В ворота гостиницы города N въехали довольно потрёпанные красные «Жигули» третьей модели, в каких в годы, задолго до описываемых нами событий, где-нибудь в последнее десятилетие ХХ века, ездили люди, которых можно было назвать господами средней руки. В автомобиле сидел довольно молодой еще человек – не красавец, но и не дурной наружности, не слишком толст, не слишком тонок. Въезд его не произвёл в окрестных переулках совершенно никакого шума и не был сопровождён ничем особенным; только два мужика, стоявшие у дверей пивной против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к машине, чем к сидевшему в ней. «Эк, - сказал один другому, - потрёпанная же, однако, «троечка»! Как думаешь, доедет, если бы случилось, в Москву, или не доедет?» - «Доедет», - отвечал другой. - «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» - «В Казань не доедет», - отвечал другой. Этим разговор и кончился…

Однако ж, позвольте, прежде чем продолжить начатое было повествование, вкратце рассмотреть некоторые детали личности приезжего. Звали молодого человека (договоримся называть его всё-таки молодым, ибо в нашем веке 45 лет – это человек вполне ещё молодой, да, поди ж ты, нынче так иногда ещё и к 50-летнему обращаются!) - итак, звали его Владислав Евгеньевич Лебедько. Мы не будем сейчас вдаваться в описание всех передряг, случившихся с ним в жизни к тому времени. Однако ж, заметим, что, хоть баловнем судьбы он и не был, однако считал себя человеком весьма незаурядным. С ранней юности прочил он себе карьеру выдающегося учёного, и, будучи по первому образованию инженером-физиком, смело взялся в своей дипломной работе за решение одной из передовых задач того времени. И, надобно сказать, что интуицией герой наш располагал недюжинной, да вот усидчивости не хватало. А уравнение, которое он взялся решать, признаться, было из разряда неразрешимых. Но Владислав Евгеньевич-то знал, каким должен быть результат! И, произведя несколько ловких аппроксимаций, к оному и подвёл дело. Да так всё ловко сладилось, что в его дипломной речи прозвучали следующие слова, естественно, взбудоражившие всю приёмную комиссию, среди членов которой находились двое довольно видных учёных из Москвы: «Таким образом, произведя ряд вычислений, мы получаем на выходе формулу, обобщающую известную формулу Эйнштейна на более широкий спектр состояний, чем упрощённая модель броуновского движения, которая была выбрана за основу самим Эйнштейном. Таким образом, теперь нам открывается возможность производить вычисления не только для идеализированной упрощённой модели, как это было раньше, но и учитывать реальный разброс параметров и характеристик каждой конкретной среды». Заметим, что Владиславу Евгеньевичу удалось, преодолевая волнение, произнести эти слова нарочито небрежным тоном. Естественно, не только диплом был зачтён на «отлично», но и за защитой его последовало приглашение Владислава Евгеньевича в Московский Государственный Университет на факультет Общей Физики и Волновых Процессов (а проживал же Лебедько в Петербурге, тогда ещё Ленинграде, и заканчивал Институт Точной Механики и Оптики). Молодого человека ждала блистательная карьера, доклад в МГУ сулил почти незамедлительный переход от диплома к кандидатской диссертации, - короче, сладкое бремя славы, хоть и в неких туманных образах, маячило в голове выпускника. В Москве же дело приняло несколько иной оборот. На докладе молодого специалиста присутствовало несколько учёных с мировыми именами, как то: Рахманов, Чикин, Климович, даже академик Прозоров, будучи уже в почтенных годах, зашёл приветствовать восходящую звезду отечественной физики. Надо сказать, что Владислав Евгеньевич, одетый во фрак с некими покушениями на моду, нервничал, зная, что всё его решение шито белыми нитками, но, в то же время целиком доверял своей интуиции, которая говорила ему о том, что окончательное уравнение имеет именно такой вид, к каковому он и пришёл. Что за беда, если некоторые промежуточные выкладки были принципиально не решаемы! Ему казалось, что приближённой аппроксимации было вполне достаточно. Тем более, рассуждал он, учёные с мировыми именами не будут докапываться до каких-то неувязок в промежуточных вычислениях. Конечный результат выглядел убедительно, и это главное!

