Домой я пришел ближе к вечеру. Гляди ж ты, и не делаю ни хрена, а каждый день как с работы иду. Сегодня соседи по улице на мои кивки отвечали охотно.

Я ради опыта стукнул кольцом в калитку, и пес мой ужасным голосом, как ему казалось, возлаял. Вернее, изволил пару раз сказать «Гав». Настолько низко, насколько смог. Добро. Не пустобрех.

Дом… Собака… Впереди занятия… Может, снова бои — кто знает? И мне нравится все это куда больше, чем жизнь «от и до» — от зарплаты до зарплаты, или жизнь, посвященная деланию денег, или… Кому-то странным может показаться то, что я люблю свою жизнь со всеми ее крайностями: бой — подготовка, бой — подготовка. Но мало ли я видел жизней, разменянных на алкоголь, на наркотики? Люди не знают, что делать со своей жизнью, как прожить ее и как закончить. Моя же, несмотря на ее странность, в моем старом времени имела самое важное — смысл. А теперь, судя по всему, у меня появились еще и цели. От серьезных до малозначимых.

Серьезная, понятное дело, купить баб, малозначимая, натурально, натаскать уных на варягов. Точно, что опричнина. Тогда понятно, почему и уных дали мало, — как бы Ферзю в голову какая блажь не пришла, с собственной дружиной-то. Все-то у умных людей продумано, не то что у меня — прожил день до вечера, и хорошо. Нет, так нельзя. Надобно мне какое-никакое стратегическое планирование учинить. А с другой стороны, какое может быть планирование, если человек я княжий, пошлют завтра куда Макар телят не гонял — вот тебе и планирование.

Размышляя, бродил я по двору, как неприкаянный, покуривая сигаретку, а за мной по пятам ходила моя суровая собака и поскуливала. Тут я очнулся, присел на корточки и взял свою страшную собаку за морду, собрав ей всю шкуру к носу кучей складок. Чудовище мое неистово завиляло хвостом и даже лизнуть меня хотело, но не достало и начало вырываться, очевидно решив, что такое панибратство и от хозяина долго терпеть не след. Я отпустил его, щенок встряхнулся и поставил мне на ногу передние лапы. А тяжеленькая собачка-то, даром что щенок.

Дед, судя по всему, тоже меня ждал, ибо сидел на лавке, а не появился из ниоткуда. На столе стояли миски и кружки, в очаге потихоньку потрескивало небольшое пламя. Граф на Деда посмотрел очень неодобрительно, тяжко вздохнул, покосился на меня и прошествовал в свой угол.

В доме было чисто, нигде не было ни пылинки, и, судя по всему, были и полы помыты. Словно домовой постарался. М-де (как быстро привыкает человек к новому) — вот уже и забыл, что Дед и есть самый настоящий домовой, то есть нежить, строго придерживающаяся своих правил и требующая их неукоснительного соблюдения от других.

— Вот, Дед, спасибо тебе за заботу, а то заросли бы мы тут лопухами, бабу-то, вишь, я снова не купил! — поблагодарил я Деда. Тот нарочито сурово улыбнулся:

— Не стоит слов, Ферзь, ты по вежеству, и я с тобой как принято. Домовому как-то и непривычно, что хвалят…

— Но приятно же? — засмеялся я, укладывая меч на прибитые к северной стене скобы. Дед и об этом подумал, с утра скоб не было.

— Приятно, конечно, — заулыбался и Дед. — Тут Дворовый интересовался, как коня-то кликать с кобылой? Без клички и животине несподручно.

— Харлей буду коня звать. А кобылу Хонда звать буду.

— Не наши имена-то! — удивился Дед.

— Заморские, но хорошие имена, Дед. Пусть носят, — отвечал я. Если я по чему и скучал в покинутом мире, так по мотоциклам порой. Вот бы по Ростову-то… Сожгли бы тогда точно, и князь бы не помог, думаю. Тут и сыскивать бы не пришлось — чистой воды колдун.

