Прийду Муруметс на своем дальнем заболотном хуторе ожидал Каарела, или Пауля, или кого-нибудь, кто бы смог объяснить, что же случилось там, в Коорди, — с ума там, что ли, посходили?

Со вчерашнего дня он не знал покоя. Не будь поры горячего сенокоса, он бы сам сходил к Паулю на Журавлиный хутор — узнать, но трава уже пошла в семя, дни стояли жаркие и надо было косить.

Прийду мерно помахивал косой на мягких болотных кочках, пахнущих нагретым мохом и брусничным листом, хотя и хотелось воткнуть косу в землю и бежать к соседям, — такие поразительные донеслись вести.

Порой поглядывал на тропинку, пропадающую в кустарнике, — не идет ли девчонка сказать, что пришел Маасалу. Был дома отдан строгий приказ: как придет кто — немедля бежать за отцом.

Приходя домой, первым делом с нетерпением спрашивал жену Маали:

— Никто не приходил?

— Нет, никто, — отвечала Маали.

Прийду снова, в который раз, заставлял повторить удивительный рассказ Маали о ее вчерашней поездке в маслобойню Коорди.

Не успела Маали привязать лошадь к коновязи, как ее обступили знакомые женщины, расспрашивая, правда ли, что Прийду организует колхоз? То, что услышала Маали затем, было совершенно непонятным. В волости говорили, что Прийду пришел к Каарелу Маасалу с предложением объединиться в колхоз и осушить Змеиное болото…

— Так и говорят? — беспокойно ерзал Прийду на скамье. — А я тут сижу и не знаю ничего… Ну, а Каарел что на это сказал?

— А Каарел, значит, согласился и уже собирает народ…

— Но где же он? — с отчаянием спрашивал Прийду. — Почему не приходит?

Дальше Маали рассказывала, что, по слухам, многие собираются принять участие в деле. У кооператива эту же историю рассказывали по-другому: дескать, Семидор прислал телеграмму с Черноморского побережья и требовал от своих друзей Маасалу и Рунге создать колхоз. И снова повторялись имена Рунге, Маасалу и Тааксалу и даже называлось имя Вао.

— Семидор? — ревниво спрашивал Прийду. — Где ему с болотом справиться. Он там пропадет, как курица. Нет, это Каарел или Рунге… Ведь что-нибудь да есть, не может быть, что разговор?

Прийду взволнованно смотрел на жену. Та с недоумением смотрела на него.

Прийду занялся обычными делами: отбил косу к завтрашнему дню, поправил клеть для возки сена. И когда уже Маали решила, что Прийду перестал думать о странной истории, он вдруг улыбнулся и сказал:

— А это бы можно… Я всегда говорил…

И какая-то необычная для Прийду нотка гордости прозвучала в его голосе.

— Что можно?

— А с болотом-то…

Неслышно ступая кожаными лаптями по плотно убитому земляному полу кухни, он подошел к двери и сказал:

— Мы бы тогда и белый хлеб попробовали… Да… А почем знать еще…

Прийду открыл дверь и встал на пороге, весь в лучах немилосердно припекающего полуденного солнца. Резко выступили глубокие морщины на его жилистой шее, загоревшей до лиловатой коричневости. Неказисто выглядел маленький Прийду, весь узловатый, с кривыми, сведенными от работы пальцами, в рабочих лаптях, в рубашке, потемневшей на спине от пота, но Маали любила его и такого. Она родила ему четверых детей. Он был добр к ней и к детям. Не его вина, если за двадцать лет совместной жизни они не стали богаты. В том виновато было Змеиное болото. В нем бесследно пропадали труды Прийду, оно в один год затягивало канавы, прорытые за два года; болотные травы заглушали чахлый овес, — у Прийду нехватило сил и средств, чтоб удобрить полоски, отвоеванные с таким трудом у Змеиного болота.

А вот если прорыть магистральную канаву, дать выход стоялым черным болотным водам, — высохнет громадное болото, затвердеет почва под ногами… Тут ее и бери плугом. Ведь там десятки и сотни гектаров земли можно превратить в поля, лишь нашлась бы сила, — ведь не может же Прийду один… Так вот, когда пришло время, поняли люди Коорди, где их счастье зарыто!