И вот доклад завершён. Сам академик Прозоров жмёт ему руку и похлопывает по плечу, одаривая своей улыбкой мудрого старца. Но дотошный профессор Климович, как раз в тот момент, когда все присутствующие готовы были увенчать докладчика причитавшимися ему лаврами, неожиданно испортил всё дело! «Позвольте! – произнёс он, поднимаясь к доске и перехватывая мел у озадаченного Лебедько. – Мне кажется, что переход от этой формулы к конечному уравнению не может быть таким простым! Не могли бы вы подробно расписать все вычисления?» - и, не дожидаясь ответа побледневшего Владислава Евгеньевича, в течение буквально десяти минут исписал всю доску, стёр написанное тряпкой, начал заново… другие учёные также повставали со своих мест и сгрудились вокруг доски. В конце концов, пожилой профессор, вытирая пот со лба, извиняющимся тоном пробормотал: «Как же так, Владислав Евгеньевич? Ведь дальше выкладки невозможны!.. Вы сами видите, что мы подошли к числовому ряду, который является просто не сходящимся! Каким же образом вы получили свою формулу?» - «Я просто пренебрёг вот этой и вот этой величинами, - пролепетал Лебедько в ответ. – Они ведь ничтожно малы, ведь правда?» - «Эх, молодой человек, молодой человек! – Задумчиво произнёс профессор Рахманов. – Конечно, эти величины могут быть несущественными, но далеко не во всех случаях! Я ценю вашу дерзость, но в физике, Владислав Евгеньевич, только на дерзости не проехать. Необходимо терпение! Понимаю, уж очень соблазнительно было прийти к такому впечатляющему результату…»

Будто во сне наблюдал Владислав Евгеньевич, как восторг в глазах маститых учёных сменялся снисходительными улыбками. «Дерзайте! У вас ещё всё впереди!» - таков был приговор сильных мира сего.

С чувством глубокого позора тем же вечером отбыл наш герой в Ленинград несолоно хлебавши. Очень полезно ему было пройти подобную трёпку.  Шеф уже был в курсе, ему звонили из Москвы. Он обратился к незадачливому молодому ученому по-отечески мягко: «Что ж, оставайтесь работать на кафедре! И возьмитесь вот за эту задачу - она гораздо скромнее! Годика за два напишете весьма добротную диссертацию».

Что и говорить: будучи человеком наполеоновского размаха, Владислав Евгеньевич очень быстро охладел к точным наукам. «Граф Монте-Кристо из меня не получился – буду переквалифицироваться в управдомы!» - такой девиз звучал теперь у него в голове. О, сколько поколений читателей «Золотого Телёнка» восприняли эту фразу буквально, не разглядев в ней сакрального смысла! Мало кто знает, что Илья Ильф и Евгений Петров были рыцарями ложи российских розенкрейцеров, и романы про Остапа Бендера буквально пронизаны оккультной символикой. И управдом – это отнюдь не рядовой председатель жилищного кооператива, а Управляющий Домом – сиречь Орденом, что на языке посвящённых означает «Великий Магистр Ордена». Так что, с этого момента Владислав Евгеньевич начал свой тернистый путь восхождения к мантии Великого Магистра психологии…