— Хорошо, Харлей так Харлей, Хонда так Хонда. Тебе виднее, скажу Дворовому, пусть к новым кличкам животину приучает, — и с этими словами Дед исчез. Вернулся почти сразу, и мы сели за стол. Все же, как ни крути, а бабу надо. Скоро кошт, что мне в кладовых выдали, кончится, и что делать? Деда на торг посылать или самому переться? Была нужда!

— Думаю я, Дед, бабу купить, — начал было я, но Дед замахал на меня ложкой и покатился со смеху. Я присоединился. Баб-то я который уже день покупаю?

— Пока ты бабу купишь, гляжу я, мхом обрастешь, — выговорил Дед.

— Да я тебе говорю! Ну не сватать же мне девок тутошних, кто отдаст нехристю, сам говорил.

— Верно, не отдадут. Да еще и в «черную избу»! Да еще и рисунки твои на коже — как увидит лапушка-то, потель ее и видывали, — Дед стал серьезен. — Так что покупать тебе надо рабыню, Ферзь. Или несколько, если силенок хватит.

— Завтра не до баб, должны плотники прийти, додзе мое ставить будут. А платит князь, слышь, Дед? — похвалился я.

— Это хорошо, конечно, — проговорил нежить раздумчиво, — но сам, поди, ведаешь, сколь долга любовь у сильных мира сего. Сегодня платят, а завтра?

— Вот потому-то человек, у которого я учился сражаться, жил один, на островке в море. Не хотел с людьми вообще дел иметь. Меня вот принесло к нему морем, взял в ученики.

— Повезло тебе, видать. Не хотел твой наставник умирать и умения с собой брать. Ценил их, видать.

— Видать… А мне теперь бы нести их с умом, да все думаю, Дед, так ли я поступаю, как бы он хотел? Ну вот уных буду учить, думаю, ему бы понравилось, — негромко сказал я.

— Ну ты делай, а там видно будет. Если лежать да думать, толку в том немного, это уж точно, — бодро сказал Дед.

— Это точно, — эхом повторил я.

— А что твои рисунки значат, Ферзь? Или просто так, парсуны? Для красы? — внезапно спросил Дед.

— Есть народ такой, Дед, очень далеко отсюда, так вот они считали, что если рыба-карп пройдет вверх по течению девять порогов и минует особые врата, то станет драконом. Это если вкратце. А воины их считали, что жизнь их схожа с ростом цветка — недолговечна и мимолетна, а нанося такой рисунок, как бы говорили, что готовы умереть в любой момент.

— Оно верно, — подумав, сказал Дед. — Если рыба такой путь проделает, то может и поменяться, и сильно поменяется. Но уж ежели рыба на такое способна, то на что же может оказаться способен человек? И второе верно — жизнь ратная и красива, и полна, да и коротка зачастую.

— Вот что мои рисунки и значат, Дед, — закончил я краткий экскурс по японской татуировке, данный старорусскому нежитю.

После ужина занимался я с собакой, приучая ее к простой мысли, что хозяин в животе ее и смерти волен, равно как и в пасть залезть может, и лакомый кусок вынуть, и миску отнять, и если чего-то нельзя, то нельзя. И завтра будет нельзя, и всегда. С этого я всегда и начинал работу с собаками. Граф обучался с удовольствием, хотя и характер выказывал суровый. Ну за тем и брали, чтобы суровая собака была. Для чужих. Придут уные, хоть запирай псеныша, это какой же вред от такого нашествия? Впоследствии оказалось, что я заблуждался, — Граф уных принял как набег воров и бандитов, которых правильнее всего было бы порешить, но так как хозяин пока такого приказа почему-то не дал, то ладно, пусть дышат. Но чтоб — ни-ни! У него был только один хозяин, все остальное или подлежало охране, или подлежало уничтожению.

Затем я глухой ночью завалился спать.

