Место органиста! Возможность наконец-то самому проводить службы в церкви и применить на практике всё, чему он научился у мастеров из Люнебурга, Гамбурга и других мест. Летом 1702 года Иоганну Себастьяну подвернулась первая вакансия. После кончины Г. К. Греффенхайна освободилось место в церкви Святого Якова в Зангерхаузене. Обстоятельства изначально складывались благоприятно для Иоганна Себастьяна: его кандидатуру поддержал местный бургомистр и купец Якоб Клемм, один из его друзей. Приходский совет единогласно высказался в его пользу, дело казалось уже решённым… Но в последний момент вмешался государь. Герцог Саксен-Вейсенфельс, местный правитель, протолкнул на место органиста некоего И. А. Кобелиуса (1674–1731) из своей собственной капеллы. Несправедливость, разочарование, возможно, упадок духа… То были другие обстоятельства периода ученичества, с которыми юному Баху пришлось столкнуться. Урок жизни, который он никогда не забудет.

Что произошло в последующий год? Надо признать, что мы сбились со следа. Прожил ли Иоганн Себастьян Бах какое-то время в Зангерхаузене? Вернулся ли на север, в другие города, чтобы утолить свою жажду музыки? Или же возвратился в родную Тюрингию, неудержимо притягивавшую к себе? Возможно, некая форма Heimatloss — ностальгии, тоски по родине — побуждала его возобновить семейные связи?

Как бы то ни было, он снова возник в 300 километрах от неё, в Веймаре, в марте 1703 года. Это возвращение в Тюрингию, в столицу княжества Саксен-Веймарского, но на сей раз не ради места органиста, а ради должности придворного музыканта. Брат герцога Вильгельма II, Иоганн Эрнст фон Саксен-Веймарский, примет его в свою частную капеллу — лакеем и скрипачом. К обязанностям музыканта добавилась работа секретаря: в те времена такое бывало часто.

Нам ещё представится случай подольше задержаться в Веймаре — городе, имевшем столь большое значение для истории музыки, литературы и Германии вообще. Но хотя Бах провёл при дворе всего полгода, он вплотную занимался органом, поскольку часто подменял капельмейстера Иоганна Эффлера, которому служил помощником. Если при дворе в Целле он открыл для себя французскую музыку, здесь предпочитали итальянский стиль. Во время этого первого опыта игры в оркестре, который подверг испытанию его способность переходить от одного инструмента к другому в зависимости от необходимости, он приобщился к сочинениям Торелли, Альбинони и Корелли, добавил к своей палитре новые краски и познакомился с кантабиле — характерной чертой стиля, пришедшего из-за Альп.

Благая весть пришла из Арнштадта. Летом 1703 года конный гонец въехал в ворота одного из замков герцога и спросил лакея-скрипача. Ему предложили опробовать на днях новый инструмент в Новой церкви — третьей церкви города, — построенный Иоганном Фридрихом Бендером (1655–1729). Об этом новом органе говорили уже так давно! Он был закончен через несколько лет после реконструкции старого здания церкви Святого Бонифация, сгоревшего во время большого пожара… в 1581 году! Бах уже знал об этом событии от родственников, проживавших в Арнштадте, в частности от бургомистра Мартина Фельдхауса. Надо полагать, что к восемнадцати годам он уже проявил способности хорошего органиста, если обратились именно к нему. Слава о нём, передаваемая по родственной сети, явно вышла за пределы малой родины.

