Как и обещал, белый притащил свою задницу задолго, собственно, до заката солнца. Свою сумку, точнее, свой гранатомет в новой сумке, он принес с собой. Сказать по чести, это слегка успокаивало и расслабляло. Самюэль только-только выспался и пришел к своей лодке лишь чуть раньше того.

— Упрямый «снежок», — улыбнулся Самюэль, — твое место ждет тебя.

— Угу, — больше «снежок» ничего говорить не стал, расплатился, не торгуясь, выудив для этого откуда-то из кармана у колена рулончик долларов, сел на свое место в лодке, накинул капюшон и, кажется, задремал. Хотя черт его знает. В тот момент, когда у аллигатора пошла несрастуха с обедом, Самюэль тоже думал, что белый спит, как сурок. Да и вообще, в первую поездку негр был уверен, что белый просто утопит свою сумку, для надежности, не знакомя с содержимым широкую общественность, а на этом его интерес к Манчаку и окончится. Не тут-то было.

Где бы этот белый не околачивался целый Божий день, помыться он так и не помылся. Пассажир Самюэля был действительно странен. Белый, это понятно. Ума нет. Оружие? Манчак? Внешний вид? А денег, как у сучки блох? Разумеется, он уже понял, кого катает на лодочке по романтическим местам, слухи обо всем, происходившем в этом районе, или «этом поселке», или уже «этой автономии», или в этом графстве, разлетались быстрее, чем стрелял этот белый, но Самюэль давно уже привык помалкивать на все темы, которые как-то касались вещей хоть и обыденных, но считавшихся противозаконными. Сам заговорит кто — можно поддержать разговор, но, упаси Бог, не задавая вопросов. Вообще не задавая. Никаких. Даже: «А сколько времени-то было?» — на такой вопрос можно получить в качестве ответа удар ножом, примеров тому была масса, работа у людей, что и говорить, нервная, а стукачей никто не отменял. А белым копам из-за моста посадить ниггера с этой стороны — это как охотнику добыть голову слона. Такое начальство отметит. Человек, что не боится работать в этих районах, быстро пойдет в рост…

Тут было то же самое. То, что человек этот был белый, хотя бы цветом, роли не играло. Сидеть в тюряге никто не хочет, будь он хоть черным, хоть белым, хоть зеленым в полосочку. Но поневоле вызывало и уважение, и усиливало непонимание то, что белый, которому вся суть была бы, как минимум, ехать сейчас в Квебек, словно ни в чем не бывало, шляется по здешним местам. А самое интересное, его никто не трогает, а еще страннее то, что никто, кажется, и не ищет. Хотя ниггеры из-за моста, конечно, не спустят на тормозах пропавшую кучу «зелени». Может, белый чересчур в себе уверен, по глупости? Иностранец, как-никак? Или отморозок? Не похоже. Ощущение, что человек просто устроил себе каникулы, именно это слово почему-то пока пришло в голову Самюэлю, да, устроил каникулы, да и положил на все, включая здравый смысл.

Почему-то казалось, что он близок к верному пониманию, но угадал то ли не полностью, то ли не совсем в том русле, где следовало искать ответ. А у белого ответ был, кажется, на все один — в сумке. Кстати, левая рука его так и покоилась там. Даже тут, у берега.

Время шло, а людей пока что не было. Самюэля это не напрягало, сбегутся. Но молчание тяготило. Как и эта статуя в куртке Дж. Рэмбо.

— А ты не разговорчив, мужик, — сказал Самюэль.

— Отъебись, — отвечал белый.

Чернокожий, удовлетворенно крякнув, пошел к нему, покачивая лодку. В конце концов, белый этот вызывал, помимо постоянного ощущения странности, еще и раздражение.

— Слушай, «снежок», ты, конечно, оплатил место и вообще мужик с яйцами, но если ты и впредь будешь так со мной разговаривать, то я тебя просто выкину и хер с ними, с деньгами.