Утром меня привычным душем поднял вредный старик, я успел только умыться и позаниматься, как у ворот застучали. Грозный пес мой бросился грудью встретить врага, захлебываясь рыком, но я ухватил его под пузо и закрыл в доме.

Это явилась ко мне плотницкая артель, предводительствуемая говорливым Карпом. Соратники его оказались ему под стать. Я показал место, где планировалось додзе, указал размеры, велев ничего во дворе не трогать. Само же додзе ставилось за избой, на пустом поле, где должен был быть огород. Рисунок я сделал еще с вечера, все же хотелось мне пагодной крыши. Карп в задумчивости помотал бородищей и кивнул, наконец.

Артель дело знала туго. Даже камни, огромные валуны, чтобы подложить под углы строения, они привезли с собой! Лес же ввезли сразу после того, как они приехали, и, прокатившись по двору, сгрузили бревна за избой. Я с приятностию сделал им ручкой, и возчики уехали за деньгами к княжьему терему, а плотнички, кратко помолившись, приступили к работе.

Да, Николай Васильевич Гоголь верные слова вложил в уста своего персонажа, говоря о том, что если плотник хорошо владеет топором, то он готов два часа над ним простоять, любуясь.

Чем я и занимался. Разница была в том, что плотников была целая артель, и додзе мое росло как на дрожжах. Так и сделают ведь к вечеру, как и сулили. Молча. Однако ораву-то эту надобно кормить? Надо. Так что снова мне идти на торг. А все потому, что баб так и не купил! Послал бы сейчас на торг и сидел бы, любовался работой. А теперь и на торг, и еще бы сообразить, сколько и чего брать на всю артель да как готовить!

В калитку чинно, как званый гость, вошел чиновник для особо мелких поручений. О! Вот его-то мне и надо. Я напустил на себя суровость матерого шифу и поманил Поспелку пальцем. Тот подбежал.

— Здрав будь, Ферзь! — Мальчишка поклонился. Судя по всему, он нынче долго и старательно умывался и приводил себя в порядок.

— И тебе поздорову, Поспелка. Вот тебе дело. У меня тут работает плотницкая артель, ладят двор для занятий наших. А я вчера не озаботился, ничего не купил. Так что вот тебе корзину, слетай на торг и купи там на всю артель съестного. Ну всего, чего надо, в общем. Посчитай артельщиков, себя да меня. Скажешь, сколько денег надо.

Поспел солидно кивнул головой, сбегал за избу, вскоре, многодумно морща детский гладкий лоб, вернулся и вошел в дом, что-то пробормотав на крыльце. Вышел с корзиной, подошел ко мне, я высыпал на ладонь несколько монет и протянул ему, Поспелка взял, сколько ему было надо, и скрылся за калиткой. Я же было вернулся к плотникам, как у калитки кто-то отчаянно заколотил железным кольцом.

— Наставник! Наставник Ферзь! — вопил кто-то омерзительным фальцетом.

Евнух, что ли, просится? Зачем?! Да и откуда на Руси евнух? Да и какая мне разница, о чем я думаю? Крик этот заполошный, надрывный сбил с толку, вот чего. Ну я тебя, среднеполого! Я дернул калитку. За ней стоял здоровенный дядя и испуганными голубыми глазами смотрел на меня, но тут же с неистовым любопытством окинул двор жадным взглядом.

— Чего орешь, дядя? Я наставник Ферзь. С какой бедой до меня? — спросил я сердито.

— Дык как не орать-то, батюшка, страшно же во двор-то зайти, как же ты бы меня еще услышал-то? — искренне удивился дядя.

— Понятно. Зайти страшно, но докричаться надо. Лучше на весь конец орать, как резаному. Так что хотел-то? Посмотреть, как и чем тут может человек заниматься?

— Нет, наставник, тысяцкий Ратьша велел тебе быть ввечеру у княжьего терема.

