Утро мое снова началось с незапланированного умывания и пения Графа у пустой миски. Я-то думал, что он всю ночь скулить будет, оторванный от родного дома, даже тряпицу прихватил из корзины, чтобы ему сунуть для моральной поддержки. Тряпицу он растерзал еще с вечера, а спать повалился как убитый, и до утра его было не слышно. Судя по всему, сантиментов пустых Граф был лишен начисто.

Покормив собаку, я прихватил меч и вышел на воздух, позаниматься. Щенок увязался за мной и теперь важно ходил вокруг меня, всем своим видом давая понять, что такая ерунда, как игры и прыжки, не для столь взрослой и могучей собаки, как он. Продержался он секунд тридцать, а потом бросился прыгать вокруг меня, но кусаться, кстати, не кусался. Необычный щенок. Так что занятия вышли обоюдными — я занимался с мечом, а Граф нападал на меня и свирепо рычал. Понятно. В следующий раз щенка оставлю в доме, это не занятия, а смех один. Занятия, тем не менее, я довел до конца. Затем прошел в конюшню и попросил Дворового собаку мою не обижать, а следить и холить. Все было проделано честь по чести, и в конюшне кто-то негромко сказал: «Добро». Я не увидел говорившего, зато Граф пришел в страшное возбуждение и азартно теперь нюхал все углы, бегая вокруг лошадей, так что я боялся, что жеребец или кобыла, если и не специально, то случайно наступят на мою могучую собаку. Обошлось, лошади пофыркивали, но вели себя пристойно. Дворового Граф не нашел и вернулся ко мне пристыженный и недоумевающий, как это он, такая опытная собака, не нашел источник звука и запаха? Тут кто хочешь станет недоумевать! Могучая собака моя грустно шла за мной по пятам, пока я возвращался в дом. Дальше наглый щенок снова зарычал на Деда, но Дед прошипел что-то, и Граф сразу притих.

— Что ты ему сказал, Дед? — заинтересовался я.

— Все тебе скажи… Тебе это знать по чести не положено. Вернее, по роду — человек ты, — отвечал мне вредный старик.

— Ну, дожил. Теперь родом попрекают. Лошадей, значит, мне можно уговаривать, а собак — рылом не вышел? — обиделся я.

— Ну, в общем… Раз уж так у нас тут все вверх ногами, и собаки в избе, и ты сам не пойми кто, и нежить у нас не прячется, а за столом с хозяином сидит, то слушай.

И Дед прямо в ухо прошипел несколько слов. Или, точнее, слогов. Это не был язык в привычном мне понимании, эти слова казались и набором букв, и простым обрамлением для какого-то нечеловеческого смысла. Тянуло от них временами, когда человек еще не стал так активно заселять землю и привносить свое, людское, в стройный мир, бывший до него. Я поежился. Но слова Деда запомнил накрепко.

— Ежишься? Крепок! — одобрил важный старичина. — Некоторые ваши, как дорвутся до языка нашего, так просто без памяти падают. Не всяк этот язык снесет. Но, если хочешь, я ему немного тебя подучу, ты потянешь. Да или нет? — Дед стал непривычно краток и даже суров, напомнив мне моего Тайра.

— Добро, Дед. Учи, — тут же согласился я.

— Позже чуток. Много сразу не стоит. Или не запомнишь, или худо станет, — сказал деловитый старец, накрывая на стол.

— Только Графу со стола ничего не давай, — сказал я ему.

— Ну поучи меня, поучи, — засмеялся старик.

— Не сердись, Дед, я по привычке, — опомнился я.

Пока мы ели, Граф вертелся рядом, ставил лапы мне на ноги, грозно тявкал и под конец исполнил народную песню меделянов в миноре. Никто не обратил на него никакого внимания, и могучая собака ушла от стола и влезла на лавку, где и заснула. С горя.

— Надо бы ему место найти, нечего ему по всему дому шарахаться, — строго сказал Дед.