В самом деле, Арнштадт не был для музыканта неведомой страной. Имя Бахов утверждалось там на протяжении нескольких поколений благодаря другой ветви этой семьи, неразрывно связанной с музыкой, родоначальником которой был Каспар Бах (1570–1640). Если фамилия Бах была уже у всех на слуху, нужно было сделать себе имя! Вернёмся на минутку к генеалогическому древу: у родоначальника Каспара, который сам играл на фаготе в городском оркестре, было четыре сына-музыканта: Мельхиор (1602–1634), Николай (1618–1637), Иоганнес (1602–1632) и Генрих (1635). В Арнштадте жил и Кристоф Бах (1613–1661) — дед Иоганна Себастьяна по отцу, тоже городской музыкант, а главное — его брат Генрих (1615–1692), органист церкви Богородицы, который оставил по себе долгую память. В этом же городе, но в разное время подвизались на поприще Stadtpfeifer’a братья-близнецы, дорогие сердцу Иоганна Себастьяна: его родной отец Иоганн Амброзиус и Иоганн Кристоф Бахи. Как трогательно сказано в «Некрологе», «оба брата так походили друг на друга во всём, даже в отношении здоровья и музыкальных способностей, что, если они были вместе, различить их можно было только по одежде». Наконец, мы знаем, что мачеха Баха, вторая жена Иоганна Амброзиуса Барбара Маргарета Кель, тоже была родом из этого города и вернулась туда после смерти мужа.

Решив не упустить шанс сделать карьеру, Иоганн Себастьян не заставил себя упрашивать. Он отправился в маленький тюрингский городок, отстоящий от Веймара на добрые четыре десятка километров. Хотя там имелся титулованный органист Андреас Бёрнер (1673–1728), который, как оказалось, был женат на дальней родственнице Иоганна Себастьяна, именно Бах будет испытывать орган и играть на нём в день освящения. За работу он получил «четыре талера в качестве вознаграждения и по одному гульдену в день на оплату расходов на проживание и пропитание» плюс «восемь гульденов и тринадцать грошей» за игру в день открытия. Надо полагать, что впечатление он произвёл превосходное и смог извлечь максимум возможностей из прекрасного инструмента с двумя клавиатурами, над которыми было установлено странное колесо с колокольчиками — Cymberlstem, раз ему предложили место органиста… Получив эту должность, Иоганн Себастьян был наверху блаженства. Ему впервые был обеспечен материальный достаток, но то была и первая возможность стать независимым музыкантом, несмотря на строго определённые рамки. А ещё — тайный реванш за первое упущенное место из-за каприза князя.

Бах хорошо знал обязанности органиста, поскольку видел за работой своего брата Иоганна Кристофа в Ордруфе и других музыкантов в разных местах, какие ему довелось посетить. Достаточно прочитать несколько отрывков из контракта, подписанного с городскими властями: в них чётко описаны форма и содержание этого ремесла.

После изъявлений покорности графу Антону Гюнтеру, правителю Арнштадта (обычная формальность, в которой не было ничего исключительного), в контракте написано, что органист должен выполнять следующие обязанности:

«Показывать себя деятельным и достойным доверия во всём, что относится к его искусству и его науке, а также данным ему поручениям и службе; появляться вовремя по воскресеньям, в праздники и прочие дни публичных служб в оной Новой церкви, чтобы играть на вверенном ему органе; использовать его должным образом; следить за тем, чтобы оный находился в хорошем состоянии, и заботиться о нём; ежели оный частично выйдет из строя, надлежит быстро принять меры и указать на то, какая необходима починка; не подпускать к инструменту никого, не доводя сего до сведения управляющего; следить за тем, чтобы инструменту не наносили никаких повреждений и чтобы он был всегда исправен. В быту своём жить в страхе Божием, трезвости и миролюбии; избегать дурной компании, способной отвлечь от дел службы, и вести себя во всём как подобает органисту и служителю, верному своему долгу перед Богом, светскими властями и своими начальниками».

Мы видим, что в обязанности входило не только присутствие на литургии и строгое поведение, но и забота об инструменте. Предполагалось также вести образцовую жизнь, участвовать в культурных мероприятиях и повиноваться Богу и властям. Эти формулировки не так уж безобидны, ведь очень скоро молодой человек воспротивится последним. Титулованный органист получал вознаграждение в 25 гульденов, выплачиваемых из денег, полученных в качестве налога на пиво, 25 гульденов от церкви и сверх того 30 талеров от больницы, где он тоже должен был служить.

