Ни одна весна за двадцать лет существования Наукограда не пролетела для его жителей так быстро и незаметно, как эта. Отцвели первоцветы на склонах Калиеры, вскипели бело-розовой пеной городские сады, но наслаждаться их красотой ни времени, ни сил у наукоградцев не оставалось. Слишком грандиозной была картина, нарисованная Мартином Брутом, слишком великой – поставленная цель. Осознать себя единственным оплотом человечества в океане хаоса, потопившем цивилизацию, непросто. Последние люди в диком, лишённом разума мире. Последняя надежда… И первая!

В начале апреля пополнившиеся новобранцами отряды отправились искать будущих рожениц. Те, кому эту работу не доверили, поехали готовить жилище для них. Помещение Брут подобрал быстро – огромные, тянущиеся на два километра склады Первой Продуктовой Корпорации. Место действительно удобное. Рядом – линия монорельса и станция, добраться от Наукограда можно за полчаса. Опять же неподалёку гостиница, где поселится обслуживающий персонал. И – что немаловажно! – территорию складов огораживал трёхметровый забор из пенобетона. Непреодолимое препятствие для всё ещё обитающих в Коке обдолбов, судя по тому, что миллионы упаковок «стандартных завтраков», «обедов» и «ланчей» так и остались не разграбленными. Пришлось устраивать временную свалку на площади мегаполиса и вывозить туда весь этот «калорийный и сбалансированный» мусор.

Первоначальное название «коровник» Сэла отвергла решительно. Предлагала взамен «коммуна», «терем», даже «пенаты», но ни одно из доисторических словечек не пришлось ко двору. А прижилось вовсе не подходящее – «улей». Впрочем, неприемлемым оно казалось только первое время. Когда разгороженные на клетушки ангары начали заполняться новыми обитательницами, гул под сводами и в самом деле поднялся такой, что впору поверить: генноинженеры сконструировали гигантских пчёл. Первые две сотни мамочек прибыли к середине апреля, первые пять тысяч – к началу мая. К лету задача, поставленная Брутом, была выполнена. Двадцать тысяч молодых, физически здоровых, хоть и лишённых разума женщин готовились дать жизнь поколению новых людей. Настоящих людей, не обдолбов! Ловцы старались отбирать представительниц всех рас и национальностей, чтобы максимально сохранить генофонд. В Улье жили славянки и китаянки, англосаксонки и латиноамериканки, негритянки и японки, индуски и скандинавки, арабки и немки. Некоторые в прошлом были весьма популярны. Коренные наукоградцы, с детства отгороженные от внешнего мира информационной мембраной, не могли их узнать. Зато Сэла находила знаменитостей в каждой новой партии. Эта – звезда интернет-шоу Ка-Призз. Бывшая звезда. Эта – чемпионка мира по пляжболу Ло Сэлин. Бывшая чемпионка. Эта… Мила Кахая, одноклассница Сэлы по столичной гимназии. Какая насмешка судьбы – отец Милы был владельцем той самой ППК. Кто бы мог подумать, что его красавица дочь поселится на подстилке в закутке папочкиного склада? От этих узнаваний Сэле становилось жутковато, словно заглядывала в пустые глазницы погибшего мира. Но она одёргивала себя, успокаивала: как бы там ни было, этим женщинам повезло. Они не сгинули бесследно вместе с канувшей в небытие цивилизацией. Выжили и стали частью будущего.

Третьего июня Мартин Брут собрал совещание. Огней накануне вернулся из экспедиции в Полинезию. Неделю им пришлось жариться под экваториальным солнцем, прочёсывать забытые цивилизацией островки, дышать смрадом разлагающихся трупов на элитных курортах – и всё ради поставленной старшим куратором цели. Улов оказался скуден – полсотни хоть на что-то годных самок, – не сравнить с предыдущей экспедицией на Ла-Плату! И самое обидное, когда вернулись, Курт Сирий, надутый индюк, заявил, что самки больше не нужны, двадцать тысяч-де набрали. Лишних они обследовать не станут. Мол, медиков конвейер этот вымотал уже. А кого не вымотал?!

– Куда мне их девать, чёрт возьми? – взвился Огней. – Назад отвозить?!

– Мне без разницы! Иди к Бруту, у него спрашивай. Надоело за вас грязную работу выполнять!

Грязную работу, значит?! Ох, как захотелось Корсану схватить главврача за шиворот, закинуть в конвертоплан и самого отправить, скажем, в Гонолулу. Спасибо, Давид образумил. Посоветовал старшего куратора не тревожить, а везти самок прямиком к Сэле в Улей. Где двадцать тысяч помещаются, там и ещё для полусотни место найдётся. И врачи у неё в штате есть.

Решение оказалось правильным. Сэла самок приняла, даже охнула, когда начала осматривать:

– Это же Лайзи, мисс Мира!

Огней скептически окинул взглядом высокую грудастую девку. Исцарапанная, грязная, репейники в спутанных волосах. И всё же девку можно было назвать красивой, если бы не пустота в глазах. Ох, как он ненавидел эту пустоту! Она каждый раз напоминала о Марине.

А утром позвонил Брут, вызвал на совещание.

В этот раз людей в Управлении собралось мало, потому Большой зал не понадобился, разместились в кабинете старшего куратора: сам Мартин, командиры ловцов, Сирий и куратор сельхозсектора Наукограда Гробер. Последний казался мрачнее тучи. Огней подивился такому странному подбору участников.

– Прежде всего хочу поблагодарить присутствующих, – начал Брут, едва подчинённые заняли места за длинным, от стены до стены, столом. – Первую из поставленных задач мы выполнили успешно. Коровник, или, как теперь его называют, Улей, подготовлен. Двадцать тысяч самок отобраны и оплодотворены. Казалось бы, мы можем более не беспокоиться о сохранности генофонда. Но…

Он замолчал, обвёл взглядом собравшихся в кабинете.

– Но – что? – поторопил Огней. Не любил он эту игру на публику! Хочешь сообщить что-то важное – говори прямо.

– Будущему потомству грозят две опасности. Первая – обдолбы и та зараза, что они в себе несут.

– Забор вокруг Улья высокий, – хмыкнул Ост. – И Журавский надёжную охрану выставил.

Брут насмешливо скривил губы.

– Ты давно там был? Я – вчера. Огней, ты, кажется, тоже вчера туда наведывался? Не дашь соврать. Как только ветер начинает дуть со стороны Кока – смрад невыносимый. Сотни тысяч трупов лежат прямо на улицах, гниют. Зимой мы не обращали на это внимание, потом руки не доходили заняться. Но теперь лето начинается, жара. Курт бьёт тревогу. И я её полностью разделяю.

– Так вы что, хотите заставить нас падаль собирать? – не поверил свои ушам Ост. – Мы ловцы, а не похоронная команда!

– А кто у нас похоронная команда? – зловеще поинтересовался Брут.

Обернулся к главврачу:

– Курт, сколько у тебя санитаров в штате?

– Семь человек.

– До катастрофы на полуострове жило пять миллионов. То есть сейчас вокруг нас гниёт четыре миллиона трупов.

– Больше, – буркнул Сирий.

– Больше. И ты думаешь, Ост, всемером наши санитары сумеют захоронить все эти горы разлагающейся плоти?

– Но почему мы?

– А кто? Медики и волонтёры Фристэн заняты Ульем по самые уши. Мои люди круглосуточно на строительстве Питомника. А вас с учётом «пополненцев» почти шесть сотен. Если не вы, то кто?

Возразить было нечего. Мартин удовлетворённо улыбнулся.

– Значит, задача ясна. К зиме полуостров должен быть очищен. Дальше перешейка не пойдём – ресурсов нет. Да и территории для расселения на первых порах хватит с избытком. Нам ещё планету чистить. А уж осваивать её заново будут следующие поколения.

– А с живыми что делать? – не унимался Ост. – Мы ведь не можем допустить, чтобы они бродили где попало. Наши люди теперь живут за пределами купола…

– Ты прав: мы не можем ждать, пока они сдохнут, и устраивать чистку повторно. Захоронить нужно всех разом.

– Живыми?!

– Зачем живыми? Мёртвыми, разумеется.

На минуту в кабинете установилась тишина. Потом Давид уточнил:

– Я правильно понял: вы приказываете нам убивать всех подряд? Полная зачистка? Как во времена Гитлина или как там его?

Брут улыбнулся, покачал головой.

– Нет. Я уже говорил тебе однажды, повторю для всех. Эти люди давно умерли. Деактивировать их физическую оболочку – не убийство, акт милосердия.

– Как-как? Деактивировать? Замечательное словцо вы откопали, господин старший куратор. Такое обтекаемое.

– Это точное слово. Итак, задача ловцов – деактивировать остатки обдолбов на полуострове, захоронить трупы во избежание эпидемии – здесь вы будете сотрудничать с Сирием, – установить заслон на перешейке. Вопросы, возражения?

– А я-то радовался, когда не нас, а Журавского с его дармоедами отправили Улей охранять, – хмыкнул Ост. – Теперь завидую. Там тётки хоть и безмозглые, зато красивые. А главное – живые.

– Значит, вопросов нет, – подытожил старший куратор.

– Кроме одного. Вы говорили о двух угрозах, – напомнил Корсан.

– Правильно, Огней, молодец. Внимательный. Вторая угроза – голод.

– Голод? – Огнею показалось, что он ослышался.

– За последний месяц количество ртов в Наукограде увеличилось в пять раз. Наши теплицы и фермы не рассчитаны на такую нагрузку, куратор Гробер не даст соврать. Если мы не предпримем незамедлительных действий, Улей вымрет от голода.

– Ерунда какая! – возмутился Ост. – В каждом мегаполисе склады забиты продовольствием. Хватит не то что двадцать тысяч, двадцать миллионов прокормить!

– Это отрава, а не продовольствие.

– Подумаешь, обдолбам не привыкать. Они всю жизнь этим питаются.

– Мне плевать, что они ели раньше! Сейчас эти самки вынашивают будущее человечества. Нужно обеспечить их здоровой пищей.

