Мадам Блаватская

Как отмечалось выше, 1875 год был важным для оккультизма. В тот год умер Элифас Леви и родился Алистер Кроули — два значительных события по любым стандартам. Но еще более значимым событием этого года стало то, что три эксцентричные личности основали организацию, которая оказала глубокое влияние не только на современный оккультизм, но и на современную культуру в целом. В Нью-Йорке 13 сентября 1875 года мадам Елена Петровна Блаватская, полковник Генри Стил Ол-котт и Уильям Куон Джадж собрались вместе, чтобы создать преемника для своей предыдущей оккультной организации, «Клуба Чудес», как её иронично называл один из членов. На первых этапах Теософическое Общество было одним из побегов популярного оккультизма того времени, среди его учредителей были спиритический медиум, каббалист и другие фигуры, близкие к традициям европейского оккультизма. В последние десятилетия девятнадцатого века на обеих сторонах Атлантики наблюдалось страстное увлечение спиритизмом. Оно началось в Нью-Йорке со знаменитых сестер Фокс в 1848 году. К началу семидесятых мадам Блаватская сама приобрела немалую славу как медиум. Именно в этой роли она познакомилась с пылким полковником Олкоттом, который вскоре стал её преданным другом. Олкотт был репортером и очень интересовался сверхъестественными явлениями. Однажды он услышал о паре примечательных медиумов, Эдди, которые жили на ферме в Вермонте. Когда он прибыл туда, его немедленно покорила ещё более примечательная фигура — мадам Блаватская. Хотя вначале внимание Олкотта привлекли красная блузка «гарибальди», открытая манера, обширные формы и могучее обаяние Блават-ской, вскоре он обнаружил, что она наделена экстрасенсорными способностями, существенно превосходящими способности медиумов, которых он приехал изучать. Так возник их платонический союз на всю жизнь, и вскоре они стали соседями по квартире на Манхэттене.

Вскоре после рождения Теософического Общества, характерный для «конца века» неопределенный интерес к дремлющим силам и оккультным явлениям был усложнен массой восточных метафизических идей, привнесенных Олкоттом и Бла-ватской. Термин «теософия» существовал уже многие столетия, его часто использовал Якоб Бёме, а само слово буквально означает «Божья мудрость». Но после основания Теософического Общества термин стал синонимом определенного рода восточной духовности и оккультизма, которые ассоциировались с данной группой. Тем не менее, если бы все достижения Теософического Общества исчерпывались созданием мешанины мистических идей, небрежно объединенных в философское учение, это общество никогда не оказало бы такого значительного влияния на мысль двадцатого века. Но в центре множества доктрин, касавшихся реинкарнации, прошлых жизней, астральных проекций, высшего разума и духовной эволюции, находилась внушительная, заряженная электричеством и плутоватая фшура мадам Блаватской. На самом деле, мир ждал прихода чего-то, похожего на теософию. Потеряв Бога в результате расцвета науки и утонув в триумфально победившей материалистической доктрине, дрейфующие в равнодушной вселенной люди искали духовного наставления. Вселенское братство, духовная истина и тайны космоса — заявив о них, теософия обратилась и к убежденным аскетам, и к поздним романтикам. И все же, трудно представить себе, что это послание выглядело бы также заманчиво без пленительной личности основного оратора.

Елена Петровна Блаватская (или ЕПБ, как называли Бла-ватскую её последователи), девичье имя Елена фон Хан, родилась в 1831 году в Екатеринославле на Украине. Начало её жизни, как и жизни Г.И. Гурджиева, её русского собрата по духу, окутано тайной. В восемнадцать лет она вышла замуж за Никифора Блаватского, вице-губернатора провинции Эривань, но брачные отношения так и не были доведены до конца. На самом деле, имеются сомнения относительно того, занималась ли ЕПБ когда-либо сексом вообще, а если занималась — что её сексуальный опыт был приятным. О сексе она всегда высказывалась с пренебрежением и настоятельно советовала своим последователям воздерживаться от этого животного занятия, поскольку плотские наслаждения являются главным препятствием для духовного совершенствования. Покинув своего мужа, Блаватская отправилась в Константинополь, где работала наездницей в цирке; здесь она, предположительно, получила травму, которая лишила её возможности заниматься сексом. Уже тогда возникало предположение, что в основе её добродетельного поведения лежала сила обстоятельств. Некоторое время она работала ассистентом медиума Даниэля Дангласа Хоума, позднее дирижировала сербским королевским хором. Она была хозяйкой фабрики по производству искусственных цветов, работала журналистом, писала короткие рассказы и учила игре на пианино, и одна из немногих выжила во время крушения Eumonia. Оказавшись без средств существования в Каире, она проводила фальшивые спиритические сеансы, используя для поддержки большие дозы гашиша, вкус к которому сохранила на всю жизнь.

Перед приездом в Нью-Йорк ЕПБ, по её словам, много путешествовала по Тибету — примечательное для того времени притязание, и вдвойне — для женщины. Кроме Блаватской, на совершение такого подвига претендовала только в равной степени отважная Александра Дэвид Нил, автор оккультной классики «Очарование и тайна Тибета»» Тибет и расположенная в нем труднодоступная твердыня превратились в сознании Блават-ской в основной символ и источник духовной истины и мудрости. В начале своей карьеры она отводила это место Египту. Но, возможно, Египет расположен слишком близко, возможно, там оставалось слишком мало неисследованных областей; а может быть, тайные учителя — с которыми она, по её утверждению, находилась в постоянной связи — захотели сменить декорации. Какой бы ни была причина, к тому времени, когда теософический бал был в самом разгаре, все дороги, тропки и пути вели к удаленным Гималайским пикам. Движение на восток завоевывало общественное сознание сотнями способов. В качестве примера можно упомянуть такие романы, как «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона, который был экранизирован в 1937 году с Рональдом Коулменом в главной роли, а также «Лезвие бритвы» У. Сомерсета Моэма, на основе которого также был сделан фильм с Тайроном Пауэром и Джин Тирни [1].

Блаватская и Олкотт успели собрать последователей из оккультного полусвета Нью-Йорка конца девятнадцатого века до того, как популярность спиритизма начала увядать. Но затем общественное сознание устало от спиритизма, и, в любом случае, это занятие надоело самой Блаватской. Её призвание было в чем-то другом. Не в посланиях духов, которые ей приходилось передавать, но в тайной древней мудрости. Утерянная на долгие века, затененная фальшивыми догмами материализма и несовершенной науки, эта мудрость пришла к ней в мельчайших деталях из непререкаемого источника. Это были тайные учителя, адепты, которые руководили эволюцией человечества из секретных монастырей в Гималаях. Они выбрали её своим представителем, оратором, который должен довести их учение до масс, чтобы удержать современный мир от ещё более глубокого погружения в бездуховные доктрины материализма. Доказательство этого пришло в форме знаменитых писем Махатма, которые Блаватская, к великому изумлению полковника Олкотта, материализовала из разреженного воздуха. В послание учителей отдельной частью входил приказ Олкотту оставить свою жену и детей и полностью посвятить себя великому делу, что он без промедления выполнил. Полковник был в восторге от способностей ЕПБ, но публика — её значительная часть — требовала чего-то большего. Блаватская ответила книгой «Разоблаченная Изида», массивным томом, который охватывал всё, начиная от магии и экстрасенсорных сил до древних рас, тайных учений и индуистской философии. Основная посылка книги: оккультизм — не фокус-покус, а истинная наука, основанная на глубоком знании секретов природы, знании, потерянном для современного человека, но известного древним людям, а также немногим высоко развитым человеческим существам — адептам. В книге в общих чертах излагались теории космической и человеческой эволюции, существенно отличавшиеся от тех, что предлагались наукой. Первый тираж из 1000 экземпляров был распродан за десять дней, в газете «Нью-Йорк Геральд» появилась статья, в которой книга была названа «одним из наиболее замечательных произведений столетия». Через десять лет последовал еще более обширный труд Блаватской: «Тайная доктрина», книга, которая стала чем-то вроде Ветхого Завета современного оккультизма. Наряду с детальным изучением личной библиотеки оккультных книг — и постоянным курением гашиша — писательские привычки Блаватской включали внимательное рассматривание «Записи Акаши» с целью проверки многочисленных цитат. Олкотт описывал, как посередине абзаца ЕПБ начинала вглядываться в пространство — проходило несколько мгновений, и она начинала торопливо писать пером по бумаге. По словам Олкотта, Бла-вагская советовалась с астральным светом относительно точности информации.

«Астральный свет» — вклад Элифаса Леви в оккультизм. Леви утверждал, что астральный свет является посредником магической воли и воображения. Таким образом, Леви объединил идеи Месмера с идеями романтизма. Другим вкладом Леви было создание понятия о нерушимой цепи, по которой наследуются оккультные традиции, темные секреты и запретное знание от учителя к ученику. Обе идеи глубоко подействовали на Блават-скую. Большое влияние оказал на неё также француз Луи Жа-колио. В книге «Оккультная наука в Индии» (1875) Жаколио утверждал, что в Индии на самом деле существует общество неизвестных людей, чье влияние на события в мире является первостепенным. В двадцатых годах двадцатого столетия эта легенда о «Девяти Неизвестных» была превращена в эзотерический роман писателем Тальботом Манди, который сам был членом Теософического общества Катарины Тинли в Пойнт-Лома.

А р шестидесятых годах легенда вошла в качестве одного из компонентов в книгу Луи Повеля и Жака Бержье «Утро Магов* (i960). Но из всех оккультных писателей наибольшее влияние на Блаватскую оказал Бульвер-Литтон. Из его «Занони* наряду с прочими оккультными представлениями Блаватская почерпнула образ нестареющих оккультных учителей, которые стоят в стороне от человеческой массы. У Бульвера-Литтона она позаимствовала также идею древнего, тайного языка — Блаватская назвала его Сензаром. Сензар — оригинальный язык «Книги Дзиань*, учения, которое стало основой «Тайной доктрины*. Из ранней научно-фантастической работы Литтона «Грядущая раса* Блаватская взяла образ новой расы высших существ, которые в конце концов вытеснят человечество. Идея о том, что человек эволюционирует в новый вид, приобрела большую популярность в двадцатом столетии — Ницше, Бергсон, Г. Уэллс и Бернард Шоу [2], все они создавали вариации на эту тему. Но Бульвер-Литгон был первым — а после него была Блаватская. Её идеи о космической эволюции, включающие невообразимо огромные эпохи, нашли свое развитие в причудливых фантазиях Лавкрафта и научно-фантастических эпопеях Олафа Стэплдона [3]. Но, к сожалению, идеи Блаватской стали также облагороженной основой для определенных форм расизма, наиболее опасного в руках нацистов — сторонников превосходства белой арийской расы.

После Нью-Йорка Блаватская и Олкотт перебрались в Индию. Отсюда они продолжали завоевание оккультного мира с помощью своей соблазнительной смеси из сверхъестественных феноменов и восточных учений. В 1884 году Блаватская приехала в Англию, где публикация книги А.П. Синнетта «Эзотерический буддизм и оккультный мир* подхлестнула интерес к теософии. Но вскоре последовал катастрофический удар: один из бывших сотрудников Блаватской рассказал в газетных статьях, как ЕПБ подделывала сверхъестественные феномены, например — и это было самым важным разоблачением — появления учителей Кута Хуми и Мориа. Общество Физических Исследований провело свое расследование, и величие теософии было поколеблено. Тем не менее эти два неприятных происшествия не оказали существенного долговременного действия на рост движения. Оно продолжало привлекать последователей в Европе и Америке, среди прочих зачислив в свои ряды Томаса Эдисона, Василия

Кандинского, Пьета Мондриана и Эбнера Даблди, изобретателя бейсбола» Блаватская провела последние дни своей жизни в Европе, создавая свою монументальную «Тайную доктрину», в окружении преданных последователей. Она умерла в 1891 году от хронического заболевания почек.

 

Вилье де Лиль-Адан II

Двадцать шестого февраля 1894 года У.Б. Йитс посетил постановку философской драмы Вилье де Лиль-Адана «Аксель», проходившей в театре «де Лягете» в Париже. О постановке Йитс писал, что «граф Вилье де Лиль-Адан соединил… слова, за которыми мерцает высокий дух и страсть…» и создал персонажи, проявляющие «гордость, подобную гордости волхвов, следующих за своей звездой…». То, что Йитса так воодушевила постановка, исполненная на языке, которым он владел далеко не свободно, могло бы вызвать у нас удивление. Но надо учесть, что загадки и предположения, неясный до конца смысл, полностью соответствуют сути символистского эпоса Вилье. Ещё перед посещением спектакля Йитс усердно работал над пьесой Вилье, изучая её, «как ученый читает только что обнаруженные вавилонские письмена». Йитс признавался, что работа «кажется ещё более мудрой, и ещё более красивой, потому что я никогда не достигаю полной уверенности в том, что правильно понял прочитанное». Творение Вилье — Йитс признавал это — не было великим шедевром, но для герметически мыслящего Йитса «Аксель» «казался частью религиозного ритуала, церемонией какого-то тайного ордена…» [4].

Йитс сам знал немало о тайных орденах. Ещё подростком, живя в Дублине, он открыл для себя теософию, а в 1885 году он встретился с индийским теософом Мохини Чаттержи, познакомившим Йитса с Бхагават- Гитой и индуистской философией и подтолкнувшим его к вступлению в Теософское Общество. В 1887 году, после переезда в Лондон и посещения мадам Бла-ватской, Йитс ушел от восточной мудрости к западному оккультизму, он оставил Теософическое Общество в 1890 году и вступил в «Герметический Орден Золотой Зари», самый знаменитый магический клуб «конца века». Полностью понять поэзию Йитса можно, только осознав значение оккультного в его

Томная Муза 6*

жизни — факт, который слишком часто замалчивается или игнорируется литературными критиками и учеными. В Париже Йитс останавливался у Макгрегора Матерса, мага, каббалиста и главы «Золотой Зари» в то время, когда Йитс был членом ордена. На Макгрегора «Аксель» также произвел большое впечатление, так же как на приятеля Вилье, писателя Сара Пеладана, ро-зенкрейцера-ренегата, чей магический салон посещали такие фигуры, как Эрик Сати и Одилон Редон, и который вел магическую дуэль с черным магом Станисласом де Гуайтой (смотри Гюисманса и «Там, внизу»). «Вилье де Лиль-Адан, — писал Ре-ми де Гурмон, — с треском открыл дверь в неведомое, и целое поколение отправилось через неё в Бесконечность». К сожалению, сам Вилье был уже далеко и не мог порадоваться своему успеху, что, правда, вполне соответствует его духу — не дожидаясь признания общества, уйти в самое что ни на есть Непознанное, которое его обреченное второе «Я», Аксель, предвкушал с таким восторгом. Степень точности, с которой Вилье передал дух своей эпохи, находит отражение в том факте, что литературный критик Эдмунд Уилсон в своём авторитетном исследовании «художественной литературы 1870–1930 годов» наряду с произведениями таких мастеров-тяжеловесов, как Пруст, Джойс, Элиот и Йитс, упоминает «Замок Акселя». Тень этой мистической цитадели накрыла сознание двух поколений. Сюжет «Акселя», в той мере, в которой эта драма вообще имеет сюжет, вращается вокруг спрятанных сокровищ. Как упоминалось выше, это символ алхимического золота и эзотерической мудрости, но также и символ богатства, утраченного семьей Вилье. Граф Аксель Ауэрсбургский, молодой, красивый, но уставший от мира аристократ, уединился в своём древнем фамильном замке в Черном Лесу. Во время Наполеоновских войн его отец спрятал в замке огромное количество золота и драгоценностей, но был убит заговорщиками, которые собирались украсть сокровища. Аксель изучает алхимию и герметическую философию. Адепт-розенкрейцер Учитель Янус готовит его к посвящению. Двоюродный брат Акселя, грубый капитан Каспар уловил запах сокровищ и также приехал в замок. Оседлое, созерцательное существование Акселя вызывает у Каспара отвращение, своими рассказами о сражениях и эротических победах он пытается вернуть Акселя к «жизни». Аксель вежливо отвергает его уговоры, но когда Каспар начинает настаивать, чтобы Аксель за-иялся поисками сокровищ, новообращенный розенкрейцер вызывает капитана на дуэль и быстро убивает. Пока Аксель сражается на дуэли, Сара, красивая молодая аристократка, которую поместили в монастырь, находит книгу, которая когда-то принадлежала умершей матери Акселя. Книга открывает секрет сокровищ. Сара быстро убегает от сестер-монахинь и направляется в Черный Лес. Вернувшись в замок, Аксель благородно предлагает Саре переночевать в замке. Когда все засыпают, Сара спускается в фамильный склеп и находит тайную кнопку, скрытую в геральдической эмблеме черепа. Хлынул поток золота и драгоценностей. Но в этот появляется Аксель, и Сара, молодая решительная женщина, поворачивается к нему с двумя пистолетами. Сара ранит Акселя, они начинают сражаться, но во время борьбы внезапно осознают, что полюбили друг друга. Сара, как оказалось, также розенкрейцер.

Остаток драмы — длинный, поэтичный и очень витиеватый диалог, в котором отвергающий мир Аксель пытается убедить Сару, что единственный подлинный союз для них — в смерти. Сара, как более здравомыслящий человек, предлагает Акселю провести хотя бы одну ночь страсти. Но новопосвященный розенкрейцер Аксель непоколебим: молодые, богатые, красивые, занимающие высокое социальное положение — не говоря уже о мощной магической поддержке, — они кончают жизнь, выпив бокал с ядом.

Хотя Йитс и его оккультные собратья были очарованы пьесой, основная масса зрителей и критики не разделяли их восторга. Йитс отмечает, что во время сцены, в которой Учитель Янус осуждает плотские наслаждения и защищает стремление к целомудрию и чистоте, один «жирный, старый критик… повернулся спиной к сцене и через свой театральный бинокль начал разглядывать миловидную девушку».

К тому времени молодое поколение начинало, кажется, испытывать раздражение от всех этих разговоров о духе и душе. Понятно, что сценическая жизнь «Акселя» оказалась короткой.

Акселевское отречение от жизни является логическим продолжением веры романтиков в превосходство воображения над реальностью, конечным воплощением Гоффмановского «сера-пионова принципа», итогом «иной» дороги. По этой дороге, ведущей к дулу пистолета, могли бы пройти до конца и Гюисманс, и Бодлер, и их братья по духу. В своей собственной жизни Вилье, пылкий католик, нашел свой путь — к подножию креста; по-зднее он пытался переписать конец пьесы и исправить нигилизм Акселя в духе христианства. К сожалению, ему не хватило времени: помешал рак желудка, обнаруженный у Вилье в 1889 году. Мысль о том, что ему придется умереть, так и не доведя до совершенства главную работу своей жизни, по иронии судьбы вновь укрепила первоначальный пессимизм Вилье. По слухам, перед смертью он хотел организовать судебный процесс против Бога. Духовная чистота, которую искал Аксель, вела к художественному бессилию. Так движение символистов пришло к чистой странице Малларме и к белому холсту Казимира Малевича. Многих других путь Акселя привел к декадентскому погружению в подрывающие силы излишества, чувству беспомощного отвращения к миру, которое так контрастировало с попытками Вилье его переделать.

 

Герберт Уэллс

Герберт Уэллс не был оккультистом. Верховный жрец науки, он однажды поднял на смех своего приятеля Бернарда Шоу за его веру в Бергсоновскую elan vital — «жизненную силу». Уэллс называл идеи Бергсона «жу-жу» и относил их к суевериям, которые современный человек должен откинуть, двигаясь по пути создания разумного мирового порядка. Тем не менее Уэллс имел свою собственную версию сверхчеловека, и в его творчестве часто сливаются воедино Ницшеанское представление о внезапном эволюционном скачке и Викторианская вера в развитие с помощью науки. Так, в романе «Пища богов» (1904) два биолога открывают питательное вещество, которое вызывает постоянный и неограниченный рост. Люди, которые употребляют эту пищу, превращаются в гигантов, и не только по размерам, но и по разуму; они оставляли позади «ничтожность, скотство и слабость человека». Неизбежно, гиганты вызывают страх у маленьких людей, которые пытаются уничтожить их. «Мы сражаемся не только за себя, — заявляет вождь гигантов, — но и за рост, рост, который продолжается вечно… Чтобы в конце концов дорасти до братства и взаимопонимания с Богом… Пока Земля не превратится в скамеечку для ног…» 15].

