Личная инициатива решения жилищных проблем: возможности и ограничения

Авторы «Толкового словаря языка Совдепии» смело включили в число советизмов аббревиатуру «ЖАКТ», расшифровав ее как «жилищно-арендное кооперативное товарищество». Однако отсутствие каких-либо указаний на дату появления в русском языке этой аббревиатуры не позволяет выявить ее социальный смысл. В реальности правовым документом, фиксирующим возникновение ЖАКТов в советском быту, стало постановление ЦИК и СНК СССР «О жилищной кооперации» от 19 августа 1924 года. Оно закрепило право граждан участвовать не только в управлении жилищным хозяйством, но строить на собственные средства жилье. Так документально советская государственность, в основе которой лежала идея запрета на частную собственность, по сути дела конституировала личную инициативу в решении квартирных проблем. Это положение явно противоречило первоначальным установкам большевиков, организовавшим в 1918–1920 годах форсированное обобществление городского хозяйства (подробнее см. «Уплотнение»). Полная муниципализация недвижимости – постулат жилищной политики советской власти – к концу Гражданской войны оказалась тормозом на пути возрождения порядка в городах: жилые дома и большинство административных зданий находились в плачевном состоянии. Описанием разрухи в коммунальной сфере были наполнены газеты начала 1920‐х. В Оренбурге, по данным местной прессы, к началу 1920‐х годов 40% жилья пришло в негодность из‐за отсутствия, в частности, водосточных труб. Их разобрали на дымоходы для буржуек. Эти временные печки, по воспоминаниям очевидцев, выглядели примерно так: «кусок кровельного железа, свернутого в трубку в ½ аршина высотой, сверху отверстие, прикрываемое тоже железным тонким кружком. Сбоку небольшое отверстие, куда вставляется тонкая железная труба, и ее присоединяют обыкновенно к открытой дверце в окне. С другого бока пониже крошечная дверца; через нее можно протолкать маленькие кусочки лучинки или простую бумагу и – зажечь». Буржуйками отапливались и обыватели, и совслужащие. Последние мало заботились о сохранности государственного имущества, и это происходило повсеместно. Главная официальная газета Иваново-Вознесенска в 1920–1921 годах нередко сообщала о том, что разного рода комиссии и подкомиссии городского Совета, переезжая из одного здания в другое, выламывали рамы и дверные косяки, бездумно разбивали стекла. В мемуарной прозе Константина Паустовского есть описание процесса «вноса» мебели в помещение одесского Опродгубкома – учреждения, ведавшего снабжением города в 1920 году: «Мы вышли в коридор. В нем туманом висела известковая пыль. В полу зияли борозды, будто коридор пропахали тяжелым плугом. Угол у окна был отбит. Внизу, на первом этаже, на площадке черной лестницы, лежал на боку, отдыхая, слетевший со второго этажа злополучный стальной шкаф, опутанный рваными веревками. Перила лестницы были начисто отломаны. Они чудом висели на одной ржавой проволоке».

Разруху усугубляло и «малокультурное» поведение жильцов, вселившихся в бывшие «барские квартиры». Практики быта «новых хозяев» запечатлены в художественной литературе, созданной «по горячим следам» в 1920‐е годы. Хрестоматийный пример, конечно, «Собачье сердце» Михаила Булгакова. Но не менее выразительны и детали, воссозданные Викентием Вересаевым в романе «В тупике» (1923), написанном на провинциальном материале: «В квартиру <…> вселили десять солдат. Они водворились в кабинете <…> выходившем на садовую террасу, и в комнате рядом. Лежали в грязных сапогах на турецких диванах. Закоптелые свои котелки ставили прямо на сукно письменного стола, на нем же и обедали, заливая сукно борщом <…> Солдаты ничего не делали круглые сутки, но пола никогда не мели. Дрова кололи на террасе, разбивая цветные плиточки мозаичного пола; а спуститься пять ступенек – и можно было колоть на земле. За нуждой ходили в саду под окнами».