— Ввечеру? Буду ввечеру, а что ж ты утром-то примчался, дядя? — все еще недовольно спросил я.

— А чтобы ты к вечеру был готов, наставник! — с некоторым удивлением от непонимания мной простых вещей молвил гонец.

— Хитро! — восторженно отметил я.

— А как иначе-то, наставник! — Дядя задорно мне подмигнул. — Без хитринки в нашем деле нельзя!

— В каком деле-то? У ворот орать? Да, тут без хитрости никуда. Ладно, дядя, скажешь тысяцкому, что буду непременно, — закончил я этот фарс, и дядя, поклонившись, облегченно зашагал по улице.

Я же прикрыл калитку и задумчиво закурил. К терему? Ввечеру? К добру ли, к худу ли? Или просто так, по работе? А время для наставления, к примеру, только ввечеру и нашлось? Тут гадай не гадай, не угадать. Так что не стану забивать себе голову ненужными мыслями. Усилием воли отогнал кучу вздора, завертевшегося было в голове, вернулся к плотникам. Да, додзе росло просто на глазах. Если они такой темп продержат до вечера, то к вечеру и закруглятся, жаль, что без меня.

Тут в калитку вошла степенно корзина, за которой потерялся чиновник для особо мелких поручений. Я подошел к мальчишке и сказал: «В дом неси». Что тот и сделал, корзину поставил у стола и опрометью выскочил во двор. «Черная», судя по всему, еще долго будет страшным местом, люди неохотно расстаются с такими вещами, как страх или боль. Мне только на руку, пока собака моя не подросла, мощная и злобная которая.

А собака моя тем часом предерзко обнюхивала корзину и пыталась ее опрокинуть на пол, за что получила по заднице тряпкой с приговоркой «Нельзя!» и ретировалась.

— Дед! — позвал я, убедившись, что дверь закрыта.

— Тут я, — проворчал нежить, оказавшись у стола.

— Дед, тут вот корзина снеди, ее бы приготовить на всю артель. В артели народу…

— Да, давай еще мне расскажи, сколько в ней народу, — перебил меня домовой высокомерно. Я смутился. — Ладно, будет им обед, ступай себе по делам своим.

— Спасибо, Дед! — искренне поблагодарил я Деда, так как понятия не имел, как приготовить еды на такую ораву. Нет, пора мне покупать… Уже и самому смешно.

Я снова вернулся к плотникам. Поспел был уже там, завороженно смотрел, как работают плотники. Но стоял при этом очень вызывающе, как-никак, с княжьего подворья человек, ученик Ферзя, а не плотник какой-то. Я щелкнул его, подкравшись, в нос, и государственный человек взвизгнул и чихнул.

— Будь здоров, Поспелка, — усмехнулся я.

— Спасибо! — ответил, несколько смутившись и став поскромнее, Поспел.

— Как тебе изба, что строится? — спросил я у государственного мужа. Тот принял важный вид.

— Какая-то не наша изба, новая какая-то, как заморская. Ты, наставник, не из-за моря ли к нам пожаловал? — Глаза Поспелки просто кипели любопытством, и я отогнал мысль, что не от себя он этот вопрос задает.

— Не помню, Поспелка. Может, из-за моря. Но откуда бы я тогда речь знал? Обычай, вежество? Наверное, я все-таки отсюда.

— Наверное. Да ты не печалься, наставник, когда-нибудь вернется память. У нас был такой дружинник, ему о шлем бревно поломали. Пропала память, как не было. А через две зимы вернулась, когда он спьяну башкой-то в дверь воткнулся, а с косяка на голову-то ему — подкова! — утешил меня Поспелка.

— Предлагаешь попробовать? В дверь? — с интересом спросил я.

— Ну необязательно так-то, может, у тебя сама вернется. Да и башка у дружинника того с котел, а шея как у быка, ему ништо от такого. У тебя бы голова не раскололась от такого лечения! — резонно отвечал мне чиновник для особо мелких поручений.

