Настала тьма. Первородная тьма, но и Страстная ночь. Мрак страданий, потёмки, но и ожидания света, обещанного после смерти. Вспоминал ли Бах в последние месяцы своей жизни какие-нибудь из своих произведений, посвящённые переходу в мир иной? Начиная с кантаты «Погребальное действо» («Actus tragicus») в начале «Траурной оды», и в других многочисленных кантатах, воспроизводящих трагические моменты страстей, витает мысль о смерти — навязчивая, но не пугающая. «Приди, о сладкий смерти час» — кантата BWV 161 призывает с безмятежностью принять этот последний миг. «С меня довольно» («Ich habe genug») — говорится в арии из кантаты BWV 82а на праздник Сретения Господня, которая возвращается к «Ныне отпущаеши» старика Симеона, увидевшего младенца Иисуса, принесённого в храм:
«Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицом всех народов…»
Как и библейский персонаж, старый кантор может считать себя удовлетворённым: он изнемог под грузом лет и забот, трудов и страданий. У него в ушах звучит и просьба к Христу одного из двух его учеников в Эммаусе: «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру» — этот эпизод из Нового Завета используется в кантате «Возвеселитесь, сердца» («Erfreut euch, ihr Herzen»). В последние месяцы жизни Баху очень нужно чьё-то присутствие, чтобы идти через тьму.
Из-за короткой надписи от руки, оставленной на экземпляре «Искусства фуги» («При работе над этой фугой, на том месте, где в противосложении проводится имя ВАСН, автор скончался»), которую долгое время приписывали Карлу Филиппу Эмануэлю, участвовавшему в издании этого произведения, считалось, что его отец сочинил эту знаменитую фугу на смертном одре. Сегодня музыковеды полагают, что она была написана при иных обстоятельствах. Этот почерк не может принадлежать слепцу, судя по всему, вещь была создана раньше. Зато есть все основания считать, что хорал «Пред Троном Твоим предстаю», в котором говорится о суде над христианином, представшим пред Богом, был переделан и продиктован Бахом своему зятю Альтниколю в конце жизни. Кантор работал до последнего дня.
Весна 1750 года. На Рыночной площади Лейпцига прохожие, торговцы, носильщики расступились, чтобы дать дорогу внушительной карете, расписанной большими парами глаз. Что ещё за диковинка? — недоумевают зеваки. Ни много ни мало как экстравагантный экипаж кавалера Джона Тейлора (1703–1772).
В ту эпоху научного прогресса, увлечения академиями и естественными науками кое-кто похвалялся, что может делать операции на глазах, в частности лечить катаракту. Таким человеком был кавалер Тейлор, английский окулист и мастер «пиара». Он разъезжал по всей Европе в своей карете, служившей операционной для бедных пациентов-добровольцев, и самоуверенно заявлял о своих многочисленных успехах. Этот ловкач заранее являлся в какой-нибудь город и читал там лекции, чтобы упрочить доверие к себе.
Прибыв в Лейпциг, он поступил точно так же. Надо ли говорить, какую надежду он пробудил у Баха и его родных. Музыканта представили Джону Тейлору, и в первый раз он подвергся операции в апреле. Катаракта характеризуется отвердением и помутнением хрусталика, и окулист делал надрез, чтобы опустить его. Без анестезии, разумеется…
Как бы то ни было, одна берлинская газета сразу назвала операцию удачной:
«В прошедшую субботу и вчера вечером господин кавалер Тейлор читал в концертном зале — в присутствии почтенного общества учёных и других влиятельных лиц — публичные лекции. Поразителен приток [обращающихся] к нему людей, ищущих его [врачебной] помощи. В числе других он оперировал — причём с наижелательнейшим успехом — и господина капельмейстера Баха, из-за [слишком] частого употребления зрения почти совершенно оного лишившегося, — какового неоценимого счастья многие тысячи людей сему всемирно знаменитому композитору от души желали и всячески господину Тейлору за то признательны. Из-за большого количества образовавшихся у него здесь дел он сможет отправиться в Берлин не ранее конца текущей недели».
Реклама прекрасная, но действительность оказалась менее славной — к несчастью для пациента. Улучшение было только временным, а осложнения, возможно, занесённая инфекция, усугубили состояние его здоровья. Снова надо оперировать — но безуспешно.
