И настал вечер, когда они — втайне друг от друга! — покинули Бриллиантовый дворец, чтобы поскорее добраться до ракеты. И каждый хотел лишь одного — взорвать, превратить в прах корабль, нацеленный к Земле, ждущий завтрашнего утра, чтобы в клубах дыма и в грохоте умчать всех троих домой.

Месяц жизни на этой планете, которую космонавты могли бы по праву назвать Счастливой, а местные обитатели нарекли Леа, промчался, как волшебное видение. Да, таким он и был, этот месяц, по крайней мере для двоих из них — для навигатора Тима Келли и молодого бортмеханика, которого иначе, как Эй-ты-Джим, никто и не называл.

Другое дело — третий член экипажа, пастор Абрахам Крос. То, что он узрел на планете Леа, смутило его крепкую прежде веру во всевышнего, привело к опасным, греховным выводам. А ведь не кто-нибудь, а именно он сам, преподобный отец Крос, месяц назад, когда ракета подходила к планете и взору космонавтов открылись очертания диковинных городов, возопил:

— Населена! Она населена! Ракету нашу направил сам господь бог! — И затянул торжественный псалом.

Еще бы, присматривать за благочестием космонавтов, среди которых частенько встречались нарушители Христовых заповедей, было лишь второй задачей пастора. Главное же — обращение в истинную веру разумных существ, встреться они только в обители космоса. С тех пор как «Воинствующие во Христе» дорвались до власти в Штатах, каждый космический экипаж «разбавлялся» пастором, и вот Абрахам Крос оказался первым из Воинствующих, обретшим в далеком пути братьев по разуму. Здесь можно было отличиться, дойти и до самого апостольского звания.

— За дело, братья, за дело! — шептал он, осеняя знамением крестным наплывающую на иллюминаторы планету. — Божьим словом! Огнем и мечом!

Но нет легких путей к ангельскому чину.

— Господи боже! — воскликнул пастор, выйдя из ракеты к гудящей, а точнее, жужжащей толпе странных существ. — Но это же, это же…

— Пчелы! — гаркнул Эй-ты-Джим и захохотал. — Гигантские пчелы!

Жужжание между тем становилось оглушительным. Метровой высоты пчелы-леаниты в развевающихся на ветру туниках все прибывали и прибывали. И нет чтобы в покое и смирении глазеть на чудо техники — ракету. Напротив, поистине бесовский танец разворачивался вокруг гонцов Земли: на вертикалях, виражах, в ритме вальса. Да, именно в ритме вальса разворачивался танец бесов, и пока он разворачивался, одна из пчел, шевеля лапами, облетела космонавтов, и тотчас же головы всех троих украсились не то шлемами, не то очками. Ну и мир открылся кругом! Пейзаж, доселе унылый, засиял всеми красками, а грубое жужжание леанитов трансформировалось в прекрасную и единую мелодию.

Моральное состояние пастора дало трещину, которая со дня на день катастрофически расширялась. Благоуханная атмосфера планеты, давно превращенной леанитами в цветущий сад грандиозные города, каких на Земле не сыщешь, — нет, проповедь здесь была ни к чему.

— Их тоже господь бог сотворил по своему образу и подобию? — поддел однажды пастора Эй-ты-Джим.

— При чем тут господь? Сии твари лишь насекомые, — отмахнулся пастор, но уверенности в его тоне не было.

— Насекомые! Да они поумнее нас с вами. Взгляните на их постройки, на их искусство. А рисунки, а музыка! А танцы!

— Гамадрила, лисица, тетерев — они тоже пляшут, — упорствовал пастор, — чем порядочней тварь божия, тем она меньше пляшет.

— А наука, — капал в душу пастора молодой бортмеханик. — Их карманные телепатические устройства связывают каждого с каждым.

— Враки, — бормотал пастор.

— Или вот мы. Появились с треском, грохотом, на ракете. Но они ведь не перестали верить в своего бога — Великую Пчелу. И пожалуй, пастор, на Голгофу тут никто за вами не проследует.

— Умолкни, богохульник! — взревел пастор унтер-офицерским баском. — Умолкни и памятуй: ждет тебя на Земле крест электрический!

