В той драке на пустырьке за кафешкой, Джекки не успел толком рассмотреть Моану, да и драка прошла так быстро, да еще и так эффектно, что Моана спокойно успел одеться, пока Джекки толком всмотрелся в него. Теперь, когда Моана стоял перед входом в клетку, главарь уличной банды (пришедшей, кстати, полным составом и теперь чуть ли не чинно восседавшей в первых рядах) смог рассмотреть «своего» бойца, которого ему удалось выставить лишь пользуясь своим немалым авторитетом. Всей одежды на маори были трусы. С ними была отдельная история, Моана еще с вечера осведомился, в чем принято драться и, услышав ответ, поутру приобрел эту часть гардероба. Темно-зеленые трусы с широченным черным простроченным поясом.

Да. При взгляде на тело Литого становилось ясно — это не тело борца, или бойца, или бодибилдера. Никакого рельефа мышц — но тяжелые, чуть сглаженные бугры мускулов. Никакого намека на талию — но и никакого намека на живот. Шея у Моаны была, что называется, «от ушей», а покоилась эта самая шея меж двух чугунных валов трапециевидных мышц, которые холмами спускались на необъятную спину. Тяжесть и мощь — вот два слова, которые первыми приходили на ум, при первом взгляде на Моану. Ноги его были под стать остальному телу — никакого восхитительного рельефа, а мощные, даже на взгляд, каменно-твердые бедра, чрезмерно развитые икры, даже коленный сгиб его, казалось, был просто-напросто прямым, толстым столбом соединяя ногу. Из-за высоких «трапеций» его плечи все же умудрились не выглядеть покато, он был очень широкоплеч. Этого человека проще всего было представить в кровавой бойне между двух племен за полосу земли, но здесь, у клетки, в окружении перевозбужденной толпы, чье возбуждение на него, видимо, не оказывало ни малейшего влияния, Моана казался чем-то, как бы выразиться поточнее, чужеродным, что ли. Чужеродность его нервировала Джекки. Он боялся, что удар Моаны по голове Крышки (который по сю пору общался с духами предков, присоединенный к внешней среде капельницами) был или случайным, или единственным. Авторитет Джекки, порой поставлявшего в клетку бойцов, а порой изымавшего их оттуда (как достославного Крышку, к примеру, когда звезда того пошла было на спад) сегодня висел на волоске. Сравнение поневоле рассмешило Джекки — Моана был похож на что угодно, но не на волосок.

А в первом ряду сидели двое старых-престарых маори, с татуировкой по лицу, но с очень зоркими, явно не по возрасту (а дать им можно было лет по восемьдесят, и не ошибиться, кстати), глазами. Что они забыли в этом месте — Бог весть. Но сидели они спокойно, в самом первом ряду, с видом завсегдатаев. Джекки не первый раз видел эту странную пару, но по-английски они, кажется, не говорили, да и поводов поболтать как-то не возникало. Два почтенных старца тем часом неторопливо говорили между собой.

— Я думаю, что белый парень, что будет драться с Литым, пожалеет, что его папа не промазал в свое время мимо матушки, — спокойно говорил один.

— Белый парень неплохо дрался последние месяцы, я видел его несколько раз. Он дерется локтями и коленями, они зовут это «муай-тай», если ты понимаешь, о чем я, — отвечал его сосед, помолчав перед этим чуть ли не минуту.

— Верно. Но ты видишь, этот маори не городской. Он из рода воинов с Севера, рыбак, был на войне. Старая кровь. Я поставил на него, если ты понимаешь, о чем я.

— Вижу, разумеется. Белый парень, конечно, хорош, спору нет, да ты и не споришь, но кто-то, сдается мне, сыграл с ним дурную шутку. Белый парень хочет драки и денег, а Литой — боюсь, что его привела сюда именно кровь. Я тоже ставил на него. Если ты понимаешь, о чем я говорю.

И два почтенных старца весело рассмеялись, посматривая то на Литого, заявленного вне конкурса, то на его белого оппонента, уроженца той же страны, но, как подметили старцы, не того же мира.