Здесь следует заметить, что с психологией Владислав Евгеньевич имел весьма тесные сношения еще с восемнадцати лет. По причине некоторых ипохондрических недомоганий, а также чрезмерной робости перед противоположным полом, ему случилось пройти некоторые университеты в области психологии и психотерапии, среди которых был и двухгодичный курс психоанализа у подпольного (в то время) психоаналитика, обучавшегося в Венгрии, и различные виды групповой психотерапии, куда в конце 80-х годов ХХ века уже начали просачиваться с запада элементы транзактного анализа, гештальт-терапии, юнгианства, нейролингвистического программирования. Добавим сюда же изрядное количество литературы, которое юноша усердно поглощал, не имея возможности, ввиду означенных выше недугов и робости, проводить время в увеселениях, коим предавались его товарищи-студенты. Психотерапия и самообразование пошли впрок Владиславу Евгеньевичу. Уже к концу учёбы в институте он проявил неплохие артистические и ораторские способности, перестал стесняться, что позволило ему даже жениться в конце пятого курса, а также приобрёл багаж знаний и практических навыков в области психологии, сравнимый с оным у выпускника психологического факультета. Оставалось только подтвердить полученные знания официальным дипломом, на что, впрочем, вскоре после досадного казуса на поприще физики, представился благоприятный случай: в 1991 г. мэрия Санкт-Петербурга предоставила несколько стипендий и бесплатное получение второго высшего образования на факультете психологии Санкт-Петербургского Государственного Университета по экспериментальной специализации «практический психолог социальной службы». Для поступления необходимо было пройти лишь собеседование и ряд тестов. Окончив годичный курс обучения и готовясь к защите диплома, Владислав Евгеньевич вновь получил подтверждение своей неординарности, а также тому, что ему, по-видимому, уготовлена судьба человека выдающегося, призванного  встать в один ряд с такими именами, как Карл Юнг, Фриц Пёрлз, Якоб Морено, что было тождественно оказаться в области физики наравне с Шредингером, Гейзенбергом, Бором, Паули или Фейнманом. Что ж! В физике не удалось – получится в психологии, не так ли? Ибо истинный талант, как вы понимаете, проложит себе путь везде. Так вот, будучи личностью амбициозной, Владислав Евгеньевич опять же, уже на стадии дипломной работы, покусился не на что-нибудь, а запросто на создание нового направления в психологии и психотерапии! И тут судьба вновь благоволила нашему герою, в нужный момент создав некое стечение обстоятельств, когда знания, навыки, интуиция и некое знаковое событие позволили вдруг в один прекрасный момент воскликнуть: «Эврика!» Так, собственно, и случилось в феврале 1992 года, когда, вложив заряд веры в свою яркую звезду и харизму в эксперименты с сочетаниями в разных пропорциях транзактного анализа, гештальт-терапии, психодрамы, украсив их изрядной долей актерского мастерства по системе Михаила Чехова и густо поперчив элементами аналитической психологии Юнга, наш дерзкий преемник графа Калиостро наткнулся на книжном рынке на роман Германа Гессе «Степной волк», в котором великий немецкий писатель обозначил контуры так называемого «магического театра» (название, которое Владислав Евгеньевич тут же, без промедлениявозьмёт для своего детища). Да, это был синтез! Но столь удачный, что и психодрама, и гештальт-терапия, и система Чехова, и психология архетипов, а главное, самая метафора Магического Театра Гессе засияли яркими красками и приобрели в нём совершенно новый искромётный заряд. Впрочем, всё это Владислав Евгеньевич неоднократно описывал в своих многочисленных книгах и статьях, медленно, но верно продвигающих новое детище к Олимпу современной психологии. Естественно, дипломная работа была названа «Магический Театр как новое направление современной психологии и психотерапии», экзаменационная комиссия снова была в восторге, но на этот раз Владислав Евгеньевич не торопился предъявлять свой метод широкому академическому миру. Метод работал, и работал потрясающе. Вскоре о нём говорили уже многие. Лебедько приглашали с семинарами в различные города СНГ, появлялись первые ученики, пройдёт ещё несколько лет, и мнения о Магическом Театре будут самыми противоречивыми. Многие будут считать Лебедько непревзойдённым волшебником, другие будут сторониться Магического Театра как метода, безусловно, мощнейшего, но очень жёсткого. Но будут и такие (и их будет также немало), которые станут утверждать, что Магический Театр – это шарлатанство и дешевое трюкачество.

Да, к 2012 году Магический Театр и его создатель попадут на страницы многих книг и статей, а Владислав Евгеньевич станет доктором философии в области психологии и профессором некоего Международного Университета, но наш герой, хотя и будет чувствовать себя, с одной стороны, достигшим той же планки, что до него Юнг, Пёрлз, Морено или Гроф, однако его не перестанет досадовать понимание того, что академическая психология никогда полностью не примет его детище. Впрочем, сейчас одно утешительно для Владислава Евгеньевича. Как некогда Фридрих Ницше писал: «Я предпочёл бы быть сатиром, нежели святым!», так и для Лебедько гораздо большим авторитетом является Алессандро Калиостро, нежели, например, педантичные ученые вроде Рубинштейна, Выготского или даже Хайдеггера. Именно дух авантюры (а мы почти на каждом шагу сталкиваемся с негативным отношением к самим понятиям «авантюра» или «авантюризм») стал для Владислава Евгеньевича той, по его мнению, необходимейшей категорией человеческого бытия, которая вбрасывает человека в мир самых что ни на есть взрослых и зрелых реалий – таких, как риск, удача, поражение, - и ведёт к проживанию древнего даосского тезиса о том, что жизненный путь пролегает из ниоткуда в никуда, следовательно, цель – каждый шаг, и понимание этого тезиса незамедлительно отодвигает потребительские ценности, такие, как карьера, деньги, озабоченность здоровьем, безопасностью и комфортом на вторые позиции, на первые же выдвигая осознавание того факта, что сама жизнь, по сути и является авантюрой, делом в высшей степени рискованным, сомнительным, опасным, неким шансом, наполненным риском и надеждой на случайный успех, и вообще, иррациональным как таковым - с чем, увы, большая часть человечества никак не хочет согласиться и смириться.

Впрочем, мы забежали несколько вперед, и время, затраченное читателем на ознакомление с некоторыми ключевыми вехами судьбы и мировоззренческой позицией господина Лебедько, уже даже несколько превышает те несколько минут, которые были достаточны для того, чтобы в момент описываемых нами событий, заглушить мотор «Жигулей», закрыть дверцу и занять номер в гостинице города N, куда Владислав Евгеньевич в ту пору прибыл по весьма важному, как ему казалось, делу; а мы даже ещё не успели разъяснить, что это было за предприятие, и почему мы решили вывести в фокус внимания именно это дело. Впрочем, из предыдущего повествования уже видно, в чем состоял главный предмет вкуса и склонностей нашего героя, а потому не диво, что он скоро погрузился весь в него и телом и душою.