Очень легко заметить фашистский и капиталистический подтекст этого заявления — но это легко нам, людям, которые знают, как прошло столетие, — которое только начиналось для Уэллса. Надо отдать ему должное: он не имел ничего общего с этими идеологиями. Но представление об эволюционной элите — не слишком далекое от идеи Блаватской об узком круге духовных учителей — никогда не покидало Уэллса. Легко представить, что человека, обладающего таким талантом и энергией, как Уэллс, раздражало бестолковое человечество. В одном из его последних научно-фантастических романов «В дни кометы» (1908) газ из пролетающей мимо Земли кометы превращает всех жителей Англии в благородные, утонченные создания. А ещё позднее, в 1937 году, в своей малоизвестной новелле «Рожденные Звездой» Уэллс изображает марсиан, направляющих космические лучи на Землю, чтобы создать высшую расу [6]. Тем не менее этот эволюционный оптимизм был смешан с темным пессимизмом, корни которого лежали в научных открытиях девятнадцатого столетия, породивших образы бессмысленного эволюционного процесса и грядущей «тепловой смерти» вселенной. «Машина времени» (1895), «Остров доктора Моро» (1896), «Человек-невидимка» (1897), «Война миров» (1898) — все они изображают мрачное будущее человечества. И если оценивать творчество Уэллса по его последней работе, нам придется признать, что в конечном счете побеждает тьма. В книге «Разум на краю своей натянутой узды» (1945) Уэллс мрачно заявляет, что «этот мир достиг своего предела… близок конец всего, что мы называем жизнью…». Энтропия — в форме атомной бомбы — бросает человечество навстречу вымиранию. Та самая наука, которая обещала человеку блистательное будущее, гарантирует его неизбежный конец.

Хотя Уэллса нельзя назвать оккультистом, в начале своей писательской карьеры, когда следом за Эдгаром По, Бульвер-Литтоном и Жюлем Верном он создавал современную научную фантастику, окружающая его атмосфера была наполнена оккультными идеями. Одна из них особенно поражала Уэллса — «четвертое измерение». Наряду с «Машиной времени» Уэллс часто использовал представление о некоем ином пространстве, существующем параллельно нашему. В «Истории Платтнера» нелепый учитель химии вызывает взрыв, переносящий его в другой мир, который, согласно духу времени, находится в четвертом измерении. После девятидневного пребывания в мире привидений, заселенном душами мертвых, Платтнер возвращается. То, что Уэллс изучал литературу о четвертом измерении, становится ясным, когда мы читаем о воздействии, которое путешествие оказало на Платтнера: его анатомическое строение полностью переменилось, сердце оказалось с правой стороны, остальные органы и конечности последовали его примеру. Платтнер превратился в своё зеркальное отражение. В рассказе «Под ножом» (1896), некий анестетик, воздействию которого главный герой подвергается во время операции, вызывает у него ощущение, что его душа вышла из тела и отправилась в путешествие по космическому пространству. Кульминацией путешествия становится преобразующее созерцание Творца. В рассказе «Дверь в стене» (1906) некий политик вспоминает, как ребенком он вошел в волшебную дверь, которая вела в зачарованный сад; воспоминание преследует его, и он проводит свою жизнь в попытках снова найти эту дверь. Во всех этих историях рассказчик выходит за пределы нормального, повседневного мира и попадает в Гофмановскую Атлантиду, «иной» мир — мир воображения. В отличие от судьбы многих писателей и поэтов, о которых мы говорили выше, желание Уэллса навсегда поселиться в другом мире не проявилось в пристрастии к алкоголю и наркотикам, или в патетических попытках отречься от «этого» мира. Уэллс эволюционировал от одаренного богатым воображением мечтателя до социалиста-утописта, и, начиная со времени Второй Мировой войны и до момента своего заключительного разочарования, он писал и переписывал свой манифест, призывающий к преобразованию этого мира в другой. Его «открытый заговор» принес ему мировую славу и расположение таких политических лидеров, как Франклин Делано Рузвельт, Уинстон Черчилль и Иосиф Сталин. Хорошо ли это сказалось на его творчестве — до сих пор остается предметом дебатов.

«Замечательный случай с глазами Дэвидсона» (1895) — еще одна история с «четвертым измерением», в которой задействованы разнообразные оккультные или паранормальные явления: ясновидение, одновременное нахождение в двух разных местах и «удаленное видение». Во время грозы злополучный Дэвидсон попадает между полюсами электромагнита и получает страшный удар тока. Придя в себя, он обнаруживает, что его сознание перенесено на удаленный остров в Южном Океане, а тело осталось в Лондонской лаборатории. Пытаясь прогуляться по пляжу, он врезается в оборудование, а перемещаясь по Лондону, летает над островом или погружается в твердую скалу. Четвертое измерение и пространственная петля могут объяснить этот феномен, но Беллоуз, персонаж, от имени которого ведется рассказ, приземлено мыслящий парень, отбрасывает эту идею как абсурдную, хотя признает, что не разбирается в математике. Что думал о четвертом измерении сам Уэллс, также остается предметом споров. Он был хорошим другом авиатора и теоретика перемещения во времени Д.У. Данна, автора когда-то популярной книги «Эксперимент со временем» (1927), в которой Данн рассказал о своем опыте пророческих сновидений [7]. Данн был прототипом летчиков, которые появляются во многих историях Уэллса, а в «Облике грядущего» (1933) Уэллс использует идеи Данна относительно сновидений и предвидения. С их помощью рассказчик способен прочитать учебник истории, который будет написан только через полтора столетия. Тем не менее в какой-то момент мнение Уэллса о теориях его друга Данна изменилось, и он до некоторой степени отказался от своего первоначально благоприятного отзыва о книге Данна. Уэллс не хотел, чтобы создалось впечатление, что он поддерживает теории Данна.

Подобно многим творческим людям, Уэллс благосклонно относился к гипногогии — занятию, которое ассоциируется у нас с оккультными мыслителями. В предисловии к «Стране Слепых и других историй» (1911) Уэллс рассказывает о том, как он начал писать:

«Я обнаружил, что могу взять почти всё, что угодно, в качестве отправной точки, затем если я даю своим мыслям поиграть с этим предметом, из темноты, совершенно непостижимым образом, неизбежно выходят несколько нелепых или ярких ядрышек. Маленькие люди в каноэ на залитом солнцем океане выплывают ниоткуда, они случайно находят яйца доисторических чудовищ и создают благоприятные условия для их созревания, затем начинается сражение — среди клумб в загородных парках. Я открыл, что вижу далекие и загадочные миры, там царят порядок и логика, которые, тем не менее, совер-

шенио нс согласуются с законами нашего здравого рассудка».

Ту дверь в стене, которую искали многие из персонажей Уэллса — каждый по-своему, — возможно, было не так сложно найти, как он думал.

 

Элджернон Блэквуд

Элджернон Блэквуд жил такой жизнью, которую большинство других писателей только описывали в своих книгах [8]. Сегодня его вспоминают главным образом фанаты жанра сверхъестественной фантастики, но в своё время Блэквуд был очень популярным автором, диктором и телеведущим. В тридцатые годы двадцатого столетия он стал знаменит, выступая на радио как «Человек-Призрак», прозвище, им принятое, но никогда ему не нравившееся. Второго ноября 1936 года он участвовал в первой телевизионной трансляции в Британии, заполнив трехминутный отрезок передачи во дворце Александры. Шоу называлось «Живые Картинки», среди гостей были Пир-ли Кинг и Королева Блэкфрайарз. Позднее он стал постоянным гостем на передаче «Би-би-си» «Субботние вечерние истории», место, которое он разделял со своим собратом-фантастом, лордом Дансени. В 1949 году Блэквуда наградили медалью Телевизионного Общества, и в том же году он стал Командором Британской Империи. К моменту смерти Блэквуда в 1951 году его имя было известно всем. Его слава продолжалась до начала шестидесятых годов, а в конце шестидесятых — начале семидесятых годов его книги нашли новых читателей во время периода оживления интереса к научной и сверхъестественной фантастике. Посмертную популярность получил также собрат Блэквуда по оккультизму и литературе, Артур Мэчеи [9]. Имена Мэчена и Блэквуда часто связывают, главным образом из-за того, что некоторое время они оба были членами Герметического Ордена Золотой Зари и оба были мистиками в своём роде. Но сходство на этом заканчивается. Как мы увидим, Мэчен был непримиримым врагом современной эпохи, поэтому невозможно предста-вить его звездой телевидения или радио. Блэквуд был, как и Мэчен, невысокого мнения о цивилизации, в своих книгах он часто проповедовал философию космического единства и высшего сознания. Но Блэквуд обладал открытым, предприимчивым духом, который отсутствовал у Мэчена. Этот дух дал Блэквуду восхитительную жизнь, а его лучшим книгам — необычайную силу.

Элджернон Блэквуд родился 4 марта 1869 года в Шутерс Хилл, Кент, в семье чиновника, служившего в министерстве финансов, а позднее ставшего министром почтовой службы. Блэквуд рос в строгой, евангелической семье — его родители были новообращенными членами кальвинистской секты, — но рано взбунтовался, прочитав «Афоризмы Йоги» Патаижлали, Бхагават-Гиту и книги по теософии; позднее он стал членом Теософического Общества. Блэквуд учился в нескольких частных школах и провел один год (1885–1886) в школе Моравских Братьев в Кёнигсфельде, Германия. Здесь на него произвела большое впечатление военная дисциплина, сочетавшаяся с духом «доброты и милосердной справедливости». Следующее лето он провел в Швейцарии, а затем отец послал его в Канаду заниматься бизнесом. В 1888 году Блэквуд поступает в Эдинбургский Университет, но оставляет его через год. В1890 году, в возрасте двадцати одного года, в поисках удачи он возвращается в Канаду.

Эти ранние путешествия Блэквуда заложили структуру его дальнейшей жизни; до конца своих дней он оставался странником, в конце концов он сократил свои пожитки до чемодана, смены одежды, нескольких пижам и печатной машинки. В Канаде он потерпел неудачу как фермер и управляющий отелем, после чего решил отправиться в Америку. В Нью-Йорке Блэквуд работал журналистом в «Ивнинг Сан». Невинный и внушающий доверие сосед Блэквуда по комнате украл большую часть его сбережений, но Блэквуд выследил его и сдал полиции. Дни Блэквуда в Нью-Йорке были мрачными, он рассказал о них в автобиографических «Событиях до тридцати» (1923). Он жил в крайней бедности, которую не сильно облегчило получение должности в «Нью-Йорк Таймс» в 1895 году. Только после того, как в 1897 году он получил работу частного секретаря у банкира, его материальное положение улучшилось.

В 1899 году Блэквуд возвратился в Англию и принял учае-тие в деловых проектах, один из которых имел отношение к компании по производству порошкового молока. Но Блэквуд не был создан для бизнеса. Он отправился во Францию, затем в Германию, проплыл вниз по Дунаю, ставшему декорацией в его наиболее известном рассказе «Ивы», и поднимался в Альпы. Именно в это время у Блэквуда появился интерес к магии, и, вернувшись в Лондон, он вступил в «Золотую Зарю». Один из друзей подсказал Блэквуду идею отправить свои рассказы издателю Ивли Нэшу. «Пустой дом» был опубликован в 1906 году, а в следующем году за ним последовал «Слушатель и другие истории».

Затем, в 1908 году, вышел его «Джон Сайленс — врач-феио-мен». Блэквуд разбогател. Книга имела мгновенный успех, она соединяла две темы, безумно популярные у читателей того времени: оккультизм и детективное расследование. Джон Сайленс не был, конечно, первым или последним в своём роде. После того, как Блэквуд отказался продолжать первоначальный сборник, его издатель обратился к писателю Уильяму Хоупу Ходжсону («Дом на границе» 1908), который быстро создал Карнаки, Искателя Привидений. Прочие оккультисты создавали своих собственных мистических сыщиков, подобных Моррису Кло писателя Сакса Ромера. Кло эмигрировал в Лондон из Восточной Европы, он знает Каббалу и видит во сне разгадки преступлений. Некоторое время Ромер также был членом «Золотой Зари».

Но Блэквуд не нуждался в Шерлоке Холмсе, чтобы продолжить свой успех. В свое время, выпуская его книгу на рынок, Нэш провел активную рекламную кампанию: огромные афиши были расклеены на рекламных щитах и автобусах. Блэквуд получил достаточно денег, чтобы все свое время посвятить литературе и развитию своих идей. Появилось ещё несколько сборников, а также такие крупные романы, как «Человеческая струна» (1910) и «Кентавр» (1911) — последний был основан на впечатлениях Блэквуда от путешествия по Кавказу и на его мистических верованиях. «Пленник волшебной страны» (1913) был позднее превращен с помощью сэра Эдгара Элгара в мюзикл «Звездный экспресс», чье название Эндрю Ллойд Уэббер позаимствовал для своего собственного мюзикла, который длительное время не сходил со сцены. Позднее, в двадцатых годах двадцатого века, Блэквуд удачно приложил руку к жанру детской литературы. Он был, по общему мнению, плодовитым писателем, и, как выразился Генри Миллер, человеком, который «жил полной жизнью». Имя Блэквуда возникает у Миллера в его «Книгах в моей жизни» (1952), где он называет роман Блэквуда «Блестящий вестник» (1921) «самым необычным романом о психоанализе». Миллер, как и Блэквуд, был бродягой, занявшимся писательством поздно. В некоторых из его книг видно восхищение мистикой и оккультизмом.

Между всеми своими путешествиями и работой — в том числе в качестве секретного агента во время Первой мировой войны — Блэквуд находил время, чтобы посвятить себя мистическим таинствам. В 1900 году Йитс ввел его в Герметический Орден Золотой Зари. Когда Блэквуд вступал в общество, среди его членов были Флоренс Фарр, Мод Тонн, Костанс Уайлд, А.Э. Уэйт и Артур Мэчен. Незадолго до вступления Блэквуда общество покинули скандально знаменитый Алистер Кроули и свергнутый деспотичный вождь «Золотой Зари» Макгрегор Матерс. Следующие два года Блэквуд изучал Каббалу, древнееврейский алфавит, алхимию и астрологию. Но сама по себе магия не была сильной стороной Блэквуда, и после достижения уровня Философа он решил остановиться. В то время «Орден» перенес несколько потрясений, одним из которых был громкий «Хоросский скандал» — обманув Матерса, два члена общества, женатая пара сексуальных хищников использовали общество для поиска жертв. Это скандальное дело привело к реформации общества. В 1903 году А.Э. Уэйт [10] провел ещё одно преобразование общества — его поддержали и Мэчен, и Блэквуд. Но вскоре они оба потеряли к нему интерес, и общество в конце концов зачахло. Позднее и Мэчен, и Блэквуд критически высказывались о своих оккультных занятиях, но эти занятия стали для них источником, из которого они активно черпали материал для своих книг.

Однако было бы неправильно считать Блэквуда настоящим оккультистом; скорее, он был мистиком, и его лучшие книги передают ощущение «неизвестных форм существования», которые Вордсворт и его последователи-романтики видели в природе. Истинно Блэквудовской темой является расширение границ сознания, и его пытливый ум рассматривал любую возможность для этого. Как и Уэллс, Блэквуд был другом Д.У. Данна, и Данн читал ему выдержки из своей книги «Эксперимент со временем» до её публикации. (Почтенный инженер Данн откладывал публикацию книги из страха, что его сочтут безумцем.) Записывая свои сновидения, Данн выяснил, что часто видит в них будущее. Позднее он развил свою идею «множественной вселенной», в которой в параллельных временах существует бесконечный ряд наших «Я». Блэквуд познакомился с Данном в 1925 году, и их дружба привела к тому, что Блэквуд написал несколько книг, в которых рассказывалось о петлях во времени. Наряду с Данном, большое влияние на «пространственно-временные» истории Блэквуда оказал П.Д. Успенский, хотя, конечно, у Блэквуда были и собственные идеи по этому вопросу.

Благодаря помощи леди Ротермир — разведенной жены газетного барона лорда Ротермира и восторженной читательницы бестселлера, написанного Успенским, книги по метафизике, «Tertium Organum» [11] — Успенский избежал участи эмигрантов из революционной России, которые бедствовали в Константинополе. В 1921 году он прибыл в Лондон, став «интеллектуальной изюминкой месяца». Среди прочих светил литературы, посетивших лекции Успенского в салоне леди Ротермир в Сент-Джонс Вуд, был и Блэквуд. Но, хотя Блэквуд придерживался высокого мнения о «Tertium Organum», сам Успенский произвел на него гораздо более слабое впечатление, его лекции Блэквуд нашел скучными. Когда Блэквуд сказал об этом Успенскому, тот предложил ему отправиться во Францию и поработать непосредственно с Гурджиевым, первоисточником идей, который в ту пору обосновался вг Шато-де-Приере вблизи Фонтенбло. Блэквуд последовал совету Успенского и следующие два года усердно посещал Гурджиевский Институт Гармонического Развития Человека. Он был не единственным представителем мира литературы: среди прочих гостей института были Синклер Льюис, А.Р. Орэдж — который после Успенского стал правой рукой Гурджиева — и, примечательно, Кэтрин Мэнсфилд, которая умерла в институте в 1922 году. В конце концов, Блэквуд пресытился и Гурджиевым. Во время своего последнего визита, послушав, как Гурджиев читает вслух свои объемистые «Рассказы Вельзевула своему внуку» (1950), он назвал их упражнением в «мегаломании», которая заставляет слушателя заподозрить «паранойю».

Однако идеи Гурджиева и Успенского вошли в его творчество, что наиболее заметно в одном из поздних сборников рассказов «Потрясения» (1935). В работах Гурджиева «потрясения» — технический термин, означающий определенные воздействия, которые помогают «проснуться». «Просыпание» является основной целью учения Гурджиева, и мысль о том, что мы на самом деле не находимся в состоянии истинного бодрствования, возникает во многих рассказах Блэквуда. В «Случае с Пикес-таффом» («Языки пламени» 1924) учитель высшей математики и его ученик путешествуют в четвертое измерение, сталкиваясь но дороге с различными трудностями. «Я проснулся в четыре часа, — пишет один другому. — Через десять минут — вы предупреждали меня, что такое может случиться — я проснулся во второй раз. Изменение самочувствия во второй раз было таким же существенным, как во время перехода от сна к бодрствованию… Но я не мог оставаться бодрствующим…» В романе «Где-то в другом месте и иначе» — самой длительной экскурсии Блэквуда в высшее пространство — он говорит о страхе как о «негативной эмоции» (еще одно прямое заимствование термина у Гурджиева). Мэнтрейверс, главный герой книги, проводит одно мгновение в четвертом измерении, но оно соответствует четырем годам в линейном времени. Когда главный герой внезапно возвращается, он остро ощущает ограничения обычной жизни. «Я в клетке, глупой, бесполезной клетке! — кричит он. — Это время построило её, это ваше детское линейное время, время, выпрямленное в одну линию. В таком ограниченном состоянии оно даже не бодрствует, только банальный сон, почти смерть…» Коллегой Мэнтрейверса по высшим сферам является доктор Вронский, известный своими экспериментами с «железами, гипнозом, йогой» — обо всем этом писал Успенский. А позднее, когда рассказчик обнаруживает себя в немецком лагере для военнопленных, он встречает русского профессора, рассказывающего о различных измерениях времени… В рассказе «Потрясения», который дал название всему сборнику, молодой поэт получает загадочное наследство в пять тысяч фунтов в год. «Потрясения, — говорит поэт, — как взрывы, вырывают человека из привычной колеи. Я добровольно отдал бы мои последние десять лет рутинной жизни — кристаллизованной — за блаженные потрясения этого одного, короткого, маленького часа». Наряду с «потрясениями», «кристаллизация» — еще один из терминов Гурджиева, обозначающий сознание, почти безнадежно погруженное в «сон», хотя собственные потрясения Гурджиева обычно принимали менее приятную форму.