— Ты хочешь говорить, а не я. Так что отъебись, — пожал плечами белый.

— Сам напросился. Выходи из лодки, — Самюэль понемногу начинал звереть.

— Слушай, чувак. Если ты не угомонишься, то сейчас просто огребешь пиздюдей, чтобы не скучно ждать было, вот и все, — равнодушно сказал белый.

— А вот это ты зря, — оживился негр. Дрался он хорошо. — Вылезай. Посмотрим за пиздюли.

— Ну, ты сам этого хотел, Жорж Дантен, — пробормотал белый, оставляя сумку на скамье и прыгая на берег.

— Какой еще Жорж? Ты под дурью? — Спросил капитан лайнера.

— Это литературный герой. Лекции читать не буду. Ты, вроде, собирался получить пизды и угомониться, или как? — Спросил белый, скидывая капюшон.

— Ладно, белый придурок, — прошипел негр, надвигаясь на белого. Дальше было что-то странное. Пальцы белого двумя веерами кинулись к его глазам, а нога, левая, оторвалась от земли, явно намереваясь ударить Самюэля в пах. Странное начало, но на миг его руки оказались не у дел, а голова чуть отшатнулась — глаза есть глаза. С резким шагом вперед, вливаясь в движение негра, белый шагнул вперед, ударив того под подбородок, держа при этом руку так, как обычно хватают человека за горло. Но он не хватал, а ударил, резко и быстро, одновременно подхватывая негра под поясницу второй рукой, словно призывая к неприличному танцу «танго» и эту вторую руку, нежно обхватившую Самюэлю талию, он жестко дернул к себе. Ноги капитана взлетели в воздух, а задом он почти с метровой высоты ударился о доски причала. Будь там асфальт, как он позже честно признавал, он бы не встал. Удар по голосовым связкам и дыхательному горлу, лишил его как вокальных данных, так и воздуха. В следующий миг перед лицом Самюэля, сидевшего на заду, нелепо и непристойно раскорячив ноги, возникла подошва ботинка белого парня. Какое-то время Самюэль созерцал полустертые, но, тем не менее, шипы твердого пластика, а заодно стальные набойки на носке и каблуке белого. Нога исчезла. Самюэль все понял, слегка подняв в знак этого руки.

— Вставай, дядя. Хватит, я думаю. И учти. Я разговариваю так не потому, что ненавижу или презираю тебя или еще кого-то. Я так говорю, потому, что больше всего я ненавижу и презираю сам себя, — белый повернулся к негру спиной и шагнул в лодку.

— Странный ты, мужик, — просипел Самюэль, когда связки его дали ему возможность хоть что-то выдавить. — Ты теперь скажешь, что ты парень без спецподготовки, да?

— Какая спецподготовка, блядь, начало — это классика уличной драки, «обманка» для лохов, а дальше — простейший захват. Ты купился на первое, сработало и второе. Вот и все, — белый закурил, глядя на небо.

— Говорят, сегодня тут опять стреляли, — неопределенно молвил Самюэль, глядя на белого.

— Да ладно. Такой благополучный район, — поразился тот, если можно представить себе пораженное наплевательство. Свои слова он сопроводил следующими действиями — вытащил из сумки свое чудовищное оружие, переломил, выкинул за борт стреляную гильзу, кинул в ствол патрон, закрыл ружье и убрал его в сумку, посмотрел куда-то вбок. Самюэль тяжело вздохнул, закуривая.

Стреляли. Ишь. Так уж и «стреляли». Стрелял он один, если что. Когда шел он в направлении причала, возник на его пути некий негр, одетый отчего-то в легкий костюм, уместный тут так же, как, например, он сам — белый в районе черных.

— Слушай, «снежок», есть разговор, — начал тот обычной негритянской скороговоркой.

— Воспитанные люди говорят: «Вы». Так что слушаю вас, ниггер, — отвечал белый. Негр оторопел.

— Как ты меня назвал?

— А ты как меня назвал?

