Слово и здание в контексте десталинизации

«Хрущевка» – неоспоримый и к тому же политизированный элемент советского новояза. Любопытно, что в словаре Даля вообще отсутствуют какие-либо слова с корнем «хрущ». В первое издание толкового словаря Дмитрия Ушакова внесены такие лексические единицы, как «хрущ» и хрущик», объясненные как названия майского жука. По моим воспоминаниям, в годы оттепели взрослые в нашем доме с явным удовольствием называли Никиту Хрущева «Хрущом». В четвертом томе «Словаря русского языка», выпущенного Академией наук СССР незадолго до перестройки, не без интеллигентского сарказма слово «хрущ» расшифровано как «жук, причиняющий вред сельскохозяйственным растениям», а «хрущак» – тоже как жук, но «наносящий вред продовольственным запасам»! Конечно, сарказм – это мои домыслы, основанные на хорошем знании научной среды, где очень любят употреблять эзопов язык и показывать фиги в кармане. Но то рвение, с которым в каждый постперестроечный толковый словарь русского стало включаться слово «хрущевка», подтверждает и коллективное научное знание о его существовании, и желание наконец придать устойчивому советизму официальный статус. «Хрущевка», согласно, например, «Толковому словарю языка Совдепии», – это «малогабаритная квартира (обычно в типовом пятиэтажном доме, которые в большом количестве строились в 50–60‐х гг.)». Стилистическая помета «разг.» определяет принадлежность слова к бытовой речи. Кроме того, в слове «хрущевка» явно ощущается пренебрежительное отношение к зданиям, появившимся повсеместно в годы оттепели. Однако остается неясным, когда возник этот термин: во время хрущевских реформ или значительно позже? Логично попытаться найти ответ на этот вопрос в специальных лингвистических работах, посвященных особенностям лексики эпохи Хрущева. Языковые реалии времен десталинизации и оттепели нашли наиболее полное отражение в книге «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 60‐х годов». Лексические единицы, занесенные в словарь-справочник, встречались на страницах газет, чтение которых было частью повседневности в период хрущевских реформ; они звучали в текстах радио- и телепередач, использовались в художественной литературе. В книге, таким образом, зафиксирован официальный язык хрущевской эпохи.

Издание «Новые слова и значения» знакомо мне со студенческой поры и вовсе не по причине моей особой историко-лингвистической просвещенности. Просто к началу 1970‐х годов у нас в доме собралась очень приличная библиотека (см. «Макулатура»). Помогали и подарки. Пока отец работал на разных высоких и не слишком высоких постах, в Управлении кадров ленинградских академических учреждений, очень многие ученые по негласному обычаю научного мира дарили ему свои труды. Среди них и работы языковеда Надежды Захаровны Котеловой. В 1966‐м она подарила отцу, тогда рядовому работнику управления кадров, оттиск статьи в журнале «Вопросы языкознания». А через пять лет, весной 1971 года, он, теперь ученый секретарь всех академических учреждений Ленинграда, получил еще один подарок от Котеловой – книгу «Новые слова и значения». Весной 1984 года под редакцией Котеловой выходит книга «Новые слова и значения. Словарь-справочник по материалам прессы и литературы 70‐х годов». И вновь подарок, пополнение нашей библиотеки. Нового словаря, созданного под руководством Котеловой и охватывающего уже 1980‐е годы, отец не увидел – он умер в 1985 году. В 1990‐м умерла и Надежда Захаровна. Я берегу ее книги, а главное, постоянно пользуюсь ими.

Словарь-справочник 1960‐х годов включает 3500 слов, связанных с разнообразными сторонами жизни советского общества. Здесь много новых терминов, отражающих сферу повседневности: одежду, транспорт (автомобили), ткани, бытовую технику. В словаре приводится 70 новых понятий в области медицины – названий лекарств, направлений медицинской науки, наименований врачебных специальностей («амидопирин», «валокордин», «аллергология», «пульмонология», «иммунолог», «нарколог»). Авторы издания выявили 21 название новых танцев, появившихся в 1960‐х годах, и 20 новых бытовых приборов. Позиционируется в словарях и бытовая составляющая «химизации народного хозяйства» (аэрозоль, дакрон, латекс, поролон, орлон) и др. Однако понятие «хрущевка» здесь, конечно, отсутствует. Его не существовало в официальной лексике 1960‐х годов не только по вполне понятным цензурным причинам, но и потому, что в это время население воспринимало хрущевки вполне лояльно. В относительно узкой профессиональной среде архитекторов неприятие новых форм жилищного строительства проявилось раньше.