Сутью же сего предприятия являлось то, что еще довольно молодой, как мы успели заметить, одаренный, дерзкий, уже получивший первое весьма щедрое признание своему детищу, разведённый к тому времени, он, тем не менее, чувствовал горьковатый привкус неполноты. Держа нос по ветру, тонко чувствовал Владислав Евгеньевич настроение передовой части общества, а как раз к началу второго десятилетия двадцать первого века в моде царили эзотерические, духовные и мистические учения.

Здесь можно усмотреть два мотива: первый – тщеславный Лебедько возомнил оказаться решительно на гребне волны и прослыть в определенных кругах ни больше, ни меньше, как просветлённый мастер, что происходило просто от какой-то неугомонной юркости и бойкости характера. Второй фактор более прозаичен, но, тем не менее, очень весом: Лебедько наш был по уши влюблён во внучку известного писателя, к тому же слывшего крупным знатоком всякого рода мистицизма - Юрия Васильевича Муромцева, вращавшегося, что называется, в «определенных кругах». Но рассчитывать на успех молодой человек мог, только попав в круг избранных, вхожих в дом Муромцева, что, признаться, было крайне непросто. История же влюбленности нашего героя сама по себе столь замечательна, что нам придется уделить ее описанию отдельное место в следующей главе.  

И опять же великодушная судьба загодя предоставила дерзкому авантюристу очередной козырь, в виде давнего знакомства с одним из мистиков и эзотериков «старой гвардии» - Федором Валериевичем Малкиным. Пытливый читатель не преминет вспомнить, что фамилия Малкин где-то ему уже решительно встречалась, причем в обстоятельствах комического свойства. Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают даже узнать в каких именно. Пожалуй, почему же не удовлетворить! Персонаж, носящий сию фамилию, хотя и эпизодичен, настолько даже, что история не оставила нам ни имени его, ни отчества, однако, соседствует с некими другими фамилиями, одна из которых в свое время имела даже существенное влияние на сексуальное просвещение пролетариата молодой советской республики. Не будем долго томить читателя и еще раз вспомним великое творение Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» - на четырех стульях в театре Колумба сиживала веселая компания осветителей этого самого театра – Малкин, Палкин, Чалкин и  Залкинд. Может оказаться небезынтересным как раз то, что мы не знаем происхождения в романе про великого комбинатора первых трех фамилий, но, о четвертой же мы можем составить вполне достоверную догадку, так как она является в некотором роде исторической. Раскрывши Википедию, мы тотчас можем прочесть, что Арон Борисович Залкинд в 20х годах прошлого века был одним из ведущих психиатров Советской России, пытавшихся, между прочим, подружить фрейдизм и марксизм (сия аллюзия нам еще неоднократно встретится далее). Особо же отличился Залкинд, соорудив так называемые «Двенадцать половых заповедей пролетариата». Соседство Малкина со столь остроумным персонажем, да еще и на страницах весьма близкого нам по духу произведения, побуждает автора к различным многообещающим ассоциациям, которые не замедлят тем или иным образом проявиться по ходу нашего повествования.

 Вернемся же к Федору Валериевичу Малкину,  который щедро поделился с молодым (точнее было бы сказать – молодящимся) искателем приключений паролями и явками своих товарищей и коллег, представляющих бомонд эзотерической элиты России конца 20 века. И вот уже наш Лебедько собирается познакомиться с десятком этих славных людей из старой гвардии, имея в виду две цели: поднабраться знаний в области серьезного (не бульварного, начавшего уже заполнять умы тысяч, а то и миллионов людей) мистицизма и эзотеризма, чтобы сойти, если уж не за просветленного, так, по крайней мере, за глубокого мистика и настоящего духовного искателя, стать, в известной перспективе причастным к могучим фигурам, пребывавшим на слуху у интеллектуальной элиты еще с семидесятых годов двадцатого века, как сообщество мистиков Югорского переулка, а также войти в дом Муромцева и добиться благосклонности его внучки. Иными словами, наш предприимчивый герой решил приобрести в кратчайшие сроки некий душевный капиталец.

Собственно, далее мы собираемся последовать за Владиславом Евгеньевичем, с одной стороны, так как это просто поучительно, а с другой стороны, чтобы лишний раз убедиться, что архетипические сюжеты в какой-то степени повторяются. И если уж ты начал как авантюрист, то и закончишь всенепременнейше так же… Впрочем! Чем не шутит с русским человеком ее величество Судьба (а, может быть, и Случай)! Возможно, мы, в ходе повествования, откроем для себя совсем иные смыслы для слова «авантюрист»? Кто знает? Но обо всем этом читатель узнает постепенно и в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, довольно длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.