Город был отдан во власть злых духов. Белые были настолько дураки, что полагали, будто, заставив служить себе самых разных чудовищ, они покорили и духов. Нет, Маронге провести было невозможно. Сначала деревня белых, которую он прошел вдоль и поперек, обосновавшись, наконец, в самой жуткой его дыре, на окраине окраины гетто, как сказали бы белые, но Маронге не знал этого. Это место тоже было, конечно, не то, чего хотелось бы, но тут власть злых духов чуть слабела, а точнее, злые духи, которыми были одержимы здешние жители, которых Маронге не трогал, были ему более знакомы.

Он не убивал ни черных, ни красных, ни вообще каких-то совсем уже странных желтых, которых вначале принял за какую-то необычную породу мелких бесов, но потом понял, что ошибся, а поняв, сильно рассердился на себя и даже поколотил. Эти люди не были его врагами, просто тут все было настолько глупо, дико и неправильно, что тупой каннибал никак не мог понять — зачем все эти люди, явно ненавидя друг друга, построили эту ужасную деревню, чтобы жить в ней сообща? Ну, строили бы по цвету, по племенам, ну, да, они, вроде как, делили места обитания, но шлялись, где ни попадя. Не было тут ни четких границ, ни порядка, ни закона, ни уверенности, а про ум и речь молчит. Он сам видел, как люди давали людям какие-то зеленоватые листочки и взамен брали разные, чаще, конечно, скверные и глупые вещи, оно и понятно, что можно получить за дурацкий листочек, но видел, как за них давали мясо, фрукты и те странные одежды, что тут носили. Мясо было тоже не гнилым — он честно хотел выменять мясо на тсантсу, хотя это была явная и огромная переплата, для чего поймал в глухом месте мелкого чернокожего детеныша и стал предлагать ему тсантсу, показывая на пакет с мясом. Тупой черный бросил и мясо, и что-то из карманов, что ужасно запищало на Маронге, отчего пришлось убить плоскую блестящую штуковину, а так же пару этих самых листков.

Маронге долго вертел их в руках, унеся с собой мясо и оставив на месте тсантсу — какой бы ни был дурак этот чернокожий, он же понимает, что с ним хотели поменяться?! Он, Маронге, не показал же на известным всем в его лесах — от его соплеменников до краснокожих, что меняется, а не отнимает, в конце концов.

Мясо было вполне приличным, а два листка Маронге просто выбросил, они не годились вообще ни на что. Может, конечно, это были какие-то особые амулеты, ну, из тех, что попроще, конечно, хороший амулет за мясо не дадут, но как им пользоваться, он не знал, а настоящему человеку нельзя терять достоинство, таская с собой, как обезьяна, ненужные вещи.

Духи были везде. Один злее другого. Дело было вовсе не в чудовищах, нет, Маронге понимал, что это подачка от духов белым дуракам. Не надо было быть колдуном, чтобы чуять — само небо тут пахло злобой, коварством, жестокостью без смысла и ума, предательством и жадностью. Несправедливостью тут тоже пахло.

В окно дома, с крыши соседнего, Маронге как-то видел, что какой-то коричневый, густо заросший по лицу волосами, мужчина, долго бил какую-то белую женщину, окно было открыто и ее вопли, как и его крики, было прекрасно слышно вокруг. Ну, бить свою жену муж, конечно, право имеет, рассудил Маронге. Та то падала на колени, то кидалась к окну, крича одно и то же слово, короткое, но звучное, но коричневый и волосатый за горло швырял ее обратно, та показывал на окно рукой, показывала над полом чей-то маленький рост, снова плакала, но тут коричневый крикнул что-то, в комнату ворвались еще двое, сорвали с белой всю одежду и воткнули в руку что-то, очень отдаленно напоминающее стрелы самого Маронге. Жертва? Так кто же приносит отравленную жертву? Да, о правильности говорить было нелепо. Маронге смотрел дальше, в конце концов, жрецов этой деревни он еще не видел. Все они вышли, а в комнату вошел на сей раз белый и, ни слова ни говоря, использовал белую вроде бы и по назначению, но не в предназначенное для этого природой место. Маронге остолбенел. Обряд? Белый ушел, вошел черный. Тот сделал все туда, куда положено, но тоже ушел. Дальше они чередовались, а кончилось все тем, что белую, как тряпку кинули на покрывало — ближе к утру, снова уколов ее странным блестящим предметом. Маронге лег спать прямо на крыше напротив, твердо решив досмотреть до конца. На следующий день все повторилось — битье, крики, мольбы и показывание ладонью кого-то, с Маронге ростом, было понятно бы даже белому, что женщина говорит о своем, где-то потерявшемся, ребенке. Снова странный дротик и все повторилось, причем ни одного знакомого лица Маронге не увидел. Может, она провинилась, потеряв ребенка и теперь ее наказывали за это? Глупо, как все у них — проще было бы послать ее искать пропажу, а не колоть ядом, от которого ее лицо становилось нечеловеческим — столько странный покой и удовольствие растекалось по нему. Твердо решив узнать, что происходит, Маронге провел там несколько дней. Ну, ребенка, видимо, потеряли основательно, или же он погиб — иного объяснения тому, что делали эти сменяющиеся люди, Маронге придумать уже не мог. Разумнее было бы отрезать ей голову, в назидание другим дурам, но эту почему-то просто как-то странно использовали, несколько раз даже впятером, отчего Маронге на миг усомнился в здравости своего рассудка.

А через неделю эта же белая ползала в ногах у коричневого, что-то вымаливая. Маронге полагал, что она демонстрирует то, что поняла урок, а там ее эти дураки, может, простят, но случилось странное — коричневый, насмотревшись вволю на ее унижения, дал ей такой же дротик, которым ее кололи каждый день и ночь. После чего та сама воткнула его себе в руку и заулыбалась, медленно и мрачно. И после этого какой бы шаман взялся сказать, что тут творилось?

Он вернулся сюда еще через тридцать лун. На человека белая походила мало, но желающий ей попользоваться пока находились. Правда, блаженства на ее лице не было уже и после уколов этим прозрачным дротиком. А утром того же дня она просто прыгнула в окно вниз головой, которая и разлетелась по дороге, которые тут были сплошь каменные и мертвые, как переспелый плод. Маронге остолбенел. Чего они все тут хотели от нее и она сама, где ребенок и в чем суть этого наказания, как он полагал? Яд убил ее разум и она убила себя? Вот в чем соль наказания! Довести до самого ужасного, что может сделать человек с собой — убить себя. Даже убийство Змея в мире духов прощали легче, это не прощалось вообще. Да, велика, видать, была вина этой белой бабы. Тур!