— «Снежок»!

— А я тебя — «ниггер». Что не так?

— А ты знаешь, что это значит?

— А ты?

— «Снежок» — значит «белый», твою мать!

— А «ниггер» значит «негр», твою мать, раз уж мы на «ты», — отвечал тот.

— Это оскорбительное название, «снежок», — зловеще сказал негр в костюме.

— А «снежок» — это, конечно, почтительное обращение к незнакомому человеку?

— К белому — да.

— Ну, тогда и к черному — тоже. Я «снежок», ты «ниггер». «Снежок» — белый, «ниггер» — негр. Если ты китаец, то пора принимать ванну со скипидаром, — белый торопился, да еще и был зол с утра, как пес.

— Так. Кажется, спрашивать, ты ли тот белый мудак, что напряг братьев на бабло, глупо, — заключил негр, и рука его нырнула под пиджак, куда-то за спину — жара заставляла носить пиджак расстегнутым.

Разумеется, никто ничего не видел, как всегда. Но сказать, что никто ничего не слышал — так соврать не смогли бы даже тут. Жуткий грохот разорвал тишину и негр в костюме, проломив чью-то чахлую изгородь, рухнул спиной в какой-то многовековой бурьян.

— Очень глупо, — согласился белый слегка запоздало, вынул из кармана ленту «скотча», заклеил, абы как, дыру в сумке и исчез меж дворами.

— Так ты не слышал, что тут стреляли? — Спросил Самюэль, посмеиваясь. Что-то заинтересовало его в этом белом. Он не смог бы сказать, что, да и общаться с тем приходилось, как с самкой гремучей змеи в период месячных, но он словно ощупью искал точки соприкосновения.

— Смеешься? Я тут проездом, откуда мне и что знать? — Спросил белый и снова посмотрел капитану в глаза. Взгляд его был спокоен, тяжел, мрачен, но основным выражением было все то же равнодушие, но на дне, словно готовая выплеснуться вот-вот, колыхалась какая-то странная дымка, и негр понял, что эта дымка — последнее, что он хотел бы вызвать к жизни.

— Понятно, — кивнул он. Точно, «гремучка» в период красных дней календаря.

— Это хорошо, когда понятно, — одобрительно сказал белый, достал из кармана батончик «Snickers», очистил, бросив фантик в карман своих штанов, откусил кусок и начал жевать.

«Полудурок. Но опасный» — на этом умозаключении капитан фрегата и успокоился. Все так. Полочка найдена, ярлычок, пусть временный, тоже. Все хорошо. Но что-то говорило Самюэлю, что скоро навернется его полочка, вместе с шурупами.

— Ты охотник? — Снова нарушил молчание чернокожий кормчий.

— Нет. Охотился несколько раз, не более, — отвечал белый своим глуховатым, прокуренным голосом.

— Ты не спецагент, не охотник, драться ты не умеешь, стрелять, получается, тоже. Тогда объясни тупому ниггеру, как ты изголился отстрелить крокодилу башку, не вынимая своей ракетной установки из сумки? Где ты научился так стрелять?

— Нигде. Мне показывали, как стрелять, но стрелял я в жизни не так много. И всегда хорошо. Думаю, это врожденное, — отвечал белый.

— Чушь, мужик. Врожденный стрелок — чушь! — Развеселился Самюэль.

— Почему? Врожденный боксер, значит, может быть, а стрелок — нет? А когда я чуть проветрил башку, выкинув оттуда все парашу, что скопилась за сорок с лишним лет, мои навыки в самых разных вещах прянули вверх, — отвечал белый, пожав плечами. Он доел шоколадку и закурил, опять же свои странные сигареты.

— Что ты куришь, чувак? — Спросил негр, — не обижайся, но я не пойму, чем так несет.

— Свои, отечественные. Хочешь? — Белый протянул негру пачку, тот выудил сигарету и прикурил, прислушиваясь к ощущениям.