В Арнштадте Бах осел на несколько лет. Ему посчастливилось получить место, не отнимавшее у него всё свободное время: всего-то навсего надо играть на органе по воскресеньям и в праздники, во время публичных служб, а также содержать его в рабочем состоянии. Хотя о крупных оригинальных сочинениях речь пока не идёт, стиль Баха-органиста уже сложился. Избавившись от опеки учителя, обогатив свою память множеством великих произведений, регулярно упражняясь в своём искусстве, он смог проявить свои способности в гораздо более благоприятных условиях, чем ранее. Его контракт органиста зависел, как мы видели, от воли местного правителя, и хотя Бах не был придворным музыкантом, можно предположить, что ему случалось играть в капелле при замке, состоявшей из двух десятков музыкантов, — его дядя Иоганн Кристоф когда-то играл в этом оркестре. Кроме того, супруга графа Гюнтера II, Августа Доротея фон Брауншвейг-Вольфенбюттель (1666–1751), была покровительницей искусств, обладала большой коллекцией кукол и высоко ценила музыкальный театр.

К новым профессиональным обстоятельствам следует добавить более спокойную эмоциональную жизнь. В юные годы суровой учёбы в Ордруфе и холодном Люнебурге Иоганну Себастьяну было некогда и некому изливать свою душу: чтобы пережить горе утрат и разлук, он с головой уходил в работу и занятия. В Арнштадте ему представилась возможность отдохнуть душой в более сердечной семейной обстановке. Пожив какое-то время у своей мачехи Барбары Маргареты Кель, он перебрался к мэру Фельдхаусу, женатому на Маргарете Ведеман, сестре двух вдов братьев Бах. В красивом и изящном доме под названием «Золотая корона» жили и три кузины, с которыми он познакомится поближе, — дочери Иоганна Михаэля Баха, покойного органиста из Герена, и Катарины Ведерманн. Это были Барбара Катарина, двадцати четырёх лет от роду, Мария София, двадцати одного года, и Мария Барбара, девятнадцати лет. Вскоре мы вновь повстречаемся с двумя из них.

Благодаря семье в 1704 году он сочинил одно из своих первых произведений — очаровательную пьесу для клавесина Си-бемоль мажор в итальянском духе: «Каприччио на отъезд возлюбленного брата». Возможно, она была исполнена во время одного из собраний клана Бахов, на которых пировали и музицировали' Мы не можем утверждать наверняка, но похоже, что отправной точкой для данного сочинения послужило реальное событие: отъезд брата Иоганна Якоба в шведскую армию.

Мы уже встречали этого брата в Ордруфе, куда он доставил маленького Иоганна Себастьяна: родившись в Эйзенахе в 1682 году, он стал городским музыкантом, как и их отец Иоганн Амброзиус, пока не решил уехать на север. В 1704 или 1706 году его наняли гобоистом в армию шведского короля Карла XII. В отличие от Иоганна Себастьяна он побывал за пределами германских княжеств и даже на Востоке. После Полтавской битвы вместе с королём попал в плен к туркам при Бендерах и провёл в неволе чуть менее десяти лет. Будучи в Константинополе, повстречал флейтиста Бюффардена и учился у него. Вернувшись в Швецию, окончил свои дни в 1722 году придворным музыкантом в Стокгольме.

«Каприччио на отъезд возлюбленного брата» состоит из шести частей и воспроизводит этапы проводов. Это что-то вроде «Музыкальной прогулки на санях» Леопольда Моцарта или «Картинок с выставки» Мусоргского, только написано гораздо раньше, и Бах в точности воссоздаёт образы, позволяющие вообразить различные моменты прощания. Ариозо и Адажио передают «ласковые слова друзей, отговаривающих его от этого путешествия»; Анданте описывает опасности, подстерегающие в чужих краях; Адажиссимо напоминает о сетованиях друзей; далее следует появление друзей, пришедших попрощаться, раз они не смогли его удержать; наконец, мелодия форейтора в Адажио покко — небольшая финальная фуга, подражающая звуку почтового рожка: приходится смириться с отъездом, ставшим неизбежным! И всё это со множеством подробностей.

