Вопрос о том, что же это было, еще долго мучил меня. Честно признаться, такого поведения и такого взрыва эмоций я от себя не ожидал. Словно я врезался в чужую жизнь, примерил чужую роль, с непривычным действием и репликами. Но, если уж говорить правду, жалеть было не о чем, а стыдиться нечего.

Придя в себя на тропе, я оседлал непривычно терпеливого Харлея и, забыв даже и закурить, поехал домой.

Да не себе же врать! Несмотря на все свое искреннее служение Ярославу, я несколько раз был готов к тому, чтобы повернуть коня и ускакать обратно, на Кромку. Как? Не знаю! Разве что вывернуть наизнанку колдуна. И что-то подсказывало мне, что в этом действе очень большую помощь мог бы оказать подарок стражницы. В общем, как и со всем в этом мире — было бы желание.

Желание было… Ехал я нарочито неспешно, прячась от самого себя, словно бы боясь, что меня не успеют догнать, если захотят, а я уеду себе в Ростов и за мной навеки захлопнется дверь. Дверь на Кромку. Быстро же наглеет человек — недавно я был вне себя от счастья, что живу при дворе Ярослава Хромого, теперь же мне было мало этого, Кромку мне подавай! Мерзкие мы все же твари — люди.

Потом я понял, что если меня захотят догнать, то сделают это в лучшем виде, хоть здесь, хоть в Ростове. По крайней мере для Совы не проблемой оказались сотни верст и тысяча лет, о чем тут еще говорить…

До города я добрался без приключений, хотя и затратил времени на дорогу куда больше, чем на путь к колдуну. Разленился ты, Ферзь, а точнее — разнежился у стражницы. Работать тебе, видать, лень. А может, и служить уже невмоготу? Нет, такого вроде бы я за собой не заметил. Недаром же мое додзе так властно манило меня к себе даже от Ягой.

В общем, я пришел к выводу, что все это мне не снилось, а было на самом деле. Имело, так скажем, место быть. По меньшей мере в пользу этого говорил тяжелый золотой браслет. Не колдун же меня опоил, а потом расщедрился на такой подарок, чтобы придать всему этому достоверность? Нет, конечно. Такой браслет стоит куда дороже, чем вся его изба со всем содержимым. Значит, был на Кромке, был у Ягой, правда, так и не выяснил, для чего же она приказала Сове выдернуть меня из двадцать первого века. Но этот вопрос, видимо, из разряда тех, на которые нет ответов. На том я и утешился. Хотя, конечно, мне очень льстила мысль, что, может статься, я — единственный, кто подходил стражнице Кромки, потому меня и переправили сюда, к Ярославу? Может быть, конечно. Еще один вопрос без ответа. Да и ладно. А если браслет все же подсунул мне колдун, опоив предварительно? Куда ему золото копить, да и наверняка у него и золота до черта, да и относится он к нему не так, как обычные люди. Так что вариант с шуткой колдуна со счетов сбрасывать не стоит. Но в это отчаянно не хочется верить…

Двор мой встретил меня многоголосым гулом, который я заслышал еще до того, как открыл ворота, в котором, как бубенчик, порой прорезался голос чиновника для особо мелких поручений. Я несколько удивился — что за столпотворение у меня дома в мое отсутствие? Я открыл калитку и замер — на дворе у меня оказались все мои уные, которые голосили, как на торгу. Чего они тут делают? Им же должны были передать, что занятий некоторое время не будет? Я шагнул на двор, ведя Харлея в поводу, и кто-то крикнул: «Наставник Ферзь!» — и наступила гробовая тишина. Уные молча смотрели на меня, и я не понимал, что было в их глазах. Ожидание? Обида? Радость? Все вместе?

— Для начала — всем доброго дня, — начал я.

— Здравствуй, наставник! — загомонили уные радостно.

— И теперь один-единственный вопрос — что вы все тут делаете? — осведомился я с некоторой толикой раздражения, мне хотелось побыть одному со своими мыслями. Уные молчали. — Хорошо, еще спрошу — разве вам не передали ждать моего вызова у Ярослава на дворе?

— Передали, наставник, все передали, но тебя не было чуть ли не целую седмицу, — заговорил Ратмир, пряча глаза, — мы стали волноваться за тебя, — последнее он произнес чуть слышно, но остальные уные закивали.

— Приятно, конечно, что вы волновались, но почему у меня дома? — Я говорил сухо и резко, но в душе что-то сладко пело. Меня ждали! Меня искали, волновались за меня! Не знаю, почему, но это очень растрогало меня.

