…Дело было странным. То есть, черт, настолько странным, что черные, посовещавшись, решили обратиться к Папе Лякуру — как он сам себя именовал и как величали его окружающие. Возможно, он действительно был Лякуром, и уж точно был чьим-то папой, но самым главным являлось то, что он был жрецом вуду, а точнее, сказать, бокором, черным колдуном. К нему обращались в совершенно неразрешимых ситуациях. Или когда для понимания вопроса, а следовательно, для следующих верных действий не хватало голов смотрящих за этим черным районом, или же когда дело было каким-то не просто необъяснимым с точки зрения людей здравых и серьезных, но отчетливо наводило на мысль о какой-нибудь сверхъестественной херне. Черные жили в районе Нового Орлеана, а если верить карте — так и даже в нем самом, но забывать о том, что вуду в Луизиане настолько сильно, что признано отдельной ветвью этой религии, а для многих местных — и образом жизни, пожалуй, не стоит. Или же когда просто требовалось поговорить с действительно умным человеком.

Папа Лякур принял делегацию в своем доме, как обычно, и внимательно выслушал. А дело было, скажем так, точнее, начиналось оно, достаточно обыденно. На одной из самых дурных окраин Нового Орлеана, который так и не оправился толком после пламенного привета от природы, а если точнее, в одном из его, скажем так, кварталов, а если уж совсем выкобениваться и придираться к словам, то в одном из тамошних домов, в определенные дни происходили сделки.

Ну, нельзя сказать, что там происходила торговля многотонными партиями наркотиков, ослу понятно, что эта ниша принадлежит правительству любой страны в своей стране и конкурентов оно не потерпит, или торговлей органами в массовом масштабе, или живым товаром, но, однако, для истинности картины, стоит уточнить, что там не продавали и по пакету травы. Сделки были крупные и деньги крутились довольно солидные. А потому, в отличии от остальной компании, ошивавшейся по тамошним улицам и склонной к криминалу ничуть не меньше, но постоянно пьяной или накуренной до такой степени, что не соображала, собственно, где она и находится, этот дом охранялся ребятами посерьезнее. Если там и раскурились на удачу, то, максимум, косячок на троих. Выдавали тружеников красные белки глаз и плевки, похожие на вату, усеивавшие площадку перед домом.

Ближе к вечеру, к этому дому, какой-то странной, равнодушной походкой, не то, чтобы нога за ногу, но и несясь, как перепуганный рысак, а заодно и не пялясь по сторонам, подошел белый человек, что было диким уже само по себе.

Выглядел этот белый достаточно обыкновенно, а точнее, более, чем обыкновенно. Да и вел себя абсолютно естественно, каковые факты, видимо, и позволили ему пересечь, сохранив башку на плечах, то огромное расстояние от моста, делившего Новый Орлеан, до описываемого нами дома. Полиции тут сроду не бывало, копов никогда не интересовало, что происходило в этой части города — ниггеры занимались своими делами, а если часть товара попадал в соседнюю часть города, для белых дураков — да и плевать на это, в конце концов. Время от времени городское управление, получив перцу под хвост, оживлялось, а уж ближе к выборам, разумеется, такие нездоровые вспышки активности на него нападали регулярно и происходило что-то вроде рейдов, «для искоренения, очистки нашего города… от этой заразы… завоевания… идеалы» — но черных то заблаговременно кто-то предупреждал, или же они попросту разбегались по окрестностям и черта с два ты кого-нибудь в этих зарослях и болотах отыщешь. Да и охота была.

Тем не менее, это белый привлек их внимание. Хотя бы тем, что он был действительно… Странен. Одет он был в поношенную старую куртку военного образца, той самой, разумеется, модели «М-65», которую нашивал небезызвестный Джон Рэмбо, с бесчисленными карманами, с оборванными шевронами, застегнутую на все пуговицы, несмотря на теплую погоду. Из под нее виднелись штаны, пошитые, казалось, совсем уже из какого-то брезента, с карманами на бедрах, коленях и, кажется, даже на щиколотках, тоже, разумеется, военного какого-то образца. Обут этот искатель приключений был в нечто среднее между высокими кроссовками и военными летними ботинками, при взгляде на которые первое приходившее на ум слово было «изнасилованные». В общем, выглядел он, мягко сказать, не ахти. Правда, присмотревшись к нему, недреманные часовые поняли, что одеяния его, хоть и ношеные, и видавшие виды, очень далеки еще от признаков распада. Рабочая, пользованная по назначению, одежда — вот и все. Сам белый росту был среднего, а может, и чуть выше, во всяком случае, рядом с рослыми парнями на высокий рост он не претендовал. Лет ему скакнуло уже, скорее всего, за сорок, лицо его было сильно обветренным и загорелым, а кожа на носу слегка шелушилась, словно обгорев, обветренными и загорелыми были и его руки. Он был усат, бородат и длинноволос. Не мылся он, судя по всему, тоже пару недель — запах от него шел стойкий, уверенный запах парня, который предпочитает спать, не раздеваясь. Волосы свалялись и спутались, борода с усами тоже не отказались бы как от расчески, так и от ножниц, но владельцу всего это было, судя по всему, на это наплевать. В общем, белый, как и его костюм, нуждались в стирке и мытье. Это было заметно даже этим неграм, которые о том и другом вспоминали, попадая под дождь.