– Мы вывезли какое-то количество натуральных продуктов из столицы, – неуверенно пробормотал Давид. – Если поискать, возможно, в других городах тоже найдём продовольствие. Но его не так много, как хотелось бы. А элитные фермы были полностью роботизированными, ни одна из них зиму не пережила. Мы как-то не подумали об эвакуации животных, людьми занимались…

– Вот-вот! Так что пусть-ка наши генетики и селекционеры поднапрягут мозги, – поддержал Ост. – Африканского слона сумели вывести, а суперпродуктивные породы индюшек и коров не смогут? Нет, голод – это не наша проблема.

– Всё будет, не сомневайся, – кивнул Брут. – И новые теплицы мы уже строим, и поголовье мясомолочного скота планируем увеличить. А лет через двадцать-тридцать, когда рекультивируем почву и очистим атмосферу, угроза голода исчезнет окончательно. Но сегодня требуется другое решение. И если с углеводами нам хоть как-то поможет Калиера, то с жирами и белками положение катастрофическое. Своими ресурсами Наукоград не обойдётся.

– А я понял, о чём речь, – подал голос Влад Джарта. – Старший куратор собирается переквалифицировать нас в охотников. Кажется, в сибирской тайге и амазонской сельве ещё встречаются дикие животные? Вепри, еноты, косули… Я прав?

– Почти. Только лететь так далеко не придётся, и уничтожать косуль и вепрей, которые и так на грани вымирания, мы не станем. Диких зверей теперь полно и на полуострове. И раз уж они подлежат деактивации, будет расточительством уничтожать белковое сырьё, когда Улей в нём нуждается.

Брут, увидев, что ловцы смотрят на него с недоумением, обратился к главврачу:

– Почему я должен всё разжёвывать? Объясни ты!

Сирий прокашлялся.

– В общем, дело так обстоит. Часть из тех самок, что вы привозили нам, была отбракована. Недоброкачественная наследственность, латентные формы заболеваний, некоторые другие причины… Не так много, где-то процентов десять – предварительную селекцию вы провели добросовестно, господа. Но и десять процентов на таком громадном потоке составили тысяча восемьсот тридцать семь чело… э… голов. С ними надо было что-то делать. Мы со старшим куратором посовещались и решили… в качестве эксперимента… остальных нужно было чем-то кормить!

Он достал из кармана платочек, вытер покрывшийся испариной лоб, пригладил пушистые, чуть тронутые сединой бакенбарды.

– В общем, эксперимент прошёл удачно. Качество мяса вполне приемлемо, в вареном виде самки его охотно поедают. Однако теперь морозильные камеры практически опустели. Суточная потребность Улья выросла до шестидесяти туш, так что оставшихся запасов и на три дня не хватит.

Огней не верил своим ушам. Он видел, как побелело лицо у Давида, как отвисла челюсть Оста. Всё слишком походило на дурной фильм, на ужастик для обдолбов. Или на глупый розыгрыш. Вот только у Курта Сирия чувство юмора отсутствовало напрочь. А Мартин если и шутил… то лучше бы не шутил! И значит, всё, о чём они говорят сейчас, – правда. И как раз в этом вся соль.

Огней захохотал. Сидевшие рядом ловцы вздрогнули от неожиданности, уставились на начальника. Испуг на лице Влада, обиженное непонимание у Оста. А Давид по-прежнему бледен как полотно.

– Интересно, что же так рассмешило господина Корсана? – ядовито поинтересовался старший куратор.

– Это истерика, – буркнул главврач.

Припадок хохота продолжал душить, и Огней с трудом проталкивал сквозь него слова:

– Смешно – девок на мясо… Красавицы, модели, актрисы… просто чьи-то дочери и подруги… а мы их на фарш, на колбасу.

Приступ прошёл так же внезапно, как начался, и уже внятно Огней спросил:

– Мартин, а вы уверены, что мы начинаем строить именно то Светлое Завтра, о котором говорилось на мартовском собрании?

– Абсолютно! Мы поставили перед собой сложнейшую задачу, потому обязаны найти оптимальное решение. Я нашёл. Кто-то из присутствующих предложит другое?

Другого ни у кого не было. Во всяком случае, у Огнея точно. Только Давид спросил сдавленно:

– Сотрудники Улья знают, чем кормят своих подопечных?

– Пока нет. Кроме присутствующих здесь, посвящены лишь люди Гробера, работающие в разделочном цехе и морозильнике – у скотобойцев нервная система покрепче, чем у ловцов. На кухни Улья мясо поступает в разделанном виде. Не нужно спешить. Осознание того, что двуногие существа во внешнем мире – не люди, мы будем внедрять в головы наукоградцев постепенно. Думаю, те, кому предстоит очищать полуостров от трупов, примут этот постулат очень быстро. И персонал Улья скоро начнёт видеть в своих подопечных некую породу «овечек». Затем придёт черёд и всех остальных. Человек – создание гибкое, быстро привыкает к переменам. А они в этот раз кардинальные. Мораль, нравственность, этика, на которых нас воспитывали, больше не действуют, а новых философы пока не изобрели. Да и философов не осталось, всех вороны склевали!

Собственная шутка Мартину понравилась, и он улыбнулся. Затем продолжил:

– Когда-нибудь мы придумаем новую философию. И новую историю, в которой не будет этой грязи. Пока же единственное, на что мы можем опираться, – здравый смысл и целесообразность. А чувствами учитесь управлять. Если выжить хотите. Вопросы? Возражения? Тогда переходим к деталям.

Он включил проектор, и стена кабинета превратилась в огромную карту.

Как и следовало ожидать, первым в плане очистки стоял Кок. Мартин Брут не любил терять время. Совещание закончилось в одиннадцать утра, а в два пополудни к мегаполису подтянулась тяжёлая техника. На пустырях экскаваторы начали рыть траншеи, с запада на восток вдоль проспектов и улиц двинулись самосвалы и бригады уборщиков. Впрочем, в «похоронных командах» работали новобранцы, те, кого записали в ловцы весной. У профессионалов была другая задача. Они шли первыми, обследовали каждый дом, каждый закуток бетонных лабиринтов. Там, где находили падаль, оставляли метки для уборщиков. Если падаль подавала признаки жизни, деактивировали.

Живых было на удивление мало. За четыре часа работы тройка Корсана деактивировала чуть больше двух десятков особей. В других командах дела обстояли так же. В апреле, когда начали отлавливать самок, Огнею побывать здесь не довелось. Зато он отлично помнил осенние экспедиции, когда ловцы ещё искали людей. Мегаполис оставался всё тем же: знакомые улицы, гипермаркеты, центры развлечений. И одновременно он изменился до неузнаваемости. Навеки погасла иллюминация, заглох рёв музыки и рекламных слоганов, вездесущие боты превратились в бесполезный мусор. И десятки тысяч очумелых пустоглазых обдолбов, что сновали по улицам, то и дело натыкаясь друг на друга и на ловцов, тоже становились мусором. В отличие от ботов, они разлагались и смердели так, что респираторы не помогали.

Зато те немногие, что сумели пережить зиму, вполне приспособились к животному существованию. Пусть разума у них не прибавилось, но инстинктами пользоваться научились. Вечером первого же дня зачистки ловцы едва не убедились в этом на собственной шкуре.

Группа Корсана как раз обследовала тридцатиэтажку в жилом массиве, когда-то носившем название «Пятый-Жёлтый». Это была уже четвёртая их высотка. В прежние времена лифт помог бы обойти все квартиры за считаные минуты. Но теперь от него осталось одно воспоминание. Нужно было подниматься по узкой бетонной лестнице, заглядывать в каждую дверь, а потом так же по лестнице спускаться. В пролёте между пятым и шестым этажами у Огнея нестерпимо заломило в висках. Вектор?!

Однако красноты в глазах не было, реальность не плыла. Только предчувствие нехорошее.

– Стой! – скомандовал идущему впереди Борису. – Назад, быстро!

Ведомый удивлённо оглянулся, но переспрашивать не стал, отпрыгнул на несколько ступеней: после гибели Карловича в интуицию командира верили беспрекословно. Вовремя. Из полуоткрытой двери вылетел здоровенный булыжник, врезался в стену, отскочил, с грохотом покатился вниз.

Огней и Борис выстрелили одновременно, так, что пластиковую дверь с петель сорвало. Кто-то взревел от боли и тут же заткнулся.

На полу за дверью лежал здоровенный детина, с ног до головы обросший густой шерстью. Пули размолотили его лицо всмятку. В висках продолжало стучать, но и без этого ясно, что обдолб здесь не один. Из глубины квартиры доносился тихий скулёж.

Здесь было даже не гнездо, а гнездовье. В углу самой дальней комнаты жались друг к другу четыре самки. Все молодые, одна на вид вовсе подросток, и не сказать, чтобы отощавшие. Дикарь умудрялся кормить свой гарем обильно и калорийно. А стоило перевести взгляд в противоположную часть комнаты, становилось понятно чем. Вдоль стены громоздилась гора из костей. Человеческих.

Огнею стало противно до тошноты. Не на кости смотреть – на самок в углу. Значит, это не Брут придумал – обдолбы сами начали жрать друг друга. Не люди…

– Ты смотри, плохо Джарта искал, – присвистнул Верон. – Мы за ними в Гонолулу летали, а они здесь, под боком. Три из четырёх точно сгодились бы. Вон откормленные какие.

– Хорошо, что откормленные, – кивнул Огней. – Мясо сочнее будет.

Он поднял автомат, перевёл на стрельбу одиночными, подошёл. Ни одна самка не пыталась сбежать, уклониться. Лишь смотрели затравленно, вздрагивали и скулили всё громче при каждом выстреле. Оставалось поднести ствол ко лбу и нажать спусковой крючок. Действительно, какое же это убийство? Деактивация.