— Верно. Собаке место нужно. Вот найду какую-нибудь ветошь, свалю в углу, сам туда придет. А с лавок, Дед, гоняй, баловство это. И я буду гонять, пока дома буду.

— Добро. Раз уж пустили в дом, то нечего баловать щеня. А то на голову сядет. А как подрастет, и вовсе будет беда. Это не дворняжка с шапку величиной. Такой кобель за кабана потянет.

— Так ты знаешь таких собак? — обрадовался я, а Дед засмеялся.

— Да тут много ума не надо, но таких собак я знаю. Я все зверье знаю, а кого не знаю, так увижу и сразу знать буду. Но я что, вот Дворовый знает и тех, кого и нет уже, и тех, кто потом будет, в домашнем зверье он толк знает.

— А лучше всех кто в зверье понимает? Леший? — жадно спросил я.

— Лесных — да. А есть ведь и степные, и в горах которые живут, так что одного, который бы всех знал, трудно сыскать, — степенно отвечал Дед.

— А скажи мне, Дед, не ведома ли тебе сова, что ростом мало не с меня будет? — негромко спросил я.

Реакция Деда превзошла мои самые смелые ожидания.

— Откуда ты про нее знаешь? — севшим голосом спросил Дед, пожирая меня глазами. — Откуда ты знаешь про такую сову? Слыхал ли от кого?

— Да нет. Не слыхал. Лично знаком. Она меня сюда и перекинула, из моего мира. И из моего времени, — отвечал я, наблюдая за домовым.

— Знаком? Имя называл?! — почти шептал домовой, а глаза его горели все ярче.

— Она и так его знает. Ферзем зовет, — отвечал я, стараясь выглядеть как можно наивнее.

— Ты мне зубы не заговаривай! Ферзь — фигурка в игре, не более, так никого звать не могут. Имя свое говорил? — напряженно допытывался нежить.

— Нет, не говорил. А что? — уточнил я.

— То ли умный, то ли везучий, а оно и так и сяк хорошо. И не говори, коли еще встретишь. Аль ты домой хочешь, Ферзь?

— Дед, теперь ты мне зубы не заговаривай, куда я там хочу и как. То мое дело. Ты на вопрос ответь, кто такая сова эта? — насел я на нежитя. Но где сел, там и слез.

— Не мое это дело, не прогневайся, Ферзь. А я не знаю пока, можно тебе говорить или нет. Рад бы, но, право слово, не могу, — в голосе нежитя прозвучали просительные нотки, и я отстал. Чего душу вынимать из него? Но вопросы мои не кончались на этом, был еще один, не менее важный, как я подозревал, от него с некоторых пор стала здорово зависеть моя жизнь.

— А вот скажи мне, Дед, отчего так? Сюда меня принесла сова, о которой ты говорить не желаешь. В лесу я встретил лешего, которого, как я понял, никто не видит. В «черную» люди нос боялись сунуть, но почему никто не говорил, не то не помнили, не то не знали, а мы с тобой сразу и увиделись, и договорились. Дворовый тоже мне ответил сразу же. Я ведь так понимаю, что вас теперь не все видят?

— Не все, — согласился Дед, жуя краюшку хлеба.

— Но я вижу. Я думал, из-за того, что все почти на Руси уже христиане, но и в мое время вы с людьми общались, не со всеми и редко, но тогда я уже ничего не понимаю.

— Идешь верно, потом с пути сбиваешься, — спокойно отвечал Дед.

— Где? В чем неверно? — жадно спросил я.

