Новые пищевые продукты в условиях дефицита: поиски выхода или инновации в сфере питания?

Ни патриотически настроенные политики и деятели культуры, ни даже особо шустрые блогеры не пытаются сегодня опровергать существование и исторический смысл словосочетания «царица полей». В общественном сознании оно прочно связано с хрущевскими экспериментами в области сельского хозяйства. Бытование в советском подцензурном языковом пространстве этого патетического перифраза слова «кукуруза» подтверждают данные кинематографа. В 1964 году режиссер Элем Климов и сценаристы Семен Лунгин и Илья Нусинов в кинокомедию «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», где действие разворачивается в пионерском лагере, вставили эпизод детского карнавала. За лучший костюм выдавалась премия. Пионеры твердо знали, кто победит. На вопрос «Ребята, кому торт дадут?» звучал четкий ответ: «Кукурузе, царице полей». Однако кинофильм зафиксировал скорее конец эпохи кукурузы в СССР. Начало же активного и почти повсеместного распространения однолетнего растения высотой до 6 м в СССР относится ко второй половине 1950‐х годов. Доказательство тому – выступление Никиты Хрущева в 1955 году на январском пленуме ЦК КПСС с докладом «Об увеличении производства продукции животноводства», где, в частности, отмечалось: «Крупнейшим резервом увеличения зерна является расширение посевов кукурузы». Знаковым с точки зрения датировки хрущевских экспериментов в сельском хозяйстве можно считать анекдот 1957 года: «Воскрес Сталин. Булганин бежит в Индию, Ворошилов – в Китай, Хрущев решил пересидеть в кукурузе». Кое-что о злоключениях этого растения помню и я. В 1958 году во время весенних школьных каникул мы с моей соседкой и одноклассницей, дочкой детского писателя Бориса Марковича Раевского Аней Ривкиной, посетили праздник «Книжкины именины». Так называлось культурное мероприятие, в ходе которого школьники встречались с писателями, обсуждали новые книжки и, конечно, могли посмотреть на киноэкране цветные мультфильмы. Продававшиеся тогда телевизоры были черно-белыми. В этот раз нам показали мультфильм под названием «Чудесница». Каково же было мое удивление, когда вместо волшебницы на экране появился кукурузный початок. Он обозначал свою гендерную принадлежность с помощью зеленой косыночки. Кульминацией мультика была сопровождавшаяся лихой пляской песня:

Других впечатлений от просмотра «Чудесницы» у меня не осталось, зато в моей памяти отчетливо запечатлелся резко изменившийся вид полей вокруг поселка Сосново Ленинградской области, где наша семья традиционно снимала дачу. До 1958 года на Карельском перешейке чаще всего сеяли кормовые травы, в первую очередь овес. Он был всегда живописно «засорен» васильками и клевером. Но уже летом 1959‐го вместо овса я увидела десятисантиметровые ростки с тремя довольно крупными листьями. К сентябрю ростки не изменили своего размера, лишь высохли и частично сгнили на корню. Это оказалась знаменитая кукуруза, которую пытались вырастить согласно партийной разнарядке не очень далеко от Полярного круга. А годом позже папа из очередной командировки в Москву привез мне пластмассовую игрушку – забавный желто-зеленый кукурузный початок на ножках. На предполагаемой голове улыбчивой черноглазой кукурузы уже лихо сидела маленькая корона, и называлась игрушка «Царица полей». «Чудесница в косыночке» стала царствующей особой. У Аксенова в повести «Звездный билет», написанной в 1961 году, уже есть упоминание о модном злаке: «Все эти дни питались консервированной кукурузой. Царица полей восстанавливала их силы».

Власть всячески стремилась пропагандировать достоинства кукурузы. Множество визуальных материалов иллюстрируют государственную оценку ее значимости для народного хозяйства. Это плакаты, открытки, карикатуры, елочные игрушки в форме початка, наконец. Их анализ позволит уточнить, когда хорошо известное и существовавшее в военном дискурсе выражение «царица полей» (так называли разные рода войск) получило сельскохозяйственное содержание, а также установить некую периодизацию «кукурузной эпопеи» в СССР. Надо заметить, что культурно-пропагандистское оформление «кукурузизации СССР» – перспективная тема для историко-антропологического исследования, которое вполне могли бы осуществить молодые историки.