 

Лорд Дансени

В 1905 году на книжных прилавках Лондона появился странный маленький том. Напечатанная в издательстве Элкина Мэтьюса на средства автора, книга называлась «Боги Пеганы». На её страницах, изящно иллюстрированных художником Сидни Саймом, читатель знакомился с до тех пор совершенно неизвестным пантеоном. Мана-Йоод-Сашаи, Манг, Сиш, Скарл, Рун, Слид и другие причудливые, незнакомые имена возникали из звучных, библейских фраз. Наполненный архаической, сжатой прозой их гремящий, ритмичный поток оказывал необычайное, сказочное действие. Полузабытые воспоминания о древних землях и потерянных мирах, загадочных богах и вечных богинях, всплывающие из звонкого, ароматного языка, — воздействие £ниги напоминало эффект дозы опиума. Но было что-то ещё — меланхолия, усталость от мира, даже пессимизм.

Рассказы о богах, которых больше нет. Чувственные, величественные, изукрашенные словесными драгоценностями, эти стихотворения в прозе говорили о гибели существ, чья красота и великолепие были более чем сверхчеловеческими, и всё же их время тоже закончилось. Мораль книги, если она вообще существует, заключается, вероятно, в том, что в этом краю теней, даже бессмертные обречены на упадок и исчезновение. Жизнь, существование, вся вселенная были просто развлечением, увлекательной игрой, организованной, чтобы занять праздные умы скучающих, равнодушных богов, которые порой откладывают спектакль, пока абсолютная тоска не заставляет их вернуться к своей забаве. Раньше об этом говорил Шопенгауэр, а также Вагнер. Тема хорошо сочеталась с утонченным декадансом «конца века» и была завернута в красивую, изящную упаковку.

Автор сказок о богах Пеганы не был мистическим мечтателем или зависимым от наркотиков оккультистом, работающим где-нибудь на промозглом чердаке. Он родился в 1878 году в фамильном имении в графстве Мит, в Ирландии. Эдвард Джон

Мортон Дрэкс Планкетт — больше известный как лорд Дансени — был восемнадцатым бароном Дансени, гордым наследником одного из самых древних баронских титулов на Британских островах. Он был также кандидатом от консерваторов в своём избирательном округе, владельцем 1400 акров, охотником за крупной дичью, спортсменом, путешественником и ветераном Бурской войны. Свое образование он получил в Итоне и Сандхерсте и во многих отношениях вел тот аристократический образ жизни, о котором Вилье де Лиль-Адан только мечтал. Возможно, поэтому книги лорда Дансени, пользовавшиеся популярностью при его жизни, сегодня забыты почти всеми, за исключением энтузиастов стиля сверхъестественной фантастики. После публикации «Богов Пеганы» Дансени отложил в сторону все мысли о политике — он был, в конце концов, вовлечен в неё только потому, что считал занятия политикой своей обязанностью — и всё своё время посвятил писательству. К пятидесятым годам двадцатого века он опубликовал рассказы, поэмы, пьесы, романы, эссе и автобиографии. Некоторое время пять пьес Дансени шли на Бродвее одновременно. Тем не менее кажется, что литература всегда оставалась для него любительским занятием. Дансени говорил, что обладает интеллектом, но не заботится о том, чтобы использовать его где-либо, за исключением игры в шахматы. Возможно, он говорил правду: однажды Дансени выиграл чемпионат Ирландии по шахматам, а в 1929 году ему даже удалось сыграть вничью с чемпионом мира Капабланкой. Что, кажется, только подчеркивает суть дела: его ум был хорош только для игры, а не для чего-то серьезного. Можно задаться вопросом, а относился ли Дансени серьезно к чему-либо? Возможно, у него просто не было причины для этого, учитывая, что он всё получил и так. Как утверждал его друг Йитс, «пятьдесят фунтов и пьяная любовница» пошли бы ему на пользу.

Тот картинный нигилизм, пронизывающий рассказы и пьесы Дансени [12], в его время мог казаться глубоким и мудрым. Но не сегодня, когда при всей активности Дансени кажется, что в его натуре присутствовала своего рода леность. Сам Дансени никогда не считал себя литератором, и даже после создания более чем шестидесяти произведений у себя дома он был в большей степени солдатом и охотником. Но он имел, как отмечает критик Э.Ф. Блейлер, сомнительную способность превращать почти всё в пользующуюся читательским спросом историю: однажды Дан* сени заявил, что может написать историю о грязи на Темзе, и он её действительно написал. Склонность к «штурмовой работе» — он писал быстро и с короткой правкой — качество, полезное для журналиста, но губительное для серьезного писателя. Экзотический фатализм Дансени, напоминающий фатализм Омара Хайяма, не был, согласно формулировке С.Т. Джоши, «ницшеанством в волшебной сказке», или если был, то существенно усеченным ницшеанством, потерявшим идею Сверхчеловека и веру в необходимость перешагнуть нигилизм. Дансени, который никогда не заботился о том, чтобы использовать свой интеллект в полную силу, явно не имел других убеждений, кроме веры в ценность спорта и красивой жизни. Как один из биографов писал о его творчестве, оно показывает «полное отсутствие интереса к любой связи с реальным миром…». Для самого Дансени было характерно «примечательное отсутствие интереса к окружающим людям», он «видел мир почти исключительно в ракурсе самого себя и своих реакций… Его не занимала перспектива передачи какого-либо сообщения или какой-либо мысли…» [13]. Однажды Дансени определил гениальность, как «безграничную способность жить без усилий» [14]. Ясно, что в своей собственной системе измерений, он был гениален.

Что не говорит, конечно, о том, что его творчество лишено достоинств. «Боги Пеганы», «Время и Боги» (1906), «Рассказы сновидца» (1910) красивы — как красива французская перегородчатая эмаль. Тем не менее подобно сладостям или икре, малое количество удовлетворяет; чуть больше — и начинает хотеться чего-то более существенного. От всей гигантской литературной продукции Дансени остались только те ранние фантастические рассказы, чья атмосфера неповторима и чье влияние на более поздних фантастов едва ли можно преувеличить. Лавкрафт, Толкиен, Эдисон и другие авторы, выкроившие каноны фантастики для взрослых, не имели бы жанра, в котором они работали, если бы Дансени не создал его.

Подобно Уэллсу, Дансени не был оккультистом, и его рассказ «Любитель гашиша» («Рассказы сновидца») кажется мне розыгрышем, в котором гашиш представлен в качестве средства для стимуляции «астральных путешествий» — этот способ с увлечением использовал друг Дансени Йитс. Еще один маг высоко ценил творчество Дансени — Алистер Кроули. Прочитав «Любителя гашиша», Великий Зверь написал автору восторженное письмо — действительно редкий для Кроули поступок. Единственный упрек, который сделал Кроули, был связан с тем, что Дансени, очевидно, сам не пробовал наркотик. «Я вижу, что вы знаете его (гашиш) только по слухам, а не по собственному опыту. Вы не путаете время и пространство, в отличие от истинных потребителей» [15]. К своему письму Кроули приложил несколько эротических журналов, возможно, надеясь открыть сознание молодого автора для прочих греховных наслаждений. Дансени оценил похвалу и ответил, что никогда не употреблял ничего крепче чая. Что он сделал с журналами — неизвестно.

 

Р.М. Бак

В 1901 году в Филадельфии маленьким тиражом в пятьсот экземпляров вышла книга с интригующим названием «Космическое сознание». Её автором был Ричард Морис Бак, врач и бывший медицинский руководитель клиники для душевнобольных в канадском Лондоне, штат Онтарио. Хотя вначале книга не произвела большого впечатления, примечательное заявление о том, что человечество медленно эволюционирует к более высокому уровню сознания, привлекло внимание, и вскоре книгу прочитали психолог Уильям Джеймс и эзотерический философ П.Д. Успенский. Более чем через полстолетия книга приобрела даже большую популярность. К1966 году «Космическое сознание» прошло через двадцать шесть изданий и, наряду с «Сиддхартой» Германа Гессе, «Дверьми восприятия» Олдоса Хаксли и «Властелином колец» Толкиена, стала канонической работой, источником вдохновения расцветавшей контркультуры. Тимоти Лири был среди её наиболее рьяных читателей. Начало биографии Бака не соответствует тому, что вы могли бы ожидать от будущего главы клиники для душевнобольных или для автора книги, в которой утверждается, что человеческая раса движется к более высокому уровню сознания. Бак родился в 1837 году в семье англичан, которые вскоре эмигрировали в Канаду. Он ушел из дома в семнадцать лет после смерти своей приемной матери и за следующие четыре года испытал множество рискованных приключений. Перейдя через границу в Соединенные Штаты, он путешествовал по всей стране, работая на разных работах. Он был садовником в Огайо, железнодорожником в Цинциннати и палубным матросом на пароходе, плававшем по Миссисипи, а затем нанялся на работу кучером в обоз, ходивший по Великим равнинам до границ мормонской территории, сегодня ставшей частью Невады. Путешествие до Соленого озера занимало пять месяцев, и в пятидесятых годах девятнадцатого века это был опасный бизнес. Последние тысячу двести миль там не было ни одного белого поселения, а индейцы, сопротивлявшиеся нашествию белых людей, не отличались особым дружелюбием. После этого Бак пересек Скалистые горы, был атакован индейцами-шошонами и едва не умер от голода, некоторое время питаясь только мукой и горячей водой. Затем он обосновался как золотоискатель. Во время попытки пересечь горы зимой его компаньон умер, и Бак был близок к тому, чтобы последовать за ним, когда его нашла партия рудокопов. Он отморозил обе ноги, и ему пришлось ампутировать полностью одну и часть второй. Баку был двадцать один год, и всю оставшуюся жизнь только изредка он не испытывал физической боли.

Полученное наследство позволило ему оплатить медицинскую учебу в Европе, и в 1864 году он обосновался в Канаде. К 1876 году его назначили руководителем клиники для душевнобольных в Гамильтоне, Онтарио; в следующем году он перебрался в Лондон. В 1888 году он был избран президентом отдела психологии Британской медицинской ассоциации, а в 1890 году такой же чести он удостоился от американской медико-психологической ассоциации. К концу столетия Бак был признан одним из выдающихся североамериканских «еилйенистов» (в то время этим термином обозначали психиатров), и его репутация среди Профессионалов помогла его необычным идеям относительно человеческой эволюции добиться внимания, которого в ином случае они могли бы и не получить [16].

Твердость воли и прилежание, характерные для Бака, создают впечатление очень практичного, земного человека. Можно предположить, что изображение его как идеолога радикального сдвига в человеческом сознании является чем-то надуманным, хотя его портрет в книге «Космическое сознание» с развевающейся белой бородой и длинными волосами соответствует стилю проповедника. Тем не менее у Бака имелась ещё одна сторона. Выросший в лесной глуши, на ферме в Канаде, он развил особую чувствительность к природе и глубокий интерес к основополагающим загадкам жизни. В возрасте десяти лет он испытал странный восторг и тоску, связанные с образом смерти. Ненасытный любитель поэзии, в более поздний период жизни Бак был известен тем, что держал в памяти целые стихотворные тома. Отец Бака, выпускник Кембриджа, владел семью языками, и когда перебрался со своими юными домочадцами из Англии в глушь Онтарио, привез с собой библиотеку из нескольких тысяч томов. Бак рос в атмосфере загрубевших рук, но на практике испытал, что они смягчаются от литературных дискуссий. Такая юность подготовила его к судьбе провидца и проповедника.

Первые признаки, говорившие о таком призвании, проявились в 1867 году, когда гость, приехавший в дом к Бакам, процитировал что-то из стихов Уолта Уитмена. Эффект был немедленным; Бак испытал потрясение и с того момента считал себя преданным последователем этого поэта. Через десять лет Бак встретился с Уитменом и стал одной из основных фигур в его круге, и даже лечил Уитмена в своей клинике, причем успешно: как позднее утверждал сам поэт, доктор спас ему жизнь. Одним из поэтических томов, которые, по слухам, Бак знал наизусть, были «Листья травы» Уитмена.

Через пять лет после первого знакомства с поэзией Уитмена Бак пережил ощущения, направившие его на создание главного труда всей жизни, а также принесли в наш язык фразу, которую многие люди употребляют, совершенно не догадываясь о её происхождении. В возрасте тридцати пяти лет, во время посещения Англии, Бак испытал озарение. После вечера, на котором читали стихотворения Вордсворта, Шелли, Китса, Браунинга и, конечно, Уитмена, Бак оставил своих друзей и в экипаже отправился в свой отель. Поэтический вечер настроил его на умиротворенный лад. Вечерняя дискуссия подхлестнула его переполненный идеями и чувствами разум. Он ощущал себя в состоянии «спокойного, почти пассивного, наслаждения». И тогда это случилось:

«Внезапно, без какого-либо предупреждения, он [Бак пишет о себе в третьем лице] обнаружил себя как будто окутанным ярко окрашенным облаком. На мгновение он подумал об огне — каком-то внезапном пожаре в этом большом городе. В следующее мгновение он понял, что свет был внутри него самого».

Сразу после этого наступило чувство экзальтации, бесконечной радости, которое сопровождалось, или за которым немедленно последовало, интеллектуальное озарение — оно было совершенно неописуемым. В его мозг влилась вспышка «Брахманского Блеска», который с тех пор и до конца озарял его жизнь. Потом его сердце ощутило одну каплю «Брахманского Блаженства», навсегда оставившую ему вкус Неба. Среди прочих вещей, в которые он вначале не мог поверить, он увидел и узнал, что Космос не мертвое вещество, но живая, таинственная Сила, душа человека бессмертна, вселенная построена и организована таким образом, что Все вещи работают вместе для блага каждого и всех, а основополагающий принцип мира гласит, что мы можем любить, и что, с абсолютной неизбежностью, каждый человек, рано или поздно, найдет свое счастье.

«Главным событием той ночи», как рассказывал Бак, было его «посвящение в новый, более высокий уровень идей». За несколько секунд Бак научился большему, чем за «предшествовавшие месяцы и годы учений», а также «узнал много такого, чему нельзя научиться обычным путем» [17].

В наши дни случай с Баком был бы объяснен так называемым Божьием пятном в головном мозге или, говоря менее возвышенно, височной эпилепсией [18]. Для Бака это было первым мимолетным взглядом в будущее человечества.

Ощутив реальность своего нового сознания, Бак продолжил искать его образцы. С древних времен и до современности было, как он полагал, по меньшей мере, четырнадцать подобных случаев. Будда, Иисус, святой Павел, Плотин, Якоб Бёме, Уильям Блейк и, конечно, Уолт Уитмен были очевидными примерами полного и совершенного космического сознания. В этот же список попал Бальзак, а вот Эммануил Сведенборг был отнесен к «малым, несовершенным и сомнительным случаям» — классификация, которая может поразить некоторых из нас своей субъективностью. Другие из оставшихся примеров также кажутся сомнительными, как и его замечания о примитивных и передовых расах, а также его утверждение о том, что арийцы общепризнанно относятся к высшей форме. Одним из примеров космического сознания, который не вызывал у Бака никаких сомнений, был писатель эдвардианской эпохи, путешественник и вегетарианец Эдвард Карпентер. Хотя Карпентера едва ли читают сегодня, в своё время он пользовался большим влиянием. Карпентер представляет собой совершенный образец смеси прогрессивных идей, эволюционных представлений, мистических доктрин и радикального образа жизни, которая была характерна для представителей движения «Нью Эйдж» в эпоху, предшествовавшую Первой мировой войне. В своих стихах он подражал Уитмену — Бак указывает на его длинную поэму «Навстречу демократии» как на произведение, в котором «говорит Космический Разум». Карпентер был гомосексуалистом и открытым защитником того, что мы сегодня называем правами сексуальных меньшинств (собственный термин Карпентера — «гомогенная любовь»). Неясно, насколько Бак знал или понимал эту сторону жизни Карпентера. Сам Карпентер, предположительно, имел сексуальные отношения с Уитменом и, ближе к концу своей жизни, с астрологом Гейвином Артуром, который позднее, в шестидесятые годы нашего столетия, стал известен как популяризатор Эры Водолея [19J. В рассказе о своём путешествии в Индию, «От мыса Адама до Слоновии», Карпентер дает подробное описание «сознания без мыслей» и связывает его с несколькими темами, позднее подхваченными Успенским, например четвертым измерением. Необычные состояния сознания не были единственной вещью, сделавшей Карпентера известным: он был первым человеком, который пропагандировал ношение сандалий в Англии.

Оптимизм Бака относительно эволюции сознания сопровождался равной уверенностью в нашем материальном совершенствовании. Двадцатое столетие, полагал Бак, увидит перемену человеческой жизни, которая произойдет благодаря завоеванию человеком воздушного пространства, только что начавшемуся у Китти-Хок, и благодаря триумфу социализма. «Ближайшее будущее нашей расы, — писал Бак, — неописуемо оптимистично» [20]. Возможно, его счастье, что он не увидел крушение Старого Мира, которое произошло менее чем через два десятка лет. В феврале 1902 года, после вечеринки, на которой обсуждалась теория о том, что настоящим автором Шекспировских пьес был Фрэнсис Бэкон — сам Бак был её убежденным сторонником, — он вышел на свою веранду и, засмотревшись на ночное небо, поскользнулся на льду. Бак упал, сильно ударился головой об опору и почти мгновенно умер.

 

П.Д. Успенский

Хотя большинству читателей Петр Демьянович Успенский известен, если вообще известен, как самый красноречивый последователь загадочного Г.И. Гурджиева, он был самостоятельным мыслителем значительного уровня. Возможно, что его встреча с примечательной личностью — Гурджиевым — была худшим из всего, что с ним когда-либо случалось [21]. После разрыва с Гурджиевым — в 1924 году Успенский обосновался в Лондоне как распространитель его идей. Он излагал их в сухом, профессиональном стиле для таких людей, как Олдос Хаксли, Джеральд Херд, Кристофер Ишервуд, Т.С. Элиот и Элджернон Блэквуд [22]. Ситуация может показаться странной; но, как указывал сам Успенский в своем посмертно опубликованном «В поисках чудесного» (1949), повествовании о годах, проведенных с Гурджиевым, к 1917 году — через два года после их первой встречи в убогом Московском кафе — он начал отделять Гурджиева от его учения, находя недостатки в первом и отстаивая важность второго. Тем не менее в 1947 году, за несколько месяцев до своей смерти, ускоренной тяжелым пьянством, Успенский имел несколько бесед, которые были записаны и стали легендой в истории «работы» — такое имя носит особая система «гармоничного развития», созданная Гурджиевым. Переждав Вторую мировую в Соединенных Штатах, и возвратившись в послевоенный Лондон, Успенский потряс публику своим отречением от системы, которую он увлеченно пропагандировал на протяжении более чем двадцати пяти лет. Состарившийся и больной мастер отверг весь набор идей «работы»: «само-вспоми-нание», «сон», наши различные «Я», утверждение, что все мы являемся «машинами». Успенский отказался от учения, которому посвятил всю свою жизнь и посоветовал своим слушателям думать самостоятельно. Результат был электризующим. После его смерти, окутанной странными обстоятельствами и паранормальными событиями, многие из его учеников, оставшись без наставника, в конце концов нашли свой путь к Гурджиеву, тому самому человеку, от которого их предостерегал Успенский и из-за которого, без сомнения, сам он часто терял сон. До сегодняшнего дня отношения между этими двумя людьми являются предметом домыслов и психодрамы с Успенским в роли вероломного Иуды, укравшего учение своего наставника, и Гурджиевым, играющим чернокнижника, могущественного, безумного и ненасытного, претендующего на власть над всеми окружающими. То, что Успенский проделал такой резкий разворот, не было чем-то необычным в его жизни. Он является если не уникальным, то, определенно, одним из наиболее самокритичных и болезненно честных, а так же удобочитаемых пи-сателей-оккультистов. В какой-то момент, приняв суровые и неромантичные идеи Гурджиева, Успенский начал смотреть на своё раннее «я» с некоторым пренебрежением. Он назвал «слабостью» *Tertium Organum»*, свою книгу, которая принесла ему славу. Тем не менее эта книга, больше чем все остальное, передает лучшее в Успенском: его живой, ищущий ум и пламенное воодушевление. Всем остальным работам Успенского присущ определенный пессимизм, возможно, наиболее явный в его единственном романе «Странная жизнь Ивана Осокина» (1915–1949), в основу которого положена переработанная Успенским ницшеанская доктрина о вечном возвращении, представление о том, что мы проживаем наши жизни снова и снова. В детстве, в Москве, где он родился в 1878 году, Успенский неоднократно испытывал дежа ею, это странное чувство, что «я уже был здесь раньше». Сегодня большинство клинических психологов видят причину этого ощущения в перекрещивании нервных импульсов в головном мозге, но Успенский отверг бы такое объяснение. Просто что-то не в порядке с нашими представлениями о времени, считал он. Как и у Ницше, мысль Успенского колебалась между мрачным образом бесконечных по- втореиий своего «Я», вечно воспроизводящего одни и те же ошибки, и глубоко оптимистичным образом противовеса — сверхчеловека, быть которым, в варианте Успенского, значить обладать большой дозой Ваковского космического сознания. То, что сам Успенский имел, по крайней мере, вкус к нему, становится ясно из его примечательного эссе «Экспериментальный мистицизм». Следом за Уильямом Джеймсом, Успенский принял участие в серии опытов с закисью азота. В своей маленькой комнате в Санкт-Петербурге он вдыхал этот газ, и, очень вероятно, экспериментировал также с гашишем. В результате своих опытов он обнаруживал себя заброшенным в странный мир живых иероглифов и причудливых, необъяснимых феноменов. Именно неспособность вынести нечто конкретное из экспериментов с наркотиками привела Успенского к попытке найти учение, которое могло указать ему путь.

