1

«Несмотря на всю непроходимую тупость белых, которым духи, совсем уж непонятно, зачем, надавали страшного оружия и отправили им на службу кучу чудовищных тварей, оживляемых злыми духами, не может среди них не найтись хотя бы несколько разумных людей, которым была бы нужна тсантса. Даже среди них!» — Твердо решил Маронге и толкнул спящего в бок свой крохотной ножкой.

Хотя, впрочем, нет. Начиналась эта история совсем не так. Точнее, совсем не с этого.

 

2

— Скажите, господин сенатор, верите ли вы в то, что принято называть американской мечтой? — Тон спрашивающего был столь же безукоризненно вежлив и корректен, как и безукоризненно выглядел и его, пошитый в очень дорогом доме моды, костюм, прическа и прочие внешние атрибуты, которыми он укрывался от мира.

— Это риторический вопрос, сэр! — Возмущенно, но — умеренно возмущенно отвечал сенатор Крейм, которого и постарались огорошить этим вопросом. Утро у сенатора выдалось неважным. Помимо скандала дома и пролитого на туфли горячего кофе, именно на сегодня и была назначена эта, даваемая в данный момент аудиенция.

— Превосходно, — человек, сидевший напротив, мягко улыбнулся, — то есть, американская мечта существует и, пожалуй, является наиболее верной в мире мечтаний, которыми вы снабжаете олухов, что на вас работают и огорожены друг от друга границами?

— Что? — Сенатор был и впрямь слегка огорошен. Разговор шел как-то не совсем так. Точнее, он вообще не шел, а сидевший напротив человек направлял его.

— Господин сенатор, давайте говорить по существу. Нашей компании нужно ваше содействие в получении прав на разработку недр. Полное. Совершенно полное. Со всеми вытекающими. Да, я говорю именно о том бассейне в долинах Амазонии, что не так давно были открыты и оголтело названы «Эндемиком в чистом виде» теми полоумными людьми, что уверены в смерти природы без их вмешательства. Я имел в виду, — говоривший чуть подернул манжету сорочки, — что найдены были эти земли людьми умными, а вот заперты для эксплуатации, пусть пока и не окончательно, этими полоумными.

— Мистер Снор, вы понимаете, что вы от меня пытаетесь добиться? Это место, как вы сами сказали, эндемик в чистом виде — от растений до живущих там людей!

— Людей? Каннибалы-пигмеи, что уже убили несколько человек, не делая различия между нашими поисковыми партиями, ни группами их горе-спасителей? Растения? Травка и цветочки? А вы понимаете, что там, в какой-то парадоксальной случайности, пролегает чуть ли не под слоем дерна нефтяное месторождение, господин сенатор? Сенатор США, позволю напомнить. А чуть дальше, что, собственно, вообще уже полный геологический бред, находятся кемберлитовые трубки, даже по первым разведкам превосходящие даже трубки, расположенные в ЮАР? Нефтяное месторождение, над которым, как шутят в инете, американские геологи не нашли, на сей раз, не какую-то арабскую страну? А вы говорите о племени, которое насчитывает от силы голов пятьсот и пропади оно, никто и не узнает, — глаза человека, спокойно просящего разрешение на резню, не изменились.

— Пропади пятьсот человек бедных язычников?! Только и всего, да?! — Сенатор хорошо умел выходить из себя, но войти обратно ему пришлось куда быстрее.

— Так. Кажется, мы встали в тупик лицемерия. Мне нужны права на разработку этой территории и помощь армейских соединений спецназа, для полной зачистки территории от живущих там дикарей. Это первое. Второе. Такие операции по зачистке, с одобрения правительства, проводились и проводятся по всему миру, без лишней помпы, вы это знаете прекрасно. Третье. Если вы думаете, что все, что я могу, это лишь увеличить сумму вашей доли, то зря. Вы помните жуткую историю, о двух мертвых телах, выловленных в прибрежных водах? Я имею в виду историю месячной давности, господин сенатор, да, ту, с телами двух мальчиков двенадцати лет? Со следами сексуального надругательства, побоев, пыток и явными признаками насильственной смерти. Помните, еще бы, тогда СМИ и интернет рвали ваши подолы, требуя найти и покарать — так как это были не никому не нужные негры или латиносы из гетто, а два прекрасных маленьких мальчика из классических американских семей среднего класса, что ходили в школу, посещали церковь, общались с друзьями и верили в то, о чем я вас спросил в самом начале — в американскую мечту. Увы, полиция и ФБР встали в странный тупик. И не нашли ничего. Кроме ДНК убийцы. Которое, увы, опять-таки, ничего не дало. Им. Но дало мне. Я уточню. У меня есть отменного качества видеозапись, где вы, господин сенатор, заставляете одного из этих мальчиков отсосать вам вашего сморщенного, который никак не хотел встать, а на заднем плане привязан в однозначной позе второй мальчик, кричащий и плачущий. Первый, впрочем, тоже плакал, и еще его тошнило, но куда деваться — палка и плеть, плеть и палка! И паяльник. И вы, совместными усилиями, добились своего, в результате чего двум мальчишкам удалось привести вас к заветному семяизвержению, результаты которого и остались в их телах. Показать запись? Или сразу послать в СМИ, интернет, а потом уже в ФБР?

Сенатор молчал.

— Что-то говорит мне, что вы немного перепутали эпохи, место и самооценку. Это не период до нашей эры, а двадцать первый век, страна не Римская империя, а Соединенные Штаты Америки, а вы, при всем моем безграничном к вам уважении, не Калигула. Что до детей — они не ваши рабы. Хотя тога, что была на вас, антураж и даже черные рабы с опахалами, признаю, выдержаны с отменным вкусом. Так что, господин сенатор, подпишите, что велено, и перестаньте, бракованный вы ублюдок с нарушенными функциями головного мозга, тратить мое время! — Мистер Снорк брезгливо кинул через стол листок дорогой бумаги, а заодно и папку с прочими документами.

Заскрипело золотое перо неумирающего «Паркера».

 

3

— Единственная возможность накрыть все племя разом — нападать ночью. Наши наблюдения показали, что, в течении часа, в деревне все прячутся по домам. С часу ночи до двух. По деревне бродит только какой-то полудурок, маша связкой сушеных голов и орет, как кошку, которую заживо сунули в духовку. Еще их часовые, вот они — командир показал на стене карту деревни, которой оставалось пребывать в существующих еще от силы несколько часов, — здесь, здесь, здесь и здесь. На четыре стороны света. Взяли их тепловизорами, смысла в ПБН-ах, аэросъемке — никакого, они исчезают среди листвы, да еще и ростом с сидячую кошку.

Тут бы вся суть написать, что все дружно и грубо, обязательно грубо, загоготали, но никто, сволочи, даже не ухмыльнулся. Народ подобрался на эмоции, скажем так, скуповатый, профессия не располагала. Это было далеко не первое селение в далеко не первой части света, которому суждено было пропасть бесследно — во имя денег, в общем, если не кидаться громкими словами и не марать понятия патриотического долга перед Отечеством. У них отечества, как такового, не было — воскликнул бы досужий мыслитель и сильно бы ошибся. Было. Есть и будет. Просто такие люди есть во всяком государстве, которое путают с родиной и отечеством. Вот и вся разница, а так — все хорошо. Ладно, черт с ними, наемник и есть наемник, а если он еще и лицемер, говорящий про отечество, то просто скотина. Нехорошая.

— Наша задача. Поснимать часовых и дурака с головами, затем начинаем, с двух верхних углов квадрата, просто выжимать их из хижин, максимально плотный огонь, крупнокалиберные пулеметы, автоматические противопехотные гранатометы, двумя лучами — нагоняя один (мелькнула лазерная указка) на другой, сужая угол и выдавливая тех, кто остался, на противоположную сторону — на юг. Да в любые стороны — просто на той стороне будут растяжки и, по сути, минное поле. С других двух сторон их будет поменьше, но вряд ли туда вообще кто-то успеет уйти. Сложности — времени один час. За это время надо оказаться в нужном месте на нужном расстоянии от деревни и успеть установить растяжки, мины и огневые точки, успев, ровно к часу ноль одной минуте, вырубить часовых, которые от деревни довольно далеко, и дурака с головами. Орать за него будет громкоговоритель, его ночной вой, кстати, удивительно, как эта скотина орет секунду в секунду, записан с начала и до конца, так что перерыва не будет. В час ноль две начинаем ставить растяжки и устанавливать крупнокалиберные пулеметы, легкие пулеметы и гранатометы. Два минометных расчета и боевые машины пехоты. В час сорок пять должна начаться наша атака. По завершению проходим деревню и зачищаем сектор. Дальше вызываем саперов, и они устроят тут массовое погребение единственного племени на земле. Вопросы?

— Один, сэр, — рано поседевший наемник поднял слегка руку и начальник коротко кивнул, разрешая. — Это, в самом деле, единственное племя на земле? Больше таких вообще нигде нет?

— И слава Богу, что нет. Это каннибалы. Людоеды, мастера маскировки и охоты на человека. Их боятся даже те амазонские дикари, о которых с дрожью пишут в этих ваших интернетах. Абсолютная дикость по всем общечеловеческим и не общечеловеческим меркам. Им все равно, кого убивать, будь то белые, или красные — местные, единственным ценимым тут товаром является тсантса, человеческая голова, которую они выделывают так, что носят на поясе, уточню, что их рост не превышает метра. Это у мужчин. Женщины еще мельче. При этом они не карлики в привычном нам понимании — они абсолютно гармонично, можно сказать, сложены — разве что голова больше, чем положено. Если мы растревожим это гнездо до операции, мы ее провалим, я не шучу — они не дадут нам зачистить сектор и многие уйдут, а многих мы не досчитаемся, пока будем ловить по джунглям. Что дальше в джунглях — черт его знает, возможно, что-то вроде, или еще хуже, давайте учитывать и это. Но пока это не наша забота. В племени несколько родов, много семей, что позволяет им, как ни странно, избегать повального инцеста даже при такой сплоченности. Язык аналогов не имеет, не похож ни на один из языков, что ныне существующих, что мертвых. Диалектом это тоже не назвать — или это диалект языка, который исчез тысячи лет назад, не оставив следа в современных. Местные племена тоже его не понимают и не стремятся, они боятся мелкую погань сильнее, чем своих злых духов.

— Простите, сэр, вам не кажется, что такая интересная информация никак не могла быть собрана группами разведки или же «Гринписом», которых они едят с одинаковым удовольствием? — Задал следующий вопрос тот же наемник.

— А тебе не один черт? Но, если так интересно, то я прибавлю штрих к портрету. Жизнь там еще оценивается в свиньях. Только эта информация идет, как понимаете, под грифом «Совершенно секретно», вам сообщаю потому, что официально ни меня, ни вас на свете нет, а этих скоро не будет. Среди них жил один яйцеголовый, который старался их изучить, строчил отчеты и слал, как думал, в академию. Туда они тоже попадали, но попадали и к нам. Академия ходила от восторга на ушах, наши седели, узнав, какие там месторождения и кто там живет. Он пригнал им несколько свиней, и они позволили ему жить в одной семье, пока та ела его свинину. Суть была проста — он должен был уйти до того, как будет доедена свинина, но он увлекся и они съели его самого. Вас все еще волнует судьба этих людей, сержант?

— Никак нет, сэр. И сначала не волновала, сэр. Простое уточнение, сэр, — говоривший подобрался из «вольно» в «смирно», начальник широко улыбнулся.

— Не напрягайся, парень, ты спросил, я ответил, мы же все тут свои и давно, — начальник снова улыбнулся и люди, на сей раз, как ни странно, посмели улыбнуться ему в ответ.

Свои.

Час ноль одна минута.

 

4

Маронге был изгнан из племени в джунгли три зимы тому назад за какую-то мелкую провинность. Все так. За крупную его бы убили и съели. Но вождь был мудрым человеком и потому понимал, что без особой нужды есть лучшего охотника не стоит, а если тот ухитрится выжить в джунглях один в течении трех зим, он станет еще лучше. Оно и верно, дураков в вожди не ставят, а сан вождя в этом народе не был наследственным. Маронге подумывал порой, что однажды он вождя, все же, съест, а потом станет вождем сам, но это было еще делом далекого будущего — чтобы быть вождем, надо знать никак не меньше, чем вождь съедаемый, иначе племя вскоре отправит тебя следом, но это не самое страшное. Страшно то, что твое имя станет черным — человек, который поставил племя на край смерти, выбившись в вожди? Хуже такого придумать Маронге ничего не мог, и Калонге, его отец, не мог, и Торонге, его дед, тоже не смог.

И никто не смог. Так что Маронге три года выживал в джунглях совсем один, понемногу набираясь ума-разума, как он надеялся, а попутно пополняя свой банковский счет головами тех, кто попадался ему в его странствиях. Разбогател он до неприличия, причем несколько тайных хранилищ, где его ждали заготовленные тсанты, что он не мог уже таскать с собой, находились от мест охоты племени весьма и весьма далеко.

Маронге шел на запад, на юг, на восток и север, куда глаза глядели. А так как под его огромными и очень зоркими глазами почти потерялся маленький, но чрезвычайно любопытный нос, он, ведомый им, порой так и шел ни строго на север, или ни точно на восток, а где-то между, что почиталось несколько неприличным. Это была одна из немногих прелестей изгнания, но что она стоила, если он был один? Он открыл новые земли, новые места, где подземные духи выкинули проигранные друг другу блестящие камешки, которые резали даже кость, на поверхность, нашел места, где вонючая земная моча, которую белые, на которых он охотился, зачем-то собирали в прозрачные сосуды и восторженно цокали языком, так вот, где моча земли текла прямо по земле, в целом, время провел не зря. Да и белые оказались, признавал он, вкуснее тех, на кого обычно охотилось его племя.

Маронге очень торопился — он должен был вернуться к селению в тот же день, когда был изгнан, в день, что идет перед ночью черного неба, когда Белый Череп, рассердясь, прятался за облаками совсем, отчего злые духи вообще теряли всякий стыд и порядочные люди зачастую терпели весьма серьезные неприятности. Разумеется, заявись он в селение ночью, его бы тут же убили и выкинули в реку, что было совершенно правильным — в такое время если кто и являлся в селение, то уж точно не человек, а только злой дух, своровавший его тело и оттого ставший уязвимым. Он был слишком далеко от дома, когда срок стал поджимать, а потому спешил все сильнее, иначе пришлось бы ждать еще тридцать лун. Тащится такой ночью по джунглям он не хотел — с него хватило воспоминаний о той ночи, когда вождь его выгнал. Как раз в ночь черного неба. Суровый поступок. Но очень запоминающийся. Следовательно, разумный. Нет, есть вождя следует повременить, пока его дух и разум не станут столь же сильными. Потом таких ночей было много, и он, можно даже сказать, чуть пообвык, но почуяв приближение срока, снова стал относиться к таким ночам с опаской.

Он спешил, как мог. С собой он нес вяленую змею, так как на охоту не было времени и самые ценные свои тсанты, головы белых любителей мочи. Кому нужна моча, кроме как для того, чтобы заправлять ей плошки? Да и то только в деревне, в джунглях запах такого светильника выдал бы человека с головой. Может, белые вообще не люди? На вкус, конечно, хороши, но мало ли? Помнится, вождь и шаман долго изучали пойманного первым белого человека — постепенно снимая с него кожу и исследуя внутренности, при этом тот орал так, словно понятия не имел о том, как должно вести себя воину. Посовещавшись, они пришли к выводу, что это, все же, человек, после чего объявили племени о том, что его дозволено употреблять в пищу. А так как попадался он редко, то тсантса белого ценилась очень и очень высоко.

…Тсантсы белых, выделанных до размера среднего яблока, Маронге повесил на пояс, но пояс кончился, а тсантсы нет, так что пришлось еще накинуть крест-накрест два ремня через плечи и увешать их тоже. Тоже не помогло. Оставшиеся он сложил в мешок, который пристроил за спиной. Помимо этого нес он с собой обсидиановый нож, духовую трубку, с него ростом, коробку со стрелами, крупицы ядов, которые следовало разводить с водой и кровью для получения нового яда для стрел и упомянутую змеятину.