Неудачи с кукурузными посадками в средней полосе и северных районах не охладили пыл Хрущева. Даже на XXII съезде КПСС в 1961 году он заявил: «Если в отдельных районах страны кукуруза внедряется формально, колхозы и совхозы снимают низкие урожаи, то в этом виноват не климат, а руководители». На фоне этого сельскохозяйственного эксперимента в 1962 году возник продовольственный кризис. Композитор Дмитрий Толстой описал в своих воспоминаниях мытарства, выпавшие на долю его семьи в 1962 году. Толстому и его домочадцам пришлось организовать у себя дома прием американского композитора Сэмюэла Барбера. «Это было нелегко, – вспоминал Толстой. – То было время, когда у булочных выстраивались очереди, а поперек проспектов висели плакаты: „Догоним Соединенные Штаты Америки по производству мяса и молока!“ В эти дни рассказывали, что какая-то старушонка в очереди, увидев такой плакат, перекрестилась и вздохнула: „Слава тебе, Господи, что по хлебу еще не догоняют“». Однако осенью 1962‐го начались перебои и с хлебом. Конечно, все это затронуло и нашу семью. Помню, как в начале сентября 1962 года пришедшие с работы родители послали меня в булочную. Хлеба, оказывается, там не было с утра. Я поведала об этом маме, и она, быстро перефразировав слова Марии-Антуанетты, сказала: «Нет хлеба – купим тортик» – и отправилась уже сама в ближайшую кондитерскую. Как сейчас помню выражение лица мамы, пережившей блокаду, когда выяснилось, что тортиков тоже нет…

В том же году в Новочеркасске прошла забастовка рабочих из‐за нехватки продовольствия, повышения цен и понижения зарплаты. Там директор завода, по сведениям из разных источников, предложил своим подчиненным, если нет денег на пирожки с мясом, есть пирожки с ливером. Забастовка окончилась вводом войск и стрельбой по демонстрантам – по официальным данным, погибло 26 человек.

Чтобы как-то удержать продовольственный кризис под контролем, ЦК КПСС и Совет министров СССР в октябре 1962 года приняли постановление «О наведении порядка в расходовании ресурсов хлеба». Документы аналогичного содержания с поправками на местные условия в спешном порядке появились во всех регионах страны. Через 15 лет после отмены военных карточек власти запретили продавать «в одни руки» больше 2,5 кг хлебобулочных изделий! С осени 1962 года хлеб в учреждениях общепита стал официально платным – по одной копейке за кусок, независимо от веса. Это было неприятным новшеством. Ведь после отмены карточек в конце 1940‐х – начале 1950‐х годов в советских столовых и ресторанах черный и белый хлеб просто ставился на стол, и посетители могли есть его сколько хотели. Житель Самары так описывал обстановку в общепите дохрущевского времени: «Хлеба дают, сколько хочешь <…> хлеб-то бесплатный <…> хлеба-то можно поесть, он же стоит на столах <…> Ты хлеба нажрался, чая напился, свободен». Это для обычного человека после вынужденного карточного воздержания ассоциировалось с достатком и благополучием.