— Тогда повременим моей головой дверь пытать. Ты, Поспелка, учиться у меня не передумал?

— Что ты, наставник, не передумал, конечно! — Поспелка явно испугался.

— Добро. Быть тебе двадцать первым учеником, только работы у тебя еще и по дому хватит, вернее, по додзе. Обычай такой, коль ты младший. Но ты не печалься, уным тоже будет чем заняться, — строго сказал я Поспелу.

— Да работы не чураюсь, наставник, лишь бы хоть изредка в науке быть твоей! — чинно отвечал Поспел.

— Добро. Обещаю, что и науки тебе хватит по самые ноздри, — посулил я Поспелке, тот обрадованно закивал. Что я привязался к пацану? Детей сроду не любил, а вот поди ж ты…

Из избы тянуло чем-то вкусным, готовил Дед обед на всю артель и себе с Дворовым, как уже было у нас заведено. Собака моя грозная скребла дверь и тихонько скулила, вот что-то шлепнуло, и Дед заворчал: «На тебе, по заду-то! Утомил оравши!» Последние слова его смешались с сердитым рычанием, и Дед как-то неприлично высоко крикнул: «Ай!» Я поспешно кинулся в избу. Поджав хвост, но взъерошив загривок, посреди комнаты стоял свирепый Граф, а Деда видно не было. На огне кипел котел. Стало ясно, что пороть эту собаку могу только я. Даже трижды нежитю с его заклинаниями это не разрешалось, на том стоял этот щенок и за это готов был умереть.

— Добрый кобель растет, — появился ничуть не смущенный Дед. — Это я ему пробу делал. Утихомирить могу и сам, но не стал, пусть победит. Им в детстве победы нужны, Ферзь. Как и вам, людям… — Дед говорил будто с самим собой, глядя на собаку.

— Оно так. У тебя, вижу, готово уже все? — вернул я Деда на землю.

— А будет готово как раз к обеду, Ферзь, не волнуйся! — очнулся Дед от каких-то своих мыслей.

— Хорошо, — я снова вышел на двор, где стоял Поспелка, и прошел за избу. Додзе стало еще выше, вся земля в стружках, опилках, обрезках, стоял крепкий смолистый дух. Плотники работали как заведенные — в одном и том же ритме, без перерыва, без потери времени. Видно было, что так эти люди работали всегда, дурного задора от того, что работали на княжьей работе, не было. Просто — хорошо и честно работали. Залюбуешься.

Тут в доме что-то загромыхало, Поспелка аж присел и порснул было к плотникам, но я поймал его за шиворот:

— Еще раз побежишь с испугу — больше я тебя не знаю. Понял ли? Услышать про что-то и убежать не позорно, а вот увидеть и побежать — настоящий позор. Ты видел, почитай. И бежать хотел. Тебе ли мечу учиться? Может, лучше прялку? — так я преподал свой первый урок бусидо на земле древнего Ростова. Мальчишку я стыдил нарочно, чтобы невмоготу стало. И получилось.

— Пусти, наставник! — завопил малец, и я разжал пальцы, и Поспел кинулся от меня за избу. Хлопнула дверь, зарычал Граф, я поспешно зашагал следом. Вторым уроком будет необходимость понимания безумной отваги и разумной храбрости, хотя так и так путь самурая есть смерть.

Посреди избы стоял Поспел, на него рычал Граф, Деда и видно не было, а на столе лежал скибками нарезанный хлеб, стоял котел со щами, прочие заедки.

— Поспел, ты молодец, что преодолел страх, но помни, что даже самый смелый воин должен думать и о своей жизни. Хотя бы для того, чтобы смочь выполнить то, что на него возложено князем или любым другим его начальником. Понял? Граф, свои, свои! — Конец блестящей лекции я скомкал, так как сторож мой, устав рычать впустую, решительно схватил Поспелку за порты. Я оттащил душегуба, похлопал по плечу Поспелку, повторил: — Свои, свои, — но и Графа потрепал по загривку поощрительно. Щенок успокоился, понюхал Поспелку и важно махнул хвостом.