Бомж? Вряд ли. Не был он ни пьян, ни обколот, ни обкурен, не было в нем и той надломленности, что всегда выдает бомжа, даже если обрядить его во фрак. Выражение лица его, спокойного и равнодушного, все же выразило, наконец, какую-то эмоцию, по мере его уверенного приближения к дому, что столь сурово охранялся. Но эмоция была тоже не к месту. Эдакий изучающий интерес пресыщенного наблюдателя за живой природой. Парни насторожились. Ну, ладно, ладно. «Насторожились» — это, пожалуй, сильно сказано. Скажем так, уделили ему толику внимания.

Белый, не ускоряя шага и не замедляя, подошел к ним и произнес фразу, совершенно неуместную и абсурдную в сложившихся обстоятельствах: «Мне нужны деньги». Голос у него был негромкий, глуховатый, равнодушный, а точнее, лишенный какой бы то ни было окраски. Это была простая констатация факта. Слегка насторожил акцент — это не был акцент, скажем, северных штатов, нет, английский белому был, судя по всему, не родным языком.

Старший подумал, что белому нужны не деньги, а, скорее, психиатр, но, к сожалению, тащить его к врачу не было ни у кого ни времени, ни желания. А потому проще было его избить и бросить в пыль, если не успеет удрать, а еще проще — проломить ему башку и бросить в болото, что простиралось прямо за этим домом и где его никто и никогда бы не нашел, будь хоть сыном самого, мать его, президента. Мать его. Мысли эти, да и сам белый, подпортили настроение старшему группы охраны саммита.

— Да они всем нужны, «снежок», — философски протянул старший, мигнув едва заметно, своим двум более молодым помощникам.

Одну руку он протянул к белому, намереваясь сграбастать того за куртку, а вторую — к мачете для рубки сахарного тростника, что лежало рядом с ним и сроду не пробовало ничего, что напоминало бы какую-нибудь флору. Чаще оно использовалось для куда более благородных целей. Двое его товарищей вооружены были точно так же, а у одного из них, по молодости и горячности, под куртку был заткнут еще и пистолет. Молодо-зелено, кому, в наше время, при нормальной, стабильной работе фирм, понадобится стрелять? Мачете и то — больше для блезиру. Эдакое церемониальное оружие. Чтобы не расслаблялись.

То, что было дальше, на драку даже как-то и не походило. Белый не показал никаких чудес, в духе Джета Ли, или Джеки Чана, или, что было бы как-то ближе, Стивена Сигала. Не показал он никаких бросков, кульбитов, не выхватил оружия, чтобы одновременно поразить всех троих, являясь спецагентом какого-нибудь сверхсекретного спецподразделения. «Снежок» просто схватил то, что было к нему поближе — большой палец левой руки старшего по охране и выломал его к черту, прижав его к предплечью по направлению к локтю, для верности придержав беднягу второй рукой за запястье. Улицу огласил дикий рев, белый же ублюдок, не говоря худого слова, сунул свой большой палец в правую глазницу стоявшему рядом молодому, тому, что со стволом, а когда тот вскинул руку к лицу, со всей дури дал ему ногой по яйцам. От этого простенького антраша негр повалился на спину, присоединив свои завывания к реву старшего, а белый, кто бы спорил, ублюдок, быстро поднял с земле упавший из-за свободных в поясе джинсов коллеги Фаринелли, пистолет, и пустил пулю в колено третьему.

Ничегошеньки он не сказал, ничегошеньки он не сделал, вроде добивающих ударов, казалось, он сразу и напрочь о них забыл. Он ударил в дверь ногой и прошел внутрь. То ли он не соображал, что выстрел переполошит весь кагал, заседавший в доме (так как жителям района на любую пальбу было попросту наплевать, если она не носила слишком уж личного характера), то ли соображал, но ему это было безразлично.

Пистолет был простой, ничего навороченного в нем не было. Обыкновенный исправный «Кольт» времен Второй Мировой войны, сорок пятого калибра, с обоймой на восемь патронов.