На последнюю самку, которую товарки прятали за своими спинами, Корсан потратил две пули. Самка кормила грудью младенца. Малютке выстрелы и шум были нипочём, продолжала сосать, деловито причмокивая, даже когда мамаша завалилась навзничь, превратившись в кусок парного мяса. Так и умерла, не отрываясь от сиськи. Только крошечная ладошка дёрнулась. Реальность мигнула пронзительно-алым, и тут же отпустила боль в висках.

– Огней, зачем? – возмутился Борис. – Ребёнок наверняка родился умственно полноценным. Может, он прошёл бы селекцию!

– Не прошёл, как видишь.

Жилой район Наукограда вытянулся широкой двухкилометровой дугой. От Управления, больницы и общежитий три улицы шли сначала с запада на восток, потом – на юго-восток и юг, вдоль гряды, опоясывающей Калиеру, до самой биостанции. Одна там и заканчивалась, упираясь в центральную аллею парка. Две другие изгибались, меняли направление, уходили на северо-восток. Именно там, на склоне горной гряды, стоял коттедж Огнея. Он поселился в нём три года назад, когда получил нынешнюю должность. Самоутвердиться хотел, вырваться из-под опеки мамы и старшего брата. А то куда это годится – в подчинении полсотни отчаянных мужиков, а начальник за мамкин подол держится. Да, три года назад мама была ещё жива… Когда она умерла – не от «цветных вирусов», просто сердце слабенькое – братья собирались вновь поселиться вместе. Но… не сложилось. Не в последнюю очередь из-за соседки, леди Гамильтон. Со старшим Корсаном Маринка сдружилась чуть ли не сразу, как семьи переехали в Наукоград, хотя какая может быть дружба между четырёхлетней крохой и тринадцатилетним подростком? Позже, когда у Николая начали отказывать ноги, девочка ухаживала за ним, заботилась, словно и впрямь была родной сестричкой. А вот с Корсаном-младшим такой дружбы не получилось. Сначала Огней не обращал внимания на путающуюся под ногами мелюзгу… а в шестнадцать лет вдруг заметил и влюбился в синеглазую тёмноволосую зазнайку по уши, начал отчаянно ревновать её к брату. Повзрослев, понял: глупости всё это. В Николае Марина видит друга. А в нём – брата друга, с наличием которого приходится мириться. И от этого становилось ещё обиднее.

Родительский дом братьев Корсанов был замечательным во всех отношениях: Виктор Корсан жильё для детей, а возможно, и внуков выбирал тщательно. У коттеджа Огнея имелось единственное достоинство – стоял он напротив апартаментов Мартина Брута. Быть соседом самого важного человека в Наукограде, общаться с ним не только официально, но и почти приятельски льстило самолюбию. Ещё бы, в двадцать восемь лет получить ответственную должность, обойти Давида Борна и Оста Гурима, очень опытных ловцов, – есть чем гордиться.

Однако сегодня это достоинство дома оборачивалось недостатком. Мартина видеть не хотелось, отвечать на расспросы о подробностях первого дня операции, о настроении ловцов – и подавно. Доложил, что всё идёт согласно плану, и довольно. Но нет. Старший куратор наверняка заглянет на огонёк по-соседски. И даже не столько спрашивать станет, сколько «морально поддерживать». Потому сразу от проходной Огней набрал номер брата.

– Привет! Ты дома?

– Привет, братик. Дома, где же мне ещё быть? Лаборатория наша закрыта, всю документацию по трансформам Бруту ещё на прошлой неделе сдал. Так что теперь я, можно сказать, на пенсии.

– А на постой примешь?

– Всегда пожалуйста. Твоя комната свободна, сам знаешь.

Николай встречал его на кухне.

– Извини, праздничный стол не накрыл. Но коктейлем угощу. Мохито будешь?

– Что? А ты… тебе не тяжело?

Николай рассмеялся.

– Ага! Ты же ещё не видел. Вот и повод похвастаться. Алле-оп!

Моторчик коляски зажужжал, она развернулась… и Огнею захотелось ущипнуть себя за ухо. У брата было две левые руки! Одна безвольно лежала на коленях, а вторая протягивала Огнею стакан с напитком.

– Ну как? Управляется напрямую нервными импульсами.

Огней осторожно принял напиток. Не удержавшись, потрогал пальцы протеза.

– Здорово. Сам сконструировал?

– Почти. Разработка моя, а в металл и пластик воплотить помог Рой Виен. Знаешь такого? Старшим инженером в лаборатории Гамильтона работал. Золотые руки.

– Угу. Гамильтон под себя всех лучших специалистов Наукограда подмял. Гений, мать его.

Огней опустился на стоящий у стола диванчик, привычно сдвинулся в самый угол. В детстве здесь было его место. И диванчик, и стол, и вся обстановка в кухне оставались прежними. После смерти отца мама ничего не меняла, а уж Николай – тем более. Разве что проходы сделал шире, чтобы коляска могла проезжать без помех.

Брат подъехал к столу, поставил свой стакан с мохито.

– Чем Гамильтон тебе так насолил?

– Ещё спрашиваешь! А кто всё это устроил? Кто миллиарды людей угробил? Даже дочь родную.

– Прекрати. В чём в чём, а в гибели Марины Ирвинг не виновен.

– Не виновен?! – Огней вскинулся. И тут же поник. – Да, ты прав. Это из-за меня она превратилась в…

– Здрасьте-приехали! А ты в чём виноват? В том, что Марина не вернулась домой вовремя? Скорее уж я должен себя корить – не заметил подмены картинки.

– Моя вина в том, что уступил её этому…

– Что ты мог сделать? Утащить её под венец под дулом пистолета?

– Да! Чёрт возьми, да! Под дулом пистолета, со связанными руками и ногами и с одурманенной головой. Только не отдавать этому животному. Он и до катастрофы животным был!

– Пойди убей его. Может, полегчает.

– С удовольствием! Эту тварь – с большой радостью.

Он схватил стакан, отхлебнул чуть ли не половину. Скривился:

– Безалкогольный!

– Принятые в Наукограде законы никто не отменял.

– Законов больше нет. Морали, нравственности, этики – тоже. Мартин это очень хорошо объяснил.

Огней ещё раз пригубил, вздохнул:

– Нужно было у Оста попросить. У него всегда фляжка с собой. Да и Семён, похоже, начал употреблять после австралийской экспедиции.

Николай помолчал, спросил тихо:

– Тяжело сегодня было?

– Ерунда, не бери в голову. Очистка идёт согласно утверждённому плану. Думаю, за две недели с Коком управимся и дальше пойдём.

Они снова помолчали. И снова первым заговорил Николай:

– В гибели Марины не виноват никто. Она хотела стать частью внешнего мира, и она ею стала, как ни кощунственно это звучит. Будем уважать её выбор. А случившаяся трагедия слишком страшна, чтобы обвинять в ней кого-то. И… знаешь, я тебе уже говорил однажды: твои чувства к Марине всего лишь юношеская влюблённость. Пора взрослеть, братик.

Огней зло зыркнул на него:

– Это ещё к чему было сказано?

– К тому. Мне непонятны ваши отношения с Сэлой.

– А вот в это не лезь! С кем мне трахаться, я сам разберусь.

– Именно что «трахаться». Мне кажется, ты не понимаешь, какой она…

– Это ты, братик, не понимаешь. Забыл, наверное? Не притащи я её в Наукоград накануне эксперимента, она бы сейчас не куратором Улья была, а «пчеломаткой». И то в лучшем случае. А скорее, гнила бы на помойке, и никакой диплом по древней культуре не помог бы. Я спас её от того, что похуже смерти.

– Поэтому имеешь право делать с ней всё, что пожелаешь? – жёстко спросил Николай.

– Да! И она это осознаёт. Ноги мне целовать готова.

Огней залпом осушил стакан, стукнул им по столу:

– Всё, в следующий раз возьму у Оста какого-нибудь пойла.

Огней преувеличивал – ноги Сэла ему не целовала. То давнее её признание в любви стало первым и последним. И прав был Николай: отношения их складывались странно. Ни дружбой, ни любовным романом назвать это нельзя. Чем можно – Огней предпочитал не задумываться. Ни разу девушка не подошла к нему первой, не позвонила. Он тоже предпочитал не звонить, являлся в общежитскую комнатушку без предупреждения. И каждый раз видел, как вспыхивает радость в серых глазах. Сэла преображалась. Обычно серьёзная и задумчивая, она вдруг начинала радостно щебетать, то и дело выдавая очередную глупость. Хлопотала вокруг гостя, старалась накормить вкусненьким. В общем, вела себя так, как и должна вести вчерашняя внешнемирка. Огнею было смешно наблюдать за ней. И приятно. Напряжение уходило, лишние мысли, заботы отступали на второй план.

А потом он брал её. Всегда неожиданно, обрывая на полуслове глупую болтовню. И каждый раз пытался уловить тот необъяснимый аромат, что ощутил в самый первый раз. Иногда казалось, что уловил. Мир вокруг вспыхивал тысячами крохотных радуг, не оставалось ничего, кроме ощущения счастья, бесконечной свободы и силы. Он мог летать в такие мгновения, мог приподнять весь Наукоград, всю Калиеру на своих плечах… Огней умел быть честным с собой. Все женщины, что были у него до Сэлы, теперь казались пресными и безвкусными.

Потом они лежали, обнявшись, в её тесной кровати, и эйфория уступала место ужасу. Огнею начинало казаться, что он попал в наркотическую зависимость от этой близости, от призрачного аромата. Он обещал себе порвать с Сэлой. Но проходила неделя или две, мрачная повседневность вновь наваливалась непосильным бременем. Спастись от неё – пусть на несколько часов – Огней мог в единственном месте. И он вновь шёл к Сэле.

Второй день очистки стал почти точной копией первого, с той лишь разницей, что начался он не в два пополудни, а в девять утра. «Пятый-Жёлтый», «Четвёртый-Жёлтый», бульвар Благоденствия – забирающаяся под маски респираторов вонь, почерневшие, прогнившие трупы под ногами, короткие автоматные очереди, урчание гружённых падалью самосвалов за спиной. Группа Огнея методично двигалась сквозь кажущийся бесконечным мегаполис. Где-то рядом шли Ост и Семён, невезучий Джарта обследовал старые развалины на побережье. Те районы были заброшены задолго до эксперимента, работы там куда меньше. Но и море воняло не в пример сильнее, чем разлагающаяся плоть.