В конце августа 1963‐го появилось постановление ЦК КПСС и Совета министров РСФСР «О мероприятиях по экономии государственных ресурсов хлеба». Документ легализовал добавки в хлебобулочные изделия. Выполняя его, Управление хлебопекарной промышленности повысило «нормы влажности печеного формового хлеба» на 2%, увеличило «расходы соли при выпечке хлеба» на 1%, рекомендовало использовать ячменную муку, которая должна была составить 20% в ржаном и 10% в пшеничном хлебе. И хотя на местах использовали и ячменную, и просяную, и даже гороховую муку, в общественном сознании укрепилось представление о том, что всюду применяют кукурузу. Показателен анекдот начала 1960‐х: «Никита Сергеевич, евреи просят разрешения к своей пасхе выпекать мацу. – Пусть выпекают, но из кукурузы. Тогда она будет социалистической по содержанию и национальной по форме». Примерно в это же время стал популярным слоган «русское чудо». Употреблялся он в двух контекстах. В анекдотах начала 1960‐х очереди за хлебом, возникшие в конце эпохи правления Хрущева, называли третьей серией фильма «Русское чудо». Эта двухсерийная документальная кинокартина, созданная в 1963 году кинематографистами из ГДР Андре и Аннели Торндайк, рассказывала о грандиозных переменах в жизни людей за годы советской власти. Я смотрела «Русское чудо» подростком. Нам с родителями в первую очередь хотелось посмотреть тогда еще непривычное «широкоэкранное кино». Других впечатлений у меня не осталось. Одновременно «Русским чудом» окрестили батон белого хлеба, состоявшего из гороховой и кукурузной муки. Очевидцы вспоминали, что это хлебобулочное изделие имело грязно-серый цвет с примесью зелени. Кукуруза в этом, впрочем, была не виновата: мука из этой культуры придает выпечке желтовато-золотистый цвет.

Ситуация с кукурузой – предмет для рассуждения не только о хлебе, но и о поиске продуктов, способных обеспечить население питанием. Этот вопрос в советской истории вставал достаточно часто. В годы Гражданской войны и карточной системы в городах большевистской России власть прибегала к разного рода эрзац-продуктам. Популярными были заменители пшеничной и ржаной муки: отруби, греча, просо и даже перемолотая сушеная рыба. В петроградском хлебе они составляли более 40%. Вновь идея поиска некой панацеи от голода возникла на рубеже 1920–1930‐х годов. В связи с нехваткой продуктов питания на государственном уровне в годы первой пятилетки получили поддержку идеи вегетарианства: недостаток жиров рекомендовалось возместить употреблением «кедровых орехов, сои, арбузных семечек, тыквы», а белков – горохом, бобами, чечевицей, шпинатом, щавелем. Появлялись советы вводить в общественную и домашнюю кухню новые культуры: физалис и корни одуванчика. Но фаворитом советского безубойного питания стала соя. Весной 1930 года начал работу научно-исследовательский институт при Академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Его сотрудники, по информации «Правды», уже летом 1930 года разработали рецепты 100 блюд из сои. Осенью 1930‐го в заведениях общепита Москвы и Харькова прошла целая серия показательных обедов, на которых повара продемонстрировали около 130 соевых блюд: суп, борщ, котлеты, голубцы, пудинги, кофе, сыры, творог, кондитерские изделия. Соя должна была стать неким гарантом вкуса и всеобщей сытости. Прямых свидетельств отношения горожан к соевым деликатесам обнаружить пока не удалось. Очевидно, реклама сои не могла сравниться по своему объему с массовой пропагандой кукурузы. Более того, острословы эпохи первых пятилеток публично подтрунивали над правительственной панацеей в эпоху нехватки белков и жиров. У Ильи Ильфа и Евгения Петрова в фельетоне «Когда уходят капитаны» (1932) в качестве образца литературной халтуры фигурировало «драматическое действо в пяти актах» под названием «Соя спасла», представленное как «собственность Института сои». При Хрущеве кукурузу осмеивали лишь в приватном пространстве – в анекдотах.