— Ну, мы сначала ждали, как велено, а потом терпежу не стало и пошли сюда, в додзе. Думали, может, что Поспел знает. Может, ты что-то велел передать, наставник. Думали уже к колдуну ехать, поспрошать, куда наставник наш пропал, — это говорил уже не Ратмир, а другой уный, Семен, парень резкий и жесткий. Такой мог бы и в самом деле у колдуна спросить, где бесценный наставник.

— Ладно, ладно. Все понял. Сегодня занятия не будет, а вот завтра жду вас тут, как всегда, в полдень. Можете идти.

Уные поклонились мне, я ответил коротким поклоном, и скоро двор опустел. На ступеньках крыльца остался лишь Поспелка.

— Наставник, я их гнал со двора, а Граф так даже и кусался, пока его в доме не заперли. Они меня не слушались! — крикнул он в отчаянии, видимо думая, что я стану ругаться. А ведь точно — я же его оставил тут за старшего, а тут нате вам — полон двор народу! Странно все это для меня, необычно и ново — люди привыкают ко мне, даже привязываются, волнуются…

— Ты, Поспел, все верно сделал, вины твоей ни в чем нет. А что не послушались они тебя, не расстраивайся. Собирай на стол, сейчас станем обедать. А я пока Харлея поставлю, — я повел коня в конюшню, а Поспелка метнулся в дом.

Конюшня была вычищена, вычищена была и Хонда, поприветствовавшая нас с Харлеем радостным ржанием.

— Спасибо за уход, Дворовый, — сказал я, не ожидая ответа.

— Как же — «Дворовый»! — возмущенно отвечал нежить. — Я тут и повернуться боялся, твой малец целыми днями по двору бегал, то конюшню чистил, то кобылу, то двор мел, то додзе твое! Я уж думал, что Хонда заговорит, так он каждый день возле нее крутился! То чистит, то гладит, то гриву чешет! Так скоро я тебе и не нужен стану! — Но недовольство Дворового показалось мне нарочитым, да так оно и было, как мне кажется.

— Ты не можешь стать ненужным, Дворовый, — негромко сказал я, — а на мальца не серчай, он мои приказы исполнял. Правда, на свой лад.

Дворовый лишь тяжко вздохнул, но ответить не пожелал, на том наша беседа и кончилась.

Тут дверь избы распахнулась со страшным грохотом, и на двор вылетел Граф. Подвывая, он кинулся к конюшне и теперь бросался на меня, виляя хвостом и крутя задом, как обыкновенная дворняжка. Он одновременно и лизался, и кусался, а со всем тем еще и завывал, как выпь на болоте, в финале упал на спину, и мне пришлось почесать ему пузо. После чего он, наконец, пришел в себя и снова стал суровой, нелюдимой собакой, которая и последовала за мной к избе, как пришитая.

В доме меня ждал новый сюрприз — за столом вместе, как сроду так привыкли, сидели Дед и Поспелка.

— Здрав будь, Ферзь, — усмехнулся Дед.

— И тебе, Дед, поздорову, — отвечал я растерянно, — что, уже познакомились?

— Да я думал по первам припугнуть мальца, ан не берет его страх. Я уж и так и сяк — нет, да и только. И днюет, и ночует, так и отстал я от него! — с удивлением в голосе рассказывал мне Дед, но я видел, что в его бороде прячется улыбка. Поспел же этого не видел и теперь имел глубокий, чистый помидорный цвет.

— Поспел — сын воина, так что, Дед, дивиться тут нечему, — отвечал я как можно серьезнее. Дед мгновенно понял мой посыл и притворно заохал:

— Вот оно что! А я-то, старый дурак, все гадал, что ж не так идет, другому бы уже седым стать впору, а этому все трын-трава…

Но тут Поспелка поднял голову:

— Да страшно было, страшно! А по ночам особенно! Но я же пообещал присмотреть за домом, вот и оставался тут. Но я боялся, наставник! — и со стыдом посмотрел на меня, видимо ожидая, что я его тотчас же и выгоню с позором.

— Услышать и убежать — не позор. Увидеть и убежать — вот настоящий позор, — трансформировал я выдержку из бусидо на славянский лад. — Ты же и слышал, да не побежал, да и увидел, не побежал. Так что ты молодец, Поспелка.

На том дебаты на тему достойного и недостойного поведения были завершены, и мы, наконец, приступили к обеду.