На этот раз в Наукоград Огней не поехал, решил переночевать в гостинице Улья. У Сэлы.

По обыкновению, предупреждать о визите он не стал. Смыл с себя грязь и вонь Кока, переоделся в чистое и направился в скромные апартаменты куратора Улья.

– Сэла, привет! – окликнул с порога.

Запирать жилища наукоградцы перестали ещё лет пятнадцать назад. По привычке не запирали и комнаты в гостинице. Чего опасаться? Периметр, охватывающий сам Улей, гостиницу и станцию монорельса, надёжно охранялся. Вышки с крупнокалиберными пулемётами, мощные прожектора – ни один обдолб не проберётся. А вскоре и не останется поблизости обдолбов.

Ответа на приветствие не последовало. Удивлённый Огней прошёл через холл, заглянул в спальню. Пусто. А времени-то уже – девятый час, он не спешил с визитом.

Огней посмотрел на визифон. Позвонить, узнать, почему задерживается? Это будет ещё одним его маленьким поражением. Он и так слишком много позволил этой внешнемирке, слишком много личной свободы ей уступил.

Всё же он позвонил – Журавскому.

– Добрый вечер, это Корсан. Могу я узнать, Фристэн из Улья ещё не выходила? Как – в обед?!

Сердце нехорошо ёкнуло. И тут же – от входной двери:

– Здравствуйте, кто здесь? Огней?!

Он шумно выдохнул, крикнул Журавскому: «Всё, отбой!», – бросился навстречу.

– Огней…

Сэла остановилась посреди комнаты. Потом метнулась к нему. Повисла бы на шее, но он не позволил, перехватил руки. Неожиданный страх за девушку обернулся злостью.

– Ты где шлялась? Мне сказали, ты с работы ещё в обед ушла! Ты что, не понимаешь: во внешнем мире сейчас очень опасно. За периметр – ни ногой, поняла? Или хочешь, чтобы тебе какая-нибудь тварь двуногая шею свернула?!

Сэла удивлённо уставилась на него. И – засмеялась. Звонко, заливисто.

– Нет! – Она покачала головой. – Я за периметр не ходила. Я в Наукограде была. Только что вернулась.

Огней прикусил язык. Стало стыдно и за страх дурацкий, и за злость, и за звонок Журавскому. В самом деле, она ведь куратор! Не обязана отчитываться начальнику охраны о своих планах.

– Что, Мартин на совещание вызывал? – спросил кисло. – «Как нам лучше обустроить Улей»?

– Не угадал. Я была на свадьбе. Ксения Полёва замуж вышла, представляешь? Первая свадьба после катастрофы. Наукоградцы оживают. Снова женятся, потом женщины детей начнут рожать. Мы ведь это тоже умеем. – Она задиристо вздёрнула подбородок.

– Угу. В этом вы от обдолбок ничем не отличаетесь. И кто же оказался счастливчиком? Женихом?

– Томински, Алекс. Ты его знаешь?

– Томински?!

И жениха и невесту Огней знал с детства. Полёва была его одноклассницей в наукоградской гимназии, Томински учился в параллели Николая. Рослая статная Ксения рядом с большеголовым коротышкой, блистающим не по годам обширными залысинами, – картинка получалась ещё та.

Не удержавшись, Огней захохотал.

– Ты почему смеёшься?

– Представляю парочку. Эх, жаль, воочию увидеть такой цирк не довелось!

– Нельзя судить о людях по внешности. Они любят друг друга, это главное.

– Да ради бога! Пусть себе любятся и размножаются. Надеюсь, детки позаимствуют внешность мамы и мозги папы, а не наоборот.

Сэла укоризненно покачала головой.

– Огней, зачем ты пытаешься найти грязь там, где её нет? Почему не хочешь просто порадоваться счастью людей? Знаешь, свадьба была скромная, но очень красивая. Ксения попросила меня помочь оформить всё под старину, под эпоху классицизма. Мы сшили ей белое платье, фату, а для Алекса – чёрный пиджак и галстук.

Она вновь улыбалась. Была счастлива, радовалась за подругу. Огнею перехотелось смеяться, к горлу подкатила злость. Грязь он, значит, ищет? А вы чистенькие? Не знаете, какое Светлое Завтра строит для вас Мартин. И что за мясо привозят вам для «пчеломаток», не ведаете. Может, и не только для «пчеломаток»… Во всяком случае, ловцы старались в столовую Улья не заходить. А если и приходилось, мясных блюд избегали.

Злость требовала сообщить правду немедленно, стереть радостную улыбку с лица Сэлы. Огней стиснул зубы, подавляя это желание. Потянул к кровати, обрывая глупую болтовню о свадьбе:

– Пошли!

Сэла замолчала, оглянулась на дверь ванной комнаты.

– Я приму душ? Я быстро…

– Нет!

Кок простирался на тридцать километров вдоль морского побережья и на десять – в глубь полуострова. Третий по величине мегаполис Крыма. По численности населения он тоже был третьим – до катастрофы. Но теперь город казался Огнею необычно пустынным даже в сравнении с теми местами, где ему довелось побывать в поисках «пчеломаток». Ловцы легко укладывались в отведённый старшим куратором срок. Да что там! Они перевыполнить план могли. На десятый день очистки группа Огнея вышла на северо-восточную окраину мегаполиса, к элитным районам. Впереди, за аллеей поблекших пластиковых пальм, маячила старинная крепостная башня – приснопамятный «Мегакрут».

Но дойти туда ловцы не успели. Визифон на руке Огнея внезапно заорал голосом Оста:

– Корсан, нам нужна помощь! Срочно! Мы на площади Становления. Здесь – такое!

Огней напрягся. Опасность? Но векторов перед глазами нет, в горле не першит, в голове не звенит, в висках не ломит.

– Что случилось? На вас напали?

– Хуже! Семён со своими ребятами подошёл, но мы и вдесятером не справимся.

– Занять круговую оборону и ждать! – приказал единственное, что в голову пришло.

До площади Становления было не так и далеко – два квартала, десять минут бегом. А уже через пять Огней понял, в чём дело. Вернее, увидел.

Это было то место, где Брут устроил свалку вывезенного из Улья продуктового мусора. И обдолбы оказались не такими уж и тупыми. Быстро сообразили, что к чему. И устроили Большую Жрачку.

Вся площадь и прилегающие к ней улицы кишели человеческими телами. Человеческими? На некоторых ещё уцелели обрывки засаленных, потерявших цвет тряпок, но большинство были совершенно голыми. Грязные, исцарапанные, тощие, больше всего они походили на червей в исполинской куче дерьма. Переползали с места на место, рвали когтями и зубами упаковки, чавкая и отрыгивая, заталкивали в себя содержимое. Были такие, что корчились в кале и блевотине, были, что уже и не шевелились – то ли заглотили для глотания не предназначенное, то ли просто обожрались до смерти, – но остальных это ничуть не беспокоило. Здесь же существа устраивались спать, испражнялись, совокуплялись. Они были не людьми – Брут сто раз прав.

К Корсану подбежал Ост.

– Вот, вот! Видишь?

– Так в чём проблема, не понял?

– Их здесь тысячи две, по крайней мере. Что с ними делать?! Может, Бруту позвонить? Он же бывший военный, наверняка знает о старых складах с химоружием. Травануть бы всех скопом…

Огней презрительно смерил взглядом помощника.

– Это мясо для Улья. Предлагаешь его отравить? Никаких ядов, исключительно механическая деактивация. А то, что мясо само в одно место сползлось – так это замечательно. Я уж опасался, что Кок вымер и «пчеломатки» голодными останутся.

Ост развёл руками.

– Тогда вызывай конвертопланы, попробуем с воздуха их сделать.

– И это плохое решение. Половина разбежится, как только стук винтов услышит. Остальные начнут расползаться по норам, когда стрелять станем. Вдобавок сверху мёртвых от живых отличить трудно. Будем работать с земли. Тихо и аккуратно.

Ост чуть не плакал.

– Огней, их слишком много. Убить столько людей… У нас патронов не хватит!

– Не убить, а деактивировать. Запомни это слово, сколько раз тебе повторять! Что касается патронов…

Он постоял, задумчиво разглядывая копошащиеся груды тел. Затем забросил автомат за спину, достал тесак из чехла. Шагнул к ближайшему обдолбу неопределённого пола и возраста. Ухватил за колтун волос, запрокинул голову, быстро черканул лезвием по горлу. Существо посмотрело сквозь него осоловелыми от пережора глазами, икнуло. И выплеснуло на грязный бетон улицы алую струю.

Огней разжал пальцы, позволяя телу упасть, шагнул к следующему, повторил операцию. А дальше и шагать не требовалось – копошащиеся тела устилали всё вокруг. Подбирай и режь. Словно жнец в поле.

Он обернулся к подчинённым.

– Видите, патроны можно сэкономить. Чего ждёте? За работу! Неужто мы, дюжина профессионалов, не управимся с жатвой?

Семён поёжился.

– Огней, зачем так? Ладно уж из автомата. Нам сказали, что их надо отстреливать, – мы отстреливаем. Но так! Это… не по-человечески!

– Где ты видишь людей? Это – люди?! – он с остервенением саданул носком ботинка совокупляющуюся у его ног парочку. – Хватит сопли пускать! Тесаки наголо! Работать! Быстро!

Всё же жатва оказалась слишком тяжкой для двенадцати. Почти непосильной. Огней потерял счёт времени, а счёт срубленным он и не начинал. У некоторых обдолбов просыпался инстинкт самосохранения, они вскакивали, бросались наутёк. Приходилось догонять, а то и стрелять в спины. Другие начинали царапаться и кусаться, беспомощно елозя по прочной ткани комбинезонов. Но большинство встречали смерть равнодушно. Не люди!