В конце 1954 года Хрущев развернул борьбу с «излишествами» в архитектуре. У многих россиян термин «излишества» вызывает воспоминания о фильме Леонида Гайдая «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика» (1967). Сценаристы вложили в уста Труса забавную ремарку о том, что ящур особенно бурно развивается в организме, ослабленном… «излишествами нехорошими». Лукавая улыбка гениального комика порождала ассоциации с разного рода бытовыми аномалиями. Однако в СССР одно время понятия «излишества» использовали в ином контексте – в качестве маркера разного рода эстетических отклонений (подробнее см. «Язвы») в жилищном строительстве.

Десталинизация началась с административного искоренения сталинского ампира в зодчестве. «Сталинские» здания появились в середине 1930‐х годов и продолжали заполнять улицы советских городов после Великой Отечественной войны. Именно тогда власти удалось создать и визуальные доминанты сталинского большого стиля – возведенные в Москве знаменитые «высотки». Их иногда называют «сталинским тортом» за помпезность и особые декоративные детали – последовательно сужающиеся и увеличивающиеся по высоте ярусы. Впервые в таком стиле был задуман гигантский Дворец Советов в Москве. Его должна была увенчать огромная скульптура Ленина высотой 100 м. Однако план строительства Дворца Советов, утвержденный в 1934 году, не удалось реализовать. Уже после войны в ходе реконструкции Москвы было решено создать кольцо высотных зданий с той же самой ступенчатой (тортовой) композицией. 13 января 1947 года появилось постановление Совета министров СССР «О строительстве в г. Москве многоэтажных зданий», инициировавшее возведение восьми таких домов (одного 32-этажного, двух 26-этажных, пяти 16-этажных). «Высотки», как писали в пропагандистской литературе начала 1950‐х, продемонстрировали «величие сталинской эпохи, расцвет культуры, героику созидательного труда советского народа». Одновременно часть этих зданий стала неким образцом элитного жилья в советском обществе. Для рядовых граждан с середины 1930‐х годов предполагалось возводить строения, которые сегодня известны как «сталинские дома» в СССР. Согласно постановлению СНК СССР от 23 апреля 1934 года «Об улучшении жилищного строительства», в жилых зданиях с толщиной стен не менее двух кирпичей предусматривались потолки высотой не менее 3–3,2 м. К строительству таких домов вернулись в начале 1950‐х годов. В январе 1951 года на заседании Московского комитета ВКП(б) было заявлено: «Мы должны строить для советских людей на 100 лет, и нельзя из‐за мелочей делать такие квартиры, которые бы вызывали нарекания. Они и через 100 лет должны обеспечивать трудящимся уют, покой и максимально благоприятные условия». В начале 1950‐х в крупных городах действительно начали возводить 5–7-этажные дома. Здания выглядели гармоничными и фундаментальными как снаружи, так и внутри. Полезная площадь двухкомнатной квартиры там нередко достигала 55–60 кв. м, а высота потолков – 3–3,5 м. Однако уже в конце марта 1953 года в Москве заговорили об отказе от оригинальных строительных проектов, характерных для сталинского ампира. Осенью того же года в одном из районов Москвы поточно-скоростным методом строители возвели восемь первых упрощенных пятиэтажек, мало похожих на «сталинские дома», а в августе 1954 года ЦК КПСС и Совет министров СССР приняли решение «О развитии производства сборных железобетонных конструкций и деталей для строительства».

Но наиболее ярко антисталинизм проявляется в документах Всесоюзного совещания строителей, архитекторов и работников промышленности строительных материалов, проходившего в Москве в декабре 1954 года. Участники совещания под явным давлением сверху одобрили резолюцию о расширении индустриальных методов возведения жилья. В последний день работы Всесоюзного совещания перед его участниками выступил Хрущев. Он заявил: «В нашем строительстве нередко наблюдается расточительство средств, и в этом большая вина многих архитекторов, которые допускают излишества в архитектурной отделке зданий, строящихся по индивидуальным проектам. Такие архитекторы стали камнем преткновения на пути индустриализации строительства. Чтобы успешно и быстро строить, надо проводить строительство по типовым проектам, но некоторым архитекторам это, видимо, не по душе».