В целом «соевую кампанию» население страны восприняло равнодушно. А соевые продукты, в частности шрот – остатки соевых бобов после выжимки масла, – не востребованные в мирной довоенной жизни, спасли жизнь в дни блокады многим ленинградцам. Об этом мне рассказывал мой коллега, известный историк Геннадий Соболев. Он всю блокаду ребенком пробыл в Ленинграде и сам ел соевый шрот. Но потом очень долгое время не мог смотреть на творог, который внешне напоминал ему продукт из блокадного рациона. Кроме того, сою пропагандировали в условиях карточной системы, а кукурузу – на пороге «перехода» от социализма к коммунизму, обществу всеобщей сытости. Одновременно навязчиво рекламировались пищевые достоинства кукурузы. Злак, в целом хорошо известный в южных регионах СССР, был принят всей страной как сырье для производства воздушных хлопьев. На страницах прессы то и дело мелькала реклама этого продукта: «Ароматные воздушные хлопья по вкусу напоминают вафли. Они хороши с молоком, сметаной, сливками, простоквашей, кофе, чаем, киселем, заменяют гренки к бульонам и супам». Даже осенью 1963 года, за год до снятия Хрущева, в Ленинграде открыли кафе, где, как сообщалось в рекламе, можно было «попробовать блюда из кукурузы, отведать „кукурузных“ конфет, шоколада и даже вина из кукурузы». Неудивительно, что массированная пропаганда «царицы полей» вызывала у населения раздражение и отторжение продуктов, с ней связанных. Любопытно, что в 2016 году на моей публичной лекции в Нижнем Новгороде на тему «От „вкуса к необходимости“ к „извращенному вкусу“» этот тезис получил неожиданные комментарии. Слушательница, врач-диетолог, сказала, что большевики уже в 1930‐х внедрили в сознание населения идею: свинину и говядину можно заменить крольчатиной и супердиетической соей, в 1960‐е годы можно было прекрасно питаться кукурузой во всех видах. Отказать в здравости суждений моей слушательнице было невозможно. Но я все же заметила, что выбор питания должен быть добровольным, а все виды продуктов – одинаково доступными.

Значительно лучше получилось удовлетворить потребности населения в мясе за счет массового производства курятины. В период «военного коммунизма» вместо говядины и свинины предлагалось употреблять в пищу лягушек, улиток, ворон, тушканчиков, специальным образом обработанную волчатину. В начале 1930‐х нехватку белка власти попытались восполнить кроличьим мясом. Судя по литературным произведениям рубежа 1920–1930‐х, частники довольно активно разводили кроликов. На этом попытался сколотить капитал отец Федор из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова (1928). Вскоре государство решило взять кролиководство под свое начало. В апреле 1930 года журнал «Огонек» недвусмысленно провозглашал: «Почти весь кролик может быть утилизирован. Но главным направлением для нас должно быть мясо-шкурковое». На государственном уровне издавались брошюры о секретах приготовления кроличьего мяса. А летом 1934 года СНК РСФСР принял специальное постановление «О развитии кролиководства». Трудно сказать, решили ли кролики проблему питания в СССР в 1930‐х годах, но и существенного отторжения идеи их разведения не наблюдалось.

В конце эпохи хрущевских реформ в стране возникли проблемы с мясом, во многом порожденные поспешной реализацией задачи, поставленной Хрущевым в мае 1957 года, – «догнать США по производству мяса, молока и масла». «Сила социалистического строя, патриотизм советских людей, социалистическое соревнование, – заявлял первый секретарь ЦК КПСС, – позволяют нам решить эту задачу в ближайшие годы». Как и в случае с кукурузой, хрущевская инициатива была подкреплена наглядной агитацией. На страницах советской прессы в разделах «Изошутки» охотно публиковали в 1957–1959 годах рисунок художника Константина Ротова. Он изобразил американского фермера и советскую колхозницу, несущихся наперегонки в двуколках, запряженных коровами. Под рисунком была подпись: «Держись, корова из штата Айова».

Соревнование с США не слишком помогло советской мясной промышленности нарастить обороты. Более того, административные инициативы вылились в трагедию. После разоблачения рязанской аферы – попытки обманным путем выполнить указания Хрущева – покончил жизнь самоубийством Герой Социалистического Труда, первый секретарь Рязанского обкома КПСС Алексей Ларионов.