Под конец рука онемела от усталости. Огней замахнулся, а ударить не получилось. Тесак выпал из пальцев, оставив только небольшую царапину на шее обдолбки – перемазанной нечистотами старухи с пустыми мешками вместо грудей и свисающими с живота складками кожи. Старуха заскулила жалобно, выронила надкушенный синт-бургер, поползла прочь. Огней поднял тесак, устало пошёл следом. Догнал, перевернул на спину, опустился радом на колено. Ударил раз, второй, третий – никак не получалось попасть по горлу. Потом всё-таки попал, еле успел уклониться от брызнувшей в глаза горячей струи. И понял: всё, предел. На большее сил нет.

Большего и не требовалось. Работу они сделали, причём отлично. Но чего это стоило! Семён сидел на груде трупов и плакал, словно ребёнок. Ост держал за длинные чёрные пряди отсечённую женскую голову и глупо хихикал, разглядывая. Борис тёр испачканный кровью лоб, но и перчатки, и рукава комбинезона по самые локти были густо-алыми, так что становилось только хуже.

Огней посмотрел на часы и удивился: время едва перевалило за полдень. А казалось…

– Всё, на сегодня рабочий день закончен, возвращаемся в Наукоград, – скомандовал. – Уборщикам до вечера работы здесь хватит. Ост, брось эту дрянь! Звони Гроберу, пусть дополнительные транспорты высылает. Улей мы на месяц белковой прикормкой обеспечили.

Семён повернул к нему заплаканное лицо.

– Огней, мы же убийцы, монстры.

Корсан вскарабкался к нему, наступая на чьи-то спины, животы, груди – всего лишь на туши забитого скота, – похлопал по плечу:

– Выбрось дурь из головы. Мы теперь не ловцы, мы охотники, добытчики. А если ты себе чего-то там воображаешь… Отключи воображение. Деактивируй!

Есть не хотелось, несмотря на то что подошло время обеда. Зато клонило в сон. Смертельно. Огней едва вытерпел те полчаса, пока вагончик монорельса катил их к воротам Наукограда. По визифону отчитался о проделанной работе Бруту и возблагодарил судьбу, что тот занят на строительстве Питомника.

На проходной Корсан вытребовал электромобиль и водителя – развести ловцов по домам. Крутить педали или топать на своих двоих силы ни у кого не осталось. Ост и вовсе захрапел ещё в вагончике, выхлебав досуха свою флягу. Едва добрался до коттеджа, Огней, не раздеваясь, упал на кровать и провалился в сон, больше похожий на беспамятство.

Разбудил звонок интеркома. Огней сел, очумело потряс головой. В окна по-прежнему светило солнце, только отчего-то не с запада, как полагалось бы, а с востока. С минуту он пытался осмыслить сей феномен. Но интерком трезвонил и трезвонил, пришлось вставать, шаркать к нему. Николай.

– Привет, братик! Ох и здоров же ты спать. Я тебя раз десять по визифону вызывал – глухо. Волноваться начал, но твои ведомые сказали, что ты дома, отсыпаешься, что Брут вам выходной дал «за перевыполнение плана». Вот и начал звонить на домашний, у него вроде «голосок» погромче.

– Выходной? – глупо переспросил Огней.

Посмотрел на календарик в углу экрана. Получается, он почти сутки спал?! Спохватился:

– Что-то случилось? Зачем ты меня искал?

Николай улыбнулся:

– Поздравить хотел, папаша. Или ты передумал?

Сонная одурь отпускала медленно.

– Что «передумал»?

– Ау, просыпайся! Марина сегодня ночью родила. Мальчика!

– Что?! Где ребёнок?

– Думаю, там же, где и мама. А ты…

Огней не дослушал. Он уже бежал к первому лабораторному корпусу.

Корсан не удивился бы, обнаружив у клетки Гамильтона. Но вместо профессора там стояла Сэла.

– Ты?!

Девушка обернулась. Улыбнулась приветливо.

– Добрый день, Огней. Меня срочно вызвал господин Курт вчера вечером, когда начались схватки. Это ведь первый ребёнок, которого рожает… – Она запнулась. – Главврач сказал, что я должна знать особенности поведения моих подопечных, быть готовой к неожиданностям. На счастье, она ведёт себя адекватно, как нормальная женщина. Инстинкт материнства заложен в нас куда глубже, чем разум.

Огней повернулся к клетке. Марина восседала в своём гнезде, бережно прижимая младенца. Ребёнок цепко держался за белую, налитую молоком грудь, сладко причмокивал.

У Огнея потемнело в глазах. Вспомнился самый первый день очистки, гнездо каннибалов, обдолбка, кормящая грудью ребёнка…

– Не сметь!

Он сорвался с места, заскочил в клетку, выхватил младенца из рук матери, выбежал наружу, с силой захлопнул дверь.

Сэла удивлённо смотрела на него.

– Огней, что случилось? Биохимики проверяли молоко, оно превосходно.

– Не сметь давать моего сына этой твари! Понятно?

– Хорошо, Огней, как скажешь. Только успокойся. Можно, я возьму?

Она протянула руки к ребёнку. Огней вдруг увидел, какой тот крохотный, хрупкий. Одно неверное движение – и сломаешь. Безропотно отдал младенца. Пробормотал неуверенно:

– Есть же какие-то смеси или… не знаю!

Он в самом деле не знал, как быть дальше. Нет, он не передумал: этот малыш будет его сыном. Он воспитает его так, как следует. Но… пока что ни времени, ни знаний для этого у него не хватало.

Огней упрямо сжал губы. В конце концов, внешнемирка обязана ему всем.

– Ты выйдешь за меня замуж. Моему ребёнку нужна мать.

Девушка удивлённо моргнула. Быстро посмотрела на существо, вцепившееся в прутья клетки, пожирающее взглядом собственное дитя.

– Но… Николай говорил: ты любишь Марину Гамильтон.

– Марина Гамильтон умерла. Эта тварь никакого отношения к ней не имеет! Понятно?!

Сэла поспешно отступила.

– Не кричи, ребёнка испугаешь.

Огней прикусил губу. Как он ненавидел сейчас этих мразей в клетках! Одну – за то, что всё ещё была слишком похожа на Марину. Другого – за то, что Марину погубил. Он пожалел, что нет под рукой ни автомата, ни тесака даже.

– Ты не ответила на моё предложение, – произнёс.

– Предложение? – Сэла грустно улыбнулась. – Я его принимаю. Знаешь, я полюбила тебя, как только увидела. Когда ты впервые вошёл в мой магазин. Ты, наверное, и не помнишь. На тебе был абсолютно нелепый балахон – маскировался под внешнемирца. Но стоило мне посмотреть в глаза… Взгляд льва в засаде. Не знаю, как объяснить. В тот миг я не думала о Наукограде, вообще не думала ни о чём… А потом ты меня спас, и, значит, у меня нет выбора, правильно?

– Правильно. Сына мы назовём Виктором, как моего отца. Не хочу, чтобы он считал родителями вот этих. – Он мотнул головой в сторону клеток. – Чтобы вообще о них знал.

Он взял Сэлу за плечи, бесцеремонно развернул к выходу:

– Пошли, нечего здесь делать.

Существо в клетке отчаянно взвыло.

На смену июню пришёл июль, затем начался август. Первое лето новой эры шло своим чередом, будто катастрофы и не было. И жизнь Улья нашла своё русло. Кормёжка и уборка по расписанию, взвешивания и замеры – словно это и впрямь ещё одна ферма Наукограда, и в клетушках-стойлах жили козы либо овечки, а не существа, так похожие на людей. Похожие, но не люди. Мартин Брут не ошибся: обслуживающий персонал Улья быстро свыкся с этой реальностью. За исключением разве что куратора Фристэн.

Первое время подчинённые относились к Сэле настороженно. Некоторые – старожилы Наукограда – снисходительно. А уж о том, чтобы выполнять беспрекословно распоряжения, и речи не шло. Она ведь не Мартин Брут и не Огней Корсан. Без году неделя в городе, а уже куратор такого ответственного проекта! Сэла не отчаивалась. Главное – знать, что дело, которым занимаешься, правильное, и делать его с душой. А ещё – рядом с ней были друзья. Настоящие, каких никогда прежде у неё не водилось, хоть и мечтала о них с детства. Друзья, которым не нужно втолковывать прописные истины. Одни, в точности как и она, ощущали мир разноцветным архивом совершённых поступков. Другие, пусть и не видели чёрных радуг, но умели доверять и любить.

Наверное, именно уверенность в собственной правоте и поддержка друзей помогали изменить отношение окружающих. Сэла сама не заметила, когда, в какой день, после какого поступка или распоряжения она перестала быть «выскочкой, внешнемиркой». А скорее, никакого конкретного дня и распоряжения не было. Уважение и признание распространялись постепенно, как тепло очага в зябкой комнате. Сначала оно согрело волонтёров Улья, работавших с Сэлой плечом к плечу. Потом вахтовые бригады медиков и биохимиков унесли его под купол Наукограда. Теперь даже начальник охраны Журавский обращался к ней уважительно. И Мартин Брут во время совещаний больше не смотрел с иронией. Пусть разговаривал жёстко и отрывисто, но как равный с равной.

Однако больше, чем уважение сотрудников и признание руководства, ценила Сэла привязанность своих подопечных. Она не желала видеть в них животных. Тяжело, может быть, безнадёжно больные – но люди! И женщины будто понимали это. Они узнавали её, выделяли среди кормильщиков, уборщиков, медиков и прочих визитёров. Когда она появлялась в ангаре, не жались к стенам, наоборот, подбегали к решётке, протягивали руки, норовя прикоснуться. А стоило ей самой войти в клетушку, так и вовсе тёрлись о ноги большими кошками. Разве что не мурлыкали.

Почти всё свободное время Сэла проводила рядом с подопечными. Часто приходила с маленьким Виктором на руках. Тогда женщины делались особенно тихими и ласковыми. Грудились у решётки, тянулись, агукали жалобно – просили дать подержать или хотя бы погладить. Гладить Сэла разрешала, держать – нет. Уговаривала: «Потерпите, скоро и у вас будут маленькие».