Дальше последовало то, что приобрело значимость даты и названия. «Блядский стыд двенадцатого октября» — вот как именовалось это впоследствии черными парнями Нового Орлеана. Первый патрон белый истратил, как уже было сказано, во дворе, а остальные пошли в ход внутри. Как бы то ни было, убитых в доме не оказалось — ни слова не говоря, белый начал стрелять прямо от двери, благо сидели высокие стороны скученно. Поочередно в каждого, кто успел схватить оружие. Хотя нет. Нет. Главарь местной группировки все же удостоился пули в голову. То ли его морда не понравилась «снежку», то ли просто так уж сложилось, то ли еще что.

Наркотики его не заинтересовали, он рассовал по бесчисленным карманам все лежавшие на столе, в небольшой сумке, деньги, пистолет сбросил на пол, а с пола подхватил дробовик, который уронил один из раненых, помповое ружье «полицейского» образца, без приклада, сунул его под свою безразмерную куртку и спокойно ушел, так и не удостоив часовых у входа вниманием.

Папа Лякур выслушал всю эту галиматью и нахмурил свои поседевшие брови.

Лет ему было много, виды он видал. Видал он и стрельбу, и поножовщину, и кровную месть, и войны банд, и прочую чушь, которую белые успели так глубоко внедрить в головы его братьев. Вот к чему говорить о какой-то сегрегации (словарь старого бокора был богат) или расизме, если люди сами норовят себя убить? Он пытался мешать этому, по мере сил, но не мог, а в финале и перестал, с годами обзаведясь простой житейской мудростью: «Занимайся своими делами, не давай никому совать в них нос и не лезь в чужие». Последняя, впрочем, часть, была добавлена, скорее, из вежливости — при его весе на этом куске земли, он мог и сам влезть, куда угодно, а чаще — его туда приглашали.

Тем не менее, положение обязывало. Он был чем-то вроде старшего, или жреца этого дикого поселка, в котором люди исчезали так же легко и часто, как и рождались. Потому ушел Папа Лякур в свою рабочую комнату, а вернувшись оттуда, некоторое время молчал.

— Вот что, ниггеры. Это парня не надо искать. Он не сделал нкому никакого зла.

— Ты соображаешь, что ты говоришь, Папа Лякур? — Обратился, встрепенувшись, тот, кто как-то сам по себе, стал среди этой банды «за старшего».

— Угу, да, соображаю, иначе ты пришел бы не ко мне, — довольно метко парировал Папа Лякур и новоиспеченный босс стух. — Этот человек просто забрал деньги. Причем даже не ваши деньги. Это были деньги тех ниггеров, что приехали к вам за «дурью», которую вы гоните в своих халупах, той самой, что делает из черных свиней. Но это не единственное средство прожить в этом мире, таких много, но мы не станем говорить сейчас об этом. Этот белый вряд ли сюда вернется. И вообще, вряд ли вернется на эту землю. Я бы даже не сказал, что он идет по этой земле. Нет, это не призрак. Это угасающий человек, не надо его искать, не надо его трогать, ничего хорошего из этого не получится. Человек, которому нечего терять, всегда одолеет идиотов, которым есть, что терять, а еще легче тех, которым, как вот вам, только кажется, что им есть, что терять. Оставьте его в покое. Забудьте про эти деньги. Тем более, что вся наркота осталась у вас и вы запросто продадите ее второй раз.

— А наша репутация? — Снова воспрял к жизни главный.

— А он вам ее спас.

— Э?

— Он застрелил вашего босса, ребята. В подставе вас не обвинят. Пусть ниггеры, что везли деньги, ищут его сами. Вы тоже ищете. Вслух. Не дошло?

— Ситуация дошла, Папа Лякур, но… Этот белый ублюдок в конец перепутал берега и мы просто обязаны… — Папа Лякур поднял руку и негр смолк.

— Вот что, ниггеры, — сказал старик для начала, обращаясь сразу ко всей возмущенной делегации, — мне не нравится слово, что вы употребляете для его названия. «Ублюдок». Оно не отражает сути.

— Почему это, Папа Лякур?

— Потому, — Папа Лякур говорил быстро, в своей привычной, агрессивно-насмешливой манере, — что, судя по всему, у этого парня, а правильнее сказать — мужика, яйца такие, какие и не снились никому из вас, да и мне, пожалуй, тоже.

— А это почему?!

— А это потому, ниггер, что он подошел к вам один, безоружный, без денег, в чужой стране, а ушел вооруженный, с деньгами, живой и невредимый. А вы, десять идиотов, у себя дома, вооруженные и с деньгами и тем, что вам кажется авторитетом, остались со своим голыми черными жопами. Ну, и кого тут яйца? У вас? Не думаю.

