных быков зовут чмнга… Всех по-разному.

С семи лет я узнал от дяди несравненно больше, чем вам здесь рассказал. Все на самом деле куда сложнее! И периоды пастьбы более короткие, и приемы выпаса более разнообразные. Пастухи только время чистки рогов делят на несколько этапов… Это — самые азы оленеводства…

Ну что же, приемы и способы выпаса у здешних оленеводов такие же, как на Чукотке. Пастухи круглый год ходят пешком. Собачек держали и держат только для охоты. Это в стадах, разумеется. Оседлые люди собачек, как известно, держали для езды. Ничего, что выявляло бы какие-нибудь не чукотские, а корякские культурные элементы, не обнаруживается. Чукчи как чукчи, только живут в более теплых местах.

Как у чукчей воспитывали мальчиков, мы в общих чертах поняли. А вот как воспитывали девочек, удалось узнать на Чукотке, в Мейныпильгино, Владимиру Лебедеву. Удалось ему узнать и то, как чукчи стали оленеводами. Мейныпильгино — это поселок в южной части Чукотки.

…Семейство Рольтынто приняло нас как самых дорогих гостей. Усадили в полог, накормили свежей рыбой, напоили чаем. Только после этого хозяин спросил, что за люди и зачем приехали. Переводила Елена Ивановна — учительница.

Рольтынто перевалило за шестьдесят. Он был высок и сухощав. Тонкий рисунок носа подчеркивали ровные брови и слегка раскосые глаза. Кожа, на лице уже морщинистая, имела цвет красного дерева. Карие глаза смотрели не по-стариковски ясно. Немного подумав, Рольтынто сказал:

— Хорошо делаешь, мальчик.

Такое его обращение ко мне вышло естественным, хотя мальчику в тот год исполнилось тридцать пять. Такие люди, как Рольтынто, имеют на это право, потому что они как-то удивительно естественно мудры. Несколько раз мне выпадало счастье встречать таких людей. У селькупов, например, даже есть для них специальное определение — «нут кум» (в переводе это означает «небесный человек»).

— Молодежь очень мало стала интересоваться тем, что знали старики. Совсем это плохо. Мы уйдем — что знать будут? Хорошо делаете. Что знаю, все расскажу.

Он умолк. Елена Ивановна показала жестом, чтоб я приготовился писать.

— Раньше, давно совсем, — начал Рольтынто, — чукчи жили за рекой Анадырь, на северном берегу. Как-то одно стойбище кочевало на летовку к Анадырскому лиману. На южный берег шли.

Сын Максимката, Выттегин, все время спал. Максимкат его не будил. Пусть спит. Он знал, что сын не просто спит. Раз спит — значит, что-то будет необыкновенное.

Пока лед не растаял, перешли на южный берег лимана. Летнее стойбище поставили. Оленей забили, воду, тундру, солнце, луну угостили, сами поели.

Выттегин все спал. Отец возле него сидел. Люди говорили ему:

— Почему сын твой все время спит? Работать должен — молодой такой!

Отец говорит:

— Пускай спит.

Когда стойбище совсем устроили и люди отдыхать стали, Выттегин проснулся и говорит отцу:

— Давай кочевать на северный берег.

Лед уже сошел, но отец все равно сказал:

— Давай кочевать, хорошо. Иди всех людей собери, чтоб разбирали яранги.

Выттегин, прежде чем разбирать свою ярангу, оделся по-зимнему и Всем людям сказал:

— Давайте кочевать будем.

Одни согласились и стали собираться кочевать. Другие сомневались:

— Что этот Выттегин придумал, только проснулся и решил кочевать с летней стоянки. Такая жара стоит, лето уже. Как на тот берег лимана кочевать — лед сошел давно?!

Эти люди не стали собираться и продолжали отдыхать. И еще смеялись:

— Этот Выттегин спал, спал, проснулся, теперь тревогу поднимает. Совсем одурел.

Те, кто послушался Выттегина, разобрали яранги, поймали ездовых оленей, запрягли. Пока все это делали, вдруг стал замерзать лиман. Когда все собрались, лед уже сильно замерз, даже трещал. Не зря Выттегин зимнюю кухлянку надел.

Выттегин говорит:

— Люди, будем идти через лиман — не оглядывайтесь. За оленей не беспокойтесь. Кто со мной пошел, тех олени сами пойдут за нами.

Люди опять послушались его.

Выттегин первым пошел. Чем дальше от берега отходил, тем крепче перед ним лед становился. Ледяная дорога до другого берега протянулась, а там, где все прошли, снова вода появлялась, лед таял.

Идут, идут. Одна женщина подумала, что все прошли. Вперед смотрела — все вроде на земле уже были, оглянулась. Одна нарта еще на льду оставалась. Как женщина посмотрела, та нарта сопкой стала. И теперь она в Анадырском лимане есть, там теперь маяк стоит.

На северном берегу новое стойбище устроили и там летовать решили.

На другую сторону посмотрели, а там дым. Это таньгит (чужие люди) пришли и всех, кто там остался, уничтожили.

Таньгит с той стороны смотрят на стойбище Выттегина и говорят: «Ну посмотрите, как он забрался туда?»

С тех пор Выттегина стали звать Кыыты — «Ну Посмотри».

— Это наш предок был. Если спросить «минкекинэйгыт» (откуда ты, чья родня?), то мы говорим в ответ «кыгытэкинэйгым» (из «Посмотри я», значит, я потомок Кыыты). В нашей тундре больше половины людей от Кыыты. Я от него уже в десятом поколении, — закончил Рольтынто.

Для нас это историческое сказание о Кыыты было самым лучшим подарком, потому что в нем много важных сведений. Если Рольтынто — его потомок в десятом поколении, следовательно, события, о которых идет речь, происходили на рубеже XVII–XVIII веков. Хронологическая дистанция между двумя поколениями обычно составляет двадцать пять — тридцать лет. Соответственно десять поколений — это около трехсот лет. В сказании о Кыыты говорится о том, что в конце XVII века у чукчей уже были стада домашних оленей, которые служили не только как средство передвижения, но и как источник существования. Об этом говорит то, что люди со стойбища Кыыты ловили ездовых оленей среди остального стада, а также и то, что на летовку это стойбище вышло к морскому побережью, а это характерно для хозяйств оленеводческого направления.

Оленеводство развивалось на Северной Камчатке, у коряков, и севернее реки Анадырь, у чукчей. Между этими ареалами пролегала широкая территория, заселенная охотниками-юкагирами. В поисках пастбищ оленеводы двигались на эту территорию с севера и юга. Их приход не всегда носил мирный характер. В сказании о Кыыты нашло отражение реальное историческое событие. Это было первое военное столкновение оленеводов за пастбища, расположенные на водоразделе рек Великая и Хатырка.

И еще важная деталь. В этой легенде есть точное указание места, где происходили события, о которых идет речь.

Подобные фольклорные сюжеты, рассказывающие о реальных событиях, людях и географии, для истории этих народов особенно ценны, потому что здесь в отличие от Западной и Центральной Сибири вплоть до XX в. не было проведено ни одной переписи населения. Сведения о расселении чукчей, коряков, юкагиров, эвенов и ительменов в XVII–XIX веках можно почерпнуть только фрагментарно из архивных документов, главным образом из различных записок путешественников и служилых людей. Это интересные материалы, но, к сожалению, по ним невозможно составить более или менее точную картину развития исторических событий в этих местах; и исторические сказания, в которых народная память зафиксировала наиболее важные моменты, становятся ключом к пониманию всего остального.

Стемнело… Наступала холодная сентябрьская ночь. Вдали над тундрой и над Пекульнейским озером поднимался туман. Над ним на фоне звездного неба прорисовывались зубцы горных хребтов. Со стороны моря поднялась огромная красная луна. Никогда не видел я луны таких размеров. Елена Ивановна вышла из яранги:

— Завтра Рольтынто еще рассказывать будет. Он очень доволен, что Вы приехали.

— Замечательную легенду он рассказал, — ответил я, — красивая и, судя по всему, исторически точная.

— Знаешь, наши старики говорят, что на луну долго смотреть нельзя, она тогда к себе заберет. Иди ложись, тебе уже приготовили постель.

Утро прошло в хозяйственных заботах. Рольтынто проверил сети, поправил вешала для их сушки, осмотрел все свое хозяйство, потом все пили чай, и только после этого он продолжил вчерашний разговор.

— У Кыыты, — начал Рольтынто, — было два сына. У каждого из сыновей было по четыре сына. Сейчас люди остались от четырех из них. От Кунлелю и Пикытыма — это дети старшего сына Кыыты. И от Эвыскыва и Енкы — это от младшего. Сам я и Лена — мы от Эвыскыва идем. Муж Лены, Семен Рынватау, — от Кунлелю.

Кунлелю был самый старшин из братьев. Кочевали они тогда в низовьях реки Великой на южном берегу Анадырского лимана. Там были их земли, все остальное считалось таньгитское. Однако некоторые чукчи кочевали вместе с таньгит. После первой войны, когда Кыыты был, все помирились. Места всем хватало. Хорошо жили.