Чаще всего она останавливалась у клетушки Милы Кахая. Бывшая одноклассница радостно взвизгивала и начинала о чём-то «рассказывать». Сэла пыталась уловить связное в её лепете, увидеть искорку разума в прекрасных карих очах. Иногда казалось, что ей это удалось. На миг…

Однажды Ксения Полёва застала её вот так «разговаривающей». Спросила удивлённо:

– Сэла, что ты делаешь? Всё ещё веришь, что они смогут вернуться?

Сэла покачала головой.

– Неважно, во что я верю. Господин Гамильтон очень любил свою дочь, но это не помогло спасти её. А ведь любовь – самое сильное чувство.

Ксения помедлила. Тихо произнесла:

– Сэла, Алекс сказал мне по секрету: Гамильтон до сих пор продолжает свои эксперименты.

К концу лета Сэла Фристэн стала полноправным членом Совета кураторов. Единственным из руководителей Наукограда, кто упорно не желал принимать её всерьёз, был… старший ловец Огней Корсан. Это сделалось настолько очевидным, что в конце концов даже Мартин Брут не выдержал. Спросил во время закрытого совещания, посвящённого очистке:

– Огней, до меня дошла информация, что у тебя есть претензии к куратору Улья.

Корсан фыркнул презрительно.

– С чего бы? Говорят, «пчеломатки» её обожают. Не иначе за свою держат.

– Вижу, ты невысокого мнения о жене?

– Какое может быть мнение об этих обд… о жителях внешнего мира? Уж кто-кто, а я её помню прекрасно ещё с тех времён.

– Полное ничтожество? – улыбнувшись, подсказал Брут.

– Почти. Не приспособленная к жизни, с ворохом бесполезных и во внешнем мире, и у нас знаний в голове.

– Кажется, именно ты привёл её в Наукоград? Как раз накануне эксперимента.

– Да, но… Я много кого приводил! Пожалел убогую, признаю.

– Женился на ней тоже из жалости?

– Да!

Мартин прищурился.

– Странный ты, Огней Корсан. Специалист отличный, умеешь людей за собой повести. Но иногда бываешь… – Он прищёлкнул пальцами. – Недальновидным. Слепым даже.

Огней нахмурился.

– Что вы хотите сказать?

– «Неприспособленная» Сэла проникла в Наукоград накануне тотального оглупления. Затем забралась к тебе в постель – мне отчего-то думается, что это была её инициатива, нет? Стала твоей женой и тем самым – приёмной матерью первого ребёнка нового поколения. Параллельно вошла в Совет кураторов…

– Это вы её назначили!

– Правильно. А почему? Ты ни разу не видел связанных с ней векторов?

– Нет. Я их давно не вижу.

– А я – вижу. Во время мартовского собрания весьма отчётливый висел над твоей жёнушкой. Синий.

– Синие – это ведь хорошо? Благоприятная вероятность.

– Вот-вот, потому и назначил. И не ошибся: вроде бы Улей процветает. Но что-то в твоей Сэле есть эдакое. Не разобрался я в ней пока. А когда разберусь…

– Что сделаете?

Брут улыбнулся вновь.

– Может, назначу своим преемником. А может… Ладно, давай поговорим об очистке.

Если в Улье, на строительстве Питомника и новых оранжерей всё шло по плану, то очистка полуострова грозила затянуться. С Коком ловцы уложились в отмеренный срок. Но дальше начиналась восточная промзона. Против ожидания несколько тысяч обдолбов успели мигрировать туда. И выкурить их из лабиринтов коммуникаций, раскинувшихся на сотни километров, было куда сложней, чем устраивать жатву на площади Становления. На это ушёл весь остаток июня и половина июля. А потом Брут вдруг отправил Давида с полусотней ловцов обследовать южный берег. Напрасно Огней пытался объяснить старшему куратору, что жизни там давно нет, что от ядовитых испарений люди сбежали сто лет назад. Что отвлекать на эту работу лучшие звенья, когда каждый человек на счету, нецелесообразно. Брут был непреклонен. Возможно, обдолбы лишь предлог, и он хотел испытать в экстремальных условиях первую сошедшую со стапеля тройку трансформов? В любом случае начинать зачистку центрального Крыма пришлось в усечённом составе.

До катастрофы Сиф был самым многолюдным мегаполисом полуострова. И он таким оставался. Как ни странно, почти треть его жителей перезимовала успешно. Зато в конце весны – начале лета здесь прокатилась вторая волна массового мора. Август выдался жарким, не успевшие сгнить и усохнуть трупы раздувались, словно воздушные пузыри, взрывались от малейшего прикосновения, вонючая жижа ручьями текла по улицам, собиралась в жирные лужи. Не было и речи, чтобы работать по восемь-десять часов, как в первые дни очистки. Четыре утренних часа, потом – прочь из ядовитого ада. Огнею казалось, что они не пройдут этот бетонный скотомогильник никогда. Те из обдолбов, кто был ещё жив, едва передвигались. Покрытые язвами и коростой, выглядели они так отвратительно, что сразу становилось понятно: на корм не годятся. Иногда их даже не добивали – забрасывали в кузова самосвалов вместе с трупами, сгружали в траншеи, засыпали землёй. Некоторые пробуждались от сонной одури, пытались выкарабкаться из могилы, спастись. Наблюдать за этим стало у ловцов одним из немногих развлечений. Кто успеет первым – обдолб или бульдозер, катящий перед собой земляной вал? Обычно успевал бульдозер. Если обдолб побеждал в забеге, то получал приз – пулю в лоб.

В середине августа неожиданно похолодало, прошли дожди. Потоки воды смыли липкую грязь с улиц, даже воздух как будто очистился. Ловцы приободрились, хоть и пережившие второй мор обдолбы становились весьма прыткими. Но охота на них была уже привычной работой.

Огней начал заказывать мясо в столовой Улья. Куда деваться? Теперь и он жил в гостинице. Сэла должна быть рядом со своими подопечными, маленький Виктор – возле мамы. Огнею оставалось принять этот расклад.

Он как раз отпиливал ножом кусок от сочной, большой, в тарелку размером, отбивной и старался не думать, с какого животного её срезали, – в меню значилось «свиная», но кто знает правду? – когда услышал:

– Привет, Корсан.

Огней поднял глаза. У его столика стояла чуть полноватая женщина с коротко стриженными пепельными волосами.

– Добрый вечер. – Он её не узнал.

– Я давно хотела тебе сказать… Зимой, когда ты послал на смерть моего мужа…

Словно током ударило – жена Карловича! Вдова, вернее.

– Когда ты Стэна убил, я вне себя была. Не знала, что мне делать. Если бы не дети… И после… У нас ведь справедливости больше не сыскать, Великая Цель всем правит. А теперь я иначе думаю. Это хорошо, что Стэн тогда погиб. Что не стал таким же, как ты и твои дружки. Убийцы!

Огнея подбросило.

– Ты!

Слушать возражения женщина не собиралась. Развернулась и быстро пошла к выходу. Пришлось кричать в спину:

– Думаешь, сама не такая? Чистенькими себя тут считаете?!

Он хотел добавить о мясе, без которого Улей передохнет, о зверёнышах, что рано или поздно подрастут по ту сторону перешейка. Но тут на плечо легла крепкая ладонь. Семён.

– Брось, Огней. Она дура, сама не понимает, о чём говорит. Пошли лучше к нам. Ост празднует.

– По какому поводу? – Огней перевёл дыхание, успокаиваясь.

– Как же! Своего тысячного отмечает.

Между ловцами и в самом деле шло негласное соревнование. Причём засчитывались исключительно те обдолбы, что годились на корм, а не в скотомогильник. Добыть собственноручно тысячу туш – достижение немалое. Впрочем, Огней в соревновании не участвовал.

– …Я её специально подбирал… О, а вот и наш командир! – Ост был уже изрядно навеселе. – Ребята, командиру налейте.

Корсану тут же подвинули стакан с резко пахнущей жидкостью. В качестве закуски – ломти обжаренного мяса на блюде посередине стола. Выбирай, какой на тебя смотрит. Интересно, какими глазами «смотрит»? Карими? Голубыми? Зелёными?

– …значит, бабу обязательно, молодую и красивую. – Ост продолжал разглагольствовать. Свой стакан он из руки не выпускал, то и дело размахивал им, и коричневатая жидкость выплёскивалась на скатерть. – Чтоб запомнилась. Тысячная всё-таки.

Огней подивился подобной разборчивости. Сам он пол и возраст обдолбов давно перестал замечать. Они делились на две категории – мясо и мусор.

– Подхожу, беру за загривок. А она так смотрит на меня, смотрит… Зеленоглазая… А потом будто поняла. Закрыла глаза, и слёзки по щекам. Щёки грязные, в пыли. И на них – дорожки светлые. Тут я её тесаком – хрясь! Хрясь! Хрясь! Срубил головешку.

– Скальп на память содрал? – мрачно поинтересовался сидевший рядом с ним Влад.

– А? Не, не додумался.

– Я со своего тысячного обязательно сдеру. Мне полсотни осталось.

– Что ж ты раньше не подсказал? Эх… – Ост взглянул на свой полупустой стакан. – А ну её, память!

Выпил залпом. Остальные последовали его примеру. Жидкость оказалась очень крепкой, но на вкус приятной.

Корсан потянулся за куском мяса, чтобы закусить, но Семён вдруг навалился на плечо, зашептал в ухо:

– Огней, с женой у тебя как?

Не дожидаясь ответа, пояснил:

– Я со своей не могу. Как увижу её голую, наваждение начинается – будто зарезать её должен. Что делать?

– Фантазию деактивируй, сколько раз тебе говорить. Не путай этих тварей с людьми.