Пусть «Каприччио» и юношеское произведение, но оно довольно значительно: предвосхищает музыкальную форму, которая передаёт состояния души, человеческие или религиозные чувства. Потребность дать им выражение, хотя не всегда так определённо, — неотъемлемая черта, присутствующая во множестве произведений композитора.

Но следовать принципам братства и миролюбия, как предписано контрактом, не всегда получается. Это скорее благочестивое намерение, которое входит в конфликт с реальностью, особенно когда приходится обучать музыке неспособных или незаинтересованных учеников. Ибо помимо обязанностей органиста надо также готовить юных музыкантов к церковной службе, даже если эти обязанности не оговорены контрактом. Известно, что на Пасху 1704 года под руководством Иоганна Себастьяна была исполнена кантата «Ты не оставишь души моей в аду» («Denn du wirst meine Seele») Йозефа Людвига Баха, одного из его родственников. Натянутые и неровные отношения с подчиненными и учениками порой приводили к непредсказуемым последствиям, о чём говорит история, достойная Александра Дюма и являющая во всей красе непреклонный характер молодого органиста.

Августовским вечером 1705 года было так приятно гулять под липами… После концерта в замке Иоганн Себастьян, с трубкой во рту, поздно возвращался домой вместе со своей кузиной Барбарой Катариной. Наверное, он был бы не прочь выпить с ней прохладного пива, пристроившись за столиком в таверне, но концерт слишком затянулся, усталость давала себя знать, надо спешить домой. На нём всё ещё костюм придворного музыканта: парик на голове, шпага на боку, бежевый кафтан поверх красного камзола; они с кузиной идут через Рыночную площадь. Но вот он различил в темноте сидящих на стене пятерых-шестерых юнцов, которые были ему знакомы. Это его ученики, с которыми он репетировал нынче утром. Уж не выпили ли они ради праздника или, может быть, загуляли где-нибудь на крестинах? Почему они так странно смотрят на двух прохожих? Внезапно отделившись от компании, один из них, юный Гейерсбах, накинулся на Иоганна Себастьяна и завопил: «Он назвал мой фагот старой козой!» Над этим можно было бы посмеяться: дело в том, что на репетиции Иоганн Себастьян потерял терпение и немного резко отреагировал на несколько фальшивых нот…

Но им не до смеха: осыпая учителя бранью, Гейерсбах назвал его «собакой» и ударил тростью по лицу. Задетый за живое, Иоганн Себастьян попытался выхватить шпагу — кому-то несдобровать… Его обидчик попытался удержать его руку, завязалась потасовка, но остальные вмешались и разняли их. Понемногу страсти улеглись, кузина увела Иогана Себастьяна, они вернулись домой.

В тот вечер в Арнштадте обошлось без драмы. Однако в те времена, когда за шпагу хватались по поводу и без повода, такие происшествия были нередки. В те же самые годы Гендель и Маттезон, закадычные друзья, сошлись в поединке из-за банальной оперной истории на Рыночной площади в Гамбурге. Их дружба от этого не пострадала: надо думать, что такой способ улаживать конфликты тогда был очень распространён.

Эта история, наверное, не сохранилась бы в веках, если бы в последующие дни Бах не подал жалобу в консисторию, требуя правосудия. По поводу банальной стычки был составлен подробный полицейский отчёт со свидетельскими показаниями, а власти вынесли свой приговор. Бах требовал для Гейерсбаха «заслуженного наказания», а для себя — возможности появляться в городе, не подвергаясь оскорблениям и побоям, то есть попросту безопасности. Но, как всегда бывает в происшествиях, сопряжённых с физическим столкновением, консистории было трудно отделить правду от лжи. Кому верить — жалобщику или его обидчику? Кто начал первым? Что думать о показаниях друзей? Надо ли заслушать молодую Барбару Катарину Бах, если, как утверждается в одном из отчётов того времени, «свидетельства одной женщины может оказаться достаточно»?