К январю 1921 года жилье в связи с отменой квартплаты стало дармовым, что еще больше «раскрепостило» новых жильцов. Городская недвижимость превращалась в настоящую клоаку. Дело дошло до того, что летом 1921 года Ленин, обращаясь к Малому Совнаркому, написал с возмущением: «Наши дома – загажены подло». Средств на приведение домов в порядок у советской власти не было. И тогда, кардинально изменив жилищную политику, большевики решили отдать большую часть муниципализированного жилья в коллективную собственность горожан.

С сентября 1921 года в Советской России начали создаваться жилищные товарищества. В какой-то мере их можно считать преемниками возникших после событий февраля 1917 года своеобразных институтов самоорганизации горожан – домовых комитетов, – хозяйственно-созидательная деятельность которых в годы военного коммунизма прекратилась. Все усилия обновленных домкомов, имевших в своем составе теперь новых жильцов из числа «бедноты», были направлены на осуществление жилищного передела. При переходе к нэпу власть решила переложить тяготы ремонта и восстановления разрушенных и запакощенных зданий на городских обывателей. В жилищные товарищества принимались не только представители пролетариата, но и бывшие владельцы квартир, и недавно появившиеся нэпманы. Многие из них рьяно принялись ремонтировать свое жилье. В Петрограде, например, особую активность проявило жилтоварищество дома 72 по Невскому проспекту, которое возглавлял известный фотограф Моисей Наппельбаум. За два года в доме восстановили водоснабжение, канализацию и отопление за счет самообложения жильцов. В 1924 году произошло правовое оформление деятельности жилищных товариществ. Появившиеся в результате ЖАКТы официально получили право распоряжаться финансами конкретного дома и распределять жилую площадь в нем. В середине 1920‐х в крупных городах СССР, например в Ленинграде, в ведении ЖАКТов находилось 75% всех городских домов. В целом в стране с 1925 по 1929 год количество членов жилищно-арендной кооперации выросло почти вдвое – с 621 000 до 1 113 000 человек.

Несмотря на эффективность своей деятельности, жактовцы постоянно испытывали разного рода трудности – это и нападки официальных коммунально-управленческих структур, и споры жильцов жактовских домов. В 1926 году появился характерный анекдот: «Что такое жилтоварищество? – Когда жильцы одного дома по-товарищески бьют друг другу морду». Переложив на кооперативные товарищества заботу о жилом фонде, власти в конце 1920‐х решили привлечь ЖАКТы к новому витку квартирного передела, начавшемуся с лета 1927 года (подробнее см. «Уплотнение»). Примерно тогда же закончилась и жактовская вольница: из руководства товариществ вытеснили всех «бывших» и нэпманов. В отдельных случаях новое пробольшевистское руководство ЖАКТов использовало всё же знания людей из непролетарской среды. Они были вынуждены работать в системе коммунального хозяйства, где на рубеже 1920–1930‐х не существовало «запрета на профессии» для лиц непролетарского происхождения. Знаменитая фраза Остапа Бендера: «Графа Монте-Кристо из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в управдомы» – насыщена глубоким социальным смыслом: в услугах управдомов и других работников ЖАКТов власть нуждалась вне зависимости от их общественного генезиса. Счетоводом сразу в двух ленинградских ЖАКТах работал, судя по дневниковым записям 1933 года историка Аркадия Манькова, его отец – бывший обер-секретарь Сената. В должности управдома два года с 1925 по 1927 год состояла и моя бабушка. А с весны 1928‐го по лето 1932 года она работала бухгалтером в ЖАКТе в доме № 9 по 4-й Красноармейской улице. Здесь очень пригодилась математика, которой ее обучали до революции в частной женской гимназии А. Н. Васильева на Рижском проспекте, 19.