– А я их с людьми не путаю. Скорее, наоборот…

Он отстранился, посмотрел на Огнея неожиданно трезво:

– Ленка Карлович нас убийцами назвала. Что касаемо обдолбов – глупость это, конечно. Тогда уж все наши фермеры убийцы. Но я, знаешь, чего боюсь? А если мы не только обдолбов?.. Раньше и мысли такой не возникало. А сейчас гляжу на тебя, на Оста и думаю: смог бы я вас пристрелить, если понадобится?

– И что?

– Смогу.

Огней напился первый раз в жизни. Пробовать спиртное ему доводилось и раньше, до катастрофы: профессиональный ловец должен знать всё о своей клиентуре. Но именно пробовал, дегустировал. Он не ожидал, что три стакана способны опьянить до такой степени. Хорошо, их квартира на втором этаже гостиницы. На пятый мог бы и не взобраться.

Сэла спала. Огней постоял возле кровати, разглядывая жену. Вспомнились жалобы Семёна. Хлюпик, размазня. Вот он, Огней, может, да ещё и как! Никакие очистки его импотентом не сделают.

Стащил штаны, рубаху. Навалился сверху на жену. Захотелось поиметь её грубо, жестоко. Не любовью заняться, не сексом даже, а оттрахать, словно силиконовую куклу, какими так любила баловаться внешнемирская элита.

Сэла проснулась, попыталась отстраниться. Зашептала:

– Огней, не нужно так. Это нехорошо, это грязь.

– Грязь?! – Он взревел. – А ты у нас чистенькая вся из себя, да?

– Огней, тише! Ребёнка разбудишь.

Ему было наплевать:

– Мы, значит, грязные, а вы чистые. А для кого мы стараемся? Ты хоть знаешь, кто ваш Улей кормит и чем?

– Знаю. Я ведь куратор, обязана знать.

– Что? – На миг Огней протрезвел. – Знаешь о человечине?

– Да. То, что мы творим, – отвратительно. Но если это единственный способ спасти женщин и их детей… Из двух зол приходится выбирать меньшее.

– Вот как ты заговорила! Прав, прав был Брут! А я не понял сразу, не раскусил. Ты хитрая, лживая сука!

– Огней, ребёнок!

Маленький Виктор и в самом деле проснулся, заплакал. Сэла вскочила с кровати, хотела броситься к колыбели. Но Огней не пустил, схватил за руку.

– Думаешь, я поверил, что у тебя с тем копом из «Мегакрута» ничего не было? И с ним, и с другими?! Да ты в сто раз грязнее, чем я! Зачем я тебя привёл! Лучше бы ты сдохла вместе со своими обдолбами, со своим сумасшедшим дедушкой! Ты, а не Марина!

– Огней, перестань! – Сэла тщетно дёргала руку, пытаясь освободиться. – Посмотри, на кого ты похож? Ты пьян. Ты сейчас сам не лучше обдолба.

– Что?!

На секунду багровая муть застелила глаза. А когда схлынула, Сэла уже лежала на полу. Никогда прежде Огней не поднимал руку на женщину, на того, кто слабее. А сейчас хотелось бить, бить и бить. До смерти! Он бы так и сделал, попробуй жена закричать или защититься хотя бы. Но Сэла лежала молча, только смотрела на него снизу вверх.

Корсан взвыл от бессильной злобы и опрометью выскочил из квартиры.

Две с половиной недели Огней старательно избегал встреч с женой, нос не показывал в Улье. Потом не выдержал. Ощущение налипшей на душу грязи усиливалось с каждым новым днём очистки. А ведь избавиться от него так легко. Достаточно коснуться пальцами нежной кожи, вновь уловить аромат…

Они столкнулись в холле гостиницы. Сэла стояла у лестницы, разговаривала с Роем Виеном. Огней открыл рот, собираясь поздороваться, а она его уже заметила, повернулась. И улыбнулась.

– Привет, Огней.

Огромный синяк выцветал у неё вокруг глаза, делая улыбку болезненной, мученической почти. Огнею стало стыдно.

– Привет. Сына зашёл повидать. Он где?

– Дома. С ним Ксения сидит.

Виен насупился, шагнул наперерез.

– Огней Корсан, ты – мерзавец! – бросил в лицо.

Злость вскипела мгновенно, кулаки сжались сами собой.

– Успела наябедничать? Защитничка себе нашла, да?

Инженер был одного роста с Корсаном и, пожалуй, чуть тяжелее. Но в силе, ловкости, умении драться сравниться с ловцом не мог. Огнею захотелось, чтобы Виен бросился на него первым. Тогда уж он отведёт душу!

Но драки не получилось. Сэла стала между мужчинами, оттолкнула инженера:

– Рой, уходи! Завтра договорим. Здесь – наши семейные дела. Мы сами разберёмся.

Инженер надул губы, но спорить не стал. Развернулся, пошёл к выходу. А Сэла шагнула к Огнею. Осторожно прикоснулась к руке.

– Хорошо, что ты пришёл. Виктор скучал.

Ни в голосе, ни во взгляде её не было и тени заискивания, страха, робости даже. Радость была.

Огней отвернулся. Пробормотал:

– Я и правда пьяный тогда был, как обдолб. Не знаю, что на меня нашло. Больно я тебя, да?

– Нет. Тебе больнее, я знаю. Боль – это нестрашно. Страшно – когда болеть больше нечему.

В последние дни сентября квантовая лаборатория возобновила работу. Не то чтобы Брут сомневался в выкладках Ирвинга, да и врачи подтверждали: ребёнок Марины Гамильтон родился здоровеньким и физически, и умственно. Однако, как говорится, доверяй, но проверяй. Потому старший куратор приказал отобрать десять «пчеломаток», срок беременности которых приближался к пороговому, и отправить в лабораторию для наблюдений и всесторонних исследований.

Лаборатория работать начала, но возвращать Гамильтону весь прежний персонал Мартин не собирался. Выделил всего двух ассистентов и двух лаборантов: «Управитесь! У меня и так каждый человек на счету». Это при том, что наблюдать за подопытными приходилось круглосуточно.

Ассистенты и лаборанты работали посменно, по двенадцать часов. А сам Гамильтон и вовсе переселился в лабораторию, спал урывками, часами не отрывался от мониторов, сопоставлял массивы чисел, накладывал друг на друга графики, высчитывал корреляцию по сотням параметров. Пытался понять, чем мозг декогерированного отличался от мозга нормального человека. Получалось, ничем, кроме одной «малости». Он не желал работать.

Один за другим активировались сознания не рождённых пока младенцев. Вновь и вновь подтверждали они правоту теории. Мартин Брут был доволен. После каждого сообщения улыбка на его лице делалась шире. Какая разница, почему матери остаются неразумными? Главное, в их чревах растёт поколение настоящих людей. Вот только одной из этих женщин была Марина. Потому Ирвинг разделить радость старшего куратора не мог.

Последний из десяти «подключился» к ноосфере вечером 15 октября. Мартин выслушал доклад, поблагодарил за работу. И объявил исследования квантовиков на этом законченными. Теперь своё слово должны сказать акушеры и педиатры – через два с половиной, три месяца.

В два часа пополуночи Ирвинг позвонил старшему ассистенту Томински.

– Что случилось? – Заспанное лицо Томински с недоумением смотрело с экрана интеркома. – Мы же закончили исследования?

– Завершили работу для старшего куратора. Но не исследования по рекогеренции. Мне нужно, чтобы вы кое на что взглянули, Алекс.

Томински страдальчески наморщил лоб. Бедняге довелось отработать почти полную смену накануне.

– Профессор, отложить нельзя? До утра хотя бы?

– Алекс, вы мне нужны незамедлительно! Слышите? Немедленно.

Ассистент лишь вздохнул.

«Немедленно» заняло у Томински минут сорок. Он осторожно заглянул в просмотровый зал, спросил:

– Профессор, вы здесь?

Ирвинг поднял голову из-за монитора:

– Алекс, а вы не торопились. Никак пешком добирались?

Томински развёл руками:

– Мы же теперь энергию экономим, темно на улицах. С велосипеда я упасть боялся.

Он зевнул. И попросил вдруг:

– Холодно. Можно, я кофе сделаю?

– Мать честная, Алекс! Я вызвал вас не для того, чтобы вы кофе пили! Идите сюда и посмотрите на эти данные.

Томински двинулся через зал. Почти вся аппаратура – кроме визуализатора, естественно, была включена. Её даже прибавилось в количестве: Ирвинг обзавёлся электроэнцефалографом, компьютерным и магнитно-резонансным томографами для обследования «пациенток».

– Скорее же! Как вы медленно ходите! – Гамильтон вскочил, схватил ассистента за руку, подтолкнул к монитору, на котором красовались разноцветные графики. – Ну? Вы видите то же, что и я?

Томински постоял. Затем присел в освободившееся кресло, осторожно коснулся графика пальцами, вызывая столбец исходных данных.

– Это… информационный всплеск при подключении сознания плода. Мы зафиксировали его ещё весной, когда…

– Да, разумеется! Вы смотрите, с чем он коррелирован.

Минут пять Томински молчал, поворачивал графики на экране, растягивал, сдвигал. Потом неуверенно предположил:

– Эпифиз, правильно? Этот сигнал датчики сняли с эпифиза?

Ирвинг удовлетворённо кивнул.

– Да. Эпифиз, шишковидное тело. Я проверил все десять серий. Это не случайное совпадение. Видимо, именно этот орган является индикатором связи человеческого сознания с ноосферой.

Томински пожал плечами.

– Вполне может быть. Недаром ещё Рене Декарт назвал его «седалищем души»…

– Только эзотерики не надо, – отмахнулся Гамильтон. – Десяти серий недостаточно. Нужны ещё объекты. Нужно как-то уговорить Мартина…

Томински с сомнением покачал головой. И вдруг спросил:

– Профессор, если эпифиз – индикатор, то что с ним происходит при отключении сознания?

– Предлагаете кого-нибудь декогерировать? – саркастически осведомился Ирвинг.

– Нет, что вы! Но помните: весной у нас умер один младенец как раз во время обследования? Можно проверить… Я сейчас найду этот архив.

Он развернулся к соседнему монитору, но Гамильтон опередил.