Несколько лет спустя Тейлор вернётся к этой операции в воспоминаниях, которым только диву даёшься:
«Но — дабы продолжить — я повидал великое множество примечательных животных, таких как дромадеров, верблюдов и др., особенно в Лейпциге, где я вернул зрение одному прославленному мастеру музыки, уже достигшему 88[-го] года [жизни]. Это тот самый человек, вместе с которым поначалу воспитывался знаменитый Гендель, с кем я когда-то рассчитывал достичь такого же успеха, так как тому, казалось бы, благоприятствовали все обстоятельства, [в том числе] движение зрачков, [воздействие] свет[а] и пр., однако дальнейшее обследование показало, что глаз был поражён параличом».
Тейлор перепутал всё: возраст Баха, его отношения с Генделем и даже диагноз. Кстати, Гендель умрёт от последствий операции, произведённой кавалером, несколько лет спустя. В тот же период член парижского парламента де Бросс, имевший случай встречаться с хирургом, отмечает в своих живописных «Письмах из Италии», что тот произвёл на него впечатление шарлатана. Просто зубы заговаривал…
Снова погрузившись во тьму, Иоганн Себастьян страдал от «постоянных воспалений и тому подобных вещей». Он явно был не одинок, множество пациентов, оперированных Тейлором, тоже утратили здоровье, несмотря на всё его бахвальство.
В конце мая 1750 года, приняв нового ученика — Иоганна Готфрида Мютеля, он пишет Шрётеру, чтобы оправдаться и заявить о своей непричастности к делу Бидермана, которое отравляло его последние дни.
Неожиданная радость: 18 июля к больному вдруг вернулось зрение! Последняя возможность увидеть близких перед концом. Улучшение будет непродолжительным. Вскоре Баха сразил удар.
22 июля в Лейпциге с утра стоял давящий зной, предвещавший грозу. Жители искали хотя бы немного прохлады в тени лип и в погребах. Кое-кто радовался погожему деньку, другие сокрушались, что в этой духоте будет тяжело работать. На Рыночной площади спешно укрывали от зноя фрукты и овощи.
У семьи Баха были другие заботы. За ночь состояние Иоганна Себастьяна резко ухудшилось. Он мучился от боли, которую не удавалось унять компрессами. Крепкий когда-то мужчина терял почву под ногами, побеждаемый коварной болезнью, погружённый во тьму, наполнявшую его тоской. Бессильная перед недугом (даже два самых лучших врача в Лейпциге не смогли помочь), Анна Магдалена обратилась к помощи веры — той веры, которая всю жизнь поддерживала Иоганна Себастьяна. Может быть, ей удастся утишить тревогу, которая ей чудится в беспокойстве мужа? Только ли от физической боли он терзается или от страха перед концом?
Она поспешила позвать Кристофа Волле, пастора, который окажет духовную помощь перед отправлением в последний путь. Этот отзывчивый пятидесятилетний человек живёт неподалёку и преподаёт богословие в школе церкви Святого Фомы. Он уже дома надел своё чёрное облачение, поправил брыжи и захватил молитвенник. Заскочил по дороге в церковь и взял Святые Дары — это будет последнее причастие кантора. Когда служанка открыла дверь, он потихоньку вошёл в квартиру и негромко постучал в дверь спальни:
— Фрау Бах! Это я, мэтр Волле!
— Входите, сударь, входите. Мы закрыли ставни, такая жара…
— Кто это? Кто пришёл, Анна Магдалена? Чего от меня хотят магистраты?
— Успокойся, Себастьян! Это не от совета, никто не хочет сделать тебе ничего плохого! Это просто наш пастор Волле принёс тебе причастие.
— Ах, спасибо, вы очень любезны, мэтр Волле, спасибо. Подойдите ближе, я хочу слышать ваш голос. Возможно, последний голос… Последний человеческий голос, который мне будет дано услышать. Могу я довериться вам, немного поговорить? Хотя мне не хватает стойкости…
— Я затем и пришёл, господин Бах. Бог даёт нам утешение, прощая грехи наши. Иисус смертью своей искупил грехи мира, вы же знаете. Так сказано в Евангелии и этому учит нас великий Реформатор.