Власти развязали дискуссию о целесообразности художественности в градостроительстве. Летом 1955 года в передовой статье журнала «Советская архитектура» отмечалось: «Архаика и излишества в архитектурной отделке сооружений – все это вступило в острое противоречие с требованиями передовой индустриальной техники и экономии строительства <…> Преобладающим критерием является назначение здания, техническая и экономическая целесообразность». В августе 1955 года как рассадник устаревших взглядов была ликвидирована Академия архитектуры. А в ноябре 1955 года ЦК КПСС и Совет министров СССР приняли постановление «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». В документе в довольно резких выражениях критиковалась «показуха», царившая в советской архитектуре. Пилястры и колонны, башенки и фигурные карнизы объявлялись «не соответствующими линии КПСС и Советского правительства в архитектурно-строительном деле, направленной, прежде всего, на удовлетворение нужд широких масс трудящихся».

Десталинизация архитектуры, официально санкционированная властью, стала внедряться на местах. Драматично развивалась ситуация в Ленинграде. В ноябрьском постановлении 1955 года указывалось, что именно в городе на Неве сторонники старых методов в жилищном строительстве тормозят внедрение типовых проектов, а все излишества, присущие индивидуальному проектированию, делаются в ущерб внутренней планировке квартир и их удобств. Через неделю в Ленинграде началась кампания нападок на «украшательство». 11 ноября 1955 года на собрании сотрудников Управления по делам архитектуры, Управления строительства и проектного института «Ленпроект» бурно обсуждалась стоимость будущих архитектурных сооружений. А уже 13 ноября в редакционной статье «Ленинградской правды» был подвергнут резкой критике целый ряд архитекторов. Они, по мнению партийных инстанций, придерживались «порочных и архаичных эстетических взглядов» и продолжали «идти по пути ложного украшательства и недопустимых излишеств, пренебрегая интересами государства, интересами людей, для которых они строят». Подобная властная риторика еще за несколько лет до этого могла означать применение жестких карательных мер. Неудивительно, что уже 15 ноября 1955 года Ленинградское архитектурно-планировочное управление приказало «в месячный срок подготовить предложения по пересмотру проектно-сметной документации по строящимся в Ленинграде объектам с целью решительного устранения в проектах излишеств в архитектурной отделке, планировочных и конструкторских решениях». Основное внимание было решено сосредоточить на коррекции «проекта планировки в районе нового жилого строительства у проспекта им. Сталина <…> в связи с переходом на массовое применение типового проектирования жилых зданий». В Ленинграде начали воплощаться в жизнь планы Хрущева, который, судя по его собственным воспоминаниям, всячески осуждал «старорежимные штучки» и архитекторов, строивших «не для народа, а для господ».

В январе 1956‐го вопросы жилищного строительства бурно обсуждались на конференции Ленинградской городской партийной организации. Городская власть уже прямо заявляла об ответственности за «любовь к излишествам» главного архитектора города Валентина Каменского. До начала борьбы с «украшательством» он спроектировал вид Комсомольской площади и проспекта Стачек. В ходе разгрома ленинградской архитектурной школы Каменского отстранили от проектировочной деятельности, но оставили в должности главного архитектора для «исправления» ошибок».

Первый секретарь Ленинградского областного комитета КПСС ставленник Хрущева Фрол Козлов прямо заявил о том, что и главный архитектор Ленинграда, и директор института «Ленпроект» «пренебрегали типовым проектированием и поощряли других архитекторов создавать вместо экономичных, удобных жилых домов „уникальные произведения“, рассчитанные на увековечивание имен их авторов». Это была неприкрытая атака на «сталинистов» от архитектуры, предпринятая за месяц до ХХ съезда КПСС. Очередной форум коммунистов, собравшийся в феврале 1956 года, не только официально осудил культ личности Сталина, но и решил ускорить темпы жилищного строительства «за счет широкого применения типовых проектов, внедрения индустриальных методов работ <…> недопущения архитектурных излишеств».