Есть веские основания полагать, что после того, как Успенский познакомился с Гурджиевым, суровая Гурджиевская доктрина «тайного человека», согласно которой человек — машина, имеющая очень маленькую надежду получить свободу, в сочетании с романтическим отрицанием мира, присущим самому Успенскому, толкнула его к позиции стоической покорности. Так или иначе, он мало писал после совместной работы с Гурджиевым. Последняя книга, опубликованная при его жизни, «Новая модель Вселенной» (1931), в которую вошёл «Экспериментальный мистицизм», является сборником эссе, первоначально написанных в его до-Гурджиевские дни, переработанных и осовремененных. Во многих главах обсуждаются тс же темы, что и в «Tertium Ощапит 42 \ четвертое измерение, сверхчеловек, вечное повторение и собственная версия новой физики. Но через все это проходит эзотерическая идея: представление о том, что за повседневным миром мы можем найти следы тайной руки, влияние эзотерических школ, чьи учения предлагают единственную надежду на спасение из колеса жизни. Успенский неистово верил в свою идею и в свои последние дни, считая Гурджиева отравленным источником, он строил планы поездки в Центральную Азию — район мира, где наиболее вероятно, как он верил, можно найти следы тайных школ. Такая поездка не стала бы первым путешествием Успенского на восток. До встречи с Гурджиевым, в дореволюционной Москве и Санкт-Петербурге он уже был известным журналистом, в ос-hobiкш благодаря своим рассказам о поисках чудес в Индии» Египте, на Цейлоне и в Центральной Азии. На самом деле, именно благодаря его славе Гурджиев решил заманить его к себе» Возвратившись в Москву после бесплодного поиска таинственных школ, Успенский с удивлением обнаружил, что источник секретного учения находится прямо у него во дворе. Правда, потом, в свои последние дни, глотая Монтраше1 стаканами, Успенский с ностальгией вспоминал первые годы своей журналистской карьеры в России, время, когда он ещё не знал Гурджиева, а его собственные лекции о сверхчеловеке и четвертом измерении собирали тысячи слушателей. Он вспоминал также ночные сборища в петербургском кафе «Бродячая Собака», излюбленном месте встречи поэтов-символистов и других участников авангарда, места, где Успенский общался с кругом Анны Ахматовой. В той же среде жили и Брюсов, и другой поэт, с которым мы ещё встретимся в этой книге, Андрей Белый. Есть все основания полагать, что, не свяжи Успенский свою судьбу с Гурджиевым, о нем говорили бы сегодня с таким же придыханием как о Бердяеве, Мережковском и Соловьеве. И так влияние «Tertium Organum» на русский авангард в последние годы привлекает все больше внимания. Рассуждения Успенского о высшем пространстве оказало влияние, среди прочих, на художника Казимира Малевича. Даже Бердяев, который очень критично относился к оккультному влиянию Рудольфа Штейнера на русскую интеллигенцию, говорил об Успенском как о единственном писателе-теософе, которого стоит читать.

Юный Успенский обладал поэтической душой, романтической и ранимой. Она обнаруживает себя в его ранних работах, таких как сборник рассказов, переведенных как «Беседы с Дьяволом» (1916–1973). Она проявляется также в одной из его первых книг «Символизм Таро», первоначально опубликованной в России в 1911 году. Объединив свои представления о времени, сознании и тайном знании, эта серия поэтичных очерков была позднее переработана и включена отдельной главой в «Новую модель Вселенной». Тем не менее, как отмечают некоторые толкователи, ранние работы Успенского поразительно контрастируют с его суровыми, безжалостными высказывани- ями о повторениях, сексе и законах Many. Возможно, став строгим смотрителем «работы», Успенский не мог позволить себе вернуться к своему раннему, более гуманному «Я».

Подобно многим из тех, кого увлекли оккультные традиции, Успенский мало задумывался о социализме и других движениях борцов за равноправие. В отличие от демократического видения космического сознания, присущего Баку, Успенский утверждал, что своим возникновением сверхчеловек будет обязан высокой культуре, а не неизбежному расовому преимуществу. Передвигаясь по России во время революции, Успенский имел возможность обдумать свои идеи. Отделенный от Гурджиева воюющими Белой и Красной армиями, выброшенный на берег в тихой заводи Екатеринодара, Успенский написал серию «Писем из России», которая была опубликована в журнале А.Р. Орэджа «Новая Эра». Его рассказ о мародерстве, убийствах и других зверствах большевиков стали отрезвляющим чтением для многих людей, симпатизировавших советскому эксперименту. В 1920 году Успенский добрался до Константинополя. Больше он никогда не ступал на землю России. Все годы, проведенные в изгнании, он сохранял неистовую, непримиримую ненависть к большевизму, видя в нем самый отвратительный образец из «истории преступлений», опасную, варварскую попытку свержения всего положительного, что ещё оставалось в западной культуре.

Но Успенский не симпатизировал и царскому режиму. В 1905 году его любимая сестра была арестована за политическое инакомыслие и умерла в Бутырской тюрьме в Москве. Это было одно из тех проявлений беспощадной действительности, которые подтолкнули Успенского уже в то время, когда он работал журналистом в московской газете, к чтению трудов по оккультизму и в конце концов отправили его в долгие поиски чудесного.

 

Алистер Кроули

Самый известный маг двадцатого столетия Эдвард Александр Кроули родился 12 октября 1875 года в Лимингтон-Спа, Варвикшир. Позднее он трансформировался в «Алистера», чтобы не делить одно имя со своим отцом [23] — одна из многих трансформаций за его долгую и бурную карьеру. Между своим совершеннолетием и смертью в 1947 году Кроули поменял целую серию разных «Я». Был, например, Брат Пердурабо. Были также Лорд Болескин, Принц Чиоа-Хан, Граф Зверефф, Анк-ф-н-Хонсу и Саймон Ифф. Если среди его личностей мы посчитаем «высшие Я», были также Айвасс, сверхъестественное существо из другого измерения, в контакт с которым можно было вступить посредством секса, наркотиков и магических ритуалов. Если учесть утверждения Кроули, что в своих прошлых жизнях он был многими историческими личностями, например Калиостро и Элифасом Леви, границы расширяются еще больше. Но одно прозвище определило весь ход жизни Кроули, прозвище, которое дала ему его мать-пуританка, принадлежавшая к секте «Плимутские братья». Бунтуя против пресного фундаментализма, Эдвард так злил свою мать, что она прозвала его Великим Зверем 666 из Книги Откровений Иоанна Богослова. Кроули с восторгом с этим согласился и стал поступать соответственно. Дерзкая злобность осталась с ним на всю жизнь. Эта черта, вместе со способностью находить оправдание любым своим поступкам, создала личность, невосприимчивую к критике. Кроули верил в себя и в своё предназначение, что довольно часто совпадало. Его мать не знала, что она выпустила в мир. История Кроули несколько раз привлекала к себе всеобщее внимание [24]. В конце шестидесятых годов двадцатого века Кроули возродился (и «Битлз», и «Рол-линг Стоунз» испытывали к нему большой интерес), затем его подняли на щит фанаты тяжелого металла. Примечательно, что после смерти он добился дурной славы, значительно превзошедшей ту скандальную репутацию, которой он пользовался при жизни. Сегодня «Твори, что ты желаешь» — ключевая фраза религии Телема, созданной Кроули, — вошла в подростковый сленг. Его собственное погружение в секс и садизм были связаны с нетерпимым стилем воспитания, и Кроулевская философия потворства своим желаниям обращается к молодежи, страдающей от родительских ограничений. Большинство людей проходят через эту фазу и приспосабливаются к жизни. Кроули сделал из своего подросткового бунта религию, в которой сам он, Учитель Терион (Терион — Великий Зверь на греческом), был и верховным жрецом, и божеством.

Кроули впитал огромный опыт. Он карабкался на Гималаи,

прошел через весь Китай, выучил несколько языков, промотал состояние и принадлежал к нескольким оккультным орденам. Он употреблял чудовищное количество наркотиков и вступал в эротические отношения с представителями обоих полов в разнообразных местах и разными способами. Он был чемпионом по шахматам, писал пропагандистскую литературу для Германии во время Первой мировой войны и насладился редким достижением — его собственное магическое аббатство было закрыто после войны по приказу самого Муссолини. В двадцатые-тридцатые годы о нем регулярно писала желтая пресса, и он получил ярлык «самого отвратительного человека в мире». Хотя формально он не был черным магом, в нем было мало светлого, и, как повествуют большинство отчетов о его жизни, за ним следовал шлейф безумия, он разбивал жизни. Немногие из близких к нему людей остались невредимы.

Как упоминалось ранее, Кроули заинтересовался магией, прочитав книгу А.Э. Уэйта. Позднее, после того, как он прочитал «Облако над святилищем» Экартхаузена, у него появилась навязчивая идея тайного магического ордена. В 1898 году, катаясь на лыжах в Швейцарии, он познакомился с химиком Джулианом Л. Бейкером, который, в свою очередь, познакомил его с Сесилом Джонсом. Благодаря знакомству с Джонсом Кроули был посвящен в члены «Герметического Ордена Золотой Зари» под именем Брата Пердурабо, «человека, который дотерпит до конца».

Оставшуюся часть своей жизни Кроули посвятил попыткам восстановить репутацию магии. Вначале, изучая и совершенствуясь в различных оккультных искусствах, главным образом в Каббале и церемониальной магии; затем — пропагандируя свою религию. Исходно названное Кроулианством — очевидный укол в сторону Христианства, — потом Телемой, учение Кроули явилось ему в откровении «Книги Закона» в Каире в 1904 году. Покинув в 1900 году «Золотую Зарю», Кроули на некоторое время забросил занятия магией и обратился к буддизму и медитации. Получив большое наследство, ой отдался другим страстям, путешествиям и альпинизму. Кроули был хорошим, хотя и не ортодоксальным альпинистом. Впечатляет его попытка восхождения на Чого-Ри в Гималаях, вторую по высоте вершину в мире, хотя она закончилась неудачей. Но его более позднее восхождение на Канченджунгу превратилось в позор после того, как он отказал-с я помочь членам своей команды, попавшим в беду. Кроули бросил их на произвол судьбы, и несколько человек погибло. Потом он оправдывал себя в бесконечных газетных статьях — забрав все деньги экспедиции из банка.

В 1904 году, как упоминалось, Кроули получил сообщение от Секретных Наставников, своей собственной версии «Тайных Учителей» Блаватской. Через спиритическое посредничество своей первой жены Роуз — которая позднее умерла от алкоголизма — Кроули получил священные тексты своей религии, вышеупомянутую «Книгу Закона». Восьмого апреля в его комнате в отеле раздался голос, открывший новое «Слово Вечности». Кроули записывал с лихорадочной поспешностью, фиксируя доктрину, утверждением которой он потом занимался всю оставшуюся жизнь. Это была головокружительная смесь Ницше и Де Сада, сервированная в стиле прозы «конца века», с добавлением египетских мотивов. Кроули убедил себя, а затем и многих других, что книга пророчит зарю новой эры, и что он — против своей воли — является ее воплощением.

Кроули заявлял, что «Книга Закона» непохожа на все, что он писал раньше, и это явно доказывает участие внеземной силы. Человек, читавший стихи Кроули, вряд ли согласится с таким утверждением. К тому времени, когда Кроули получил свыше «Книгу Закона», он уже рассматривал себя как поэта — но крайней мере, к своему собственному удовлетворению — с несколькими изящными, хотя и самостоятельно изданными томиками стихов. Его первая поэма «Алседема, место для захоронения скитальцев», написанная «джентльменом из Кембриджского Университета», была приватно издана в 1898 году тиражом в сто экземпляров. Она является упражнением в богохульстве, деградации и мазохизме; название имеет отношение к полю, купленному на тридцать серебряников Иуды. Предприняв это первое усилие, Кроули поверил, что «достиг предела, вершины Парнаса». Но книгу приняли плохо. Несколько других джентльменов из Кембриджского Университета прочитали её и отметили, что её нельзя показывать молодежи. Неудержимый (и вдохновленный таким отзывом) Кроули продолжал сочинять стихи всю оставшуюся жизнь. В дни расцвета модернизма он писал оды, в которых подражал Суинберну, и, кажется, не обращал большого внимания на любые стихи, написанные после Уайльда.

Его выбор nom de plume для своей первой опубликованной' работы был данью почтения Шелли, «джентльмену из Окс-(фордского Университета» и его сочинению «Необходимость! атеизма»» У Кроули вообще была привычка ассоциировать себя* с гигантами английской литературы; его высказывание о месте своего рождения стало знаменитым: «Странное совпадение, что одно маленькое графство дало Англии двух её величайших поэтов — ибо нельзя забывать о Шекспире» [25]. Можно расценить это заявление как типичный юмор Кроули, а можно — как проявление его необузданной самооценки, которая, на самом деле, заставляет заподозрить чувство неполноценности, такое острое, что даже превращение в бога было бы для него недостаточной компенсацией. (Кроули верил, что стал богом в 1921 году, когда достиг магического ранга «Ипсиссимус».) Каждый литератор болезненно реагирует на критику своей работы, но Кроули был, положительно, параноиком. Однажды он принес пробный вариант своей пьесы в стихах «Джефта» (1898) (ещё одна приватно изданная работа), чтобы показать своему брату- ; магу Йитсу, и был удручен отсутствием восторга. «Он выдавил из себя несколько вежливых банальностей», — вспоминает Кроули. Но Брат Пердурабо видел притворщика насквозь. Было очевидно, что «черная, желчная злоба охватила его душу». Причина? Йитс явственно ощутил в работе Кроули руку поэта гораздо более великого, чем он сам…

«Джефта», подобно большинству поэтических произведений Кроули, довольно трудна для чтения. Стихи Кроули не являются, как отмечает его биограф Мартин Бут, «истинной поэзией, которая, в лучших своих проявлениях, несет в себе неопределимую субстанцию, некое неосязаемое качество души…» [26]. За исключением нескольких вещей, поэзия Кроули банальна и второсортна, зачастую откровенно порнографична и вульгарна, как его очень популярный у коллекционеров сборник «Белые пятна» (1898). Но Кроули был такого высокого мнения о своих стихах, что в 1907 году опубликовал (снова за свой счет) «Собрание сочинений». Чтобы привлечь внимание, он пообещал премию в 100 фунтов стерлингов за лучший критический очерк о своем творении. Объявление о начале соревнования было типичным:

Шанс Года!

Шанс Столетия!

Шанс Геологического Периода!

Прошло два года, прежде чем пришел первый отклик. Необузданное творение капитана Д.Э.С. Фуллера, называвшееся «Звезда Запада», в котором автор провозгласил, что «Кроули больше, чем Дионис, он больше, чем Блейк, Рабле или Гейне…», победило без труда. Ведь рецензия Фуллера так и осталась единственной в списке. Фуллер был одним из первых телемитов, а Кроули, известный своей подлостью, так и не выплатил ему премию. Позднее Фуллер стал видным военным историком, но сохранил тягу к харизматическим личностям. Он был единственным англичанином, посетившим празднования по поводу пятидесятилетия Адольфа Гитлера.

Кроули, однако, мог писать удобочитаемо, особенно когда повествовал о самом себе — хорошая черта для рассказчика, но смертельная для поэта. Его объемистые «Откровения» (полное издание, 1969) демонстрируют ту же мегаломанию (которую Кроули называл «аутохагиографией». Тем не менее книга занимательна, а местами видны проницательность и интуиция. Хорошо читаются два его оккультных романа, «Дневник Наркомана» (1922), художественно обработанный рассказ о его Телем-ском Аббатстве, и «Лунное Дитя» (1929), злорадный подкоп под «Золотую Зарю». Некоторые чисто магические тексты, такие, как ранняя «Книга Четвертая» (1911) и более поздние «Восемь лекций по Йоге» (1939), не представляют трудностей для заинтересованного исследователя, в отличие от неприступного литературного монстра «Магия в теории и на практике» (1929). Это творение Кроули терпит крах в попытке донести свое послание до среднего читателя, незнакомого с предметом, о котором идет речь. Но именно в этом труде впервые появляется, возможно, лучшее стихотворение Кроули.

«Гимн Пану» вначале был опубликован в собственном оккультном журнале Кроули «Равноденствие», оригинальные экземпляры которого в настоящее время являются для коллекционеров предметом охоты и стоят больших денег. То, что Кро-

у ли включил свое стихотворение в свое монументальное но-| сланис миру, говорит о том, какое он придавал ему значение, j Это очень действенный колдовской текст. Его лучше читать \ громко. В этом случае стихотворение с восхитительной эффек-j тивностыо будит предчувствие надвигающейся катастрофы, | появления античного бога безумия. Сегодня последователи-Кроули часто используют стихотворение в своих ритуалах. К ужасу городского совета, оно было прочитано другом Кроули, Луисом Уилкинсоном, в Брайтоне, 5 декабря 1947 года, во время кремации Кроули. Уилкинсон, друг еще одного писате- * ля-волшебника, Джона Купера Пауиса (под именем Луиса Марло написавшего Успенскианский роман «Дьявол в кристалле»), первоначально намеревался прочитать над гробом. Кроули всю «Книгу Закона». В последнюю минуту, он, совер-i шенно правильно, выбрал вместо этого памятный пеан, посвященный любимому божеству своего ушедшего друга.

Отношения Кроули с другими поэтами были причудливы.; Мы видели его реакцию на Йитса. Наиболее известно его литературное сотрудничество с поэтом Виктором Нойбергом, с которым Кроули занимался гомосексуальной магией в Северной * Африке и других местах; пытаясь вызвать демона Хоронэона. < Понятно, что Нойберг был потрясен всем этим делом и, подобно многим другим, связавшимся с Кроули, вышел из партнер-ства, подсчитывая потери [27]. Вне оккультных кругов Нойберг сегодня почти неизвестен, хотя он занял свою скромную нишу в литературной истории как человек, открывший Дилана Томаса. Кажется, Кроули оказал отрицательное воздействие и. на этого протеже Нойберга, выгнав его из Лондонского паба с, помощью трюков с ясновидением. Странно, но хотя Кроули не был сторонником модернизма, его творчество оказало мощный эффект на эксцентричного португальского поэта Фернандо Пессоа, который сегодня признан одной из центральных фигур в европейском модернизме и который, подобно Кроули, имел склонность к множественному «Я». Они переписывались по. вопросам магии, но больше всего Пессоа известен в среде кро-улианцев как человек, помогавший «Великому Зверю совершить «самоубийство» в Лиссабоне. Сам Пессоа был эзотериком, и его вклад в оккультизм будет рассмотрен В заключительном разделе книги.