Кузина, добрая девушка, подтвердила версию Иоганна Себастьяна, но уточнила, что в тот вечер он гулял с трубкой в зубах, как утверждал Гейерсбах! Хотя власти в конце концов признали Гейерсбаха зачинщиком ссоры, но приняли своего рода соломоново решение, не осудив ни того ни другого. Находясь в явном раздражении, церковный совет отпустил драчунов на все четыре стороны, вынеся каждому предупреждение. Имеющий уши да услышит…

Само по себе это происшествие было бы незначительным, если бы не наделало шуму в тюрингском захолустье. Как все уважающие себя органы власти, церковный совет Арнштадта предпочитал закон и порядок дракам, нарушающим ночной покой. Пригрозив выхватить шпагу, молодой органист потерял самообладание, и всё могло кончиться очень плохо. И потом, во время допросов часто звучали упрёки в его адрес по поводу его дурных отношений с учениками, нетерпеливости и вспыльчивости. Кстати, Баху больше не придётся заниматься хором: его доверили Бёрнеру… Происшествие останется в памяти обеих сторон.

Лучший способ всё уладить — уехать подальше, разве не так? Следующей осенью Бах испросил у своих нанимателей трёхнедельный отпуск, чтобы отправиться в Любек, за 400 километров, дабы учиться и совершенствоваться в своём ремесле. В Арнштадте всполошились: что ещё задумал капризный органист? Не является ли это проявлением некой дерзости? И кто будет заниматься органом в его отсутствие? Всё продумано, уверял Иоганн Себастьян: его подменит кузен Иоганн Эрнст. Но не только раздражение побуждало его временно покинуть город: он хотел познакомиться с одним из музыкальных корифеев своего времени — Дитрихом Букстехуде. В «Некрологе» К. Ф. Э. Баха и И. Ф. Агриколы говорится:

«Здесь, в Арнштадте, исключительно сильное стремление послушать как можно больше хороших органистов побудило его однажды пешком отправиться в Любек, с тем чтобы услышать тамошнего знаменитого органиста церкви Святой Марии Дитриха Букстехуде. Он провёл там — не без пользы для себя — почти четверть года, после чего возвратился в Арнштадт».

Авторы говорят об «исключительно сильном стремлении», как раньше говорили о наслаждении, о музыкальной ненасытности юного Баха. Мы уже сталкивались с Дитрихом Букстехуде, говоря о Рейнкене и месте Гамбурга в музыкальном мире того времени. Для Баха он был более чем знакомым композитором: Иоганн Себастьян уже давно работал над произведениями Букстехуде, который наверняка был в его глазах неким художественным идеалом. Сам сын органиста, Букстехуде родился в 1637 году в Хельсингборге в Дании, а в Гамбурге получил место в церкви Святой Марии Эльсинорской, прежде чем стать в 1668 году органистом и Werkmeister (мастером) в любекской церкви Святой Марии. Не будь этого путешествия, не будь этой встречи, имевшей определяющее значение в жизни Баха, — знали бы мы сегодня этого великого мастера эпохи барокко? Мало его произведений дошло до нас, но сегодня вновь пробуждается интерес к его пьесам для органа, кантатам и потрясающему духовному циклу из семи кантат для четырёх голосов и инструментального ансамбля «Тело нашего Иисуса» («Membra Jesu Nostri») — о ранах Христа. Благодаря Филиппу Шпитте, великому биографу Баха, жившему в XIX веке, а также Ромену Роллану, о совершенно забытом музыканте вновь заговорили.

Жиль Кантагрель описывает его в прекрасном биографическом исследовании как пылко верующего лютеранина, способного на щедрость и дружбу, связанного с Рейнкеном дружескими и творческими узами. Испытывая влияние Северной Германии, то есть наследников Свелинка и Фробергера, тяготевшего к синтезу европейского искусства, а также Франции и Италии, он не замыкался исключительно на церковной музыке (Kirchenmusik) или только на органной. Его стиль, который может быть как монументальным, так и камерным, наложил глубокий отпечаток на современников, и Бах не был первым, кто захотел с ним познакомиться. Брунс, Гендель, Маттезон прежде него побывали у стареющего учителя. Его щедрость выражалась и в том, что он принимал у себя молодых — учеников, завершающих образование или желающих узнать все секреты композиции.