В этом месте необходимо сделать небольшое отступление и сказать, что легенды о Кунлелю и его братьях, переданные Эвнито (отцом Елены Ивановны), опубликованы в книге «Сказки и мифы народов Камчатки и Чукотки» с комментарием языковеда П. Я. Скорика. Мы позволим себе привести здесь оригинальный текст этого сказания, записанный от Рольтынто, но с большими сокращениями, выбрав только те места, которые необходимы для описания исторических событий середины XVIII века.

Кунлелю и братьев был родственник Арелыто. Он кочевал здесь, в Мейныпильгинской тундре, вместе с таньгит. Их зимнее стойбише было в верховьях реки Ваамочгын. Летом они выходили к морю. У моря пастбища лучше, и оленей один раз надо напоить морской водой, тогда они сильные делаются, зиму хорошо переносят.

В том же стойбище был еще чукча Мотлынто. Арельпо думал, что он хороший человек, но неправильно думал.

Мотлынто сказал таньгит, будто Арельпо хочет уничтожить их всех. Таньгит поверили и решили: давай скажем Арельпо, чтобы он и его соседи к нам пришли посмотреть наших оленей.

Так они сказали. Все, кого звали, пришли, тогда враги их всех поубивали. Один Арельпо убежал. Все люди со стойбища Арельпо погибли, таньгит там тоже были — он с ними вместе кочевал.

Вечером Арельпо домой пришел и всю ночь ярангу камнями закладывал. Толстым слоем закрыл до самого верха.

Днем таньгит пришли. Смотрят, никак Арельпо убить нельзя. Тогда они сказали: «Умрешь, Арельпо, от жажды, тебе за водой ходить надо».

Арельпо с дочерью был. Ночью они тихо ушли.

Там, в верховьях Ваамочгын, обрыв есть, с него упал Арельпо. Руку сломал. Дочь по хорошему месту прошла, нашла отца.

Говорит ей Арельпо: «Ты меня здесь похорони, ты женщина — тебе меня не дотащить. Иди прямо по речке к берегу моря, там кереки живут, береговой народ, расскажи, что случилось. Пусть они тебя спрячут. Потом замуж за керека выходи».

Так она и сделала.

Кереки в землянке под пологом яму сделали, туда ее положили и накрыли шкурами. По первому снегу таньгит пришли. Они спрашивают: «Где дочка Арельпо?»

Не выдали ее кереки.

Когда таньгит ушли, Кунлелю и Пикытым приехали. Кереки дочку Арельпо вытащили. Кунлелю ее спросил, как все получилось. Она рассказала. Тогда Кунлелю и Пикытым ушли к реке Анадырь на свое стойбище — они без оружия были.

На следующий день таньгит вернулись и погнались за ними. Кунлелю в тундре, где далеко видно, понял, что за ними гонятся, сказал Пикытыму: «Погода нас не пожалела, и оружия у нас нет». Только так сказал, небо тучами покрылось, снег сильный пошел. Таньгит совсем близко были, а видеть уже не могли, Кунлелю сказал Пикытыму: «Давай пойдем по кругу». Так сделали. Таньгит по следу пошли, заблудились.

Кунлелю и Пикытым их там оставили. Сами на стойбище уехали.

На стойбище у них старик был один, самый старый. Кунлелю советоваться пошел к нему. Рассказал, как было, где дочка Арельпо.

Старик сказал: «Таньгит надо найти прямо сейчас. Они как раз устали, спят. Потом трудно будет».

Кунлелю и другие сразу поехали. Кунлелю и Пикытым даже оленей не распрягали. Нашли таньгит, уничтожили.

Домой вернулись.

На стойбище у них еще один старик был. Всю жизнь холостой. Девушки и женщины его любили за то, что с бубно, м пел хорошо, и всегда про женщин пел. Этот старик сказал: «Сейчас про женщин петь буду».

Кунлелю ему говорит: «Зачем сейчас про женщин петь? Пой лучше, как найти Мотлынто».

Старик стал петь тогда так:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

(Теперь эту сопку горой Дионисия называют.)

Повел Кунлелю людей к этой сопке, по реке Великой пошли вверх по течению. Долго шли. Увидели землянку, около нее человека в белой одежде. Пикытым поймал этого человека. Только он мог поймать, потому что на белых оленях ездил. Правой вожжой поймал.

Спросили этого человека: «Где Мотлынто?»

Отвечает: «Не знаю».

Огец белого человека вышел. Тоже спросили — не ответил. Тогда сказали им, что на холоде держать будем, пока не расскажете. Согласился отец белого человека — рассказал. Так он говорил: «Мотлынто на высокой горе. Высокая гора, каменистая. Одна тропинка туда ведет. Мотлынто эту тропинку водой полил. Скользко стало, лед».

Поехали к этой горе. Под обрывом остановились. Как залезть туда?

Пикытым распряг белую важенку, привязал ей за рога чаат и погнал вверх по склону. Она наверх забралась, и по чаату люди туда залезли. Мотлынто там был. И стадо его там было.

Мотлынто раздели, без шапки и без пояса пустили за стадом. Холодно было. Он все меньше и меньше становился. И совсем исчез. Так с ним поступили.

Когда обратно ехали, встретили стойбище. Там таньгит был. Олялек звали. Он трем чукчам ноги у колен отрезал. Жестокий был. Кунлелю его спрашивает: «Зачем так сделал?» А таньгит рычит только и, как бык копытом, ногой землю разрывает. Кунлелю говорит: «Вас и так мало осталось — иди к своим. Если бы вы к нам не лезли, все целы были бы». По-хорошему его уговаривал, рычащий не понимал.

Тогда Пикытым взял копье Кунлелю и пошел на рычащего. Пикытым ловкий был. Смотрят, а он уже повалил рычащего и на нем сидит, тот ничего сделать не может.

Кунлелю опять говорит ему: «Иди к своим — вас мало осталось».

Рычащий отвечает: «Я за смертью к вам пришел». Не хотел он идти обратно — позор был бы. Убили его.

Второе сказание Рольтынто перенесло нас к событиям середины XVIII века. Известный этнограф-сибиревед Иннокентий Степанович Вдовин, посвятивший много времени изучению этнической истории Северо-Восточной Сибири, считал, что Кунлелю был действительным историческим лицом и изложенные выше события имели место. Это подтверждается, хотя и отрывочными, архивными документами. Эту точку зрения поддержали языковед П. Я. Скорик и этнограф В. В. Леонтьев. У меня же затеплилась еще робкая в этот день надежда, что все-таки удастся составить генеалогии мейныпильгинцев до Кыыты — ведь Рольтынто говорил, что он и Елена Ивановна — потомки Эвыскыва, муж Елены Ивановны — Кунлелю. Когда я поделился с ней этими соображениями, она сказала:

— Не спеши, Рольтынто сам знает, что рассказывать, главное — хорошо записывай.

Крайне интересна в этом сказании и этическая сторона вопроса. Речь идет о войне, но кого и с кем — неизвестно. Сначала столкнулись два стойбища, и в том и в другом жили и чукчи, и коряки. Борьба шла между стойбищами, но не между чукчами и коряками. Значит, военные стычки того времени не носили национального характера.

Спровоцировал эту войну чукча Мотлынто. Мотлынто постигла суровая кара. Он даже не был убит, он исчез вовсе. Ведь если бы Мотлынто убили, он попал бы к верхним людям и, по чукотским представлениям, через некоторое время вернулся бы обратно в этот мир, а так он был исключен из человеческого общества и кругооборота людей между земным и верхним миром. Отношение к людям подобного толка недвусмысленное.

Закончилась эта война смертью одержимого Олялека. Но разве Кунлелю не предлагал ему разойтись миром и подумать о том, что из тех, кто кочевал в Мейныпильгинской тундре, почти никого не осталось. И, только убедившись, что от Олялека ничего хорошего ждать не придется и будут новые жертвы, Кунлелю и его братья согласились его убить.

Обращает внимание и мирный характер отношений между оленеводами и морскими зверобоями-кереками. Сейчас от этого народа осталось лишь несколько человек. О традиционной культуре кереков известно мало. На сбор материалов по ней много сил затратил В. В. Леонтьев и собрал все, что возможно сейчас собрать. Интересующемуся читателю можно порекомендовать его книгу «По земле древних кереков». В Мейныпильгино мы впоследствии познакомились с его другом и помощницей Екатериной Хатканой, которая очень помогла и нам. С ее помощью мы составили генеалогии последних нескольких групп кереков, которые существовали еще в начале XX века. Из этих генеалогий ясно, что катастрофа, начавшаяся в середине XIX века, в начале XX века уже завершалась. Кереки исчезли в течение жизни трех поколений. Популяция перешагнула рубеж допустимого сокращения численности, и процесс стал необратим.

Но вернемся к сказанию о Кунлелю. Он сам и его братья выступают здесь как справедливое начало — защищают обездоленных, уничтожают провокатора и кровожадных воинов, которые разрушают все на своем пути. Причем порок наказывается независимо от того, кем он представлен — чукчей-соплеменником или кем-либо еще. Сила применяется только для защиты. Отношение к убийству резко отрицательное. Забота о сохранении каждой человеческой жизни преподносится как достояние всех людей вообще. Если обратиться к героическому эпосу в фольклоре других народов, легко обнаружить в главных героях те же черты. Это богатыри и мудрецы. Они ни у кого ничего не отбирают, но отстаивают справедливость как высшую гуманность.