 

Артур Мэчен

Судьбы Артура Мэчена достаточно, чтобы заставить любого потенциального писателя дважды подумать о перспективе зарабатывать на жизнь своим пером. Я нс могу вспомнить другого человека, за исключением Генри Миллера, который так сознательно отдал себя стремлению стать писателем и который так много писал о самом процессе превращения. Тем не менее, в отличие от своего собрата по Герметическому Ордену Золотой Зари Элджернона Блэквуда, Мэчен так и tie смог завоевать большую популярность. Короткий спурт литературной славы, пришедшийся на двадцатые годы столетия, хотя и принес признание его таланта, но не помог ему финансово. Всю свою жизнь Мэчен не мог избавиться от бедности, преследовавшей его с самого детства. Согласно свидетельствам современников, он был сильной, жизнестойкой личностью, внешне соответствовал подтянутому Честертоновскому типу, глубоко презирал современную эпоху, но был ей благодарен за маленькие радости жизни. Тем не менее имя Мэчена окутывает мрачная, стоическая атмосфера. Способность поддерживать веру в себя перед лицом почти полной безвестности объединяет его с Блейком. Сегодня он известен только поклонникам «Золотой Зари», а также ценителям раннего иериода литературы ужасов, хотя ему, возможно, в большей мере, чем кому-либо другому писателю, удалось передать своё восприятие Лондона как мистической тайны.,

Артур Мэчен [28], настоящее имя Артур Льюилии Джойс, родился 3 марта 1863 года в Карлеоне-на-Аске, Гвент, и, умер в приюте Святого Джозефа, Беконсфилд, 15 декабря 1947 года, в возрасте восьмидесяти четырех лет. Подобно многим писателям, Артур был мечтательным, одиноким ребенком. Свои ранние годы он провел, читая книги и гуляя но своим любимым сельским районам Уэльса. Литература, древние руины, красота природы и чувство, что за ними скрывается какая-то огромная тайна — основное оккультное чувство — оказали на него самое сильное влияние. Артур хорошо учился, но в 1880 году, в возрасте семнадцати лет, ему пришлось закончить учебу в школе, потому что его обнищавший священник-отец нс мог за неё платить. В том же году Артур впервые посетил Лондон, где провалился на вступительных экзаменах в Королевский Хирургический Колледж.

Темная Муза 7*

Именно в это время он принял имя Мэчен — девичье имя своей матери — и решил, что хочет стать писателем. В следующем году было напечатано сто экземпляров первой пробы его пера, длинной поэмы «Элевсиния», которая рассказывала о древнегреческой традиции мистерий. Родители Мэчена поверили, что его судьба — журналистика. Он был снова послан в Лондон, чтобы изучать это ремесло.

Он снова провалился и нашел работу клерка в издательстве, а затем учителя, но, как ни странно, большую часть своей жизни Мэчен зарабатывал средства существования именно журналистикой, работая во многих из Лондонских газет. Трудно представить себе кельтского мистика Мэчена в беспощадном мире Флит-стрит, но с 1909 и по двадцатые годы его видели здесь постоянно — в инвернесской накидке, фетровой шляпе и с длинными, почти по плечи, белыми волосами [29]. Позднее Мэчен говорил, что работа журналиста, который должен сдавать статьи к сроку, помогла ему в совершенствовании стиля. Правда, взгляд на его более поздние работы показывает меньше любви к утонченному письму — препятствие, мешающее большинству современных читателей оценить его. Именно ранний декадентский Мэчен стал центром неистового культа.

Молодые годы Мэчена были упражнением в терпении, стойкости и неприхотливости. В крошечной комнатенке, на чае, хлебе и табаке, Мэчен жил в огромном, обезличенном городе, где его единственным спасением были длинные блуждания по бесконечным улицам. О них он вспоминает в таких книгах, как «Вещи близкие и далекие» (1923) и «Лондонское приключение» (1924). Другие начинающие писатели, обосновавшиеся в столице, казалось, легко находили свою дорогу с помощью друзей, знакомых и родственников. У Мэчена не было ни первых, ни вторых, ни третьих. Что было ещё хуже, он страдал от своей убийственной неспособности перенести на бумагу образы, рожденные его воображением. Он попадал в тиски «заикающейся неуклюжести» каждый раз, когда думал о «попытке произнести величайшее слово в литературе…» Это мучительное давление разрушило многих вдохновенных художников, как и героя романа Мэчена «Холм Грез» (1907). К чести Мэчена, он хранил верность своей мечте и в конце концов осуществил её.

С 1883 по 1890 год Мэчен трудился, чтобы стать настоящим хозяином слога, он написал несколько книг и переводов, включая двенадцатый том «Воспоминаний Жака Казановы», который и сегодня издается как стандартный вариант. В 1884 году он получил работу по составлению каталога собрания оккультных текстов, и это событие, а также состоявшееся несколькими годами позже знакомство с А.Э. Уэйтом, повернули его мысль к магии.

Потом, в 1890 году, Мэчен добился прорыва. Первая глава его жуткой истории «Великий бог Пан» была опубликована в литературном журнале The Whirlwind; через два года повествование было издано в виде отдельной книги, наряду с другой таинственной историей «Сокровенный свет». Публикация была в большей степени делом престижа, чем заработка, но даже здесь Мэчена ждали неприятности. История повествует о страшной попытке некоего ученого растворить покров внешнего мира и найти секрет реальности. Чтобы добиться этого, он делает молодой девушке операцию на мозге. Как и следовало ожидать, результат потрясающий: девушке является видение великого бога Пана, она сходит с ума и попадает в приют, где в конце концов умирает. Но не раньше, чем рождает краса-вицу-дочь, плод соития с объектом её необычайного видения. Через много лет выросшая девушка становится дьявольской femme fatale и вызывает волну самоубийств в Викторианском Лондоне.

Это произведение сделало Мэчену имя, но его скандальная известность не везде была ко двору. «Великий бог Пан» нашел друзей среди декадентов, но возмутил более консервативных критиков и читателей. Правда, Оскар Уайльд, случайный компаньон Мэчена по ужинам и его единственная связь с декадентским движением, назвал «Пана» великим успехом [30]. Но с такой оценкой согласились не все. «Вестминстерская Газета» назвала творение Мэчена «несвязным сексуальным кошмаром». Для «Манчестер Гардиан» оно было «…самой остро и преднамеренно неприятной книгой из всех, изданных на английском языке». Все остальные крупные газеты давади похожие отзывы. Литературный агент, с которым Мэчен встретился в то время, заметил, что, когда он пил чай с «дамами из Хэмпстеда» и упомянул «Пана», «их мнение было таково, что… такую вещь, как „Великий бог Пан“, вообще не следовало писать». Дамы из Хэмпстеда были не одиноки в своем мнении. Хотя шокирующие эффекты «Пана» сегодня, кажутся, старомодными, но в Желтые Девяностые творение Мэчена вступило на опасную территорию. Он «добился успеха», но мещанство, о которое он стучался головой всю свою жизнь, осталось непоко-лебленным.

Мэчен продолжал писать, и в период между 1890–1900 годами появились его самые характерные работы. Другие странные повествования, подобные «Белым людям» и «Сверкающей пирамиде», а также его Стивенсонианский роман «Три самозванца» (1895), завоевали Мэчену прочное место в истории сверхъестественной беллетристики. Здесь возникает основная тема творчества Мэчена: за внешним лоском современной цивилизации лежат древние атавистические силы, встреча с которыми несет угрозу для человека. Позднее Г.Ф. Лавкрафт, большой почитатель Мэчена, позаимствовал эту тему для своих «Мифов Ктулху». Хотя они были совершенно разными людьми — религиозный Мэчен и атеист Лавкрафт, — оба разделяли глубокое отвращение к современному миру. Их книги вызывают чувство, что оба, по крайней мере частично, повернулись спинами к цивилизации, которую находили отталкивающей. (Хотя Блэквуд, которого Лавкрафт также высоко ценил и который тоже верил в потерянный, изначальный мир, никогда не вызывает у читателя такого же ощущения. Его герои, как и у Лавкрафта, сталкиваются со странными силами, но даже. когда эти силы разрушительны, они создают ощущение чуда, а не ужаса). Многие ранние работы Мэчена, кажется, в большей степени подсказаны не верой в скрытую мистическую реальность, а отрицанием видимого материального мира, чувством, которое разделяли, как мы знаем, многие романтики.

В 1889 году первая жена Мэчена умерла от рака. Он был раздавлен. Депрессия привела к творческому бессилию, и Мэчен отказался от литературной-работы. Он вступил в «Герметический Орден Золотой Зари», но Алистер Кроули вызывал у‘ него крайнюю неприязнь, и вскоре Мэчен вышел из общества и занялся новой работой — актерской игрой. Следующие восемь лет Мэчен играл маленькие роли в Шекспировских пьесах в театральной компании Фрэнка Бенсона. Потом, в 1909 году он занялся журналистикой, а позднее, в двадцатые годы, писал автобиографию. В тридцатые годы, подстегиваемый нехваткой денег, он опять взйлся за художественную литературу написал несколько небольших работ, но прежняя искра исчез-’

ла. По иронии судьбы» как раз тогда, когда Мэчен чувствовал себя творчески истощенным, его ранние рассказы стали модными в США. В 1918 году Винсент Старрет опубликовал статью «Артур Мэчен: певец восторга и греха». Декаданс добрался до Штатов, а вслед за ним — популярность Мэчена. Появлялись новые издания его книг, его прославляли такие писатели, как Карл Ван Вектен и Джеймс Бранч Кейбелл. Мэчену дали прозвище «увитый цветами проповедник кошмара», его рассматривали как ровню Эдгару По и Де Куинси, его любимым авторам. Ранний роман Мэчена «Холм Грез» был выделен особо, как «самая декадентская книга во всей английской литературе».

Хотя Мэчен написал роман в 1897 году, в своё самое плодотворное десятилетие, никто не хотел издавать «Холм Грез» до 1907 года. Причина проста: если роман и не был самым декадентским произведением во всей английской литературе, он определенно был хорошим кандидатом на это звание; чего стоят одни только сцены самобичевания! Есть определенная закономерность в том, что роман ждал своего издателя целых десять лет: ведь когда Мэчен писал книгу, он сознательно пытался создать новый стиль. «Три самозванца» — восхитительный, хотя и эксцентричный оккультный проект — столкнулся с еще более критическим отношением, чем «Великий бог Пан». Книга стала коммерческим провалом, а Мэчену, на которого смотрели как на второсортного Стивенсона, пришлось восстанавливать самого себя как писателя. Рисуя свои ранние мучительные дни в Лондоне, Мэчен написал «Робинзона Крузо души», книгу, которая олицетворяет эстетическую философию, позднее разъясненную им в своей критической работе «Иерогли-фика» (1906): веру в то, что восторг, а не преданность реальности, является краеугольным камнем настоящей литературы.

Хотя роман был коротким, работа над ним заняла у Мэчена два года, и, возможно, что изображая свое собственное погружение в ад через фигуру Лусиана Тейлора, Мэчен выразил свою ненависть к современности. В любом случае, в его поздних работах озноб ужаса и декаданса менее заметен, в мистическом свете слабее оттенок демонизма. Я думаю, что он преодолел свое отрицание мира, и в его воображении была создана судьба человека, который принимает Акселевское отношение к жизни, но у которого отсутствует запас жизненных сил, чтобы чем-то заместить образовавшуюся пустоту. Подобно Серапионовым Братьям, Лу-сиан поднимает якорь со дна реальности и отправляется в вояж мечтаний. Но, в отличие от Серапионовых Братьев, он не может найти безопасной гавани в монастыре и медленно тонет. Бсё больше и больше те качества, отделяющие Лусиана от других людей — его одаренность и чувствительность — затягивают его в подземелье собственных мечтаний, видений и фантазий, и, в конце концов, его связь с миром прерывается. «Холм Грез» берет корни в «Золотом горшке» и показывает третий выбор, существующий наряду с подножием креста и дулом пистолета: безумие.

 

Ги де Мопассан

Хотя Ги де Мопассан больше известен как лаконичный и циничный хроникер французских нравов конца девятнадцатого столетия, всю жизнь он был одержим мыслями о безумии и смерти. Позднее эта одержимость проявилась в серии мрачных и тревожных рассказов о сверхъестественном, по своему настроению совершенно непохожих на его более знаменитые рассказы, такие как «Украшение» и «Пышка». Некоторые исследователи полагают, что болезненные идеи появились у Мопассана после того, как поэт Суинберн подарил ему мумифицированную руку отцеубийцы. Но если Суинберн считал такой подарок подходящим, он, вероятно, знал, что у Мопассана есть пристрастие к таким предметам. Мопассан рос в семье, хорошо знакомой с душевными расстройствами. Его мать страдала неврозом и истерией. Его брат Эрве всегда отличался неустойчивость психики, а незадолго до смерти разум Эрве помрачился окончательно. Самого Мопассана ждала такая же участь. Можно предположить, тот пристальный интерес, который Мопассан испытывал к безумию и преждевременной смерти, появился как предчувствие своей судьбы.

Ги де Мопассан родился 5 августа 1850 года в Замке де Ми-ромени, неподалеку от Дьеппа в Нормандии. Его отец, сын успешного буржуа, был художником-любителем. Он отличался красотой и имел репутацию франта. Его мать, блестящая и волевая невротичка, была в равной степени хороша внешне, но лучше образована, чем муж. Она интересовалась философией и литературой и дружила с писателем Гюставом Флобером, который позднее стал наставником молодого Мопассана. Новорожденному Ги доктор сделал энергичный массаж головы, вращая сё своими пальцами как горшок. Такая процедура, как он сказал, гарантирует развитие активного мозга и первоклассный интеллект. Было ли это следствием ручной работы доктора, или нет, но маленький Ги подавал блестящие надежды. Тем временем отношения между его родителями дали трещину, и когда Ги исполнилось шесть лет, отец оставил его с братом на попечение их матери. Крайне авторитарная женщина, она постоянно показывала мальчику, кто является главной фигурой в его жизни. В более поздний период своей жизни Мопассан рассматривал женщин, как предметы, которыми надо наслаждаться — он был одержимым соблазнителем. Его истории имеют сильный оттенок женоненавистничества, и в них часто изображается слабость и невнимательность отца.

В тринадцать лет Мопассан был отослан в семинарию неподалеку от Руана; здесь он провел три несчастливых года, а затем был исключен. В подростковом возрасте он попал под влияние поэта Луи Булье, познакомившего его с людьми, которые собирались вокруг Флобера. После окончания лицея Мопассану пришлось побывать на Франко-Прусской войне, и многие из его историй изображают жестокость и тупость, которые он испытал па себе; вероятно, именно тогда в нем развился пессимизм, оставшийся с ним на всю жизнь и углубленный чтением Шопенгауэра. (Позднее он писал другу: «По определенным дням я испытываю ужас от всего, что есть..>) Хотя Мопассан по совету Флобера постоянно писал, он устроился на государственную работу на должность клерка. Он жил в Париже и воздерживался от публикации своих литературных трудов. Получая небольшое и ненадежное жалование и ненавидя свою работу клерка, Мопассан в то же время усердно изучал литературное ремесло под руководством мастера. Следующие десять лет он терпеливо работал. Потом, в 1880 году, всего за несколько месяцев до смерти Флобера, появилась его первая книга.

Рассказ Мопассана «Пышка» был издан в сборнике «Меданские вечера», созданном но предложению Эмиля Золя. (Там же была опубликована одна из работ Ж.К. Гюисмаиса.) Книга имела большой успех, а рассказ Мопассана был выделен как шедевр. Его вступление в литературный мир диаметрально отличалось от дебюта Артура Мэчена. Почти немедленно Мопассан стал популярнейшим автором, газеты требовали от него статей. Мопассан быстро заработал достаточно денег, чтобы построить виллу в Руане; он также купил дом для своей матери, а для себя яхту, на которой проводил много времени, плавая под парусами [31]. Великий любитель материального мира — во многих отношениях Мопассан напоминает нам Хемингуэя и Альбера Камю, — он наслаждался спортом, путешествиями и сексом. Называя себя industriel des lettres (литературным промышленником), он писал главным образом для денег и создал почти триста рассказов, шесть романов, несколько пьес, путевые заметки и сотни статей. Тем не менее уже в начале восхождения у него проявились первые признаки болезни, которая убила его. Во время плавания на яхте по Сене Мопассан заразился сифилисом. Его доктор не распознал болезнь и оставил ее без лечения; тогда же стали проявляться первые симптомы. Глаза Мопассана стали крайне чувствительными, и он был вынужден носить темные очки. Он жаловался на «головные боли» и принимал разнообразные лекарства в поисках облегчения. К одному из них, эфиру, он пристрастился и использовал регулярно, наслаждаясь его стимулирующим действием. В коротком рассказе «Сны» Мопассан описывает, как под влиянием эфира у него появлялось ощущение того, что «все загадки разрешены», его мозг «становился полем сражения между мыслями»; он видел себя «высшим существом, вооруженным неукротимым разумом», и испытывал «неистовую радость от открытия своего могущества». Образ могущественного верховного существа постоянно реял в его сознании и а конце концов превратился в угрожающую силу.

Многие из Мопассановских рассказов ужасов разворачиваются на неопределенной грани между рассудком и безумием. Автор критически рассматривает истинность наших будничных представлений о реальности. Названия говорят сами за себя: «Безумен?», «Что такое мечта?», «Я — болен?», «Он?», «Кто знает?» Подобно многим оккультистам, Мопассан восхищался мыслью о том, что наши органы чувств обнаруживают только часть реальности. Мопассан, как и Р.М. Бак, верил в высшую «грядущую расу», являющуюся эволюционным шагом вперед, и которая в конце концов вытеснит нас. Но в отличие от Бака, Мопассан не верил, что эта высшая раса возникнет в результа-тс развития сегодняшнего человечества, он полагал, что она уже существует в измерениях или сферах не воспринимаемых, а потому непостижимых для нас. Высшие существа уже делят с нами планету, и они готовятся низвергнуть нас. Высшее пространство виделось многим областью чуда и прозрения, но Мопассан разглядел в нем источник угрозы. Идея о том, что материя или измерение, где живут неведомые существа, слишком тонки или нежны и поэтому не воспринимаются нашими органами чувств, типична для оккультизма. Бульвер-Литтон рассматривает эту мысль в «Занони*, а Эдгар По — в своих «магнетических рассказах*. Элифас Леви рассуждал об астральном свете и образе четвертого измерения, которые нашли свое место в доктринах спиритуализма. Мопассан был большим поклонником По и Гофмана, и представление о необычных состояниях сознания вызывало у него восторг. В восьмидесятых годах девятнадцатого столетия он (как и Зигмунд Фрейд) посещал знаменитые лекции психиатра Ж.М. Шарко в клинике Сальпетрие. Журналисты, писатели и знаменитые актрисы зачарованно сидели в зале, когда Шарко демонстрировал гипноз и grande hysteric [32]. Мопассан восхищался также Месмером и месмеризмом, а месмеристы и магнетизм фигурируют в нескольких его рассказах. В рассказе «Он был безумен?* Жак Парен мучается от своей способности к телекинезу: он может двигать предметы на расстоянии. Парен вынужден прятать свои руки, чтобы его странная сила не проявила себя против его собственной воли. В «Магнетизме* Мопассан соединяет свой интерес к странным силам со своей излюбленной темой — соблазнением. В этом рассказе явное прекогнитивное видение, приведшее к спонтанному эротическому знакомству, некий скептик объясняет чистым совпадением. Для Мопассана, как и для Бальзака и других ранних романтиков, «магнетизм* был всеобъемлющим термином для паранормальных феноменов, и здесь Мопассан пишет о его более обычной, животной разновидности. В рассказе «Кто знает?* неодушевленные предметы двигаются согласно своей собственной гармонии, и этот феномен так потрясает рассказчика, что он сам отправляется в при-ют для душевнобольных — примечательное указание на собственную судьбу Мопассана. Ещё одна навязчивая идея Мопассана — «двойник*, некое «другое *Я%, которое возникает в нескольких из его повестей. В повести «Он?* главный герой же-иится только для того, чтобы избежать одиночества. Когда он остается один, его мучает видение доппелъгенгера. О самом себе Мопассан рассказывал своему другу, что, возвращаясь домой, он через раз видит своего двойника. «Я открываю свою дверь и вижу его, сидящего в моём кресле». Мопассан был известен своими шутками, и возможно, его слова — одна из них. Но возможно также, что он действительно страдал от внешней аутоскопии, феномена видения своего собственного тела перед собой. Возможной причиной было его злоупотребление эфиром и другими наркотиками. Так или иначе, страх перед неким существом, захватившим власть над его жизнью, проявляется во многих мистических рассказах Мопассана. Вместе с остальными авторами, о которых мы будем говорить в данном разделе, — Августом Стриндбергом, Густавом Майринком и Андреем Белым — мы можем рассматривать Мопассана как приверженца того, что мы могли бы назвать психотическим оккультизмом.