— Так что же, Папа, ты предлагаешь спустить такой беспредел на тормозах? — ошарашенно проговорил кто-то.

— А в чем беспредел? — Моментально повернулся Папа Лякур к говорившему. — Вот скажи мне, чувак, — он ткнул в сторону того морщинистым черным пальцем и тот бессознательно слегка отодвинулся, как отстранился бы от направленного, пусть и без злого умысла, в лицо пистолета, — если бы ты встретил белого в такой же ситуации, разве ты не захотел бы отнять его деньги?

— Я бы, конечно, захотел, но…

— Что — «но», ниггер? Почему?

— Он же белый, — да, Папа Лякур умел ставить перед людьми простые, но неразрешимые сходу, вопросы. Вот хоть этот. Как ни крути, а задумываться над тем, что разумеется само собой, дело, поверьте, весьма и весьма тягостное.

— А ты же черный. И чем ты недоволен? Белый сделал то же самое.

Воцарилась несколько напряженная пауза. Папа Лякур ей не тяготился, а остальным она понемногу начала поднимать накал. Но — в меру. С Папой шутки были хреновы и безо всякого вуду.

— То есть, Папа Лякур, ты хочешь сказать, прости, сказал, что ты не будешь помогать нам его искать? — Осторожно спросил кто-то, кто числился как-то само собой, за старшего.

— Я хочу сказать, что его незачем искать. Насколько я знаю, он никого не убил. Верно?

— Верно, — охотно отвечал старший, — кроме нашего босса.

— Все правильно. Он оставил вам автограф на память, мудаки. Его не надо искать. Вот лично ты — ты очень много потерял сегодня, ты, лично? — Папа Легба умел как сам абстрагироваться от любой толпы, говоря только с нужным человека, так и абстрагировать, чудесным образом, того, с кем говорил. В пристальном взгляде его старческих, но все еще острых глаз, крылось нечто такое, что заставляло поглубже заглянуть себе в душу, или уж напрячь мозжечок, перед тем, как ответить.

— Не в том суть, Папа Лякур, я, разумеется, больше приобрел. Но это же блядский стыд! — Нашел, наконец, новый лидер слова.

— Ты не представляешь, брат, какой блядский стыд начнется, если вы все же решите его искать, — весело, небрежно отвечал Папа Лякур, но все, кто его знал (а тут его знали абсолютно все), твердо помнили — Папа Лякур может и пошутить, и попугать, и посмеяться, но если в речь его врезалось слово «брат», шутки кончились. — Поверьте мне, это я вам говорю, и как старый ниггер, вроде вас, баловавшийся той же херней, что и вы теперь. И как бокор. Это не даст ничего хорошего.

Негры пожали плечами, но спорить с Папой Лякуром не отважились. В конце концов, этот человек не ошибался еще ни разу, а потому стоило к нему прислушаться. Если у ниггеров с Востока горит зад посчитаться — весь Новый Орлеан в их полном распоряжении, пусть ищут на здоровье. Они же, местные, им помогут. Папа был прав — белый повалил их босса, а раненых пришлось примерно серединка на половинку. Подстава? Чья и кого? А? То-то и оно, ниггер. А если же Папа Лякур все же ошибся, всякое бывает, может лоа вздумали пошутить, или бокор их как-то не так понял, что ж. Голова белого просто будет отделена от тела, вот и всех дел. На этом черные ребята и успокоились. И, чинно поблагодарив Папу Лякура, отбыли.

Папа Лякур же долго сидел, задумавшись. Судя по всему, этот белый был никаким не Рэмбо, никаким не спецназовцем, ни каким ни страшным профессиональным убийцей. Просто ему дурью, невиданно крупно, повезло. Драка у дома — удачно попавший под руку палец, яйца и пистолет. А стрельба в доме — он бил от двери, а люди сидели кучно, да никто просто не успел толком подорваться и дать «оборотку» — ибо случаев, чтобы безоружный белый пришел, к ночи ближе, в этот район, чтобы выставить на бабки таких людей, не было попросту никогда.

Фартовый? Расчет был на это? Да, фартовый, слов нет, но расчетом тут и не пахло. Расчет был на что-то иное, куда более серьезное и важное для этого «снежка», чем все негры Нового Орлеана, вместе взятые. Просто то, что вышло, не могло не сложиться — оно было просто ступенькой. И, чувствовал старый бокор, белому приходилось преодолевать ступеньки и покруче. Это было уже не дело этого мира, заключил он. И он был прав, запретив пока еще слушающимся его молодым, искать белого отморозка.

Пришедший вечерком, как обычно, попить кофе и потрепаться о делах минувших, Старина Франк, подтвердил его размышления.