Предельно коротко, но ярко эта мысль сформулирована в основополагающем принципе чукотской народной педагогики: «Люди должны жить в мире между собой и с природой. Земля кормит оленей, олени кормят нас». Вся система чукотской педагогики нацелена на воспитание человека, который мог бы жить в гармонии с природой и людьми, потому что нарушение этой гармонии есть разрушение и смерть.

Традиционно чукчи выделяют два типа психики людей: разумных, выдержанных, гуманных и «элеклин», что в переводе значит «слепой с людьми», то есть человек необузданный, злой, жестокий, сеющий зло.

Эти замечательные формулировки принадлежат Раисе Михайловне Рагтытваль, научному сотруднику Магаданского краеведческого музея, чукчанке из села Алькатваам, потомку Кыыты. Она их хорошо усвоила еще в детстве, а слышала от своих дедушки и бабушки. Эти слова очень точны и являются ключом к пониманию чукотского характера — гордого, вспыльчивого, неудержимого в достижении поставленных целей и в то же время чувствительного, нежного, необычайно привязанного к близким людям и привычному окружению.

В чукче должны соединяться два качества — постоянная забота об общем благе и личная одаренность. Второе служит первому. Это всеми уважаемый человек. Такими предстают перед нами фольклорные герои. Если второе преобладает над первым — это уже «элеклин». Главное — забота об общем. Под этим углом нужно рассматривать многие чукотские фольклорные сюжеты, и в частности тот, который поведал нам Рольтынто на третий день.

Пикытым жил до старости. Детей у него много было, но сын — один, самый последний.

Как-то на летовку собирались. Вдруг один молодой парень к его яранге подошел и копьем вверх-вниз машет. Этим он давал понять, что стал таким же, как белый ездовой олень Пикытыма.

Пикытым говорит: «Что передо мною так делаешь?»

Парень отвечает: «Я так делаю, потому что стал как твой ездовой олень Веетыньын, такой же сильный и быстрый».

Тогда Пикытым сказал, чтобы парень поймал в стаде этого оленя.

Парень привел оленя.

Пикытым запряг их обоих в нарту. Парня с правой стороны пристяжным поставил.

Поехал. Сначала одинаково лх держал. Когда обратно подъезжать стали, он оленя быстро погнал. Парень отстал. Тогда Пикытым его алелем ударил так, что пробил одежду и тело.

Парень сдался и говорит: «Ты меня здесь убей, я больше бегать не буду».

Старик уже был сердитый, потому что молодой парень так неуважительно себя перед стариком повел. Подумал Пикытым, что раз парень так себя с ним, стариком, повел, то. когда он в самом деле силу наберет, следующим поколениям мешать будет, станет молодых соперников уничтожать. Подумал так и убил его.

Братья этого парня обиделись. Пошли к своему отцу спрашивать, что делать.

Отец сказал: «Нет, дети, мстить не надо. Сын мой сам виноват. Помните, когда таньгит нападали, Пикытым с Кунлелю был. Всех защитили. У него много дочерей. Идите к нему, пусть один из вас женится на его дочери и останется там».

Так и сделали. Один из братьев женился на дочери Пикытыма.

Этот рассказ не несет в себе исторических сведений, но вспомнил его Рольтынто не случайно, а как раз для того, чтоб мы яснее прочувствовали моральную сторону сказаний о Кыыты и Кунлелю.

На первый взгляд может показаться, что Пикытым слишком жестоко поступил с молодым парнем из своего же стойбища. Но только на первый взгляд. Пикытым в действительности позаботился о благополучной жизни двух последующих поколений и был в этом настолько прав, что отец погибшего парня полностью согласился с ним и не разрешил оставшимся сыновьям мстить за брата, а, наоборот, предпочел породниться с Пикытымом.

Это не единичный случай такой оценки событий и людей двумя стариками. Это, если можно так выразиться, кредо чукотского поведения — общественного и личного.

Вернемся опять к рассказам Раисы Михайловны Рагтытваль, в которых очень ярко проявляются традиционные моральные устои чукчей.

Однако предварительно я хочу сказать несколько слов о решающем моменте в системе традиционной чукотской педагогики. До пяти — семи лет дети растут, не зная отказа ни в чем. Им отдается самое лучшее и все позволяется. Этот период оставляет в человеке след на всю жизнь, ибо он всегда будет удивляться и сердиться, если не сможет добиться поставленной цели. После пяти — семи лет наступает резкий перелом в отношении взрослых к ребенку. Однажды ему говорят: «Зачем ты самое лучшее себе берешь?! Ты только играл, а дедушка работал, бабушка готовила ему еду». Обычно это вызывало в ребенке стыд, иногда истерику. Но так он впервые и на всю жизнь задумывался о своем отношении к близким и понимал, что постоянно должен о них думать. Ребенок отдавал взятую еду. Взрослые ее на время прятали, потом ребенок ее получал. С этого времени начинался длительный цикл воспитания в человеке самобичевания из-за собственного эгоизма.

Итак, несколько эпизодов из детства и ранней юности Р. М. Рагтытваль.

Однажды Раин дядя взял ее с собой на рыбалку вместе со своей дочерью Зиной. Они поймали только две рыбы — большую и маленькую. Дядя большую рыбу отдал Рае, тогда Зина заплакала.

На другой день они поймали больше, и дядя специально отдал всю рыбу Рае. (На самом деле рыбу все равно распределили между всеми ярангами стойбища.) Поступив так, дядя рассчитывал, что в следующий раз Зина промолчит. И она действительно промолчала.

Однако как-то раз перед рыбалкой Зина сказала Рае: «Пойдем, сестренка, погуляем в тундре».

В тундре она связала Раю. Во время борьбы Рая ее укусила, но осталась связанной.

Отцу Зина сказала, что Рая не хочет идти на рыбалку. Раина мать думала, что Рая на рыбалке, поэтому до вечера ее не искали. Она лежала в тундре и плакала. Нашел ее вечером пастух, возвращавшийся с дежурства.

Мать обругала Раю за то, что та не защищалась:

— Ты разве палка, что тебя можно связать!

— Она сильная.

— Должна защищаться!

— Я ее укусила, — созналась Рая.

— Так нельзя, ты поступила как слабый человек. А вдруг ты завтра, как слабый человек, ножом кого-нибудь ударишь.

На другой день дядя Зину на рыбалку не взял. Когда они с Раей вернулись, он сказал на стойбище, что всю рыбу поймала Рая и, обращаясь к Зине, добавил:

— Рая маленькая, но добрая девочка.

После этого Рая разнесла рыбу по всем ярангам. Вывод из всего этого Рая сделала такой: «От обидчиков каждый человек обязан защищаться, но нельзя никогда применять подлых приемов, надо в любых условиях сохранять свое достоинство…»

Однажды Рая пожаловалась матери, что ее обидели дети. Тогда мать ее взяла конфеты и стала угощать ими этих детей, а Рае не давала. Ей она сказала:

— Ты должна жить так, чтобы тебя не обижали — обижают только глупых и злых.

Когда Раю обидели еще раз, мать сказала детям:

— Вы с ней не играйте, она не умеет играть. Пусть одна живет.

Раю не пустили играть, только разрешили смотреть из яранги, как играют другие дети. Взрослые время от времени говорили: «Как весело дети играют».

Скоро подруги пришли просить Раину мать отпустить ее с ними. Мать сказала:

— Я тебя отпускаю только потому, что за тебя просят эти девочки.

Вывод из этого случая Рая сделала такой: «Если тебя обидели сразу все, не ходи жаловаться, а подумай, в чем ты виноват».

У Раи был двоюродный брат, старше ее. Характер у него был задиристый. У других ребятишек на него накопилось зло. Его и Раю, поскольку они играли вместе, окружили другие дети и собирались побить.

Брат сказал ей:

— Не бойся, сестра, будем защищаться.

Он взял чаат и стал им размахивать над головой. Ребятишки отошли в стороны, но силы были слишком неравные. Брата и Раю опять зажали в кольцо. Рае ребятишки сказали:

— Мы злы только на него, не на тебя, переходи к нам.

Она смалодушничала и пошла.

Взрослые это видели, но не вмешивались. Брат Раи заплакал от обиды на ее измену.

В этот момент появилась Раина мать и на глазах у всех отодрала ее за ухо и «изваляла» (это самое жестокое наказание для чукотских детей, самое обидное). Брата она похвалила за смелость и угостила чем-то вкусным.

Рая сидела в сторонке, плакала. Брат стал потихоньку, чтоб не видела Раина мать, давать ей лакомство. Но в тот момент, когда Рая брала угощение и пыталась его съесть, мать отобрала его у нее, а брату сказала:

— Ничего ей не давай, она не заслужила.

— Она маленькая, — возразил он.

— Нет, большая, она должна понимать.

Через некоторое время ребята подрались снова. На этот раз Рая защищалась с братом до конца. Брата и Раю отлупили. Но они не сдавались. И только тогда, когда драка затянулась, вмешались взрослые.

Брат и Рая считали себя победителями. Мать похвалила их и рассказала обо всем отцу.