Маронге мечтал добраться до первого дерева с воином, хранившим покой деревни по ночам с наступлением темноты, а в деревню, как и следовало, прийти уже с рассветом, сначала дав себя осмотреть охраннику, а затем — шаману. Но все пошло не так. По пути он, явно чем-то прогневав злых духов, напоролся на пятнистую кошку. Убивать ее он не мог — в еду она не годилась, а шкуру он выделать или унести не имел времени и сил. Следовательно, пришлось уговаривать эту кошку, да еще и с котятами, пропустить его, Маронге, через ее тропу и убедить ее, что ничего дурного он не затевает. Маронге не боялся кошки, не было случая, чтобы человек его племени не нашел бы с ними общий язык, но злить ее без нужды не стоило — в конце концов, соглашение с ними тоже когда-то заняло массу времени и нарушать его ни люди, ни кошки не стремились. Но кошка с котятами бывает весьма вздорной, а потому на ее уговоры времени идет больше, чем на ее хозяина, который, как и должно мужчине, требует лишь должного уважения и его демонстрации, после чего позволяет пройти. Нет, пятнистая баба куда хуже — котята сбивают ее с толку, а потому он опаздывал. Ну, если ночью перед рассветом дойти до дерева с охранником, но к нему не подходить, а остановиться на расстояние выстрела из трубки, то его, хоть и заметят, но убивать не станут. Жаль. Костер разводить он права потерял, придется сидеть ночь, что накануне дня возвращения, без огня. Чем он мог разозлить духов? Он пробежался по памяти, как по бусинкам и вспомнил — точно! Пять лун назад он, спросонок и не евши сутки, сорвал с ветки обе ягоды. В смысле, там росли две, но брать-то человеку разумному позволено только одну! «Дурак, дурак, дурак, тур-тур-тур!» — Обругал себя Маронге вслух и поблагодарил духов за то, что ограничились кошкой с котятами. Могли бы ведь и наслать Змея, того, что ростом в десять Маронге, а встреча с ним — верная смерть, просто потому, что остается только лечь поудобнее, скинуть все, что Змею помешает и ждать, пока он тебя съест. Убивать Змея?! Тому, кто бы это сделал, места на земле больше бы не нашлось. Шаман взял бы глиняную куколку, дав ей имя этого грязного человека и разбил, запретив впредь считаться как человеком, так и зверем, как растением, так и птицей. Вот так-то. Это вам не медленное дробление костей, начинающееся, по всем канонам, с пальцев ног и кончающееся первым шейным позвонком. О таком мечтать будешь! Никто! Вообще — никто! Ведь шаман не может объявить человека духом, пусть даже злым — это не в его власти. Но зато они придут точно и заберут с собой. Ты же никто. Тебя вообще нет. Нет ни покровителя, того самого змея, мудрого, как сама жизнь, ни рода, ни племени. Куда тебя еще девать-то? Только в духи. Единственный способ остаться после убийства Змея человеком и не оказаться никем, был один — оказаться безумным. Но таких племя держало взаперти, никогда не пуская в лес, соображая, что те способны натворить, чего угодно — от обрывания недозрелых плодов, до разорения муравейника полностью, а не для достаточного разорения для добычи муравьев, от охоты на своих соплеменников (это бы еще ладно, что взять с человека без ума!), до убийства матки зверя в момент кормления или родов. А вот это уже беда. А таких бед безумец способен натворить столько, что потом добрые духи просто отвернутся от племени — понять-то они поймут, что этот человек безумен, но простить — вряд ли. И это тоже правильно — кто виноват, что вы не уследили за своим безумцем? И не поспоришь.

Но сорвать две ягоды? Маронге грустно поцокал языком. Три года в лесу — и так мало ума. Куда тут вождя есть! Рано, рано.

За всеми этими грустными мыслями он добрался до деревни — точнее, почти добрался.

Ночь пахла дурной смертью. Ветер лежал в траве, не помогая запахам разноситься по лесу, но Маронге чуял дурную смерть — в его роду были и шаманы, а тем, понятное дело, положено. Ну, дело простое — завтра ночь черного неба, будет еще хуже, но и сегодня особенно расслабляться не стоит. Маронге стоически вздохнул и решил к деревне не ходить — уж идти, так на рассвете, спать все равно не хочется. Слишком уж он волновался в душе — соскучился. Он бежал все утро, весь день и вечер, но, остановившись, даже духа не перевел — грудь его не вздымалась, дышал он ровно, спокойно и бесшумно. Он погладил дерево, у которого встал, по стволу, попросив позволения переночевать на его ветке, а затем взлетел по стволу, уверенный, что там никого опасного нет — иначе дерево бы укусило его за ладонь незримыми зубами. Так было всегда. Что спасало жизнь порой. Не умей человек говорить с деревьями — сколько бы дураков влезли на деревья, где отдыхает (что еще полбеды!) или охотится Змей! Или муравьи-воины, чей укус по ощущениям сравним с горящей головней, а несколько — отправят на тот свет. Маронге устроился на суку, меланхолично жуя змею, из тех подлых змей, что притворяются Змеем, а сами ему даже не родня, а сам в неприличном воину нетерпении, ожидал рассвета. О, это будет лучший рассвет в его жизни! Столько тсантс не приносил никто и никогда, а уж белых тсантс! А то, что он нашел и узнал в странствиях, пойдет племени на пользу. А те тсантсы, что лежат в лесу, пойдут выкупом за Мароне, на которой он и подумывал жениться. А те, что останутся (на его тсантсы можно было выкупить не одну Мароне, но куда мужчине много женщин?), можно будет наменять свиней. Хоть у тех краснокожих, что живут вниз по Великой Реке. Они так боятся маленьких людей из джунглей, что цену просят вообще смешную. Правда, тсантса из головы маленького воина у них идет даже выше, чем тсантса головы белого, но тут уж сам следи за своим добром. И это тоже правильно, и не поспоришь. Твоя голова. Хотя рисковых ребят на такое находилось очень немного — джунгли всегда отвечали местью. Но молодежь или вконец отчаявшиеся холостяки порой и не такое выкидывали.

А что до многих жен сразу — глупость это. Если духи дали тебе женщину, а потом забрали, к примеру, значит, ты не должен оставить после себя никакого следа. Это решать шаману и решение его почти всегда в пользу того, что так и жить человеку без женщины семь зим. За это время духи могут передумать. Но, если она успела тебе родить ребенка, то тут уже, конечно, проще — если духи не забрали и ребенка тоже, разумеется. А вот если потерять и вторую — все, на этом твою семейную жизнь можно считать законченной.

Ну, а то, что женщину, потерявшую мужа, следует съесть, говорить не приходится. Объяснять это не надо никому, человек с умом понимает такое сам. Куда смотрела и почему так плохо ухаживала за хранителями дома?! Чем кормила духов и о чем просила?! Дура. Лентяйка. Плохо. Кому такая нерадивая и несчастливая будет нужна? Да и себе-то будет не нужна. Детей — родителям отца, если мальчики, если девочки — то пополам с родителями жены. Если один ребенок — то шаману решать. А ее, конечно, съесть. Сами подумайте.

Ночь пахла дурной смертью. Даже приятные мысли о том, что он возвращается из такого опасного похода из таких непостоянных джунглей в свое селение, живущее по вечным и мудрым правилам, не могли заглушить этого свирепого духа, сравнимого по вони только с дыханием Змея. Но дурную смерть чуешь, конечно, не носом. Кожей. И тем, что под ней.

Маронге тихо повернулся на ветке — ночь уже лежала в джунглях, плотно обосновавшись везде, где нашлось для нее место, в сплетении лиан и веток, в ямах, в прогалинах, заняла все небо и все расстояние от верхушек деревьев. В селении запел шаман. Вовремя! Совсем плохая шла ночь, шла с севера, совсем, совсем плохая ночь!

 

5

Час ночи, ноль одна минута. Снайперы отработали четко — заранее зная, где прячутся эти черноголовые мелкие бесы, до градуса, до минуты, до точки на карте, их все же удалось высмотреть на деревьях. А дурака с головами, что шлялся по деревне, завывая, как шакал в мясорубке, и искать было не надо.

Голос начальника прошелестел в пяти наушниках, пять голосов шепотом ответили: «Цель взял, работаю по приказу».

— Начали, — негромко приказал главный, и дурная смерть пошла с севера на деревню. Пять неслышных хлопков прозвучали в разных участках леса почти одновременно — вряд ли бы кто услышал их, даже стоя неподалеку. Начальник слышал их только потому, что звук выброса гильзы и хлопок принял и передал микрофон каждого стрелка. Связь не выключали — кто ее тут засечет?

«Цель взята» — последовало пять отчетов, голос шамана и на миг не пресекся, падая, казалось, с небес (звуковики не подкачали»!) и бесшумные, по меркам белого человека, люди, скользнули в ночные джунгли, окружая деревню проволокой растяжек и густо, щедро, минируя землю. От условной центрально точки воображаемой южной линии к ее краям — чтобы не напороться на мины самим. Быстро, ловко, сноровисто, рядами. А попутно еще и просто кидая взрывчатку, куда придется — сработает от детонации, тоже не лишнее. Бить будут «трассерами», тут и белые бы побежали, куда глаза глядят, когда начнется этот ад, а уж про этих-то, что ничего, страшнее «гринписовца» не видели, и говорить нечего.

6

Маронге затаился, хотя и так был неразличим на фоне леса — он всматривался в ночь, хотя понимал, что увидеть ему вряд ли что доведется — если дурная смерть начинается, то тут вся надежда на шамана. Но все же он увидел несколько искр, промелькнувших в джунглях почти одновременно. А голос шамана почему-то переместился куда-то из деревни вверх и почему-то на север. Может, тот отважно пошел на север, выйдя из тела? Очень сильный стал шаман, очень! Это хорошо. Но дурная смерть не стала вонять слабее, наоборот. Маронге напряг всю силу воли, чтобы не слезать с дерева и не побежать к сторожевому дереву — поделиться соображениями, может, деревню надо будить? Но это был просто бред, малодушие, шаман есть шаман и не Маронге и не сторожевым будить деревню в то время, когда шаман борется со злыми духами, совсем, совсем поглупел Маронге в странствиях, если такие мысли вообще приходят в его большую голову. Со злости на мысли Маронге стукнул себя по голове.

Время текло, шаман пел, а смерть все ощутимее давила на Маронге с севера. Почему он не пошел на южную, хорошую сторону?! «Тур-тур-тур!», в смысле, «дурак-дурак-дурак»! Потому и не пошел, что он, опоздав, должен принять на себя первый удар дурной смерти, вот почему ему и захотелось сюда! Не отгородиться своей же деревней хотел глупый каннибал?! Конечно, нет. Весьма может быть, что он просто должен стать жертвой, которой дурная смерть и наестся, вот. Неужели вождь видит так далеко вперед? Да… Его не есть. Ему надо падать в ноги и проситься во внуки его сына — учиться! А шаман, разумеется, просто указывает, где его, Маронге, искать. Все просто. Все правильно.

На этой мысли Маронге совершенно успокоился.

Но тут ночь превратилась в день, а точнее, в смерть. Пламя ударило с севера, казалось, тысячи огромных светлячков, ровными рядами, с ужасным треском кинулись на деревню! Затем начался такой грохот, такой треск, что Маронге чуть на землю не свалился. Ночь осветилась пламенем, занявшимся в деревне — и Маронге видел, как взлетает, сама по себе, земля, комьями разлетаясь в разные стороны, как падают, рассыпаясь, прочные их уютные, хижины, как воют злые духи, непрерывно гоня на деревню своих жутких светляков… Да что там шаман, уснул, что ли?! Что происходит?! Почему дурная смерть не нашла его, Маронге?! Он вскочил на ветке, маша крохотными ручками и истошно крича: «Я здесь! Я здесь! Я здесь!» — раз шаман оплошал, приходилось делать все возможное.

Но за поднятым грохотом и ревом дурная смерть не слышала бедного охотника! Тот спешно разрезал себе ладонь — уж кровь-то она почует! — и поднял руку вверх, измазав в крови и лицо, для верности — но крови хватало и без него. Светляки валили деревья, что-то более крупное, чем светляки, рвали ночь в куски, разбрасывая землю, ветки и лианы, да что происходит?! Они тут что, все три зимы непрерывно охотились на Змеев, что ли, что злые духи так кинулись на них? О таком не рассказывали и самые жуткие легенды старины.

Маронге видел, как его сородичи, освещаемые пламенем пожара, падали под укусами светляков, видел, как его хижина превратилась на миг в огненный цветок, видел, как оставшиеся кинулись в добрую сторону, на юг.

Но для его народа в эту ночь не было в мире добра. С юга отвечал такой же грохот, разве что другого чуть звучания и оттуда не летели светляки, но зато там деревья падали еще быстрее и чаще.

На ветку Маронге упала оторванная голова Змея и маленький людоед не выдержал — он схватил голову Змея, сунул ее в сумку, шепча срывающимся голосом слова прощения, а сам полез на верхушку дерева. Стоя на самой верхушке, Маронге истошно кричал в черное небо — раз духи сошли с ума, то пусть Белый Череп выглянет! В такой тьме его народ обречен! Раз уж настал конец света, то люди должны это видеть, видеть, куда они бегут!

Но ничего не изменилось. Мир Маронге рушился в бездну — он понял, что обречено только его племя, а сам он, видимо, должен идти туда же? Или нет? Но тут голова Змея, что он взял с собой, вылетела из сумки и пропала во тьме и он понял, что идти нельзя — Змей с ним идти не хотел.

За что?! Он же предлагал дурной смерти себя, неужели его так мало?! Он снова завыл, требуя Белый Череп опомниться и угомонить дурную смерть, заткнуть глотки злым духам, погасить светляков, запретить земле взлетать, как воде, когда в нее падает камень! Он чуть было не предложил Белому Черепу свои тсантсы, но опомнился — белому белое не предлагают. Ну, почему он не сообразил взять хотя бы десяток тсантс настоящих людей? Жадный дурак! Хвастливый и жадный дурак! Тур-тур-тур!

Белый Череп не слышал Маронге. Кошмар продолжался.

 

7

Час ночи тридцать одна минута.

— Выдвигаемся. Вряд ли там есть кто живой, но смотрите в оба — эти ублюдки убивают быстрее, чем пуля. И куда более жестоко. От их яда спасения нет. Какая-то нечисть, черти на земле, — скомандовал он и шеренга его бойцов двинулась на деревню, а за ними по лесу потащились и боевые машины пехоты, включив прожектора.

Шли осторожно, простреливая все оставшиеся темными, места, не жалея патрон. И вышли к деревне.

Рассыпались по тому месту, где она полчаса назад еще была, обшаривая горелые бревна построек, разведгруппы аккуратно прочесали лес на восток и запад, четко зная, где начинаются их растяжки, считая метры, но все они были сорваны — значит, все отработано. В лучи фонарей то и дело попадались маленькие тела — живых не нашлось ни одного.

На юг пошли еще аккуратнее, дождавшись подхода боевых машин, осветивших сектор прожекторами. Взрытая земля, залитая кровью, заваленная вырванными кустами, поваленными деревьями и прочим лесным мусором.

Но, судя по всему, основная часть проклятых дикарей легла в самой деревне, ее накрыли быстро, грамотно и очень мощно — людишки просто не успевали разбегаться, слишком плотно шел огонь, слишком часто работали минометные расчеты и тявкали автоматические гранатометы. А стены их хижин годились разве что от ветра и дождя. Пусть даже местного.

Сошлись по команде в рациях, в центре площадки, что была полчаса назад площадью посреди деревни.

Один солдатик все же приволок с собой добычу.

— Женщина! — Издевательски сообщил он, волоча маленькое существо за волосы.

— Самка, — спокойно поправил его начальник и выстрелил черноволосой дикарке в темя.

— Нахуй, — вдруг сказал тот самый, рано поседевший наемник, что спрашивал начальника о племени еще в лагере.

— В смысле? — Не понял странного в этих обстоятельствах изречения, начальник.

— Вас всех. И меня. И страну. И все на свете, — спокойно пояснил наемник, — пора мне на покой. Я возвращаюсь в лагерь. Утром меня не будет здесь. Уйду с минометчиками, нам дальше не по пути.

— Сержант, вы рехнулись? — Осведомился начальник.

— Так точно, господин полковник, видимо, да. Пора мне на покой, — повторил он, — эта работа не для меня. Больше. — И тут его обильно вырвало.

— Сорвало сержанта, — сочувственно прошептал кто-то.

Начальник попал в затруднительное положение. Сержанта он знал очень и очень давно. И такие операции были тому не в новинку. Что нашло на человека? Заболел? Как у Ремарка — фронтовое, военное безумие? Тогда его следует просто убить — но не получится, увы, блевать тот уже перестал, а разоружать его было, как и у Ремарка, поздновато — он бы не дался, а безумен он или нет, неважно — все его навыки при нем, равно как и его оружие.

— Ступайте, сержант, — спокойно ответил начальник, — благодарю за службу.