Прийду щурил бесцветные глаза, зоркие, как у птицы, пытаясь разглядеть, не видно ли кого на тропинке, спускающейся с холма, к низине. Маали поняла, что Прийду ждет Маасалу.

В ожидании прошел и следующий день, уже и сено было скошено, а Маасалу и Рунге не приходили. «Если никто не придет и завтра, я пойду сам, вот только сено вывезу», — решил Прийду. Одолеваемый беспокойными догадками, он сидел на скамье в кухне. «А вдруг бабьи слухи, а на самом деле и нет ничего…» Вырезывал грабли. На поделку граблей шло дерево трех сортов: ель, береза и яблоня. Для рукоятки граблей хороша была молодая ель, гибкая и тонкая; Прийду высушил ее под потолком до того, что в ней появился легкий звон при ударе. Державку надо было вырезать из дерева покрепче, чтоб плотно держала зубья в гнездах; для этой цели годилась береза. Ну, а зубья надо было вырезать из дерева плотного и крепчайшего — из яблони. Прийду дорезывал державку, когда в дверь постучали и вошел Маасалу.

— Долго заставляешь себя ждать, — укоризненно сказал Прийду, поднимаясь навстречу.

Он с восхищением смотрел на Маасалу, на могучую его шею, на жиловатые руки, словно вырезанные из яблони, когда она в расцвете лет и нет в ней ни одного гнилого и непрочного волоконца, — материал, который можно пустить без опасения на крепчайшие поделки.

— Ты, наверное, догадываешься, Прийду, что меня привело к тебе? — просто спросил Маасалу и, взяв со стола искусно вырезанную державку, с одобрением оглядел неоконченную работу; не все зубья еще были вставлены в державку.

— Слух ходит… — сказал Прийду. — Я привык к тому, что раз слух, значит — неправда… Но на этот раз я хотел бы, чтоб он оказался правдой.

Коорди всколыхнулась от края до края. Никогда еще в волости не велось столько разговоров вокруг хозяев хутора Яагу и Журавлиного, как в дни, когда с необыкновенной быстротой по самым отдаленным хуторам разнеслась весть, что новоземельцы начали организовывать колхоз. Об этом только и говорили всюду, где только встречались жители Коорди.

Встретились и Пауль Рунге с Йоханнесом Вао. Пауль сказал, что теперь можно бы продолжить весенний разговор, — время: прежде чем журавли поднимутся над Змеиным болотом, улетая на юг, в Коорди будет колхоз.

— Ага… — глубокомысленно кивнул головой Вао. — Я еще не додумал, — это ведь не поросенка покупать… Но я тебе не говорю — нет… Понял? Мне только тут кое с кем счеты свести, и тогда я додумаю — скажу…

Он сидел перед Паулем, широкий и кряжистый, плотно преградив собой выход — задвинув зятя в угол между столом и стенкой, и Пауль подумал, что нельзя позавидовать тому, с кем собирался сводить счеты Йоханнес, неотвратимо упрямый в исполнении своих решений.

С каждым днем в дело вливались новые люди. В общем хоре выделился совсем новый голос — тетушки Тильде, однокоровницы с хутора Ярве, соседки Татрика. Эта сорокапятилетняя женщина, успевшая вырастить кучу детей, сохранила при этом незаурядное здоровье и бодрость. Когда волна докатилась до нее, она с первого слова заявила, что вступает в колхоз, и поспешила сказать это во всеуслышание всей деревне. А язык у тетушки Тильде был хорошо подвешен.

— С меня хватит этой жизни, — кричала она, воинственно подбоченясь. — Я-таки попробовала, что значит ворочать в одиночку, когда плуг у Татрика займешь, лошадь у Мейстерсона, а за семенами к Михкелю Коору идешь. И если Татрик да Мейстерсон по-соседски платы не требовали, то уж Коору приходилось за всех троих отработать.