Подобно Стриндбергу (и многим другим, о которых мы уже говорили) Мопассан верил, что безумие может быть не патологическим состоянием, а просто сверхчувствительностью к феноменам, не воспринимаемым обычными людьми. На самом деле, это стандартный романтический и декадентский постулат. В ранней версии классической повести Мопассана «Орля» рассказчик из «Письма безумца» объясняет своему доктору, что он «был на краю открытия тайны вселенной». Он, по его словам, «видел невидимое создание». Ощущения были устрашающими, и он «чуть не умер от ужаса». То существо, он уверен, собиралось захватить над ним власть, и теперь он ждет его возвращения… В окончательной версии «Орля» Мопассан использует форму дневниковых записей, чтобы изобразить медленное ослабление воли главного героя и его завершающий шаг к самоубийству, причиной которых является его знание о существовании невидимого создания [33]. Само название Horla («Орля») содержит намек: hors означает чужой, внешний, но также является первым слогом horrible — вселяющий ужас, ужасный. «Орля» — неологизм, придуманный Мопассаном, можно перевести как «ужас — или нечто, вселяющее ужас — извне» [34]. Для Мопассановского героя-рассказчика, если не для самого автора и его читателей, Орля является не продуктом воображения, а реальной сущностью или существом, нахо-дятимся в природе» в той реальности» лежащей за пределами нашего немощного восприятия. «Скрытый мир» является домом Орля, но это существо собирается захватить и наше измерение…

Можно спорить о том, в какой степени начинавшееся безумие самого Мопассана было причиной появления этих идей. После «Орля» (1887) Мопассан написал много других произведений, которые не имеют никакого отношения к ужасу или сверхъестественным явлениям. Мы можем также усомниться в том, что пораженный болезнью разум может быть источником такого сюжета: обычно безумие не сочетается с художественным мастерством, а «Орля» — одна из лучших вещей Мопассана: утонченная и сдержанная. Но если Мопассан и другие мыслители «конца века» были правы в своем предположении, что по крайней мере частично так называемое безумие является повышенной чувствительностью к необъяснимому, тогда безумие в некотором роде играет свою роль в «Орля». Так или иначе, в 1891 году разум Мопассана быстро слабел. Он начал страдать от галлюцинаций. Мопассан видел свой собственный призрак, стрелял из пистолета в воображаемого противника и верил, что его тело превратилось в соль. «У меня размягчение мозга, — писал он своему другу доктору Анри Казалису, — …результат промывания носа солевым раствором. Солевая ферментация происходит у меня в мозге, и каждую ночь мой мозг вытекает из моего носа и рта в виде вязкого клея. Это неминуемая смерть, и я безумен…» Вспоминая судьбу своего душевнобольного брата, Мопассан пытался убить себя, но потерпел неудачу, и был спасен своим слугой. В смирительной рубашке его доставили в Парижскую лечебницу, где он умер через девятнадцать месяцев, совершенно безумный, не дожив одного месяца до своего сорок третьего дня рождения.

 

Август Стриндберг

Судьба шведского драматурга Августа Стриндберга (1849–1912) имеет много параллелей с судьбой его современника Мопассана [35]. Оба создали яркий и в то же время сдержанный стиль и оба считали себя реалистами, отказавшимися от сентиментального идеализма в пользу правды. Оба восхищались идеями о необычных состояниях сознания, и подобно Мопассану, Стриндберг, по крайней мере в течение какого-то времени, страдал от психической болезни. Но в отличие от Мопассана он пережил свою болезнь и является, возможно, единственным в истории литературы писателем, описавшим на бумаге свой выход из безумия. В 1894 году после многих лет мучительной борьбы и почти всеобщего неприятия, Стриндберг перенес эмоциональный срыв, который сделал его неспособным к творческой работе. Не было ничего удивительного в том, что Стриндберг зашел в тупик. На родине его чернили за натуралистические работы, такие как «Госпожа Юлия» и «Отец»; он страдал во время двух разводов — ему предстоял и третий, — а также из-за бедности и утраты трех детей от первого брака. Его второй брак, с австрийской журналисткой Фридой Ул, только что мучительно распался. Это означало разлуку с их общим ребенком и потерю значительного приданого Фриды. Можно представить, что в сорок пять лет, без гроша в кармане, одинокий Стриндберг усомнился в смысле жизни. Но он обладал дьявольской стойкостью и после провала в Швеции и Берлине отправился в Париж, в свой последний штурм, за славой.

К 1893 году несколько вещей Стриндберга были поставлены в Париже, но его влекло нечто большее, чем литературный успех. Хотя Стриндберг был основателем натурализма, его глубоко интересовали магия и мистицизм, а в девяностые годы девятнадцатого века Париж был, как мы видели, столицей мирового оккультизма.

Наука также вызывала у Стриндберга восторг, и, подобно Гете, он считал себя ученым. В 1893 году он опубликовал свою первую работу по теоретической естественной истории «Антиварвар» — одаренный человек против академических работяг. В своё время Гёте создал свою собственную теорию цвета, отвергавшую теорию Исаака Ньютона. Стриндберг также верил, что его глаза, глаза поэта, видят глубже, чем глаза профессоров. Как и в случае с Гёте, когда дело дошло до оккультизма, Стриндберга больше всего заинтересовала алхимия.

К 1894 году в Париже было около пятидесяти тысяч алхимиков. Без сомнения, между 1894 и 1896 годами Стриндберг перенес приступ шизофрении, но очень возможно, что причудливые явления — о которых он с одержимостью рассказывает в своих записях «Ад», частично основанных, на его ещё более эксцентричном «Оккультном дневнике» — не целиком определяются его душевной болезнью. Без сомнения, здесь присутствуют все компоненты параноидной шизофрении, которая усугублялась пристрастием Стриндберга к абсенту. Но необычные события, описанные в Стриндберговском «Аду», имеют очевидную связь с одним из самых жгучих вопросов эпохи: тонкой чертой между гением и безумством.

У Стриндберга периодически случались приступы отвращения к литературе, что подтверждает его художественное кредо. «Быть правдивым я считал своим ужасным долгом, — писал он, — а жизнь неописуемо безобразна», — заявление, вторящее мрачному пессимизму Мопассана. Такие настроения способствовали его увлечению алхимией. Может показаться странным, что Стриндберг, считавший себя ученым, выбрал алхимию как путь к бессмертию. Но подход Стриндберга к науке не был ортодоксальным. В «Антиварваре» он ставил целью объяснить природу серы, превращение углерода и других элементов, состав воды и воздуха. Стриндберг считал себя «трансформистом» наподобие Дарвина, и монистом, вроде немецкого натуралиста Эрнста Ха-скеля. Он заявлял: «Я связал себя предположением, что все элементы и все силы связаны между собой. И если они действительно происходят из единого источника, тогда они входят в бытие с помощью конденсации и упрощения, слияния и скрещивания, наследственности' и трансформации… и всего, что только можно ещё предположить».

Когда книга вышла, претензии Стриндберга были объявлены признаком мании, а самого автора разнесли в пух и прах за отсутствие логики и неспособность к научным экспериментам. Но для алхимика трансформация является ключом, и умозрительный подход Стриндберга соответствует великой магической традиции. В письме к своему другу, молодому ботанику Бенту Ландформсу, Стриндберг говорит: «Я сомневаюсь в любых экспериментах. Я верю больше в глубину своего сознательного мышления, или более точно, подсознательного мышления…» Следуя своему методу, он приводит себя «в бессознательное состояние, но не выпивкой, а с помощью развлечений, игр, карт, сна, чтения книг… не заботясь о результатах, или их приемлемости, и тогда возникает что-то такое, во что я могу верить…»

Стриндберговское понимание науки совпадало с последними разработками в искусстве [36]. Ранее Стриндберг опубликовал очерк «Новое искусство, или Роль случая в художественном творчестве». Очерк, наряду с ещё одной статьей «Образы спутанного сознания», посвящены необычной способности мозга изменять своё восприятие и переделывать реальность. Как и многие другие художники, Стриндберг бунтовал против аккуратной и объективной картины вселенной, которую рисовала триумфально наступающая рационалистская наука. Он приводил доводы в пользу мира, открытого для необычных сил, в том числе для воздействия сознания как такового, взгляд, ставший общепринятым через десятилетия, после возникновения квантовой физики. В «Новом искусстве» он описывает «осцилляции своего чувственного восприятия» и рассказывает как, при взгляде под определенным углом, корова превращается в двух обнимающихся крестьян, потом в ствол дерева, а потом ещё во что-нибудь и как фигуры на пикнике на самом деле были курткой и рюкзаком, которые крестьянин бросил на свою телегу… Позднее Стриндберг описывал свой метод работы как нечто подобное состоянию транса. Значительное потребление абсента наверняка вносило свой вклад. Тем не менее с началом следующего столетия, с приходом дадаизма и сюрреализма, представление о том, что реальность пластична и что сознание и случайность воздействуют на наши ощущения, стало общим местом в эстетической теории.

Но Стриндберга интересовало нечто большее, чем новый подход к искусству. Он воспринимал алхимию серьезно. Вскоре после своего приезда в Париж он повернулся спиной к литературному миру и приступил к работе над исконным алхимическим проектом: изготовлением золота. Если судить по его «Аду», видно, что он преуспел в этой задаче, по крайней мере, так он сам с удовлетворением считал.

Фармацевт, которого заинтересовали изыскания Стриндберга, разрешил ему работать в своей лаборатории. Он отправил результаты в химическую фирму для анализа. Результат теста был положительным. Он продолжил поддержку. Краткое изложение научных достижений Стриндберга было опубликовано в Le Petit Temps, затем последовала публикация большой статьи «Стриндберг — ученый» в La Science Francaise и популярном журнале «Фигаро». Стриндберг подал заявку на продолжение экспериментов в лаборатории Сорбонны. Преподаватели университета были невысокого мнения о его работе, но разрешение на использование лаборатории дали. Некий инженер, работавший на химической фабрике, прочитал об экспериментах Стриндберга и написал ему, что его результаты проливают свет на «ранее необъясненный феномен в производстве серной кислоты и сульфатов». Переписка с выдающимся химиком Марсе-леном Бертло внушила Стриндбергу, что он находится на правильном пути.

Приблизительно в это же время Стриндберг вступил в контакт с алхимическими кругами Парижа. Франсуа Жоливье-Ка-стело, чью книгу Стриндберг прочитал с восторгом, услышал о работе последнего и познакомился с ним. Жоливье-Кастело позднее стал редактором алхимического журнала «Гиперхимия» и опубликовал отчет Стриндберга о его алхимической работе «Синтез золота». Известность Стриндберга в алхимических кругах ещё больше возросла после того, как Жерар Ан-косс — больше известный под своим оккультным псевдонимом «Папюс» — опубликовал его статью в своём периодическом издании «Инициация». «Август Стриндберг, — писал Панюс, — объединяющий в себе огромные знания и великий талант писателя, только что осуществил синтез золота из железа». Его работа, продолжал Папюс, «подтверждает все претензии алхимиков» [37].

Это была великая похвала. Автор нескольких значительных книг, вождь Groupe Independant d'Etudes Esoterique и Великий Магистр Ордена Мартинистов, Папюс был влиятельной фигурой в оккультных кругах Парижа. Он был также косвенно вовлечен в магическую войну Гюисманса, Сара Пеладана и де Гуайты, которые насылали друг на друга заклятия. Папюс назначил Стриндберга почетным Магистром Французского Алхимического Общества. Можно легко вообразить, как посвящение в магистры взволновало Стриндберга. После многих лет безвестности, неприятия и обвинений в безумии его талант был признан человеком, чей ум он уважал, и понятно, что Стриндберг испытал немалое удовлетворение.

Тем не менее с его алхимическими увлечениями не всё было в порядке. Питаемые навязчивыми оккультными идеями, обра-

зы, рожденные спутанным сознанием Стриндберга, начали вы*; ходить из-под контроля. Все больше и больше он верил, что они; действительно являются проявлениями оккультного интеллекта. Эти проявления он называл «Силами» и «Невидимыми». Таким образом, у Стриндберга возникла несколько более доброка-; чественная, но всё же очень тревожная версия Мопассановского* «невидимого высшего существа».

Стриндбергу начало казаться, что его проверяют. Он говорил с Силами, благодарил их, спрашивал у них совета. Чудесным образом появились деньги, что позволило ему купить научные приборы. Наблюдая зародыш грецкого ореха под микроскопом, Стриндберг убедил себя, что видит две выходящие из семени маленькие ручки, сложенные в молитвенном жесте. Во время поездки по сельской местности его спутанное сознание превратило камень в статую древнего рыцаря. Довольный таким эффектом, он посмотрел в направлении, куда указывала статуя. На стене он увидел инициалы F и S. Его первая мысль была о второй жене, Фриде Стриндберг. Но потом он понял, что это были химические символы, означающие железо и серу (Fe и S), которые являются, как он полагал, ингредиентами алхимического золота. Мятая подушка превращалась в бюст Микеланджело, потом — в изображение Дьявола. Тень в комнате становилась статуей Зевса. Стриндберг видел пророческие сны. Однажды он увидел во сне умершего друга, протягивавшего ему большую американскую монету. Когда Стриндберг потянулся за монетой, друг исчез. На следующее утро он получил письмо из Америки» В письме сообщалось, что Стриндбергу предлагают 12 000 франков за пьесу, которую он должен написать к выставке в Чикаго… Но письмо на несколько месяцев задержалось в дороге. Срок уже истек, и деньги — целое состояние для Стриндберга — были потеряны.

Последовала масса странных явлений. В цинковой ванне, которую он использовал для создания золота влажным методом, он увидел изумительный ландшафт: сформированные из нало-. жений солей железа «маленькие холмы, покрытые хвойными деревьями… равнины, покрытые садами и нивами… реку., руины' замка». Только через два месяца, когда он приехал к своей доче-. ри, которую не видел два года, он распознал в своём видении ме-. стность, где стоял дом его приемной матери. Создание золота су-, хим методом было связано со своими особыми ужасами. После

ДЭВИД ТУЙ1

плавки буры в страшной жаре, он обнаружил череп с двумя сверкающими глазами. В другой раз кусок угля принял причудливую форму: человеческое тело с петушиной головой и искривленными конечностями. Оно выглядело, отмечал Стриндберг, «как один из демонов, принимавших участие в ведьмовских шабашах средневековья».

Чтение Бальзаковской «Серафиты» убедило Стриндберга в нечестивости алхимических экспериментов. Он решил, что для спасения его души Силы решили отправить его в Ад. Он был нервным и легкоранимым человеком. То, что было для него пыткой, часто напоминает обычные неудобства. Но некоторые его муки соответствовали магическим проектам, типичным для того времени. Так Стриндбергу казалось, что существует оккультный заговор против него, он был убежден, что кто-то шпионит за ним, пытаясь выведать его алхимические секреты. Звук пианино, играющего зловещие, тревожные мелодии, преследовал его повсюду. Он считал, что польский писатель-декадент Станислав Прзибишевский приехал из Берлина, чтобы убить его. Сформировалась мания преследования. Сверхчувствительные нервы ощущали странные подземные вибрации. Стриндбергом овладела мысль, что он превратился в мишень вредоносных излучений. Непостижимые совпадения случались постоянно. Загадочные шумы из соседних комнат изводили его, он был убежден, что кто-то пытается убить его с помощью электрической машины. Он ходил по Парижу в состоянии напряженного ожидания, предчувствуя «извержение, землетрясение или удар молнии». Друзья И знакомые превратились в демонов, которые посланы Силами, чтобы показать ему егоошибки, и каждую ночь он страдал от приступов страха. Поскольку он отверг учение мадам Блаватской, некоторое время он был убежден, что его преследует группа теософов…

5 конце концов Стриндберг прошел через свои испытания и пришел к убеждению, что Силы проверяли его, чтобы помочь его духовному развитию. К 1897 году его интерес к алхимии ослабел, вернулась потребность писать, одним из результатов стало создание «Ада». В 1898 году он приступил к работе над пьесой «В Дамаск», возможно, одной из своих величайших вещей. Хотя его вера в Силы оставалась с ним до конца его жизни, он написал ещё несколько шедевров, включая экспрессионистскую пьесу «Игра снов» (1902). В1912 году у него обнаружили рак желудка, а несколько месяцев спустя он умер с Библией на груди.

 

Густав Майринк

В 1891 году, в возрасте 23 лет, Густав Майер (позднее он взял имя Майринк как псевдоним, а ещё позднее — как своё официальное имя) был преуспевающим, но не ортодоксальным банкиром. Денди, ведущий светский образ жизни, и хозяин первого автомобиля в Праге, Майер имел репутацию одного из декадентов «конца века», утонченного искателя наслаждений, а также хитроумного финансиста. Банк, который он основал вместе с племянником поэта Кристиана Моргенштер-на — последователя Рудольфа Штейнера, — оказался успешным предприятием, и Майер мог позволить себе вести светскую жизнь. Но, хотя обществу Майер казался экстравертом, по натуре он был чувствительным интровертом, поэтической и созерцательной натурой. Напряжение между этими двумя сторонами его личности росло и стало таким сильным, что молодой эстет перенес нервное расстройство, полный срыв, в результате которого он оказался на грани самоубийства. Но когда он уже приготовился убить себя, кто-то просунул лист бумаги под дверь его квартиры. Майер остановил свои приготовления и взял листок. Это была реклама книги по оккультизму. Майер решил, что вмешалась судьба, и быстро погрузился в изучение тайных искусств, став вскоре одним из членов-основателей Теософской Ложи Голубой Звезды, первой теософской организации в Праге.

Через десять лет Майер ещё раз оказался на роковом перекрестке. Выздоравливая от туберкулеза и находясь в санатории, он написал свой первый рассказ «Горячий солдат». Легенда гласит, что, когда Майринк послал рассказ в «Симплицисси-мус», сатирический журнал, то его творение, подобно многим другим рукописям, присланным без дополнительных ходатайств, быстро попал в огромную корзину для мусора. Майер, возможно, никогда нс стал бы Майринком, если бы Людвиг Тома, редактор, лениво ковыряясь своим зонтиком в мусоре, не проткнул рукопись Майера. Вытащив свой улов, Тома, по слухам, распознал в ней работу гения и опубликовал её. Вскоре

Майринк стал одним из постоянных авторов журнала. Его сатирический ум приводил в ярость разнообразных представителей истэблишмента. Через два года был опубликован сборник рассказов Майринка, после чего он стал признанным писателем. Его вкус к оккультному создавал в его историях особую атмосферу; необычные, пророческие черты его творчества проявились в полной мере в его первом романе «Голем». Первоначально роман был опубликован в 1913 году в Die Weissen Blatter, а когда спустя два года он вышел в виде отдельной книги, было быстро продано 200 000 экземпляров [38]. Книга сделала Майринка знаменитым и богатым. Вместе с Райнером Марией Рильке и Францем Кафкой, двумя современниками Майринка, сам он был одним из ведущих воспевателей Праги. Если сегодня образ темного, неопределенного и угрожающего центрально-европейского города ассоциируется с именем Кафки, следует вспомнить, что своё время сочинения Майринка вызывали у читателя такие же чувства. Прага имеет свою оккультную и алхимическую историю, восходящую к началу семнадцатого века. Эту историю Майринк сконцентрировал в своем нервом романе в атмосферу, густую от напряжения, озноба и высокой мелодрамы. Он создал вещь, одновременно являвшуюся и триллером, и метафизическим исследованием.