— На покой, пора, пора, — проговорил сержант и пошел на север. Он шел и плакал. Что на него нашло — Бог весть. Может, заболел, может, свихнулся, может, просто износились, наконец, стальные нервы, или просто заработал какой-то лишний участок мозга — не нам судить.

 

8

Маронге слез с дерева. Чутье говорило ему, что его народа больше нет. Шаман рассказывал об этом. Они — одно целое. Они чуяли друг друга. Как бы далеко не заносило Маронге в его странствии, он чувствовал, что его народ живет, радуется, печалится, охотится…

Маронге знал, что никого нет. Еще он знал, что нет ни добрых, ни злых духов более в этих краях. Им тут нечего было больше делать — лес был убит, народ был убит, а сам Маронге слишком мал.

Еще он знал, что духи тут не особенно виноваты, а значит, народ его тоже не особенно виноват. Это были белые. Дико, но это так. Он видел, как они, шумя, как стадо свиней на водопое, ломились по лесу, освещая его горевшими на их странных головах, третьими глазами и плевались во все стороны этими самыми светлячками. А по следам за ними пробиралось по упавшим деревьям нечто уже совсем невообразимое, ужасно вонючее, громкое, не похожее ни на что, виданное им или еще кем-то из его сородичей. Эти чудовища рычали, воняли, на ходу шумно и непрерывно пускали ветры, оскорбляя чащу, а заодно светили перед собой невыносимо яркими, мертвыми глазами. Белым служили и чудовища, и светляки, и даже шаман пел по сию пору. Он что — с ними заодно? Мысль была вялой, ленивой и глупой, Маронге пожал плечами и полез вниз.

Надо было что-то решать. Народа его больше не было. Он плюнул в одно из чудовищ, ехавших мимо, ядовитой стрелой, но та отскочила от шкуры мерзкой твари, не причинив той не то, что вреда, но даже беспокойства.

Бессмысленно. Маронге сел под деревом, на котором сидел все время, пока дурная смерть косила его деревню, минуя его самого.

Что теперь делать ему? Человек не может сам прекращать свою жизнь. Это дураку понятно — взять хоть его. Тур-тур-тур, чистой воды тур-тур-тур, но понимает. Не он себе жизнь дал, не ему и прекращать ее.

Народа нет. Деревни нет. Добрых духов нет, да и злых тоже. Одно вытеснило другое. Так всегда бывает. Но вытесняемое может вернуться? Может, если для него найти место. Сейчас его народ, убитый таким странным путем, находится неизвестно, где. Маронге закрыл глаза, шевеля губами. По именам перечисляя соплеменников, он клал веточки, когда число равнялось количеству пальцев рук и ног. Вышло веток столько же, сколько пальцев на руках и ногах, и еще пять веток. Это те, кто имел имена, дети, что до десятой зимы не получают имен, не в счет. Когда он уходил, детей, которым было достаточно зим, чтобы получить имя, было… Он снова пересчитал, учитывая три зимы, что его не было. Обсчитался. Взял еще веточку, сломал пополам и добавил в общую кучу. Помрачнел. Такую кучу душ запросто не вернуть, хотя выкинули их отсюда запросто. Так тоже, оказывается, бывает. Он обвязал веточки шкуркой, обмазав кровью из разрезанной ладони, и убрал в сумку.

Так.

Беда.

Ответ?

Простой ответ, как обычно. На все есть простые ответы. Люди, что их убили, пришли издалека. Надо идти туда, откуда они пришли. И там убить столько же. Этих убивать нет смысла. Они не дома. А убивали тех, кто был у себя дома. И их убивать надо так же. У них дома. Тогда люди его народа смогут вернуться на правильно освобожденное место.

Ответ есть. Но больно было в груди. Там, где все еще взбесившимся сверчком билось его сердце. Плакать Маронге не умел, а точнее, не дал себе плакать. Не женщина. Решение есть. Способ есть. Средства есть. Просто идти по их следам обратно. Они вообще, как он слышал, из-за той воды, что никто из его племени и не видел, и соседние племена — вряд ли. Надо просто идти по следам. Убивать их будет просто — они все поголовно дураки. В этом он только что убедился — кто же захватывает землю, выгнав оттуда всех, включая духов и убивая без нужды? И так, что убитые точно не годятся в пищу? Глупо. Дико. Убивать просто так, что ли? Какое-то огромное племя белых проморгало общий побег своих безумцев? Видимо. И чудовища, что с ними, тоже без ума — ему плюют в зад, а оно не морщится.

Но в груди все равно было больно. Эта боль, как он понимал и чувствовал, не пройдет сама. Она пройдет, когда он сожжет последнюю половинку веточки — из тех, что сложил в сумку.

И никак иначе.

 

9

Они столкнулись… Нос к носу не вышло бы — макушка Маронге доходила сержанту хорошо, если до поясного ремня.

Маронге как раз встал в полный рост, выйдя из состояния странного оцепенения — его трясло и одновременно, жгло, как огнем, руки и ноги отказывались повиноваться, а дух метался где-то над верхушками деревьев, странных деревьях, высоких, как скалы, толстых, как скалы, в стволах которых горели рядами странные желтые огни, не дававшие тепла. Он понял, где он был — там они живут. Белые. Оттуда пришли. Туда и ему.

Сержант вскинул автомат просто на рефлексе. Но разум, который так странно себя повел, успел не позволить убить ему этого маленького черноголового каннибала, увешанного головами.

Сержант встал, как вкопанный. Он понимал, что перед ним — последний из народа, который он уничтожил. Что ему сказать? Даже если бы он мог сказать? Что он виноват? Что он больше не воин? Что сказать человеку, который остался на земле совсем один, причем по твоей милости? Если не только по твоей, вины это не умаляет — не без тебя же. Стрелял-то, как все. И вот тебе — просто последний штрих. Просто последнее знамение, знак, что решение, принятое тобой, верно — уходить на покой. Больше никогда не убивать. Никого. Вот и все. Стоящий перед ним карлик, с черными волосами и почти черной кожей, с какими-то странными рисунками на лице, вырезанными чем-то острым, с большой, не по телу, головой, с огромными глазами и маленьким носом, узкими щеками, выпуклым лбом и твердым подбородком без следов какой бы то ни было растительности, словно отделился от дерева. На поясе у него висели головы, как он видел, белых, плотно, одна к одной. Такие же висели у него и на манер портупеи — от пояса до плеч, крест-накрест и, видимо, на спине он тоже был увешан головами. Одет он был в набедренную повязку, в руке держал трубку, в свой рост длиной, а в другой руке — нож, похоже, каменный.

Малыш-людоед. Сержант понял, что начинать свой путь на покой надо сейчас. Вот прямо тут. Он опустил ствол автомата и шагнул к карлику-каннибалу. Тот не шевельнулся.

Белый вырос перед ним почти внезапно. Вот тебе и раз. Только ты понимаешь, что делать и что искать, как обязательно что-то происходит, злые духи… Какие еще духи?! Их тут больше нет! Значит, это просто трус, отбившийся от своих, или сбежавший! Как бы то ни было, он белый. Этого и так хватало за глаза. Но в руках он держал свою странную палку с сучьями, из которой, как видел Маронге, так лихо летели светляки, пробивавшие стволы деревьев. Беда. Палка эта смотрел Маронге прямо в голову. Выстрелить Маронге не успел бы — это он понимал. Остается ждать. Сейчас будет решено, прав он, Маронге, в своем решении, или нет. Что-то произойдет. Так всегда бывает. Трусливый белый не мог быть тут просто так — лес огромен, а он вышел прямо на него. И палку опустил. Тур-тур?

— Слушай… Черт, я не знаю, блядь, я не знаю, что тебе сказать, да что тут сказать? Я больше не хочу ни крови, ни войны, я тебя не трону, не бойся, честно, не трону, я не буду стрелять, — тем часом говорил сержант, понимая, что дело тут в интонации. И улыбался.

Улыбается. Показывает зубы. Говорит, что зубы в порядке и что он меня съест. Что делать. Ждать дальше? Да. Пока ждать.

— Мужик, ну, просто просить прощения глупо, да и как — я не умею… Я просто уйду и все. Я никого сам не убил в эту ночь, за пулеметами и минометами сидели другие, мины ставили другие, снайпером я не был, с боевых машин не стрелял, но больше я всего этого видеть не могу. Уходи в лес, не бойся, поворачивайся и уходи, это же твой лес, ну, найдешь себе… Кого-нибудь… Кого? Господи, кого тут искать? Ты боишься? Все, смотри, я бросаю автомат, видишь?

Что говорил? Все дураки, кто белый. Взял и бросил свою палку со светлячками. На войне. В лесу. Отстав от своих. Бросил оружие. Недоумок?

Маронге пожал плечами, шагнул к сержанту и, подпрыгнув, легко рассек тому горло от уха до уха. Кровь хлынула на его голову, когда он приземлился и Маронге облизнулся — он был прав. Надо идти к ним. Он присел над упавшим сержантом, подумывая — брать ли с собой его голову? Куда ее? Обработать некогда, да и своих куча…

— Заслужил, — одними губами прошептал сержант, так как горло его больше звуков издавать не могло. И легко, светло улыбнулся. Вот и покой.

Значит, так надо.

— Тур-тур-тур! — Маронге плюнул на голову белого. Он не хотел больше собирать такие тсантсы. Да и кому они теперь нужны? Никому. Просто надо идти к реке. А что до этого дурака… Это знак. Ответ. Он был прав. И точно пойдет к белым домой, чистить место под возвращение своего народа на землю. На эту, другую, неважно. Он остался один — но сделает то, что поможет многим. Один.

Значит, так надо.

 

10

Чертов каннибал шел долго. Маронге поражался, какие длинные переходы делают эти белые. Почему духи им служат? Какие-то странные духи. Служат дуракам, которые в лесу-то ходить не умеют — их след не найдет разве что покойник, да и то, если у хорошего колдуна, то найдет. Но такие переходы! Их чудовища, на которых они ездили, кажется, не нуждались ни в отдыхе, ни в корме, ужас. Гур! Ужас! Гур!

Все неправильно и все это неправильное, не понятно, почему, побеждает правильное! Маронге пытался за день пройти то же расстояние, что и белые, ища их первый привал — и не смог. А это кое о чем говорило. Маленький охотник признал, что в скорости белые его победили. В искусстве убивать — ну, если голова у них работала, то да. Тоже. Если нет, как у того, что он повстречал, когда ждал знака от кого-нибудь (духи-то разбежались!) — то нет. Не лучше.

День за днем, скрываясь по зарослям, тихо, беззвучно, тек Маронге по джунглям. Гур! Гур! Четыре полных перехода заняло у него то расстояние, что белые покрыли за один! Гур! Он возмущенно бранился, пока шел по их следу, а точнее, в джунглях вдоль просеки, что они оставили — выходить на нее он не стал. Ни к чему. В джунглях есть два понятие: «Хороший охотник» и «мертвый охотник». Вот ко второму и не стоило стремиться.

На восьмую луну Маронге, наконец, вышел к лагерю белых. За это время людоед, вместе со всеми тсантсами и прочим, добрался до берегов Великой Реки. Тут он никогда не был, как-то не получилось, даже за те три зимы, что он скитался, но был поражен ее красотой.

А белые?! Да они, он видел это сам, сваливали туда всякую дрянь и даже справляли нужду! Тур-тур-тур! Куда смотрят духи этих вод? Может, они тоже боятся белых? А он их ел… Тур? Он прислушался к себе. Да нет. Все было хорошо. И последний белый, которым он и питался эти дни, подвялив того слегка, тоже не сказался пока на его здоровье. Гур, не тур, а гур! Гур! Ужас! Белых боятся духи, белым служат духи, белые убивают глупее и злее, чем любые, самые злые духи — и их никто не карает?

Маронге сел под дерево и заплакал. Впервые за всю свою жизнь. Несправедливость убивала его вернее, чем светлячки белых, что сожгли и убили всю его родню. По пути Маронге, к слову сказать, нашел еще одну деревню. Точнее, то, что от нее осталось. Белые не стеснялись оставлять свой след, вонявший на весь лес и видимый за пятьдесят полетов стрелы, но вот победы над деревнями они старались спрятать. Какие-то ужасные духи с огромными лапами жрали землю, тут же гадили, прямо позади себя, потом другие духи, не менее ужасные, но с каким-то щитами перед глазами, свезли убитых краснокожих в ямы, сделанные первыми духами-землеедами, а затем перекидали всю землю, которой обделались первые, с ужасными руками, насыпали дерьмо сверху, долго ездили поверх, а потом посадили там кусты!

Вот это был кошмар. Это было крушение всего, чем он жил и во что верил. Не было ничего постоянного и, как он полагал, он был последним в мире существом, которое еще знало, что такое порядок. Гордости это не вызвало. Это была одна из причин, по которой он плакал сейчас. Маронге считал свои слезы и злился, ожидая, когда они кончатся. Это дело воина было совсем недостойно, но все же… Жрать землю? Убивать просто так, не сделав ни одной тсантсы? (Он проверял, всматриваясь в груду убитых краснокожих) Сажать кусты в лесу? Зачем?! Они сами там вырастут через семь лун, а через тридцать будет та же чаща, что была, чуть пониже. И они победили! Глупо. Так не может быть.

Еще он вспомнил, как был рад, когда нашел недоеденный кем-то из белых плод. Он, конечно, не колдун, а воин, но уж по такому-то случаю и с таким-то предметом его не надо было учить, что делать. Тур-тур-тур. Белый тур! Он сделал все, что положено, чтобы Змей пришел за белым тур, а потом вспомнил, как голова Змея прилетела к нему на дерево, в Ночь Дурной Смерти. А потом, увидев, как смело белые бросают в лесу, что ни попадя, понял — они вообще не боятся их духов! Правда, ножом режутся легко. И на том спасибо.

Три ночи Маронге следил за лагерем белых и три ночи и три дня никто его не нашел! А он видел многое. Апофеозом был прилет огромной белой птицы, с ужасным ревом прилетевший на длинную просеку в лесу. Белые побежали к ней, а она, как и следовало ожидать, их сожрала. Но не клювом! А задницей! Вместе с более мелкими чудовищами, на которых те ездили. После чего улетела куда-то. В гнездо? То есть, они приходят сюда, чтобы их съела белая птица, причем задом? А откуда тогда они вообще приходили? Может, они так и растут в лесу, на берегу? Потом вырастают, получают от своих духов оружие и, поглупев, идут убивать?

Он поискал в лесу белых, что еще росли бы, молодую поросль, но ничего не нашел. Он снова сел ждать, уже не пытаясь понять, что творится.

Через семь лун снова прилетела огромная белая птица и на сей раз белые вышли из нее, сели на своих чудищ помельче и укатали в лес.

Вот оно, что… Одна птица их рожает, как и положено, из-под хвоста, вторая жрет. Семья? Странная семья. Вид один и тот же.

Маронге ночью прокрался к такой птице — она сидела до утра. И, потрогав, как уже трогал тех чудищ, на которых катались белые (тоже внутри!), понял — она неживая. Это колдовство. Белые заставляют мертвую вещь летать, бегать и возить себя. Так. Гур. Гур, гур. И не поспоришь.

Вообще, все становилось проще с каждым днем. Первой заботой, что упала с его плеч, был вопрос питания — вяленый белый у него закончился, а охотиться было некогда — мало ли, вдруг эти белые птицы заберут всех белых и улетят навсегда. Белые, как он заметил, непрерывно следя за лагерем, если что-то из каких-то странных сосудов, которые брали в одной и той же хижине. Маронге уже знал, как пройти в лагерь, не разозлив забор, а потому натаскал себе таких же сосудов. И жестоко ошибся сначала — из одной банки он выпустил какого-то ужасного духа, который, зашипев, белой пеной вылетел из сосуда и кинулся на него. Маронге убил и банку, и духа, который ужасно вонял и точно не мог быть съедобным и понял, что банка банке — рознь. Он присмотрелся к белым внимательно (те еще вояки, он сидел днем у забора, но его не обнаружили даже те, кто поведением порой напоминал ему разведывательные отряды его народа, или же краснокожих, на которых они охотились), поняв, в какой банке сидит еда. И с тех пора брал только такие. Странная была еда. Пахла и едой, и не едой. Маронге сомневался, можно ли воину чащи ее есть, но вспомнил, что белых ел сам, а они это ели и ничего, не дохли. Все просто.

Раз в день белые зачем-то выпускали кучу своих светляков, которые днем не светились, в деревянные щиты с белыми листами и черным кругом. Щиты разваливались, или нет — но белые веселились. Тур. Заодно он понял, что не все светляки из палок белых светятся даже ночью и не все визжат так ужасно — но чем дальше, тем проще ему становилось. Он уже подумывал переехать в их лагерь, чтобы быть поближе, но обругал себя за лень и решил остаться в лесу.