— Вот это сестра, за такую можно и заступиться, — сделал вывод отец. Вывод из этого Рая сделала такой: «Предательство — самое скверное, что есть на белом свете. Главное — быть верным до конца. И никогда не сдаваться, даже тогда, когда положение кажется безнадежным, если не сдашься, не станешь побежденным. Тот, кто сдался, уже неравноправный человек».

Однажды, когда Рая уже выросла, выучилась и работала в школе учительницей, за ней стал ухаживать один парень. Ей он не нравился. Она постоянно язвила и издевалась над ним. Как-то раз он пришел к ней домой, и она высмеяла его при бабушке. Бабушка рассердилась. Парень хотел уйти, но она остановила его и стала угощать чаем, а Раю выгнала за дверь, сказав:

— Ты живешь среди людей.

В этом случае Раин вывод был сформулирован бабушкой.

Маленькие истории Р. М. Рагтытваль показывают, каким в традиционном понимании чукчей должен быть настоящий человек. Эти черты мы находим у героев чукотского фольклора. Три сказания Рольтынто имеют более глубокий смысл, нежели просто рассказ об исторических событиях борьбы между оленными чукчами и оленными коряками. Не так все просто. Речь идет о борьбе честных людей, которые «живут среди людей» и свои таланты используют на общее благо. Поэтому со стороны светлого начала оказываются чукча Арельпо с дочерью, чужой, береговой народ — кереки и Кунлелю с братьями, а со стороны темных сил выступают чукча Мотлынто. коварные таньгит, кровожадный Олялек и молодой чукча из стойбища Пикытыма. Эти «элекыльын», люди, которые различными путями стремились к кровопролитию, к разрушению естественного течения жизни, неприемлемы для общества. Следовательно, в соответствии с традиционной чукотской моралью они должны быть уничтожены. Проявление жалости к ним — преступление, потому что они неисправимы, они не могут жить по-другому. Жалость к ним — это предательство по отношению к последующим поколениям. Так жестокость по отношению к «элекыльын» превращается в высшую форму гуманности по отношению к окружающему настоящему и будущему миру.

Надо сказать, что в последующие эпохи в Мейныпильгинской тундре военных столкновений больше не происходило, хотя там постоянно был приток нового населения, которое кочевало совместно с потомками Кыыты.

Мейныпильгинские чукчи не зря называют себя «телькепыльэт», то есть «старинные люди». Они смогли вспомнить одиннадцать поколений предков и раскрыть историю тех, у которых мы были этой весной.

Число поколений предков, от которых ведет свою генеалогию каждая группа родственников, указывает на время появления здесь ее основателя. Это необходимо для учета родственных связей и подбора брачных пар. Родственники, расселенные на других территориях, не учитываются. У нас появилась возможность для определения возраста каждой локальной группы.

Коротко историю формирования южных чукчей можно изложить так. В первой половине XVIII века первая волна мигрантов, перейдя на южный берег реки Анадырь, продвинулась в Мейныпильгинскую тундру, составив основу мейныпильгинской группы чукчей. В середине XIX века произошла новая миграция чукчей с северного берега реки Анадырь. Они заняли территории по реке Алькатваам, составив алькатваамскую популяцию. Незначительная их часть вышла в Мейныпильгинскую тундру и вошла в состав мейныпильгинской группы.

В середине XIX века западнее этого региона, на среднем течении Анадыря, с севера в бассейн реки Майн продвинулась большая группа чукчей, которая составила ваежско-хатырскую популяцию. Территориально она распределилась южнее и западнее мейныпильгинской. И уже на рубеже XIX–XX веков от ваежских чукчей отделилась волна мигрантов, которая перевалила через Корякский хребет и вышла на берега рек Апуки и Пахачи, составив самую южную часть чукчей — пахачинско-ачайваямскую.

Однажды, когда мы с Еленой Ивановной составляли генеалогическую карту потомков Эвыскыва, она не смогла сразу сказать степень своего родства с одной семьей. Потом подумала и сказала:

— Постой, давай по ярангам посчитаем.

Она перечислила по пальцам яранги родственников и уже уверенно определила свое родство с этой семьей.

Заинтересовавшись этим, я спросил, каким образом узнают родство по ярангам?

Оказалось, что для близких родственников вплоть до троюродных братьев и сестер включительно употребляется специальный термин «синиткин», что в буквальном переводе означает свои. Этим термином определяется так называемый экзогамный коллектив — мужчины этого коллектива не могут жениться на женщинах из него. На четвероюродных родственников понятие «синиткин» не распространяется. В этом случае браки уже допускаются. Здесь мы сталкиваемся с понятием «минимальная дистанция кровнородственной близости», допустимая при составлении брачных пар. Счет родства по ярангам происходит аналогично.

Есть термин «рэчвэптыт» — размножившиеся яранги. Когда в семье женится старший сын и выделяется в самостоятельное хозяйство, ему строят новую ярангу. Следующему сыну — тоже ярангу. Эти яранги считаются дочерними по отношению к отцовской. Она же переходит по наследству к младшему сыну. В следующем поколении происходит то же. Образуется группа родственных яранг. Так же как люди в «синиткин», в «рэчвэптыт» яранги входят до троюродного родства. Эти яранги могут обмениваться между собой огнем — огонь, разведенный в одной яранге, можно перенести в остальные.

Огонь между чужими ярангами не передается, его никто не даст, потому что с ним из яранги, согласно верованиям, отдается здоровье и жизнь ее обитателей. Так же относятся и к любой вещи, которая уже побывала в яранге и продымилась от очага. Ни один чукча не возьмет в свою ярангу чужой огонь или что-либо из утвари, особенно ритуальной, ибо с этим в дом придут чужие духи и охранители, которые будут вредить своим.

Знание генеалогической структуры «рэчвэптыт» сохраняется твердо, как и знание родственной иерархии их хозяев. Запомнить родственные отношения жителей каждой яранги нетрудно, ибо, как правило, это одна семья, муж, жена и дети. Каждый чукча знает все яранги, которые по отношению к его собственной являются «троюродными», и своего предка третьей степени, то есть прадеда. Представляя родственный состав жителей отдельных яранг, он уже может свободно ориентироваться среди своих родственников.

Люди старших поколений постоянно рассказывали молодым о своих родственниках. Если это делал отец, то молодой человек определял своих родственников с позиции поколения отца, то есть до четвероюродных родственников. Если же жив был и дед, то он усвоил знания о его «рэчвэптыт» и «синиткин», что соответствовало пятиюродному уровню родственников.

С появлением внуков каждый человек сам становится главой «синиткин», а его яранга — главной в «рэчвэптыт». «Синиткин» состоит из трех поколений людей, «рэчвэптыт» — из трех поколений яранг. Четвертое поколение — это уже «синиткин» и «рэчвэптыт» его сыновей. Это значит, что в пожилом возрасте он знает минимум пять поколений своих родственников. Если же к этому добавляется знание о «синиткин» и «рэчвэптыт» деда, то он может помнить семь поколений и соответственно ориентироваться среди живых родственников до уровня семиюродных братьев.

Эта стройная система памяти не менее совершенна, чем, скажем, система запоминания больших чисел или групп чисел. Таким образом, получив знания от людей старших поколений и следя за генеалогией яранг, человек легко мог сориентироваться в многочисленной родне. Важно заметить, что понятия «синиткин» и «рэчвэптыт» для каждого чукчи «свои». Каждому субъекту они обрисовывают круг его кровных родственников и круг родственных для его яранги яранг.

Естественно, что «родословные» яранг, так же как и родословные людей, могут разрастаться или, наоборот, исчезать. Если какая-либо генеалогическая линия людей исчезает в результате того, что в ней рождались только девочки и не осталось наследников по мужской линии, исчезают и яранги. Яранги, которые некому наследовать, сжигают.

Для нас стало ясно, каким образом Рольтынто мог так хорошо знать свою многочисленную родню. Если систему запоминания «синиткин» и «рэчвэптыт» можно назвать генеалогической, то память, которая донесла до нас родословную первых четырех поколений людей — потомков Кыыты, можно назвать исторической. Благодаря этой системе нам и удалось связать нынешнее население Мейныпильгино с его предками — героями фольклорных сюжетов и воссоздать картину исторических событий почти трехсотлетней давности.

Есть здесь и еще одна маленькая тонкость. Попав в чужие яранги на праздник «выльгынкоранмат» — «с короткой шерстью забой» — или «кильвэй», любой чукча мог определить, были ли когда-нибудь эти яранги родственными его яранге.

«Выльгынкоранмат» и «кильвэй» — два наиболее важных праздника. Первый проводится осенью. Это как бы праздник урожая. Стада возвращаются с летовки. Встречаются мужья и жены, дети и родители. От того, как прошла летовка, зависит состояние стада зимой и обеспеченность людей, их благополучие. Сейчас этот праздник неправильно называют Днем молодого оленя. Он посвящен не только оленю. Этот праздник посвящен всему — тундре, ивовому кустарнику, воде, небу, солнцу, луне, горам, людям. Олень — главное действующее лицо, ибо он источник жизни. Вспомним поговорку чукчей: «Тундра кормит оленей, олени кормят нас». В этом заключена и суть праздника. Человек выражает свое единство с окружающей природой, и единство это выражается через оленя. Ритульная еда на празднике — это не просто «вкусно и сытно поесть». Съедая оленя, люди соединяют свою духовную субстанцию с его, оленьей. Поскольку олень выкормлен природой и представляет с ней одно целое, то люди таким путем сливаются и с нею. Кроме того, все представители окружающей природы получают свою порцию ритуального оленьего мяса и как бы получают обратно то, что она воплотила в олене — основном звене, которое связывает человека и пророду. Мир рассматривается как единое целое, а сами люди — как его часть. Не только в праздники, но и в другое время у чукчей забой оленей не являлся актом уничтожения животного. Забой — это акт соединения в одно целое природы, животного и человека.