Пока Майринк находился на пути к литературной славе, с ним случалось много происшествий. Когда говорят, что жизнь писателя была причудливее, чем его книги, фраза воспринимается как клише. Но в случае Майринка такое замечание полностью соответствует истине. Густав родился в 1868 году. Он был незаконнорожденным сыном актрисы-еврейки, Марии Майер, и аристократа, барона Карла Варнбюлера фон унд цу Хеммин-гена — министра правительства Вюртембурга. О браке не могло идти и речи, но барон оказался щедрым и великодушным человеком: он платил за обучение Густава, вначале в Мюнхене, затем в Гамбурге, и в конце концов — в Праге. Позднее он создал трастовый фонд для своего сына, что позволило Густаву стать банкиром. Мать оставила его, когда он был ребенком, и чувство заброшенности и потери индивидуальности часто фигурируют в его романах. Это справедливо для «Голема», а*гак-же для его более поздних работ, таких, как «Зеленый лик» (1916), «Вальпургиева ночь» (1917), «Белый доминиканец» (1921) и его последнего романа «Ангел западного окна» (1927),

повествующего о Джоне Ди, маге времен королевы Елизаветы. Ощущение того, что он «чужой», оставалось с Майринком всю его жизнь. -

В1892 году Майринк женился; однако брак оказался неудачным, и в 1895 году он встретил Филомену Бернт, которая позднее стала его второй женой. Скандал, связанный с его любовным романом, добавил напряженности в его первый несчастливый брак. В это же время начались первые оккультные исследования Майринка, он погрузился в изучение йоги, масонства, алхимии, экспериментировал с гашишем и мескалином. Именно в это время Майринк становится членом нескольких оккультных организаций. Наряду с ложей Голубой Звезды, Майер становится также Архи-Цензором в Мандале Лорда Совершенного" Круга. Среди других обществ были Орден Просветления, Братство Древнего Ритуала Святого Грааля в Великом Востоке Ратмоса. В коротком рассказе «В чем польза дерьма белой собаки?» Майринк даже высмеивает себя. Главный герой рассказывает: «Следующая вещь, которую я сделал — погрузился в изучение истории тайных обществ. Не оставалось ни одного самого маленького секретного братства, к которому я не присоединился…» Позднее Майринк поддерживал контакт с немецким гуру Бо Ии Ра, долго переписывался с Анни Везант и получил похвалу от Рудольфа Штейнера (39]. Многие считали Майринка полноправным эзотерическим мастером. Остроумие и проницательность оккультиета-скептика Майринка благожелательно воспринимались в сфере, столь замусоренной легковерностью и самообманом.

Напряжение, с которым жил Майринк, взяло свбю дань, и он Пережил кризис, приведший его в лечебницу. Когда он поправился, ему пришлось столкнуться с другой проблемой. Разговоры о его связи с Филоменой Бернт привели к оскорблениям, и Майринку пришлось вызвать дЬух армейских офицеров на дуэль. Опасаясь его мастерского владения холодным оружием, они: не приняли вызов, заявив; что его незаконнорожденность исключает для него право на сатисфакцию. Тогда Майринк вызвал на дуэль весь офицерский корпус. В том же году Майринка об-: вийили в том, что он использует свою оккультную силу для то- ‘ го, чтобы оказывать влияние на своих деловых клиентов, осо-' бенно женщин. Против Майринка возбудили уголовное дела'

Хотя в итоге обвинения были сняты, он провел в тюрьме три ме-;

•1

. -I

ГЭРИЛЭЧМЕН

сяиа. В это время у него произошел временный паралич, возможно, вследствие грубого обращения со стороны охранников. Позднее он утверждал, что излечился благодаря занятиям йогой. К тому времени, когда Майринка выпустили из тюрьмы, его банк был уничтожен. Он остался без гроша. Вынужденный зарабатывать на жизнь пером, он пополнял свои средства временной работой в качестве представителя фирмы, продававшей шампанские вина — должность, от которой он, скорее всего, получал удовольствие.

В 1904 году скандал и общественный остракизм побудили Майринка оставить Прагу и перебраться в Вену. Здесь Майринк оставался недолго, и в 1906 году, после окончательного развода с первой женой и женитьбы на Филомене, он переехал в Баварию. Но только в 1911 году он прочно обосновался на озере Старнберг. Свой особняк он называл «домом у последнего фонаря». Здесь он написал «Голем» и другие романы, здесь он жил до самой своей смерти в 1932 году. К тому времени его слава минула, а в последние годы жизни плохое здоровье заставило его прекратить литературную работу. Хотя в «Големе» выведен целый ряд таинственных и эксцентричных персонажей — фирменная марка всех романов Майринка — основной звездой является сама Прага, особенно старое еврейское гетто. Созданный Майрин-ком образ темных, узких улиц и зловещих домов был подхвачен экспрессионистским кинематографом, который в то время был в периоде своего младенчества. Подтверждение можно найти в двух кинематографических версиях «Голема», снятых Паулем Вегнером, а также в классическом «Кабинете доктора Калига-ри».

Майринк натолкнулся на легенду о Големе, читая древнееврейские мистические тексты. Имеется несколько вариантов легенды, но в своей основе Голем — это неживое, похожее на человека, создание, обычно сделанное из глины и оживленное раввином или каббалистом. Если написать слово ЕМЕТН — жизнь — на его лбу, Голем просыпается, готовый выполнять приказы своего хозяина. Как правило, происходит что-то вроде вариации на тему «Ученик чародея», и Голем, подобно любым хорошим чудовищам-Франкенштейнам, выходит из-под контроля. Его можно остановить, только стерев первое Е со лба — оставшееся слово МЕТН означает смерть.

Неудивительно, что писатель заинтересовался волшебным созданием, которое чувствительно к силе слов. Но в романе Майринка Голем как таковой не появляется. Скорее Майринк использует его имя, чтобы изобразить нечто, похожее на изменчивое состояние сознания, разновидность психического тумана, имеющего отношение к героям книги. Подобно самому Майрин-ку, Атанасиус Пернат происходит из сомнительной среды, и на протяжении всей книги читатель остается в неуверенности, существует ли Голем реально или он — продукт воображения Пер-ната. Ситуация еще больше усложняется тем, что. Пернат также пребывает в неуверенности по этому поводу. К концу романа, вопрос о том, кто такой, или что такое сам Пернат становится зловеще неясным…

Древнееврейский Голем Ветхого Завета был недоразвитым эмбрионом, а в средневековой еврейской философии он связывается со словом hyle, которое означает вещество без формы — микрокосмическую версию хаоса и темной ночи накануне акта творения. Так и Пернат, до того как он нашел себя, был своего рода Големом, а темные углы и комнаты без дверей, по которым он блуждает, можно рассматривать как искривленные пути его «индивидуации». То же самое можно сказать о работе самого писателя, чьи мысли оставались во тьме и хаосе, пока не принимали форму в результате творческого акта. Как и многих литераторов периода раннего модерна, Майринка восхищал сам процесс написания книги, и вопреки роковому, мелодраматическому фону его жизни он разработал литературный сюжет, согласно которому темная, смутная интуиция находит живое и яркое выражение.

В то время, когда Майринк начинал писать «Голем», возможность Мировой войны была уже вполне вообразима, хотя 6 ней не слишком часто задумывались. К 1915 году, когда роман появился на книжных прилавках, Европа переживала убийственный кризис, до разрешения которого оставалось ещё три года. Майринк был не единственным художником, разглядевшим тень, которую отбрасывала надвигающаяся Первая миро-, вая война. Подобно многим другим, он считал, что европейская! буржуазная цивилизация прогнила настолько, что только ката-t строфа может её исправить: сровнять с землей всё лицемерие и! фальшь и проложить путь для нового мира. Эта тема вновь возникает в его втором романе «Зеленый лик», а также в третьем -1 «Вальпургиева ночь». В «Големе» разрушению подверглось^

ч

только еврейское гетто, но Майринк знал, что это только начало. С помощью своих оккультных исследований он увидел идеальный мир, царство духа, для которого физическая оболочка — не более чем тень. Приходит время, и скорлупа должна расколоться. Майринк верил, что Голем является одним из способов осуществить это великое дело, но можно без преувеличения сказать, что в 1918 году он очередной раз вышел из-под контроля.

 

Андрей Белый

Из всех саженцев, пустивших корни в России «конца века», ни один не был таким успешным, как антропософия. Это неуклюжее название Рудольф Штейнер дал своей переработанной в христианском духе версии учения мадам Блаватской [40]. Наряду с уходом от «тибетских учителей» в направлении более западной формы оккультизма, Штейнер ввел мощный элемент немецкой философской точности в оккультные рассуждения Блаватской. Штейнер родился в 1861 году в Кралевиче, в то время входившем в Австро-Венгерскую империю. Он сделал себе имя как исследователь Гете: еще юношей он отредактировал научные работы великого поэта. Затем он короткое время занимался архивом Ницше, который Элизабет Фёрстер-Ницше, сестра философа, организовала в Веймаре. Элизабет, вдова немецкого антисемита — позднее среди её личных знакомых появился Адольф Гитлер, — наняла Штейнера, чтобы он помог привести в порядок записи её брата, а также дал ей наставления по самым глубокомысленным элементам его философии. Возможно, не следует удивляться тому, что Элизабет была известна своей полной неосведомленностью и непониманием идей своего брата, как и в любых других идеях. Выполняя эту иедолгую работу, Штейнер имел возможность лично познакомиться с Ницше — если пребывание в одной комнате с душевнобольным философом можно считать знакомством — и сверхъестественным образом увидел его астральную форму. В последний период его жизни Элизабет одевала своего беспомощного брата в тогу и сажала около окна, где его пустой, неподвижный взгляд, большая борода и всклоченные волосы создавали впечатление великого пророка, вперившего взор в 6у-дущее. Его организм был разрушен сифилисом, и в 1900 году он умер.

В 1897 году Штейнер переехал в Берлин, где короткое время работал редактором литературного журнала. Потом он преподавал в Берлинской Рабочей школе, где ему удалось передать своей марксистской аудитории порядочный заряд немецкого идеализма. Его причудливый стиль принял ещё более эксцентричный характер, когда Берлинское Теософическое Общество попросило Штейнера прочитать лекцию об одной из Шгскеп Гете, «Зеленая змея и прекрасная Лилия». Лекция имела такой успех, что Штейнер был приглашен ещё раз, и зимой 1900 года он прочитал лекцию «Христианство как мистический факт», которая в большей или меньшей степени определила его дальнейшую карьеру: если раньше он держал свои эзотерические интересы в тайне от посторонних глаз, то теперь заявил о них открыто. В зрительском зале в тот вечер была женщина, которая стала второй женой Штейнера — Мария фон Зиверс, русская из Прибалтики, неудавшаяся актриса и убежденная теософка [41]. Сильная, честолюбивая фон Зиверс уже завоевала себе имя, переведя эзотерический бестселлер драматурга и последователя Вагнера, Эдуарда Шюре, «Великие посвященные» (1889). В 1902 году она поехала вместе со Штейнером (который всё еще был женат на своей первой жене) на Лондонскую конференцию Теософического Общества. По слухам, во время этой поездки она сказала Штейнеру, что Европе необходимо новое религиозное движение и что он, Штейнер, должен его возглавить. Штейнер согласился и вскоре стал Генеральным секретарем немецкого филиала Теософского Общества, вторым по влиянию после Анни Безант. Многие считали его самым блестящим эзотерическим мыслителем своего вре-мени. г

Штейнер порвал с теософией, когда Безант и С.У. Лидбитер попытались сделать нового Иисуса Христа из двенадцатилетнего Кришнамурти. Ещё до этого Мария фон Зиверс организовала для Штейнера поездку в Россию с лекциями, зная, что его христианизированная теософия встретит хороший прием у растущего числа «богоискателей» из среды интеллигенции. Но революция 1905 года сорвала эти планы, многие из богоискателей были вынуждены отправиться в изгнание. Штейнер прочитал свои лекции в 1906 году, в Париже, столице европейских изгнанников. Среди слушателей было много наиболее влиятельных фигур русского культурного Возрождения: Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус, Константин Бальмонт (друг Брюсова) и Николай Минский. К 1913 году, когда Штейнер прочитал серию лекций в Гельсингфорсе специально для своих русских последователей, в Санкт-Петербурге и Москве уже существовало несколько антропософских дискуссионных групп и секций.

В эзотерической системе Штейнера народная славянская душа играла важную роль. Он верил, что Россия является страной, которая больше всего подходит для того, чтобы открыть новую культурную эру, и многие мистически настроенные русские интеллигенты в это охотно верили. Русская душа, говорил им Штейнер, перешагнет и рационально-материалистический Запад, и мистически-духовный Восток, создаст новое, целостное сознание, в котором объединятся эти две противоположности. Странно, но многие заявления Штейнера о славянской душе перекликаются с замечаниями Германа Гессе о «русском человеке». Русский, говорил Штейнер, это «ребенок». «В русском мышлении две противоположные концепции могут править одновременно». «Русские не имеют ни малейшего понятия о том, что западные люди называют „разумной необходимостью"». Мадам Блаватская, говорил Штейнер, была типичной русской: она ударялась в крайности, мыслила нелогично и напоминала ребенка. Тем не менее именно эти качества позволяли ей интуитивно постигать глубокую, духовную правду- иногда!

Обращение Штейнера попало в цель, хотя не все русские интеллигенты были о нем высокого мнения. Философ Николай Бердяев считал, что антропософия оказывает «определенно порочное и разрушительное действие». Бердяев посетил лекции Штейнера в Гельсингфорсе, но они произвели на него плохое впечатление. Он видел в Штейнере разновидность черного мага, бросающего заклинания в зал. Последователи Штейнера казались ему «маньяками, находящимися во власти некой силы, не подвластной их контролю». «Когда они произносят магические слова: „Доктор (Штейнер) сказал", — кажется, что ими владеет некий демон…» Большое подозрение вызывала у Бердяева некая Анна Минтелова. Он называл ее эмиссаром Штейнера, «безобразной, толстой женщиной с глазами навыкате», сильно напоминавшей мадам Блаватскую. Минтслова «умело заигрывала с человеческими душами», а её влияние было «совершенно отрицательным и демоническим». Возможно даже, что она пыталась наложить проклятие на Бердяева или проводила что-то вроде удаленного гипноза. Он рассказывал, что однажды ночью в полусне увидел её лицо, парящее в углу его комнаты: «Его выражение было совершенно ужасным — лицо, казалось, обладало властью над всеми силами тьмы». Бердяев наблюдал также её странное исчезновение, когда она однажды среди бела дня растаяла в воздухе на Кузнецком Мосту в Москве. Ходили слухи, что Минтслова нашла тайное убежище в розенкрейцеровском монастыре или покончила жизнь самоубийством, потому что Доктор проклял её за неудачное исполнение миссии по обращению славян… [42]

Среди людей, попавших под колдовские чары Штейнера, был писатель, поэт и эссеист Андрей Белый. Борис Николаевич Бугаев (позднее взявший псевдоним «Андрей Белый») родился в Москве в 1880 году в семье всемирно известного математика и светской дамы. По настоянию отца Белый поступил на математический факультет Московского университета и закончил его в 1903 году. К этому времени отношение Белого к математике изменилось; благодаря музыке, которую он называл «звуковой математикой», он увлекся искусством и эстетическим выражением. Уже в семнадцать лет Борис писад стихи в стиле Гейне, Верлена и Метерлинка; в это же время он стал Андреем Белым, взяв псевдоним, чтобы не смущать своего прославленного отца. Белый жадно читал, и его любимым развлечением было усвоение философских систем и превращение их в художественную литературу. Он страстно увлекался Ницше, Шопенгауэром, Кантом, теософией, восточными религиями и был последователем русского религиозного философа Владимира Соловьева [43]. У Соловьева, чья философия оказала сильное влияние на русское Возрождение, Белый перенял идею, общую для его поколения — идею трансцендентальной реальности, постигаемой через символы. Он также усвоил веру в то, что современная эпоха подходит к концу и Россия вот-вот должна стать ареной катастрофического потрясения [44]. Впервые Белый обратил на себя внимание литературных кругов благодаря своей эксцентричной работе в прозе «Вторая Симфония» (1902); здесь он применил принципы музыкальной композиции к литературному произведению. Ни роман, ни эссе, ни поэма — еще три «Симфонии» были написаны Белым до того, как он приступил к своему первому роману «Серебряный голубь» (1909). Подобно Артуру Мэчену, Белый был одержим идеей конфликта между западным, европейским сознанием и примитивными верованиями. В романе московский поэт Дарьяльский устает от интеллигенции, он оставляет город и отправляется в сельскую местность, где присоединяется к мистической секте «Белые Голуби». Здесь под давлением беспощадного вожака секты, образ которого, как утверждал Белый, предвосхитил реального Распутина, главный герой втягивается в гибельный союз с «Матерью Бога», целью которого является рождение магического потомства. Роман был хорошо встречен — в своей рецензии Бердяев писал, что «современная Россия не создавала ничего более великого» — и наряду с Валерием Брюсовым Белый утвердился в качестве одного из вождей нового символистского движения.

В 1910–1911 годах Белый вместе со своей первой женой Асей Тургеневой (племянницей известного писателя) отправились в путешествие по Италии, Северной Африке и Святой Земле. Потом, весной 1912 года, Белый встретил Штейнера и вошел в его свиту. В конце концов, он уехал из России в швейцарский Дорнах, где помогал строить Штейнеровский 1етеа-нум, причудливо красивое сооружение, объединившее архитектурные стили экспрессионизма и модерна [45]. Хотя Белый критически относился к некоторым штейнеритам, он находил поразительные параллели между своими собственными идеями и идеями антропософии. В письме к поэту Александру Блоку — в жену которого Белый был безумно влюблен — он замечает, что «с осени 1911 года Штейнер начал говорить о… России, её будущем, душах её людей и о Соловьеве… Он считает Соловьева самым замечательным человеком второй половины девятнадцатого столетия, он знает о монгольской угрозе и утверждает, что с 1900 года в мире произошли огромные изменения, и что закаты солнца изменились, начиная с этого года…» [46].

Упоминание о «монгольской угрозе» приводит нас к одной из навязчивых идей Белого: вере в то, что над Россией нависла угроза с двух фронтов: вторжение азиатских орд с востока и успех западного рационализма и технологий, поглощающих подлинную славянскую душу. Эта озабоченность, часто доходившая до истерии, наполняет самое известное произведение Белого, роман «Петербург» (1916). Наряду с более поздним романом, автобиографическим «Котиком Летаевым», начатым во время его пребывания в Дорнахе, это самое антропософское из художественных работ Белого.

Роман возвращает нас к дням революции 1905 года, сюжет вращается вокруг радикального студента Николая Аблеухова и его отца, сенатора, приговоренного к смерти революционным трибуналом. Николаю поручено привести приговор в исполнение, и он выполняет поручение с помощью бомбы, спрятанной в банку из-под сардин. Эта почти комическая ситуация разворачивается на фоне лихорадочной панорамы из секретных агентов, предчувствий, необычных снов и астральных путешествий, которые становятся ещё более неопределенными из-за эксцентричного синтаксиса, свойственного Белому. Во всём этом посвященный читатель может разглядеть учение Штейнера, переработанное Белым. Николай Аблеухов отправляется в астральное путешествие во время сна и видит своего отца в образе языческого бога Сатурна. В системе Штейнера, Сатурн был первой ступенью в эволюции человеческого и космического сознания. Страшный Монгол также появляется во сне, вместе со «старым Тюрком». Тюрки были кочевниками не арийского и не семитского происхождения. Предполагают, что они пришли в Европу задолго до арийцев. В системе Штейнера тюрки связаны с монголами, и несут ответственность за изобретение логического мышления.