Наблюдения за лагерем дали ему еще одну ценную мысль. Белые тут не жили и не плодились, птица доказала это. Женщин тут не было, в лесу они не росли, а в реке не ловились, он это тоже проверил — на всякий случай. Значит, это не их дом. Значит, белые птицы летят откуда-то издалека. Угнаться за ней невозможно. Что остается делать? Ему надо попасть туда, где живут те, кто уничтожил его народ. На их землю. Убедиться, что там их дом, а там и начать вытеснять столько веток, сколько нужно.

Но птица может лететь, судя по всему, еще дальше, чем их земные чудовища, а уж про быстроту ее полета и говорить нечего. И, к тому же, не заорет ли она, почуяв в себе Маронге? Кто ее знает. Но попробовать все равно придется. Заорет, так заорет. Орал же на него недавно забор белых, и ничего. Пока эти тур сбежались, он удрал в джунгли и недоумевал, что они делают у забора, если там нет, а след с перепугу он оставил ясный, как день? Ну и что, что ночь на дворе? Сломанная ветка на деревце, трава примята в четырех местах, клочок ткани из его повязки — и не нашли! Тур? Тур. Гур и тур. Тур и гур.

Придется лезть в птицу.

Значит, так надо.

И не поспоришь.

 

11

— Задача выполнена. Теперь сюда придут войска охраны, рабочие и прочие, которые и займутся тут разработкой тех мест, где жили эти маленькие ублюдки, — резюмировал начальник в ночь перед вылетом, собрав отряд.

— Все еще не можете простить им сержанта? — Спросил кто-то в штатском, улыбнувшись. Это был, к слову, тот самый джентльмен, что в начале повести беседовал с сенатором. Кто он был, кем и при ком — черт его знает, но был в курсе всего и был, казалось, повсеместно.

— Ему перерезали горло, срезали кучу мяса и унесли с собой, это люди, по-вашему?

— Нет. И по-вашему — тоже. А индейцы, которые к нам… Гм… Миролюбивы, скажем, вообще отказываются говорить о них после темноты и почитают за демонов. Но стоит ли удивляться, что оставшийся в живых каннибал убил человека, который был причастен к гибели его деревни?

— Каннибалы, — уверенно поправил начальник, — нет в мире каннибала, который один справился бы с сержантом Пеппером, даже спятившим. Днем, с вооруженным человеком? Чушь. Засада и группа. Думаю, это не наши мелкие ублюдки. Следов мы не нашли. Скорее всего, разведгруппа краснокожих племен, проверявшая, что тут было той ночью. Я не завидую тем, кто будет рыть тут шахты и строить поселок на первых порах, пока солдаты не отобьют у индейцев охоту убивать и есть наших людей просто так, походя. Но это уже не наша туга-печаль.

— Да, полковник, — впервые звание таинственного начальника несуществующей группы было озвучено вслух, — не ваша. Но я согласен с вами — скорее всего, это разведка других племен. Аэрофотосъемка показала, что количество убитых и найденных соответствует количеству живших в деревне — со слов того бедолаги, что платил им свининой за проживание, мы знали точное число. Вы отработали, как всегда, выше всяких похвал — сто из ста.

— Вы за это нам и платите, сэр, — спокойно, уверенно отвечал полковник, даже не улыбнувшись похвале загадочного господина.

— Именно. А завтра мы отправляем вашу группу домой, в США. Полетите утром, эшелон свободен, связь вам не нужна, куда сажать самолет, ваши пилоты в курсе, все, как обычно. Оплата уже перечислена на указанные вами счета, господин полковник. Плюс премии за срочность и точность.

При этих словах отряд одобрительно загудел.

— Не сомневаюсь, сэр. Жалко все же, что старина Пеппер не дошел до наших. Может, врачам удалось бы вновь сделать из него полноценного человека? — задумчиво спросил вслух, негромко, но явственно, полковник.

— Может. Согласен с вами, потеря такого кадра — большой удар. Но из-за этого убого народца, который никак не войдет в понимание ситуации, проверить это не удастся, — кивнул загадочный господин и откланялся.

 

12

«Гур! Гур!» — вот что, признаемся, бубнил про себя Маронге, когда птица ушла в небо, неся его в своем чреве. Пробраться в нее было делом настолько плевым, что о нем стыдно и рассказывать. Внутри он нашел кучу каких-то мешков и ящиков, а так как знал, что белые их передвигают очень неохотно, легко сообразил, что, пока птица не привезет их домой, трогать эту груду они не станут. Он забился под них и обмер, посмотрев себе под ноги — он висел в воздухе. Стоял на нем. Он подпрыгнул от ужаса и стукнулся головой об ящик, боль отрезвила, он отполз чуть назад и потрогал то место, на котором стоял. Это был не воздух, это был какой-то заколдованный воздух — видно было сквозь него отлично, а вот пропускать через себя он ничего не пропускал. Маронге видел даже землю под собой, траву и насекомых, в ней ползавших. Прозрачный материал. Ну, камешки, что резали кость, тоже были почти прозрачны, точнее, пропускали цвет, но его камешки этот материал легко царапали, он убедился и понял, что это не дырка в брюхе, а заколдованное окно. Затем понял, что, раз он видит изнутри, то его могут увидеть и снаружи, что обычно даже для правильных окон и, обругав себя и дернув за волосы, отполз от окна.

Утром белые вломились в самолет, как стадо зверья, с разговорами, криками и ужасным шумом. Маронге приготовился биться, один на всех, если вдруг его почуют, но зря — он смотрел на них во все глаза в щели меж ящиков, но никто не обратил на него внимания. Птица закрыла задницу, как видел Маронге, а потом поднялся такой рев, что заложило уши. Глянув в заколдованное окно, дикарь увидел, как быстро побежала назад земля, а потом — как она пошла вниз и понял, что птица взлетела. Но это бы еще ладно — проклятая тварь карабкалась все выше и выше, он видел сверху и леса, и реку, которая превратилась в нитку, и потом увидел какие-то белые пухлые на вид кучи какой-то небесной травы, а потом понял, что это облака. Вот тут-то и объял его ужас — ни один настоящий человек еще не забирался так высоко! Это мог только древний змей, что имел крылья, но которые исчезли с земли еще до того, как пришли первые краснокожие. Племя Маронге, однако, помнило крылатых змеев, но что толку? На помощь им в Ночь Дурной Смерти те не пришли из небес, куда ушли.

Маронге сжал зубы. Как у каждого правильного человека, они имели форму наконечника стрелы, причем от природы и входили во рту один между других точно в ряд. Как у рыбы, что в реках ест быков и порой краснокожих. Только коренные зубы Маронге были другие, крупные и тупые. Чтобы что-то откусить, порой приходилось слегка помотать головой, но зато и сбросить с себя настоящего человека, если он вцепился тебе в шею зубами, как они делали порой, охотясь на краснокожих, было ничуть не проще, чем ту самую рыбу, которую соплеменники Маронге почитали своим дальним родичем и ели только изредка.

Постепенно Маронге пообвык и с интересом смотрел вниз, в окно, не забывая посматривать и по сторонам. Белые спали, или ели, или даже ходили, чем Маронге чуть завидовал, так как засиделся и чувствовал себя неуютно. Есть он не стал — его бы выдал запах, убедить тело не справлять нужду он бы не смог. Для него это было делом не сложным, так всегда поступали, выходя на войну, но белых это не смущало, судя по всему. И ни один ни разу не спустил своих странных одежд по нужде! Они что, поглощают все и навеки? Похоже, похоже… Странные люди. Люди ли, нет ли, уже не скажешь. Какие-то… Маронге задумался и просиял. Он нашел слово. Неправильные они, вот что. Неправильные люди, да. Но что делать. Приходилось терпеть и неудобства полета, и холод, которого он не ожидал, и глухоту, что ему мешала, и рев птицы, оравшей всю дорогу, не спать, разумеется, чтобы добраться до селения белых. Неудобства? Он боялся, что будет хуже. А это — чушь. Гру! Гру! Чушь!

Значит, так надо.

И не поспоришь.

 

13

— Будет забавно, если под этими тюками мы найдем анаконду, а, Джонни? — усмехнулся один из солдат, которым не подфартило и они угодили в наряд по разгрузке борта после того, как тот приземлился на самый обычный пассажирский аэродром, правда, ночью и не на самую известную полосу.

— Да хватит и тамошнего насекомого, чтобы отправиться на тот свет, — пробубнил его товарищ, человек начитанный и потому странный.

— С нарядом не повезло, твою мать, — согласился третий.

Начитанный кивнул и сдвинул в сторону очередной мешок. Насекомого или анаконды там не оказалось. Из тьмы на него смотрели два огромных глаза, переполненных яростью и тьмой. Это было последнее, что он увидел, так как в следующий момент обсидиановая кромка ножа Маронге перехватила ему глотку до позвонка. Как-никак, а по режущим свойствам с этим материалом не поспорит любой современный хирургический инструмент.

Маленькой чудовище, выскочившее из тюков, кинулось к выходу, размахивая какой-то длинной трубкой. Солдаты попались тертые, бульканье начитанного услышали сразу и потому среагировать успели — убитому досталось еще две пули, но в том месте мелкой твари, запросто убивающей людей, уже не было, она приближалась, как уже было сказано, к выходу. Стреляли и вслед, но толку было мало, точнее, не было. От тела твари отлетел кусок, а затем в самолет ворвался стоявший внизу солдат и ударил чудовище ногой. Точнее сказать, попытался это сделать — ублюдок походя перехватил ему сухожилия под коленом до костей и сбежал.

На поле поднялся переполох. Группа, высадившаяся на землю, была не готова к тому, что каннибалов, которых зачистили на территории, они привезли и с собой, да и оружие было разряжено и упаковано, у тех, кто попал на разгрузку, пистолеты были с собой по штатному расписанию этого несуществующего отряда. Пункт устава был странным, но оказался, как и все его пункты, точен и написан кровью, как любой воинский устав. Стрелять-то пришлось?

— Уррр! Уррр! — Вопил Маронге, улепетывая со всех своих коротких ножек. Это значило: «Достал! Достал!», хотя, честно признаться, хотелось ему кричать боевой клич, но это было бы неверным — он убегал.

— Стой, педик, твою мать! — Орали солдаты, поспешая за карликом, который за здорово живешь убил их товарища, пусть даже и с закидонами. Стреляли только те, кто был на разгрузке, а чертов ублюдок бежал прямо на прожектора, растворяясь в их свете. Толку стрельба не дала, а догнать людоеда не удалось.

Кусок, который отстрелили от того на борту, оказался сушеной человеческой головой.

— Дожили, — констатировал полковник, с интересом рассматривая трофей. Тот не пострадал от столкновения с пулей, та лишь перебила ремешок, на котором держалась голова. — В город ушел людоед. Которого мы привезли с собой. Никому не звука. В городе ему не выжить. Это не его джунгли. Это — цивилизация. Наша, не его. Это — город. Он убивал и не таких. Его или съедят собаки, или убьет транспорт, или что угодно. Мы ничего не знаем. Всем ясно?

— Так точно, сэр! — Рявкнули солдаты его отряда. Город убьет кого угодно, не то, что дикаря, который не в силах обуздать свои страсти и сроду не видал ничего, кроме леса и травы. Все верно. И не поспоришь.

 

14

— Мы живем в цивилизованной стране, подсудимый! Вы убили человека, который проник в ваш дом, уже за территорией, вам принадлежащей! — Обвинитель неистовствовал, подсудимый был ошарашен. Он лишь защищал свой дом, семью, жену и ребенку, а убил случайно, бил-то в спину, а то, что бандит при падении сломал себе шею, не его вина, разве нет? Это же любому дикарю ясно!

В этих же словах примерно защищал бедолагу и его адвокат. Но — увы, чернокожий обвинитель, усомнившийся в злых намерениях убитого бандита («Допрос с него, вашими молитвами, снять уже на удастся! Может, он был пьян, или под воздействием наркотиков и просто заблудился! Вы же сами признали, что дверь была не заперта!») при содействии чернокожего судьи, пришли к выводу, что обвиняемый виновен в совершении действий, повлекших смерть потерпевшего, чьи мотивы были суду уже неизвестны.

— Ваша честь! Как можно сомневаться, что человек, вломившийся к вам в дом в час ночи…

— Протестую! — Возопил обвинитель, — вы давите на суд! Он не вломился, дверь была не заперта!

— Принято. Продолжайте, — негр в парике недобро смотрел на белокожего, как молоко, адвоката и убийцу.

— Мой подзащитный не хотел его убивать, он лишь хотел задержать его, он действовал в состоянии аффекта от проникновения в дом чужого человека!

— Вот! — Вклинился обвинитель, — че-ло-ве-ка! Который не успел сделать ничего дурного, как был убит! О каком состоянии аффекта может идти речь? Ваш подзащитный, как мы убедились, совершенно здоровый психически человек!

— Прекратите, обвинитель! — Сурово молвил судья, дождавшись конца фразы. Белый убивец, обалдев, смотрел на происходящее с ощущением присутствия в театре абсурда. Что удивительного в том, что он кинулся за тем, кто в ночи вломился в его жилище?! Это его крепость, чудо, что он вообще оказался дома!

Как ни распинался адвокат, дело было плохо. В перерыве судья пригласил его и обвинителя в комнату совещаний и, не мудрствуя лукаво, предложил идти на сделку. Его подзащитные кается и получает от года до трех. Не кается — и получит лет пятнадцать. Адвокат был мужчина опытный и понял, что ловить тут нечего. Так он и сказал своему подзащитному, очкастому блондину, чье лицо отображало полный и глубокий шок.

— Год тюрьмы?! За что?! Это же мой дом, моя семья, я же не хотел его убивать!

— Еще бы вы сказали в суде, что хотели убить! Кайтесь, соглашайтесь и через год можете быть дома, — деловито сказал адвокат. — Я знаю такие дела. Кончится все темой расизма.

— Какого расизма?! Дело было ночью! Он же сам — черный, как сажа! — Простонал обвиняемый, — я вообще думал, что он в чулке.

— На улице горели фонари, к сожалению. Вы могли бы и понять, что перед вами чернокожий, — назидательно ответил адвокат.

— Вы издеваетесь? — Спросил обвиняемый.

— Нет. Я говорю вам то, что вы услышите в суде, если станете брыкаться, простите за жаргон. И дверь — почему у вас не запирается дверь?

— Она запирается! Но не всегда, в конце концов, мы не в джунглях живем, и не в гетто, а в благополучном, спокойном районе, это город, мидлл-таун, порой я не запирал дверь!

— Гетто? Нет, вам лучше не говорить в суде вообще. Вы не умеете говорить. Совсем, — подытожил адвокат. — Тут и поднимется тема расизма. Поверьте мне. Соглашайтесь на сделку. Год лучше, чем пятнадцать лет. И вы правы, мы не в джунглях. Здесь действует закон.

И не поспоришь.

В ту же ночь сокамерник белого убийцы, двухметровый амбал, весь день мрачно косившийся на нового соседа, наконец, снизошел до разговора и, узнав, якобы впервые, что убит был афроамериканец, ударил сокамерника в лицо, умело прижал подушкой и сделал из того милую свою Люси, дожидавшуюся его на воле. Продолжалось все это до утра, с перерывами на битье, макание в унитаз и посулами еще более веселой жизни, начиная прямо с утра.

Под утро негр ушел спать к себе, а белый, сломленный напрочь человек, умудрился повеситься на ручке двери.

Лишнее уголовное дело в блоке общего режима начальству было на хрен не нужно. Потому тело тихо похоронили, не имея возможности отдать его родне (пока тело было еще осуждено), составив акт о самоубийстве. Скорее всего, на почве угрызений совести. Негр-сосед подтверждал, что белый очень сильно горевал, каялся и плакал. Коридорные ничего не видели и не слышали, как на грех, а камера, что маячила меж этажами, оказалась в нерабочем состоянии. Впервые за многие годы. Даже цивилизация не в силах предусмотреть и предотвратить всего, увы.

 

15

Дело было ночью. Убежав с места прилета птицы и убив одного белого, Маронге здраво рассудил, что в гнезде мертвых птиц жить не будут даже такие дураки, как белые. Он посмотрел по сторонам и увидел вдалеке светящееся пятно — это было похоже на огромную деревню. Он пошел туда, решив для начала поселиться где-нибудь поблизости, осмотреться и потом уже начать свою работу по вытеснению оставшихся до нужного числа белых. Как человек порядочный, белого дурака, которого он потом вялил в джунглях, Маронге в счет не принял — он же решил, что считаются только те белые, что будут убиты в своем доме. Вот место прилета белой птицы — дело другое. Он поставил на своей духовой трубке маленькую зарубку, чтобы не обсчитаться в дальнейшем и пошел на светлое пятно.