После еды я достал было сигарету, но вдруг понял, что курить мне попросту не хочется. Обычно я всегда брал себя в руки и все же закуривал, но тут я повел себя трусливо, малодушно поддался нежеланию и курить не стал. Вот до чего доводит общение с колдунами и нежитью! Кстати, о колдунах. Даже на Кромке я принимал снадобья, и с каждым днем комок в груди будто бы начинал понемногу разжиматься. Я старался не думать про это, боялся сглазить. Но дышать и впрямь становилось легче.

Пока я размышлял о своем моральном падении и думал, что все же покурить-то, хоть и не хочется, а надо, в ворота резко застучали. Граф ответил басовитым «Гав!», я же крикнул: «Заходи, открыто!» Во двор вошел молодой парень и, поклонившись, сказал:

— Здрав будь, наставник Ферзь! Ратьша-тысяцкий велел тебе сказать, чтобы ты немедленно к нему шел, ежели не болен! К нему в дом, не в княжий терем, — уточнил паренек, прежде чем я спросил.

Комментарии тут были бы излишни, я кивнул посыльному и немедленно, как и было велено, пошел на конюшню и оседлал Хонду, решив дать Харлею выходной, а заодно и Хонду хоть немного выездить. До дома Ратьши я добрался быстро, без приключений, разве что на баб не смотрел, как обычно. Не хотелось, черт его знает почему. Старею, что ли? Но тут взгляд поневоле упал на браслет. Нет, не старею. Скорее, понемногу в ум вхожу.

Перед воротами тысяцкого я спешился и громко постучал в воротину. Сбоку открылась калитка, выглянул лохматый мужик, с профессиональным подозрением покосился на меня, кивнул и оттянул одну воротину. Я степенно прошествовал в дом и, привязав Хонду у коновязи, смиренно встал у крыльца. Как-никак, не к соседу в гости пожаловал. Да и собаки Ратьши, подошедшие меня понюхать, к вольности поведения не располагали. В открытом окне появился Ратьша и ворчливо спросил:

— Так и будешь тут стоять, наставник? Или все же в дом войдешь?

— Как велишь, тысяцкий, — совершенно серьезно отвечал я. Ратьша понял, что я настроен очень официально (сам не знаю, признаться, почему), вздохнул и молвил:

— Тогда, наставник Ферзь, велю тебе в дом пройти, уважить хозяина. Я тебя не только по службе кликал, а и просто так, на гости. Окажешь ли честь?

Вместо ответа я молча поклонился и, краем глаза следя за меделянами Ратьши, взошел на крыльцо и, открыв дверь, вошел в дом.

Ратьша вышел мне навстречу, я поклонился хозяину, тот в ответ просто кивнул и сделал мне приглашающий жест рукой. Мы прошли в большую, светлую горницу, где и сели на лавку, стоявшую у длинного дубового стола. На столе стояли несколько кувшинов, какая-то снедь, на которую я, пообедав дома, не обратил внимания, и две изящные серебряные чарки.

— Чего выпьешь, Ферзь? Вина, меда? Или пива? — спросил Ратьша.

— Ничего не стану, тысяцкий, благодарю на угощении, хмельного я не пью, — ответил я и сказал чистую правду. Ратьша не стал настаивать, лишь ухмыльнулся.

— Как знаешь, наставник. А теперь скажи мне, где пропадал? Мы уж тут хватились тебя, уные маются, учеба стоит, а наставника и след простыл. Верно ли сказали, что у колдуна ты был?

— Все верно, наставник. Был у колдуна, кашель меня одолел. Да задержался немного, тот первые несколько дней велел у него пожить. Ну а раз уж приехал к нему сам, то и слушать стоит, я так рассудил.

— Оно верно, колдуну-то всяко виднее, что там с тобой и как это лечить, — согласился Ратьша, поглаживая густые усы. — Полегчало ли, наставник?

Я неопределенно пожал плечами. Не хотел говорить, что полегчало, мне казалось, что трепаться о таком не стоит. Да и вообще, по правде сказать, трепаться надо как можно меньше, особенно мне, есть за мной такой грех. Внезапно возникло желание рассказать Ратьше, где я был на самом деле, и я с трудом подавил ухмылку.

— Ну, дай Бог, дай Бог, — по-видимому поняв, что я не хочу говорить о своем здоровье, сказал Ратьша. — Я что позвал-то тебя, Ферзь. Князь через две седмицы думает в Медвежий угол ехать. Будем мы там крепость ставить. А там, если повезет, и городишко вырастет.

— То дело, — одобрил я действия князя.

— А с собой желает взять и тебя, наставник, помимо русской дружины и варягов.