— О крещении верно. А дальше не совсем. Еще век назад все куда проще было между людьми и нежитью. Все свои законы блюли, все чужие порядки уважали. Но память людская коротка. Вот и о «черной» уже сказки рассказывают, а еще пятьдесят лет назад тут люди жили, обычные колдуны. Все позабывали. И боятся. Когда не знаешь, всего боишься. Пока новая вера на Руси не твердо встала, нам места нет — люди наотрез отказываются от старого, уповая на новое. Как всегда, в общем. Потом, через годы, люди снова вернутся и к нам — отказавшись от старых богов, от нас они вряд ли откажутся. Придут, приняв нового бога. Тогда будет найдена золотая середина. — Домовой примолк, а я подумал лишний раз, что консерватизм вещь очень и очень хорошая. В данном случае она придавала этому домовому уверенности в будущем. Мало? На мой взгляд, достаточно.

— Понятно. То есть со мной нежить просто пообщаться рада? — уточнил я.

— Не вся, не всегда. Ты особо не радуйся, нежить нежити рознь, — успокоил Дед.

— То есть всякое может статься? — Почему-то я даже расстроился. Только уже было вообразил себя единственным и неповторимым, застрахованным от нежитей, Ферзем, как на тебе.

— Может. Некоторые нежити не могут превозмочь своей ненависти к человеку. Лесные особенно неласковы до вас. Не забывай и не лезь на рожон, — серьезно сказал Дед.

— Понятно, Дед. Видимо, то же самое и с водяными нежитями, и полевыми, и прочими, что не с людского двора.

— Тут лучше лишний раз поберечься, ты теперь для нас как гривна беспризорная — всякому охота заполучить, — опять же серьезно сказал Дед.

— А есть ли слово или вещь какая, чтобы нежить не трогала? — Мне все еще не хотелось думать, что я из необыкновенного стал обыкновенным, да еще и особо интересующим нежить.

— Для каждой нежити свои слова и свои вещи. Языку я тебя помаленьку стану учить, глядишь, пригодится, — утешил Дед, — дело твое воинское, куда пошлют, загодя не скажешь, а снова «черную» осиротить мне бы не хотелось.

— Ясно. То есть для тебя, Дворового и Банника я тут очень даже кстати и на радость?

— Ну ты не особо-то нос задирай, Ферзь, — Дед смутился и сделал вид, что страшно занят. Я внутренне ликовал.

— Понял я тебя, Дед, — отвечал я, собираясь.

— Далеко ли, Ферзь? — поинтересовался нежить.

— Надо до Ратьши дойти, есть у меня идейка во дворе додзе поставить, но на его деньги, — честно ответил я.

— Чего поставить? Или кого? — не понял Дед.

— Думаю попросить уных сюда отпускать заниматься, Дед, — мне неохота по двору княжьему шнырять. Там и дружинники, и варяги, а сам знаешь, что всем сразу зуд свои советы давать, когда ты что-то делаешь, в чем и они понимают или им кажется так.

— Тут ты прав, Ферзь. Советчиков много, а дела стоят. А Дворового ты про додзе твое спросил?

— Пока нет. Спрошу сейчас. Как думаешь, откажет? — Я забеспокоился.

— Не должен, вы с ним вроде как в мире пока. Опять же лошадок ты по вежеству поставил, псину тоже попросил не обижать, нежить уважение ценит. Поди, поди, поспрошай его, ему понравится!

Я покорно пошел на конюшню и громко произнес:

— Дворовый, а Дворовый! Я с просьбицей до тебя. Мне бы на дворе постройку сделать да юношей сюда привести надобно, учить их стану. Позволяешь?

— Ставь, только пристроек не зори, — голос Дворового был резче, строже, чем у домового.

— Спасибо тебе, дядюшка Дворовый, — поклонился я, и что-то прошелестело мне в ответ. Я пошел со двора в дом, положил на плечо меч и отправился к княжьим теремам.

