Утром мои уные пришли, как и было велено, с деревянными мечами. Причем никакого недовольства столь несерьезным оружием я на лицах их не заметил. Что ж, их счастье. Вечером я успел пообщаться с найденным Поспелкой мастером по дереву, и вместе с уными явились ко мне его помощники и привезли стойки под мечи. Очень хорошо.

Занятия наши шли своим чередом, то есть так, как я считал нужным их проводить. Возможно, что уные, а то и Ярослав думали, что мы будем без устали махать мечами, но в таком случае они ошибались — у меня были иные планы, где к самому бою приступать следовало чуть позже.

Я учил уных дышать. На разные лады — животом. То вдыхать воздух, раздувая живот и подтягивая при выдохе, то парадоксальному дыханию, где все делается наоборот. Учил моментально успокоить сбившееся дыхание. Запрещал боевые крики и вопли, которые вели к дикому выбросу энергии, что, собственно, в бою быстро приводило к летальному исходу.

Впрочем, мечами тоже стали махать, иначе я это не назову. На мое требование показать, чему их учили, вышли двое добрых молодцев и, поклонившись, сцепились не на жизнь, а на смерть — так казалось со стороны, во всяком случае могло показаться.

— Прекратить. Вы умеете кое-что, но опыт вы надеетесь добрать со временем, а его у нас и нет. Удары, уклоны, защиту мы будет шлифовать все время, но сначала вам следует понять, что Путь Меча — это не схватка на мечах, вернее, это далеко не только схватка. Времени приобретать опыт у вас боюсь что нет. Так что наше дело поторопиться, к сожалению. Если хочешь выучить новое, забудь о старом. Тогда они смогут смешаться, и у тебя в сердце будет и старое, и новое. Но если ты будешь стараться насильно вытеснить старое, заменяя новым, у тебя не будет ни того ни другого, — я помолчал, давая время юным головам если не понять, то хотя бы запомнить сказанное.

И я был искренен, говоря о времени, — к сожалению. Из привыкших к повиновению уных можно было бы лет за несколько сделать вполне приличных бойцов, теперь же мне, как я считал, было отведено короткое время, после которого моих уных, надо думать, подвергнут испытаниям с какой-нибудь суровой тутошней комиссией.

И вскоре, буквально через несколько дней, уные мои вовсю разучивали несколько базовых кат, я же прогуливался меж ними и колотил палкой, которую приготовил к первому дню занятий, если что-то шло не так. Удивительное дело! Врежешь палкой, и глядь — уже лучше пошло, а ведь и не говорил ничего…

Я учил их, как наносить настоящие удары, когда неважно, что у тебя в руке — русский меч или простая тяжелая палка. Учил наносить удар, родившийся в земле. С этим шло туго — многие уные за счет своей юной прыти старались ударить как можно сильнее, просто за счет молодой, прыскающей во все стороны силушки. Не тут-то было. Таких умников я вызывал на ковер и заставлял нападать на меня, стараясь хотя бы задеть — раз уж так у них все легко и весело получалось. Этих я бил уже до кровавых синяков. После чего ставил в «столбовое стояние» на носочках, на полусогнутых ножонках, с вытянутыми перед собой ручонками, которые были слишком переполнены силой, а по сути — дурью. После пяти минут такого стояния ручонки и ножонки начинали трястись, а я прерывал занятия остальных, и мы смотрели на наказанных, чье тело через некоторое время начинало ходить ходуном. Очень полезное, кстати, стояние, так что я убивал сразу двух зайцев: юнцы подпитывались Ци, а попутно размышляли о своих грехах.

День за днем, день за днем, день за днем. Выходных у нас не было. Кашель мой все чаще возвращался, так что я спешил. Пусть хоть что-то из учения Тайра осядет в головах, пусть они даже не поймут сейчас, но знание, посеянное в душах, рано или поздно начнет прорастать. Вот так наговорил! Хоть записывай.

В качестве отдыха мои уные бегали рысцой вокруг двора, а Граф, суровая собака, весело носился с ними и хватал лентяев за пятки. Собачонок словно понимал, какие цели я преследую. Вообще, собака в самом деле росла строгая. Ни разу он не старался начать игру с кем-нибудь из уных, ни разу не кинулся попрыгать, когда парни занимались ката или рубкой, он словно знал, что это не игра, и величаво сидел рядом со мной, временами задремывая. Играть, если что, с хозяином надо, а не черт-те с кем, кого любимый хозяин натащил полон двор.