— Не мое дело княжьи приказы обсуждать, но как же учеба? Уные-то мои как? Мне за себя пока оставить некого, Ратьша, — я и в самом деле, был неприятно удивлен. Неужели мои занятия князь счел ненужными?

— О том и хотел спросить, да ты сам и ответил. Тогда делать нечего, уных твоих придется с собой тебе брать, там из них жилы тянуть. Князь считает, что занятия прерывать нельзя. Ладно ли так, Ферзь?

— Так выбора-то нет. Коли князь велит мне с ним ехать, я еду. А коли придется уных там учить — значит, так тому и быть. Так что ладно, тысяцкий.

— А тогда и готовься через две седмицы выехать и уных своих упреди, — закончил Ратьша нашу долгую и крайне содержательную для меня беседу. В самом деле, сказано было очень и очень немало, в том числе и лестного для меня. Льстило мне то, что князь считает, что уроки мои и нужны, и важны. Льстило и то, что берет меня с собой. Хотя, с другой стороны, может, просто не хочет, чтобы я с уными без присмотру в Ростове болтался? Подозрительный ты, Ферзь, мужик — даже просто порадоваться не можешь, все-то ты какие-то невидимые подоплеки ищешь ко всему, даже если там их и нет вовсе. Хотя, с другой же стороны, лучше их заранее искать, чем потом ахать. Но когда все время что-то ищешь, то и на радость ни времени, ни сил уже и не остается. Дилемма, однако!

Мы еще поговорили с тысяцким о том о сем, а там я откланялся и бодрой рысью поехал к дому, потом передумал и повернул к дому кузнеца Ерша. Тот обрадовался мне, потащил за стол, отвертеться удалось с великим трудом, я пояснил, что я по делу. Так оно и было — мне вспомнилось на досуге одно занятное и весьма полезное упражнение веселых монахов из Шаолиня. Я решил, что для моих уных оно будет крайне пользительным, хотя бы в непростом деле упразднения их избыточной энергии.

— Ерш, у тебя есть старые цепи? Не больно толстые, но и не те, что на шее носят? — спросил я.

— Цепи? Кажется, было несколько саженей, купил как-то по случаю, — задумчиво отвечал мне кузнец. — Пойти посмотреть?

— Пошли, вместе посмотрим, — предложил, в свою очередь, я.

Ерш распахнул для света двери кузни и стал рыться в куче железного лома, лежавшего у задней стены. Вскоре он вытянул на свет божий длинную, слегка ржавую цепь. Всего мы совместными усилиями вытянули этой цепи метра четыре, а то и все пять.

— Как раз то, что нужно, Ерш. Продай мне ее? — предложил я.

— Не продам, — мрачно ответил Ерш, — сколько раз говорить, что здесь твои деньги не ходят.

— Не сердись, мастер, но просто уже как-то слишком нагло выходит, постоянно что-то у тебя беру и все задаром. Но коли так, то ладно. Ты бы мне еще порубил эту цепь на куски, — я показал длину нужного куска, и кузнец кивнул головой:

— Прямо сейчас? — видно было, что он готов был приступить к работе, хотя день был нерабочий, воскресенье, потому я и застал его дома, а не в кузнице.

— Да нет, что ты. До завтра терпит, — заверил я его. — Я тогда подъеду, когда скажешь, да и заберу.

— Да завтра тебе их домой привезут, не волнуйся, наставник, — усмехнулся кузнец, и я криво улыбнулся ему в ответ.

Цепи, как и было обещано, мне привезли утром, ни свет ни заря. Порублены они были именно на такие куски, как я просил, да еще и ржавчину кузнец с них отчистил. Прекрасно. Уных ждет приятное новшество в тренировках.

С этими радостными мыслями я взял лопату и прошел к своему додзе. До полудня я рыл ямы в форме воронок с очень неприятными косыми стенами. К приходу уных работа моя была закончена, а сам я успел еще и перекусить, и принять снадобья колдуна.

Перед ямами я разложил цепи, и, когда в полдень на дворе собрались уные, все уже было готово.

— Первой пятерке разобрать цепи, по две каждому, — скомандовал я после общего поклона и разминки. В додзе мы не пошли, я встретил их во дворе. — На каждую ногу намотать по цепи, у лодыжки. Добро. А теперь спрыгивайте в ямы.

Уные послушно спрыгнули в ямы и уставились на меня, ожидая дальнейших указаний.

— Хорошо. А теперь на счет выпрыгивать будете. Кто яму осыплет, будет новую копать и прыгать вдвое против всех. Начали. Раз!