Отправившись в путь во второй половине октября 1705 года, Иоганн Себастьян шёл скорым шагом. Возможно, в конце осени ещё выдалось несколько погожих деньков, но он не хотел, чтобы зима застигла его в дороге. До Любека он добрался за 12 дней. Ганзейский город под сенью высоких колоколен уже утратил тогда блеск былых времён. Город купцов, банкиров и лавочников, он отступил в сторону, оттеснённый динамичным Гамбургом, и как будто погрузился в провинциальное оцепенение. Над ним уже витал призрак неизбежного упадка, который Томас Манн опишет несколько веков спустя в своём великом романе-эпопее «Будденброки». Тот же контраст в мире искусств: если в Гамбурге, как мы уже говорили, существовала опера, сочетавшая немецкий стиль с итальянским, то в Любеке развился особый вид вокального искусства — Abendmusiken (вечерние концерты).

Не сохранилось подробностей о пребывании Баха в Любеке, и кое-кто даже решил выдумать заново этот период, отталкиваясь от доступных сведений. Где жил Иоганн Себастьян? Как строился его день? Приходилось ли ему музицировать, чтобы оплатить кров и стол? Как он впервые заговорил с Букстехуде? С почтительностью ученика или, наоборот, с пылкой дерзостью, которая, похоже, была ему свойственна? В самом деле, ему было уже больше двадцати лет, и молодой органист многое усвоил…

Представим его себе в нефе огромной церкви Святой Марии — обширном музыкальном королевстве Букстехуде, церкви с тремя органами. В глубине — большой барочный орган, обильно изукрашенный резьбой, на хорах — переносной, ещё один — в часовне северного поперечного нефа. Иоганн Себастьян задержался возле этого инструмента, чтобы полюбоваться изображением пляски смерти, способной пробудить в христианах задремавшую было веру, не без лукавства напоминая при этом о всеобщем равенстве перед смертью. Папа, епископы, князья, старики и младенцы — никто не вырвется из бешеного хоровода скелетов. Но разве это его интересует? Наверное, ему не терпится подняться на хоры или послушать импровизацию маэстро?

Кроме того, пребывание в Любеке дало Баху возможность побывать на больших концертах вокальной музыки, прославивших этот город. Их ввёл в обычай Тундер, предшественник Букстехуде. Abendmusiken были большими религиозными концертами, отличными от церковной службы с хором и музыкальным сопровождением. Это открытие окажет решающее влияние на будущее творчество молодого человека… Как пишет Жиль Кантагрель, «Abendmusik станут для Букстехуде в церкви Святой Марии эрзацем оперы, каким для Баха станут Страсти в церквях и светские кантаты на улицах Лейпцига». Под стать церкви, в которой они проводились, эти музыкальные произведения зачастую звучали монументально. Чтобы придать им ещё больший размах, Букстехуде выстроил дополнительные хоры вокруг большого органа. Таким образом, хор и оркестр зазвучали ещё мощнее, возвышая душу и усиливая набожность.

Abendmusiken в основном разворачиваются во время Филиппова поста, когда лютеранское богослужение в ожидании Рождества не предусматривает служб с большим музыкальным сопровождением. В начале зимы 1705/06 года, когда Иоганн Себастьян находился в Любеке, эти представления, однако, получили одну особенность. В Вене 5 мая 1705 года скончался император Леопольд I Габсбург. После похорон имперский сейм избрал его сына Иосифа I. Город Любек просто должен быт отметить оба события яркими мероприятиями.

Сначала — рыдания: 2 декабря 1705 года был представлен «Дворец скорби» («Castrumdoloris»), чтобы оплакать почившего в бозе государя. В двух шагах от пляски смерти поставили высокий катафалк, концерт позволил выплеснуться слезам, и общество принялось усердно проливать их. На следующий день, 3 декабря, — благодарственный молебен с «Храмом чести» («Templum honoris»), приглашающим порадоваться восшествию на престол нового государя.