Я не случайно отвожу столько места злоключениям именно ленинградских зодчих в период борьбы с «излишествами». Дело в том, что мои отец и мама дружили с довольно известным архитектором Иринием Александровичем Евлаховым. Папа сошелся с ним в литературном объединении при Ленинградском союзе писателей. Из моего отца литератора, к счастью, не вышло. Из Евлахова, пробовавшего себя в жанре драматурга, тоже. Но дружба осталась. Позднее вдова Евлахова передала мне кое-что из архива интеллигентной петербургской семьи. Среди бумаг была и небольшая книжка стихов, напечатанная в 2000 году в питерском издательстве «Нестор» тиражом 200 экземпляров. Стихи мне показались очень средними по качеству. Внимание привлекло лишь четверостишие под названием «Борьба с излишеством»:

Написать такое в 1955 году мог только непосредственный свидетель разгрома зодчества сталинского неоклассицизма. Автором стихов оказался архитектор, отец известного востоковеда и журналиста-международника Всеволода Овчинникова – Владимир Федорович Овчинников. Он много чего построил в Ленинграде в 1930–1950‐х годах и остро переживал грядущие «партийно-правительственные» изменения в градостроительстве. Но беспокойство за судьбы монументальных ансамблей эпохи сталинского большого стиля пока не явилось толчком к появлению слова «хрущевка» даже в городском жаргоне.

После критики архитекторов-украшателей советские города стали в спешном порядке застраивать типовыми жилыми пятиэтажными домами. Их официальная жизнь началась после постановления ЦК КПСС и Совета министров СССР «О развитии жилищного строительства в СССР», принятого в июле 1957 года. Документ можно считать законодательным оформлением хрущевской жилищной реформы – до этого шел эксперимент. Любопытно одно совпадение. В конце июня 1957 года Хрущев уничтожил сталинскую оппозицию – «антипартийную группу Маленкова, Молотова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова». Они, кроме прочих порочных деяний, проявляли «барски пренебрежительное отношение к насущным жизненным интересам широких народных масс». И почти ровно через месяц было принято решение по строительству жилья. Создается впечатление, что существование оппозиции тормозило преобразования Хрущева в жилищной сфере.

Постановление ЦК КПСС от 31 июля 1957 года можно без иронии назвать судьбоносным. В нем был сформулирован принцип поквартирного заселения жилплощади. «Начиная с 1958 г., – указывалось в документе, – в жилых строящихся домах, как в городах, так и в сельской местности, (необходимо. – Н. Л.) предусматривать экономичные благоустроенные квартиры для заселения одной семьей». Размах возведения жилья вызывал у многих современников неподдельный восторг. Моя хорошая знакомая журналистка Татьяна Олеговна Максимова, долгое время работавшая в журнале «Родина», вспоминала: «В „хрущобу“ я попала в двухмесячном возрасте из прадедова дома <…> К концу 1950‐х годов дом напоминал улей, на каждую семью – по комнате, удобства во дворе. Наша семья из четырех человек, ютившаяся в 9-метровой комнате, была на седьмом небе от счастья, получив ордер на двухкомнатную квартиру <…> Вселение было радостным – 30 метров жилой площади, две смежные комнаты. Причем смежные были выбраны сознательно: в таких квартирах метраж полезной площади был на 2–3 метра больше, чем в изолированных. Своя (!) кухня – ерунда, что 5,5 метра. Можно забыть о туалете во дворе и каждый день принимать душ и ванну!» В конце 1950‐х годов о счастье получить новую квартиру писали не только газеты. Поэтесса, художница и скульптор Эрлена Лурье, в ту пору юная студентка одного из ленинградских техникумов, оставила в своем дневнике в декабре 1958 года следующую запись: «Да, в „Ленинградской правде“ сегодня статья о грандиозном строительстве в городе <…> очень много 260 тыс. отдельных квартир!.. Господи, как я хочу отдельную квартиру! Хоть крошечную!!» Похоже, что уничижительный термин «хрущевка», не говоря уж о «хрущобе», появился не в конце 1950‐х, а значительно позже.