Как же он ошибся! Это была никакая не деревня! Точнее, это была деревня, но так далеко, что он усомнился в здоровье своих глаз. По всему выходило, что до той не так далеко, но она только-только начала приближаться. Ночь, конечно, скрывала расстояние, но не так же!

Маронге шел всю ночь, выносливый, как все настоящие люди. Понемногу деревня надвинулась на него. Да. Все так. Это огромные деревья с огоньками внутри. Именно такие он видел тогда, в Ночь Дурной Смерти, когда дух его носился над миром. Странное дело — чем ближе он подходил к этой ужасной деревне, тем темнее становилось. Огни в стволах невиданных деревьев становились все различимее, а вот света убывало. К крайнему дереву он пришел уже во тьме, которую прорезали лишь лучи света из странных ульях на стволах железных деревьев, как он убедился, потрогав одно из них. Но в тени дерева, в котором белые жили, было темно почти по-настоящему. Он потрогал и дерево, к которому пришел. Камень. Не дерево. Белые жили в камне. В скалах, выдолбленных изнутри. Он и не думал, что ветер может так разъесть скалу, хотя результаты работы ветра видел и дома, в нормальных, настоящих скалах. Но так?

Гур! Гур! Он сел на корточки и задумался. Откуда-то пахло водой, вонючей, смрадной, но водой. Маронге достал банку консервов, открыл ее, решив перекусить, как вдруг из темноты на него кинулось какое-то чудище, кричавшее «Гав! Гав!» — почти так же, как кричали краснокожие в его лесах. Говорящее животное? Он вскочил, бросив банку и выхватив нож, и успел в последний момент уйти из-под пасти ужасного монстра, который намеревался его сожрать, нырнул ему под лапы и распорол живот. Чудовище взвыло и сдохло.

Маронге вылез из-под упавшей на него туши, осмотрел, как мог, ужасного зверя, принюхался и понял — его можно есть. Он осмотрел заодно и зубы ночного убийцы и понял, что это хищное животное, которое есть, как правило, нельзя. Ну, убил-то он его правильно, он защищался, но есть запретное он тоже не стремился. Он отрезал крохотный кусочек и сунул в рот, прислушиваясь к ощущениям и готовый выплюнуть его, если он окажется не годящимся в еду. Жаль, что тут нет шамана, конечно, чтобы все решить точно, но пока что сгодится и так. В лицо Маронге ударил луч света и какой-то белый, с диким боевым криком, кинулся на него, маша веревкой…

 

16

— Это какой-то пиздец, — резюмировал сыщик убойного отдела, — такой мокрухи я еще не видел.

В центре площадки, охваченной желтой лентой, работала уже его группа, стараясь найти хоть что-то. Утром кто-то из жильцов дома нашел мертвого соседа у себя под окнами, лежащего в обнимку с собакой и вызвал полицию. Вот она-то и осматривала теперь место происшествия. Полицейских, что прибыли по вызову, «убойники» послали на хрен, заявив, что берут дело себе.

Убитый лежал на боку, а голова его была помещена в пасть его же пса, огромного неаполитанского мастифа. Живот у обоих был одинаково рассечен, если можно так сказать, говоря о псе и человеке.

— Удар характерный, но странный, сверху вниз, от нижней части грудины до лобка. Собака так и брошена, а вот хозяина слегка выпотрошили, судя по всему. Ни следов, ни окурков, ни черта. Уверен, что и пальцев не будет, — старший группы закурил, выматерившись, — а вы, кстати, следите за прессой. В смысле, гоните в три шеи, еще мне не хватало воя в новостях о новом потрошителе. Комиссар меня самого выпотрошит. А я — вас всех, — посулил он подчиненному.

— Кишечник хозяина на траве, а вот судя по провалившемуся внутрь правому боку, печени там не будет. Горло перерезано. Порез очень тонкий и очень глубокий. До позвоночника, — диктовал эксперт, деловито вертевший труп человека в своем кабинете. — Точно, печени нет. Унесли с собой. Оружие то же, что и с собакой. Удар по горлу нанесен после удара по животу. Били чем-то необычайно острым, но, судя по всему, ломким или хрупким. Судя по характеру ударов и зонам их нанесения, убийца боялся сломать свое оружие. Надеюсь, что изучение краев раны под микроскопом даст нам свои результаты.

— Дало, как не дать! — Простонал начальник группы, взявшей дело себе, — обсидиан, твою мать! Место происхождения — предположительно, Южная Америка.

— Это проще охуеть, — согласился его помощник.

— Это мы успеем сделать, если он еще кого-нибудь успеет выпотрошить, — посулил ему шеф, — поверь мне. Хозяин, рестлер, детина с хороший шкаф, умер, судя по всему, без сопротивления — ни синяков, ни ссадин на костяшках, ни крови на траве — которая принадлежала бы не ему или не его псу. Убита собака, которая сама в состоянии убить слона. Судя по всему, сначала собака, потом хозяин. Кто-то имел на него такой зуб, что убил собаку, атакуя его самого. Причем собаку, натасканную по системе «телохранитель», как уверяет вдова рестлера. У него были враги, да. Завистники, конкуренты, но не более. Но и не менее. Работаем по ним. Но оружие? Может, среди них, или среди его фанатов, у которых порой летят крыши и они впадают в ненависть к кумиру, есть клиенты дурдома?

— Очень широкий круг подозреваемых, командир, — осмелился снова взять слово его помощник, — это может быть психопат из группы фанатов его основного соперника, с которым вскоре должен был бы состояться бой, верно?

— Широкий круг будет у нас с тобой в задницах, если мы сообщим о наших успехах и направлениях поиска, наверх. Сообщим, что работаем по группам возможных врагов, а попутно допускаем, разумеется, глубоко приватно, работу просто залетного маньяка, увы, но такой вариант тоже нельзя исключать. Твою мать.

— Твою, — согласился помощник. — Дикость какая-то. Все, что приходит в голову, честно говоря. Ощущение, что разделывали на мясо. Вернее, на лакомые куски.

— «Ганнибала Лектора» насмотрелся? — Поинтересовался начальник, но, подумав, изрек: «А ведь ты прав. Какая-то дикость. Психопатия. Маньячество. У нас тут цирк с каннибалами не гастролирует, или послов не присылали из дружественных стран с чернокожими жителями?»

И оба полицейских, наконец, смогли рассмеяться, чтобы хоть слегка снять напряжение последних суток, что прошли с начала расследования, в течение которых они глаз не успели сомкнуть.

 

17

«Несмотря на всю непроходимую тупость белых, которым духи, совсем уж непонятно, зачем, надавали страшного оружия и отправили им на службу кучу чудовищных тварей, оживляемых злыми духами, не может среди них не найтись хотя бы несколько разумных людей, которым была бы нужна тсантса. Даже среди них!» — Твердо решил Маронге и толкнул спящего в бок свой крохотной ножкой.

После ночной битвы с чудовищем и белым человеком, огромным, как скала, Маронге был вынужден бежать, толком не запасшись провизией. Чужое место, чужая земля, чужие духи — нет, все, что можно было себе позволить — это взять законную лакомую часть. А потом убежать.

Поедая печенку врага, Маронге подумал, что такими темпами, если эти дураки бродят вокруг своих домов по ночам, долго ему ждать не придется — скоро он сравняет счет. Затем надо будет вернуться назад, на поле с птицами и вернуться домой. Главное — не потеряться в этой огромной деревне, с домами-скалами. Хотя, если даже и потеряться, то к ее краю все равно выйдешь. А уж там, следуя по нему, найдешь и скелет чудовища, что напало на него, и скелет его хозяина, кому нужны их кости-то? А уже от них он помнит, как идти на поле.

Честно говоря, он бы обошелся и без ориентира в виде скелетов, чувство направления у него было, как у любого настоящего человека, врожденным, но сейчас он пребывал в слегка взволнованных чувствах — он влез в какой-то тоннель, шедший под землю, надеясь, что это не нора Змея, причем местного, а просто лаз, прорытый им и брошенный (по крайней мере, не пахло там змеем совсем), как внутри наткнулся на спящего белого, вонючего, как труп. Он и решил сперва, что это труп, как вдруг тот всхрапнул и что-то пробормотал, не просыпаясь.

«Тур! — Про себя сказал Маронге, — кто же говорит во сне?»

Перед ним встала дилемма. Человек был белый. Но явно больной. Или умирающий. И что с ним делать? Зачтется ли его убийство? В пищу он не годится, есть такое Маронге не рискнет. Пахнет разложением. Они что, не моются или не моют своих больных, а сносят в норы? Гур!

Так что делать-то? Убивать или нет? Скорее всего, да. И возместить потерянную тсантсу будет нелишним.

Да и потом. Как бы дико это не звучало, но, возможно, тут живут не только белые. Или, возможно, что придется и задержаться. В конце концов, торговали же они с краснокожими, хотя охотились друг на друга? Так и тут то же самое — одних убивать, другим сбывать, наверняка, решил он окончательно, тут есть люди в своем уме, которые поймут, что за тсантсу стоит платить!

Бомж, вырванный из сна, вскочил, озираясь. То, что он увидел, превзошло его самые ужасные подозрения — стоял перед ним карлик, ростом ему по пояс, с горящими в слабом свете аварийной лампочки, глазищами, лохматый, тонкорукий и тонконогий, скалящий ужасные белые зубки, которые имели форму, как у акулы на рисунках в детских книгах. Спятил? Спит еще? Бомж стал спешно щипать себя за руку, но порадоваться тому, что больно, не успел, да и не стал бы — радоваться особо было нечему. Кошмар не исчез, сон не кончился, а выудил кошмар ужасного вида нож и взмахнул им, надвигаясь.

Бомж заорал так, что вздрогнул мрак теплоцентрали, качнулась лампочка и поседели крысы. А потом обделался прямо в штаны.

— Гур! — Вслух завопил Маронге, и бомж бросился бежать. Каннибал и не подумал его преследовать, с ужасом думая, что мог убить безумца. Кто же еще обделается, если надо драться насмерть и потом повернется к врагу спиной?! Как хорошо, что он разбудил его сперва, как хорошо!

 

18

— Просто убивать их уже неинтересно, — сказал скучным голосом Роберт, — как-то нелепо. Да и полиции все равно. Никто нас, кажется, даже не ищет.

Он и его приятели сидели на спортивной открытой площадке.

— Я думаю, что веселее будет слить бензина с какой-нибудь тачки, полить ей бомжа, а потом поджечь. Снять на камеру и выложить в «You Tube». Тут поневоле засуетятся. Город укажем. Пора чистить город. Найдутся последователи. Уверен.

— А кто узнает, кому следовать? — Мрачно спросил толстяк Томми, которого угнетала мысль о том, что они никак не решат вопрос с широкой известностью. Дело было хорошее, на этом они сошлись давно, бомжей убивать полезно и весело. Зараза, грязь и вонь.

— Проще пареной репы. Раз видео пойдет в интернет, то просто допишем воззвание и как-нибудь себя назовем. Призовем следовать. Все такое. Как у террористов.

— Ну, ты. Потише. Мы не террористы. Мы преследуем верную цель, — одернул приятеля Роберт, бывший в компании коноводом.

— Я лишь как идею предложил, — защищался тот, кто говорил о видео и террористах.

— Как принцип, — важно поправил его Роберт, — идея другая. Ее предложу я. Позже. Пошли искать тачку и бомжа.

— А как назовем наше движение? — Оживился Томми.

— Надо как-нибудь забавно, — внезапно предложил Роберт, — чтобы было это… Как его…

— Контрастно? — Робко предположил Генри, тот, что заикнулся об интернете и террористах. Как совсем без ума человек, надо же додуматься!

— Точно, — милостиво согласился Роберт, — контраста для. Есть «Охотники за привидениями», а мы будем «Охотники за бомжами». Смешно. И привлекательно.

— Что да, то да, — согласились двое других. — «Охотников за привидениями» любят все.

— Психология, мужики, — снисходительно сказал Роберт.

Тару под бензин нашли быстро, простую большую стеклянную банку, решив, что сразу разбить стекло над бомжом быстрее, чем поливать из горлышка, проснется и попробует удрать, а то еще начнет брыкаться, можно и заразу какую подцепить.

Бензин тоже нашли быстро. Это был большой город. Не джунгли какие и не лес. Заправок было до черта и в стеклянную тару бензин им отпустили.

А уж с бомжами проблем не было вообще — пруд пруди. Долго искали подходящего, не слишком старого, чтобы сразу не подох, и не слишком крепкого, чтобы не сбежал дальше нужного. Да и свет на улице тоже был нужен, чтобы не обвинили в фальсификации. Мелочи тоже надо учитывать.

— Вот. То, что надо, — сказал, наконец, Роберт. И в самом деле. Бомж был просто на загляденье. Видимо, не так давно стал бомжом, раз спал так открыто. Да и на вид был не особо ужасен. Но — бомж, тут не ошибешься.

— Бей банку, я держу его в фокусе, — сказал Генри Томми. Тот поднял банку над бомжом.

— Погоди, — сказал вдруг Роберт негромко, осмотрелся, нашел валявшийся кусок трубы и сказал: «Перебью ему колено, ты бьешь банку, я поджигаю. На раз-два-три».

Раз-два-три.

Ролик прогремел по «YouTube», как бомба «Малыш» в далеком тысяча девятьсот сорок пятом.

А потом пошел такой откат, что ошалели даже сами «Охотники за привидениями». Нашлись и те, кто поддерживал их, и кто ненавидел, кто благословлял, и кто желал им смерти точно такой же, и кто уверял, что тоже соберет такую группу, и те, кто уверяли, что будут теперь помогать бездомным. Были телевизионные дебаты, где винили всех — демократы либералов, граждане — правительство, церковь — атеистов, феминистки — на всякий случай, мужчин. Все сходились на том, что надо что-то делать с падением нравов и бюджетными средствами на бездомных.

— «Шалость удалась», — процитировал Роберт фразу из саги о Гарри Поттере, глядя на происходящее месяц спустя. — Можно идти дальше. Труден только первый шаг.

 

19

— Мир ебнулся, — заключил инспектор убойного отдела, приехав на очередное дикое и нелепое убийство. Помощник его был в силах лишь покачать головой, соглашаясь. Это не история для ранимых дамочек, так что впадали в ступор или качали головами эти два служивых исключительно в идиотских или крайне странных ситуациях. Виды они видали. Мало того, что регулярно стали находить обезглавленный бомжей, которые, в свою очередь, массово, как лемминги, мигрировали к центру, ближе к регулярным полицейским патрулям и машинам, что для них было, как бы помягче сказать, не свойственно, да и не безвредно.

Так теперь, средь бела дня, на улице, в общем-то, уже не относящейся к гетто, был вырезан экипаж инкассаторского броневика. Деньги унесли, разумеется, но никто не стрелял — кроме инкассаторов.

Работала группа негров, это сняла камера. Работа была простая, отработанная, ничего сверхъестественного, камера эта, с ее качеством, все одно ничего толком бы показать не смогла. Но камера успела снять, к сожалению, только начало атаки чернокожих на выходившего с деньгами инкассатора. Работали не любители, но напоролись на бывшего «морского котика», который махом прижил их к земле, за их же машиной. Пока он рвался к своему броневику, стоявшему, как и положено, под парами, случилось что-то странное — он дернулся, руки и ноги его выгнулись, практически ломаясь в локтевых и коленных суставах, оружие полетело в одну сторону, сумка с деньгами — в другую, как тут какой-то негр случайно засек эту самую камеру, махом организовав ей сказку с печальным концом.

— Отчет у нас — впору кино ставить, — мрачно сказал инспектор, — и кино это, мужик, ну, вот совсем ни х… ни комедия, блядь!

— Согласен, шеф. Я полагаю, вы тоже видите сходство между рестлером, его собакой и этими двумя? — Как-то меланхолично спросил его помощник.

— Пока вижу здоровую банку вазелина, мужик. И шефов конец. Причем вазелин нам только покажут.

— И тут согласен. Но что вы скажете по моему вопросу? — Помощник был у инспектора спокойный, даже слегка флегматичный, но очень наблюдательный, хотя и слегка инертный. Видно было, что высоких постов ему не видать, но и в постовые на перекресток он тоже никогда не угодит. Стукачом он не был, трусом тоже, порой мешала слегка его инертность, но на сей раз не помогла и она.