В начале сентября 1964 года, за месяц с небольшим до отставки Хрущева, появилось постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР «Об организации производства яиц и мяса птицы на промышленной основе». Особой пропагандистской шумихи вокруг птицеводства не было. Пока удалось обнаружить один плакат «Освоим голубую целину» (1964) – своеобразный призыв индустриализировать выкармливание уток. Однако водоплавающие птицы не стали основным заменителем свинины, говядины и баранины в СССР – в отличие от бройлеров. Появление этого слова в советском языковом пространстве лингвисты датируют именно концом 1960‐х. Птицеводы начали выращивать кур-несушек для увеличения производства яиц, а также некий гибрид породы «белый плимутрок» с петухами – «корнишами», известной мясной породой. В начале 1970‐х без особого пропагандистского ажиотажа в стране заработали птицефабрики. Их число выросло с 20 в 1957 году до 608 в 1975‐м.

Конечно, можно взять под сомнение советскую статистику, однако на помощь приходят иные источники. Лингвисты пишут о появлении в 1970‐х годах в прессе и литературе слова «птицеград», означавшего комплексное птицеводческое хозяйство. При этом строили такие предприятия не только вокруг Москвы и Ленинграда. Осенью 1974 года птицеград, рассчитанный на производство ежегодно двух тысяч тонн курятины, начал работать в Тольятти. С конца 1960‐х в речи советских людей появилось сочетание «цыпленок табака». Новое блюдо – «разрезанный вдоль, подпрессованный и зажаренный» обычный цыпленок – сразу стало популярным, во всяком случае у посетителей заведений общепита. Литератор Александр Левинтов писал: «Если вы не ели цыпленка табака в ресторане „Арагви“ в перерыве между XXI и XXII съездами КПСС, то, считайте, вы еще не родились и у вас все впереди». К середине 1970‐х цыпленок табака появился и на частных кухнях. В рассказе Юрия Трифонова, написанном в конце 1970‐х, есть фраза: «Саида Николаевна жарит цыпленка табака, готовит к нему специальный соус, наполняющий коридор ошеломляющим запахом». Мои собственные воспоминания также подтверждают, что курятины в 1970‐х – середине 1980‐х, по крайней мере на прилавках ленинградских магазинов, было достаточно. И сегодня можно ночью разбудить женщину, которой довелось вести домашнее хозяйство в эти годы, и она с легкостью назовет тогдашние цены на «птичек». Относительно упитанные стоили 2 рубля 65 копеек за килограмм, более изящные – 1 рубль 75 копеек. В гостях именно цыплята табака были самым распространенным угощением. Особые гурманы, как моя подруга, историк итальянского средневековья Наталья Срединская и ее тогдашний муж Юра Малинов, готовили курицу в апельсинах. Популярны в годы застоя были и рецепты жарки цыпленка на бутылке. В сборнике «Советский анекдот» (2014) я обнаружила лишь одну шутку на «куриную тему», датированную 1979 годом: «Что было раньше, яйцо или курица? – Раньше все было – и яйца и куры». Впрочем, стилистика анекдота очень напоминает острословие периода первых пятилеток, и сам диалог связан с дефицитом в целом, а не с отсутствием именно куриного мяса. Кроме того, средний обыватель, покупая бройлеров, не ощущал себя человеком второго сорта в сравнении с представителями административно-управленческой элиты. Куриное мясо было доступно всем. Конечно, приобретаемые советским покупателем курицы по виду очень отличались от современных. В продажу поступали «щипаные», то есть очищенные от перьев, но непотрошеные битые птицы. В рассказе Виктора Драгунского «Куриный бульон», написанном в 1960‐х годах, есть емкая характеристика внешнего вида «куриного продукта»: «Мама принесла из магазина курицу, большую, синеватую, с длинными костлявыми ногами. На голове у курицы был большой красный гребешок». Дениска и его папа, решив сварить бульон, долго состригали ножницами остатки перышек, потом опаливали тушку, потом долго мыли ее. Все выглядит очень смешно, но совершенно непонятно современному читателю. Такое же удивление испытали мы с мамой после рассказа жены папиного друга Владимира Александровича Сажина о том, что в США уже в конце 1950‐х годов кур продавали в «расчлененном» виде – грудки отдельно, ножки отдельно. До такого сервиса советская торговля так и не дошла. И все же относительное изобилие куриного мяса никакого отторжения у народа в 1970–1980‐х годах не вызывало.