Советское искусство конца 1950‐х – начала 1960‐х бурно и почти искренне восхваляло хрущевское жилищное строительство. Наиболее показательна в этом плане попытка художественного конструирования особых отношений в новом бытовом пространстве, предпринятая Дмитрием Шостаковичем в оперетте «Москва, Черемушки». Музыкальная комедия в трех действиях, пяти картинах, по либретто Владимира Масса и Михаила Червинского была написана в 1958 году, а премьера состоялась в январе 1959‐го в Москве. В центре сюжета – водевильная история о переезде интеллигентной девушки Лиды и ее старого отца в новую двухкомнатную квартиру в только что построенном микрорайоне Москвы, о мелком жульничестве управдома и начальника стройтреста и, конечно, о любви. У самого Шостаковича «Москва, Черемушки» вызывала противоречивые чувства. В официальных интервью композитор заявлял, что настоящий музыкант должен попробовать себя в разных жанрах; в письмах к друзьям называл оперетту «позором». Но произведение стало популярным. В 1963 году по мотивам оперетты режиссером Гербертом Раппапортом был снят фильм «Черемушки». В роли главной героини снялась ленинградская балерина Ольга Заботкина, жуликоватых хозяйственников сыграли Василий Меркурьев и Евгений Леонов. Блестящий актерский состав главных героев дополнили короли эпизодов 1950‐х – Константин Сорокин, Рина Зеленая, Сергей Филиппов, Михаил Пуговкин. Вокальные партии главных героев озвучивали профессионалы, в том числе Эдуард Хиль, а Меркурьев, Леонов, Сорокин и Филиппов свои куплеты исполняли сами. Фильм Шостаковичу понравился больше, чем собственная оперетта, которая пользовалась популярностью в Западной Европе и США – в основном благодаря музыке, построенной на элементах джаза.

В конце 1950‐х в каждом регионе страны появились свои «Черемушки» – районы первых хрущевских новостроек. Они характеризовались системой свободной планировки, примитивностью внутреннего устройства квартир, единообразием панельных зданий. Исчезли эркеры и «завитушки», характерные для архитектуры большого стиля. Овчинников, конечно же, отозвался на «зачистку» внешнего декора жилых зданий. Среди его стихов есть «Отходная-архитектурная»:

Затем настала очередь лифтов: в пятиэтажных домах их не делали не по причине безразличного отношения к здоровью советских граждан, а по соображениям экономии. Для установки лифта необходимо было по-иному спланировать лестничные площадки, уменьшив количество квартир на них, а это не соответствовало общей идее жилищных преобразований. До 40–45 кв. м сократилась по сравнению со «сталинками» площадь двухкомнатной квартиры, а высота потолков – до 2,2–2,5 м. Это позволило реализовать планы жилищного строительства полностью, ведь средняя стоимость жилья уменьшилась на 30–35%. Сам Хрущев признавался позднее: «Из-за невероятной нужды в жилье мы вынуждены были, пересматривая проекты, выжимать все лишнее, чтобы поскорее удовлетворить большое количество нуждающихся. Прежде всего, возник вопрос этажности и высоты комнат в ущерб некоторым удобствам».

Многие из этих удобств Хрущеву казались по большому счету вовсе не нужными. Он утверждал незадолго до смерти: «Если перед какой-то хозяйкой поставить вопрос, что лучше, высота или большая площадь, то многие выскажутся за последнее, потому что можно будет удобнее разместить мебель и расположить семью <…> На первых порах не все квартиры, к сожалению, оборудовались ванной, в некоторых имелся лишь душ. Конечно, многие оставались недовольны, но разве лучше было обещать райскую жизнь за гробом? Поэтому, при рассмотрении проектов мы порой пренебрегали некоторыми частными удобствами, помня о том, что масса народа в городах не знает, что такое теплый туалет».