— Вижу. Согласен. Первый убитый, которого фиксирует камера, получил в шею стрелку, вроде дартса, только подлиннее, с расстояния, как говорит наш эксперт, минимум в пятнадцать метров. Это еще ладно. Но водитель получил такую же, с той же точки! Но — как! Стрелок бил в бойницу, учтя рикошет от пола, причем частичный, всадив стрелку тому в ногу! Сверху в бойницу! Об пол и в ногу! Случайность? Черта с два. Теперь кого искать? Мастеров по игре в дартс или духовые трубки?

— Головы сняты махом, одним круговым движением, — чуть позже сообщал тот же судмедэксперт нашим бравым правдоискателям, — нож тот же — обсидиан. Он не выкинул его после убийства рестлера. Или маньяк, или человек, который не в своем уме совершенно. Третий вариант еще более дикий — который не слышал о способах использования оружия в криминалистике.

— А такие что, бывают? Мы живем в современном мире, где, е… мать, микроволновка скоро будет оснащена фаллоимитатором, встроенным кинотеатром и караоке — на всякий случай! Тут не захочешь, а «полицейские серии» увидишь, хоть в телеке!

— Это случайная мысль, ребята, но она мелькнула, — сказал доктор, ничуть не оскорбившись тем, что его гипотезу забраковали.

— Я тебя знаю семнадцать лет, Карл, говори уже толком, случайные мысли у тебя мелькают только о бабах, — нетерпеливо сказал инспектор.

— Стрелки, что извлечены из тел, сделаны из дерева, которое у нас не растет. Это снова привет из Амазонии, результаты уже пришли. А вот яд, который дает такой эффект, мы еще не опознали. И ФБР молчит. Мы сошлись лишь в одном — он растительно-животного происхождения, с парализующим и убивающим эффектом. Думаю, он опасен в любом виде — при внутреннем применении, при попадании на кожу, тем более, в кровь. Даже цианид не убивает так быстро. На разработки спецслужб не похоже — несмотря на их дичайший арсенал чего угодно — от духов, что убивают через пару секунд, до письма, что убьет через неделю, а я определю лишь инфаркт. У этого парня один и тот же яд и ему плевать, судя по всему, что его найдут, идентифицируют, сличат порезы на телах — маньяк? Вряд ли. Те, подсознательно, все же кидают зацепочку нам с вами. Это кидает не зацепочку, а канат, а толку с него — с х… колибри. У первого взял печень. Голову не взял, видимо, спугнули. Хорошо. Бомжи без голов — тоже, скорее всего, его работа, их не возят ко мне, а зря, он убил уже человек десять, как не больше, распорядитесь по своим каналам, чтобы безголовые трупы бомжей не сразу кидали в утиль, а везли сюда. Но у бомжей он брал только головы, вскрытой брюшины нет, проникающих нет, стрел тоже нет, насколько я знаю. А тут снял две головы и прихватил с собой филейную часть водителя. Он каннибал. Я уверяю вас. Это не трофеи в привычном смысле слова. Это — охота за едой. Бомжей, предвосхищая ваш вопрос, он не ест, очевидно, боясь отравления или заразы. Это не чокнутый гениальный эстет, вроде Лектора, что крутится у вас и меня в головах. Черта с два. Он даже орудует в одном и том же городе, не то, что округе. Ощущение, что он просто выбрал ареал обитания и охоты — и все. Ему тут хорошо!

— Жалко, что пока нет выхода на тех, кто брал броневик. Я бы простил им даже сам факт налета за описание этого монстра. Клянусь, — совершенно искренне сказал инспектор, — списал бы на что угодно, вплоть до «ошибка вышла, начальник, кассир просто с перепугу палить начал, мы с братвой вообще шли за пивом».

— Если только этот монстр не работал на них. Негры были приманкой, как ни странно. Для отвода глаз, допускаете? — Вдруг заговорил помощник.

— Все может быть, но я полагаю, что они просто охотились на одно и то же. Больше всего я хотел бы знать, взял ли он хоть цент из украденной суммы, помимо голов и мяса, — задумчиво отвечал старший и патологоанатом согласно кивнул головой.

Дальше они долго мучили ушедшего на покой психиатра, стараясь составить хоть какой-то портрет, хоть черной краской на черном фоне, но тщетно. Психиатр, съевшимй собачью упряжку на своем деле и повидавший всяких маньяков и извращенцев, сказал твердо: «Этот человек не сумасшедший. Он, скорее всего, просто живет в своем мире». Психиатр, после пятидесяти лет работы, тоже был слегка с приветом, как думали все, а потому от него отстали. «В своем мире», твою мать, просто камень с души свалился, просто иди и бери за ворот, когда не лень. А «в своем мире» — это не признак сумасшествия?!

Вскоре взяли, наконец, одного из налетчиков, но ничего от него не добились. Пока полиция выносила к нему дверь, он успел врезать по душе такую дозу героина, что мозг потух у копов, можно сказать, на руках. Единственное, что успели узнать у ставшего напоследок болтливым негра: «Он не из наших, босс. Он из ада, ха-ха-ха! Денег не взял, мы предлагали долю, но он то-о-о-о-ольк-о-о-о…». И на этом мозг негра ушел на вечный покой, а баклажан с его именем свезли в лечебницу.

— Странная мысль пришла мне на рассвете в голову нынче, — вдруг заговорил помощник в стиле магистра Йоды. Это было не издевательство, это сказывалась дикая нервная нагрузка.

— Какая? — Зло спросил инспектор.

— Броневики инкассаторов жутко похожи в профиль на боевые машины пехоты, используемые для спецопераций. Почему я подумал про это, я не знаю.

— Я — тем более, — кивнул старший и дальше они поехали в полном молчании.

 

20

Город был отдан во власть злых духов. Белые были настолько дураки, что полагали, будто, заставив служить себе самых разных чудовищ, они покорили и духов. Нет, Маронге провести было невозможно. Сначала деревня белых, которую он прошел вдоль и поперек, обосновавшись, наконец, в самой жуткой его дыре, на окраине окраины гетто, как сказали бы белые, но Маронге не знал этого. Это место тоже было, конечно, не то, чего хотелось бы, но тут власть злых духов чуть слабела, а точнее, злые духи, которыми были одержимы здешние жители, которых Маронге не трогал, были ему более знакомы.

Он не убивал ни черных, ни красных, ни вообще каких-то совсем уже странных желтых, которых вначале принял за какую-то необычную породу мелких бесов, но потом понял, что ошибся, а поняв, сильно рассердился на себя и даже поколотил. Эти люди не были его врагами, просто тут все было настолько глупо, дико и неправильно, что тупой каннибал никак не мог понять — зачем все эти люди, явно ненавидя друг друга, построили эту ужасную деревню, чтобы жить в ней сообща? Ну, строили бы по цвету, по племенам, ну, да, они, вроде как, делили места обитания, но шлялись, где ни попадя. Не было тут ни четких границ, ни порядка, ни закона, ни уверенности, а про ум и речь молчит. Он сам видел, как люди давали людям какие-то зеленоватые листочки и взамен брали разные, чаще, конечно, скверные и глупые вещи, оно и понятно, что можно получить за дурацкий листочек, но видел, как за них давали мясо, фрукты и те странные одежды, что тут носили. Мясо было тоже не гнилым — он честно хотел выменять мясо на тсантсу, хотя это была явная и огромная переплата, для чего поймал в глухом месте мелкого чернокожего детеныша и стал предлагать ему тсантсу, показывая на пакет с мясом. Тупой черный бросил и мясо, и что-то из карманов, что ужасно запищало на Маронге, отчего пришлось убить плоскую блестящую штуковину, а так же пару этих самых листков.

Маронге долго вертел их в руках, унеся с собой мясо и оставив на месте тсантсу — какой бы ни был дурак этот чернокожий, он же понимает, что с ним хотели поменяться?! Он, Маронге, не показал же на известным всем в его лесах — от его соплеменников до краснокожих, что меняется, а не отнимает, в конце концов.

Мясо было вполне приличным, а два листка Маронге просто выбросил, они не годились вообще ни на что. Может, конечно, это были какие-то особые амулеты, ну, из тех, что попроще, конечно, хороший амулет за мясо не дадут, но как им пользоваться, он не знал, а настоящему человеку нельзя терять достоинство, таская с собой, как обезьяна, ненужные вещи.

Духи были везде. Один злее другого. Дело было вовсе не в чудовищах, нет, Маронге понимал, что это подачка от духов белым дуракам. Не надо было быть колдуном, чтобы чуять — само небо тут пахло злобой, коварством, жестокостью без смысла и ума, предательством и жадностью. Несправедливостью тут тоже пахло.

В окно дома, с крыши соседнего, Маронге как-то видел, что какой-то коричневый, густо заросший по лицу волосами, мужчина, долго бил какую-то белую женщину, окно было открыто и ее вопли, как и его крики, было прекрасно слышно вокруг. Ну, бить свою жену муж, конечно, право имеет, рассудил Маронге. Та то падала на колени, то кидалась к окну, крича одно и то же слово, короткое, но звучное, но коричневый и волосатый за горло швырял ее обратно, та показывал на окно рукой, показывала над полом чей-то маленький рост, снова плакала, но тут коричневый крикнул что-то, в комнату ворвались еще двое, сорвали с белой всю одежду и воткнули в руку что-то, очень отдаленно напоминающее стрелы самого Маронге. Жертва? Так кто же приносит отравленную жертву? Да, о правильности говорить было нелепо. Маронге смотрел дальше, в конце концов, жрецов этой деревни он еще не видел. Все они вышли, а в комнату вошел на сей раз белый и, ни слова ни говоря, использовал белую вроде бы и по назначению, но не в предназначенное для этого природой место. Маронге остолбенел. Обряд? Белый ушел, вошел черный. Тот сделал все туда, куда положено, но тоже ушел. Дальше они чередовались, а кончилось все тем, что белую, как тряпку кинули на покрывало — ближе к утру, снова уколов ее странным блестящим предметом. Маронге лег спать прямо на крыше напротив, твердо решив досмотреть до конца. На следующий день все повторилось — битье, крики, мольбы и показывание ладонью кого-то, с Маронге ростом, было понятно бы даже белому, что женщина говорит о своем, где-то потерявшемся, ребенке. Снова странный дротик и все повторилось, причем ни одного знакомого лица Маронге не увидел. Может, она провинилась, потеряв ребенка и теперь ее наказывали за это? Глупо, как все у них — проще было бы послать ее искать пропажу, а не колоть ядом, от которого ее лицо становилось нечеловеческим — столько странный покой и удовольствие растекалось по нему. Твердо решив узнать, что происходит, Маронге провел там несколько дней. Ну, ребенка, видимо, потеряли основательно, или же он погиб — иного объяснения тому, что делали эти сменяющиеся люди, Маронге придумать уже не мог. Разумнее было бы отрезать ей голову, в назидание другим дурам, но эту почему-то просто как-то странно использовали, несколько раз даже впятером, отчего Маронге на миг усомнился в здравости своего рассудка.

А через неделю эта же белая ползала в ногах у коричневого, что-то вымаливая. Маронге полагал, что она демонстрирует то, что поняла урок, а там ее эти дураки, может, простят, но случилось странное — коричневый, насмотревшись вволю на ее унижения, дал ей такой же дротик, которым ее кололи каждый день и ночь. После чего та сама воткнула его себе в руку и заулыбалась, медленно и мрачно. И после этого какой бы шаман взялся сказать, что тут творилось?

Он вернулся сюда еще через тридцать лун. На человека белая походила мало, но желающий ей попользоваться пока находились. Правда, блаженства на ее лице не было уже и после уколов этим прозрачным дротиком. А утром того же дня она просто прыгнула в окно вниз головой, которая и разлетелась по дороге, которые тут были сплошь каменные и мертвые, как переспелый плод. Маронге остолбенел. Чего они все тут хотели от нее и она сама, где ребенок и в чем суть этого наказания, как он полагал? Яд убил ее разум и она убила себя? Вот в чем соль наказания! Довести до самого ужасного, что может сделать человек с собой — убить себя. Даже убийство Змея в мире духов прощали легче, это не прощалось вообще. Да, велика, видать, была вина этой белой бабы. Тур!

 

21

— А вот и наша «потеряшка», — грустно сказал один коп другому.

— Уверен? По фото она совсем другая, — усомнился второй. Оба стояли над трупом женщины, чей последний месяц наказания наблюдал глупый каннибал, тупой настолько, что так и не понял, что там творилось.

— Ты на ее «дорожки» посмотри. Живого места нет. Она. Похищена из благополучного района, как полагает наш инспектор, ее просто забрали за долги мужа на скачках. Посадили на «хмурый», продавали, кому не лень, а потом выкинули в окно. Благополучная американка, жена, мать пятилетнего ребенка. Увы. Эти ублюдки так и живут в каменном веке или в джунглях Амазонки.

— Почему — Амазонки?

— Да пес его знает, там, говорят, самые дикие племена и нравы, едят друг друга просто так, убивают со скуки, мучают для развлечения, все такое.

— Да. Похоже. Куда мы катимся?

— В ад. Вызывай «труповозку». Повезем на опознание убитому горем супругу. Я зад себе разорву, но докажу связь его любви к коняшкам и продажей жены арабам, твою мать, — мрачно сказал первый полицейский, кофейного цвета негр.

— Докажешь, что он проиграл — и все. Не первый раз. Похищение. А этот притон, что у нас над головами, уже съехал, никто ничего не видел, не слышал, да и крышуется он так, что у нас пупок развяжется, пока мы что-то докажем.

— Дикость. Я всякого повидал, но к этому пока не привык, — сказал негр.

— Привыкнешь. А потом, когда только привыкнешь, придет пора получить золотые часы на пенсию. Если привыкнешь раньше, лучше.

— Лучше не привыкать. Я из этого любителя бегов душу выну, — посулил негр и стал вызывать «труповозку», чтобы увезти тело наказанной белой бабы.

22

Маронге повезло. Он сжег уже вторую палочку, из тех, что привез из родного леса. И пока что никто его не ловил, не искал (давно бы уже нашли, если бы хотели, он был уверен, что даже в таком месте есть хоть кто-то, слегка понимающий науку следов), не преследовал.

А еще было тепло. Но прохладнее, чем у него дома, особенно по ночам.

Маронге жил в какой-то запутаннейшей подземной змеиной норе, в конце которой и находилось его обиталище. Там дозревали свежие тсантсы, стоял небольшой идол, который Маронге рискнул воздвигнуть, памятуя, что шаманы в его роду все-таки были, вялилось и коптилось мясо, с едой и питьем вопроса не возникало, белые так и не поняли, что на них идет охота, или просто были слишком заняты своими дурацкими делами.

В одно дело, гур, тур и гур, но больше, честно признаться, тур, Маронге вмешался.

Дело это как-то само собой вышло на реке. Маронге почти полюбил эту реку. Это было то, очень немногое, что старалось, хотя бы старалось жить в этом аду на земле. Да, белые убивали реку день изо дня, сваливали в нее такое, от чего легкие Маронге сводило, а оттуда же, как он понял, и брали воду, порой подвозя какие-то огромные бочки верхом на своих чудовищах, но она еще была жива. Маронге не любил подходить к берегу, он предпочитал смотреть на реку, в которой отражались огоньки деревни этого сброда, с крыши пакгауза. Люди тут бывали редко, но порой сверху по течению приходили огромные лодки, с которых чудовища длинными лапами сгружали огромные ловушки, ставили их на чудовища другой породы, что ездили, а затем увозили ловушки в город. Почему ловушки? Тур! Из них так орали какие-то, невидимые Маронге, люди, что было понятно бы и белому со стороны — их привезли, захватив в войне, чтобы без помех, спокойно съесть дома. Порой бывало и наоборот — ловушки привозили к берегу и грузили на огромные лодки, которые уходили вверх по реке. Поразмыслив, Маронге понял, что и ответные набеги тоже бывают, в результате которых и те, кто живет выше по реке, ловят себе пленных. Смотри-ка. Белые, оказывается, тоже стараются жить, как люди, что ли? Или на реке власть злых духов слабее?

Смущала одна деталь. Прожив в городе несколько месяцев, даже такой дикарь, как Маронге, понял, что чудовища бывают самые разные и встречаются не всякие и не везде, а некоторые встречаются вообще редко, а уж тут почти не попадаются. А в основном, придерживаются главных мест деревни, причем ездят в них, видимо, вожди — или те, кто к ним близок. Погонщики, что ли?