— Видите ли, мэтр Волле, мы часто спорили с вами о богословии и не всегда сходились во мнении о выборе тем для нашей церковной музыки. Я, верно, казался вам гордым и самоуверенным…
— Вы знали своё ремесло, мэтр Бах, многие профессора богословия желали бы обладать вашими познаниями…
— Вот именно, все мои познания оказались мне ни к чему в последний час! Я боюсь смерти, господин пастор, она преследует меня! Бродит вокруг, словно лукавый, а я дрожу перед ней. Сколько я написал кантат и мотетов о сладости смерти, а сам не могу обрести чувства умиротворения… Даже когда мне читают из моей Библии…
— Но это естественно, мэтр Бах, ничего удивительного. Разве вы не человек, как другие? Вспомните: Иисус, Спаситель наш, тоже признавался в саду Гефсиманском: «Душа моя прискорбна до смерти!» Даже наш великий Мартин Лютер познал муки сомнения в начале своего монашества…
— Но он-то смог обрести покой в музыке и чтении посланий святого Павла…
— А тот говорил: «Ибо благодатию вы спасены чрез веру, и сие не от вас, Божий дар»…
— Но моя музыка, мэтр Волле, пригодится ли она на что-нибудь? А мои дети, мой сын, доставивший мне столько горя? Останутся ли они верны лютеранской вере?
— Не задавайте себе столько вопросов, господин кантор, нет времени. Вы были добрым слугой церквям и городу. Вашей семье не на что жаловаться, вы были добрым отцом и супругом. И может быть, ваша музыка позже заинтересует других музыкантов. Как знать…
А теперь успокойтесь, помолчите. Вспомните нашего святого Фому, который сомневался, но смог узнать воскресшего Сына Божия по ранам на руках и на ногах. Скоро с вами заговорит иной голос. Доверьтесь ему, а потом вы получите тело и кровь Господа нашего. Сие есть добрая пища, дарующая силы для предстоящего вам пути.
Помолчали.
— Анна Магдалена, я хочу пить…
Идя к нему с кувшином, Анна Магдалена не могла не вспомнить последние слова Христа на кресте. Она протянула мужу стакан и незаметно удалилась, оставив мужчин наедине.
28 июля в восемь часов пополудни Иоганн Себастьян Бах покинул сей мир. После одиночества в замке своей души теперь он был под защитой твердыни Бога. Ein feste Burg ist unser Gott…
Неудивительно, что на следующий же день магистраты единодушно избрали кантором пресловутого Харрера. Тот факт, что в числе претендентов на место находился некто Карл Филипп Эмануэль Бах, ничего не менял: протеже первого министра превыше всех. В церкви Святого Фомы предпочитали хорошего учителя компетентному музыканту. А доктор Штайглиц прямо заявил: «Господин Бах, конечно, был великим музыкантом, но дурным школьным учителем».
31 июля появилось скупое извещение о его кончине:
«Достопочтенный господин Иоганн Себастьян Бах, придворный композитор Его Величества короля Польского и Его Высочества курфюрста Саксонского, капельмейстер князя Анхальт-Кётенского и Саксен-Вейсенфельского, музыкальный директор и кантор лейпцигской школы св. Фомы почил в бозе. Его тело было сегодня предано земле по христианскому обычаю».
Был ли он похоронен накануне или именно 31 июля? Это доподлинно неизвестно. Дубовый гроб с телом поставили на катафалк, за которым, наверное, шли несколько учеников школы церкви Святого Фомы в плащах и чёрных треуголках. На похоронах присутствовали пастор Волле и члены семьи: Анна Магдалена, дочери, сын Иоганн Кристиан, зять Альтниколь и последний ученик Мютель. Неизвестно, присутствовали ли старшие сыновья при последних минутах своего отца и на погребении. В городских архивах сказано только, что катафалк был предоставлен безвозмездно и что композитор оставил по себе четверых несовершеннолетних детей.