Джекки мог быть кем угодно, только не дураком. На такую роскошь он просто не имел права. Но именно теперь он вдруг резко и отчетливо понял, что он не просто дурак, шалишь! Редкостный дурак. Он не спросил у Моаны, будто загипнотизированный северным рыбаком, в каком стиле тот вообще умеет драться. И умеет ли. И занимался ли. Заявил он его, как кикбоксера, что служило вечным ярлыком для тех, кого сложно было бы отнести к какому-то отдельному виду боевых искусств. Кикбоксер, твою мать! А если он и в самом деле умеет бить только один раз?! И не попадет? Джекки облился ледяным потом. Трусом он тоже не был. Но в эту минуту стал. Сразу два новых, непривычных амплуа — дурака и труса — поразили его и он, вздрогнув, склонился к уху Моаны.

Утро Моаны началась просто, обыденно. Спать он лег, когда стало темно за окном, поужинав за счет бандита в действительно приличном месте, которое взял себе на заметку. Он проснулся с рассветом, принял душ, побрился, как всегда, побрив заодно и голову, стараясь не задеть косицу, оделся и спустился вниз, в кафе, где съел сносный омлет, выпил две чашки чая и выкурил первую за день самокрутку. Вечерние бои его не пугали — этим было сказано все. Он посидел немного в кафе, а затем вышел на улицу. Он зашел в только что открывшийся маленький магазин спортивных товаров, приобрел там трусы, как и обещал Джекки и, будучи человеком опрятным и к предметам нательного ношения — особенно, вернулся в свою конурку, постирал трусы и повесил сушиться. Отжал он их так, что оставалось лишь восхищаться плотностью и крепостью ткани.

А затем он взял из своей армейской сумки томик рассказов Киплинга, которого очень любил, добрался до побережья, где арендовал небольшую лодку с парусом, вышел в море, бросил якорь и часов до пяти вечера преспокойно провел, мерно покачиваясь на радующей его сердце волне и читая рассказы великого англичанина. Что ни говори, белые, конечно, те еще твари, но писать многие из них умели вполне достойно.

Затем он вернулся домой, сходил поесть во вчерашний ресторанчик, вернулся к себе и проспал два часа. В восемь часов сорок пять минут вечера он спустился в кафе, где заказал себе чая и стал ждать Джекки.

Тот себя ждать не заставил, явившись без минуты девять. Пришел один, что несколько Моану удивило. Но спрашивать он не стал. Много и постоянно спрашиваешь — отвыкаешь думать сам. Таково было его нехитрое жизненное кредо.

Джекки легко сел на стул, кивнув, перед ним, благодаря, должно полагать, его природному магнетизму, тут же возникла бутылка с ледяным пивом, откуда он и отхлебнул, благосклонно покосившись на официантку, успевшую уже улететь к стойке.

— Готов, Литой? — Обратился он к Моане. Тот пожал плечами. Пустой вопрос. Он же тут.

— Трусы купил, — ответил он. Больше ничего тут сказать было и нечего.

— Тогда, думаю, нам пора. Ты идешь вне заявки, успел я в последний момент.

— Мне сказать «спасибо» или тебе? — Спросил Моана, неожиданно скупо усмехнувшись. Джекки лишь осклабился в ответ. Нет, решительно, татуировка на его лице, когда он улыбался, напоминала деревянную резьбу белых, ту, где они вырезали Вельзевула. Моана всмотрелся в лицо своего неожиданного компаньона, что решил сделать деревенского простака богатым маори. Ростом Джекки был выше его, в плечах чуть поуже, расплющенные уши и привычка слегка сутулиться выдавали в нем боксера. Но, видимо, или он там не продвинулся, или не стал задерживаться, пока не выбили мозги. Из маорийских голов они, правда, вылетают неохотно, но на грех, как известно, мастера нет. Джекки вырос на улице, улица была для него тем же, чем для Моаны — океан и берег. Своей стихией. Неизвестно, с чего именно он начинал и вряд ли его бизнес был в отлове глупых белых, которых несет, куда не надо, но связи, судя по всему, на улице у него были, а может, даже и не только на улице. Или не только на этой. Тем лучше. Или тем хуже. Фатализм Моаны не нуждался в сложных психологических изысканиях. Как уже упоминалось, он был способен думать, но спешить в этом деле не любил, а так же, что немаловажно, умел спокойно принимать удары судьбы, что не значило, однако, что он не старался их предотвратить или уж хотя бы не ударить в ответ.