Княжий двор встретил меня обычной суетой, только поклоны челяди, которую было несложно отличить, отличались глубиной и уважительностью. Видимо, Фарлоф достал всех хуже грыжи. Дружинники чинно кивали мне, я отвечал тем же, а варяги делали вид, что не замечают, но не хамили, а меня обоюдное игнорирование устраивало. Все же интересно. Я в самом деле наставник уных или я бультерьер? Или я и то и другое? В свободное, значит, время, бультерьер? А в остальное — мудрый пестун уных Ярослава Мудрого. Или Хромого, надо думать, что «Мудрого» ему народ даст чуть позже, да и народ ли это дал… Дали в теремах, а в народ спустилось, могло быть такое? Вполне, вполне. Да и какая разница, если прозвище ему пристало, как собственная кожа? Он бы и сейчас его не посрамил.

Тут я заметил государственного человека Поспела и поманил его пальцем. Тот подбежал, поклонился и сказал:

— Здрав будь, Ферзь. Аль дело какое тут?

— И ты здрав будь, Поспел. Дело малое, тут ты угадал. Мне бы Ратьшу повидать, Поспелка.

— А Ратьша нынче не тут, он домой ушел, только ранним утром и был, — отвечал Поспел, расстроившись за меня.

— А показать его дом сможешь? Отпустят тебя со двора? — наклонился я к Поспелке.

— Как скажу, что с тобой, так куда хошь отпустят. Не то что к Ратьше, — гордо заявил Поспел и убежал в терем, получать разрешение.

До двора Ратьши оказалось неблизко. Странно, я был уверен, что такой человек, как Ратьша, живет близко к князю. Спросить, что ли? А что, возьму да спрошу. С меня станется.

Калитка оказалась незаперта. Я постучался в воротину кольцом-ручкой, мне никто не ответил, и я решил войти во двор. Погорячился, однако!

…И едва успел сунуть государственного чиновника для особо мелких поручений себе за спину, когда с дальнего конца двора на нас кинулось страхолюдное, могучее чудовище, на морде которого ясно читалось: «Смерть!» То, что убивать нас несся настоящий взрослый меделян, меня не утешало. Собака не лаяла, значит, шутки кончились, не начавшись. Рука машинально ухватила меч за рукоятку, черт с ним, с вежеством! Жизнь дороже, да и пацан тут еще.

В последний момент память спокойно подсунула мне Деда, который прошипел что-то Графу. Хуже, конечно, может быть, если я потрачу время на слова, а они не помогут, но это лучше, чем убить хозяйскую собаку. И я зашипел на уже подбежавшего кобеля. И кобель остановился и отступил, прижав хвост и негромко гудя. Я не шевелился. Нельзя искушать труженика. Убьет и будет прав, полностью такого зверя не подавишь шипением. Я — враг его кровный, вор и с палкой. Так что дышу тихо и заклинаю Ратьшу выйти на двор.

— Поспел. Не шевелись. Не говори. Не маши руками. Не беги. Пока думаешь, что сказать, — сделай реве… Стой, в общем, не рыпайся! — проинструктировал я мальчишку. Тот даже не пискнул в ответ, как сделали бы девять детей из десяти на его месте. Детей моего старого мира. Поспел рос в другом.

Я не знаю, до чего бы дошло великое противостояние, но кобель, измученный жаждой деятельности и невозможностью утолить ее, громко и басовито гавкнул пару раз. Дверь в большущей избе (но не тереме!) распахнулась, и на пороге появился Ратьша.

— Мать вашу! Калитку не закрыли! — взревел он, обращаясь к кому-то в доме. Оттуда что-то забубнили несколько голосов, но Ратьша уже шел к нам: — Свои, Буран, свои, не трогать! — Пес успокоился и подошел поближе, чтобы убедиться, не ошибается ли его владыка. Чудовищная морда его ткнулась мне в пояс, пес обнюхал меня и отошел. В душе я понадеялся, что мой Граф в свое время тоже войдет в такую же стать.

— Здрав будь, Ратьша-тысяцкий! Прости, что вломился, как к себе домой, не подумал, — заговорил я.