Сначала уные прыгали в охотку, относительно легко выскакивая из своих воронок. Но очень скоро прыжки их стали куда более тяжелыми, а я же продолжал методично считать. Наконец, когда один из них грудью грохнулся на край ямы, я велел первой пятерке цепи снять и передать второй пятерке. Так мы и развлекались, пока я не решил, что для первого раза достаточно. Дальше тренировка пошла своим обычным чередом, новые движения, отработка старых, учебные поединки, теория — все шло, как и должно идти в солидном славянском додзе с доблестным шифу Ферзем. Погодите, детки, дайте только срок…

Дни шли своей чередой, занятия шли с полудня до темноты, и от меня уные выходили походкой изрядно пьяного человека. Что-то словно говорило мне, что надо спешить. Куда спешить, к чему — я не знал. Но знал, что такого рода предчувствия меня еще не обманывали, следовательно, из уных надо выжать все соки, готовя их к неведомым подвигам ударными темпами.

Уные, надо признать, меня радовали. Были и получше, и похуже, но в целом у них у всех было главное — они хотели учиться. Все до единого. Никто не отбывал здесь свой номер, а учить таких людей — одно удовольствие. Каждую тренировку я завершал приказом напасть на меня. То одному, то двум уным, а то и нескольким. И с каждой тренировкой мои уные становились все осторожнее. Осторожнее, но не трусливее. Умнее. Их поступки уже понемногу превращались в разумное поведение воина.

Одно лишь и мешало мне получать от жизни полную радость. Я тосковал по стражнице. И тосковал по правде. Было? Не было? Было! Было, было! Занятия давали мне возможность не думать о ней, просто некогда было, но по ночам и во снах я вспоминал и видел Синелесье и черные глаза Ягой. Думаю, что любой нормальный человек давно бы все бросил и поехал искать путь на Кромку или себе лиха. Но я не был нормальным человеком. Я был наставник Ферзь, в услужении князя Ярослава Хромого. Все. Этим все и было сказано. Я не мог «бросить все» — а ведь какая звучная фраза! — и ускакать в закат. Но легче мне от этого не становилось. Вернее, становилось ненамного. Мысль же купить баб пропала, боюсь, навсегда.

…Воислав задержался в додзе, прибираясь, и, когда он вышел, уные уже оставили двор Ферзя. Он оставался последним. Сегодня наставник замотал их до полусмерти, а потом завязал себе глаза и велел нападать на него по одному. Такого они еще не видели. Ударить наставника не удалось никому. Да что там — «ударить»! Достать-то не удалось. Воислав закрыл додзе и хотел уже было бесшумно выйти со двора на темные улицы Ростова, как что-то словно поманило его к открытому окну. Он осторожно заглянул в окно своего кровного врага, убийцы братьев. Это воспоминание не стиралось, он ждал своего часа, а пока честно и искренне готовился к нему, стараясь узнать у Ферзя как можно больше. И каждый день убеждался, что дорога его будет куда длиннее, чем казалась ему вначале.

Заглянув в волоковое оконце, Воислав увидел, что Ферзь, спрятав лицо в ладонях, сгорбившись, как ворон на погосте, сидел за столом. Вот ладони опустились — и уный не узнал его, кровного врага и ненавистного учителя, вызвавшего уважение и, порой он с ужасом чувствовал это, привязанность. Лицо наставника было неузнаваемым: перекошенное, иссиня-бледное, мокрое от пота, который не выступал каплями, а просто бежал уже по лбу и щекам, оно выражало сильнейшую, выгрызающую нутро, душевную, не телесную боль и отчаяние. Страх? Уный не поверил своим глазам, а в следующий миг было поздно — Ферзь вскочил, что-то мелькнуло в комнате, или показалось… Спустя еще какую-то ничтожную часть мгновения уный поневоле стал свидетелем очередного чуда наставника — Ферзь, уже тот, к которому уные привыкли, с закрытыми глазами стоял на ногах, в левой руке держа свой деревянный меч, а на столе стоял глиняный кувшин с косо срезанным горлышком, которое лежало рядом. Уный вздрогнул и похолодел. Нет, он поверил бы, будь в руках у того настоящий, железный клинок, — он сам видывал таких мастеров, но деревянным?! Но кувшин никуда не исчезал, а Ферзь устало открывал глаза, одновременно медленно поворачивая лицо к окну, и уный бесшумно присел, а потом так же бесшумно пошел было со двора, но резкий, бесцветный голос кровника окликнул его из окна:

— Дело пытаешь, ученик, иль от дела лытаешь? — А потом окно задвинулось, но Воислав успел расслышать лающий, горький смех.