— Похоже на ослиное дерьмо пополам с табаком, причем крепким, — сделал он вывод.

— Ну, тогда кури своего «Верблюда», — ответил белый равнодушно.

— Да я его и курю, но это, кстати, тоже прикольные сигареты, — сказал негр.

— Окей, — на этом содержательном высказывании белый снова замолк, а затем, наконец, подъехала группа заранее напуганных туристов.

«Усталость, измученность, а еще какой-то странный, абсолютный, глубокий покой», — вот как охарактеризовал бы Самюэль своего странного пассажира, что уже накинул на голову капюшон, как только автобус туристов запыхтел за поворотом. Если, конечно, у негра возникло бы желание ломать себе голову столь сложными материями, как психоанализ. Парень этот явно много повидал, а еще больше, судя по всему, над этим думал, что никогда и никого не доводило до добра, это Самюэль знал по своему опыту. Белый, видимо, нет, но что с него взять?

А тем часом к вратам обители Папы Лякура приблизилась вторая делегации чернокожих братьев, на сей раз той части потерпевших от распоясавшегося белого, что лишилась денег.

Вопросы они задавали примерно те же самые, разве, что боялись они Папу Лякура еще больше, чем те, что были у него давеча.

Папе Лякуру до смерти надоели как первые, так и вторые. В кои-то веки в поселке происходит что-то, в самом деле заслуживающее внимания, а тут эти ниггеры со своей херней! Большое дело — просрали двести тонн баксов, епа мать.

— Вы не знаете, кто вы на этой земле, — начал он, минуя фазу Папы Лякуры и говоря уже с позиции бокора, что негры тонко и точно чувствовали каждый раз, когда приходили к этому темному дому. — Половина из вас носит сделанные мною гри-гри, талисманы вуду, а вторая половина — крестики белых, а чуть что, вы всем скопом бежите ко мне. Вы не знаете, кто вы.

— А твой ёбаный белый знает, что ли? — Распрямился вожак.

— Еще раз заговоришь со мной в таком тоне — и место вожака освободится и в вашей банде, — недобро пообещал Папа Лякур.

— Уважение, брат, уважение, — забормотал большой босс больших негров из-за моста.

— Так-то лучше. Тем более, что большего от вас я и не требую. Нет. Во-первых, этот белый не мой, а во-вторых, он тоже пока не знает. Он и идет, чтобы узнать.

— А ты, Папа Лякур?

— А я знаю. Именно поэтому вы бегаете ко мне, а не я к вам.

Эта речь Папы Лякура, как и все его речи и откровения (кроме очень личных, само собой), моментально разошлась по всему району.

А лодка же с бесстрашными туристами, вцепившимся в выданные им Самюэлем факелы (фонари тоже были, но разве фонарь это та вещь, которую потащишь на Манчак?! А хвастать-то потом чем? Светили мы фонариками? То-то), с самим Самюэлем и с белым, который от факела отказался, уверенно рассекала темные воды Манчака.

Негр громким, явственно несшимся по водной глади голосом, рассказывал бедолагам всякие ужасы, вроде исчезнувших деревень, беглых рабов в период рабства, что поголовно обрели тут мученический венец, искавших в жутком месте укрытия преступников, всех до единого убитого оборотнями, не забыв поведать и о тяготевшем над болотом проклятии Королевы Вуду. На устную часть рассказа негр напирал, а вот покинутые домики (где внезапно канули в Лету хозяева), разбитые лодки на берегах островков, а пару раз и на всплывших внезапно утопленников, с чем-то вроде колодок на шее, указывал лишь мельком, как на мелкую обыденность, которая призвана лишь подтвердить правду его слов, в этом нуждающихся. Он снова завел речь о проклятии Королевы Вуду, которую белые, поймав, сдуру держали на Манчаке.

Белый при этих словах вдруг поднял голову, накрытую капюшоном.

— Если ты не прекратишь орать, обезьяна, — произнес белый своим выцветшим, глуховатым голосом, но на сей раз громко и отчетливо, — я отрежу тебе башку и брошу ее аллигаторам.