Выпускной класс петроградской женской гимназии А. Н. Васильева. Февраль 1917. Личный архив Н. Б. Лебиной

Бабушку не затронули чистки ЖАКТов в 1929 году – возможно, благодаря новому замужеству. С точки зрения старших сестер, это был мезальянс: дочь бывшего домовладельца стала женой местного участкового! Моя мама, тогда девятилетняя девочка, слыша разговоры родственников, называла жениха «Чирков-Участков». Она долго не могла понять, где фамилия, а где название профессии. В 1932 году ЖАКТ на 4‐й Красноармейской был ликвидирован. В жилищную систему бабушка вернулась лишь в 1942 году. Трудности и злоключения, выпавшие на долю нашей семьи в первое десятилетие советской власти, определили, по сути дела, бабушкину профессиональную судьбу. На пенсию она ушла в 1955 году с должности главного бухгалтера Жилищного управления Смольнинского района Ленинграда и была, в общем, довольна своей жизнью, в отличие от отца историка Манькова. От ЖАКТов к середине 1950‐х остались лишь воспоминания. Еще в 1937 году они прекратили свое существование как легализованная форма управленческой активности населения.

По-иному развивалась судьба строительных кооперативов, созданных одновременно с ЖАКТами и носивших название РЖСКТ (рабочие жилищно-строительные кооперативные товарищества). Действительно, с середины 1920‐х годов в СССР новые дома стали возводить на деньги пайщиков. Первыми право построить собственное жилье получили рабочие. Кооперативы создавались по производственному принципу, то есть членами одного трудового коллектива. Строительство разворачивалось обычно вблизи крупных заводов и преимущественно на окраинах городов. Здесь, по мнению архитекторов 1920‐х годов, возможно было создать советские города-сады (или поселки-сады). В Ленинграде, например, при Балтийском и Адмиралтейском заводах, а также при «Красном Путиловце» действовали кооперативы, пайщики которых уже в 1925–1926 годах получили первые квартиры. Строящиеся малоэтажные дома имели удобства: электричество, водопровод, канализацию. Но, пожалуй, главным преимуществом было то обстоятельство, что жилье находилось недалеко от места службы. Рабочие, по воспоминаниям слесаря Кировского завода, Героя Социалистического Труда Константина Говорушина, получали в районе своего предприятия маленькие, но преимущественно отдельные квартиры. Кооперативное строительство жилья для пролетариев запечатлено в художественной литературе рубежа 1920–1930‐х. В романе Вересаева «Сестры» один из персонажей, комсомольский активист завода «Красный витязь» (в реальности завода «Красный богатырь»), жил «в огромном шестиэтажном, только что выстроенном доме рабоче-жилищной кооперации». С конца 1920‐х годов, согласно циркуляру НКВД, Наркомата юстиции (НКЮ) и Наркомата труда (НКТ) СССР от 15 сентября 1928 года, пайщиками строительных кооперативов могли стать практически все граждане СССР, которые «пользуются избирательными правами». На этом основании формировались ОЖСКТ – общегражданские жилищно-строительные кооперативные товарищества. Жилье на паях строили писатели, актеры, инженеры, вузовские работники. Так проявлялась личная инициатива граждан, стремившихся обеспечить себе нормальные бытовые условия. В Москве в Камергерском переулке в 1929–1930 годах по проекту архитектора Сергея Чернышова был возведен семиэтажный дом для РЖСКТ «Крестьянская газета». Позднее он получил название «Дом писателей», или «Дом писательского кооператива». Примерно в это же время в самом центре Ленинграда, на улице Рубинштейна, появился дом-коммуна инженеров и писателей (подробнее см. «Общежитие»). Кооперативное строительство развернулось по всей стране, и конечно, на него распространялись действовавшие в то время нормы распределения жилой площади – 8,5 кв. м на человека. Но все же это был способ решения жилищных проблем за счет личных средств граждан.

К концу 1930‐х власти решили, что в условиях социалистического общества человек не должен иметь права распоряжаться жилой площадью, даже если она построена на его деньги. 17 октября 1937 года ЦИК и СНК СССР приняли постановление «О сохранении жилищного фонда и улучшении жилищного хозяйства в городах». Этот документ стал правовой основой для упразднения и жилищно-арендной кооперации, и союзов жилищно-строительной кооперации. Бывшие кооперативные дома перешли в собственность местных советов и государственных предприятий.