— И ты здрав будь, Ферзь, — отвечал Ратьша, — одного не пойму я, как Буран на тебя не бросился, а брехать стал. Ты не колдун ли, Ферзь? Моего пса на испуг не возьмешь, он и на войне бывал, и на медведя один хаживал.

— Повезло, видать. Как он кинулся, так я и замер, и Поспел замер, видимо, пес от наглости такой и опешил.

— Разве что, — с сомнением протянул Ратьша, глядя то на пса, то на меня. Поспел завозился за спиной, отмерев, и вышел к нам. Пес понюхал и государственного мужа, успокоился окончательно и тяжело лег там же, где и стоял. Мощь этой собаки поражала. Несмотря на свободную шкуру, тело пса бугрилось могучими мышцами-канатами, оплетая его. Лапы толщиной напоминали мое предплечье, а шея походила на загривок буйвола.

— Хорош пес у тебя, Ратьша. Красавец просто. Я себе вчера щенка купил, такой же крови. Дом сторожить, — начал я разговор.

— На торгу взял? У мужика толстого? — оживился Ратьша.

— У него, он там один торгует такими. Кобелька взял, три куны сошлись.

— Даром взял. У него щенки моих не хуже, — государственный чиновник умер в Ратьше на время, передо мной стоял увлеченный собаковод. Любовь к собакам на чины не смотрит…

— Показал бы, — намекнул я, что стоим мы по-прежнему у калитки.

— Совсем я что-то сегодня сам не свой, гостя у ворот держу, прости, Ферзь, больно уж меня Буран удивил, — забеспокоился Ратьша, — проходи, проходи в избу, и ты, малец, с нами иди, тут не стой.

Щенков — а мы сразу же пошли к ним, само собой, — Ратьша держал в крытом дворе, не в избе. Сука насторожилась было, но Ратьша цыкнул на нее, и собака успокоилась. Щенки и впрямь оказались не хуже рыночных, а по-честному, так и получше, наверное. Суки точно были получше. Ну или такие же.

— Хороши, слов нет, тьфу-тьфу-тьфу на вас, не сглазить, — бубнил я, сидя на корточках рядом со щенками, руками, само собой, псенышей не трогая, зачем мамку нервировать лишний раз? А государственный муж Поспел просто с открытым ртом на них смотрел, даже хотел погладить, но отдернул руку.

— Если к собаке протянул руку — трогай, — сказал я.

Поспел с радостью послушался, щенки лизали ему руку, а мамка их смотрела на него снисходительно, не чуя в нем ни малейшей угрозы.

— А что, Ферзь, ты ведь, я чай, не щенков пришел смотреть? — спросил негромко тысяцкий.

— Не только. Дело есть к тебе, тысяцкий, — так же негромко ответил я.

— Добро, пошли-ка в избу. И ты, малец, ступай к дворне, один тут не сиди, не ровен час она осердится.

Поспелка грустно вздохнул, поклонился тысяцкому и мне и после нас вошел в дом.

Мы с Ратьшей сели за стол, от меда и вина я отказался и начал сразу с основного:

— Скажи мне, тысяцкий, князь не передумал ли меня наставником ставить?

— Ты за этим пришел? — недоверчиво спросил Ратьша.

— Если передумал, остальное говорить смысла нет, — я прислонился спиной к стене.

— Не передумал вроде как. А что дальше, Ферзь?

— Я бы их хотел в своем дворе учить. Поставлю там додзе, стану учить. Чтобы досужих советчиков не было, да и варягам смотреть не стоит, — честно отвечал я.

— Что поставишь? Это идол, что ли, твой? — насторожился воин.

Надо срочно придумать эквивалент слову «додзе», а то наживу я тут беды.

— Нет, не идол. Зала это во дворе крытая. Я привык к такой, — постарался я объяснить.

— А уных, значит, тебе под крыло да подальше от двора? — Брови Ратьши сошлись на переносице. Что-то пошло не так. Не пришлось бы прорываться отсюда, Ратьша мне не дайме, убить себя постараюсь не позволить…