Иначе проходила кампания, целью которой было заставить советских граждан активнее потреблять рыбу. Впервые в организованном порядке переход с более привычного мясного рациона на рыбный был предложен населению еще в 1930‐е годы. Исследователи обычно ссылаются на постановление Наркомснаба СССР от 12 сентября 1932 года «О введении рыбного дня на предприятиях общественного питания», подписанное Анастасом Микояном. Многие рассматривают этот документ как свидетельство поиска новых продуктов в условиях острой нехватки продовольствия и даже проводят параллель между властными инициативами начала 1930‐х и середины 1970‐х. Однако такое сравнение некорректно. Микояновские начинания разворачивались в условиях строго нормированного снабжения. Позднее, после отмены карточек, рыба была в свободной продаже, а икра, севрюга, семга и другие деликатесы считались дорогими, но недефицитными продуктами. Власть в эпоху до- и послевоенного сталинизма стремилась их всячески рекламировать. В 1930–1940‐х в СССР повсеместно можно было увидеть плакат художника Александра Миллера, снабженный текстом: «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы». Существовала и реклама разных видов черной икры: зернистой, паюсной и пастеризованной. Известны по меньшей мере два подобных плаката: оба датированы 1952 годом и созданы художниками Александром Андреади и Юрием Цейровым.

Так создавался визуальный образ не только благополучия жизни в СССР, но даже определенной роскоши.

Проблемы с деликатесами и обычной рыбой начались в годы оттепели. Причиной в определенной мере стало ускоренное строительство электростанций, но чаще – хрущевский «волюнтаризм» в хозяйственной сфере. Так, в 1956 году в Ленинграде начали уничтожать «живорыбные садки» на набережных Невы и ее рукавов. Опустели традиционные аквариумы в магазинах крупных советских городов. Я хорошо помню, что сначала вместо живой рыбы их заполняли водорослями, а в начале 1960‐х годов перестали даже заливать водой. В продаже была в основном морская и мороженая рыба. На излете оттепели население СССР познакомилось с хеком. Название этого рода рыб вошло в словарь новых слов и выражений 1960‐х годов. Но и хек – рыба из породы тресковых – не часто доходила до потребителя. В Ленинграде, например, в 1963 году в продаже имелись только камбала, навага, деликатесный мускул морского гребешка, который тогда никто не хотел покупать. Треску можно было отведать только в заведениях общественного питания. И конечно, настоящей редкостью становились рыбные деликатесы. И это не воспоминания, а данные официальных документов. Одновременно в качестве нового продукта фигурировала колбаса из мяса кита, которую остряки быстро окрестили «никитовой колбасой». Впервые этот продукт появился в Приморском крае, а затем переместился и в центральные районы СССР. Бывшие студенты Ярославского пединститута вспоминали, что в общежитии постоянно стояла вонь от этого экзотического продукта, который они вынуждены были потреблять в жареном виде. О китовой колбасе вспоминал и писатель-невозвращенец Анатолий Кузнецов. Он писал о начале 1960‐х годов: «Несколько лет из мясных продуктов в продаже была только „китовая колбаса“, из кита, – значит, нечто очень странное, ни рыба, ни мясо».