– Я сам! Алекс, посторонитесь! Такой маленький, а так много места занимаете!

Ассистент послушно отодвинулся. И тотчас зазвенел визифон у него на запястье. Томински склонился к экранчику:

– Да, милая, я скоро буду. Не волнуйся. Спи, пожалуйста.

Поднял глаза на Гамильтона, пояснил чуть виновато:

– Это моя Ксения. Беспокоится, не спит.

– Что ещё за Ксения? А, помню, ваша подружка.

– Моя жена.

Они замолчали. Гамильтон просматривал архив, выискивая запись полугодовой давности, Томински сидел рядом, то и дело зевая. В конце концов Ирвинг смилостивился:

– Алекс, сделайте себе крепкий кофе. А не то вы меня проглотите.

Нехитрая процедура заняла у ассистента минут пятнадцать, не меньше. Потом он вернулся, вновь сел рядом с Ирвингом, который уже составлял график корреляции. Отхлебнул источающий ароматный дымок напиток, улыбнулся блаженно.

– Профессор, скажите, что вы думаете о векторах? Я полагаю, что реальность вариативна, все возможные события находятся в нелокальной суперпозиции. Тогда «векторы» – это градиенты на матрице мер сцепленности событий. Они указывают точку пространственно-временного континуума, где событие проявится, станет локальным. В результате эксперимента возникло смещение нашего восприятия. Теперь некоторые люди ощущают этот градиент. Вдобавок могут предвидеть, насколько благоприятны последствия реализации. Они как бы заглядывают в будущее. Фантастика, скажете? А почему бы и нет? Моя Ксения говорит, что все человеческие поступки сохраняются в ноосфере. Но мы-то с вами знаем, ноосфера – не что иное, как кубиты физического вакуума, сцепленные с человеческим сознанием. Такой себе «архив пустоты», в котором нет ни времени, ни расстояния. Если рассмотреть эту гипотезу в свете квантовой парадигмы, получится, что в «архиве» должны храниться абсолютно все события, – как проявленные в физической реальности, так и те, вероятность которых осталась нереализованной. Теоретически мы можем изменять не только будущее, но и прошлое, принципиальной разницы между ними нет. Достаточно как-то переместиться от одного пространства событий к другому, извлечь из «архива» нужную нам вероятность и реализовать её. Как говорит моя Ксения, «совершить правильный поступок».

Он хихикнул. Гамильтон покосился на него.

– И что вы ещё «полагаете»?

– Полагаю, что если наш мозг работает как квантер, то зачем нам приборы для исследования вакуума? Может быть, когда-нибудь люди научатся управлять квантовой сцепленностью единственно своим сознанием. Произвольно выбирать пространство событий и проявляться в нём.

– Алекс, вам не надоело фантазировать? Посмотрите лучше на график.

Две головы – седая и лысая – склонились к монитору.

– Та же картина, – пробормотал Томински. – Значит, и в самом деле, индикатор.

– Да, но в первом случае сигнал с эпифиза опережал, а здесь запаздывает.

– В пределах погрешности… А вот зубец всплеска другой формы. И амплитуда… Это не одиночный кубит, как было при подключении.

Помедлив, он добавил:

– Я уже встречал такое раньше.

Гамильтон быстро повернулся:

– Когда?

– Во время эксперимента с «Ноо-зелёным». Вы как раз вышли из лаборатории, не увидели. Это было похоже на цунами. Вначале – отлив, спад информационных потоков, а потом – зубец, индикаторы зашкалило. И сразу поплыла синяя паутина на визуализаторе.

Гамильтон помолчал, разглядывая ассистента. Быстро отвернулся к экрану.

– Я должен это увидеть!

Всё было так, как рассказал Томински – спад и зубец. И после этого – нулевой уровень везде, за исключением локали Наукограда.

– Всё логично, профессор, – продолжал рассуждать ассистент. – Сознание внешнемирцев погибло, никакого отличия от физической смерти. Видимо, мы не до конца разобрались с природой Ноо. Если «Зелёный» и «Синий» находились в суперпозиции, то, воздействуя на первый, мы неминуемо задели второй. Только непонятно, что спасло Наукоград?

Он бубнил и бубнил, мешая сосредоточиться. Ирвинг пожалел, что вызвал его. Да, нужен был внешний катализатор для мозгового штурма, взгляд со стороны. Но теперь Томински только мешал.

– Алекс, идите-ка домой. Вас – как там её? Ксения? – заждалась.

Томински не заставил себя упрашивать. И едва дверь за ним закрылась, Гамильтон понял: сегодня он увидел нечто важное. Корреляция событий, на первый взгляд не связанных друг с другом, происходящих на различных уровнях реальности – на физическом и информационном. Но, с другой стороны, они очень даже связаны, так как в обоих участвует сознание. На физическом уровне оно является функцией мозга, на информационном – частью ноосферы. С этим неувязки нет, странность в другом. Почему при включении сознания в логический массив используется один кубит информации, а при отключении – сотни? Что на самом деле происходит в этом «архиве пустоты»?

Ирвинг с удивлением заметил, что за окнами лаборатории брезжит поздний октябрьский рассвет. А он так и не пришёл ни к каким выводам. Да, корреляция всплесков на графиках не случайна. Но данных недостаточно, нужны новые эксперименты, новые подопытные. Как ни дико это звучит, им следовало бы ещё кого-то декогерировать, чтобы разобраться в процессе. Или убить…

Ирвингу стало зябко. Вспомнились рассказы лаборантов: во внешнем мире ловцы истребляют декогерированных людей тысячами. Нет, сотнями тысяч! И нечего противопоставить этому безумию, которое Мартин Брут назвал «милосердием к обречённым».

Впрочем, если Томински прав, если декогеренция ничем не отличается от физической смерти, то все внешнемирцы уже год как мертвы. Он, Ирвинг Гамильтон, их убил. Потому что поверил в собственную гениальность, не стал проверять теорию на прочность…

А самое страшное – он погубил Марину. Обещал Елене, что позаботится о дочери. И – убил.

Гамильтон встал, пошатываясь, пошёл в свой кабинет. Там – укрытый в стене сейф. В сейфе – маленькая коробочка. В коробке – две ампулы. Он раздобыл их ещё до того, как Брут запретил эвтаназию.

Ирвинг аккуратно выложил ампулы на ладонь. Если декогеренция ничем не отличается от смерти…

И – вспышка догадки. Да, он не знает, как вытащить Марину из пустоты. Но подтвердить или опровергнуть слова Томински он может хоть сию минуту.

Одну ампулу он вернул в сейф, вторую спрятал в кармашек жилета. И направился к клеткам.

В большой клетке слева теперь было тесно. Ирвинг настаивал, чтобы для подопытных из Улья оборудовали отдельное помещение. Но Брут посчитал это излишним, и беременных подселили к Марине. Сейчас женщины спали, прижавшись друг к другу, обнявшись, стараясь согреться – на отоплении лаборатории старший куратор тоже экономил. Хорошо хоть, пол позволил застелить матрацами и перинами – не на голом пластике спят.

Ирвинг заглянул в клетку и с ужасом понял, что не может узнать дочь в клубке кое-как прикрытых одеялами тел. Первое время он пытался одевать Марину в чистое и тёплое. Но хватало этого ненадолго – во время припадков похоти та рвала любую одежду в клочья. Потом пришло лето, тепло. И лабораторию закрыли, некому стало пялиться на прелести бывшей леди Гамильтон. Нужда в одежде отпала. В конце концов Ирвинг привык к наготе дочери.

Впрочем, сейчас он шёл не к Марине. Пока не к ней. Стараясь не разбудить женщин, Гамильтон шагнул к клетке справа. Взял из шкафчика ошейник с поводком, которым пользовались лаборанты, когда водили подопытных «на процедуры», отомкнул дверь, вошёл.

Существо, давным-давно называвшее себя Динарием, лежало, скорчившись, в углу клетки. Дин сильно сдал в последнее время. Отказывался от пищи, на ноги почти не поднимался, по коже пошли гнойники. Даже на самок перестал реагировать. И Марина больше не рвалась к нему. Сидела часами у решётки, смотрела на бывшего возлюбленного. А по щекам текли слёзы.

Ирвинг осторожно потряс существо за плечо.

– Эй, просыпайся.

Дин вздрогнул, боязливо повернул голову. В мутных закисших глазах стоял ужас. Словно предчувствует.

– Пошли. Мы должны это сделать. Ради Марины. Если ты и правда любил её.

Он надел на существо ошейник, потянул за поводок. Дин подчинился сразу. Но встать не смог: ноги не держали. Попробовал и тут же рухнул на четвереньки.

– Ничего, тут недалеко, дойдёшь, – подбодрил Ирвинг. – Главное, не шуми.

Медленно они прошли мимо клетки со спящими женщинами. Путь по коридору занял у Дина не меньше десяти минут, хоть расстояние до процедурной – полсотни метров. Потом ещё нужно было засунуть его в камеру томографа.

Ирвинг подключил датчики, проверил сигнал. Всё надо сделать очень тщательно, не ошибиться. Нового подопытного Брут не выделит.

Он вынул из кармашка ампулу. Снял колпачок с иглы.

– Не бойся, – пообещал, – это не больно. Совсем. Ты просто заснёшь. Ради того, чтобы она проснулась.

На миг показалось, что в глазах существа блеснуло понимание. Лишь на секунду. Затем он ввёл иглу в вену.

Томински ошибался. Декогеренция и физическая смерть – не одно и то же. Ирвинг сразу увидел зубцы на графиках. Мозг сообщил сознанию, что он умер. Сознание передало эту информацию ноосфере. Тот самый единственный кубит, что и при подключении. Но что тогда означал огромный всплеск, который они зарегистрировали?!

Додумать Гамильтон не успел. Нечеловеческий вопль сотряс лабораторию, едва не вышиб его из кресла. В нём было столько тоски и безысходности!

Ирвинг закрыл глаза. Прошептал:

– Прости, Марина. Я должен был это сделать. Теперь я знаю, ты – жива.