Особое впечатление на Белого оказала серия тайцых лекций, которые Штейнер прочитал в 1912–1913 годах и в которых он рассказывал об «активации эфирного тела». «Эфирное тело» — термин, который был взят Штейнером из теософии; он имеет отношение к разновидности «жизненного поля», оживляющего иащу физическую структуру; живые существа разлагаются после смерти, потому что их эфирно** тело высвобождается из физической структуры и более не поддерживает её. Штейнер учил, что, когда человек начинает ощущать эфирное тело, он испытывает чувство, подобное внезапной экспансии в пространство. «Он ощущает ужас;, никто не может избежать страха, который сдавливает душу; человек как будто выброшен в космос…» [47]. В главе, которая называется «Второе пространство сенатора»

Белый описывает фантастические гигшагогические видения, испытываемые отцом Николая в момент засыпания. «Эта вселенная возникала всегда перед сном; и так возникала, что Аполлон Аполлонович, отходящий ко сну, в то мгновение вспоминал все былые невнятности, шорохи, кристаллографические фигурки, золотые, по мраку бегущие хризантемовидные звезды на лучах-многоножках…» [48]. В части, озаглавленной «Последний суд», Николай также обнаруживает себя заброшенным в глубины космоса.

Книга имеет галлюцинаторный аромат, и если её читать достаточно долго, она определенно вызывает чувство, как будто вступаешь в иную реальность. Испытывал ли Белый подобные состояния сам, в чём он основывался на собственном опыте, а что взял из огромного количества прочитанных книг, остается неясным. То, что он имел неустойчивый характер, можно понять из отзывов о нем. Бердяев, хорошо знавший Белого, полагал, что он живет «страстным желанием полностью избавиться от своей индивидуальности», и говорил о его «чудовищном вероломстве и предательстве». Хотя Бердяев признавал его блестящим человеком, он говорил, что «нельзя полагаться на Белого абсолютно ни в чём». Он был чем-то вроде «маньяка»; одержимого страхами, мрачными предчувствиями, кошмарами и предубеждениями. Особый страх вызывали у него встречи с японцами и китайцами [49]. Евгений Замятин, автор классического романа-утопии «Мы» (1924), говорил, что Белый «всегда оставляет впечатление стремительности, полета, лихорадочного возбуждения», а его характер — это «математика, поэзия, антропософия; фокстрот…» Отношениям Белого и Штейнера были свойственны радикальные перепады. IH916 году Белый покинул Дорнах и возвратился в Россию, но Ася Тургенева отказалась последовать за ним, выбрав Доктора {50]. Последовало крушение иллюзий, и Белый публично отрекся от работы Штейнера. Потом, перенеся суровые испытания во время революции, он возвратился в Дорнах, но был отвергнут и Асей, и Штейнером. Белый провел два тягостных года в Берлине, а в 1923 году возвратился в Россию, где женился на ещё одной последовательнице антропософии, Клавдии Васильевой, и напи-сал ряд автобиографических произведений, одно из которых, «Воспоминания о Штейнере» (опубликованное только в 1982 году), рисует его идеализированный портрет. Хотя вначале Белый с энтузиазмом относился к большевикам, он быстро пОг нял, что все мечты о духовной революции пошли прахом. В отличие от своего современника Брюсова, он так и не нашел мес<* та в новой советской машине. Белый умер, почти забытый, в 1934 году. Но его «Петербург», исполненный в стиле высокого модернизма и пропитанный эзотерической мыслью, остается классикой, признанным шедевром.

 

Примечания

1. Прототипом Ларри Даррела, героя книги Моэма, бил, как говорят, Кристофер Ишервуд, ставший мастером йоги Прабхавананда в Калифорнии в тридцатые годы двадцатого века.

2. Есть основания подозревать, что Ана, как Бульвер-Лит-тон называл подземную расу высших существ, повлияли на «метабиологическое Пятикнижие» Бернарда Шоу, «Назад, к Мафусаилу». Оба автора изображают высшую цивилизацию интеллектуальных сверхчеловеков, отказавшихся от наслаждений плоти в пользу жизни, посвященной исключительно разуму> То, что в своих романах Бульвер-Литтон часто ассоциирует «высший тип» с социальными изгоями — отражение его собственного жизненного опыта — также перекликается с творчеством Шоу, считавшим себя полным чужаком и соглашавшимся с Ницше в том, что высший эволюционный тип найдет себя за пределами добра и зла.

3. Смотри «Первые и последние люди» и «Создатель звезд» Степлдона, а также рассказы, входящие в «Мифы Ктулху» Лав-крафта.

4. У.Б. Йитс, предисловие к «Акселю» в переводе Г.П.Р. Фин-берга (Лондон: Джарродс, 1925).

5. Уэллс Г.Г. Пища богов. Нью-Йорк: Эрмаупт Паблишинг Компани, 1965. С. 189–190.

6. Тема сверхчеловека породила сотни, возможно, тысячи по- \ томков в области научной фантастики. «Странный Джон» От- \ фа Степлдона, «Слэн» А£. Ван Вогта, «Больше, чем человек» Те-\ одора Старджона, «Конец детства» Артура Кларка и «Чужак ej чужой стране» Роберта Хайнлайна представляют собой самые\ известные из достижений в этой области.

7. Прозаику драматург Д.Б. Пристли, прочитавший поминальную речь после кремации Уэллса в Голдерс-Грин 16 августа 1946 года, был ещё одним, более убежденным сторонником идей Данна, а также идей ПД. Успенского.

8. На сегодняшний день имеется только одна подробная книга о жизни Блэквуда — Эшли М. Человек звездного света: удивительная жизнь Элджернона Блэквуда. Лондон: Констебл, 2001. Книга Джоши С.Т. «Странная сказка» (Остин, Техас: Изд-во Техасского ун-та) является объемистым и исчерпывающим исследованием творчества Блэквуда, В настоящем разделе я использовал обе книги.

А Уже в 1962 году Джеральд Туф, библиотекарь «Общества Внутреннего Света», бокового ответвления «Золотой Зари», созданного оккультным психологом Дайн Форчун (Виолетт Ферт), попытался связаться с Блэквудом во время спиритического сеанса. Среди участников сеанса была поэт и исследователь Блейка Кэтлин Рейн. Хотя сам Блэквуд твердо верил в реинкарнацию, он полагал, что душа не остается неизменной после смерти, и поэтому пренебрежительно относился к спиритизму: Его собственная вера заключалась в том, что индивидуальная душа сливается с коллективным космическим разумом, из которого вотикают новые души. Они могут наследовать качества ушедшей души — так Блэквуд представлял себерегткар-нацию.

10. Странно, но Мэчена и Блэквуда связывало нечто большее, чем магия. Наряду с оккультной деятельностью в «Золотой Заре», АЗ. Уэйт работал лондонским управляющим на фирму Хорлик, производившую солодовое молоко. Блэквуд, как мы помним, работал в фирме, занимавшейся порошковым молоком. В 1903 году Уэйт убедил свою компанию начать выпускать популярный журнал The Hotiick's Magazine and Home Journal Всего вышло восемнадцать номеров журнала. Кроме самого Уэйта, здесь печатались Эвелин Андербилл (писательница-мистик и член «Золотой Зари»), Эдгар Джепсон и Мэчен. Из опубликованного в журнале наиболее примечательна работа Мэчена «Белые люди».

11. Наряду с идеями таких мыслителей, как Уильям Джеймс и Ницше, Успенский использовал в своей книге много идей математика Чарльза Г. Хинтона. В начале девятнадцатого века в серии пользовавшихся успехом книг Хинтон популяризировал пред-

Темная Муза 8-7878

ставленые о «четвертом измерении*, существующем параллель-но нашим трем обычным. Его работа оказала влияние также на Г. Уэллса, который использовал идею Хинтона в своем первом романе «Машина времени*. Более подробную информацию о Хинтоне и Успенском можно найти в «Тайной истории сознания* (Массачусетс: Линдисфарн, 2003).

12. В «Блистающих вратах* (1914) Дансени изображает двух грабителей, проникающих на Небеса. Взломав входной замок, они обнаруживают только бездну. «Звезды. Яркие, огромные звезды. И никаких небес.-* — заявляет один из них.

13. Эймори М. Биография лорда Дансени. Лондон: Коллинз, 1972. С. 46.

14. Там же. С. 47.

15. Там же. С. 72.

16. Психиатрическая деятельность Бака включала методы, которые сегодня мы сочли бы неприемлемыми. В начале своей карьеры, в соответствии с викторианской верой в то, что мастурбация вызывает интеллектуальное бессилие, Бак ввел метод «привязывания* пениса, чтобы пациенты мужского пола не могли заниматься онанизмом. Результаты были сомнительными, и эта практика вскоре была прекращена. Позднее Бак использовал гинекологические операции для лечения психических заболеваний у женщин, и снова с сомнительными результатами. Его соображения, дикие для нас, соответствовали интересу к эндокринологии, типичному для того времени, а поиски новых методов были подсказаны неудовлетворенностью в результатах лечения. Потом Бак отказался от хирургии, и в последние годы лсизни разра — батывал планы самостоятельной терапевтической коммуны — идея, на многие годы опередившая своё время. Более подробно вклад Бака в психиатрию описан в книге Питера А. Речнитзера «Р.М. Бак* (Кембридж: издательство Кембриджского Ун-та, 1986).

17. Бак Р.М. Космическое Сознание. Нью-Йорк: Даттон, 1966. С. 9–10.

18. Бегли Ш. Религия и мозг. //Newsweek, 14 мая 2001.

19. Более подробную информацию можно найти в моей книге «Отключите свое сознание: мистические шестидесятые и темная сторона Эпохи Водолея*. Лондон: Макмиллан, 2001. С. 337–340.

20. Бак. С. 4.

21. За пределами оккультных кругов имя Успенского иногда всплывает в книгах по популярной математике, что поддерживает ошибочное мнение о том, что он сам был математиком. Хотя Успенский интересовался математикой, как и его отец, он никогда не был профессионалом в этой области; он никогда не работал в университете, и мы могли бы назвать его «выпавшим». Благодаря его рассуждениям о высшем пространстве, его часто упоминают, порой с непреднамеренно комичными результатами. Так в «Гиперпространстве» (Оксфорд: Изд-во Оксфордского ун-та, 1995. С. 65–67) физик Мичио Каку отмечает глубокий интерес Успенского к многомерному пространству и влияние его идей на таких писателей, как Федор Достоевский. Учитывая, что Достоевский умер в 1881 году, когда Успенскому было шесть лет от роду, его влияние должно было быть и в самом деле великим. Тем не менее, если поверить необычным теориям самого Успенского, нельзя исключить, что он мог оказать влияние на Достоевского. Частью его странной теории о «вечном возвращении» был необычный вариант реинкарнации, в котором после смерти человек возрождается вновь, но в прошлом, а не в будущем. Так что, учитывая особые взгляды Успенского, он мог после своей смерти в 1947 году вернуться во времена Достоевского и оказать на него влияние, которое Мичио Каку так великодушно ему приписал. Вечное возвращение было одной из основных тем для Ницше, чьи идеи действительно сильно повлияли на Успенского.

22. Хотя Д.Б. Пристли хотел познакомиться с Успенским, ему это не удалось, поскольку Успенский категорически отвергал все его предложения о встрече. Тем не менее в своих пьесах «Время и семья Конвей» и «Я был здесь раньше», в книге «Человек и время», а также в своей последней книге «Над длинной, высокой стеной» Пристли использовал и популяризировал идеи Успенского — всегда, как и Успенский в отношении Гурджиева, признавая их автора и источник. Прискорбно, по крайней мере, с моей точки зрения, что в свой постгурджиевский период Успенский стал избегать контактов с окружающими; подчас его поведение граничило с паранойей. Если бы он сделал жест доброй воли и встретился с Пристли, его последние дни не были бы такими трагичными; более того, эти дни, возможно, вообще не стали бы для него последними.

23. Он также верил в то, что для славы больше подходят име-па, в которых за дактилем следует хорей, например, как в имени Бенджамена Франклина.

24. О Кроули написано множество книг. Лучшей остается книга Джона Саймондса «Великий Зверь* (1951), позднее исправленная и переизданная как «Повелитель мрачного царства. Алистер Кроули, его жизнь и магия* (1989). Совсем недавно вышла книга Мартина Бута «Жизнь мага* (2000). Жизнь Кроули с точки зрения его приверженца описана в книге Израэля Регарди «Око в треугольнике* (1970).

25. Кроули А. Откровения Алистера Кроули. Нью-Йорк: Бантам Букс, 1972. С. 7.

26. М. Бут, предисловие к «Избранным стихотворениям Алистера Кроули* (Лондон: Крусибл, 1986), с. 17.

27. Полную информацию об отношениях Нойберга с Кроули можно найти у Джина Овертона Фуллера в «Магической дилеме Виктора Нойберга*.

28. Сомнения в том, как произносится Machen, побудили Сирила Коннолли заметить, что «если бы меня звали Артур Мэчен, я бы добавлял к своей подписи J*uфмуется с Брэкен “, ибо ничто не вредит так продаже книг, как неясность с произношением имени автора*.

29. Мэчен потерял работу в Evening News в 1921 году, после того как преждевременно написал некролог на лорда Альфреда Дугласа. В некрологе Мэчен употребил слово «выродок*. Якобы усопший Дуглас был очень даже жив и предъявил иск. Evening News пришлось заплатить Дугласу 1000 фунтов стерлингов в качестве компенсации, а Мэчен был уволен.

30. Мэчен, однако, был невысокого мнения об Уайлде, которого называл «толстой французской прачкой*.

31. Мопассан проявлял щедрость по отношению к менее преуспевающим писателям; некоторое время он помогал Вилье де Лиль-Адану.

32. Шарко коллекционировал то, что мы могли бы назвать демонической эротикой, свое свободное время он проводил внимательно рассматривая работы Фелисьена Ponca и других менее известных художников эксцентрического жанра.

33. Английский перевод «Орля* появился в 1890 году в сборнике, который назывался «Современные призраки*, за семь лет до «Человека-невидимки* Уэллса. Конечно, и до этого во многих поколениях передавались небылицы и народные сказания, в которых фигурировала невидимость, но Мопассан, вероятно, первый предложил научное объяснение этого состояния.

34. Это имя ассоциировалось с самим Мопассаном; «Орля» — так он назвал воздушный шар, на котором в июле 1887 года отправился в путешествие из Парижа в Голландию. Хитроумный карьерист, он выкидывал разные фокусы, чтобы способствовать изданию сборника произведений, в который входила и эта вещь.

35. Тем не менее из них двоих Стриндберг был, определенно, более глубок. При всем техническом мастерстве Мопассан, подобно его современникам импрессионистам, жил на поверхности. Возможно, Колин Уилсон не сильно преувеличил, когда сказал, что Мопассан — «самый безмозглый из всех великих писателей».

36. Он был, конечно, значительным художником.

37. Приблизительно тогда Йитс познакомился со Стриндбер-гом. Позднее в своих мемуарах Йитс отмечал, что в то время драматург был занят «поисками философского камня».

38. История о том, как Майринк продал свой роман издателю Курту Вольфу, превратилась в легенду. «Я хорошо помню визит Майринка, — рассказывал Вольф. — Джентльмен аристократической наружности и безупречных манер, немного прихрамывающий. Он имеет честь, как он выразился, предложить фирме свой первый роман, хотя у него пока нет отпечатанного текста. Он записал его на диктофон, который принес вместе с рукописью первой главы. Он хотел бы достигнуть договоренности по роману сразу, до возвращения в Мюнхен, куда он уезжал па следующий день. Chi не требовал обычных гонораров, но хотел немедленно получить плату в размере десяти тысяч марок в обмен на все права на издание… Не буду ли я так добр, спросил он, прочитать страницы… и принять решение? «Захваченный врасплох и растерянный, я прочитал рукопись… от меня ожидался определенный ответ: да ши нет. Я находш ситуацию нелепой, но мне хотелось показать, что я могу сохранять спокойствие — и я сказал да». Курт Вольф. Портрет в очерках и письмах/Под ред. Майкла Эр-марта. (Чикаго; Лондон: Изд-во Чикагского ун-та), с. 12–13.

39. Майринк был другом Фридриха Экштейна, венского оккультиста, который, согласно легенде, первый познакомил Рудольфа Штейнера с доктринами теософии, передав тому экземпляр «Эзотерического Буддизма» А. Сипнета.

40. Антропософия означает «мудрость человека* в противоположность теософии — «мудрости богов*.

41. В интересном ракурсе первый брак Штейнера с вдовой Анной Ойнике изображен в кн. Уэбба Дж. Оккульный истеблишмент (Ласалль, Иллинойс: Оупен Корт, 1976), с. 64.

42. Бердяев Н. Мечта и реальность. Лондон: Джеффри Блее, 1950. С. 192–194. Автобиография Бердяева является важным документом русского «Конца века*, и Штейнер был не единственным из оккультистов или мистиков, изображенных с предубеждением. Неудивительно, что эксцентричный марксист, ницшеанец и русский ортодоксальный экзистенциалист Бердяев находил много неправильного в том, что происходило в «высоко заряженной и напряженной атмосфере русского культурного возрождения начала двадцатого века*. Бердяев, например, очень критично относился к влиянию, которое оказывали Дмитрий Мережковский и его жена, поэтесса Зинаида Гиппиус, на настроения того времени. Мережковский, смешивавший рассуждения о сексе, грядущем Боге-Человеке и Атлантиде, «жил в атмосфере нездорового, напористого сектантского мистицизма*. Его жена, с которой Бердяев короткое время поддерживал дружеские отношения, имела «глубокое понимание других людей, смешанное со способностью причинять им боль. В ней было что-то змеиное. Она была хрупкой, проницательной, блестящей и полностью лишенной человеческого тепла*. С. 144–145.

43. Владимир Соловьев (1853-1900), сын знаменитого историка, который был также и священником, отрекся от своей ранней материалистической философии после того, как пережил первое из серии своих мистических видений, в коих ему являлась Святая София. В 1872 году в вагоне второго класса поезда Москва-Краков Соловьев увидел, как молодая девушка, сидевшая напротив, превратилась в олицетворение святой. После этого Соловьев оставил изучение науки в Московском Университете и поступил в духовную академию. В 1874 году вышла его книга «Кризис западной философии*, где утверждал, что западная философия с помощью рационалистического знания пришла к тем же истинам, которые были утверждены духовными размышлениями. Затем Соловьев занялся. изучением работ Сведенборга. В 1874 году, во время своего годичного творческого отпуска, он изучал индуистские, гностические и средневе-новые тексты в Британском Музее, где ему второй раз явилась София. Вдохновленный своим видением, он немедленно отправился в путешествие в Египет, где привлек некоторое внимание тем, что в летнюю жару носил длинное черное пальто и цилиндр. Во время посещения бедуинов в Суэцкой пустыне — Соловьев верил, что они обладают тайными каббалистическими учениями — он потерялся и провел ночь в одиночестве. Утром его разбудил аромат роз, и ему в третий раз явилась София. Возвратившись в Россию, он стал проповедовать «цельную жизнь» и получил определенную поддержку от Достоевского. В конце жизни он был одержим апокалиптическими видениями и написал книгу «Война, прогресс и конец истории», а также короткий рассказ «Антихрист».

44. «…в тот период пришлось ему развивать парадоксальнейшую теорию о необходимости разрушить культуру, потому что период истории изжитого гуманизма закончен, и культурная история теперь стоит перед нами, как выветренный трухляк: наступает период здорового зверства, пробивающийся из темного народного низа (хулиганство, буйство апашей)… Все явления современности разделялись им на две категории: па признаки уже изжитой культуры и на здоровое варварство… Христианство изжито: в сатанизме есть грубое поклонение фетишу, то есть здоровое варварство». Белый А. Петербург / Пер. Д. Макдаффа (Лондон: Пенгуип Букс, 1995), с. 399.

45. Работа над Тетеанумом началась в 1913 году и была закончена в 1920 году. В канун нового, 1922 года здание, состоявшее из двух огромных куполов, целиком построенных из дерева, сгорело дотла. Причина пожара до сих пор неизвестна, но ходили упорные слухи, что здание подожгли нацистские группы в качестве акта оккультной войны. В 1928 году, через три года после смерти Штейнера, был открыт второй Iетеанум, построенный из усиленного бетона. Возведенный также по проекту Штейнера, он стоит по сегодняшний день и остается центром антропософского движения.

46. Цитируется в предисловии Дэвида Макдаффа к его переводу «Петербурга», с. xix.

47. «Петербург», с. xix.

48. Тамже. С. 179.

49. Бердяев. С. 195–196.

50. Ася Тургенева, талантливая художница, хранила преданность Штейнеру; её гравюры на оконных стеклах второго Гете — наума и сегодня можно видеть в Дорнохе.