Сегодня, сидя в лодке, отложив томик Киплинга, Моана пытался представить себе Гаваики. То, что он сразу узнает его, Моана не сомневался. Но представить его заранее было интересно — хотя он и понимал, что воображение, если вовремя не взять его в оборот, способно нарисовать рай земной или что-то привычно-понятное, а тем самым, сбить его с толку. Посему он просто думал, что, когда нос его лодки ткнется в берег Гаваики, он просто это услышит. А что будет потом? А разве нужно какое-то «потом» тому, кто сумел найти свой дом, которого почему-то лишился, не будучи в этом виноват? Кровь маори вела его то на войну, то в путешествие, вот и все. Гаваики есть. Или он умрет, разыскивая его. Что же. Самая благородная смерть — смерть за землю, а что еще будет представлять собой его поход, как не самый настоящий поход за землей, самый честный, самый правильный поход — за родной землей?

Машина, за рулем которой восседал уже виденный вчера Моаной паренек из банды Джекки, который сегодня с шефом почему-то в кафе не вошел, а так и сидел за рулем, пока они не вышли на улицы. Теперь он молча вел автомобиль. Моана спокойно посматривал по сторонам, привычно запоминая ориентиры. Привычка рыбака, охотника и солдата. Ехали они долго, но даже доведись ему идти назад одному, ни на одном перекрестке он не стал бы чесать темя, думая, куда ему двинуться. Так они добрались до «того места», как назвал его Джекки, прошли в какую-то темную и небольшую комнату, которую Джекки представил раздевалкой, там Моана подписал какой-то листок с подозрительно нечеткой печатью — отказ от каких бы то ни было претензий, а потом спросил у Джекки, когда он получит свои деньги, если победит. Тот сказал, что сразу же после последнего, четвертого боя. И вот теперь Джекки пел возле его уха, пытая Моану, каким спортом том занимался. Самое время.

— Моана, а ты каким вообще видом боев занимался? Борьбой, боксом? Или чем? — В голосе Джекки Моана услышал если не страх, то беспокойство. Получается, что Джекки и продал его в самом выгодном свете и теперь опасается за свое имя, а то и деньги поставил на него.

— Никаким. Я просто буду драться, — честно ответил Моана и Джекки смолк, коротко вздохнув.

И грянул первый бой. Не успел какой-то азиатского типа человек, который старался прикинуться рефери, объяснить, что хочет честного боя и что нельзя кусаться, тыкать пальцами в глаза, а должно слушаться его, как началось нечто странное.

Рефери отмахнул рукой и отскочил назад. И правильно, в общем, сделал. Белый парень, о котором говорили меж собой почтенный старцы, сидевшие перед клетью, резко, круговым движением ударил ногой в голову Моаны, который остался на том же месте, где и был, после отмашки судьи. Удар повалил Моану на пол.

Джекки не был неврастеником и потому не стал мученически закрывать глаза. Оттого и увидел, что было дальше. Моана упал на пол и вскочил так быстро, словно просто проверял, как оно там, на полу. Он не тряс головой, не отступал назад, он вообще никак не отреагировал на произошедшее и так и не поднял рук, будто напрашиваясь уже на второй, целенаправленный удар. Рефери не успел начать отсчета, а зал не успел даже взвыть, словно подавившись своими эмоциями — половина горестными, кто ставил на темную лошадку, половина, соответственно радостными. Моана снова стоял на ногах, на вопрос рефери вежливо кивнул, рефери снова отскочил, и снова в голову Моаны полетела страшная белая нога.

— Подними руки, дебил! — Взвыл Джекки, потеряв надежду на все на свете. Моана вряд ли слышал его, зал все же заорал, но, когда нога белого парня уже почти долетела до его головы, Моана внезапно молниеносным движением схватил его за голень сперва одной, а затем второй рукой. Не заблокировал, а именно схватил, как палку или веревку. Дальнейшего не понял никто. Словно доводя до финала движение кругового удара, Моана за пойманную ногу рванул соперника вверх, отрывая того от земли и за ногу, будто нанося удар палицей, провел того в полете вокруг себя и с такой силой ударил того об пол, что сразу стало ясно — тут считать точно не требуется. Так оно и оказалось. Моана топнул ногой, посмотрел на тело перед собой и, не дожидаясь решения рефери, пошел на выход из клетки.