С приездом Семидора оживление и общее напряжение усилились. Он приехал к началу жатвы, словно помолодевший, с ворохом рассказов и свежих впечатлений. Его наперебой зазывали в гости, и всюду он должен был без конца рассказывать, как он кормил шелковичных червей в эстонском колхозе в Абхазии, как пил красное вино из бочонка и как выглядят быки, на которых пашут, и сколько там колхозники получили на трудодень пшеницы, меду и винограду. Его расспрашивали о больших русских и украинских колхозах, где комбайны убирают пшеницу, а молотят электрические моторы. Семидор частенько с важным видом раскрывал записную книжку, в которой было записано множество подробностей, изумлявших людей из Коорди. Записана была чуть ли не вся биография старика-колхозника, у которого жил Семидор. Старик, родом из мест, соседних с Коорди, с полсотни лет назад в поисках земли попал в Абхазию. Поселились на болоте… «На болоте! — дивились хозяева из Коорди. — Да оно и в Коорди есть, зачем ехать далеко? А теперь там все сады и виноградники, говоришь?»

— А теперь слушайте, слушайте! — возбужденно восклицал Семидор, и ему смотрели в рот. — Старик по трудодням получил две тонны пшеницы и полтонны меду, не считая изрядного куша денег!

Йоханнес Вао, пришедший послушать Семидора, густо засопел. Полтонны меду! Да он, Йоханнес, за жизнь свою столько меду не получал. Йоханнес локтем легонько отодвигал женщин, мешавших ему слушать Семидора, придвигался со стулом вплотную к нему и требовал подробностей. Женщины жарко дышали Йоханнесу в затылок.

Показывал Семидор и нездешние фрукты: апельсины и гранаты. Поражали всех гранаты, похожие на громадные луковицы, подернутые ярким румянцем, внутри — сочные красные зерна, — ягоды.

— Колхозные? — допытывались у Семидора.

Тот с уважением кивал головой.

Но и яркие апельсины и гранаты отступали на задний план, когда Семидор вытаскивал из кошолки клубни обыкновенного картофеля и давал посмотреть каждому. То были образцы новых сортов ракоустойчивого картофеля, выведенного в братских республиках, подаренные Семидору для крестьян Коорди. Клубни разглядывали почти с благоговейным вниманием. Для этих мест картофель был посущественнее гранат; здесь издавна выращивали картофель — понимали толк в этом. Со времени оккупации, когда немцы завезли в Коорди страшную картофельную болезнь — рак — и у самого Йоханнеса Вао половина прошлогоднего урожая погибла из-за нее, борьба с этим злом обретала важное значение.

— Tublid mehed, — одобрительно сказал Йоханнес Вао.

— Tublid… — как эхо подтвердил приболотный житель Прийду Муруметс со своего места.

Взглянув на него, Семидор вспомнил и с воодушевлением рассказал о чудесной мелиоративной машине, чью работу он видел на землях одного колхоза. Сложная и умная машина эта успевала за день вырыть такой длины канаву, которую не смогли бы выкопать сотни людей за несколько дней.

— Я съем свою старую шляпу, — поклялся Семидор, — если эта машина не двигалась быстрее по болоту, чем «Северония» по морю… И за собою оставляла глубокую канаву…

— Вот нам бы, — завистливо вздохнул кто-то.

— Но машины эти в состоянии иметь только большие хозяйства… Колхозы, — покровительственно сказал Семидор.

И в комнате наступило задумчивое молчание.

За всеми этими важными событиями и подошедшей жатвой отступило в тень и почти незаметно прошло одно немаловажное происшествие в Коорди. За неделю до жатвы состоялось экстренное общее собрание пайщиков машинного товарищества Коорди. Доклад ревизионной комиссии — делал его Йоханнес Вао — оказался настолько неблагоприятным, для Кянда, что председателя почти единогласно было решено переизбрать. Тогда-то на собрании Пауль понял, о каком это сведении счетов говорил Вао.

Когда же спустя неделю Пауль Рунге, выполняя долг сельского уполномоченного, явился на хутор Курвеста вручить Кянду одну очень неприятную для Юхана бумагу, он долго стучался за запертой дверью, но так и не достучался. Странная тишина на хуторе поразила его. Он прошел в хлева, — там было пусто, ни коров, ни свиней — все исчезло. Свежая коровья шкура валялась в сарае. Тогда-то Паулю бросился в глаза след грузовой машины на дворе хутора.

Когда открыли двери, то в комнатах не нашли никого — ни Кянда, ни жены его с крошечной круглоглазой собакой. Пол покрывали обрывки бумаги, сор.

Снова проклятый хутор опустел.