— Ты назвал меня обезьяной?! — закричал черный.

Белый лишь согласно кивнул, не удостоив того ответом.

— Ты вообще соображаешь, что ты делаешь?! — Снова зарычал Самюэль, словно подзабыв, кого везет и что не далее, как пару часов назад, сидел на заднице, изучая подметку этого человека.

— Прекрасно соображаю, — успокоил его белый.

— «Обезьяна», значит, «горилла», так? Горилла, значит, «ниггер», так? — Накручивать себя и выворачивать слова собеседника в свою пользу умеет каждый негр в США, а уж в Новом Орлеане — особенно. Пусть порой теряется логическая связь, главное — быстро влететь в Великую Территорию Политкорректности.

Но белый лишь пожал плечами.

— А для тебя что — все это одно и то же? — Спросил он. — Я назвал тебя «обезьяной», а не «ниггером». Ты чем-то недоволен? — Поинтересовался он.

— А ты был бы доволен?!

— Я недоволен тем, что ты орешь. А по-хорошему ты не понимаешь. Я буду тебе очень признателен, если ты заткнешься и перестанешь нагонять жути на этих дураков, которые не понимают, куда они приехали, — нимало не стесняясь, показал белый рукой на остальных пассажиров. Те возмущенно загалдели, но, в конце концов, это была не Трафальгарская площадь, где на каждом пятачке красуется полисмен, а очень опасное и таинственное место. Да и кроме того, некоторые из них были в этой лодке и на утренней экскурсии. А потому на инцидент решили просто не обращать никакого внимания. Перепалка меж капитаном судна и таинственным белым, который так и не снял своего капюшона, сошла на нет.

Факелы отражались в мертвящей воде Манчака. Вокруг, тут и там, стояли могучие, изогнутые деревья, поросшие белым мхом, как старые шкафы в заброшенном доме ведьмы обрастают жуткой паутиной. Деревья, извилистые корни которых никогда не видели солнечного света, а так и крылись в тяжелой, бездонной и какой-то даже маслянисто-мертвой воде Манчака, простирали над ними своим огромные, корявые руки-ветви. А над самим Манчаком полновластно царила почти что полная уже луна. Окончательно она нальется завтра.

Тяжелые пеликаны, потревоженные негромким гулом мотора или светом, порой снимались с веток, а порой и нет. Повсюду, на отмелях, да и просто в воде, вспыхивали алые огоньки.

— Аллигаторы, — показал на них негр, но говоря уже гораздо тише. Пассажиры взволнованно загалдели и лодка озарилась бликами фотовспышек.

— Какие охуительные фотки у вас получатся, — завистливо произнес белый из-под капюшона, — не видать ни пса и что-то, вроде как, мелькает. Жуть берет. Остальное доделывает воображение. Вот и не мешайте ему. Никто из вас никогда больше сюда не приедет, я уверен, так прекратите, наконец, пиздеть и просто побудьте на Манчаке.

Пассажиры, как ни странно, прислушались к его совету и завороженно затихли. Белый был прав. Теперь каждому виделось что-то свое. И лишь изредка обращались они, негромко, как сговорившись, с вопросами к Самюэлю, а тот, поняв, что белый прав и так жути нагоняется куда больше, так же негромко отвечал, с тревогой порою осматриваясь по сторонам.

Ночная экскурсия обошлась без происшествий, по сравнению с утренней, но адреналину выжала из пассажиров куда больше. Ночной Манчак был ужасен, только и всего. А легкое обрамление в виде россказней Самюэля в начале, просто дал толчок безграничному страху, что сидит в каждом человеке с момента, когда ему удалось разжечь первый в мире костер.