Из официально разрешенных форм личной инициативы граждан по улучшению бытовых условий в пространстве «большого сталинского стиля» к концу 1930‐х годов остался лишь обмен. Он продолжал существовать как реалия повседневной жизни, которую советские властные структуры предложили населению вместо купли-продажи и найма-сдачи жилплощади. Эти практики не могли функционировать из‐за отсутствия частной собственности на недвижимость. Даже в короткий период нэпа, когда небольшая часть ранее муниципализированных домов и квартир была передана в собственность частных лиц, власти ревностно следили за процессами, происходившими на рынке жилья. В конце 1926 года появился декрет ВЦИК и СНК «О порядке выселения лиц, осужденных за покупку жилой площади, из занимаемых ими помещений». И хотя это касалось в первую очередь муниципальной площади, количество официальных сделок по купле-продаже комнат и квартир стало сокращаться. С 1927 года в рамках кампании по самоуплотнению (см. «Уплотнение») государственные органы решили не только узаконить и расширить стихийную практику обмена жилья, но, главное, строго ее регламентировать. Согласно постановлению СНК РСФСР от 15 ноября 1927 года «О мероприятиях по жилищному хозяйству в городских поселениях» создавались «посреднические квартирные бюро» и «бюро обмена». Обменивать площадь можно было только с разрешения домоуправления. Оно следило за тем, чтобы сделка не имела «явно выраженного спекулятивного характера». Особое внимание власть уделяла обменным операциям, которые совершали так называемые «нетрудовые элементы». Им чинились разного рода препятствия. Мои родственники, не сумевшие по причине явной социальной неполноценности в Стране Советов приобщиться к кооперативному строительству в 1920–1930‐х годах, охотно пользовались системой обмена. Особенно активна была бабушка: в течение 8 лет, с 1930 по 1938 год, умудрилась трижды поменять места жительства. Все это были комнаты в коммуналках. В Казачьем переулке бабушкина семья жила вместе с родными Татьяны Дорониной, но до рождения самой актрисы. Особых препятствий при обмене бабушке никто не чинил. Наверное, все же сказывалось место работы деда. Но, несмотря на эти оптимистические детали семейной биографии, следует отметить, что контролирующие функции государства в сфере обмена постоянно расширялись, чему способствовала ликвидация в 1929 году категории квартирохозяев, а в 1937 году – кооперативной собственности на недвижимость. Новые правила изменения жилищных условий, исключавшие куплю-продажу, получили правовое оформление в инструкции Наркомхоза (Народного комиссариата коммунального хозяйства) и Наркомюста РСФСР от 3 ноября 1939 года. Изложенные в документе положения действовали почти без модификаций до распада СССР. Неудивительно, что советским людям необходимо было построить особую стратегию выживания. Без сложных комбинаций, как правило, совершать обмены не удавалось. Но моя семья в 1950–1970‐х годах с этими вопросами не сталкивалась. Бабушка с дедом размещались в отдельной квартире, находившейся, правда, на первом этаже, на Невском проспекте; я с родителями – в Доме академиков на набережной Лейтенанта Шмидта (Благовещенской). Нашей, хотя и небольшой, семье не слишком комфортно жилось в системе анфиладных комнат дома постройки конца XVIII века, но официальным путем разменять довольно большую, 70‐метровую, квартиру не удавалось. Обращаться же к маклерам родители боялись. Эта незаконная, но доходная профессия благополучно существовала параллельно с государственными обменными структурами – посредническими бюро, бюро обменов и даже с образованным в начале 1970‐х годов Горжилобменом. Своеобразное свидетельство тому – фильм режиссера Алексея Коренева по сценарию Валентина Азерникова «По семейным обстоятельствам» (1976). Роль обаятельного маклера, пользовавшегося кодовыми выражениями «квартира – это тетя, метраж – возраст», сыграл Владимир Басов. Квартирный обмен фигурирует не только в советском кино, но и, конечно, в блестящей прозе Юрия Трифонова. Писатель сумел усмотреть сложный социально-психологический контекст операции квартирно-комнатного ченча.