При жизни кантор исходил весь Лейпциг — от школы до церкви Святого Фомы, от ратуши до церкви Святого Николая, от кафе Циммермана до дома Аппеля! Теперь его последний путь лежал в самый конец города, на кладбище Святого Иоанна, за воротами Гриммы. Многие жители Лейпцига упокоились вокруг церкви, носящей имя четвёртого евангелиста — из первых «Страстей».
От могилы композитора очень скоро не осталось и следа: уже в 1800 году никто не знал, где похоронены Иоганн Себастьян и Анна Магдалена. Кладбище Святого Иоанна было заброшено в 1833 году. Только в 1884 году было решено отыскать могилу, опираясь на устные свидетельства: в шести шагах к югу от церкви Святого Иоанна откопали дубовый гроб. Анализ показал, что останки могли принадлежать кантору, и их перезахоронили в церкви Святого Иоанна. Но во время Второй мировой войны Лейпциг был разрушен бомбардировками, а церковь стёрта с лица земли 4 декабря 1943 года. Однако останки Баха разыскали и перенесли в неф церкви Святого Фомы 28 июля 1949 года. Кантор вернулся в свою церковь и покоится там под простой бронзовой плитой, которой всякий может прийти поклониться. На ней начертаны только его имя и фамилия.
В бывшем доме Бозе, напротив церкви Святого Фомы, теперь находится музей Баха, где выставлен тяжёлый сундук с большим замком, украшенный внутри печатью музыканта с вензелем JSB. Этот экспонат был обретён в 2009 году: он был подарен собору в Мейсене, городе фарфора. Вероятно, когда-то он принадлежал кантору и хранил ценные бумаги, деньги или даже серебряную посуду, упомянутую в описи его имущества.
Бах не оставил завещания, если не считать его последних произведений — духовного завещания. Его имущество было поделено следующим образом: треть — Анне Магдалене и две трети — девятерым детям в равных частях. Скромное наследство, оценённое в 1122 талера без недвижимого имущества, немного золота и серебра. Оказалось, что он владел долей одной шахты: Бах — мелкий акционер! Наряду со столовым серебром и многочисленной оловянной посудой в описи перечислены также инструменты, позволявшие ему работать: десять струнных, скрипки и виолы да гамба, два клавикорда и пять клавесинов разных размеров. Набор мастерового. Была ещё библиотека — более восьмидесяти томов. Главное место в ней отводилось трудам Лютера и другим богословским книгам.
«Разделили одежды мои себе и об одеянии моём бросали жребий». Эти строки из Псалмов Давидовых воспроизводятся в Евангелии от Иоанна и встречаются в «Страстях». Звучали ли они в ушах детей Баха после смерти отца? Неизвестно, кому досталась одежда кантора, его трость с серебряным набалдашником, но что станется с его музыкальным наследием, со всеми партитурами? Дети от двух разных браков не всегда ладили друг с другом. Вильгельм Фридеман и Карл Филипп Эмануэль поделят между собой большинство отцовских произведений. Первый, музик-директор в Галле, заберёт себе кантаты и церковную музыку, второй — инструментальную музыку и семейные реликвии, портреты. Иоганн Кристиан заполучил три клавишных инструмента, подаренные ему отцом ещё при жизни. Ноты разлетелись во все стороны…
Как, наверное, и опасался её муж, Анна Магдалена оказалась в стеснённом положении. 15 августа «жалкая вдова» обратилась к магистратам с просьбой выплачивать ей жалованье кантора полгода, как поступали с жёнами предшественников Баха. Но и городской совет Лейпцига считал, что деньги есть деньги, и вдове не сделали никаких поблажек. Вступая в должность 28 лет тому назад, кантор получил сверх жалованья 21 талер и 21 грош, которые теперь вычли из выплаченных сумм.
Кстати, она также просила назначить опекуна для четверых её несовершеннолетних детей. И получила ответ, что сможет исполнять эту обязанность… при условии, что больше не выйдет замуж. Для Анны Магдалены об этом не могло быть и речи. Она проживёт десять лет в бедности со своей незамужней падчерицей Катариной Доротеей и двумя дочерьми, которые тоже не выйдут замуж. «Ввиду бедственного её положения» городской совет купил у неё ноты «Искусства фуги» за 40 талеров.
Она скончалась 27 февраля 1760 года в полнейшей нищете.