Под утро лодка вернулась обратно, без потерь и проблем. Самюэль ничуть не удивился, увидев, что белый и на сей раз никуда не ушел, а так и сидел на досках, покуривая и держа на коленях сумку. Самюэль пришвартовал лодку до утра, а затем приблизился к белому. Пора было, как он внезапно понял, что-то решать. С чего в его голову пришла такая дурацкая мысль, он бы и сам не смог ответить, но с этим белым его словно что-то начинало связывать, а это Самюэлю было и даром не нужно, да и «обезьяна» его, как ни крути, все же должна была обидеть. «Должна» — сидело в его голове докучливо, но он отмахнулся. Сел рядом с белым.

— Ты намедни, говорят, перестрелял кучу моих братьев, парень? — Спросил он. Зашел, скажем так, сразу с козырей.

— Это была твоя семья? — Равнодушно спросил белый.

— Да нет. Просто все черные — братья.

— А-а. А почему? — Все так же равнодушно спросил белый. Было видно, что ему глубоко наплевать, будет ли продолжаться этот щекотливый разговор, или сейчас закончится, или перейдет в стрельбу с поножовщиной. Что так, что эдак.

— Хотя бы потому, что так проще противостоять вам, белым, — со злостью произнес негр, — ведь вы же считаете нас обезьянами и дураками, что, разве не так?

— Да, так, — согласился тот, — и что? Я считаю такими же обезьянами и дураками и всех остальных. И желтых, и красных, и белых.

— А себя? — Неожиданно развеселился Самюэль.

— А себя в первую очередь. Знаешь, я всю жизнь куда-то бегу. И впервые в жизни я бегу куда-то осмысленно. Я был очень тяжело болен много лет. Меня вылечили наши леса. Как-то раз я просто положил на все болт и просто свалил в лес. Это просто надо было сделать — и я это сделал. И это, как любят говорить у вас, в Америке, впаривая эскимосу холодильник, «и это работает!». Так вот, это сработало.

— А почему ты не остался в лесах? — С искренним удивлением спросил чернокожий. В конце концов, чокнутые попадаются разные, в том числе, и просто ебаные, вроде этого белого со спутанными грязными волосами. Которых все время несет туда, куда собака х… не совала — в поисках того, что они там сроду не теряли. Хотя бы потому, что сроду там не были!

— В этих лесах не было Манчака, — как-то непонятно объяснил белый, — а мне нужен был именно Манчак. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — сказал негр, — но если тебе нужен Манчак, ты его получишь.

— Вот и прекрасно. То шоу, что ты устроил днем («Да скорее, что ты устроил!» — Искренне возмутился Самюэль, не гнавшийся за чужой славой), и то шоу, что ты показал ночью, мне совершенно не нужно. Знаешь, что? Я приду сюда к ночи. И заплачу за всех. Если хочешь, заплачу за всех вдвое. И ты покажешь мне настоящий Манчак.

— Хочешь найти Остров Счастья? — Рассмеялся негр.

— Если ты знаешь, где он, то почему нет? А если не знаешь, то я сам его найду. А если не найду, то, в конце концов, никто ничего не теряет. Свои деньги ты получишь в любом случае.

— Но все же черных ты не любишь, мужик, — зачем-то сказал негр. Видимо, сказалась инерция, которую он хапнул еще в лодке.

— Давай закроем эту мудачью тему, а, мужик? — Предложил белый, — хочешь знать, что я думаю? Вы, черные, созданы для шоу — музыка, пение, танцы, спорт. Мы, белые, чтобы созидать, узнавать и использовать все это для удобства, а если не врать, то для самоубийства, но чтобы не очень больно и по приколу. Желтые — эти совершенствуют все, что попадает им под руку — будь то камень, цветок, микросхема или куча дерьма.

— И мы, негры, разумеется, созданы для вашего увеселения? — Злости в голосе капитана не было, теория белого его даже заинтересовала.

— Да. И, если вы делаете это хорошо, то получаете все, что делаем мы, белые и желтые. И наоборот. Все мы имеем друг друга и пора, наконец, понять, что на свете существует одна раса — люди. Так вот, ниггер, это — люди. Понял? И она, блядь, самая малочисленная. Да, кстати, не советовал бы тебе, если что, приволочь вечером своих братьев сюда, на разборку. Я тебе обещаю, я положу вас тут всех, до единого.