— Ну, вот, — спокойно сказал один старец другому, — белый парень, если не помрет, будет недоволен своим папой. Тот воспитал дурака.

— Если ты понимаешь, о чем я говорю, — закончил второй старец и оба негромко засмеялись.

— Моана, ты что делаешь?! Почему ты не защищаешься? — Прохрипел Джекки, — ты хочешь, чтобы тебя тут сегодня убили?!

— Белый парень хотел драться. Победить он тоже хотел, но спутал две эти вещи. Такие удары не бывают последними, — пояснил Моана. Джекки оторопел. Ответ, собственно, он получил, но ни пса, честно говоря, не понял.

— То есть, ты и дальше решил стоять, как столб? — Спросил он.

— Джекки, если ты в разных ситуациях ведешь себя одинаково, мне странно, что ты по сю пору жив, — спокойно отвечал Моана, сидевший на табуреточке в раздевалке. Удар никак не отразился на его самочувствии. Джекки, бывший боксер, видел это получше любого врача.

— Ну… Понял, — сказал он задумчиво. Он и в самом деле начинал что-то понимать. Северный увалень с ужасным ударом и головой, видимо, вытесанной из самой твердой скалы Аотеароа, был не так прост и глуп, как думал Джекки. Разумеется, некоторое высокомерие по отношению к нему Джекки испытывал, чего таить. Но оно почему-то начинало подтаивать. Моана был слишком… Джекки задумался над сравнением, а тут их позвали на второй бой.

— Что-то очень быстро, Моана, — быстро шепнул он своему протеже, — шли их на хрен. Видимо, люди потеряли деньги и решили выбить тебя поскорее. Измотать боями подряд. Требуй пятнадцать минут. Пяти не прошло!

Но Моана молча встал и прошествовал по темным коридорам к клетке. В ней ожидал его славный негр, чистой воды, черный, как чугун, широко и искренне улыбавшийся и настроенный, судя по всему, на быструю победу. Моана понимал причину этого глупого заблуждения. Видимо, сработало — они решили, что он долго разгоняется и если первый удар будет хорош, то все кончится для него, Моаны, плохо. Ну, что же. Каждый имеет право на свое мнение.

Негр, невесть каким ветром занесенный в Новую Зеландию, горделивый гражданин США, профессиональный боксер, начал быстро. А вернее сказать, хотел начать — Моана просто взорвался. Он сразу пошел в рубку, в жесткую, бешеную рубку, на сей раз держа руки в районе головы, когда они возвращались из полета. Полет был недолгим. Все, что успел сделать гражданин США, прежде, чем навсегда подсесть на пособие по безработице — это нанести один удар, не попасть, а затем попытался было уйти в клинч, но Моана успел, прежде, чем боксер повис на нем, как питбуль, достать того в печень, на сей раз ударив, как отметил Джекки, левой рукой. Крышка получил вчера справа. Амбидекстр. Моана одинаково бьет с обеих рук. Негр этого не знал, да, наверное, не интересовался. Прежде, чем он рухнул на пол, для чего с лихвой хватило бы и первого удара, Моана успел ударить его еще пару раз — в живот и в голову. Перчатки, которые тут носили это гордое название, были для клетки — не боксерские, а куда более тонкие, а учитывая специфику места, на самом деле, больше походили просто на кожаные толстые варежки.

Негра унесли, а Моана так и стоял в клетке, подняв руки над головой. Толпа стихла.

— Следующего, — крикнул маори, — я не хочу таскаться по вашим коридорам, как потерявшаяся коза. В зале началось светопреставление. Такого тут не видели еще никогда. Темная лошадка стала чернее ночи, закрадывалось уже подозрение в передозе наркоты или еще чего, но проверять это было уже поздновато.

Следующий выбежал подозрительно быстро, церемонию, которую жалко провел рефери, вытерпел, а затем сходу всадил в бедро Моаны лоу-кик, голенью, попал хорошо, четко, звучно хлопнуло в тишине зала, но Моана словно и не заметил этого. Он стоял, слегка согнув руки и чего-то ожидая. Если свирепый приверженец муай-тай (а третий соперник, как и первый, держался именно этого вида боевого искусства) рассчитывал перебить ногу маори, или просто отбить мышцы, лишив возможности маневрировать, а затем просто кружить вокруг, как акула, всаживая свои ужасные удары в тело Моаны, то он слегка ошибся.