Смущало, скорее, то, что с чудовищ, приехавших ли за клетками к лодкам, или наоборот, всегда спускалось человек по пять с каждой стороны и они обязательно несли черную странную коробку к чудовищу, на которых катались вожди. Тут оно, одно из редких чудовищ, всегда бывало и когда привозили пленных, и когда увозили. Оттуда, из передней пасти, выскакивал белый, брал черную коробку, осматривал и передавал внутрь. Чутьем сына леса Маронге чуял, что в чудовище есть еще два человека, хотя черные стены, обычно прозрачные сверху, не давали этого видеть. В коробке же, как он рассмотрел, пачками лежали те самые листочки, что он получил в обмен на тсантсу у пугливого ребенка чернокожих.

То есть, это как же понимать? Он и продает пленных, и покупает пленных? Или они ловят и там, и у себя, и продают по мере нужды в еде? Это не война, а просто… Просто что? Люди в ловушках орали ужасно, понятное дело, что везли их на смерть. И туда, и оттуда. Но и те, и другие, из тех, что привозили их, отдавали зеленые листочки черному чудовищу, которое обычно тут не водилось. Точнее тому, кто ездил в его чреве. Ну, до забот и радостей белых ему, Маронге, нужды не было. Но однажды редкое чудовище распахнуло дверь и на волю вышел здоровенный, жирный белый, в светлых одеждах, потягиваясь и прохаживаясь вдоль своего чудовища.

Маронге насторожился. Голова вождя была совсем лысой! Ни единого волоса! Такого Маронге еще в жизни не видел. «Оор!» — Тихо сказал он. «Чудеса!»

Терять такую возможность было нельзя, голову вождя заполучить было просто необходимо. Маронге примерился и выдул стрелу в небо, с тем расчетом, чтобы она воткнулась в темя вождя. И остальные не сразу поняли, откуда ветер дует. Конечно, вождя они унесут, но все же — не каждый может похвастаться тем, что убил вождя сразу двух племен, речного и деревенского, окруженного десятью воинами — а столько их и стояло полукругом. Вооружённых теми же палками со светлячками, в точности, как у тех, что уничтожили его деревню. Этих палок он в городе уже насмотрелся, самых разных, понял, что короткие содержат жуков более ленивых, летящих не так далеко, а те, что побольше — жуков ретивых, злых и более шумных.

Стрела ткнула вождя в темя, и тот упал, дернувшись, как в ритуальном танце — всем телом. Маронге прыснул со смеху негромко — так этот танец танцевали незамужние девицы в его деревне. Вождь умер, исполняя бабий танец. Смешно? Да, скажет любой, даже белый.

Дальше стало еще смешнее. Белые, вообще не поняв, что случилось, кинулись к телу. Стрелу нашли и принялись орать друг на друга, потом рассеялись по площадке вокруг ловушек. И тут Маронге решился. Ни один воин никогда не охотился сразу на десяток воинов врага. Он будет первым. Тем более, что дураки кинулись в темные переходы между ловушками, пустыми и полными, а двое остались возле тела вождя, вместо того, чтобы забросить его внутрь и увозить, как бы и следовало, будь белые носителями хотя бы искры разума.

— Тур! — Мрачно прозвучало в тишине спустя десять минут. Маронге был недоволен собой. Это была не битва, а бойня. Ни один не понял, что происходит, несмотря на всю беготню вокруг чудовища и ловушек, Маронге просто отстреливал их и резал, прыгая на шею сверху и мгновенно же убегая наверх, на крыши железных домов без окон.

Оставшиеся двое вообще одурели от страха и стали пускать жуков, куда ни попадя, Маронге слышал, как бились их жуки в борт лодки, в бока ловушек, в стены домов, слушал и мрачнел все больше. Думы его были самые горькие. Вдруг, он обсчитался? Вдруг, высшие духи, кого представлял на земле Змей, не сочтут тех, кого он убивает, как один за одного и для вытеснения их не хватит? Может, два за одного? А как считать, три ветки были уже сожжены, Маронге даже слегка запутался, пока не понял. Все просто. Если он решит или получит знамение, что одного белого мало за одного настоящего человека, то тогда доделает начатое, а потом снова сломает еще столько же веток и начнет сначала. Определившись с будущим, Маронге успокоился и отправил двух оставшихся белых тур, что так и пускали жуков, время от времени суя в палки ульи с жуками, куда ни попадя, вслед за остальными, включая вождя. Одиннадцать белых! Ур! Достал! Маронге слегка воспрял духом и побежал на своих коротеньких ножках к чудовищу, за головой вождя. Открывать ловушки он не умел, да и не дело это — забирать то, что добыто не тобой. Сами пусть выбираются! Тур!

Знамение он получил прямо у чудовища, возле которого лежал лысый вождь. Погонщик чудовища сидел внутри и навел на Маронге короткую палку.

«Тур-тур-тур! Тур! Тур!» — Мысленно вскричал Маронге, понимая, какого тур он свалял — сейчас его убьют и все! Пропала надежда после многих кругов снова вернуться настоящим людям! Сопляк! А еще собирался есть вождя! Стыд уколол Маронге напоследок, короткая палка дернулась — и… Жук отказался вылетать, совсем ленивый был жук, ленивый и сонный. Погонщик затряс свою палку, вопя, как обезьяна, севшая на головню, а Маронге степенно всунул ему нож в живот и разрезал ровно по пупку, от бедра до бедра. Гур. Ужас. Гур! Что могло бы быть! Маронге содрогнулся, все еще волнуясь, отрезал голову лысому вождю, снял кусок мяса помягче и убежал в ночь, к себе.

 

23

— Господин сенатор? Вот так приятный сюрприз, чем могу служить? — Радостно воскликнул тот самый вездесущий господин, глядя на приехавшего к нему домой сенатора. Да, да. Того самого.

— Можете, именно что служить, именно вы, и именно, можете, — так что же радостно отвечал сенатор, входя. Был он один, охрану оставил снаружи, но вездесущий мистер ничуть не боялся ни сенатора, ни охраны.

— Весь к вашим услугам! Чего прикажете? Кофе, чай, ром, виски, абсент? — Лучился радостью хозяин, провожая сенатора в гостиную.

— Чек героина и хорошую трубочку опиума, мой друг. Для аппетита, — пошутил сенатор и засмеялся первым.

— Тогда начнем с…

— Тогда начнем с того, что вы забыли внести меня в совет директоров нефтедобывающей фирмы. Там, в Амазонии, — сухо, зло сказал сенатор.

— Вы, господин сенатор, белены объелись? — Без тени издевки спросил странный мистер у государственного мужа.

— Нет. Просто я могу вспомнить, что это эндемик в чистом виде, так, кажется, называется это место? Пока о нем забыли. Но, умеючи, можно и напомнить.

— Объяснитесь, сенатор, — ласково, как ребенка, попросил таинственный мистер.

— Вы пытались шантажировать меня, милейший. Сообщаю, что тема эта закрыта. Подавать иск будет некому. Ночью какое-то зверье вырезало семь домов по улице, где жила семья одного из бедных мальчиков. Всех, поголовно, мы все просто на ушах, простите, стоим, детей, женщин, мужчин, все видеорегистраторы похищены или уничтожены. А по улице, где жил когда-то второй мальчуган, о которым вы бредили, пять домов. Точно так же. Увы. Подать иск теперь можете лишь лично вы, мой незадачливый друг, но кому? И как? Признаетесь, что владели таким материалом не сдали меня в ФБР потому, что алкали наживы? Будем сидеть, мой друг, в соседний камерах. Да и то вряд ли. Потребуется эксгумация, а то, что осталось в могилах несчастных ребятишек, принадлежит другим несчастным ребятишкам, с других мест нашей обширной родины. Так что ваш видеомонтаж можете сунуть себе в зад, дражайший мой.

— А если это пойдет в суд от анонимного заявителя? — Мило улыбнулся тот, кто только утром вернулся в страну и еще не знал о дикой резне в двенадцати домах.

— Анонимка на сенатора? — Широко улыбнулся сенатор, — в США? На меня? Кстати, друг мой, о стране и патриотизме — вы верите в американскую мечту?

— Еще бы, господин сенатор. Конечно, верю.

— И я тоже. Сам я слишком скромен для совета директоров, так что туда пойдет мой племянник, да и то двоюродный, с другой фамилией, разумеется. То, что вы мне платили, будем считать авансом и советую рассчитаться в следующие три дня, милейший. Видео свое будете смотреть по четвергам, после акта мастурбации, — сенатор снова улыбнулся. Хозяин дома разлил по бокалам коньяк, зная вкусы сенатора, но тот отказался.

— Да, я недооценил вас, сенатор, — улыбнулся человек, который мог многое, но не все.

— Не переживайте, мой друг, и на старуху бывает проруха, — покровительственно похлопал его сенатор по руке, — я думаю, это все не помешает нам оставаться друзьями? Тем более, что эндемики еще, я думаю, на планете есть? Судя по вашему вчерашнему срочному возвращению из другой части амазонских лесов?

— О чем вы говорите, сенатор? У нас были разногласия?

— Я тоже думал, что что-то недопонял в прошлую нашу встречу. Так что жду вас в гости с супругой, в следующее воскресенье. Поиграем в гольф.

— «Лучший способ испортить хорошую прогулку», — рассмеялся хозяин, но сюрпризы не кончились.

— Кстати, вы слышали о головорубе, который держит город в панике? Все уверены, что резня в тех двенадцати домах — дело его рук и рук его последователей. Каких-то фанатиков, или безумцев. Вот, полюбуйтесь, есть фоторобот, — сенатор протянул листок хозяину, тот взял его и оторопел. С листа на него смотрел тот самый живой эндемик, чью деревню они аккуратно сровняли с землей.

— Что за шутки, сенатор? — На миг таинственный мистер потерял лицо. Ровно миг сенатор этим и наслаждался.

— Вы не понимаете всего, милый мой. Если этот портрет попадет к яйцеголовым, вы представляете, какой поднимется шум? Нет? Да? Так и знал. Тогда и всплывут вопросы, отчего свернуты работы по изучению единственного племени на земле, к чему я не причастен, это вы решали как-то сами, а попутно и почему оно исчезло с лица земли, а главное — как в городе, цитадели цивилизации, оказался бешеный каннибал? С кого полетит голова? С меня? Полноте, сами понимаете, я понятия не имел ни о племени, ни о чем подобном. А вот вас, к сожалению, придется схоронить без почестей.

— Понимаю. Работа прошла с ошибками. Документы племянника, сенатор, озаботьтесь прислать мне, пожалуйста, сегодня же, после обеда. Завтра он может приступать к работе.

— Ему ехать туда, на место? — Спокойно спросил сенатор.

— Это еще зачем, сенатор? Вы же не землекопом его устраиваете, — усмехнулся гость.

— Я всегда знал, что американская мечта — это далеко не только деньги, — сенатор, милый, улыбчивый, мягкий, встал с кресла, пожал хозяину руку и, забрав фоторобот, чиркнул зажигалкой. Но поджигать не стал. Подмигнул и вышел.

Минуту таинственный джентльмен сидел неподвижно. Потом достал телефон.

— Джеймс, работаешь по приказу «0031», понял? Повтори.

— Работаю по приказу «0031» — мрачно ответила трубка.

Через сутки после этого разговора, странным образом и впервые в практике использования лифтов этой системы, несуществующего полковника несуществующего подразделения обнаружили с головой, каким-то образом попавшей под опускающийся лифт. По голове его опознать не удалось, а вот файлы с описанием тела, сразу после снятия отпечатков файлов, куда-то делись. Как порой бывает даже в самых цивилизованных странах.

А уж про разбившийся где-то над Атлантикой самолет, предназначенный для военных перевозок, так никто и не узнал вообще. Его не было ни в журналах вылетов откуда бы то ни было, ни на связи, ни в воздухе, ни, тем более, в точке приземления. Не было и не было.

 

24

Маронге проснулся от странного ощущения, что он сделал что-то значимое. Действительно, важное. Он не понимал, чего, но особенно свою большую, глупую голову ломать не стал — духам виднее. Просто порадовался своему состоянию, но обнаружил, что в эту ночь совсем замерз. Пора было принимать меры.

А, да. В момент, когда каннибал проснулся, голова полковника как раз хрустнула под днищем лифта. Но Маронге об этом так никогда и не узнал. Просто душа его, дикая и жестокая, четко отследила в мировом пространстве сигнал, который был для нее и только для нее. Чувствительность сейсмографа? Выше. Животного. Да он и был животным. Беспощадным и кровожадным, что уж греха таить.

Меры к обогреву своего тела Маронге решил принять простые. Носить одежду белых он не мог — по причине отвращения. Черных, красных и желтых он не трогал. Да и величина одежд не давала шанса их использовать. Маронге задумался на миг, потом просиял, потом сердито сказал себе: «Тур!» и стукнул по голове. За то, что она, глупая, сразу не придумала простого выхода.

Одежда нужна была детская, но снять ее с белого ребенка Маронге считал делом глупым — дети тех водились только в центральных частях деревни и по вечерам, а точнее, гораздо раньше, оказывались в домах.

Снять одежду с ребенка черного, красного или желтого — нет. Так нельзя. Это была его земля, пусть не от рода, но завоеванная, а там, где ты живешь или возвращаешься откуда-то, наживать врагов нельзя. Хотя, конечно, какие они ему враги, но тем не менее. Он помнил, что бывает два охотника — хороший и мертвый.

Поразмыслив, он ввечеру пошел вдоль домов черных, самых, на его взгляд, привлекательных. Один привлек его открытой дверью, знакомыми запахами, а потом — он отшатнулся от двери, прежде, чем войти — знакомыми рисунками на стенах!

Он протер огромные свои глаза — ошибся. Но лишь чуть-чуть. Похожие рисунки были и на алтаре его народа, похожие рисунки носили шаманы и чем-то похожие, хотя для знающего разница была огромной — на его собственном лице, врезанная в десять зим обсидиановым лезвием.

Значит, все это время тут же, неподалеку, жили настоящие люди? Или, быть может, те, кого он вытеснил, обязали тех, ради кого он это делал, селиться их тут, в деревне белых?! Да какая разница! Как бы то ни было, Маронге, тихо напевая величальную песнь для хозяев дома, чинно ступил в хижину.

Тому, обалдевшему за стойкой своего магазинчика, было уже не до чего, пора было закрывать лавочку и ложиться спать. А точнее, идти в задние комнаты. Для основной своей работы. Том, гаитянин, был бокором, настоящим, подлинным, прибывшим с Гаити в свое время, инициированным черным колдуном, из тех, что ортодоксальные вудуисты порой не признают за своих.

Странное пение, послышавшееся в ночи, заставило его подскочить. Нечто, очень отдаленно похожее, слышал он у себя дома, на ночных бдениях в лесу, от самого старого из своих наставников и, с позволения сказать, коллеги. Пение близилось, но в помещении никого не было. Он вскочил. Лучше не стало. Кажется? Ему?! Такое не кажется! Он перегнулся через прилавок и оторопел — на него, снизу вверх, а казалось, что сверху вниз, смотрел самый настоящий сын ночи, из первых, из настоящих, из тех, что в свое время пришли как-то на Черный Континент, первые люди, канувшие потом во мрак, оставив лишь часть своих знаний. И подарив Африке возможность считаться теперь первым континентом, где появились люди. Ну, это неважно. Как он, Старший, вышел из тьмы времен? То, что это Старший, сомнений не было. Песня, лившаяся с его уст и бывшая даже для самого бокора лишь сложным заклятием, смысла которого он не до конца понимал, явно была для того родней родного брата. Лицо его в точности соответствовало тем рисункам, над которыми ломали головы яйцеголовые, считая, что такие головы принадлежали или уничтоженному первыми африканцами своих соседей, пигмеев, или же вообще гостям из других звездных систем. Некоторые ратовали за параллельные пространства и бокор, как ни крути, был близок к тому, чтобы признать их правоту куда сильнее, нежели двух первых. Шрамы на лице. Рост. Сложение. Глаза. Могучие лоа! Тсантсы! Только Старшие умели такие делать, те, кто делает их теперь, не в силах угнаться за таким качеством, о котором он только слышал. Он напряг гортань, чтобы не заорать привычного: «Йо, мужик!», а точнее, чтобы воспроизвести хоть слово из того языка, на котором пелась первая строка древнего заклятия. Он был уверен, что там есть и приветствие.

Вышло так себе. Старший стал терять терпение. Том выбежал за прилавок и запер дверь, спустил шторы. Прижал ладони к лицу тем особым жестом, который шел из поколения в поколение. Заговорить он так и не смог.