«Кильвэй» — весенний праздник. Он проводится после отела. Киль-киль по-чукотски означает «пуповина». Это символ жизни, ему и посвящен праздник.

На обоих праздниках выполнялся большой и сложный комплекс ритуальных действий, в них участвовали все домашние охранители и амулеты, все вообще.

Порядок исполнения ритуальных действий и тексты «приговоров», с которыми они раньше выполнялись, предельно строги — нарушений быть не могло. За правильностью и точностью всего следил самый старый мужчина. Изменения действий и текстов происходили очень медленно. Только после каких-либо больших несчастий могли быть изменены жест или слово. Поэтому и в восьмом — десятом поколении порядок выполнения ритуальных Действий и тексты «приговоров» сохраняли много общего в давно уже ставших чужими ярангах.

Наступил октябрь. Снега еще не было, но мейныпильгинская погода показывала себя во всей красе. Дул северо-западный ветер. Он переваливал через горы и скатывался по склону, набирая скорость. Он летел по тундре, прижимая к земле выцветшую траву и кустарник, срывая с него маленькие красные и желтые листочки. Погудев в печных трубах, пропев на разные голоса в проводах, ветер уносился в море. Волны, достигнув мелководья, вздымались и пенились и тяжело падали на песчаную косу. Киты и нерпы, стадами кормившиеся возле устья реки в хорошую погоду, теперь исчезли. Улицы поселка тоже были безлюдны. В такую погоду лучше всего сидеть в жарко натопленном доме, пить крепкий чай и вести разговоры о жизни.

У нас было почти так. Мы сидели вдвоем с художником Валерием, только лентяйничал один я. Валерий рисовал. Перед ним на полу лежала связка чукотских семейных охранителей гычгый. Под его руками на бумаге появлялись их двойники.

Эти гычгый принадлежат Мейныпильгинскому этнографическому музею, который создан при сельском Доме культуры по инициативе Елены Ивановны. История его такова. Возле поселка оставались две яранги. Следить за ними стало некому, потому что наследники разъехались. Тогда Елене Ивановне и пришла в голову мысль о создании музея: и имущество не пропадет, а будет под присмотром, и детям можно будет показать, как жили люди в прошлом. Она посоветовалась со стариками. Им идея пришлась по душе. Ведь сейчас уже те, кому сорок лет, думают совсем по-другому и иначе представляют мир, чем старики. К праздникам они относятся просто как к веселому времени, наступающему после трудной работы, и совсем не верят в то, что от строгости и правильности проведения праздника зависит их же собственное благополучие. Что же говорить об их детях и тем более внуках? Эти растут в интернате и тундры-то почти не видят. Пусть хоть так знают, как мы жили раньше, решили старики.

Коллекция оказалась великолепной. Это были две яранги, в которых сохранилось все, что должно быть в чукотской яранге. Самое главное — в обеих был полный комплект ритуальных предметов. Причем одна яранга принадлежала потомкам Кыыты, а другая — представителям ваежско-хатырской группы чукчей. Мы имели возможность сравнить их. Такой цельной коллекции могут позавидовать и центральные музеи.

Среди комплекта ритуальных предметов гычгый занимает первое место. Они вырезаны из ольхи. По форме похожи на человеческую фигуру. Спереди на гычгый есть ряд или три ряда углублений для добычи огня. Его добывали с помощью «нилек» — ольховых палочек — и «нэльаёчгын» — дуги из оленьего рога с ремешком. Действует это приспособление по принципу лучкового сверла. В углубление на гычгый клали сухой мох, вставляли «нилек», с помощью «нэльаёчгын» его начинали вращать. От трения мох начинал тлеть. Огонь раздували и подкладывали в него сухие веточки. На всю эту процедуру уходило одна-две минуты. Старики об этом сейчас шутливо говорят: «Наши чукотские спички».

Количество гычгый в каждой семье зависело от числа сыновей. Главный гычгый переходил самому младшему сыну — он его наследовал от отца вместе с главной ярангой. Остальные передавались старшим сыновьям. Выполнение праздничных ритуалов начиналось с главного гычгый.

Кроме гычгый в этой коллекции есть еще мельгыргын. Он не делался похожим на человека и служил только для повседневной добычи огня. Из него огонь добывали лишь на двух праздниках — «выльгынкоранмат» и «кильвэй».

На каждом гычгый висит символическое изображение чаата — аркана. Чукотские пастухи, когда чаат не нужен, тоже носят его на себе.

К гычгый привязано еще несколько деревянных рогаток, отдаленно напоминающих человеческие фигурки — помощников гычгый, которые называются «оккамак». В этой же связке находятся «кэнунэн» — рабочие посохи оленеводов — и ритуальные мужские шапочки.

Гычгый использовали в трех случаях: когда встречали стадо при возвращении с летовки, когда встречали важенок после отела или оленей, если те терялись. Во всех этих случаях гычгый выносились из яранги и ставились над ее входом. Следовательно, гычгый считались главными пастухами, охранителями оленей, а «тайникут» — их помощниками.

В этой же связке были еще деревянные фигурки собак. Они делались после смерти кого-либо из членов семьи. Во время похорон все надевали на руку ремешок и считали себя как бы собаками, привязанными к яранге. Собаки не болеют — значит, их боятся келе — духи-вредители, собаки охраняют от келе и от плохих людей дорогу в верхний мир. Олицетворяя себя с собаками, люди, таким образом, защищались от вредных сил. Этот же смысл имеют фигурки собак в связке амулетов, они называются «утытъыкэй».

Еще в такой связке были «энэыт» — мешочки из оленьей кожи, внутри которых лежала оленья шерсть. Это — охранители от несчастий. Их привязывают тогда, когда кто-либо из членов семьи увидит сон, предвещающий беду.

«Вуквыгыкай» — камушки-амулеты. Их выбирают из-за необычной формы, чаще с дыркой в середине.

После смерти самой старой женщины в связке прибавлялась куколка из оленьей кожи — «алечель-гын».

Есть здесь и меленький гычгый, который служит большим гычгый и тайникут, так же как они сами людям.

Пришла Елена Ивановна, сняла мокрый плащ.

— Елена Ивановна, чаю, кофе? — спросили мы в один голос.

— Чаю, — засмеялась она.

Мы отлично знали, что кофе она не любит, но каждый раз спрашивали, чем каждый раз смешили ее.

— Кит-кит (чуть-чуть), — согласилась Елена Ивановна.

Потом она обратилась ко мне:

— Сыро очень на улице. Нам с тобой работать надо идти. В километре от поселка стоит яранга, где летом живут две старые женщины, Ивнеут и Кытгаут. Хозяйством по такой погоде заниматься нельзя. Самое время поговорить.

Когда мы вышли, ветер первым делом швырнул в нас хорошую порцию воды. Она потекла по щекам, по шее, за шиворот… Шли мы прямо против ветра. Впрочем, слово «шли» здесь не подходит. Так можно говорить до тех пор, пока ветер не набрал скорости тридцать метров в секунду. За этим рубежом человек, как говорят на Севере, «лежит» на ветру. Теряется привычное ощущение собственного веса. Кажется, взмахни руками — и поднимешься над землей. Человек в такие моменты похож на цаплю, которая, вытянув шею и расставив крылья, делает неуклюжие шаги по болоту и медленно набирает скорость для взлета. Однако любая дорога кончается.

У входа в ярангу по чукотскому обычаю потопали ногами и покашляли, чтоб дать хозяевам время приготовиться, вошли.

— Еттык, — приветствовала нас хозяйка. — Проходите в полог, в чотагине сегодня холодно.

Она подложила в слабо горевший костер сухих веток и повесила над очагом старый медный чайник.

В яранге Ивнеут царил идеальный порядок. Очаг — основа яранги и домашнего благополучия — был выложен подобранными один к одному небольшими камушками. По кругу вдоль стен стояли легковые нарты, справа от входа — мужские, слева — женские с кибиткой, в которой возят маленьких детей. На верхних жердях висела юкола. Земляной пол был настолько чист, что по московской привычке захотелось снять башмаки. Возле женских нарт сидела подруга Ивнеут Кытгаут и голой пяткой втирала в пыжиковую шкурку ольховую краску. Шкурка была уже сочного красно-коричневого цвета, но она усердно продолжала работу.

— Это она уже заканчивает, — пояснила Елена Ивановна, — шкуру долго надо обрабатывать, в несколько этапов. Это последний. Она внуку комбинезон шить будет.

— А мездру как же снимать?

— Мездру она еще месяц назад сняла. Надо сначала острым каменным скребком, потом гладким, закругленным таким. Пяткой — последний этап.