Поспелку мучить так же, как уных, я не стал — просто сорвал бы мальчишке сердце и всех дел. Его занятия были легче, но стоял он в общем строю. Я пояснил ему с глазу на глаз, что ему пока рано работать в полную силу, а уным (в его отсутствие) посулил битую морду, если кто рискнет над ним посмеяться на этот счет. Странные какие-то чувства к этому пацану просыпались у меня. Старею, точно.

Время шло и шло, кашель мой стал уже привычным явлением, от чего легче, правда, не делалось. Интересно, когда он станет доминирующим в моей жизни? И что тогда делать — распускать свою школу? Бред. Работать будем до последнего.

Злее всех был к учебе Воислав. Ему, само собой, не терпелось выучиться всему, да и убить меня, отомстив за братьев. Там, где его соученики валились с ног от усталости, он лишь стискивал зубы и работал. И преуспевал, что неудивительно при таком подходе. Больше всех вопросов задавал он. Внимательнее всех слушал он. Он был лучшим, но я чуял, что он недоволен собой, — ему было мало. То, что все делали десять раз, — он делал сто. Он очень спешил, но у него хватало ума поспешать медленно. За ним по усердию и успехам шел Ратмир, но все же отставал. А Воислав уже мог бы проводить разминку и подготовку самостоятельно. Но я не делал его старшим учеником — это означало бы, что он теперь приближен ко мне настолько, насколько это вообще возможно. А это было бы нечестным — мы оба знали, что он собирается меня убить. Да, кстати, баб я так и не купил!

После очередного занятия я отпустил уных, и тут меня снова догнал кашель, который скрутил меня, и я оперся на стену избы. Когда я смог выпрямиться, то увидел, что на меня почему-то с восторгом смотрит Ратмир. Впрочем, я быстро сообразил, почему с восторгом, — несгибаемый наставник продолжает вести занятия, хотя и сильно болен.

— Что ж ты на меня глазами такими горящими смотришь, вояка? Думаешь, великого воина встретил? Не воин и не великий подавно. Я дышу-то вполгруди и руку порой не чую, шуйцу, а я ведь левша, Ратмир. Сколько осталось — не знаю, жалко, что не все успел вам передать, но у вас и без меня наставников хватит…

— Таких нет, Ферзь, — негромко проговорил Ратмир.

— Тогда теперь стану по две шкуры драть с вас, время не терпит.

— Ты ведь некрещеный, Ферзь? — вдруг спросил уный.

— Верно. А что тебе за печаль до того?

— Есть тут, возле города, избушка… Ну, в городе бы не позволили такую ставить. Но тут недалеко, сразу, почитай, за стенами стоит, — заговорил Ратмир, пряча глаза.

— Хорошо, что есть, а что мне в той избе? — поневоле заинтересовался я, больно таинственный вид напустил на себя парень.

— Там колдун живет. Говорят, темный, потому и не потерпят его в городе. Слышал я, что он такие болезни лечил, которые ни один знахарь поправить не брался. Ну, если совсем честно, то не совсем у города — полдня пути до него, я покажу, как идти, или, если желаешь, с тобой схожу.

— Нет, не желаю. Но к колдуну сходить будет нелишним, вернее, хуже не будет, — я говорил серьезно. Мне, как нехристю, незазорно было сходить и к темному колдуну, а терять было нечего точно. Зато, если колдун поможет, то есть шансы передать уным больше. Успеть передать больше.

— Тогда завтра с утра? — обрадовался Ратмир.

— Добро. Скажешь уным, что занятий не будет пару дней, скажешь, что мне надо было уехать, а вот куда — не говори.

Ратмир поклонился и убежал, а я прошел в дом, на пороге которого сидел Поспелка и играл с собакой — они перетягивали палку. Против того, чтобы с собакой играл мальчишка, я ничего не имел, так как у самого времени на собаку было не так уж много, разве что отрабатывали обязательный курс послушания и несколько команд, без которых ни одной порядочной собаке просто нельзя. Первая и важнейшая была «нельзя», и добивался я ее выполнения особенно строго. Здоровенный кобель, стать которым уже сейчас обещал Граф, который не особенно верит в то, что ему что-то может быть нельзя, способен стать и станет крайне серьезной проблемой.