Не сложились у моей семьи отношения и с кооперативным строительством. Филологи полагают, что аббревиатура ЖСК – жилищно-строительный кооператив – вошла в бытовую советскую лексику в 1970‐х. Однако сами жилищно-строительные кооперативы, уничтоженные в конце 1930‐х годов, возродились в СССР раньше – в разгар хрущевских реформ. В марте 1958 года ЦК КПСС и Совет министров СССР приняли постановление «О жилищно-строительной и дачно-строительной кооперации», в котором заявили о целесообразности создания ЖСК (жилищно-строительных кооперативов), чтобы ускорить обеспечение населения квартирами. Осенью того же года появился и Примерный устав ЖСК. Он, в отличие от подобных предписаний конца 1920‐х – начала 1930‐х годов, довольно жестко регламентировал порядок вступления в кооперативы. В конце 1950‐х кооперативную квартиру могли построить лишь лица, «постоянно проживающие в данной местности и нуждающиеся в улучшении жилищных условий». Позднее Устав ЖСК несколько раз уточнялся, но положения о доступе к строительству жилья за деньги собственников не менялись. Власть нормировала и эту сторону советского быта. В Ленинграде для вступления в кооператив надо было иметь жилую площадь, размеры которой не превышали бы 6 кв. м на человека. Кроме того, даже первый взнос в строительство впечатлял своими размерами – примерно 30% стоимости. В 1984 году двухкомнатная кооперативная квартира общей площадью 48 кв. м в Ленинграде стоила 5690 рублей – на начальном этапе, таким образом, следовало заплатить 1870 рублей. Средняя заплата составляла в это время 169 рублей. Следовательно, сразу полагалось отдать почти годовую зарплату. Как правило, в кооператив вступали люди, получавшие крупные единовременные выплаты. В известной повести «Семьдесят два градуса ниже нуля» (1975) о полярниках 1970‐х годов Владимир Санин писал об одном из участников антарктического похода на санно-гусеничном поезде: «Заработав в Антарктиде хорошие деньги, построил трехкомнатную кооперативную квартиру». С 1965 года появилась возможность приобретения кооперативной квартиры через систему «Внешпосылторга» за валюту. Доступа к этим преимуществам советской жизни у нас не было, построить квартиру так и не смогли.

70 кв. м крайне неудобного для двух семей жилья не позволили нам приобщиться и к МЖК. Эта аббревиатура, расшифровывающаяся как «молодежный жилищный комплекс», появилась в советском быту людей в самом начале перестройки. Но не следует ставить появление этой формы жилищного строительства в заслугу реформаторам второй половины 1980‐х – Горбачеву и компании. Впервые предоставили возможность молодым людям самим решить «квартирный вопрос» в начале 1980‐х, в Свердловске. А в 1985–1986 годах сложилась и законодательная база МЖК. Совет министров СССР принял постановления «О дополнительных мерах по строительству молодежных жилых комплексов и кооперативных жилых домов для молодежи» (5 июля 1985 года) и «О некоторых вопросах, связанных с проектированием и строительством молодежных жилых комплексов» (12 июня 1986 года). Создание МЖК власти постарались обставить и с идеологической стороны, считая, что это будет иметь воспитательное значение. Работа в молодежном жилищном комплексе рассматривалась как новый вид социалистического соревнования, а сами добровольные каменщики, маляры и штукатуры – как члены одного производственного коллектива, где они проходят «школу ударного труда».