Маронге понял, что это — почти что правильный человек, сбитый злыми духами с пути. Он, как уже было сказано, не был шаманом, а потому вернуть тому облик истинный не мог. Но пообщаться? Глупо упустить такую возможность!

— Иирр? — Спросил он, что значило: «Настоящий?»

— Старший? — По-английски почтительно спросил Том.

— Почти настоящий, — сказал на своем родном Маронге.

— Откуда ты взялся, Старший? Тебе что-то нужно от меня? Только скажи!

— Как же тебе объяснить, что я из настоящих людей и попал в совершенно ужасное положение?

— Но неужели ты можешь в чем-то нуждаться? Хочешь есть или пить? Покурить? Выпить? Бабу? — Тараторил Том на дикой смеси всех языков.

— Белые сожгли мою деревню, я близок к завершению работы, — показал Маронге последнюю половину последней его палочки, — но мне нужно что-то теплое. С едой и питьем тут раздолье, но вот с одеждой для людей настоящих — нет. Ты меня понимаешь, я вижу.

— Черт, ни х… не понимаю, но что-то же я могу сделать? Пить? Есть? Несу! — Том исчез в доме. Маронге, как воспитанный человек, плюнул в угол, на достаток и сел на пол, на последнем шаге — то есть там, где увидел его Том. Воспитанные люди не ходят по дому хозяина, если их не приглашают. Жаль, что черный совсем тур. Не позвать воина в дом? Тур. Гур, а не тур!

— Иди же сюда, наконец, Старший, — голосил Том из глубины дома, — давай скорее!

— И долго ты будешь держать гостя у дверей, дурак?! — Сердито закричал Маронге.

— Да что же ты не идешь-то? Я тебя чем-то обидел? — Том выбежал, продолжая кланяться, схватил Маронге за руку и вежливо повел вглубь.

— Ну, тур ты редкий, да. Но пока еще не совсем тур, чтобы тур, — кивнул Маронге.

— Тур?

— Тур.

— Да ты меня хоть «дурак» зови, я не понимаю! — В отчаянии кричал Том.

— Ты поймешь, что мне нужна одежда, тур, или нет? — Строго спросил Маронге.

Наступило молчание. Что-то шло совсем не так, как ожидали оба. Маронге сел на пол, игнорируя жест Тома, приглашавший к столу. Том тоже сел на пол.

— Еды я тебе сам могу дать, — Маронге вынул полоску сушеного мяса и радушно предложил его Тому. Это был остаток того великого вождя, Маронге берег ее на тот день, когда сожжет последнюю палочку, но ради такого случая…

— Так. Мясо у меня есть. Что он хочет? Еще? Или пить? Или спать? Может, проводить его в рабочую комнату? — Он снова повел Маронге по комнатам. Маронге шел величаво, степенно, спрятав мясо обратно в сумку. В ту комнату, куда привел его Том, Маронге вбежал с радостным криком — много, много всего тут было такого, что хотя бы отдаленно напоминало ему дом. Он чуть не прослезился, но сдержался, сел перед свечами и запел. Том очарованно слушал, но подпевать стал по-французски, а точнее, на диалекте. Совпадение вышло не ахти, но Маронге оценил старание, встал, отцепил одну тсантсу и сказал: «Ты бери эту. А мне дай, что одеть!»

Том благоговейно взял тсантсу и впился в нее глазами. Только спустя время заметил он, что Маронге так и держит руку ладонью вверх.

Что только Том туда не вкладывал! И еду. И воду. И сигареты. И кукол вуду. И спицы. И…

Тщетно. Старший отрицательно качал головой, сердито крича: «Тур!»

Осатанев, Том сунул тому в руку первое, что попало под руку в комнате. Солдатское шерстяное одеяло. И приготовился умереть, если ошибся. Старший явно гневался.

Такого выгодного обмена Маронге не ожидал никак! Он сложил оделяло вдвое, отрезал лишнее, скатал, убрал в сумку, в оставшемся куске прорезал дырку и получил теплое пончо. Лучше и не придумать. Руки и ноги были свободны, а свернувшись, можно было и укрыться им, и положить кусок под голову. Маронге обрадовался, вытащил из сумки небольшй камешек, из тех, чем царапал окно в самолете и протянул Тому. Потрясенный Том понял, что ему суют и отрицательно затряс головой.

— Тур! — Почти ласково сказал Маронге и всунул алмаз в руку черному гаитянину.

 

25

— Шеф, это прозвучит бредом, но мы, кажется, нашли того, кто так исправно режет головы. Это не человек. Точнее, не человек нашей расы, а, пожалуй, и вида, — измученной гонкой последних месяцев, инспектор стоял перед шефом. Его некогда флегматичный подчиненный стоял рядом, пожирая глазами начальство.

— И что ты предлагаешь? — Брюзгливо спросил шеф.

— После бойни на реке он словно пропал. Вы помните, тогда еще дело забрало ФБР, но потом вернуло, якобы как закрытое.

— Да, тогда они здорово облажались, помню, — улыбнулся шеф.

— Но это не было финалом, шеф. Убивать он не перестал. Хуже другое, город наводняют тсантсы, грубо говоря, сушеные головы. Причем ладно бы, их везли полоумные туристы. Нет. Такого качества в своей практике я еще не видел. Они идут из черных кварталов, там их и скупают, и пускают дальше в город, и используют сами для своих диких обрядов, но факт прост — источник этих голов там. Я прошу об одном. Снимите нас официально с дела. Дайте нам неделю повозиться с ненужными бумажками. Нас пасут, плотно, умело пасут. Может, ФБР, может, нет. Но не бандиты. И уж точно, не колдуны, простите. Назначьте на наше место, а лучше, попросите помощи от ФБР, пусть пришлют свою группу. Повод я дам — только что нашли труп белого без головы и без печени. И без сердца. Каннибал снова тут. В городе. Да он и не уходил.

— И?

— Я не вел файлов в компьютере, шеф. Осторожности ради. Весь материал у меня тут, в смартфоне. И записи, и выводы, и журналы, и фотографии, и фоторобот, и все, что душе угодно. Все, что мы наскребли. Через неделю-две мы вам или принесем голову этого каннибала, или его в наручниках. А еще лучше, шеф, выгоните нас обоих официально, со скандалом и шумом, из полиции.

— Я знаю тебя двадцать лет. Ты точно не сошел с ума со своим каннибалом? В городе убивают людей сотнями, они пропадают, сбегают из дома, гниют на дне реки, в каналах, в земле, у каннибала были и подражатели, помните, резню в двенадцати домах?

— Да. Это была топорная имитация. Каннибал никогда не трогал аудио или видеоаппаратуру. Эти разбивали все. Он не знал, что это. Он дикарь. Животное. Те, кто его имитировал, преследовал другие цели.

— Дело забрали тогда у нас, как раз, и отдали ФБР. Толку вышло ноль. Хорошо. Вы уволены, два маньяка. Приказом оповещу сегодня же. Валите отсюда. Сроку у вас — две недели. Если меня самого не выгонят за это время, а вы ничего не сделаете — я обещаю, несмотря на нашу дружбу, увольнение останется официальным. Свободны.

Две недели прошли, оставив ощущение тягостного и длинного, дважды високосного года. За это время инспектор Реджинальд, обретающий, наконец, имя, подвел итоги. Но, увы, ни с кем не поделился ни выводами, ни наблюдениями. Напарник его знал столько же, почти столько же, но на нем была другая часть работы. И он записей не вел вообще. Под строжайшим запретом.

Вечером двое белых, подойдя на лодке со стороны реки, тихо высадились на берег. Одеты были в черное, с ног до головы, даже лица скрывала темная ткань.

— Сегодня, Янсен, я обещаю, мы запишем на этот смартфон последний файл. Этот каннибал не охотится на новую луну, как ты помнишь. И, судя по тому, что несут, обеляя себя, негры из гетто, он живет тут, на берегу. Я смотрел старые карты. На новых этого места нет. Под нами — небольшая сеть старого коллектора. Он осушен. И совершенно безлюден, там не живут даже бомжи и наркоманы. Даже сатанисты там не собираются.

— Боятся? — Полушутя, спросил и второй, наконец, получивший имя, коп.

— Не знают, где вход. Он был скрыт. Тут и так до черта всяких мест, куда не то, что коп, собака хера не совала, чтобы искать то, не знаю, что. Будет весело, Янсен. Не надо стараться его задержать, если только он не спит или не пьян. Это самоубийство. Как только увидим его — если он там — стреляем на поражение. Кричать без толку, он, как я понимаю из бреда негров, не говорит ни на одном из языков города.

— Ясно. Боишься?

— Пока да. «Пока» — это потому, что, если мы и дальше будем лажать, башкой тронешься. А тогда будет нестрашно, — с этими словами Реджинальд исчез прямо посреди холмистой почвы чуть выше берега.

— Мужик, ты где? — Встревоженно спросил Янсен вполголоса.

— Включай ПНВ. Фонарики исключены. И молчи. Чтобы не увидел. Говорить будем или над трупом, или над задержанным. Учти. Его еще надо незаметно доставить в лодку. Если с ним, или его телом, напоремся на местных негров, особенно, гаитян, — нам попросту пиздец. Все. Работаем.

И два смелых человека, два действительно смелых и порядочных человека нырнули в дыру, в которой, скорее всего, обитал нелюдь, словно последний, мерзкий, прощальный плевок времен дикости и безумия, чудом угодивший в цивилизованный мир.

Маронге не спалось. Он задумчиво смотрел на свою духовую трубку, затем на тсантсы, новые и старые, готовые и проходившие обработку, в общем, скорее, благодушествовал. Ночь Черного Неба царила над деревней белых, а оттого он привычно сел дома. Он помнил, чем кончаются порой такие ночи.

…Никогда еще Реджинальд и Янсен не двигались так тихо и осторожно, глядя под ноги и перед собой, чтобы ненароком не наступить на что-то, или не споткнуться, или не поймать какой-нибудь подарок от ублюдочного мелкого выродка. Тише. Еще тише. Ткань одежды не шуршала, обувь на резиновом, мягком ходу, совершенно глушила звуки и без того неслышных шагов…

…В его жилище будто вломилось чудовище, из тех, на которых ездили белые…

…Даже одежду и все, что брали с собой, Реджинальд предварительно два дня проветривал на балконе. Чтобы отбить любой запах человека. Так охотятся в лесу. Перед выгрузкой на берег, оба прополоскали рот холодным чаем, тоже старый способ, кажется, сибиряков, идущих на промысел…

…Острая вонь неведомой жидкости и всех омерзительных ароматов воздуха деревни белых резануло Маронге ноздри…

…Тоннель все шел и шел, извиваясь, как змея на сковородке, да будет ли этому конец?! Адреналин начал выжимать пот на лбах, в паху, под мышками обоих копов…

…Интересно, как можно так долго ползти по его дому? Это тур, точно. Белые тур! Маронге, не особенно таясь, встал и пошел навстречу, по пути свернув в малозаметную дырку в стене, куда, при первом взгляде, не прошел бы и кот…

…ПНВ одновременно показали Реджинальду и Янсену убежище черного убийцы. Декорация к фильму ужасов, триллеру, психоделическому боевику, замешанном на черной магии. Висели, коптясь над малым, бездымным огнем, куски человеческих тел. Горело две свечи, черных, прекрасно известных Реджинальду, в свое время зубы съевшему на бандах с Гаити. Узоры на стенах тоже он, кажется, припоминал. Головы — готовые на продажу — свисали с потолка, связанные, как пучки репчатого лука. Свежие, только пошедшие в работу, просто лежали аккуратной шеренгой вдоль стены. На полу, в дальнем углу, лежало толстое ватное одеяло, прикрытое одеялом потоньше. Стоял кувшин, керамический, видимо, с водой. Самого каннибала видно не было…

…Первая стрела ударила Реджинальда в шею и он упал молча, лицом в костер. Заполошно взвыв, сплетя в вое своем первобытный ужас и ярость, Янсен высадил в темноту тоннеля всю удлиненную обойму своего «Глока». Тридцать один патрон, веером, прямо, вбок, вниз, вверх… Пока не лязгнул возвратный механизм. Все это время, пока шла дикая эта стрельба, чудилось Янсену, что кто-то, вроде кошки, сидит у его ног, прямо у стоп, но мелькнула мысль, что это остывает его друг. Единственный его друг. Он полез за второй обоймой…

… Сидевший у его ног Маронге, в который раз пораженный тупостью и слепотой белых, не спеша встал и распорол Янсену живот, от паха до грудины, рванул края раны в стороны и отскочил. «Тур-тур-тур!» — это было последнее, чем напутствовал Яснена угасающий мир…

…Снова эта вопилка! Снова она выпрыгнула из кармана мертвеца! Правда, в тот раз, из кармана ребенка, у которого он менял мясо, но все, что от мертвеца — точно не на добро! Яростно кинулся Маронге на смартфон Реджинальда с камнем и превратил в кучу дробленых деталей…

 

26

— А что-то каннибал-то наш, кажется, поутих? — Благодушно спросил сенатор своего верного таинственного друга. Делить им было больше нечего. Пока. Так что оба наслаждались мгновением.

— Давно пора. Не мог же он прижиться в огромном мегаполисе, чертова обезьяна, — спокойно отвечал таинственный друг. — Прежде, чем полковник влез под лифт, чтобы посмотреть, что там у него снизу, напившись впервые в жизни, он поведал моему человеку, который старался его оттащить, что так и думал — город убьет дикаря. Так и вышло.

— Говорят, гаитянские ниггеры что-то разошлись? — Так же благодушно спросил сенатор, посмеявшись.

— Завтра будут ямайцы, потом русские, потом латиносы… Нам-то что до этого? — Резонно спросил таинственный человек у сенатора.

— И то, — легко согласился тот.

27

— Черт мужик, я уже начал волноваться, говорят, нашли какую-то лод… — Начал Том, но осекся. Маронге поднял руку, требуя тишины. Том подошел, присмотрелся — Маронге сосредоточенно считал зарубки на своей боевой трубке. Досчитал, пересчитал, удовлетворенно кивнул и нарезал еще две.

Потом, не обращая на Тома никакого внимания, а тот изо всех сил старался не дышать, добыл огня и развел крохотный костерок. Достал из сумки последнюю половину веточки, сломанной в родном лесу и сжег, предварительно прижав к губам и что-то тихо напевая, пока та горела.

Стояла ночь. Белый Череп уже высовывался из плена облаков. Два друга, Том и Маронге, сидели на крыше небоскреба, глядя на огромный город, полыхающий безумными огнями, соревнующимся в глупости и, тем самым, разумеется, в привлекательности.

— Я рассказывал тебе, как белые сожгли мой дом? — Тихо спросил Маронге.

— Черт, мужик, торговлю тсантсами скоро потребует лицензии, а мы будем вынуждены платить налоги! — Отвечал ему Том. Оба так и не смогли выучить ни слова из языка друга, но это ничуть им не мешало.

— Это была Ночь Дурной Смерти. Я никогда не знал такой боли и такого горя, — негромко говорил Маронге.

— Кстати, лодку, что нашли на берегу, недалеко от твоего коллектора, уже продали, там жуть, какие шустрые дети. Мотор — на один берег, лодку — на другой. Жаль, что ты не берешь денег, мужик, — весело сокрушался Том.

— Я закончил то, за чем пришел к вам, за столько переходов. Те двое, что были у меня в доме, закрыли последнюю палочку, ты видел, — продолжал Маронге.

— К нам под руку — к тебе и мне, — просятся ребята с Гаити. Долю сулят — будь здоров, только за право прикрываться твоим именем, — серьезно, или почти серьезно, говорил Том.

— И вот дело было сделано, я пошел домой. Туда, где живут птицы, — говорил Маронге.

— Слушай, неужели за все это время тебе так ни разу и не хотелось домой? Ведь тебе тут ничего не нужно?

— Знаешь, что я понял? Птицы летят в разные стороны. Я никогда не найду нужной. Я никогда не вернусь домой. Твое горло не может говорить слова моего языка, мое — твоего. Но мы друзья, значит так надо, — продолжал Маронге.

— Ну, с другой стороны, пообвыкнешь, запросишь бабу, травку, то-се, так всегда бывает, мужик. И не поспоришь, а знаешь, почему? — уверенно говорил Том.

— Я должен оставаться тут, где нет ни правды, ни постоянства, ни войны, ни охоты, ни воздуха, ни света, ни леса, ничего нет? А есть глупость, жадность, скука и вечный плен у злых духов. Ненавижу это место. Никогда не привыкну. Но, значит, так надо, — Маронге посмотрел вниз с пятидесятого этажа.

— А я скажу. Все просто. Это — город, который ты любишь.