— Так, Поспел, бери хлеб, я щи и прочее, идем работников кормить, и самим поснедать пора. Есть-то хочешь?

— Хочу, — негромко и стеснительно отвечал Поспел.

К вечеру, даже раньше, додзе мое было готово. Я обошел его кругом, посмотрел на крышу — пагода и есть пагода! Рисунка хватило, причем не мастерского, а вот вам первая на Руси пагода. Зашел внутрь, за мной ходил Карп, молча, само собой. Все было так, как я и заказал. Сосновый пол, гладко ошкуренный, деревянные столбы, подставки под будущие боккены и субурито, у задней стены пол выше, чем в остальном зале, сделано эдакое возвышеньице для наставника. Дело было за малым — привести уных и хоть завтра начать занятия. Для начала по уборке двора.

— Хорошо, мастер, очень хорошо, лучше, чем даже и хотел! — восторгался я. Карп покивал головой, спокойно соглашаясь с очевидной вещью — хорошо сделано. — Ладно, Карп, вы тут артелью ужинайте, завтра пойдете к Третьяку, получите деньги. А мне бежать пора на княжий двор, так что уж без меня тут! — Я выскочил из додзе, не дожидаясь кивков Карпа, и побежал к конюшне, зайдя перед этим в дом взять меч. Вывел застоявшегося Харлея, оседлал, сунул в зубы удила и вскочил в седло. Поспелку, крутившегося рядом, оставил при своем дворе, велев плотников накормить (Дед уже и с ужином расстарался, благо ума у Поспела хватило купить продуктов не на один раз), запереть за ними калитку и ждать меня.

На княжьем подворье я кинул поводья какому-то подскочившему холопу, спешился и встал осмотреться — куда идти. Ратьша, въехавший на двор сразу после меня, поздоровался, мягко спрыгнул со своего жеребца и привычной рукой толкнул двери. Я зашагал за ним следом.

На сей раз князь ожидал нас не в малой горнице. В большом зале горели свечи, не лучины, сидели, как я понял, приближенные к царю бояре, богато одетые, в летах, смотрели на повелителя. Я вошел последним и поклонился князю, как кланялся в свое время учителю — в пояс. Князь нетерпеливо махнул рукой, Ратьша потянул меня за рукав, и я сел на лавку. Князь, не вставая, негромко сказал:

— Собрал вас вот для чего. Надумал я, бояре, не платить более дань своему батюшке, князю Владимиру. Деньги нам и тут пригодятся — крепость строить на Волге, городище закладывать. Да и варягов снова придется нанимать, хлеборобов отрывать в дружину не стану, но кто-то их на новых землях должен поберечь.

Совет примолк, как оглушенный. Я их понимал. Владимира, насколько я знал, запомнили отнюдь не за мягкий нрав и доброе сердце. Такого фортеля он не простит Ярославу. Также я понимал, что и переспорить Ярослава им не удастся — это ясно читалось по его спокойному, сосредоточенному взгляду. Бояре, судя по всему, поняли это не хуже меня.

— Не сыскалось спорщика, бояре? Знаю вас, потом выскажетесь, каждый подойдет, тут постесняетесь, а то и побоитесь. Не тратьте слова, бояре, Владимиру дани больше не видать. А порадовать батюшку этой новостью поедет Ратьша, — князь остановился на миг, Ратьша встал и поясно поклонился, — да и наставник Ферзь с ним поедет. Не держу больше, советнички, ступайте с Богом по делам своим важным, мое мелкое уже порешили.

Бояре откровенно перевели дух, поняв, что ехать не им, Ярослав усмехнулся.

Я встал и тоже поклонился князю.

Вот тебе и додзе. Кажется, полоса везения закончена.