— А говоришь, не суперсолдат, — рассмеялся Самюэль. Что-то старое, мрачное, давно и мерзко жевавшее его душу, словно понемногу теряло зубы в общении с этим белым долбоёбизм. На последнего «ниггера», он, к слову, и внимания-то не обратил. Делалось будто даже как-то чуть, на жалкую каплю, но легче. На душе. Дурь. Бред. Но тем не менее.

— Я уже тебе говорил. Я не суперсолдат, не боец, даже не стрелок. — И белый почти дословно повторил слова Папы Лякура, о которых Самюэль уже слышал: «Мне нечего терять, а вам есть чего. Или почти есть. Просто тот, кому нечего терять, всегда даст фору тем, кому есть, что терять, а уж тем, кому это лишь мерещится — тем более. Вам это мерещится. Так что вам пиздец, если что. Вот и все. Согласись, что тот, кому нечего терять, всегда в барыше?»

— Да, в общем-то, да, — подумав, сказал Самюэль.

— Вот и прекрасно. А о деньгах не беспокойся. Я не обижу тебя с деньгами.

— Слушай, мужик. Разреши поинтересоваться. Я много перевидал оружия, ружей, но не видел никогда, чтобы ружье, не винтовка, а ружье, било с такой силой. Что это за хрень? — Спросил Самюэль.

— Это не совсем ружье. Это называется «штуцер». От ружья в нем разве что два ствола по горизонтали. И кое-что еще. Он нарезной. И калибр тут… Семнадцать миллиметров, семьдесят восемь сотых. Фирма семейная. «Цигенхан и сын». Пуля из него сажает на задницу слона, даже не убив его сразу. «Панчер» среди ружей, скажем так, — негр отметил, что белый, заговорив об оружии, слегка оживился. Значит, наплевать ему было не на все. Ну, уже хорошо. Хотя бы. Ночь на Манчаке с коматозником, который из всех слов знает лишь: «отъебись» не радовала.

Они помолчали, а потом белый снова заговорил. Каждый раз, когда этот «снежок» открывал рот, Самюэль поневоле максимально собирался. Не от страха, нет. Просто его разговоры были странны.

— Помнишь, я тебе говорил про то, что выдув из башки всякий хлам, я взамен обрел не пустую голову, а кучу скрытых талантов? Это я стебусь, мужик. Но, например, я обнаружил, что я еще и научился метать нож, а это мне никогда не давалось, — в руке белого вдруг легко станцевал тяжелый нож-боуи, явно из ломбарда старого пердуна Франка. Луч восходящего солнца наткнулся на его бритвенное острие, порезался и вода под ними озарилась кровавым бликом. Чего только не померещится… Белый махнул рукой с ножом и тот, свистнув, воткнулся в стойку причала, шириной в пачку сигарет, метрах в четырех от них. Промахнись белый — и с ножом можно было проститься, стойка уходила в воду.

— Вот так-то, брат ниггер, — сказал белый, сходив за ножом и вернувшись.

— Вот так-то, белый хозяин, — согласился Самюэль, сам обалдев от сказанного. Все же то, что жевало тебе душу столько лет, не соскочит с нее враз. Он хотел как-то задеть равнодушного белого, что оскорблял его всю дорогу, при этом не оскорбляя.

— Вот обидеть ты хочешь меня зря, мужик, — спокойно сказал белый, пряча нож, — просто зря. Давай, до вечера. Я буду после заката. Аванс дать?

— За всех? — Усмехнулся Самюэль. — А ты не боишься, что я, получив такую кучу денег, уйду в суровый чернокожий запой?

— Нет, — спокойно ответил белый и отсчитал несколько бумажек в ладонь Самюэля.

На том они и простились до вечера.