Отдавать то, что в пасти, Граф уже привык, также привык к тому, что я могу забрать миску с едой или что-то из нее вынуть. Это удалось не сразу, и пару раз суровый псеныш все же получил по заднице прутом. После чего уверовал в то, что все поступки мои непогрешимы.

— Поспелка, поживешь пару дней у меня, — сказал я, — все сделаешь, как обычно. Вот тебе деньги, покупай продукты и присматривай за собакой и домом. Думаю, если ты тут останешься, тебя у князя на дворе не хватятся.

— А хоть бы и хватились, — Поспел небрежно махнул рукой.

— Ну оно и ладно. Один тут не забоишься? — поддел я пацана.

— Не забоюсь. Днем не боялся и ночью не побоюсь! — вспыхнул Поспелка.

— Ну смотри, а то хвалился тетеря сову схарчить, — я прошел в дом, оставив Поспелку на дворе, и закрыл за собой дверь.

— Дед! — негромко позвал я, и домовой появился передо мною. — Дед, мне тут посоветовали обратиться к темному колдуну, что живет за полдня от Ростова. Не слышал о таком?

— Слышал, сильный ведун, очень сильный. Но многие боятся его и правильно, кстати, делают. По мелочам к нему соваться опасно, но у тебя уж точно не мелочь, — подумав, отвечал домовой.

— Тогда еще прими к сведению — Поспелка тут поживет, пока меня не будет, уж не пугайте его.

— Уж не будем, не дурей тебя! — рассердился Дед.

— Вот и ладно, коли не дурее, — примирительно сказал я, но Дед отошел не сразу.

Вскоре мы с Поспелкой сели за стол, а потом я устроил его на ночь на лавке, сам лег на другую и задумался. Интересное кино выходит — то, что я некрещен, дает мне возможность и нежитей видеть, и к колдуну сходить. Может, такова и есть Божья воля, как-никак, просто так ничего не бывает? С этой мыслью я и провалился в глубокий, без сновидений, сон.

Утром я снова вскочил в неприличную для «совы» рань. Со мной вместе встал и Поспелка. Я успел размяться, когда самый мой младший ученик сообщил, что стол накрыт. А тут подоспел и Ратмир и был приглашен к столу. Видимо, решил, что не стоит полдня ноги бить по лесам. А вообще, по здешним лесам прогулки порой дорогого стоят, как я уже мог заметить. Так что под куртку я повесил свои сюрикены. Ратмир же был вооружен мечом и ножом, а на седле висел колчан со стрелами и загодя снаряженный лук. Судя по всему, развлекательной нашу прогулку считать не стоило.

Поев, я повторил Поспелу, чтобы не волновался, если меня не будет несколько дней, велел следить за домом и скотиной (Графом и Хондой) и не злить домового и Дворового. Поспелка слегка побледнел, но взял себя в руки и солидно покивал головой.

Ехали мы неторопкой рысью, почти не разговаривая. Так это продолжалось несколько часов, пока я не нарушил молчания:

— А чем прославился этот колдун?

— Чем? Как-то раз в лесу, как раз недалеко от его дома, князь тешился охотой. Они подняли медведя, но один уный оплошал, и медведь сильно поломал его, а кроме того, отхватил кисть руки, и кровь, сам понимаешь, наставник, хлынула ручьем. Пока думали, что делать, перетянув руку, из леса и вышел этот самый колдун. Он молча снял веревку и сказал несколько слов, которых никто не понял. Но кровь унялась. А уный заснул. Колдун предложил на выбор: везти уного в Ростов, где тот и умрет, или нести его к нему, к колдуну. Решили лучше отнести к колдуну. Колдун велел приехать через седмицу и вернул им живого, хотя и слабого уного, который, тем не менее, легко перенес поездку в Ростов. Всего лишь через семь дней, хотя в том виде, в котором его оставили, ему бы полагалось или умереть, или пролежать пластом несколько месяцев.

— Интересно, — протянул я. — Очень интересно. А он дорого берет?

— За уного ничего не взял. А так, говорят, по-разному. То ничего не возьмет, а то денег требует, причем немалых денег требует, а куда деваться — дают, — рассудительно сказал уный.

— Ну, посмотрим. Больше, чем у меня есть, я все одно дать не смогу, — поведал я восхищенному уному очевидную до боли вещь. На чем наша беседа и прекратилась вовсе. Лес в ожидании скорой осени притих, готовясь к переменам. Перелом года в лесу всегда особенное время, лес становится задумчивым, молчаливым, он словно до последнего медлит, не желая верить в приход королевы года — осени.