— Железные скребки разве хуже?

— Хуже, они очень шкуру дерут.

Мы влезли в полог, освещенный керосиновой лампой. Он целиком сделан из оленьих шкур и закрывается так, что не остается ни одной щелочки. Даже в самые лютые морозы и ветры он легко нагревается от одной керосиновой лампы. В старину его отапливали светильником, в который был налит нерпичий жир, и в нем плавал фитиль.

В пологе очень хорошо спать. Чукчанки умеют так разместить шкуры и валик под головой, что не бывает ни одного неровного места и ничто не давит в бок, как это бывает на диванах и кроватях. Постель в пологе не слишком мягкая, но и не жесткая.

— Елена Ивановна, — продолжал я разговор, — почему так получается, когда бываешь в зимних меховых палатках, они ведь тоже большие, всегда есть какое-то впечатление неубранности, а в яранге всегда все аккуратно, чисто?

— Правильно говоришь. Я тоже замечала: в палатке всегда что-то не убрано. Наверное, потому что четыре угла, трудно всему место найти. Яранга круглая, и у нас все приспособлено для этого.

В полог влезла Кытгаут. Снаружи Ивнеут подала ей выскобленный до белизны деревянный столик на низеньких ножках, чашки, блюдца, заварной чайник, сахар, конфеты, печенье и пятилитровый медный чайник, из носика которого шел пар. Потом Ивнеут тоже влезла в полог, и они приготовились к долгому неспешному разговору.

— До вашего прихода, — сказала Ивнеут, — Кытгаут рассказывала, как ее замуж выдавали. Нам сегодня делать нечего. В такие дни друг другу и рассказываем, что раньше было или сказки. Будете Кытгаут слушать? Или про родню расспрашивать начнете?

Тут все дружно рассмеялись — всему поселку и всей тундре давно было известно, что москвичи с редкостным занудством расспрашивают людей об их родственниках и в тетрадках, и на рулоне миллиметровки рисуют какие-то значки и схемы.

Должен сказать, что работать в поселках, где уже работали такие этнографы, как В. В. Леонтьев, очень приятно, потому что они оставляют о себе хорошую память. Поэтому каждый человек той же профессии сразу бывает хорошо принят. Когда мы с Валерием в первый день шли с рюкзаками и еще не сказали в поселке ни с кем ни единого слова, нам повстречался высокий человек и спросил:

— Вы с парохода?

— Да.

— А откуда?

— Из Москвы.

— А по профессии кто?

— Этнографы.

— Леонтьева знаете?

— Знаем.

— Меня зовут Вантолин Михаил, в четвертой бригаде работаю. Все, что будет вам нужно, обращайтесь, пожалуйста, всегда помогу.

— Спасибо.

Потом нам с большим удовольствием рассказывали, как Владилен Вячеславович познакомился с мейны-пильгинскими стариками. Он приехал в поселок в первый раз и сразу зашел на почту. Там сидело несколько стариков. Когда они увидели Владилена Вячеславовича, один сказал:

— Новый мельгитангит (так чукчи называют русских).

Другой, имея в виду, что мельгитане не знают чукотского языка, заметил:

— Он без языка.

Владилен Вячеславович, дав телеграммы, повернулся к старикам, открыл рот, показал пальцем на язык и сказал по-чукотски:

— Вот у меня язык.

Шутка вызвала общий хохот.

На предложение послушать рассказ Кытгаут мы отозвались с удовольствием.

— Она не как все замуж вышла, — поясняя рассказ Кытгаут, сказала Ивнеут.

Она умолкла, и начала рассказ Кытгаут:

— Когда я родилась, муж у меня уже был. Все радовались, что девочка родилась. Если бы мальчик, то той семье, где мой муж был, пришлось бы свернуть ярангу и жить у родственников.

Они жили на соседнем стойбище. Хорошо жили. Однако отец моего мужа рано умер. Он был моей матери троюродным братом. После его смерти плохо стало. По хозяйству им все стойбище помогало. Олени в общем стаде были. Не голодали. А как на празднике быть?! Праздник проводят хозяин и хозяйка. Один за другого ничего делать не могут. Он оленей ловит, забивает, она разделывает. Он при стаде, она — по хозяйству. Не может женщина оленевода заменить.

Наследником и главой семьи уже Рультыет, мой муж, считался. Однако и он еще маленький был и тоже без жены ничего не мог делать на празднике.

Надо было моей свекрови снова замуж выходить. Тогда она убрала бы ярангу до тех пор, пока не вырос Рультыет. Потом бы снова поставили ее, и был бы он в отцовской яранге, а она — в яранге мужа.

Но она после смерти мужа никого любить не могла. Не хотела больше жить ни с кем. Оставалось только женить сына. Старики подумали и решили, что, если родит моя мать девочку, она и будет невестой. Четвероюродные, говорили они, хорошо, потому что вроде как своя кровь возвращается. Решили еще, чтоб маленькими поженить, а как у нас потом получится, было наше дело.

Когда мне было семь лет, свекровь и Рультыет приехали к нам на стойбище. Она мне подарила игольник с иголками и нитками, который служил ей самой. Этим она показала, что я должна учиться шить, чтобы умела одевать мужа.

Спустя еще пять лет, мне уже двенадцать исполнилось, она снова приехала и сказала моим родителям, что пришла за дочкой, как и договаривались. Родители ответили, чтобы она забирала меня, раз проделала такой большой путь.

Мать одела меня в праздничную камлейку, а свекровь повязала нарядный бисерный пояс. Провожали меня всем стойбищем, и все говорили, что я правильно поступаю, не сопротивляюсь.

Идти далеко было. Все смотрели, чтобы я впереди шла. Сзади нельзя. Если невеста сзади идет, значит, она не хочет замуж выходить. Когда уставала, кто-нибудь из мужчин на руки брал и впереди нес. Так и дошла до их стойбища.

Встретили нас очень приветливо. Потом все просили, чтобы я не ходила в ту ярангу, где Рультыет жил. Я не понимала почему и пошла к самой старой женщине на стойбище, ее спросила:

«Почему нельзя ходить в ту ярангу, ведь они за мной пришли?!»

Старушка ответила: «Пока не ходи. Вот когда будет осенний праздник, я тебе скажу, тогда пойдем и будешь свободно туда ходить».

Но вот наступил праздник. Свекровь сшила мне всю новую одежду, красивая такая была. Старушка эта пришла к свекрови и сказала: «Иди теперь за дочкой».

Та пришла в ярангу, где я жила это время, и говорит: «Пришла уже».

Ей весело ответили: «Ага, пришла за дочкой».

Свекровь мне сказала: «Давай, доченька, пойдем, ждут нас».

Я пошла с удовольствием, потому что давно хотела в ярангу Рультыета пойти, любопытно было. Встретили нас Рультыет и старушка, у которой я жила. Она меня поцеловала и говорит: «А ведь хозяюшка пришла».

Мы с Рультыетом и не понимали, что происходит. А она присела на корточки перед выходом и нас посадила рядом. Мы вертелись, но она очень строго сказала, чтобы мы сидели тихо, а сама зашептала так:

Потом она подвела нас к очагу и велела опустить руки в пепел. После усадила в пологе: его — на мужскую половину, меня — на женскую. Сказала свек рови: «Теперь все, можете своим делом заниматься».

С этого времени мы стали считаться мужем и женой. В этот же праздник свекровь стала учить меня, как надо его проводить. В своей семье девочек этому не учат, потому что там, куда они замуж выходят, по-другому делают. Свекровь всегда учит невестку.

Сначала мы пошли за ветками. По речке везде ивовый кустарник есть. Свекровь присела, накинула капюшон на голову, мне велела так же сделать, стала шептать, а я повторяла и запоминала:

И только тогда она сорвала две маленькие веточки и сказала: «Вот эти олени будут».

Мы нарвали еще ивовых веток, чтоб подстилать под оленей, когда разделывать. Оленей обязательно надо разделывать на ивовых ветках. Но эти две веточки-олени лежали у нас отдельно.

Когда за водой пришли, свекровь сказала:

В этой воде потом варится мясо первого праздничного оленя. Самое основное угощение.

Когда пришли, свекровь гычгый достала и мне говорит: «Доченька, начни сама. Сделай, чтобы дым хотя бы пошел. Потом помогу тебе».

Я очень старалась. Если огонь долго не появляется, значит, хозяйка ленивая — плохо мох высушила. А если мох сухой и огня все равно нет, значит, она умрет скоро. У меня быстро дым пошел. Все довольны были. Люди говорили: «Ой, хозяюшка-то хлопочет».

На доску, на ту, где я шкуру выделывала, мы тогда земли насыпали и на ней огонь развели. Доску вынесли перед ярангой и стали ждать стадо.

Перед доской мы положили ивовые веточки, которые как олени считались, и юколу, приготовленную специально для праздника. Самую первую рыбу, когда поймают, сразу в яранге подвешивают, и она все лето там висит, до праздника.

До прихода стада свекровь велела Рультыету взять чаат и поймать веточку-оленя. Он так и сделал. Она взяла веточку, руками показала, как будто настоящего оленя держала и как будто он упал. Все как при настоящем забое. С веточки чуть-чуть кору срезали — вроде как рана от копья. Свекровь сказала Рультыету, чтобы он рукой с этой раны кровь взял, как у настоящего оленя берут, и разбросал вокруг: тундре, морю, сопкам, солнцу. Только так сделали, стадо подошло.