Как конкретно участвовали в МЖК? Молодого человека на время возведения дома переводили на работу в строительную организацию. Трудовой стаж по основному месту не прерывался. Но шанс построить самому себе квартиру предоставлялся далеко не каждому. Надо было иметь постоянную прописку в городе, проживать в общежитии, считаться «передовиком» в труде и общественной работе, но главное, состоять на учете в комиссии по улучшению жилищных условий. Судя по личному опыту, МЖК были распространенным явлением. Двое моих коллег по работе в Ленинградском отделении Института истории СССР (ведомство Академии наук) построили себе квартиры собственными руками. Это ныне доктора исторических наук Александр Чистиков и Владимир Носков. Существовали МЖК и в системе среднего машиностроения, где работал мой муж. Самое удивительное, что власть совершенно спокойно смотрела на то, как молодые специалисты, «засекреченные» физики высокой квалификации, три года трудились на подсобных строительных работах, теряя уже приобретенный опыт исследовательского труда. Мой муж, не принятый в систему МЖК, защитил кандидатскую, потом докторскую и стал заместителем генерального директора по науке в своем «ящике». Далеко не так успешно сложилась профессиональная судьба многих его коллег, улучшивших свой быт посредством МЖК.

Еще одним способом решения жилищного вопроса в Советской России стало строительство дач. Об этой стороне городского быта отечественные историки пишут немного, хотя именно в пространстве советской жизни дача из престижного места отдыха, предмета роскоши превратилась в часть стратегии выживания. Ко времени прихода большевиков к власти выезд летом за город для относительно продолжительного проживания был устойчивым элементом обыденной жизни крупных промышленных городов России, в первую очередь двух столиц. Средний слой горожан, не имевший собственной недвижимости, брал дом для летнего отдыха на природе внаем. Смена социального строя в 1917 году не уничтожила традиционную бытовую практику горожан. Приостановившаяся в годы Гражданской войны, дачная жизнь стала возрождаться с переходом к нэпу. Вадим Шефнер вспоминал: «Хоть жили мы бедновато, но все же почти каждое лето мать вывозила сестру мою Галю и меня куда-нибудь на дачу <…> Лучше всего мне запомнилось лето 1927 года, проведенное нами в Горелове. Поселок этот считался самым недорогим дачным местом и в то же время славился своей картошкой <…> Мы сняли две комнаты в одной большой избе. <…> Спали все на полу. Точнее сказать – на сенниках. Это большие холщовые мешки мы привезли из города, и здесь хозяйка дала нам сена, чтобы набить их». Дачу в подмосковном Пушкине в начале 1920‐х годов снимали супруги Брик и Владимир Маяковский.

Жизнь на даче. 1930‐е годы. Личный архив Н. Б. Лебиной

Привычка выезжать летом на дачи осталась нормой жизни интеллигенции и служащих и в 1930‐е годы. Родственники моей бабушки вместе жили летом в Петергофе. Обстановка была бедненькой и ничем не напоминала роскошный дом в Тайцах, где до революции каждое лето проводила вся семья моего прадеда Ивана Павловича Николаева, крупного торговца фуражом, питерского домовладельца. Дачная жизнь тогда – это чинные обеды с соседями, это ботвинья, жареные белые грибы со сметаной и гречневой кашей, черничный пирог с остуженным в леднике молоком. Все подается горничной в строгом порядке. И беседы, беседы, беседы. В общем, как у Максима Горького – настоящие «русские дачники». В советском бытовом пространстве горожане, отдыхавшие летом вне города, тоже вели вполне праздный образ жизни, но на нищенской основе.