Когда перед нами показалась черная, сливающаяся с ельником, в котором стояла, изба, Ратмир остановил коня и сказал:

— Если ты желаешь, я пойду с тобой. — Сам он, как я понял, этого совершенно не желал, хотя и старался вида не показывать.

— Незачем. Дорогу ты мне показал, теперь я и сам не потеряюсь, а к колдуну тебе соваться вовсе не след. Так что поезжай домой, скажешь, что я уехал на несколько дней. Вот что еще — никому не говори, куда. Но найди Ратьшу и ему скажи, куда и почему я подался. Больше — никому. Спасибо, что проводил.

— Не на чем, наставник, — Ратмир поклонился, поворотил коня и вскоре пропал за деревьями.

К избе колдуна вела достаточно проторенная тропа, чувствовалось, что ходили к нему не так уж и редко. Тропа, по которой мы ехали, отошла от дороги пару часов назад, так что заблудиться было бы достаточно сложно. Я остановил Харлея и постоял на тропе какое-то время в задумчивости. Было о чем подумать! Заехал черт-те куда, к колдуну, которого, несмотря на его таланты, не потерпели в городе, примерно знаю, чем это может быть чревато, и, честно говоря, немного побаиваюсь.

Тут и навалился на меня приступ кашля, да такой, что я чуть с седла не сверзился. Выбор, судя по всему, нельзя было бы назвать роскошным. Повернуть в Ростов и смиренно дожить, что осталось, а оставалось, как я понимал, немного. Или продолжить путь к колдуну, к которому я, собственно, и приехал. Если я вскоре догоню Ратмира, то легенда о бесстрашном «Ферзе-с-деревянным-мечом» прикажет долго жить. Равно как и школа.

Да что за бред вообще?! Я разозлился и твердо направил Харлея к избе, остановился у ограды из длинных потемневших жердей, спешился и ввел коня во двор. Там я привязал его у коновязи, которая была на дворе, хотя ни конюшни, ни других лошадей я не приметил. Следовательно, просто коновязь для лошадок гостей.

Я прошел к двери и негромко постучал. Но только лишь я дотронулся до досок, как дверь с жутким скрипом открылась, и на меня пахнуло запахом трав и старого дерева.

— Есть ли кто живой? — негромко сказал я, не торопясь входить в темную избу. Если уж обычный домовой мог поленом шарахнуть, то что от колдуна ждать.

— Есть, как не быть, — чей-то низкий, мрачный голос прозвучал в сумраке избы, к которому я никак не мог привыкнуть, оттого ничего и никого и не видел. — Даже двое пока — ты и я. Пока, — повторил кто-то.

— Постращать меня решил никак, колдун? Брось, пустое это дело, — я все еще пытался бравировать.

— Пустое? Посмотрим… — заскрипели половицы, но к двери так никто и не подошел. А затем колдун снова заговорил, и голос его был весел и жесток: — Вон как! Нехристь! Да к вечеру, да ко мне! И ты еще что-то про пустые дела мне говорить будешь? — Колдун, наконец, шагнул к двери. Взгляды наши встретились.

Взгляд карих глаз колдуна был просто невыносимо тяжел, он давил почти ощутимо, на дне его зрачков словно бесновались искры, заманивая, затягивая душу туда, откуда нет возврата. Я сопротивлялся, что было сил, но чувствовал, что надолго меня не хватит. Вот тебе, Ферзь, и съездил к врачу.

Но тут, когда силы уже почти оставили меня, перед моим внутренним взором появился старик Тайра, который сидел в медитации на берегу океана, спиной к нему, лицом ко мне. Глаза его были закрыты, и небывалым спокойствием веяло от него, покоем, о который разбивались вдребезги все земные невзгоды.

Колдун погасил свой нечеловеческий взгляд и одобрительно сказал:

— Силен ты, вой. Не ждал такого. С чем пожаловал, говори.

— С болезнью пожаловал, колдун. Да ты, поди, меня и в доме слышал, — устало проговорил я, проходя в дом по приглашающему знаку знахаря.

— Слышал. Кашель скверный у тебя, вой, такой малиной не вылечишь и медом не запьешь.

— Знаю, — кратко отвечал я, шагая за порог.