Стадо хорошее было. Олени жирные. Хорошо летовка прошла. Старики, кто летом со стадом не уходил, а на стойбище оставался, Рультыета с собой взяли. Дали лук ему и стрелы. Стрелы они специально для праздника из ольхи сделали. Все в ряд встали и навстречу стаду выстрелили. Это келе отгоняли. Стадо из далеких мест прикочевало, келе могли следом за ним прийти.

Мы со свекровью подняли доску, где костерчик был, и огонь к солнцу подбросили.

Мужчины поймали первого оленя, подвели к ярангам. Рультыету дали копье его отца. Рультыет этого оленя должен был забить. Очень важно, как этого оленя забить. Копьем надо ударить с левой стороны, прямо в сердце. Хорошо, когда олень сразу упадет и не будет мучиться. Значит, он к верхним людям спокойно ушел. Будет олень долго мучиться — плохо. Это он ждет кого-то. Когда так случится, все делают вид, что все хорошо. Однако после праздника старики специально собирались и гадали, как отвести беду.

У Рультыета олень сразу упал. Люди довольны были.

Свекровь дала мне ковшик с водой и велела полить оленю на голову и на рану. Стали его разделывать. Она мне говорила, в какой ковшик что класть. Разные есть ковшики: для тундры, для сопок, для моря, для рассвета. Каждому свой ковшик. Клали туда кусочки мяса, печени, почек. Кусочек шкурки надо в каждый положить. Сделали все, как надо, и из каждого ковшика раскидали во все стороны. Свекровь говорила, кому кидали. Остальное мясо варили, сами поели. Огонь в костре был тот, который я со свекровью из гычгый добыла.

Еще потом оленей забивали, но нас уже отпустили.

На следующий день свекровь меня снова заставила все вместе делать. Перед ярангой разложили костерчик. Огонь прогорит — втыкается веточка-олень, вокруг нее костный мозг надо положить, а сверху — земли с травой, камушки маленькие, как вокруг яранги. Камни у яранги кладутся для того, чтобы покрышки ветром не сдувало. Здесь надо все очень точно сделать. Это вроде яранга. Как в маленькой сделаешь, так и в большой будет. Хорошо сделаешь — всегда и еда будет, и не заболеет никто. Поленишься или что-либо забудешь — так же потом в большой яранге получится. Каждая свекровь очень строго смотрит, чтобы невестка все во время праздников правильно делала, несколько лет учит, а то беда придет. Если невестка никак не может все запомнить и правильно сделать, к ней плохо относятся. Я хорошо запоминала, правильно получалось. Поэтому свекровь меня любила.

Хозяйке на празднике трудно приходилось. Надо все подготовить, пастухов и стадо встретить, оленей разделывать и мясо сохранять, распределять его на следующие праздники, шкуры сохранить, из них потом одежду шить и веселиться надо. В первый день, когда все работы заканчиваются, все бубны свои достают, петь начинают. Поют почти до утра. Кто сколько хочет. Вставать хозяйке опять до рассвета. Ее очень уважают.

Когда кончился праздник, я еще некоторое время жила в этом стойбище, но скоро стала проситься домой. Меня не пускали под разными предлогами, пока не пришел мой дядя и сказал, что родители соскучились.

У родителей я жила до восемнадцати лет. С Рультыетом мы встречались, когда нам хотелось. Насильно жить вместе нас не заставляли. Мы считались как муж и жена, и на все праздники меня брали в ярангу Рультыета, я выполняла обязанности хозяйки. Свекровь была довольна мной.

Рультыет меня очень любил, но я глупая была еще, не пускала его в полог к себе. Когда мне восемнадцать лет исполнилось, он стал всерьез обижаться. До этого времени старики молчали, а тут стали сначала шутливо, потом серьезно говорить мне, что так нельзя — надо уже детей рожать. Особенно мама моя и свекровь ругались.

Долго я не сдавалась. До тех пор пока Рультыет не нашел свою песню. У нас, у каждого чукчи, есть своя песня. Она однажды сама к тебе приходит и становится твоей на всю жизнь.

Он как-то очень сильно обиделся на меня. Пришел ко мне из своего стада. Далеко они тогда были. Километров шестьдесят прошел. Молодой, он очень хорошо бегал и ходить мог много. Мама моя его чаем напоила, а я только поговорила с ним и сказала, чтобы он шел в свою ярангу. Плохо сделала. Он пошел и запел так:

Когда я это услышала, мне стало очень жалко его. Сильно себя ругала, что так поступила. Мама меня тоже ругала, даже за косы оттаскала — нельзя так с людьми обращаться.

Стойбище наше тогда стояло в верховьях Ваамочкы, И Рультыет пошел прямо в горы, как раз в том месте, где Арельпо разбился. Там он стадо снежных баранов увидел. Охотиться стал. Застрелил семь баранов. Не надо было столько — все равно не унести одному. Когда за баранами полез, сорвался, сильно разбился.

Принесли его на стойбище, у меня все переменилось к нему. Опять себя сильно ругала. Он голову разбил, и кожа с нее, где волосы, почти слезла. Кость пробита была.

На стойбище у нас керечка одна жила. Она велела сразу принести гагару. Отец сходил на берег моря, быстро сходил, принес. Она ее распотрошила и оставила только шкуру с перьями и подкожным жиром. Кожу на голове ему расправила и шкурку гагары надела, как шапку. Так он долго лежал.

Я ухаживала за ним. И все вспоминала, как мы хорошо маленькими играли. Себя все время ругала. Глупыми бывают молодые девчонки, пока не родят. Потом только умнеют. А играли мы часто в оленеводов. Рультыет оленеводом был, а я оленем. Я от него убегала, а он меня чаатом ловил. Потом он так научился чаат кидать, что мог на спор любого оленя из стада выхватить за любую ногу или любой рог.

Бредил он все время. Говорил все, что снежные бараны вдруг с головами келе стали за ним гоняться, а он от них с горы на гору перескакивает, а они — за ним. И никак убежать не может. Старики объяснили потом, почему это. Нельзя было столько баранов убивать — все равно бы бросил. Нужно было только одного застрелить, сколько унести мог. Оттого, думали, верно, он упал со скалы и оттого так бредил. Это вроде как совесть его замучила за то, что на баранах, свое зло сорвал, какое из-за меня накопилось.

Тогда ко мне пришла моя песня:

Рультыет выздоровел. Шрамы еле заметные остались. Спасибо этой керечке.

Через некоторое время старушки стали ко мне приглядываться, а затем сказали, что у меня будет ребенок. Родился мой первый, а потом еще пять. Теперь у всех свои дети. Вы хотели про родственников моих спрашивать — теперь давайте буду рассказывать. Только сначала Ивнеут спрашивайте, она по родне Рультыета идет.

— Правильно сказать, свояченицы, — подсказала Елена Ивановна.

— Да, так, — ответил я, доставая свою неизменную тетрадь и ручку, — начнем тогда с отца Ивнеут и его братьев и сестер. Как его самого звали?

Покинем Мейныпильгино и вернемся на Камчатку, в бригаду ачайваямского совхоза. Иначе можно опоздать к событию, которого оленеводы ждали почти год.

Сегодня — бега.

Призы будет вручать Анатолий Арсентьевич от имени руководства совхоза. Приз первый — олень. Приз второй — будильник. Приз третий — великолепный ремень, украшенный чеканными бляхами.

Участники начали готовиться уже с утра. Чуть свет гонщики ушли в стадо и привели оленей по два каждый. Нарты также были загодя расставлены на расстоянии друг от друга.

Гонщики заранее договариваются, кто за кем поедет. Здесь нет единого старта, когда все срываются с места в одно время и с одной линии. Путь также не размечается. Просто договариваются, что поедут по такой-то дороге и завернут возле приметного места.

Нынешняя гонка в один конец имеет длину километров двадцать. Значит, всего проедут около сорока километров. А дорога ужасная. Сразу же от старта идет между сопками мелкая болотистая лощина, покрытая кочками. Кочки высоченные. Ехать очень неудобно. Потом лощина переходит в долину, густо заросшую стлаником. В нескольких местах ее пересекают ручьи. Значит, оленям придется бежать по льду. Там же есть и каменные осыпи.

На здешней гонке проверяется не только мастерство дрессировщика, искусство ездока и выносливость животных, но и умение ремесленника. С такой гонки, рассказывают, нередко участник возвращается пешком, неся на себе обломки нарты.

У чукчей и вообще у народов Северо-Востока очень много красочных описаний оленьих гонок. Там всегда рассказывается о необыкновенном азарте, об энтузиазме сочувствующих гонщикам. Словом, гонки рисуются зрелищем не менее захватывающим, нежели, скажем, конные состязания где-нибудь в Австралии или Британии. В самом деле, известно, что прежде на оленьих гонках разыгрывались очень богатые призы — целые стада, целые состояния для оленевода. Кроме того, и честь для гонщиков выпадала немалая. О них говорили потом всю жизнь, и даже после их смерти. Все это было.