Рабочих среди дачников не было ни в годы нэпа, ни в период первых пятилеток. Они предпочитали на время отпусков выезжать в деревню к родственникам или пользовались домами отдыха, хотя в новом обществе не возбранялось строить дачи. В 1927 году появилось постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О дачных поселках». Так стали именовать населенные пункты, предназначенные для летнего отдыха. Сельским хозяйством на постоянной основе в таких местах имело право заниматься не более четверти всего взрослого населения. Одновременно с жилищной кооперацией появилась и дачно-строительная. Оформление участков для кооперативных дач производилось в соответствии с постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 1 августа 1932 года «О предоставлении учреждениям, предприятиям и организациям обобществленного сектора земельных участков для строительства на праве бессрочного пользования». Но основная масса горожан была не способна строить что-то на собственные средства. Одновременно во второй половине 1930‐х годов в традиционной практике дачной жизни проявились элементы роскоши сталинского большого стиля. Власть предоставляла определенным категориям граждан возможность пользоваться казенными, то есть государственными, дачами на правах аренды. На бюджетные деньги велось и строительство загородных домов, которые передавались в бессрочное пользование «социально ценным» людям. В первую очередь это были представители номенклатуры. Дачи для них возводились по их собственным проектам. Лишь в феврале 1938 года ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление «О дачах ответственных работников», где был установлен максимальный размер строений для руководящих лиц – 7–8 комнат для семейных, 4–5 – для несемейных. В бессрочное пользование во второй половине 1930‐х власти начали предоставлять загородные дома знаменитым советским писателям в подмосковном поселке Переделкино.

Во второй половине 1940‐х сталинское руководство облагодетельствовало правом бессрочного пользования дачами высшие слои научной интеллигенции. 14 октября 1945 года вышло постановление СНК СССР «О постройке дач для действительных членов Академии Наук СССР». Оно предписывало построить на земельных участках размером от 0,5 до 1 га индивидуальные дома и передать их безвозмездно в собственность ученых. Так образовались дачные поселки Мозжинка, Абрамцево и Биостанция (Луцино) под Москвой и Келломяки («Коломяки») под Ленинградом. Примерно в это же время в Комарове (и соседнем Репине) появились дачи Литфонда и Театрального общества. Не слишком обласканные властью интеллигенты пытались получить на лето казенные домишки. Широко известна история ахматовской «будки», которую не без борьбы поэтессе удавалось получать на лето от Союза писателей. Дачная жизнь по-прежнему носила характер некоего вольного отдыха, иногда с элементами роскоши. К этому стилю загородной жизни в конце 1950‐х приобщилась и моя семья: дедушка с бабушкой решили снимать дачу в поселке Сосново. Тогда же там начал строить загородный дом Юрий Герман. Сын писателя режиссер Алексей Герман вспоминал: «В один прекрасный день мой отец как-то странно переменился. Он обрезал очень дорогое пальто <…> надел валенки, шапку-ушанку и сказал, что его собратья-писатели действительно ничего не знают, как живет русский народ, и он уезжает из Ленинграда, будет жить в деревне. Относительно была деревня – Сосново, сейчас это курорт, но тогда туда четыре часа шла электричка. И он будет общаться с настоящим народом, так должен жить писатель. С чем и удалился строить дом в Сосново <…> Он в своем бешеном обожании русского народа, которое поостыло к этому времени, построил очень высокий правительственный забор, завел двух кобелей, двустволку». Забор помню хорошо, кобелей – нет. А еще помню маленький, в одну комнату, уютный домик, где Юрий Павлович действительно «бешено» работал, хотя это не мешало ему устраивать радушные приемы, на которых почти всегда мои бабушка с дедушкой были в числе гостей. Общество, которое мне в детстве удалось наблюдать, было изысканное: физиолог Георгий Павлович Конради с женой Адой, женщиной удивительного обаяния; писатель Израиль Моисеевич Меттер с супругой, балериной Мариинки Ксенией Михайловной Златковской; актриса БДТ Нина Алексеевна Ольхина, режиссер Иосиф Ефимович Хейфиц. И среди них местная сосновская знать – представитель поселкового совета Ивонинский, партийный босс Алексеев (имен не помню) и, конечно, начальник сосновской милиции Павел Иванович Ракитин, у которого мы и снимали дачу. Юрий Павлович не чурался этих обыкновенных представителей «русского народа», о котором с явной неприязнью писал его сын. Мои родственники занимали среднее положение «старых друзей». Я последний раз была на германовской даче зимой 1964 года. Хозяин был, как всегда, радушен и даже принудил свою супругу – красавицу Татьяну Александровну – перепечатать на машинке мои юношеские вирши.