— А нешто, касатик, не боишься к деду-колдуну в избу заходить?

— Нет, не боюсь. Я к тебе не со скуки пришел, сам, поди, понимаешь.

— Понимаю… Осчастливил старого хрена — княжий гридень с поклоном… А не побрезгуешь со мной за столом посидеть? Закусим чем есть да и сбитню попьем? Нет дома хмельного, не обессудь. Аль побрезгуешь?

— Мне ли тобой брезговать, старик. Позовешь за стол — сяду.

— И впрямь за стол сядешь? С колдуном?! — поразился старик.

— Еще раз повторить? Не побрезгую. Или ты, дед, хлеба предложил, да пожалел? — Я широко шагнул в избу и стал под матицей.

— Садись, садись, вой княжий, к столу, садись, сейчас старый дурак и соберет, что боги послали… — Старик искренне засуетился и сразу стал не похож на того мрачного, угрюмого, ехидного и жестокого старика, каким он казался первые мгновения в доме.

— Я не вой, старик. Я уных учу, — честно признался я. Чужие почести мне ни к чему.

— А как же не вой — и учить? Али письму, языкам чужеземным? Нет, касатик, не ври старому, меч на плече у тебя, не палка. Хоть и деревянный, а жизней попил всласть. Хозяин его на то щедрый…

— Вот тому и буду учить. А как воем стать — пусть у пестунов порты преют, — закончил я.

— И то верно. Как звать-величать тебя? — Седой, бровастый дед напомнил мне чем-то моего домового.

— Ферзем зови, других имен… — но старик не дал мне договорить:

— Ты о пропаже памяти князю говори и уным своим, мне не надо. Не бойся, со мной твоя тайна останется, со мной и умрет, мне ее девать некуда. Давай сперва поснедаем, а потом я посмотрю, что за кашель на тебя кинулся.

Что мы и сделали.

После ужина старик велел мне снять рубаху, с интересом посмотрел на старые шрамы, хмыкнул и повел ладонью над кожей. Лицо его стало строгим и сосредоточенным, пальцы слегка подрагивали, я чувствовал, как от них словно нисходит какая-то странная, незнакомая мне сила. Рука колдуна замерла, и он закрыл глаза. Воцарилось молчание.

— Знаю я эту боль, — заговорил старик, отойдя от меня и встряхивая рукой, словно сбрасывая с нее воду после умывания. — Долго ждет, потом насмерть кладет. Вовремя ты, Ферзь. И время года ты удачно подгадал, как раз и корешки, что надобно, вызрели, и травки, что нужны, вылежались. Сегодня переночуешь у меня, пока я зелье состряпаю, а потом заберешь что дам и поедешь к себе домой. Договорились ли?

— А что, у меня выбор есть, что ли? — усмехнулся я, но колдун шутку не поддержал:

— Есть, конечно. Повернуться и уйти и подохнуть, с колдуном не путаясь и себя не осквернив.

— Мне такой выбор не глянется, колдун. У меня дела тут есть еще, много дел и все, как на подбор, серьезные. Где велишь ночевать? — спросил я, глядя в окно, за которым на ветвях уже начинала умащиваться ночь.

— Не прогневайся, Ферзь, в доме не положу, как бы беды не нажить. На сеновале поспишь ночку? — Колдун был совершенно серьезен.

— В своем дому хозяина слушай, — отвечал я. — Веди на свой сеновал.

— И то верно, путь долгий, болячка тяжкая, устал ты, Ферзь, пора и опочив наладить, — забормотал колдун, провожая меня по двору на сеновал. У дверей сеновала я остановился и произнес:

— Дозволь, дедушка, переночевать!

Колдун от удивления присвистнул:

— Нешто еще не все забыли?

— У меня дома и домовой живет, и Дворовый, забыть не дадут, да и раньше я про это знал.

— Ну и спи тогда спокойно, только к стропилам не лазь, там травки разные сушатся, некоторые и трогать руками нельзя…

— Не полезу я, старик, к стропилам, спать я стану, — отвечал я, и старик ушел. Я вышел с сеновала, чтобы покурить перед сном, не на сене же курить. Я курил, сидя на корточках, слушал ночной лес и попутно лениво думал, для кого же колдун держит сено, если не держит скотину? Лосей, что ли, кормит? Или лошадей гостей своих? Так и не найдя ответа, я встал, потянулся и ушел спать.