Но и сейчас чувствуется, как напряжены гонщики. Поставить оленей в упряжки им помогают добровольцы. Участники состязаний в основном люди пожилого возраста. Среди них и Чельгат.

Зрители ведут себя спокойно. Люди молча наблюдают за приготовлениями. Мы мечемся с фотоаппаратами, чтобы поймать тот кадр, который бы свидетельствовал о необычайности события.

Уходит со старта первый гонщик, за ним второй. Едут так же спокойно, как отправляются в гости. Выдающегося кадра нет.

— Почему медленно едут?

— Сейчас нечего гнать. Потом, в дороге, будут соревноваться…

— Каким же образом?

— Будут обгонять друг друга, стараться помешать уехать вперед.

Правила оленьих гонок и в самом деле несколько напоминают положение о соревнованиях яхтсменов. На оленях также можно обгонять противника только с одной стороны — справа, можно подставлять ему свою упряжку, чтобы он не мог вырваться. Если обходящий гонщик чем-либо задевал упряжку соперника, то он выбывал из игры.

Ушла последняя упряжка, и зрители разошлись пить чай. Теперь надо ждать не меньше часа, пока гонщики возвратятся обратно.

Зрители весьма степенно обсуждали достоинства оленей и шансы всех участников. Оценки делались весьма деликатно.

Прошел час. Люди не спеша пошли на невысокую сопочку, чтобы наблюдать финиш.

Гонщиков, однако, еще не было видно. Прошло еще минут двадцать, пока не показались упряжки, вынырнувшие из-за горушки. Впереди ехал, оторвавшись от остальных, Чельгат — так пояснили зрители. За ним метрах в двухстах двигалась вторая упряжка и сразу же за ней — третья. Остальные упряжки видны не были.

Мы все шли с сопки к месту окончания гонок. Оно было там же, где и старт.

Зрители остановились в кустах, чтобы не напугать оленей. Случалось, что во время гонок на финише олени бросались в сторону и первый проигрывал гонку.

Чельгат приехал на финиш вроде бы не спеша. Он небрежно остановил оленей и выпряг их.

— Легко ездили, — заключил Вантулян. — Олени и не устали.

В другое время олени могли просто свалиться на финише и их надо было прирезать.

Приехал и второй в таком же неспешном темпе. За ним и третий. Через четверть часа прибыли остальные.

Присутствующие с одинаковым радушием встречали всех.

Ничего похожего на традиционные описания гонок видеть нам не пришлось. Если судить по рассказам о прошлом, то пришедший самым последним должен был содрать с себя кухлянку и вызвать на борьбу главного победителя. А Чельгата же никто и не думал вызывать. Он разобрал упряжь и ушел чаевать.

Для посвященных эти гонки, может быть, и запомнились как волнующее зрелище. А для нас — ничего особенного. Да и те гонки, которые приходилось видеть у чукчей, сильного впечатления не производили. Прежде всего было скучно ждать, когда вернутся гонщики с трассы. Кроме того, трудно было понять тонкости борьбы из рассказа участников. Фактически спортивные страсти начинали разгораться только во время рассказа о том, как проходили состязания. Чтобы видеть их самому, надо было или участвовать в них, или же мчаться на чем-либо с той же скоростью, что и призеры. Роль комментатора играли аутсайдеры. Может быть, аутсайдеры заранее обрекали себя на роль сопутствующей судейской бригады. Все может быть. Во всяком случае в рассказе очевидцев гонки являлись драматическим событием. Рассказывали о них, к примеру, так:

«После того длинного поворота Чельгат стал сильно гнать оленей. За ним совсем близко пошел Ятгиргин, Там, сразу же за поворотом, начинается такое место, где земля как волны. Чельгат как будто по воздуху полетел! Его нарта только немного земли коснется — и на воздух взлетает до другого гребня! Как только нарта выдерживает, не ломается!! Со всей силы бьется о землю и опять взлетает. Тут Ятгиргин что есть силы погнал своих оленей. Если он на этом месте не обгонит Чельгата, то будет еще долго сзади идти. Впереди узкое место между сопками. Можно только друг за другом ехать. Все склоны сопок кедрачом поросли. Чуть в сторону попадешь — разнесет всю нарту и олени ноги поломают. Сам себе все кости тоже перемелешь.

Ятгиргин уже сбоку зашел. Еще немного — обгонит он Чельгата! Однако Чельгат оленей так повернул, что ему дорогу загородил. Ятгиргин еще больше в сторону правит, а Чельгат все больше и больше ему дорогу загораживает. Так доехали до места, где Ятгиргину сбоку стало нельзя проехать — там бесснежные места начались — одни камни. Тогда Чельгат прямо в проход повернул! Он все равно первый будет!!»

Наверно, все именно так и было.

Все люди слушали это повествование очень внимательно и, видимо, переживали.

Итоги гонок таковы: первое место занял Чельгат, второе — Ятгиргин, третье — пастух из соседней бригады Тынанто.

Результатами матча все были удовлетворены.

— Ну как? Понравилось? — спросил нас бригадир Киргитагин, блеснув белозубой улыбкой. Он присел на корточки возле входа в нашу палатку, разминая в пальцах сигарету.

— Вообще-то интересно, конечно…

Киргитагин уловил отсутствие энтузиазма в нашем ответе.

— В других местах лучше, что ли, гонки устраивают? — спросил, он ревниво.

— Там азартнее как-то бывает… Веселее…

— Ла-a-дно, — многозначительно протянул Киргитагин…

— Сейчас мы другие гонки устроим.

Бригадир встал и закричал что-то по-чукотски, несколько раз упомянув имя Чельгата.

Бригаду из палатки, где чаевали, как ветром вынесло. Женщины, весело посмеиваясь и крича, натягивали кухлянки на меховые комбинезоны (керкеры) — готовились к долгому зрелищу.

Двое молодых парней помчались к стаду, волоча размотанные чааты.

Чельгат вышел в полной парадной форме и пошел не спеша, поглядывая по сторонам. Наконец он остановился на ровной площадке и показал себе под ноги, коротко сказав что-то.

Один из старших пастухов расторопно подбежал к этому месту и стал забивать в землю колышек.

Только тогда мы обратили внимание на остальных людей. Все мужчины стругали палки.

— Что это ты делаешь, Яша?

— Олени будут, — торопливо, но таинственно ответил Яша Чейвилькут.

Яша быстро выровнял одну палку, вырезал на ней знак — черту с двумя перпендикулярами к ней — и принялся за другую.

— Что это за знак?

— Это наша тамга — знак.

Когда была готова и вторая палка, Яков взял веревочку и тщательно перевязал палки. Он оглядел их и побежал к тому месту, где стоял Чельгат возле привязанного колышка. Яков положил свои палочки возле колышка и отошел.

Затем прибежал другой парень и тоже положил свои палочки, прислонив их одним концом к Яшиным, а другим направив в сторону, куда указывал Чельгат.

За парнем пришел старший пастух и положил свои палочки за этими. Потом положили палочки другие люди. Всего оказалось двенадцать пар палочек. Среди их владельцев был и совсем маленький парнишка, дошкольник, племянник бригадира, и сам Иван Иванович Вантулян.

Все явно волновались. Говорили наперебой и кричали что-то в сторону стада, где бегали парни, ловя оленя. Наконец выбранный олень оказался на чаате и его торжественно привели и привязали к колышку.

Парни, ловившие призового оленя, кинулись лихорадочно вырезать деревянных оленей. Под смех и шутки они положили их впереди палочного каравана.

Участники состязания наседали на Чельгата. Он смеялся, качал головой и с чем-то не соглашался. Хозяева палочек что-то ожесточенно доказывали. Даже Иван Иванович иногда подавал голос. Наконец Чельгат сдался. Он встал у колышка и показал рукой новое направление.

Участники, возбужденно разговаривая, мгновенно переставили свои палки и замерли возле них.

— Давай! — сказал Чельгат по-русски.

Яша Чейвилькут поднял своих «оленей» и поставил их перед самой первой парой. Следующий за ним парень перенес свои и положил перед Чейвилькутовыми. Мальчишка схватил свою пару и приставил ее к палочкам того парня. Ряд тронулся.

Люди двигались лихорадочно. Чувствовалось, что волнение глубоко охватило их.

Соревнующиеся ходко шли все дальше и дальше от старта. Они дошли до небольшого холмика и повернули. Азарт нарастал. Голоса участников не умолкали, Особенно волновались женщины, оставшиеся возле приза-оленя. Его, как выяснилось, возьмет тот, чьи «олени» пройдут первыми — чьи палочки придутся к колышку, где этот олень был привязан.

Поведение людей в этом состязании не шло ни в какое сравнение с тем, как они вели себя во время гонок.

Игроки стали приближаться к колышку. Голоса слились в неумолчный рев. Даже Чельгат — главный арбитр — потерял невозмутимость и буквально прыгал от волнения.

Под этот рев была уложена последняя пара палочек впритык к колу. Выиграл парень, который поставил свои палочки за Чейвилькутовыми.

— Вот это гонка, — сказал восторженно Иван Иванович, вытирая с лица пот. — Кто хочет, может участвовать. Хоть старый, хоть маленький…

— Понравилось? — спросил нас опять бригадир Киргитагин.

— Очень, — ответили мы искренне.