«Светское» времяпрепровождение «дачников» для нас закончилось со смертью Юрия Павловича. И не только потому, что мы, конечно же, были неинтересны его наследникам. Это вполне нормально. Главное, произошла смена «дачной идеи». Одновременно с жилищно-строительной кооперацией возродилось и дачно-кооперативное строительство. Власть порождала множество законодательных актов, не в силах определиться, что следует иметь советскому человеку – садово-огороднический или дачный участок. Это казалось важным: ведь садоводам разрешалось строить лишь «павильоны летнего типа примерно около 10 квадратных метров, без отопительных установок».

В 1960–1961 годах правительство Хрущева вообще приняло несколько постановлений, ограничивавших индивидуальное строительство граждан. В середине 1960‐х на волне смены постулатов советской социальной политики, которая теперь опиралась на идеалы удовлетворения «растущих потребностей населения», власть изменила свое отношение к дачам. В советской действительности сосуществовали и садоводства, и ДСК (дачно-строительные кооперативы). Типовые уставы последних строго соблюдали величину хозяйственных участков – 6 соток – и на первых порах определяли размер строений: не более 60 кв. м. Личная инициатива, таким образом, могла проявляться в достаточно ограниченном пространстве. Но это уже мало кого останавливало.

В конце 1960‐х годов через кооператив Ленинградского дома ученых участок приобрел и мой отец. Цель постройки дома была проста: квартиру ни обменять, ни приобрести не получалось, а жить постоянно в малоудобной планировке становилось невозможным. Загородный домик позволял каждому в семье иметь свою дверь! Это была уже серьезная интимизация пространства, а не выгородки с помощью книжных стеллажей. Строили быстро и смешно. «Академстрой» – хозяйственная структура в системе Академии наук – разбирал на слом во дворе одного из академических институтов старый деревянный жилой дом. Просмоленные бревна чуть не начала XIX века отцу как сотруднику аппарата управления Ленинградского филиала АН СССР разрешили взять на строительство по цене дров. Так в 1971 году появилась наша неказистая, но на удивление крепкая избушка. И поставлена она была по строго определенным правилам «привязки на участке». Возведение дома в условиях хронического отсутствия в продаже стройматериалов – экстремальное удовольствие. Мне хорошо запомнилась покупка вагонки для обшивки дома дождливой осенью 1976 года. Это «мокрое дело» родители поручили нам с мужем: целое воскресенье, с шести часов утра, мы мокли в ожидании привоза досок на склад. Когда вагонка была приобретена, ее погрузили на телегу. Задумчивая кобыла дошла до небольшой горки, на которой располагался наш домик, и встала, понурив голову. Доски пришлось выгружать прямо на дорогу. На счастье, мимо проезжал самосвал, правда, с очень коротким кузовом – шестиметровая вагонка торчала из него почти наполовину. По совету шофера, обещавшего ехать небыстро, мы бежали за самосвалом, придерживая вожделенную покупку. В общем, довезли.

Небольшие домики к моменту заката советской власти были у большинства жителей крупных городов. На новые дачи, если они были с отоплением, поселяли на постоянное жительство старшее поколение, пенсионеров-родителей, как это делали наши соседи по поселку. Ведь иного пути решения жилищного вопроса у многих не было. Старики якобы с удовольствием копались на выселках, чего-то мастерили, то есть были при деле, а дети относительно спокойно жили в городской квартире.

Специфика загородной жизни, когда практически все надо было делать своими руками, в последние десятилетия существования Советского государства изменила даже смысл слова «дачники». Это были уже не праздно отдыхающие горожане, а активные труженики, что-то выращивающие, что-то строящие, а главное, как-то улучшающие свои бытовые условия. Действительно, в пространстве советского быта существовали определенные способы решения жилищной проблемы за счет собственных средств и инициативы. Но и исторический материал, и мои личные житейские наблюдения приводят к мысли о том, что запрет на наличие частной собственности серьезно ограничивал созидательную бытовую активность обычных людей.