В начале 1970‐х купить приличную речную рыбу считалось невероятным везением, что зафиксировал советский кинематограф. В фильме «Неисправимый лгун» режиссера Виллена Азарова по сценарию Якова Костюковского и Мориса Слободского (1973) главному герою, роль исполнял Георгий Вицин, никто не верил, что можно свободно купить судака. Это казалось обычным людям таким же вымыслом, как встреча рядового инженера со звездой эстрады тех лет Эдитой Пьехой. Кризис в рыбном хозяйстве нарастал. Для его разрешения в октябре 1976 года ЦК КПСС и Совет министров СССР приняли постановление «О мерах по дальнейшему развитию производства, расширению ассортимента, повышению качества рыбной продукции и по улучшению торговли рыбными товарами». В документе подчеркивалось, что эти меры необходимы «для успешного выполнения решений XXV съезда КПСС в области улучшения снабжения населения продуктами». В опубликованном тексте постановления нет упоминаний о «рыбном дне» в системе советского общепита, но в массовом сознании такая связь прослеживается. На самом же деле во исполнение властных решений в стране намеревались построить 319 фирменных магазинов для торговли рыбными товарами. Действительно, в крупных городах появились торговые комплексы «Океан» – просторные, неплохо оборудованные, с хорошей фасовкой продаваемой продукции. Однако ее ассортимент ограничивался морской мороженой рыбой. В середине 1970‐х годов усиленно рекламировались продукты из криля, рыба хек и экзотика океанской фауны – рыба-сабля. Рецепты ее приготовления приходилось разрабатывать при помощи ученых. Одна из кафедр Ленинградского института советской торговли долго билась над способом удобоваримой кулинарной обработки сабли. Ее размораживали в воде и на воздухе. Варили, жарили и тушили, запекали и припускали в масле, но есть ее можно было лишь в холодном виде. Не слишком разнообразными были и консервы в системе «Океан». На полках магазинов не встречались ни печень трески, ни бычки в томате, ни консервированные лосось или горбуша, не говоря уже об ухе из благородных рыб. А ведь такие консервы существовали: я отведала их в 1968 году на селигерской турбазе. В виде «сухого пайка» для трехдневного похода нам выдали консервы «Уха из белуги». И конечно, в продаже не было икры и прочих рыбных деликатесов, что раздражало многих горожан, еще не забывших витринное великолепие сталинских рыбных магазинов. Деликатесы распространялись вне сферы обычной торговли. На этом и было построено знаменитое «икорное дело» магазина «Океан». В научной литературе оно пока не освещено ни юристами, ни историками повседневности, хотя явно заслуживает исследовательского внимания. Осмысление и материалов дела, и его освещения в прессе могут пролить свет не только на номенклатурные разборки брежневской элиты, но и на специфику практик потребления в условиях застоя. В ходе «икорного дела» сместили с постов и отправили на пенсию министра рыбной промышленности – крупного хозяйственника и талантливого организатора Александра Ишкова, а его заместитель Владимир Рытов был осужден и расстрелян. Но ни осетры, ни икра не появились в «Океанах». В то же время эти продукты превращались в маркеры социального статуса человека. Об этом свидетельствуют в первую очередь материалы фольклора. В 1970‐е годы появилось большое количество анекдотов, в которых фигурировала икра как остродефицитный продукт. Несколько странной для людей, не живших в это время, может показаться шутка 1978 года о том, что икру переименовали в «рыбьи яйца». Яйца тогда стоили 0,9 и 1,3 рубля за десяток столовых и диетических соответственно. При этом икра вовсе не была сверхдорогим продуктом: баночка красной (140 г) в начале 1980‐х продавалась примерно за 4 рубля, осетровой (110 г) – за 6 рублей. Осетровый балык стоил 9–15 рублей за килограмм. Для праздничного стола рыбные деликатесы за такие деньги мог купить любой советский гражданин, но не имел такой возможности: деликатесов в продаже не было. Средний человек вынужденно довольствовался доступной морской рыбой, о чем свидетельствует анекдот 1976 года, излагающий вымышленный диалог севрюги и хека: «Здравствуй, друг народа! – Здравствуй, обкомовская проститутка!»

В целом появление новых продуктов в торговых сетях и на столах горожан на протяжении всей истории Советского государства не свидетельствует о продуманной политике по поиску пищи, наиболее полезной для человека. Власть лишь стремилась получить некий «вечный хлеб», панацею в условиях дефицита продуктов и разрастания номенклатуры, требовавшей себе привилегий и в питании.