В гигиеническом оснащении квартир в хрущевках и впрямь чувствовалась гуманистическая составляющая. После длительного проживания в коммуналках многие считали индивидуальные удобства высшим показателем комфорта. Зять Хрущева известный журналист Алексей Аджубей так описывал посещение одной из только что заселенных хрущевок: «Когда гости собрались, хозяин (кандидат медицинских наук. – Н. Л.) перерезал ленточку открытия своей квартиры. Она висела в дверном проеме совмещенного с ванной клозета. „Впервые за сорок лет, – сказал остроумный врач, – я получил возможность воспользоваться удобствами данного заведения, не ожидая истошного вопля соседа: «Вы что там, заснули?“» Не смущали новоселов маленькие размеры индивидуальных санузлов: планировщикам не удалось отстоять увеличение этих габаритов. Современники вспоминали, что Хрущев во время одного из посещений московских строек в конце 1950‐х годов категорически запретил увеличивать туалеты даже на полметра. Он всерьез опасался, что это приведет к потерям 2,5 млн кв. м жилья. Партийный лидер, выслушав жалобы на тесноту в отхожем месте, сам зашел в него и заявил: «Ничего, я пролезаю, и другие пролезут». Настоящей находкой с точки зрения экономии средств стала знаменитая «гаванна». Так в бытовом обиходе конца 1950‐х – начала 1960‐х годов называли нововведение хрущевской жилищной реформы – совмещенный санузел в малогабаритной квартире. Первый слог «га» образовался от морского названия туалета – «гальюн». Такой советизм – проявление скорее грубоватого юмора, нежели воинственной сатиры. Еще до рождения слова «хрущевка» ходил анекдот: «Армянское радио спрашивают: „Что такое Гавана?“ Армянское радио отвечает: „Совмещенный санузел“». В кубинском звучании этого слова можно усмотреть и закодированный намек на то, что Хрущев перекачивал средства на поддержку кубинской революции и режима Фиделя Кастро в ущерб интересам собственного народа. Но даже в этом совмещенном санузле можно было побаловать себя ванной с «Бадузаном» – первой концентрированной жидкостью для мытья тела. Ее производили в ГДР и в 1960‐х годах поставляли в СССР в пластиковых баночках в виде рыбок. «Бадузан» давал очень пышную пену. Неудивительно, что любители помокнуть в ванне получали большое удовольствие от купания и не хотели его быстро заканчивать. Я с детства запомнила карикатуру из «Огонька», изображавшую жену, сидящую в ванне, и приплясывающего рядом мужа, который явно желал воспользоваться унитазом. Картинка сопровождалась подписью: «Дорогая, нырни на минуточку». Скорее всего, жена мылась с «Бадузаном».

Обычная хрущевка. Личный архив Е. П. Охинченко

Конечно, в пенной ванне лучше лежать, чем сидеть. Но и этой радости новоселы не были лишены. Дома, строившиеся в 1950‐х – начале 1960‐х, имели разные планировки. Часть зданий возводилась крупными заводами, институтами, учреждениями культуры. Здесь принципы минимализма и экономии не слишком соблюдались. В неравенстве хрущевок я убедилась на личном опыте. В юности мне, девочке, выросшей в огромных и бестолковых помещениях старого фонда без капремонта, с четырехметровым потолком, анфиладными комнатами, окнами высотой в три метра и прочими радостями быта, которые хороши только при наличии горничных и дворецких, так как уборка в этих пространствах – адский труд, очень нравились уютные хрущевочки. Меня искренне восхищали отдельные малюсенькие комнатки – 9 метров – моих подруг. Семья одной построила в 1964 году двухкомнатный кооператив, а отец второй – военнослужащий – получил трехкомнатную хрущевку.

Элитная хрущевка. Личный архив Н. Б. Лебиной

Элитная хрущевка. Личный архив В. М. Кисловского

С возрастом я постепенно прониклась снобизмом, свойственным всем питерцам, живущим в центре. А на старости лет решила все же уехать из парадной, уже даже отделанной по евростандарту, но очень неудобной квартиры в старинном Доме академиков. И вот после недолгих поисков в Гавани, на Васильевском острове – это почти центр нынешнего Петербурга, – мы купили 80‐метровую трехкомнатную квартиру с довольно большой кухней, холлом, трехметровыми потолками, стенами в три кирпича, входной дверью 2,4 на 1,2 м и такими же межкомнатными дверями из натурального дерева.

В доме нет лифта, но по широкой пологой лестнице, имеющей межэтажные площадки в 16 кв. м, подняться на второй этаж не составляет труда. И все это в постройке 1960 года! Великолепие объяснялось просто: здание, возведенное в разгаре хрущевской жилищной реформы, предназначалось для передовых рабочих и инженерного состава Балтийского завода. Я умышленно привожу планы квартир моих соседей по площадке. Подобных домов в Гавани немало.