— Говорил Христу сосед по кресту, — хмыкнул Джим. Здесь на чужбине он почему-то перестал бояться этой адской новинки, введенной в Штатах идеологическими работниками во Христе. Но факт оставался фактом: Христовы заповеди были вроде бы ни к чему.

Не убий! Но на планете ни одного хищника, только травоядные. Местные жители добродушны, беззлобны, кротки; стол их исключительно вегетарианский; о войнах здесь и речи быть не может, да и само понятие «война» неведомо лучезарным леанитам.

Не укради! Но всеобщее изобилие, с одной стороны, и скромность в потребностях — с другой, исключают в леанитах и этот искус. Вот и выходило: препровождать на Голгофу, откуда открываются сияющие дали учения, некого, учить незачем, некем руководить.

Нет, не должны были земляне узнать об этой планете, о жизни такой. Идейные устои, на коих зиждилась власть Воинствующих, претерпели бы значительное потрясение, но еще прежде начало бы трясти самого пастора на электрическом кресте током в 220 вольт.

Власть есть власть, и она не простила бы верному слуге правды о Леа. «Говорил Христу сосед по кресту!» — вспоминал иногда пастор зловещие стишки Эй-ты-Джима и криво усмехался.

И что толку, коли последующие поколения возведут Кроса в мученики и ангелы. При жизни хорош высокий чин, при жизни! Карьера мученика не устраивала дальновидного пастора. Вот почему решил он уничтожить ракету и проворно спешил к ней под сенью ночной темноты.

Теперь о навигаторе Тиме Келли. Этот чуть грубоватый парень всякого хлебнул на своем веку, и сомнения, если речь шла о хорошем куске от пирога жизни, редко терзали его заматерелую душу. Но теперь терзали. Разумеется, сомнения его были совсем не те, что у идеалиста, мистика и искателя конструктивной правды пастора Абрахама Кроса.

Богатств Леа хватило бы на миллион таких, как Тим Келли. Он прямо захрипел, когда впервые увидел увесистый бриллиант в одном из заурядных храмов Великой Пчелы, захрипел и бросился к сияющему гранями булыжнику. Двумя жуткими ударами он сокрушил двух служек-леанитов и овладел бриллиантом — отныне он мог приобрести парочку банков, из тех, что покрупней, и состав цистерн с виски, чтоб угощать всех и себя.

Служки-леаниты совсем не обиделись на удары. Не только не обиделись, но, ласково жужжа, приятно протанцевали вокруг Келли, остервенело озирающегося кругом с пудовой драгоценностью у груди, и отвели его в подвальчик при храме, до отказа набитый почти такими же кристаллами. «Бери, бери больше, добрый Тим Келли», — говорил весь их вид.

Десятки таких храмов с точно такими же подвальчиками обнаружил счастливчик Келли в течение нескольких ближайших дней и перестал быть счастливчиком. Он понял: каждый житель Земли может стать обладателем такого же камня, а значит, находке грош цена. Он знал толк в рыночных законах спроса и предложения, он кожей ощущал действие знаменитой формулы «товар — деньги — товар». Кроме того, он отдавал себе отчет и в том, что львиная доля его личной добычи при возвращении реквизируется Воинствующими братиями на алтарь отечества, и нечем ему будет откупиться от правосудия, а откупаться требовалось позарез…

Да, не случайно Келли стал космонавтом. Чего уж там скрывать, бежал бежал, бедолага Тим от лап правосудия с грешной Земли по той причине, что один стоил десятка таких, кто активно делал планету грешной. Несколько зверских убийств, парочка ограблений поездов, сотня налетов со взломом — с такой биографией сунешься в отдел кадров далеко не каждого предприятия. Это ведь именно он, Тим Келли, вошел однажды в зал заседаний окружного суда. И не просто вошел. Ввалился, держа, как хоругвь, на вытянутых руках тело только что задушенного им шерифа.

— Встать, мерзавцы, когда к вам входит джентльмен, — рявкнул Тим заседателям и присяжным, а полицейские и так стояли, швырнул труп на стол, манипулируя пулеметом, прыгнул в окно — и был таков без единого выстрела!