Иоганн Себастьян наверняка знал о существовании этих двух представлений, раз выбрал именно такое время, чтобы отправиться в город Букстехуде. Можно предположить, что он участвовал как музыкант в этих грандиозных церемониях хотя бы ради того, чтобы оплатить своё проживание. Это был случай посмотреть, как делаются подобные постановки и как человеческие чувства можно выразить в «игре» голосов. Как это далеко от жалкого хора Арнштадта и его ворчливых учеников, извлекающих из своих инструментов козлиное блеяние! Но, увы, тюрингский город не может себе позволить такие Abendmusiken, поскольку всё это, как и опера, очень дорого стоит, и Букстехуде, кстати, изворачивался как мог, чтобы найти меценатов, способных оплатить такие представления.

Но хотя путешествие Баха в Любек до сих пор служит сюжетом для литераторов, Abendmusiken — не единственная тому причина. Чаще всего поднимают два вопроса.

Не было ли подлинной причиной путешествия то, что Иоганн Себастьян попросту метил в преемники старого Букстехуде, поскольку об этом говорили в Арнштадте, на собраниях клана Бахов? Место было престижное: в августе 1703 года на ту же тему заговорили с Маттезоном и Генделем, которые тоже побывали в Любеке. Поиграв на органах и клавесинах, почтительно послушав маэстро, оба друга отказались от предложения. Вот как Маттезон объясняет свой отказ: «Однако, когда он выставил условием заключение брака, к которому ни один из нас не испытывал ни малейшей склонности, мы откланялись после многих похвал и чествований».

Из этого краткого отрывка чаще всего делают вывод, что условием для преемника органиста была женитьба на его родной дочери, но главное, что оная девица обладала отталкивающей внешностью, заставившей сбежать обоих друзей… Как и Иоганна Себастьяна два года спустя!

Однако такое утверждение ни на чём не основано. Конечно, в Любеке тогда существовало брачное условие, которое позволяло заключить брачный договор с дочерью человека, передающего своё «дело», будь то органист, цирюльник, сапожник или ремесленник. Такое условие предполагало, разумеется, согласие девицы. Не будучи главным, оно вполне соответствовало принятому тогда обычаю: кстати, Букстехуде сам женился на дочери Тундера, своего предшественника в церкви Святой Марии. Сегодня такой обычай кажется нам противозаконным, однако тогда был выгодным, поскольку обеспечивал относительный достаток семье человека, покидающего свою должность.

При этом у нас нет никаких сведений о внешности дочерей Букстехуде — три из семи ещё не были замужем! Маттезон ничего не говорит на этот счёт, и мы знаем, что Гендель окончил свою жизнь в Лондоне закоренелым холостяком. Что до отношений Иоганна Себастьяна с этими особами, о них речи тоже не идёт, как и о его намерении получить должность органиста в Любеке. Между тем преемник Букстехуде Кристиан Шифердеккер (1679–1732) действительно женился на одной из его дочерей — Анне Маргарите.

Второй вопрос касается пресловутого секрета, который старый мастер якобы передал юному ученику. Одна фраза из биографии, написанной Форкелем, сгущает тайну: на протяжении всего пребывания в Любеке Бах якобы был «тайным слушателем» Букстехуде. На самом деле это выражение точнее перевести как «внимательный слушатель», каким и являлся Бах. Надо ли говорить о пути посвящения с целью передачи скрытой истины? Принадлежности к движению розенкрейцеров или увлечении символикой чисел? И тут мы тоже идём по ложному следу. Поступок Иоганна Себастьяна продиктован законами искусства и, возможно, психологии, поскольку, чтобы продолжать свою карьеру и заниматься творчеством, требовалось получить благословение мастера, который посвятит тебя в профессию. И неосознанным образом — одобрение человека, заменившего Баху отца после долгих лет юности и становления, когда ему так не хватало рано исчезнувшей из его жизни отеческой руки Иоганна Амброзиуса. Верно одно: хотя Иоганн Себастьян и не унёс с собой из Любека тайны розенкрейцеров или секрета Святого Грааля, его манера игры так радикально изменилась, что жители Арнштадта это очень скоро заметят.