Но в целом к началу 1960‐х годов стало очевидным, что достоинства жилищной реформы грозят превратиться в недочеты. Быстро строившееся экономичное жилье оказалось тесным. Недостатком обернулся и главный козырь хрущевской реформы – поквартирное и посемейное распределение жилья. Об изъянах этой системы заговорили сами представители властных структур. На Всесоюзном совещании по градостроительству, проходившем в Москве в июне 1960 года, Хрущев заявил, что практика предоставления одиноким людям отдельных квартир себя не оправдала, однако нельзя и возвращаться к коммуналкам. В качестве выхода было предложено обратить внимание на строительство домов гостиничного типа. В первых проектах малогабаритных квартир архитекторы умышленно задумывали проходные комнаты, чтобы не возникало соблазнов сделать небольшие квартирки коммунальными. Ярым противником таких планировок стал главный архитектор Ленинграда Каменский. Он считал, что необходимо создать условия для обособления личного жилого пространства даже в квартире на одну семью. На III cъезде советских архитекторов в 1961 году Каменский вообще предложил на законодательном уровне запретить образование коммуналок в объектах нового строительства, настаивая на проектировании в них не смежных, а изолированных комнат. Новоселы малогабаритных отдельных квартир уже через пять лет жаловались на тесноту. Даже новое жилье в СССР выдавалось строго по норме и без учета перспектив расширения семей. Часто в двухкомнатной квартире (14,5 и 15,2 кв. м) с пятиметровой кухней и совмещенным санузлом жило две семьи: за 5–7 лет после получения хрущевки дети вырастали и женились. Раздражающим моментом стала стандартность новых районов, застроенных пятиэтажными спичечными коробками. В 1969 году Овчинников написал стихотворение «Трагедия заблудившегося новосела».

Поостыл и пыл творческой интеллигенции, восхвалявшей в конце 1950‐х государственную жилищную политику. В конце 1960‐х, после смещения Хрущева, начала раздаваться критика пятиэтажек. Единообразие новых районов подтолкнуло Эмиля Брагинского и Эльдара Рязанова написать в 1969 году пьесу, по мотивам которой в середине 1970‐х был снят фильм «Ирония судьбы, или С легким паром!». Скепсис по отношению к массовому жилстроительству выразился и в новой лексике. Группа филологов во главе с Котеловой зафиксировала появление в официальном языке 1970‐х годов таких слов, как «малогабаритка» и «распашонка». Первым понятием маркировалась «небольшая квартира с низкими потолками». По сути, это был цензурный синоним слова «хрущевка», которое уже бытовало в разговорной речи. Концом 1960‐х годов датируется следующий анекдот: «Есть ли в СССР трущобы? – Нет, только хрущобы». Грустной иронией отдавало и слово «распашонка». Наименование одежды для грудного ребенка в 1970‐е годы стало названием определенного вида трехкомнатных квартир в типовых жилых домах тех лет. Комнаты там действительно располагались по крою распашонки: большая проходная и по бокам (как рукава) входы в две маленькие. Общий метраж таких квартир не превышал 44 м. Обычно их давали семье из четырех человек – часто родителей и двоих детей. Но бывали и другие ситуации. В Иркутске в начале 1960‐х, как вспоминают современники, «при заселении дома получилось так, что осталась только одна трехкомнатная (квартира. – Н. Л.), а из ближайших очередников – одинокая ветеранша труда и молодая семья с ребенком. Их и вселили покомнатно: одну комнату ветеранше; молодой семье – две другие смежные (через одну из которых ветеранша проходила в свою комнату). Так и жили они вместе лет 10 до смерти „бабушки“».

В послеперестроечной литературе слово «хрущевка» курсировало на законном основании. Сами же здания изображались не иначе, как некие «кукольные дома», в которых был душок нестабильности, временности, экспериментальности. Но это «временное» оказалось почти «постоянным», а главное, социально значимым – и не потому, что хрущевки, рассчитанные на 25 лет, существуют до сих пор. Скорее, суть заключается в индивидуализации жилого пространства, которая способствовала формированию менее контролируемого со стороны государства стиля жизни. Современники хрущевских реформ в маленьких, но индивидуальных кухнях, на 5 квадратных метрах между холодильником и обеденным столом размером 60 на 70 сантиметров, сидя на тонконогих табуретках, могли, не опасаясь доносов, поговорить о политике, послушать «вражеские голоса» по «транзистору», попеть под гитару песни Булата Окуджавы и Владимира Высоцкого. Так вместо тела строителя коммунизма в хрущевках формировалась новая, антитоталитарная идентичность. В ходе массового жилищного строительства конца 1950‐х – начала 1960‐х годов удалось преодолеть водораздел между элитным меньшинством, проживавшим в отдельных квартирах, и демократическим большинством из коммуналок. Хрущевская жилищная реформа, несмотря на ее бедность и поспешность, привела к деконструкции сталинской коммунальной повседневности – почти так же, как реформа 1861 года, несмотря на всю ее ограниченность, разрушила крестьянский общинный быт.