Да, найти столько драгоценностей — значило ничего не найти. Оставалось одно — оставаться; впрочем, не так уж и плохо жилось Тиму Келли на Лea в его Бриллиантовом дворце. Вот только зануда пастор несколько поднадоел с ханжескими речами, ну да Тим поставит попишку на свое место, иже еси! Да еще не производили тутошние пчелки мяса и виски, так ведь и в Штатах виски подорожало — не подступишься, и на закуску скидка не предвиделась. Что же касается спиртного, так Тим его уже гнал из местных замечательных плодов, уже смастерил аппарат — золотые руки были у навигатора Тима Келли!

Бортмеханик Джим крался в фиолетовой тьме ущелья, не включая фонаря. Он постоянно оглядывался, опасаясь слежки со стороны фанатика пастора, который, по мнению Эй-ты-Джима, костьми ляжет, но донесет начальству во Христе о новоявленной планете. Он давно заметил, что пастор нет-нет да и взмахнет иногда руками, будто крыльями, точно звание ангела уже утверждено за ним тайным и открытым голосованием братии. Да что пастор! Приходилось опасаться и этого флибустьера Келли, который к вечеру успевал нализаться, лез целоваться, плакал и клялся, что он еще посчитается кое с кем там, на благословенной Земле.

Джим вздрагивал и останавливался, его слух тревожно ловил шорохи и хрусты чернильной ночи чужих гор, и чудилось ему, будто во мраке зарослей плачет, как нетопырь и рычит подгулявший навигатор. Мороз пробегал по коже юнца Джима от этих шакальих завываний, но он убеждал себя, что все ему лишь мерещится, и понапрасну так убеждал он себя, ибо, как знает читатель, Тим Келли и в самом деле в этот момент продирался через буераки и репейники в сторону ракеты, и свирепый рык мог на этой беззлобной планете принадлежать только ему.

Далеко не все устраивало Джима в его родной стране. Великое множество старых книг находилось под запретом, а новые выпускались под строжайшим надзором святой цензуры; в кино и театрах шли только те представления, что устраивали официальных представителей Учения, остальные не разрешались. Мучил Джима и квартирный вопрос — жилищный кризис давно стал нормой быта в Штатах, ибо церковники научно обосновали необходимость проживания в кельях, выдернув из библии благостный афоризм: в тесноте да не в обиде!

Но Джим обижался. Молодые силы кипели в нем, и мысленно он не раз примерял их к крепости власть имущих церковников. Увы, соотношение было не в его пользу. Но теперь в нем горела новая надежда — правда о Лее всколыхнет оболваненные массы. И правду принесет он — Эй-ты-Джим!

«Всколыхнуть-то всколыхнет, — сомневался он, — но к тому времени, когда правда о Леа станет достоянием широких слоев, монополия церковников успеет окончательно изгадить невинную Леа. Гангстеры хлынут сюда якобы затем, чтобы обратить леанитов в истинную веру, заварят кашу, которую потом вовек не расхлебать. Нет, нельзя допустить такого. Взорвать, взорвать ракету. И человек, у которого хватит на это решимости, есть — это он, Джим! Власть имущие сочтут экспедицию погибшей и поскупятся слать сюда вторую экспедицию. А со временем… со временем приятели Джима прилетят за своим другом на Леа, и все узнают о его подвиге!»

Так размышлял молодой бортмеханик Джим, и экстаз подвига заливал его душу. Он шел все быстрее и быстрее, покуда, наконец, не побежал, спотыкаясь о камни, проваливаясь в невидимые трещины.

Три человеческие тени появились у ракеты почти одновременно, все с разных сторон. Три длинных луча прошили фиолетовый сумрак поляны и с сухим треском вонзились в топливный бак корабля. Столб огня метнулся в самое поднебесье и осветил три непоколебимые фигуры. Пастора, воздевшего вверх золотое распятие и сборник статей отцов Учения; навигатора Тима Келли с ожерельем на шее и бутылкой в руке; Эй-ты-Джима — с лучеметом наизготовке. И каждого поразило спокойствие остальных.