Разумеется, Моане было очень больно. Беда любителя лоу-киков и высокой стратегии была в том, что Моане было наплевать на боль. Он не хотел драться. Он вышел убивать.

Ученые, изыскавшие в крови маори ген воина, не ошиблись. Этот народ любил битву ради битвы, войну ради войны, а смерть и прочее, с ней сопряженное, встречали, недоуменно пожав плечами — ну, что сделаешь. Бывает. Моана был маори настолько чистых кровей, что лучшего образчика для генетических изысканий сложно было бы и найти. Как и ему, собственно, не пришло за вечер в голову никакой работы, которая позволила бы заработать денег, не влезая в криминал. Снова подписать контракт в армию он не хотел — не те деньги, а красть или мародерствовать не позволила бы природная гордость. Бои в клетке он видел по-своему, возможно, даже картинка, бывшая перед ним в те момента, рознилась с теми, что видели все. Кто знает!

Многие бойцы в интервью частенько говорят о желании разорвать противника, что бой для них — всегда последний, что они готовы умереть ради победы и прочие красивые вещи, для Моаны бывшие пустым звуком. Тронься головой какой-нибудь репортер и возьми он у Моаны интервью — ничего такого он бы не услышал, так как для Моаны это было простое рабочее состояние. Чего говорить о том, что очевидно? Кому это интересно? Он бы ответил, что хочет заработать — и все.

А два странных старца продолжали с интересом смотреть на Моану из первого ряда. Лица их окаменели, но глаза горели просто черным огнем. Они видели, наконец, своего.

Таец же, назовем его так, хотя тайцем по национальности он не был, а кем был, никто не знал, вился вокруг Моаны, аки змий, но тот лишь поворачивался вслед за ним, стойко снося хлесткие удары. На долю секунды таец забылся, и ее хватило на единственный короткий удар Моаны, угодивший прямо в подбородок. Нокаут.

Четвертый боец пострадал просто за свою глупость. Или жадность. Любой человек, который не готов был умирать, никогда бы не встал в клетке к Моане в этот момент. Но люди не умеют думать. Увы, увы. А если умеют, то редко о том, о чем стоило бы. Они чаще мыслят. И до добра это, чаще же, не доводит. Четвертому противнику Моана просто кинулся с места в ноги, согнувшись, прошел под ударами, схватил того под колени и, выпрямляясь, тяжко впечатал бойца головой и верхней частью спины в пол.

Моана остался в клетке. Вокруг бушевал ад. Выли все, выли, как псы на гоне, кидались на сетку, трясли ее, махали руками, но удивительное дело — даже среди проигравших сейчас не было никого, кто не восхищался бы этим человеком по кличке «Литой».

В раздевалке Джекки тут же отсчитал Моане положенные деньги, которые тот спокойно сунул в карман джинсов, что успел надеть. В душ он не пошел, он не любил общие души и собирался помыться, вернувшись к себе.

— Моана, — спросил Джекки, когда их шофер довез седоков до обиталища новой сенсации оклендского дна, — а тебя вообще можно нокаутировать? — Разумеется, вопрос он задал, уже выйдя из машины и провожая Моану ко входу в кафе.

— Разумеется, — спокойно ответил Моана, — окажись в клетке мой папа, будь он жив и моих лет, то снес бы мне башку одним ударом.

— А ты не подумал, рыбак, что среди них мог оказаться кто-то, кто бьет не хуже твоего папы?! — Снова озверел Джекки, денек у него выдался непростой.

— Я смотрел, кто входил в клетку. Моего отца среди них не было, — ответил Моана, пожав плечами.

— Э?

— Ты умный парень из Окленда, неужели ты не узнал бы своего папу среди толпы чужих людей? — Спокойно спросил Моана, глядя в глаза Джекки. Странное чувство снова охватило бандита. Этот маори второй раз за вечер заставил его здорово напрячь голову, чтобы понять что-то неуловимое, но такое простое!

Пока он думал, Моана пожал ему руку, прощаясь, а затем скрылся за дверью кафе.