Уже четыре месяца, как он ушёл! Хотя в принципе должен был отлучиться всего на четыре недели! В Арнштадте вернувшегося Баха приняли, мягко говоря, более чем прохладно. И хотя Иоганн Себастьян ответил допрашивавшей его консистории, что «был в Любеке, с тем чтобы там узнать кое-что по части своего искусства», это явно не обнадёжило власти, шокированные новой манерой игры органиста. Судите сами:

«Ставим ему на вид, что до сих пор он делал в хорале много странных вариаций, примешивал к оному много чуждых звуков, что приводило общину в смущение. В будущем, если он вздумает вставить какой-нибудь чужеродный тон, то пусть [как следует] выдерживает оный, а не перебрасывается слишком поспешно на что-нибудь другое, а тем более не следует, как он до сих пор имел обыкновение делать, играть перечащий тон».

Вместо того чтобы чинно аккомпанировать молитве верующих, органист вводит иной ритм, вносит внезапные и дерзкие перемены в привычное течение службы. И хотя точно определить период его деятельности как композитора в годы становления довольно трудно, нельзя не подумать, что первые звуки «Токкаты и фуги ре минор», популярной и сегодня — пример влияния Букстехуде, — застигли первых слушателей врасплох. Это произведение — врата нового, словно сама судьба замкнула двери за годами ученичества Баха и подвела его к новому творческому пути. Уши добрых лютеран, привыкших к некоему однообразию, к убаюкивающей мелодии хоралов, не выдержали такого эстетического шока…

Однако упреки консистории касались не только музыки, они относились и к изменившемуся поведению Баха:

«Наряду с этим, совсем уж поразительно и скверно, что [у нас] до сих пор вовсе не было [совместного] музицирования, чему причина [именно] в нём, поскольку он не желает ладить с учениками; а посему пусть он скажет, намерен ли он играть с учениками не только хорал, но ещё и фигурации. Ибо нельзя же держать ему [в придачу ещё и особого] капельмейстера. Коли он этого делать не хочет, пусть заявит о сём [чётко и] категорически, дабы можно было [всё] устроить по-другому и взять на [сию] должность кого-нибудь, кто станет сиё делать».

Иоганн Себастьян недипломатичен? Упрямый артист, делающий всё по-своему? Просто-напросто ему надоело наставлять бесталанных учеников, добиваясь посредственного результата, причём практически не получая за это денег. К чёрту педагогику, раз она стоит на пути искусства! К чёрту учеников, которые только и умеют, что глотку драть…

Надо полагать, что в последующий год положение не улучшилось, поскольку 11 ноября 1706 года ему делают новые замечания по тому же поводу плюс дополнительный упрёк: «Призвать его к ответу, по какому праву он позвал недавно постороннюю девицу на хоры и музицировал с нею».

В самом деле, по лютеранским правилам, во всяком случае в Арнштадте, на хоры во время литургии допускались только мальчики и мужчины. Иоганн Себастьян Бах снова нарушил устоявшийся обычай ради собственного видения искусства. Но кто скрывается за презрительным выражением «посторонняя девица»? Вероятно, Мария Барбара, младшая из трёх кузин, которые живут вместе с Бахом у бургомистра Фельдхауса. Она родилась в Герене в 1684 году, и с самого момента знакомства у неё возникло глубокое взаимопонимание с Иоганном Себастьяном, истинное единомыслие. Может быть, консистория называет её «посторонней», потому что она не уроженка Арнштадта? Возможно, именно поэтому одна сирота сблизится с другим сиротой — молодым органистом и подумает, что когда-нибудь они создадут семью? Возродят любовь и нежность, утраченные за годы юности, прошедшие под знаком смерти их родителей?

Нам очень мало известно об этой первой связи и о Марии Барбаре. Дочь органиста из Герена, она выросла, купаясь в музыке. Но когда она поднялась на хоры с Иоганном Себастьяном, возможно, рука об руку и, наверное, тайком, она пела, играла на флейте или переворачивала страницы партитуры? Одно мы знаем точно: влюблённые поженятся 11 месяцев спустя.